Счастье

Август-обжорник заканчивался. Один из самых тучных месяцев в году, когда мясо едят не только дети: птичий молодняк становится на крыло, а рыба жирна и обильна.

Не наползает ещё на сердце осенняя тягучая печаль, и не грызёт его зимняя тоска. Деньки стоят длинные, светлые, под завязку наполненные приятными заботами и весёлыми играми. Можно в обед погонять с пацанами в футбик или бултыхнуться в прохладную речку после горячего рабочего дня.

— ...Мутамыши не так опасны, как зомбаки или муталисы. Можно и без огнестрела обойтись, палки хватит или сачка, но всё же варежку лучше не разевать, — грубый каркающий голос вернул меня в суровую реальность.

Взгляд упёрся в спину, запакованную в доспех, сляпанный из кусков пластмассы и нарезанных полос толстой резины.

Перед жиденькой цепочкой юношей-сачников, окружающей наше шумное скопище, суетился, ловко подпрыгивая на костыле, старшак.

Сильно покалеченный бревном на лесозаготовках лет пятнадцать назад, Дмитрий Виталич, он же Бабай, почти потерял ногу, тем не менее как-то сумел сохранить весь свой напор и энергию.

Чуть слева, в стороне, в нагромождении пустых коробов, словно в развалинах древних редутов, не обращая на Бабая никакого внимания, стояли, покуривая, вечно хмурые олды — оставленные на хозяйстве мужики.

Вот и почти вся, если не считать охотников, наша община…

Наверняка ещё с полвека назад от моего вида любой бы помер со смеху, приняв меня за чудика из психушки или домовёнка какого-нибудь; впрочем, это было бы точно только до того дня, как на землю пролился Карающий Дождь.

Естественно, что укутан я в драный армейский бушлат так, что из-под его груды торчат только ржавая макушка, красные уши да жёлтые лапотки. В общем, обычный десятилетний пацан. Курносый. Лопоухий. С лицом, обсыпанным веснушками.

Стоя прижавшись к матери в толпе земледелов, таких же, замотанных в тряпьё, баб и стариков, я наблюдал, как сизые ошмётки утреннего тумана, отхлынув от почерневшего от времени частокола базы, нашего Счастья, неохотно оголяют бурый ковёр картофельного поля.

Большие неряшливые клочья, не спеша отползающие прочь, приковывали внимание, заставляя до рези в глазах вглядываться в себя. Хитрые, они вечно испытывают нашу бдительность, оставляя маленькие приятные сюрпризики в виде россыпи торчащих то тут, то там красивых синих или жёлтых цветочков.

Но мы осторожны. Ушки на макушке. Мы терпеливо ждём.

«Туман — покрывало зла», — учит нас Бабай. Поэтому мы стараемся по возможности держаться от него подальше. Уму непостижимо, сколько же он забрал жизней наших охотников.

Я и сам много раз наблюдал, как эта злобная пелена, поглотив, превращает любой предмет внутри себя в серое и влажное его бывшее подобие. Ненавижу туман.

А ведь ещё где-то за этим клубящимся молочным морем притаились плотные, как грозная армия, ряды чёрного леса. Наш кормилец и место, откуда приходят все беды и неприятности.

Пожалуй, вместо романтического созерцания творений божьих я должен бы внимательно слушать инструктаж, доносящийся из-за цветастых спин, но ведь это так скучно…

— ...Вас, здоровых лбов, не просто так отрядили в охранители, а потому как вы молоды и шустры. Мы в вас верим. Надеюсь, вы нас не подведёте... Не треплемся. Всё внимание — на зелёнку.

«Лбы» перед нами заулыбались и зашушукались.

— Да, Виталич, мы и так знаем, что ты настоящий полковник, угомонись! — бойко выкрикнула из толпы разбитная бабёнка средних лет. Однако старик, не обращая внимания на подколки, продолжал свои наставления.

— Так, щеглы, саклы у всех в порядке? — он грозно зыркнул на новобранцев сквозь свои густые, как у филина, брови. — Ну-ка, подняли вверх, показали...

Молодёжь послушно выставила вперёд своё вооружение — сплетённую из толстой проволоки помесь клюшки и сачка. Бабай пропрыгал вдоль строя, зорко осматривая предъявленный арсенал.

— Это ещё что такое? Да через такие дыры бегемот проскочит, не то что мышь... Бегом, заменить! — рявкнул он кому-то на правом фланге. — А в целом неплохо... Слава богам, личная защита у всех в полном порядке.

— …Теперь с вами... — резко переключился он затем на баб. — Не спешим. Вперёд батьки в пекло не лезем. Сперва кусок грядки обследуют наши бравые орлы, и только опосля на разведанном участке производятся полевые работы...

Довольный собой и достигнутым эффектом, старик забегал ещё шустрее, распределяя картофельные грядки среди галдящего люда.

— Лёш, да чё ты насупился-то, как бука? — мать в своём, подаренном кем-то из моих отцов, красном вязаном берете по-дружески толкнула меня в бок. — Праздник же. Щас картошки накопаем, напечём — пир горой будет.

— Тоже мне праздник. Скукотища, — недовольно просопел я, демонстративно уставившись вдаль, где солнце загоняло последние сгустки белёсого киселя в зловещую чащобу. — Вон Витька сегодня на Первую Охоту отправился.

Мама нежно потёрлась о мою щёку своей и попробовала успокоить:

— Так он и постарше тебя на два года. Не куксись, придёт и твоё время.

Я хотел было козырнуть тем, что на базе среди пацанов никто не стреляет лучше меня из лука, но тут откуда-то сбоку к нам подскочил старшак и вручил мне сакл.

—Умеешь пользоваться?

Я поспешно кивнул, ведь сачник — это почти настоящий охотник. Мутамышь, конечно, не утка, однако, если чуть напрячь воображение, уже будет что противопоставить хвастовству вернувшегося из леса Витька. А уж когда я вырасту, то всенепременно стану лучшим охотником в Счастье, то есть во всём мире.

— Охранителей нам немного не хватило, так что пока придётся поработать вдвоём, — виновато выпалил он. — Ну а я, чем смогу, помогу. Вставайте первыми от дороги. Там безопасней всего... И повнимательней. Если что, Мага подстрахует.

— Сам управлюсь, — приободрился я, перескакивая вперёд, в шеренгу к сачникам.

Бабай поднял руку, призывая всех к тишине. Народ ненадолго притих. Степенно повернувшись лицом к делянке, старшак в пояс поклонился полю и забубнил молитву за богатый урожай.

Сразу же за моей спиной, рьяно подхватив её, вознеслись к небу благочестиво-праведные женские голоса.

Закончив священнодействие, Бабай по давней традиции широко перекрестил грядки.

— Только тяжким трудом мы можем искупить грех праздности прошлых поколений, — негромко подытожил он и дал отмашку: — Жги.

Растянувшись в ощетинившуюся тонкую линию, мы подошли к самому краю поля и встали на изготовку. Кто-то слева первым издал громкий протяжный свист. Выманивая мутов, все с жаром подхватили. Заорав, засвистев, заулюлюкав — кто во что горазд. Чувствуя свою возросшую значимость, я надрывался сильнее всех.

Картофельник остался всё таким же мирным и безмятежным.

— Хороший знак! — довольно подпрыгнул на месте старшак. — Ну, с богом!

Стремительной дугой сачники врезались в пахнущую приятной прелостью сырую глубь грядок. Шебурша зелёнку и постукивая древками по земле, они начали не спеша растекаться среди вспучившихся рядков ботвы, стараясь привлечь к себе внимание засевших там богомерзких тварей.

Выждав пяток положенных минут, остальные счастливцы с шутками и прибаутками потянулись следом. По днищам пустых вёдер и корзин застучала свежевыкопанная картошка.

Где-то в вышине заливался звонкой серебряной песней жаворонок. Солнце, вскарабкавшись в самую высь, окончательно выжгло туман. Для нас, копошащихся внизу, в полной мере открылась изумительно бездонная синь неба да зелень леса, изумрудная и ужасная.

Работёнка оказалась непыльная. Я протискивался метра на два перед матерью вглубь грядки и, медленно перешагивая вперёд, млея под солнцем, слушал беззаботный стрекот кузнечиков… Как и все остальные ребята-охранители.

С мамы же пот так и лил семью ручьями. Эдак укутаться! К тому же ей самой приходилось, подкапывая кусты картофеля, выбирать из земли клубни и складывать их в небольшую корзину.

Глядя на её мокрое, распаренное лицо, я трижды мысленно поблагодарил богов и старшака за новую должность.

К наполненной плетёнке периодически подскакивал Виталич и, на ходу травя то одну, то другую байку из прошлого, оттаскивал урожай под стену. Я, сперва со всей серьёзностью отнёсшийся к новой должности, а теперь порядком пресытившийся унылым перетаскиванием сакла, начал донимать его расспросами.

— ...Я вот прочитал... А правда, что раньше были люди, у которых было по несколько собственных домов, машин или даже самолётов? Хотя недалеко от них ютились голодные и бездомные их собратья? — обстреливал я с ходу старшака стихийно набегающими вопросами.

Бабай усмехался, отбивался двумя-тремя весёлыми фразами-шуточками и вновь надолго убегал к стене. Мне поневоле приходилось переключаться на маму, хотя её ответы были намного скучнее.

— ...Мам, ну вот тогда ты мне объясни: зачем нужно отбирать у других всё? Они ж обидятся и... — попытался я выдать ей очередную закавыку, глядя на удаляющийся короб Бабая.

Однако, не дав закончить вопрос, по ушам мне вдруг врезал мерзкий визг. В мгновение я обернулся... Мутамышь!

Сердце остановилось. От испуга на руках и ногах словно повисли неподъёмные гири. Будто зачарованный, я наблюдал, как медленно, точно во сне, мышь, оттолкнувшись от земли, сиганула прямо в лицо маме.

Мать едва успела прикрыть лицо рукой, как ей в рукав впился маленький серо-коричневый комочек ярости и злобы.

Меня прожёг ее безумный от ужаса взгляд.

Мгновенно выйдя из оцепенения, я одним скачком оказался возле неё и резким ударом наотмашь сбил всклокоченную тварь на землю.

Мышь, упав под ноги матери, как мне показалось, заверещала ещё пронзительней, волчком крутанулась на месте и попыталась ринуться в новую атаку. Вот только я оказался проворней. Выставив вперёд сакл, в немыслимом рывке я подсечкой перехватил зомбака и, тут же с силой шваркнув сетью о землю, принялся яростно топтать.

В несколько прыжков к нам тут же подоспел Мага. Бесцеремонно отшвырнув меня, для верности олд нанёс несколько ударов по уже бездыханной тушке своим тяжёлым солдатским сапогом.

Внимательно осмотрев кровавое месиво, тяжело дыша, он отошёл чуть назад и рявкнул:

— Ближе трёх шагов не подходить... Все целы?

Не в силах шевельнуть прилипшим к нёбу языком, я лишь утвердительно кивнул.

Мать, бледнее полотна, тихонько стояла рядом. Во время атаки монстра она ошеломлённо замерла на пару мгновений, и лишь жалобный предсмертный писк вывел её из оцепенения, заставив кинуться ко мне.

— Мой герой, — чуть слышно заворковала она, нежно прижимая меня к груди. — Мой маленький герой.

— Да лан. На то и поставлен, — сам с перепуга еле сдерживая слёзы, промямлил я.

Побросав свои вёдра, к месту битвы начал быстро сбегаться народ.

— Отставить нюни... Молодец, пацан! — выскочил из-за спин счастливцев возбуждённый и растрёпанный старшак. — Приступили к работе... Рядовой случай. Мышку прихлопнули... Расходимся.

Маму продолжала колотить крупная дрожь. Она всё никак не могла успокоиться. Проклятая мышь, наверное, напомнила ей о судьбе моего отца. Ведь когда мне было всего два года, он погиб на этом самом поле, охраняя делянки. Неизвестно откуда взявшаяся стая кабанов буквально разорвала его с сотоварищами на части и сильно потравила грядки.

Меня вновь вернули в цепь охранителей, а матери, чтобы отвлечь и успокоить, поручили таскать картошку.

«Как же хорошо, что всё так закончилось и никто не пострадал. Добрые времена грядут, значит. Скоро мутов вообще не останется... — наблюдая, как мирно и неспешно по своим насущным делам по травинке ползёт чёрный жучок, почему-то подумал я. — Раньше вот обычной историей было за раз с десяток зомбаков уложить, а теперь прихлопнул мышь — и уже герой».

Народ между делом всё ещё тревожно шушукался, однако же вскоре по полю пронеслось весёлое оживление: на опушку не спеша, вразвалочку вышла шестерка наших охотников.

Излучающие уверенность и мужество, в лёгком летнем камуфляже, со сверкающими на солнце наконечниками копий, мне они всегда казались земным воплощением богов.

— Добрый час! Все ли живы-здоровы? Богат ли промысел? — откуда-то из-под частокола выкрикнул дежурное приветствие добытчикам вездесущий Бабай.

— Успехи наши хороши, мы стреляли от души. С десять уток стрелою бьём. Рыбу черпаем ковшом, — скаламбурил Витька.

— Ай молодцы! — восхитились бабы. — Вот молодцы так молодцы.

А приблизившийся их старшак, дядя Ваня, улыбаясь и потрясая полным мешком, подтвердил, что команда действительно принесла богатую добычу.

Мешки тяжело бухнулись на землю. Счастливцы одобрительно заурчали.

— Мухой, сгоняй на базу и отбей три коротких, — дал наказ Витьке Бабай, а сам отвёл мужиков немного в сторонку порасспросить подробности рейда.

От зависти я чуть не позеленел. Это ж наш главный сигнал — «Партия вернулась, всё хорошо».

Обскакал-таки меня дружок.

— Вы сегодня первые. Отдыхайте пока, располагайтесь. Дождёмся остальных и начнём праздник, — подытожил рассказ охотников старшак и, подхватив загруженную корзину, снова ушустрил под стену.

По округе покатился раскатистый звон перетащенного из Города колокола.

Все немногие счастливцы, не задействованные Бабаем, высыпали из ворот базы для встречи героев. Буквально все, даже беременные бабы на хозяйстве да калечные мужики.

«Классная традиция, — мелькнула мысль. — Древняя. Ещё с тех времён, когда выход за ворота Счастья можно было смело приравнять к игре в русскую рулетку. А сейчас благодать, хоть болезнь и продолжает изредка накатываться волнами откуда-то с юга».

***

Посередь поля все вместе мы запалили здоровенный костёр. Целую груду дров для этого натащили. Нет, вы только представьте себе: раза в два выше любого из наших охотников-великанов. Второй такой разве что на Новый год олды разложат.

Весело затрещали сухие дрова. Взревело пламя. Кружась и толкаясь, ввысь дружно бросились искры. Мягкой белой лапой потянулся в небо густой терпкий дым.

Потрясающее зрелище. Как же я люблю это действо! Жар слегка покусывает лицо и неприкрытые кисти рук. Ни разу не больно, даже приятно, ибо очищение всегда полезно. Бабай утверждает, что огонь начисто изгоняет из мутов всю скверну. Потому-то они его и на дух не переносят, а нам — праздник.

Бабы расстелили прямо на только что перекопанной земле рогожки и начали заставлять их всяческой снедью.

По обыкновению, пока готовилось угощение, ребята постарше для своего удовольствия вокруг этого большого костра звездой развели пять костерков поменьше. Получилась огненная Мать-гора, обережница, обок с детишками-холмиками недалече.

Всяк от мала до велика сподобился на хоровод вокруг горушки. А вдоволь накружившись, ребятня, взявшись за талии, ещё и запустила быструю озорную змейку меж её детишек. Ух и уморили!

Ну и напоследок — самая веселуха: прыжки через очищающее пламя костерков.

Всех позвали на пир. Все должны сидеть за столом, как одна большая дружная семья.

Нас с Витькой, сразу двоих, как главных героев дня, посадили на взрослый край. Мы с гордостью восседали среди настоящих охотников и вдыхали чарующие ароматы яств перед собой.

На рогожку, плотно покрытую мисками с рассыпчатым варёным картофелем, всяческими заедками и закусками, олды начали втискивать румяные, сочащиеся жиром утиные тушки да всё ещё скворчащих нанизанных на шпажки поджаристых карпов.

Как всегда, перед началом обжираловки наш Дмитрий Виталич выступил с небольшой благодарственной речью к жителям Счастья и богам. И, как всегда, его никто не слушал...

Мама не раз мне говорила, что тяжёлый труд и моральный пресс обязательно требуют бурного выхода. Гуляли весело.

Взрослые пили сидр за удачную охоту и богатый урожай. Они сбросили свои бесчисленное количество раз пропитанные потом бушлаты и теперь снисходительно подтрунивали над охраняющими нас молодыми сачниками. Лёнька Шалый горланил похабные частушки, отбивая себе на ложках.

...Горячая печёная картошка — это совершенно точно райская пища. Чёрные дымящиеся шарики специально сготовил для нас с приятелем дядя Ваня.

Скрипит на зубах обугленная шкурка. Здоровенный кусок обжигает язык и нёбо, и ты начинаешь быстро гонять его, рассыпающийся на мелкие крошки, по рту.

Глотая их, как утка щурят, я ощутил: всё-таки и тут, в огородном быту, есть свои плюсы.

В людях быстро взыграл выпитый хмель. Разговоры стали откровенней, а смех — громче. В разных концах стола затянулись нестройные песни.

Случайно я перехватил оценивающий Магу взгляд мамы.

«А что, стоящий выбор… Крепко сбитый, рукастый, одна чернющая борода чего стоит… — чуть не брякнул я. — Или всё же Олег, местный эскулап?»

Накануне я невзначай услышал, как Виталич делал маме внушение, что негоже красивой молодухе так долго держать траур. Хоть женщин на базе и больше, чем мужчин, оба парня упорно ухлёстывают за ней. Мама же воздерживается от знаков внимания уже полтора года, с тех пор как пропал мой второй отец — папа Петя. Бабай же порешил просто: раз уж случилось, что их двое, ухажёров этих, значит, пусть сама и выбирает себе нового супружника. Я считаю, это правильно. Нас должно быть больше и больше... Например, прям как до эпидемии.

Заметив, что веселье забурлило вовсю, старшак наконец отставил пустую кружку и потребовал тишины.

— Счастливцы! — объявил он громогласно. — Страда заканчивается, а значит, скоро придёт время походов.

Народ одобрительно зашумел.

— Год выдался добрый и тихий. За неделю всего одна атака. Поэтому я предлагаю совершить Большой Поход.

Лёнька от удивления громко икнул, и по рядам рогожек покатилась волна хохота. Бабай поднял руку.

— Вопрос серьёзный. Окрестные посёлки уже порядком подчищены. Оружие, стройматеры и книги — всё уже давно мы вымели подчистую. За хабаром нужно идти дальше... В Большой Город... И выделить для этого целых четыре лодки...

При слове «книги» я аж подпрыгнул. Особой нужды в одежде и обуви у нас нет. На базе ещё целая складовая изба до потолка забита армейской. Всё благодаря Вдовенко — прапорщику, которого, как шутит Виталич, будущие поколения обожествят, сделав богом достатка. Еды хватает... А вот с книгами беда-печаль. В основном все они погибли в лихолетье. Своих сберегли до обидного мало, да и те давно зачитаны до дыр. Новых же разведчики не приносили уже больше двух лет.

— ...Начинаем готовиться прямо сейчас, — продолжил выкатывать свои соображения Бабай, — отправимся вот только поздней осенью, когда урожай собран и всякая мелюзга впадёт в спячку. Год фартовый, мож кого из выживших людей найдём, а нет, просто новых табличек с нашими координатами понатыкаем.

От таких идей олды настороженно притихли.

— Нужно вверх по течению идти, чтобы гружёные лодки было потом легче обратно вести! — наконец выкрикнул Лёнька. — А если проплывут мимо базы пустыми, значит, случилась беда.

Подвыпившие охотники тут же ринулись со своими ценными дополнениями и умозаключениями.

— Ночью жечь костры можно, с дозором, — добавил кто-то за его широкой спиной.

— Ага, чтоб, как Гришка под Орлихой, зомбака приманить... Ща надо идти, пока фарт прёт и муты сытые, не такие агрессивные. Ночи тёплые стоят, можно ночевать и не причаливая.

— Правильно...

— Точно, а урожай сами добьём... Поднатужимся, — донеслись нетрезвые голоса с разных концов стола.

— Муты добрыми не бывают... А рыбу и мясо сейчас не навялим — одной картошкой придётся всю зиму давиться, — урезонил всех Бабай.

Ещё чуток, для приличия, олды пошумели и порешили, что старшак всё одно прав: идём по осени.

— Чё так долго тянуть-то? — я даже расстроился и, прижавшись к уху матери, жарко зашептал: — Мам, когда я вырасту, то устрою поход к самому морю.

Услышав это, сидящий рядом Виталич лишь лукаво усмехнулся в бороду.

Ещё немного обсудили детали и устроили танцы... А я танцевал с мамой. Шатёр костра прогорел и обрушился, ударив в небо толстым снопом искр. Заходящее солнце коснулось верхушек деревьев, обозначив конец праздничного дня. Счастливцы потянулись домой.

Меня, разгорячённого, тормознул старшак:

— Вечером зайдёшь ко мне, дело есть.

— Конечно, загляну, — с готовностью махнул я головой.

Топая по пыльной дороге к воротам базы, я смотрел, как на дальней стороне поля быстро чернеет лес, и мечтал: как было бы классно, если б рейд добыл бы не скучные учебники по агрономии и сопромату, а побольше Жюля Верна и Сабатини.

***

Охая и поскрипывая суставами, Бабай выполз откуда-то из сумрака избы и сразу, без обиняков, вывалил:

— Лёха, ко мне старость подбирается.

Суровым взглядом старшака он тут же соскрёб с моего лица не к месту выползшую глупую усмешку и продолжил:

— Шестьдесят пять лет уже как-никак, — по лицу Бабая скользнула лёгкая тень печали. — Поэтому я, живой пока ещё свидетель всей той скверны, что приключилась с человечеством, просто обязан запечатлеть его последние, самые трагические дни. Раньше, в борьбе за существование, как-то совсем не до летописей было, зато сейчас, на склоне лет, крайне важно, как мне кажется, выкроить на это хоть немного времени. А главное, глядя на вас, молодёжь, я всё больше убеждаюсь, что род людской кровью сумел искупить свои былые грехи и боги вновь даруют нам прежнее величие.

Виталич протянул мне толстую тетрадь с пожелтевшими от времени листками.

— Вот, берёг для такого случая. Парень ты, я убедился, смышлёный. Садись, будем мы с тобой историю для потомков сохранять. Чтоб больше такого, значит, не повторилось... А когда меня не станет, будешь сюда ключевые вехи нашего Счастья заносить.

Не давая возможности опомниться, Бабай легонько подтолкнул меня в сторону красного угла, где, сильно напоминая выползшего на берег гигантского ручейника, преспокойно расположился заваленный всякой всячиной коренастый стол.

Убаюкивающе пиликал сверчок в дальнем углу. В поддувале печи загадочно перемигивались угольки. В их трепещущих красноватых отблесках по стенам избы беззвучно вальсировали тени окружающих нас предметов. Каждая из этих мелочей привлекала меня куда больше, чем нудное сбережение замшелых баек.

Я устроился среди наваленного хлама поудобней, зажёг от старой лучины новую и обречённо приготовился записывать бурчание старика.

Снова нырнув в темноту, Бабай с минуту позвенел там посудой и вернулся с полным стаканом сидра.

— Ну, поехали.

Виталич грохнулся в продавленное кресло напротив меня, и по избе разлилась его неспешная тихая речь:

— Я хорошо помню ту весну. Где-то на границах полыхала война. Столицы раздирали кризисы и инфляции. А наш военный городок, укрытый чистейшим голубым небом, купался в нежной, только что распустившейся зелени. Представьте себе: божественный запах сирени, разящий и окрыляющий… Или чарующие соловьиные трели в ночной темноте… Ох уж эти бурлящие гормоны и раскрепощённые офицерские дочки, раздевшиеся после зимы! Мне как раз исполнилось пятнадцать. Жизнь была прекрасна...

И дальше мне пришлось переносить на ветхие страницы столько раз слышанный-переслышанный долгий рассказ:

— По телику как-то вечером объявили о намечающемся необыкновенном по силе метеоритном дожде... А потом сразу появились они — больные люди и животные — по всему ареалу его выпадения, и начали вспыхивать очаги эпидемии. Так за стяжательство и праздность боги воздали нам по заслугам, пролив на землю Карающий Дождь.

Несколько раз Бабая пробивал хриплый дребезжащий кашель. Он долго и тяжело дохал, видимо сильно разволновавшись, при всём при этом выпивку так и не отставил.

— ...Сперва у заражённых резко повышалась температура. У человека, например, она сразу подскакивала выше сорока градусов, но жертва не умирала, нет, она перерождалась. Через некоторое время жар спадал, а на его место приходили голод и агрессия. Голод заполнял все мысли инфицированных. Долг, любовь, закон — всё становилось для них пустым звуком. Съедая всё, до чего только можно дотянуться, они больше не останавливались ни перед чем, становясь настоящими машинами для убийства. Однако если человек, обладая моралью, первое время ещё мог себя как-то сдерживать, то животные мгновенно превращались в чистую ярость. Вирус делал заражённое мясо непригодным в пищу, заставляя мутов сбиваться в стаи в поисках новых жертв. Друг друга же они узнавали с помощью каких-то феромонов. Несущие смерть, сметающие всё на своем пути бескрайние потоки. Эпидемия распространилась как вспышка.

Испуганно дрожал огонёк. Лучины быстро прогорали. Скачущие по стене тени нагоняли жутковатые фантазии о тех кровавых днях, тем не менее трескучие гипнотические слова всё текли и текли...

— Перед тем как всё рухнуло, — Бабай не утерпел, вскочил и снова растворился во тьме, продолжая вещать из угла под звон посуды, — медикам всё же многое удалось выяснить: заражению подвержены только млекопитающие. Вирус стойкий, передаётся через укус или царапину поражённого существа. Инфицированным присущи: повышенный метаболизм, агрессивность, абсолютная нечувствительность к боли.

По мере того как всё чаще исчезал в темноте закутка старшак, менялся и он сам. Сидр всё больше давал о себе знать.

— У меня до сих пор стоит в глазах эта льющаяся, как вода, по улицам кровь. Толпы нежити с перекошенными мордами. Гонящееся за мной чудовище с вывороченными наружу автоматной очередью кишками — существо, бывшее когда-то моим отцом. Всё ещё живая половина человека, пытающаяся напасть и сожрать...

— Военный порядок, удалённость от больших городов — наверное, поэтому мы и выжили в том аду... И, конечно, благодаря капитану Сливкину, организовавшему саму базу Счастье, — голос Бабая то почти опускался до шёпота, то взвивался до крика. — Мне выпала большая честь заменить его на этом посту двадцать пять лет назад. Это поселение мы построили сызнова, не рискуя жить в старых каменных мешках, и почти сразу почему-то стали называть его базой. Возможно, оттого, что в основе своей её зачинатели были людьми военными. Их больше всего уцелело в мясорубке первых лет. Все выжившие считали себя счастливчиками, поэтому и имя присвоили такое официальное: база Счастье. Первоначально Счастье было небольшое: с десяток домиков и сараюшек, обнесённых частоколом, тесно прижавшихся друг к другу на высоком берегу реки. Сразу за стеной начинались поле и огород. Семьдесят три человека — это все, кого нам удалось найти и спасти в радиусе полудневного перехода охотников. Не смея заночевать в лесу, дальше мы тогда не ходили.

Потихоньку взгляд Виталича начал соловеть. Вставать за новой порцией ему становилось всё труднее.

За время его воспоминаний передо мной вырос приличный уже ворох обгарков, а старшак приговорил, наверное, несколько больших бутылей.

— Очень тяжко пришлось без животины, конечно. Почитай, вся посевная вручную. Всё же мы смастерили плуг, в который впрягались шесть мужиков цугом… — уже с трудом пробормотал Бабай и закончил, наконец, своё повествование. — Хватит на сегодня. Устал. Иди. Завтра продолжим.

***

На широкой спине Ивана, самого опытного из охотников, мерно покачивался автомат. Некогда воронёный, безупречно чёрный, теперь он был сплошь покрыт царапинами и потёртостями, но от того выглядел не менее грозно.

Бесшумные, словно тени, вереницей мы шли по чащобе. Не влезая в угрюмые буреломы, ступая след в след, как и подобает настоящим охотникам.

Мой первый рейд в составе шестёрки промысловиков.

Зверя сейчас в лесах практически не осталось, по крайней мере у нас в округе. Млекопитающие просто пожрали друг друга. Охотниками же мы назывались только потому, что, рыская в окрестностях базы, тащили в Счастье всё мало-мальски съедобное.

Лёнька Шалый и Мага скользили первыми, направляя отряд. Их пики должны прикрыть от крупных мутов идущих в центре цепочки — нас, лучников. За ними старшак с огнестрелом. Изображая из себя заправского следопыта и оттого сильно раздражая, передо мной, почти наступая Ивану на пятки, вышагивал Витька. Как новика, естественно, меня в колонне поставили предпоследним. Замыкал нашу маленькую команду матёрый олд Мишка Вырвидуб.

Вокруг щебетали птицы. В ветвях деревьев дурашливо резвился забияка ветер. Солнце, настырно и весело пробиваясь сквозь густые кроны, плело на влажной ещё траве свою искрящуюся мудрёную вязь.

Мир и покой. Не таким уж он и ужасным оказался, этот лес, как нам рассказывал Бабай.

Витька всю дорогу, как шальной, вертел по сторонам головой и картинно прислушивался. Я отчаянно пытался сосчитать через его спину на прикладе Ивана насечки за мутов, всё время сбивался, злился и начинал заново. Наконец, друган не выдержал и негромко спросил:

— Чё, как обычно?

— Угу, — в ответ угрюмо хмыкнул за всех Иван.

— Сперва на озеро Долгое идём... Верши проверять, — полушёпотом проинформировал меня дружок и, сделав небольшую паузу, со значением добавил: — У старшака наколенники настоящие... Ещё с доисторичных времён. Он говорил, что в них играли... Забыл, как игра называется.

Я знал ответ, однако вместо подсказки с завистью мотнул головой на автомат Ивана.

— Вот бы старшак дал бахнуть.

Витька с недоумением обернулся и, дико выпучив глаза, зашептал:

— Да ты чё, там всего-то пара патронов. Это раньше по несколько рожков за рейд изводили, а ща ни патронов не осталось, ни зомбаков.

Стылым сквозняком разочарование болезненно стегануло в грудь. Я закинул обратно на плечо не ко времени сползший вещмешок и с горечью отвёл взгляд от автомата.

— Не героическая жизнь пошла. Ни мутаволков, ни муталосей. Только тяжёлые монотонные будни, — сокрушаясь, ударился я в философию, повторив случайно умыкнутую у кого-то из взрослых фразу.

— А может, в этом и заключается настоящее счастье? — ответил мне тем же макаром Витька.

Старшак резко обернулся и недовольно шикнул на нас.

Дальше шли молча.

Вообще-то меня не должно было быть в этой партии, но вчера Колька, один из молодых охотников, сильно подвихнул ногу и был оставлен Виталичем на базе по хозяйству. Тут уж, вовремя подсуетившись, я свой шанс не упустил и бежал сломя голову с опостылевшей картошки.

Всю ночь мама подгоняла под меня новенький армейский комок* и подшивала к нему пластиковые щитки, ведь на Первой Охоте я должен выглядеть выше всяких похвал.

Мой друган втихаря ещё раз попробовал раскачать разговор, правда, не встретив понимания, быстро умолк до лучших времён.

На Долгом всё оказалось печально.

Сперва, как самого молодого, меня загнали в не самую тёплую воду проверять верши. А потом выяснилось, что подлещик и с десяток небольших карасей — вот и весь наш улов.

— П-погода, на-наверное, не-не располагает, — вылезая из стылой воды, сумничал я, стуча зубами от холода.

Сменив прокисшую подкормку, группа ударилась в споры о дальнейших планах.

— ...Грибная пора ещё не пришла, — с сожалением заметил обычно молчаливый Мишка. — По округе тут лазить бесполезно...

— Пошли в Рачий затон, — не сдержался и влез в разговор Витька.

— Там Васька третьего дня был и всё выгреб, — отмахнулся старшак.

— До Сухого озера или Дальнего сегодня не успеем.

— М-да, ночевать в лесу не вариант, а с такой добычей насмешек не оберёшься, от Васьки того же, — он с досадой покосился на тощий мешок с уловом. — Ладно, потопали в Рачий… Там по пути пара гнездовий есть — если повезёт, дичи набьём.

Мы перевалили через холм. Скатились в лощину и уже по ней спустились к реке.

Раньше я никогда не видел столько воды. Речушка неподалёку от нашей базы просто какая-то переплюйка по сравнению с мощью этой стихии.

Царственно неся свои воды в оправе из широченных пляжей, река разлилась всласть по зелёной равнине, медленно и величаво. Синий купол неба, теряясь одним краем в наших безбрежных лесах, другим опирался на её противоположный берег, едва проступающий в изумрудной дымке. Белыми стремительными штришками сновали под ним неугомонные чайки. Островки ивняка вскипали бело-зелёной пеной на жёлтом песке при малейшем дуновении ветерка.

Солнце соскользнуло на водную гладь и тут же обратило струящиеся потоки в искрящегося золотого змея из волшебных восточных сказок, ревностно следящего, чтобы никто не смел любоваться его божественным великолепием.

Несмотря на зайчиков, бьющих прямо в глаза, я в первое же мгновение был пленён открывшимся видом. Захотелось прокричать во всё горло: вот где вся красота мира попрятана!

Впрочем, вся романтика как-то быстро увяла. Витька, тяжело дыша, назойливо нудел откуда-то сбоку. Сапоги вязли в песке. Светило, ласковое в лесу, ныне палило нещадно, заставляя обливаться потом. За день мы уже километров пятнадцать-двадцать отмахали, не меньше. С непривычки ныли ноги и ломило спину, и всё же я, хоть и устал, старался не подавать виду. Топая вперед, я всё твердил про себя, подбадривая: «Раньше вот муты позволяли только чуть нос с базы высунуть. Олды говорят, как кроты в своей норе сидели, а ща, смотри ж, во какие переходы».

Мы ещё долго шли по берегу. Совершенно отрезав нас от воды, клочки тощей поросли, считаные сперва, превратились теперь в настоящую ивовую стену. Боевой порядок давно сбился. Мы с Витькой незаметно сползли в хвост процессии, а старшие, рассыпавшись на пары, шли, что-то неспешно обсуждая между собой.

Но вдруг метрах в тридцати от нас кусты затрещали, и из них вывалилось нечто. Разговоры оборвались. Даже бывалые олды будто окаменели. Я было подумал, что это человек, хотя его худоба, такая, что рёбра едва не прорывались наружу сквозь синеватого цвета кожу, и лысая, словно яйцо, голова меня немного смутили.

Синюшный замер всего на миг, обвёл берег пустым холодным взглядом и рванул к нам.

Старшак очнулся первым. Он мгновенно вскинул автомат, однако вместо грома выстрела раздался лишь сухой щелчок. Иван матернулся и судорожно задёргал затвор.

Остальные олды как по команде, выставив копья, бросились наперерез твари.

— Уйдите с линии! — отводя ствол, истерично завопил старшак.

Охотники резко тормознули и в нерешительности попятились.

Грохнул выстрел, раскатисто покатившийся куда-то вниз по реке. Пуля сильно качнула тело зомбака, но не остановила.

Выбрав себе жертву, он приближался к нам всё с той же цепенящей решимостью.

Не добежав до олдов шагов десять, мут прыгнул. Вздыбив копьё, Лёнька едва успел среагировать. Древко жалобно скрипнуло, тем не менее наконечник с чавкающим всхлипом уверенно вошёл зомбаку прямо под рёбра. Как сок переспелой брусники, из синей плоти густо брызнула почти пурпурная проклятая кровь. По полированному дереву заскользили вниз её тёмно-красные змейки. Шалый в панике выпустил древко и отскочил. Просыпав частый горох осечек, Иван снова заклацал спусковым крючком.

Мут лишь на мгновение скользнул взглядом по копью и тут же, потеряв к нему всякий интерес, повернулся к нам с Витькой. Описав полукруг, торчащая из раны пика, поднимая фонтанчики песка, воспоследовала за ним.

От взгляда твари мои ноги словно вросли в землю. Витька зелёным камуфлированным тюком повис на мне.

На наше счастье, Мага изловчился и, воспользовавшись заминкой, вогнал в тварь железный наконечник с другого бока. Мут молча, и оттого ещё более жутко, остановился, обернулся и в своей безумной ярости попытался вырвать оружие из рук охотника. В ту же секунду, заскочив к нему за спину, Мишка загнал в синюю спину последнее наше, третье копьё.

Зомбак вздрогнул. Грянул второй выстрел. Лысый череп треснул, и тяжёлой дубовой колодой, завалившись на бок, существо рухнуло на песок.

Мага, с трудом вырвав из неподвижного тела остриё копья, снова приставил его к груди твари и что есть силы всадил в сердце.

С зомби было покончено.

Мы обступили мута, с интересом разглядывая останки проклятого.

Всё его тело было в ранах и царапинах. Кожа кое-где свисала прямо-таки лоскутами, будто перерожденец прошёл сквозь кусты, совершенно их не замечая. Вся одежда — набедренная повязка, какая-то древняя небрежно наброшенная тряпица из странного материала: то ли пластика, то ли ткани. Сквернь пред богами. Меня едва не вырвало…

— С детства не видел зомбаков, — первым задумчиво проронил Иван.

— Интересно, откуда он тут взялся? — с трудом приходя в себя, поинтересовался Витька.

— Молодой совсем... Лет двадцать, не больше... — отозвался Мага. — Значит, люди ещё где-то остались.

— Так, чё рты раззявили? Сжечь его надо побыстрей, чтоб заразу не разнесло по округе. Свяжите Шалого, — жёстко встряхнул нас всех старшак. — Мага со мной, пошаримся по кустам, посмотрим, откуда нежить припёрлась. А вы, щеглы, в лес за дровами под присмотром Мишки. От него ни на шаг: возможно, мут не один.

Иван достал из нагрудного кармана патрон и с лязгом вогнал его в ствол.

— Пошли, — дружбан больно дёрнул меня за руку, вырвав из прострации.

Только теперь я почувствовал, до чего мерзко, когда мокрый от холодного пота камуфляж прилипает к телу, и на негнущихся ногах поплёлся за Витькой.

Пламя взметнулось в небо, пожирая нечисть и мои чёрные мысли. Глядя на его острые языки, я подумал: «Потрясающе, как ярко горит прошлое... Кому как, а я люблю август и нашу счастливую жизнь».

***

Непроглядная мгла за окном. Как разъярённый муталось, дождь остервенело бился в стекло, но в печи полыхал добрый огонь, а крепкие стены избы заботливо берегли наш с Бабаем маленький уютный мирок.

Большой Поход ушёл недели две назад, и я томился, как мог коротая время до возвращения экспедиции. Даже убаюкивающий шелест Виталича воспринимался мной уже как ниспосланное свыше благо.

«...В Год 48-й от Великого Карающего Дождя боги были милостивы к нам: потравы посевов не было, а зима была мягкая и снежная. Положение с питанием сильно улучшилось. В поселении родилось пятеро детишек, ещё четыре бабы были на сносях...» — позёвывая, привычно записывал я, когда в дверь отчаянно замолотили радостные детские кулачки.

— Можно... Входите! — выкрикнул Бабай, явно недовольный тем, как грубо расплескали драгоценную чашу его воспоминаний.

— Разведчики вернулись! — прямо с порога, без предисловий, вывалил запыхавшийся Витька.

— Добрая новость! Пойдём, надо встретить! — встрепенулся старик, накидывая на плечи телогрейку. — А ты, егоза, сбегай-ка покличь остальных.

Я тоже вскочил, однако Бабай жестом остановил меня.

— Негоже героев славных одними словами встречать. Накрывай стол... И свечи выставь по такому случаю.

Метнув тетрадь на книжную полку, я в предвкушении увлекательного рассказа заметался мотыльком между печью и столом, наскоро расставляя закуски.

Вспыхнули свечи, разметав темноту по углам. Изба мгновенно преобразилась, задышав взаправдашним настроением праздника.

В сенях затопали сапоги. С грохотом распахнулась дверь... Резко вдарило сыростью и жареным мясом. Раздавленные, промокшие насквозь олды внесли человека, в котором я с трудом узнал дядю Ваню.

Его обожжённая, малиново-красная голова была сплошь покрыта волдырями от ожогов. Бушлат обгорел и едва прикрывал половину почерневшего туловища. Из обугленного правого предплечья вместо кисти торчала белая кость.

— Клади его сюда! — Бабай одним широким движением смёл всё со стола.

Ворвавшийся вслед за ними Олег начал срезать с разведчика опалённые лохмотья.

— Купола... Купола... — всё время, как одержимый, повторял в бреду изувеченный старшак.

Доктор в окружении мужиков долго хлопотал над его телом. Мы с Витькой молча сидели на лавке, в стороне, наблюдая за их напряжёнными усилиями.

Свинцовую тишину изредка разрывали буйство стихии за окном да рубленые команды Олега своим помощникам. Время ползло, отмеряемое звенящими ударами инструментов о кюветы.

Бабай не утерпел, вскочил и начал вышагивать из угла в угол, горестно вздыхая.

Вдруг Иван резко рванулся и, приоткрыв глаза, как будто вырывая из своей груди последние слова, прохрипел:

— Купола... Все ребята погибли... Световая стена... Сгорели все... Там огромные чёрные купола и синие существа возле них. Совсем не как мы…

Охотники подхватили обмякшее тело. Глаза его закрылись.

Бабай безвольно стёк на лавку. Мы с Витькой тревожно уставились на него. Мужики молча завернули останки в холстину и вынесли из избы.

Предоставленные сами себе, свечи в скором времени прогорели без остатка и потухли. В наползшей мгле на стенах и потолке в какой-то первобытной колдовской пляске забесновались блики и тени.

— Великий Бог-спаситель! Мы-то думали, это чудовищная мутация гриппа, а это оружие… Инопланетное биологическое оружие, — глухо застенал Бабай, вперившись прямо перед собой неживым, угасающим взглядом.

Из сумрака на полку выскочили несколько отчаянных бликов. Хаотично выхватывая то одну, то другую книгу в своей дикой круговерти, они ярко озарили тетрадь. Всего на пару мгновений… И тут же понеслись дальше.

— Год, подаривший надежду, её и отнял.

Старик тяжело встал и устало заковылял к книгам.

— Зачем воевать с родом человеческим, если, разбудив его сущность, можно просто оставить наедине с ней?

Нетвёрдой рукой взяв нашу летопись, Бабай швырнул её в печь.

Яркая вспышка вновь разметала сумрак, но за какие-то пару мгновений осела и скукожилась. Тьма быстро вернулась в свои границы. А мы, не шелохнувшись, продолжали заворожённо смотреть, как чернеет и рассыпается в прах история нашего Счастья.


* Комок — камуфляжная форма.