Глава вторая. Кровь и полынь

Река Смердячая извивалась, словно змея, проклятая богами. Её воды, густые, как расплавленная смола, глухо булькали, выплёвывая на берег обломки костей и гниющие водоросли. Воздух здесь был тяжёл, пропитан запахом медного дыма и разложения — будто сама смерть выдохнула последний вздох и застыла в нём. Ярина стояла на краю обрыва, впиваясь пальцами в посох. Её серебряные волосы, выбившиеся из-под платка, светились в полумраке, как северное сияние над болотной топью. «Мать называла их петлёй на шее», — вспомнилось ей. Теперь эта петля превратилась в удавку. 

Лодка появилась внезапно — не из воды, а из самой тени. Её каркас был сплетён из реберных костей, скреплённых жилами, а вместо вёсел торчали кривые сучья, обмотанные женскими косами. На носу, словно фигурка на страшной ладье Харона, восседала мавка. Её тело, полупрозрачное, как лёд на лужах ранней весной, переливалось синевой. Лицо — маска из ила с прорезями для глаз, где горели два уголька, вырванных из пепла забытых костров. 

— Переправлю, Велесова дочь, — проскрипела русалка, и её голос звучал, как скрип гробовой крышки. — Но дай то, что блестит под твоим грязным платком.

Ярина ощутила, как под кожей заныла печать отца — чёрные знаки, выжженные судьбой. Она медленно сняла платок. Серебряные пряди рассыпались по плечам, и мгновенно воздух наполнился гулом — будто рой пчёл закружился вокруг неё. Это духи проснулись. 

— Локон? — спросила Ярина, стиснув зубы. 

Мавка зашипела, вытягивая шею, как голодная цапля. 

— Не просто локон! — её пальцы, длинные и скользкие, как угри, сомкнулись в жесте жадности. — Дай ту прядь, что растёт у виска. Там спит сила твоего отца… и твой страх.

Ярина вздрогнула. Ветер донёс до неё звук — сухой треск веток, будто что-то огромное, костяное, пробиралось сквозь чащу. Кощей. Его имя прокатилось эхом в её груди. 

— Бери, — выдохнула она, и голос сорвался в шепот. 

Мавка впилась ногтями в прядь. Боль ударила, как молния — не по коже, а по самому нутру, будто кто-то вырывал кусок души. Локон, отсечённый невидимым серпом, упал в воду и превратился в змею. Не простую — слепую, с чешуёй из лунных бликов и глазами, как две застывшие слезы. Русалка схватила её и нырнула, оставив после себя лишь круги на воде, красные, как кровь. 

Лодка затрещала, призывая сесть. Ярина ступила на костяной каркас, и холод пронзил ступни, словно она встала на лезвия. Посреди реки вода внезапно застыла. Из глубины поднялись они — утопленники с раздутыми лицами, облепленными пиявками. Их пальцы, белые и скрюченные, цеплялись за борта, а рты, полные тины, шептали хором: 

— Она обманула… Теперь ты наша…

Ярина ударила посохом по воде. Чертополох на нём вспыхнул лиловым огнём, и тени отпрянули с визгом. Она прыгнула на берег острова, а лодка рассыпалась, словно ей отказали в праве на существование. 

Капище Морены встретило её ледяным дыханием. Деревья вокруг стояли голые, их ветви скрючены в немом крике, а кора покрыта инеем, будто слёзы, застывшие на щеках великана. В центре возвышался алтарь — глыба синего льда, пронизанного жилами мерцающего кварца. На нём лежали дары: замёрзшие ягоды, ржавые кинжалы с рукоятями из человеческих костей, и череп ворона с изумрудными глазами. Ярина протянула руку, но лёд алтаря вдруг вздрогнул, и из него вырвался голос: 

— Не прикасайся, дитя трёх миров, — прошипел лёд голосом Морены, колким, как зимний ветер. — Ты пахнешь надеждой… а это здесь гниёт быстрее мяса. 

Ярина отпрянула, но поздно. Из-за алтаря, словно тень, отделившаяся от ночи, вышел Кощей. Его фигура была неестественно высокой, словно его кости вытягивали на дыбе. Лицо — маска из пергаментной кожи, натянутой на череп, с губами, сшитыми чёрными нитями. Глаза… нет, не глаза — дыры, где копошились черви, светящиеся ядовито-зелёным. Он был облачён в плащ из спутанных волос, а в руке сжимал посох, увенчанный кристаллом, внутри которого билось чьё-то сердце. 

— Мавка взяла твою силу, но забыла сказать: — Кощей заговорил, и его слова обволакивали, как паутина. — Теперь ты видишься мне даже сквозь века.

Он шагнул вперёд, и земля под ним зацвела чёрными одуванчиками, рассыпающимися прахом при каждом шаге. 

— Кровь Велеса… — Кощей провёл языком по губам, и язык оказался раздвоенным, как у змеи. — Она растопит последнюю печать. Ты станешь ключом… а я — дверью.

Ярина рванулась к алтарю, хватая нож изо льда, что лежал среди даров. Лезвие обожгло пальцы, но она сжала его крепче. Кощей взмахнул посохом, и из-под земли вырвались тени — худые, с когтями, как серпы. Они впились в её ноги, цепляясь за плоть, но Ярина ударила ножом в лёд алтаря. 

Треск. Грохот. Алтарь раскололся, и из трещин хлынула вода — чёрная, густая, с шипением растворяющая всё на своём пути. Кощей зарычал, отступая, а Ярина бросилась прочь, чувствуя, как холод клинка Морены проникает в вены. 

— Я найду тебя! — его крик нёсся за ней, как стая ворон. — Твоя кровь уже поёт моё имя! 

Она бежала, не разбирая пути. Лёд в руке таял, оставляя на ладони шрам — синий, в форме трилистника. Где-то впереди, сквозь чащу, пробивался свет. Но силы покидали её. Локон, отданный мавке, оставил пустоту — будто вырвали кусок лёгкого. 

Под корнями поваленной ели Ярина нашла убежище — нору, пахнущую грибами и страхом. Завернувшись в плащ, она прижала к груди серебряную прядь — ту, что случайно уцелела. В темноте светились её волосы, как карта звёздного неба. 

— Прости, отец… — прошептала она, а в ответ ветер принёс запах грозы — смесь озона и надежды. 

А далеко-далеко, за горами, где спят боги, чёрный бык поднял голову и взревел.