Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 14

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДАО

Глава 14
 

(1)            Всматриваясь в него, не вижу – называю его мельчайшим.
                (ши чжи бу цзянь мин чжи юэ вэй)
(2)            Вслушиваясь в него, не слышу – называю его беззвучным.
                (тин чжи бу вэнь мин чжи юэ си)
(3)            Касаясь его, не схватываю – называю его ровным.
                (бо чжи бу дэ мин чжи юэ и)
(4)            Эти три нельзя до конца расспрашивать,
                (цы сань чжэ бу кэ чжи цзе)
(5)            Потому, что, сливаясь, [они] действуют как «Одно».
                (гу хунь эр вэй и)
(6)            «Одно» – сверху не светлое, снизу не темное,
                (и чжэ ци шан бу цяо ци ся бу мэй)
(7)            Непрерывное, бесконечное – нельзя дать [ему] имя.
                (шэн шэн бу кэ мин)
(8)            [Оно] отступает в то, что «Не Вещь».
                (фу гуй юй у у)
(9)            Это зовется Формой Бесформенного,
                (ши вэй у чжуан чжи чжуан)
(10)          Образом того, что «Не Вещь».
                (у у чжи сян)
(11)          Это зовется смутным и неразличимым.
                (ши вэй ху хуан)
(12)          Иду навстречу – не вижу лица его.
                (ин чжи бу цзянь ци шоу)
(13)          Следую за ним – не вижу спины его.
                (суй чжи бу цзянь ци хоу)

(14)          Держись древнего Дао, чтобы править [тем, что] сейчас существует.
                (чжи гу чжи дао и юй цзинь чжи ю)
(15)          «Нитью Дао» зовется способность Начало древнее знать.
                (нэн чжи гу ши ши вэй дао цзи)



               «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит:
так бывает со всяким, рожденным от Духа»
                От Иоанна Святое Благовествование, Глава 3-8

               «Bright Dazzlement asked Non-Existence, «Sir, do you exist or do you not exist? » Unable to obtain any answer, Bright Dazzlement stared intently at the other’s face and form – all was vacuity and blankness. He stared all day but could see nothing, listened but could hear no sound, stretched out his hand but grasped nothing. «Perfect! », exclaimed Bright Dazzlement «Who can reach such perfection? »»
                The Complete Works of Chuang Tzu, Translated by Burton Watson, Section 22

              Взирая на сей вдохновенный шедевр, хочется распушить задний хвостик, прижать ушки и зажмуриться от его ослепительной совершенномудрости. Любая глава «Дао Дэ цзин» – событие экстраординарное, но главы 14, 15, 16 и 20 – это нечто особенное даже посреди исключительного. Если Сутра Сердца Праджняпарамиты являет собой квинтэссенцию буддизма, то главы 14 и 16 ничуть ей не уступают, а главы 15 и 20 предоставляют любознательным членам населения редкую возможность полюбоваться особенностями поведения древнего мудрокитайца, чье сознание было насквозь пропитано субстанцией окончательной Реальности.
              Дерзновенная домохозяйка, созревшая для обнюхивания сермяжного Дао, может называть этот процесс как угодно, но так или иначе ей не удастся избежать углубленного углубления в глубины собственного сознания. Не секрет, что движущей силой всех религиозно-медитативных усилий является пылкая вера и беспочвенная надежда отыскать внутри своей вечно мятущейся души нечто непоколебимо-бессмертное, на что можно было бы опереться в любых дождливых обстоятельствах. Вот только во главе «веры» и «надежды» всегда возвышается самая обычная «любовь»: лишь эго-сознание, неспособное избавиться от жажды перемен и привязанности к самому себе, любимому, желает себя умиротворять и совершенствовать. Поэтому проникновенный Вималакирти, обнаружив знаменосца Дхармы Шарипутру, сидящим посреди влажных джунглей в медитативном забвении, не удержался, да назвал его нехорошим словом (Вималакиртинирдеша-сутра).
              Двойственный эго-ум при любых медитативных процедурах «действует как глаза» («вэй му», гл.12), усердно отслеживая собственные трепыхания, полная остановка которых и есть предел его героической усидчивости. Культивация высокодуховной заторможенности – занятие увлекательное, но никак не способствующее проникновению эго-сознания в божественный «желудок» («вэй фу», гл.12), где все пять скандх (см. «Сутра Сердца Праджняпарамиты» в исполнении Мастера Пи-Пу) преображаются в Великое ОДНО (Самадхи). Волшебный «желудок» ВИДИТ недуальную Реальность напрямую, и ему начихать как на все высокодуховное, так и на все медитативно заторможенное. Ведь в святом учении Будды нет ничего святого. Великий Бодхидхарма так и сказал бестолковому У-ди. Ах-ах!
              Наблюдая эти пронзительные процессы, нам, с Великим Пекинесом, не терпится взвизгнуть, что древнекитайские Дао и Дэ, как субстанция и функция окончательной Реальности, это все те же Самадхи и Праджня в индобуддийском исполнении. Как говорит мудрокролик Пи-Пу, все дело в том, с какой стороны грызть философскую морковку. Древнекитайцы были граждане практичные, и мечтали об источнике Сущего, опираясь задними лапками на объективную точку зрения. Дао для них – это нечто Великое (гл.25), но внешнее по отношению к ним самим, что они периодически и пытались увидеть, услышать, понюхать и лизнуть. Слава Богу, их не угораздило сотворить из Дао очередной объект религиозного поклонения. Древние индусы в этом вопросе занимали субъективную позицию, ощущая себя под Небесами в сказочно-романтических тонах и принимая сермяжную Реальность за несокрушимый фундамент собственного сознания. Соответственно, Самадхи – та же Дао-субстанция: поток недуальной Татхаты, не способный ни рождаться, ни умирать, ни разглядывать самого себя. Праджня – функция этой субстанции, то же Дэ-совершенство, как манифестация Дао в изменчивых феноменах. В нелегком деле проникновения в Дао-реальность субъективная позиция всегда качественно превалирует над объективной. Строки (4) и (5) однозначно свидетельствуют, что, разочаровавшись в органолептических методах исследования Дао-тождества, Лао-цзы все равно был вынужден переплыть на другой, категорически «субъективный», берег. Если его дискретные ощущения амальгамируют в нечто Одно-единое, то это и есть Самадхи Праджни или чудесный «желудок» из главы 12.
              На что похожа недуальная Реальность? Да ни на что. Вот чем может двадцать девятое чудо-измерение напоминать четырехмерный пространственно-временной континуум душной кухни с ее кастрюлями, сковородками и вечно встающими с колен тараканами? Хотя Видение Дао нередко сравнивают с отражением зеркальной гладью всего что ни попадя, мы, с Великим Пекинесом, слабо солидарны с этой оптической иллюзией. Дао-ум вмещает в себя все от изначальной альфы до самой занюханной омеги. Как ему в таком интерьере что-то «отражать»? Вот каким заветным местом и, собственно, на чем? Праджня случается лишь в том счастливом случае, когда ты всецело мирозданию тождественен и твое сердце бьется с ним в унисон, излучая вокруг себя фундаментальную Непривязанность во всей ее божественной красе. Здесь уже не нечто внешнее порождает десять тысяч вещей, а все они как грибы возникают из Сущности-природы сердца-ума всякой домохозяйки, не страдающей сансарическими недомоганиями. «Невероятно!» – воскликнул Шестой Патриарх, испытав сокрушительное Пробуждение в своем желтокитайском сердце, – «Сущность-природа сердца-ума изначально чиста, самодостаточна и не подвержена переменам! Невероятно! Сущность-природа сердца-ума способна порождать все десять тысяч дхарм!» (Сутра Помоста, гл.1). 

(1).      В первых трех строчках мы предпочитаем их самые древние версии на мавантуйском шелке, где иероглиф «вэй», с помощью которого Лао-цзы делится впечатлениями от своих неудачных попыток узреть Дао невооруженным глазом, означает «маленький», «крошечный» и «ничтожный». В стандартном варианте текста, а также у Хэшан-гуна и Фу И последние иероглифы строк (1) и (3) меняются местами, сообщая, что Дао не видать потому, что оно ровное (и), а приласкать и почесать не получается из-за его незначительных размеров (вэй).
              Конечно, квантовые просторы фундаментальной Реальности располагаются вне досягаемости органов чувств двуногих зверюшек, и Лао-цзы, развивая эту трепетную мысль, восклицает в главе 35, что Дао-субстанция слишком мала и неприметна – ее просто не хватает, чтобы удовлетворительно разглядеть ее волшебное мерцание. И хотя всякая медитативно продвинутая особь полагает себя вполне адекватной для таких подвигов, как прямое Видение тончайшего Дао (мяо дао), мы поспешим взвизгнуть, что это не так. В режиме лучезарной недуальности Дао-ум функционирует иначе, нежели мышление обывателя, в каком бы рафинированном виде оно ни было представлено. Восстановление божественных качеств эго-сознания очень напоминает то, что в самой обычной физике называют фазовой трансформацией. Безусловно, сознание на всех одно, но при всем том, что лед и пар тоже вода, их свойства резко не совпадают. Просветление и неведение – разные грани истинной Дхармы, видимые сердцем-умом, как раз в густое неведение и погруженным. То, что видно «изнутри» Дао-ума, прекрасно сформулировал Шестой Патриарх в девятой главе Сутры Помоста: «Клеши – это Бодхи. Они не отличаются друг от друга. Пресекать помрачение мудростью – учение шраваков и Пратьека-будд, последователей Колесниц, запряженных козлами и оленями. Для людей глубоких корней и экстраординарного сердца-ума такое учение без надобности».
              Мы, с Великопушистым, называя Дао-ум квантовым, делаем это исключительно из соображений неукротимого вольнодумства и смиренного свободомыслия. Ведь сознание чуткой домохозяйки резонирует с Дао только в том богоугодном случае, когда не растекается вдоль по сковородке, а целиком и полностью устанавливается, как утверждает Мастер Пи-Пу (вислоухий мудрокролик на чаньских грядках Великого Пекинеса), в кванте мудропушистой мысли или Татхате. Мудроквант Татхаты неуловим по той тривиальной причине, что неделим и нелокален. Раз он нелокален или, как говорит Сутра Помоста, «не имеет места пребывания», в нем легко умещается все разношерстное мироздание, а если он неизменен в своей чудесной недуальности, то в отличие от вялотекущего эго-мышления не подлежит расчленению, и в нем нельзя выделить что-либо, способное его же и наблюдать. Издалека царство мимолетной Таковости похоже на популярную забаву любителей буддизма под названием «здесь и сейчас». «Здесь и сейчас» – это сочное послевкусие от Дао или то, чем оно кажется двойственному сознанию, увязшему в тщетных попытках его аналитического обнюхивания. Практика такого послевкусия – унылая имитация Татхаты, активно взятая буддизмом «усредненного понимания» себе на вооружение. «Мало ли кому что мерещится!» – услышав про «здесь и сейчас», возмяукнул хитрокот Костя, без всяких на то оснований вообразив себя храбрым Чингачгуком, вождем мускулистых индейцев – «Лао-цзы, вообще, сравнивает Дао-ум с деревянным отупением деревенского дурачка (гл.20,41). Так это его сугубо личная импрессия, никого и ни к чему не обязывающая. Разве он призывает культивировать доморощенную идиотию во имя прозрения окончательной Реальности? Мяу, я все сказал!»
              Весело покаяться, надысь занесло нас, с Великим Пекинесом, в гости к ортодоксальным курам на давно обещанный ими суперкитайский чай с рисовыми пирожками. Пирожки мы съели быстро, но потом, не совладав с нахлынувшим на нас изначальным счастьем, принялись разъяснять им прописные истины. Вот спрашивается, зачем? Курам тепло и комфортно в «здесь и сейчас». Они все время заняты важным делом: не живут, а практикуют. Даже их строгая настоятельница, Старая Пеструшка, никак не возьмет в свою куриную голову, что в истинном Буддизме нельзя опираться на чей бы то ни было ароматный опыт. Встретил послевкусие Будды – убей его, а не слюнявь и пережевывай! Сам штурмуй божественные чертоги, тогда и увидишь, что почем. А обустраивать себе комфортный психологический насест… Ох-ох. Похоже, пирожков нам боле не видать.
              В чудесной Татхате нет привычных домохозяйкам пространства и времени – это иное, сто двадцать пятое измерение (гл.41), где относительное движение ни в каком виде не присутствует. «Перемещаться» там можно лишь из ниоткуда в никуда, что, собственно, Великий Будда в Алмазной Сутре и декларирует. «Здесь и сейчас» – изощренная попытка эго-сознания прильнуть к недвойственной Дхарме, обманывая самого себя с важным видом и тихим удовольствием. Как ни подпрыгивай, налицо эго-субъект, усердно фильтрующий свои фантазии о тотальном настоящем сквозь свои же условные представления о пространстве и времени. Это сметана из пальмового масла или «несъедобная фигня», по выражению мудрокотика. Фи! Татхату нельзя отфильтровать из мира иллюзорного восприятия Реальности никаким хитровыпуклым способом.
              Заключительный аккорд в размышлениях Лао-цзы на тему созерцания Дао легко услышать в главе 52 (цзянь сяо юэ мин): «Видеть мельчайшее называется Ясность». Поскольку в главе 16 «Ясность» (мин) – это знание Великого Постоянства (чжи чан мин е), все это ничем не отличается от того, что в буддизме величают «ануттара самъяк самбодхи».

(2).        Строка во всех текстах выглядит почти одинаково, возвещая следующую печальную неожиданность: услышать Дао не удастся точно так же, как и увидеть. Какова же на этот раз причина сей огорчительной невозможности? Оказывается, расслышать Одно-единое не получается из-за иероглифа «си» (редкий, разреженный, неплотный, беззвучный, тихий). Роберт Хенрикс: «We listen to it but do not hear it; We name this «the rarefied»». Lau Din-cheuk: «What cannot be heard is called rarefied». Артур Уэйли: «Because the ear listens but cannot hear it, It is called the rarefied». Нетрудно заметить, что иероглиф «си» равен английскому «rarefied». «Rarefied» – это нечто редко-удаленное, эзотерически оккультное и эксклюзивно возвышенное, никаким образом на слух граждан не влияющее, либо что-то разреженное, например, высокогорный воздух или какой-нибудь газ. Безусловно, звуковые колебания не желали распространяться в разреженных слоях древнекитайской атмосферы, но были ли мудрокитайцы знакомы со столь «углубленной» физикой начальных классов? Доверчиво полагая, что нет, мы предпочтем взирать на иероглиф «си», как на нечто «беззвучное», а не «редко-разреженное».
              Почему же Дао беззвучно и нельзя расслышать его звонкое журчание на пленэре в часы меланхолического отдохновения? Ах! С одной стороны Дао не похоже ни на одну из десяти тысяч вещей, а с другой – все они от Дао ничем не отличаются. Необычное в обычном и колоссальное в мельчайшем! Вот как еще воспеть бесформенное Дао неуклюжими языковыми формами? Так домохозяйка, взирая на Дао, не видит его потому, что оно ничем не выделяется на повседневном фоне окружающих ее вещей и наполненных ими событий. Когда же она вслушивается в Дао, напрягая свои барабанные перепонки и не получая от этого напряжения никаких ощутимых результатов, в ее пушистую голову закрадывается тревожная задумчивость. Дело в том, что услышать недуальность нельзя, но вот десять тысяч вещей в силу их гордой обособленности в пространственно-временном континууме всегда способны издавать какие-то звуки. И хотя «пять звуков» нередко оглушают и нервируют двуногую зверюшку, слышать их она может, лишь «действуя как глаза» (гл.12), строго на «границе» Дао (гл.1), в пределах дуалистического восприятия Реальности. Как известно из главы 55, младенец, вереща весь день напролет, не хрипнет, не сипнет и собственные повизгивания его не оглушают. Почему он ведет себя столь вызывающим образом? Да потому, что его новорожденное сознание функционирует «как желудок» (гл.12), не различая и, соответственно, не беспокоя себя многообразием цветов, звуков и вкусных ароматов. Дао, по заявлению главы 37 (дао чан у вэй), тоже «действует как желудок» в волшебном стиле «У-вэй», поддерживая всю тьму вещей изнутри их самих, беззвучно и ненавязчиво.

(3).       Эта очаровательная строка, хладнокровно декларирующая невозможность ухватить Дао из-за его гладкой равномерности, ясна и понятна даже вздорным соседским курам. Дао-тождество слишком уж тождественно в своей божественной недуальности, чтобы предоставлять нервному обывателю удовольствие сформировать о себе условные представления. Почему? Потому, что эго-сознание двуногой зверюшки способно схватывать и фиксировать лишь контрастное, шершавое и выпуклое – то, что хоть как бы либо обусловлено. Причем, Совершенномудрый, живописуя свои пронзительные прозрения, всегда использует примеры обыденные и хорошо знакомые всем домохозяйкам. Вот возжелай хранительница очага взять в передние лапы ровную и гладкую поверхность своего любимого кухонного стола, ей бы сразу удалось испытать те же ощущения, что посещали Лао-цзы при попытках ухватить Бесформенную Форму того, что Не Вещь.

(4). (5).      Строка (4), резюмируя бесплодные попытки мудрокитайца проникнуть в окончательную Реальность с помощью зрения, слуха и осязания, сообщает, что «эти три» (цы сань чжэ) не поддаются научно-техническому анализу, поскольку расспрашивать органы чувств, в принципе, бесполезно («бу кэ чжи цзе» – Невозможно, нельзя (бу кэ); Довести до конца, осуществить полностью (чжи); Распрашивать, допытываться (цзе)). Следующая строка («гу хунь эр вэй и» – Поэтому, из-за того, что; Смешиваться, сливаться-соединяться; И; Действовать как; Одно) уже называет причину, по которой чувственное восприятие мгновенно испаряется при соприкосновении с Дао-реальностью – «потому, что сливаются и действуют как Одно». Wing-tsit Chan: «These three cannot be further inquired into, And hence merge into one» (Эти три невозможно расспрашивать дальше, и, следовательно, они сливаются в одно). Роберт Хенрикс при переводе второго мавантуйского текста слышит эти строки чуть иначе: «These three cannot be examined to the limit. Thus they merge together as one» (Эти три не могут быть исследованы до предела. Поэтому они сливаются вместе как одно). Мы осмелимся уточнить последовательность происходящих событий: «эти три» сливаются в качестве аперитива, а уж на десерт их бесполезно расспрашивать из-за невозможности различения дискретных ощущений.

(6).        В стандартном тексте строка говорит, что у Дао «верх не светлый, а низ не темный» (ци шан бу цяо ци ся бу мэй). В мавантуйском варианте «В» вслед за последним иероглифом предыдущей строки «и» (один, единый) стоит знак повтора (в тексте «А» знак повтора сохранился, но перед ним отсутствует «вэй и»). На наш вегетарианский нюх, от монотонного повторения этого иероглифа строка приобретает откровенно драматическое звучание, за которым мы в восторге и следуем: «и чжэ ци шан бу цяо ци ся бу мэй» – «Одно – его верх не светлый; его низ не темный».
              Интерпретация этой строки на мавантуйских свитках неоднозначна и вызывает разногласия даже у таких честных профессоров, как Роберт Хенрикс и Сюй Кан-шэн. Роберт Хенрикс: «The standart text has «ch’i shang pu-chiao, ch’i hsia pu-mei». I read both characters in the fourth position in line 9 (у нас строка 6) in Mavang-tui texts as «chiu» (to band or to bind together); Boltz (Boltz, 1984, pp. 200-202) reaches the same conclusion but interprets the meaning differently. Hsu K’ang-sheng (Hsu, 1985, pp. 94-95) reads the character in Text A as «yu» (distant) and the character in Text B as «miu» (false) and translates these lines «Its top is not unreal its bottom is also not extinguished». Chou Tz’u-chi (Chou, 1984, p.88) reads the «miu» in B as «liao» (clear and deep)» Невзирая на такую турбулентность, его перевод выглядит просто потрясающе: «One – there is nothing more encompassing above it, and nothing smaller below it» (Одно – над ним ничего нет больше; под ним ничего нет меньше). Сюй Кан-шэн видит строку витиевато, но загадочно: «Его верх не нереальный. Его низ также не прекращается».

(7). (8).             Сии строки, продолжая описание экстремальных переживаний Дао-философа от знакомства с Дао-реальностью, радуют нас новыми подробностями. Строка (7) «шэн шэн бу кэ мин» знаменует конец бесплодных попыток узреть, расслышать и ущипнуть Великое Тождество. Теперь углубленное обнюхивание Дао благополучно перемещаются из сферы чувственного восприятия в ментально-вербальную плоскость. Иероглиф «шэн» обозначает веревку, шнур или канат, а также все что ни есть правильно-прямолинейное. Сочетание двух знаков «шэн» уже намекает на нечто бесконечно-непрерывное, вымолвить о котором что-нибудь определенное крайне затруднительно. «бу кэ мин» (нельзя и даже невозможно назвать) – в изумлении восклицает Лао-цзы, прекрасно видя, что процесс наименования тут же разрывает волшебное постоянство Дао-реальности на мелкие лоскутки обусловленных умоконструкций. Променять Дао-ум на «разбитое корыто» двойственного восприятия – поступок никчемный и даже неталантливый. Поэтому глава 32 и предупреждает всех легкомысленных домохозяек: «Как только есть имя, знай, о беспечная, здесь-то и следует остановиться». Как говорят соседские куры, беспечность наказуема: успел проскочить сквозь дырку в заборе – беду не встретишь, а как нанюхался условных представлений – шансы угодить в бульон в качестве его основного ингредиента резко возрастают. В мавантуйских текстах строка (7) записана иначе: «сюнь сюнь хэ бу кэ мин», где сочетание «сюнь сюнь» мы бы перевели как нечто глубоко-нескончаемое и длинно-непрерывное. Роберт Хенрикс: «Boundless, formless!» (безграничное, бесформенное!). Ах! Кстати, восклицательный знак наблюдается только в мавантуйских копиях (хэ) и тексте Фу И (си).
              Относительно иероглифов строки (8) «фу гуй юй у у», мы вынуждены тихо взвизгнуть, что «фу гуй» обозначает регрессивные передвижения – отступление, возвращение and so on. «Юй» – универсальный предлог (в, на, из, по направлению к), а «у у» – отсутствие вещи или «не вещь». Отечественный производитель толкует «фу гуй юй у у» в важнозадумчивом стиле, который вислоухий кролик Пи-Пу называет «задней лапкой в синее небо»: «И вновь возвращается туда, где нет вещей» (Малявин В.В.); «Оно снова возвращается к небытию» (Ян Хин-шун); «Оно возвращается к тому, что не имеет сущности» (Маслов А.А.). Заслышав таку лирику, нам, с Великим Пекинесом, не терпится поскорее всплакнуть. Какое, к китайскому Аллаху, небытие без вещей и сущности? Куда и откуда может возвращаться Великое Одно? Вот ведь Роберт Хенрикс, переводя те же иероглифы, не впускает себе в мысли подобные фантасмагории: «And returns to the state of no-thing» (И возвращается к состоянию не вещи). Ох-ох.
              Дао очень легко сравнивать с «Black Hole», поскольку внутренности этого астрономического объекта так же недосягаемы для понимания граждан, как и Дао. Последняя информация о «Черной Дыре» способна поступать с ее «поверхности» или «горизонта событий». Так в первой главе Лао-цзы, еще не догадываясь о существовании «Черных Дыр», уже извещает домохозяек о «границе» Дао (цяо дао). Вот промеж чего мог пролегать сей неприступный Рубикон? Осмелимся возмечтать, что с его «внешней» стороны мирно паслись проименованные заботливыми китайцами десять тысяч вещей и зверюшек. Внутри же пряталась безымянная (бу кэ мин), но непрерывная сингулярность (шэн шэн) того, что Не Вещь (у у), о содержании которой знать что-либо было уже нельзя. Квантовая неопределенность Дао-ума запрещает его лучезарному носителю окунаться всей своей пушистой головой в недра Дао-реальности. Сознание хомоособи, донырнувшей до этаких «глубин», будто пульсирует на «границе» Дао, то прикасаясь к божественной Недуальности, то вновь отступая во «внешнюю сферу» ее двойственного восприятия, откуда ему и кажется, что отступает (фу гуй) от него именно Дао. Куды Дао отступает? Да туды, вдаль, за «горизонт событий», в то, что «Не Вещь» (юй у у).
              В следующей главе Лао-цзы без всякой квантовой физики уверенно заявляет, что проникновение в Дао-глубины находится под строгим запретом (шэнь бу кэ ши) – глубину Дао знать нельзя. Почему? Потому, что у Дао нет никаких глубин: Дао непрерывно и постоянно в своей мистической непроницаемости точно так же, как сингулярность «Black Hole». Причем, если вернуться к началу главы, то всматриваться и вслушиваться в Дао способны многие восприимчивые домохозяйки. Однако Совершенномудрый в строке (3) уже прикасается к Дао, правда, не успевая его ухватить и трепетно осмыслить. Так не пульсируй Дао-ум на «горизонте событий» фундаментальной Реальности, появиться «пяти тысячам иероглифов» и всем Сутрам Праджняпарамиты было бы просто неоткуда.


(9). (10).    Характеристика Дао «у чжуан чжи чжуан» и «у у чжи сян», представленная Лао-цзы в этих грандиозных строчках, дословно выглядит как «Не иметь (отсутствие); Форма (состояние); Его; Форма (состояние); Не иметь (отсутствие); Вещь; Его; Образ». Поэтому Дао с равным успехом может быть, как «бесформенной формой» или «формой бесформенного», так и «состоянием вне состояний». Разумеется, если Дао не является вещью, то и не пребывает в каком-либо состоянии, о котором сознание домохозяйки формирует условное представление как о «состоянии». По этой простой причине Праджня и зовется мышлением вне мыслей или абсолютной мудростью, свободно-текущей за пределами какого угодно обусловленного содержания. Честно взвизгнуть, в «Дао Дэ цзин» нет ничего более мощного, чем глава 14 и глава 25 в первой ее части. Причем, роднит их именно наличие иероглифа «чжуан», неожиданно появляющегося в первой строке главы 25 годянской версии текста. Вслед за этим «чжуан» там следует иероглиф «хунь» – нечто хаотически беспорядочное, что дословно выливается в «форму хаотического» или «хаотическую форму». По нам, сие звучит хоть и многозначительно, но уж очень по-дурацки. (В конце концов, или хаос, или форма). Так принимая в невнимание, что все мутно-хаотическое бесструктурно и бесформенно, мы из соображений смысловой и поэтической целесообразности поспешим приравнять «у чжуан чжи чжуан» (гл.14) к «чжуан хунь» (гл.25), получая в обоих случаях «форму бесформенного».

(12). (13).       В текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И строки говорят, что, идя навстречу или приветствуя Дао, не видно его головы (шоу). Следуя же за ним, не видно его задне-филейной части (хоу). Мы, с Великопушистым, застенчиво уклоняясь от «филейной части», послушно следуем за товарищем Ян Хин-шуном: «Встречаюсь с ним и не вижу лица его, следую за ним и не вижу спины его». В мавантуйских текстах строки стоят в обратном порядке.

(14). (15).      Cтрока (14) в своем стандартном варианте (чжи гу чжи дао и юй цзинь чжи ю) советует держаться древнего Дао (гу чжи дао), а мавантуйские шелковые свитки предпочитают Дао настоящее, сегодняшнее (цзинь чжи дао). Строка (15) также записана по-разному. В стандартном исполнении наблюдается «нэн чжи гу ши ши вэй дао цзи» – способность знать древнее начало называется «нить Дао». В мавантуйских текстах нет иероглифа «нэн» (способность, быть способным) – «и чжи гу ши ши вэй дао цзи» или «знание древнего начала зовется «нить Дао»». Lau Din-cheuk (стандартный текст): «Hold fast to the way of antiquity in order to keep in control the realm of today. The ability to know the beginning of antiquity is called the thread running through the way» (Держись пути древности, чтобы контролировать настоящее. Способность знать начало древности называется нить, бегущая сквозь путь). Иероглиф «цзи» кроме прочего означал шелковую нить, снующую за челноком в процессе производства ткани. Поэтому и «the thread running through the way».
              Иероглиф «юй» из строки (14), переводимый как «управлять, повелевать» (Малявин В.В.) или «владеть» (Ян Хин-шун) в древнекитайские времена означал как управление колесницей, так и приручение сварливой домохозяйки. Править колесницей – искусство, требующее от возницы быть одним целым с тем, чем он управляет. Приручать нудно-спесивую женщину значит любить ее столь интенсивно, чтобы, в принципе, утруждать себя ее воспитанием. Это кухонное «дзюдо» способно привести к положительным результатам лишь при полном непротивлении сторон, по меткому выражению измученного нарзаном мудромонтера из бессмертного творения Евгения Петрова и Ильи Ильфа. Вот и глава 59 намекает всем любителям восточных единоборств, что «заранее подчиниться значит вдвойне запасти Дэ». А уж как запасся им, так и нет ничего, что не смог бы преодолеть. Ух!
              Что касается «Нити Дао» (дао цзи) из строки (15), то философствовать вокруг нее можно аж до третьего англосаксонского завтрака. А схимникам-огородникам завтра спозаранку картошку палкой-копалкой выкапывать. Так накануне любознательные вкрапления соседских кур обнаружили причастность Дао-нити к мудрокосмическим вопросам, рассматриваемым Лао-цзы в максимально потрясающей главе 43. Поэтому, учитывая, что дождливая осень у всех на носу, мудропушистые схимники решили отложить всестороннее обнюхивание этой загадочной Нити куда-нибудь в дальнюю даль.
              На фоне всего вышесказанного, прочтение стандартного текста Артуром Уэйли привело Великого Пекинеса в совершенно не свойственное ему щенячье восхищение: «Yet by seizing on the Way that was, you can ride the things that are now» (Ухватив Дао прошлого, ты можешь ехать верхом на вещах, что есть сейчас). Разве можно сравнить его потрясающее «to ride the things» с «to keep in control» в исполнении Lau Din-cheuk или «to manage» в переводе Роберта Хенрикса? Уй?

P. S.

              Если не полениться и взять в передние лапы Сутру Сердца Праджняпарамиты, то сразу становится понятно, что Бодхисаттва Арья Авалокитешвара изучал Буддизм не только по веселым книжным картинкам. А, что в итоге? «Нет страдания, нет причины, нет прекращения, нет Пути» (Buddist Wisdom Books, The Diamond Sutra and The Heart Sutra, Translated and explained by Edward Conze, Harper Torchbooks, New York, 1972). Все Благородные Истины коту под хвост? Ай?
              Почему вершиной буддийской мудрости провозглашаются столь экстремальные взгляды? Именно потому, что отдельные граждане буддизм знают, а иногда и любят. Но Арья Авалокита его реализует, причем, не в плюшевых мечтах, а на собственной непушистой шкурке. Реализация же истинного Буддизма предполагает избавление от всего относительно-обусловленного, включая и сам буддизм как учебное пособие и религиозную дисциплину. Почему? Да Дхарма Великого Тождества не поддается фиксации сознанием, и даже самое совершенное учение не более чем утлое плавсредство для гипотетической переправы на «другой берег». Праджняпарамита – это не математика, и обучить ей возможным не представляется. Опять, почему? Потому, что мудрорыцарь всегда действует как «желудок», а гордый обыватель, сколько бы умных книжек он ни прочитал, всегда действует как «глаза» (гл.12). 
             Все просто и ясно! Пока мы на «этом» берегу, мы всматриваемся, вслушиваемся, медитируем, поем псалмы и молитвы, преспокойно продолжая различать пять цветов, звуков и вкусных ароматов (шашлык, цыпленок табака, французский коньяк и более того). Только весь коньяк не выпьешь, а цыпленок с шашлыком рано или поздно наградят целым букетом отвратительных болезней. Мечты же о «другом береге» тихо поблекнут в повседневной суете, оставив в сердце лишь горьковатый привкус собственной никчемности.
              Но, прочь уныние! Всем, кому наплевать на коньяк; всем, кому безразличен шашлык; всем, кому «другой берег», что дом родной – вам, и только вам адресованы «Дао Дэ цзин» и все без исключения Сутры Буддизма. Это ради вас Победитель Смерти решился на проповедь Дхармы,* а Лао-цзы уступил просьбе хранителя пограничного перевала, оставив ему бессмертную книгу в пять тысяч иероглифов.
              Всматриваться и вслушиваться в Дао, концентрируя собственную сосредоточенность, можно хоть до заговенья на свекольной ботве. Но, если ты счастливчик! Если, о чудо из чудес, легкий ветерок с «другого берега» вдруг донесет до тебя божественный аромат не имеющий запаха, ты непременно Увидишь (с большой буквы), как привычное восприятие трансформируется в нечто волшебно-Единое, чему уже никогда не найти названия.

*       По преданию, Будда Шакьямуни, оказавшись темной ночью под древовидным фикусом глубоко в «ануттара самъяк самбодхи», наутро испытал приступ сострадательной растерянности. Он отчетливо осознал, что беспокоить озабоченных домохозяек рассказами про недуальную Дхарму – дело бесполезное и в высшей степени неблагодарное. Ужаснувшись такому развитию событий, четырехголовый Бог Брахма Сахампати предстал пред Победителем Смерти в образе отшельника и трижды кряду, пуская горячую слезу, обильно сморкаясь и жалобно всхлипывая, уговаривал его, ради тех «белых ворон», что способны воспринять светоносную Дхарму, идти в народ и проповедовать без сомнений и устали. Спасибо Брахме Сахампати.