Двести двадцать вольт русской поэзии ХХ века

 ОТ АВТОРА
Меня зовут: Каплан Анатолий Исаакович. Большую часть своей жизни я проработал главным бухгалтером. Ну что ж , кончилось так кончилось. Я ни о чем не жалею. Пути Господни неисповедимы, но не случайны. Остаток своей жизни я хотел бы пройти по дороге, проложенной моим папой- известным русским литературоведом Капланом Исааком Ерухимовичем.  Во мне есть спокойное и радостное сознание того, что впервые в своей жизни я делаю то, что мне положено было делать. Я написал: « Двести двадцать ватт русской поэзии ХХ века»( по числу глав книги). В них рассказы о поэтах ,писавших хорошие стихи. Независимо от того, кем они были. Здесь и палачи, и их жертвы, коммунисты и белогвардейцы, евреи и антисемиты, рафинированные интеллигенты  и малограмотные люди , и даже представитель царской фамилии. Поэты очень разные:  здесь представлены  символисты, имажинисты, акмеисты, футуристы, конструктивисты, абсурдисты, обэриуты, комсомольские, пролетарские, крестьянские поэты, классические поэты,  поэты первой и второй волны эмиграции, взрослые поэты, детские поэты, короче, кого здесь только нет.  К слову сказать, один из поэтов Кузьмина-Караваева (монахиня Мария) была канонизирована Константинопольским патриархатом как преподобномученица.
Ни к одному из существующих жанров автор свою книгу отнести не может. Это всего лишь- объяснение в любви к стихам и поэтам и попытка заразить этой любовью читателя, внушить читателю, что чтение стихов есть ни с чем не сравнимая радость.
Пренебрежение к поэзии опасно. Наша речь стала вялой, малограмотной, косноязычной. А ведь в русской поэзии запечетлен не только наш язык, но и наша история, наша культура. В конце концов мою книгу можно рассматривать и как книгу по истории  России ХХ века. И последнее, прошу прощения у поэтов, которых я не включил в книгу, а они этого вероятно  заслуживали. Дело в том, что мои возможности не безграничны. Я сделал все, что мог.
Надеюсь, что Вам будет интересно. Итак, начинаем.
              Глава 1- Иван Иванович Тхоржевский (1878-1951)
 В Советском Союзе о поэте Иване Ивановиче Тхоржевском так ничего бы и не узнали, если бы не две его строчки, обладающие загадочной силой.

  Поэт-фронтовик Константин Ваншенкин вспоминал: «В 1960-ые годы очень многих неожиданно привлекли  и задели две строчки: «Лёгкой жизни я просил у Бога.
Лёгкой смерти надо бы просить…»

Было непонятно, откуда они взялись. Стали говорить, что будто Иван Бунин, стали искали у него – не нашли. Потом появилась версия, что это – перевод. Переводчиком называли Ивана Тхоржевского.
Иван Иванович Тхоржевский прожил поразительную по насыщенности жизнь. Вероятно событий в его жизни хватило бы на двух, а то и трех человек, а вошел в историю, как автор замечательного восьмистишия. Не откажу себе в удовольствии привести его:
Лёгкой жизни я просил у Бога:
Посмотри, как мрачно всё кругом.
Бог ответил: подожди немного,
Ты еще попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога,
С каждым днём всё тоньше жизни нить.
Лёгкой жизни я просил у Бога,
Лёгкой смерти надо бы просить.

Так, кто же он был-Иван Иванович Тхоржевский? Попробуем разобраться.
У меня есть теория, которая заключается в следующем: в любой творческой деятельности что-то очень дельное рождается, как правило, в третьем поколении. Не знаю, насколько она верна, но в отношении нашего героя она срабатывает вполне. Его родители составили и издали полное собрание песен Беранже в переводах русских поэтов. Его матушка была дочерью Пальм Александра Ивановича поэта-петрашевца. Так что любовь к литературе в нем была заложена еще вероятно в детстве.
Иван окончил юридический факультет  Петербургского  университета . Был оставлен для подготовки к профессорскому званию, но предпочёл государственную службу. С 1901 года служил в канцелярии Комитета министров (по Государственной канцелярии). Затем он работал  с двумя выдающимися государственными деятелями: С.Ю. Витте и П.А. Столыпиным. Работал в делопроизводстве Особого совещания по нуждам сельскохозяйственной промышленности. В 1906 году перешёл на службу в Министерство земледелия. По делам землеустройства объехал всю Россию. В конце лета 1910 года сопровождал П.А. Столыпина в его поездке по Сибири, составил записку о Сибири. Дослужился до поста управляющего канцелярией Министерства земледелия, получил титул камергера; в 1916 году вышел в отставку. Был избран председателем совета акционеров некоторых крупных банков России
С 1917 года принимал активное участие в антибольшевистской борьбе. В конце 1917 года на его квартире в Петрограде проходили собрания Правого центра. Монархист. Стал одним из инициаторов создания в Финляндии Общества для борьбы с большевизмом, затем жил в Париже. В сентябре 1920 года через Константинополь переехал в Крым. В 1920 году принимал участие в правительстве барона Врангеля, начальник канцелярии, управляющий делами Совета министров правительства Юга России. Затем готовил эвакуацию русских войск в Константинополь.
В 1922 году был посвящён в масонство. В 1936 сотрудничал с Национально-трудовым союзом нового поколения, в 1936—1937 — с Союзом русских дворян, в 1936—1937 — с Российским центральным объединением. Со времени основания в 1937 году — председатель Национального объединения русских писателей и журналистов во Франции. В 1937—1938 годах — член Главного правления Российского национального объединения, выступал на заседаниях этого общества с докладами. Состоял в Союзе ревнителей священной памяти императора Николая II. Член кружка «К познанию России» (1933—1936). Входил в Особую комиссию по делу Н. Скоблина- белогвардейского генерала, обвиняемого в сотрудничестве с советскими органами. С 1937 года — председатель Национального объединения русских писателей и журналистов во Франции. Выступал с докладами о земельном вопросе в России, о проблемах землеустройства, реформе П. А. Столыпина и др. во многих организациях эмиграции, в том числе в Российском центральном объединении, Русском общевоинском союзе (РОВС), в Братстве имени преподобного Сергия Радонежского и др., читал публичные лекции.
В годы Второй мировой войны закончил труд «Русская литература» (т. 1—2, 1946). По окончании войны сотрудничал в «Русской мысли». Основатель, редактор, член редколлегии журнала «Возрождение» (с 1948); привлек к участию в журнале И. А. Бунина, Б. К. Зайцева, Г. Иванова, Н. А. Тэффи и др. писателей. Автор исследований о Н. В. Гоголе, А. С. Пушкине, Ф. М. Достоевском, И. С. Тургеневе и др. Писал стихи. В эмиграции выпустил перевод «Дивана» Гёте (Париж, 1932). Переводы, стихи и статьи о литературе печатал в журналах «Борьба за Россию», «Современные записки», «Союз дворян», «Возрождение»; в газетах: «Русская мысль» и др. Член-основатель Общества охраны русских культурных ценностей. Мемуарист.
 Человек прожил феерическую жизнь, а остался в истории автором восьми щемящих строк. Вспомним учителя истории Мельникова из легендарного советского фильм «Доживем до понедельника»: « Действительно восемь строчек… А от большинства людей остается только тире между двумя датами» Печально, но факт.
Похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа .
P.S. Мэрия Сент-Женевьев –де-Буа в 2023 году отказалась принимать от России оплату за места на одноименном русском кладбище из-за "исключительного международного контекста».
 Но это уже совсем другая история.

Глава 2- Иван Венедиктович Елагин (1918-1987). 
Говоря о стихах, мы непременно размышляем о личности пишущего, о ее бесконечном своеобразии, и каждый раз сталкиваемся не с общим правилом, а с частным случаем. Вот почему трудно писать о поэзии вообще, но зато легко говорить о любви к ней, к конкретному поэту.
Иван Елагин-один из лучших, а возможно-лучший поэт второй волны эмиграции. Великие русские писатели-лауреаты Нобелевской премии относились к Елагину, как к равному.
В феврале 1986 года Александр Солженицын писал Ивану Елагину: « В последнем Вашем сборнике прочел «Зачем я утром к десяти часам…»- и устыдился, что за все годы за границей так и не собрался Вам написать. Хотя читал Ваши стихи еще и будучи в Союзе, и тогда уже отличил Вас для себя от других эмигрантских поэтов».
За целую эпоху до того, в 1949 году, Елагину писал Иван Бунин: «Дорогой поэт. Вы очень талантливы, часто радовался, читая Ваши книжечки, Вашей смелости, находчивости…»
Иосиф Бродский, запечетленный вместе с Елагиным на фотоснимке 1974 года, только силой своего авторитета добился того, что «Ардис» выпустил огромным томом главный переводческий труд Елагина-поэму Стивена Винсента Бене «Тело Джона Брауна». Бродский многократно звонил Елагину во время его предсмертной болезни, он же вместе с Юзом Алешковским и Львом Лосевым подписал некролог Елагина,  появившийся в русских зарубежных изданиях. Всего год оставался до публикаций Елагина в «Огоньке», «Неве», «Новом мире»…
Кратко расскажу биографию поэта. Сын футуриста Венедикта Марта, внук знаменитого краеведа Николая Матвеева-Амурского. От экзальтированного отца получил экзотическое имя-Уотт- Зангвильд-Иоанн, которое, понятное дело, не прижилось. Мать-Серафима(Сима) Лесохина, еврейка по происхождению, из раввинского рода .Она в 1919 году попала в психиатрическую больницу из которой так и не вышла. Иван-двоюродный брат известной поэтессы- Новеллы Матвеевой. В 1928 году Венедикт  Март за ресторанную драку получает три года ссылки, а будущий поэт Елагин на некоторое время оказался среди беспризорников. В июне 1937 года Венедикт Март был повторно арестован и расстрелян по обвинению в шпионаже в пользу Японии.
В годы Великой Отечественной войны Иван продолжал жить в Киеве вместе с женой-поэтессой Ольгой Штейнберг(псевдоним-Анстей), посещал занятия в медицинском институте и дежурил в больнице, что могло быть приравнено к сотрудничеству с оккупантами. В 1943 году Иван ушел на Запад с отступающими немецкими войсками. Находился в лагерях для перемещенных лиц. Затем поселился в Мюнхене,где и взял себе псевдоним-Елагин. С 1950 года жил в США. Работал на радиостанции» Свобода», одновременно с этим обучался в Колумбийском, далее в Нью-Йоркском университете. Стихи Елагина публиковались почти в каждом номере «Нового журнала» с 1961 по 1987 год. Приведу одно из самых известных стихотворений Ивана Елагина, чтобы Вы почувствовали мощь его поэтического дарования.
Я сегодня прочитал за завтраком:
«Все права сохранены за автором».
Я в отместку тоже буду щедрым –
Все права сохранены за ветром,
За звездой, за Ноевым ковчегом,
За дождем, за прошлогодним снегом.
Автор с общественным весом,
Что за права ты отстаивал?
Право на пулю Дантеса
Или веревку Цветаевой?
Право на общую яму
Было дано Мандельштаму.
Право быть чистым и смелым,
Не отступаться от слов,
Право стоять под расстрелом,
Как Николай Гумилев.
Авторов только хватило б,
Ну, а права – как песок.
Право на пулю в затылок,
Право на пулю в висок.
Сколько тончайших оттенков!
Выбор отменный вполне:
Право на яму, на стенку,
Право на крюк на стене,
На приговор трибунала,
На эшафот, на тюрьму,
Право глядеть из подвала
Через решетки во тьму,
Право под стражей томиться,
Право испить клевету,
Право в особой больнице
Мучиться с кляпом во рту!
Вот они – все до единого, –
Авторы, наши права:
Право на пулю Мартынова,
На Семичастных слова,
Право как Блок задохнуться,
Как Пастернак умереть.
Эти права нам даются
И сохраняются впредь.
…Все права сохранены за автором.
Будьте трижды прокляты, слова!
Вот он с подбородком, к небу задранным,
По-есенински осуществил права!
Вот он, современниками съеденный,
У дивана расстелил газетины,
Револьвер рывком последним сгреб –
И пускает лежа пулю в лоб.
Вот он, удостоенный за книжку
Звания народного врага,
Валится под лагерною вышкой
Доходягой на снега.
Господи, пошли нам долю лучшую,
Только я прошу Тебя сперва:
Не забудь отнять у нас при случае.  Авторские страшные права.
 
К середине 1980-х годов здоровье поэта сильно ухудшилось, он стал терять в весе, сильно уставал. Первоначально был поставлен диагноз-диабет, а затем и более страшный-рак поджелудочной железы. 8 февраля 1987г. Иван Елагин скончался.
Процитирую прекрасного литературоведа Евгения Витковского. «Смерть не все возьмет-смерть только свое возьмет»-писал один из лучших писателей ХХ века-Борис Шергин. Истинную поэзию смерть не возьмет, не ее это дело. А для живых, издающих и читающих книги, дело всегда есть, и дело это общее, из всех важных-самое важное.
Воскрешение мертвых»

Мне захотелось немного поменять правила игры и напечатать составленный мной список двухсот шедевров мировой литературы. Есть много подобных списков: список Бродского, список Дмитрия Быкова, 200 книг по версии Би-би-си, журнала « Newsweek», издательства «Эксмо» и так далее, и так далее. Не хочу быть нескромным, но ни один из них мне не нравился : или своей необъективностью, или своей безграмотностью.
Не хочу сказать, что мой список не отличается субъективностью. Так Лев Толстой представлен у меня абсолютно гениальной книгой: «Смерть Ивана Ильича», а не «Войной и мир», или «Анной Карениной», как было бы привычно.( В списке один автор представлен одним произведением , кроме тех случаев, когда есть несколько произведений, которых нельзя разорвать между собой. Например «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова, или «Одиссея» и «Илиада» Гомера). В моем списке есть произведения, которые мне самому ни очень симпатичны, но во-первых их немного, а во-вторых я прекрасно понимаю, что их авторы оказали громадное влияние на развитие мировой литературы(Джойс, Пруст, Вулф) .Есть и другие случаи, когда произведения мне самому нравятся чрезвычайно, но , как мне мыслится, не уровня мировых шедевров: (Кристи, Форсайт, Юрис).Итак приступаем.
Глава 3- Двести шедевров мировой литературы
1.Айтматов «Плаха»
2.Андерсен «Сказки»
3.Андреев «Рассказ о семи повешенных»
4.Апдайк «Кролик,беги»
5.Апулей «Золотой осел»
6.Арабские сказки «1001 ночь»
7.Аристофан «Лисистрата»
8.Ахматова «Реквием»
9.Бабель «Одесские рассказы»
10.Барбюс «Огонь»
11.Беккет «В ожидании Годо»
12.Беляев «Голова профессора Доуэля»
13.Бёлль «Глазами клоуна»
14.Бичер-Стоу « Хижина дяди Тома»
15.Богомолов «В августе 44-го»
16.Бодлер «Цветы зла»
17.Бокаччо «Декамерон»
18.Бомарше «Женитьба Фигаро»
19.Брехт «Жизнь Галилея»
20.Борхес «Рассказы»
21.Бронте Ш. «Джейн Эйр»
22.Бронте Э. «Грозовой перевал»
23.Булгаков «Мастер и Маргарита»
24.Бунин «Господин из Сан-Франциско»
25.Быков «Сотников»
26.Вазари «Жизнеописания великих художников»
27.де Вега «Собака на сене»
28.Вергилий «Энеида»
29.Верн «Двадцать тысяч лье под водой»
30.Визель «Завещание убитого еврейского поэта»
31.Войнич «Овод»
32.Вольтер «Кандид простодушный»
33.Вулф «На маяк»
34.Гамсун «Голод»
35.дю Гар «Семья Тибо»
36.Гауптман «Перед восходом солнца»
37.Гашек «Похождения бравого солдата Швейка»
38.О`Генри «Короли и капуста»
39.Геродот «История»
40.Герцен «Былое и думы»
41.Гёте «Фауст»
42.Гоголь «Мертвые души»
43.Голсуорси «Сага о Форсайтах»
44.Гольдони «Слуга двух господ»
45.Гомер «Одиссея», «Илиада»
46.Гончаров «Обломов»
47.Горький «Дело Артамоновых»
48.Гофман «Повести и рассказы»
49.Гоцци «Принцесса Турандот»
50.Грибоедов «Горе от ума»
51.Гроссман Жизнь и судьба»
52.Гуцков «Уриэль Акоста»
53.Гюго «Отверженные»
54. Данте «Божественная комедия»
55.Дефо «Робинзон Крузо»
56.Джером «Трое в лодке, не считая собаки»
57.Джованьоли «Спартак»
58.Джойс «Улисс»
59.Дидро «Племянник Рамо»
60.Диккенс «Приключения Оливера Твиста»
61.Доде «Тартарен из Тараскона»
62.Дойл « Рассказы о Шерлоке Холмсе»
63.Достоевский «Братья Карамазовы»
64.Драйзер «Сестра Керри»
65.Дудинцев «Белые одежды»
66.Дюма «Три мушкетера»
67.Дюренматт «Визит дамы»
68.Еврипид «Медея»
69.Жид «Фальшивомонетчики»
70.Зальцен «Бемби»
71.Золя «Жерминаль»
72.Зощенко «Рассказы»
73.Ибсен «Кукольный дом»
74 Ильф, Петров «Двенадцать стульев», «Золотой теленок»
75.Искандер «Созвездие Козлотура»
76.Казакевич «Звезда»
77.Казаков «Повести и рассказы»
78.Канович «И нет рабам рая»
79.Катаев «Трава забвения»
80.Кафка «Замок»
81.Кейрош «Преступление падре Амаду»
82.Кинг «Зеленая миля»
83 Кизи «Пролетая над гнездом кукушки»
84.Киплинг «Книга джунглей»
85.Коллинз «Лунный камень», «Женщина в белом»
86.Констан «Адольф»
87.Корнель «Сид»
88.де Костер «Легенда о Тиле Уленшпигеле»
89.Коэльо «Алхимик»
90.Кристи «Десять негритят»
91.Кронин «Цитадель»
92.Крылов «Басни»
93.Купер «Последний из могикан»
94.Куприн «Поединок»
95.Лермонтов «Герой нашего времени»
96.Лесаж «Хромой бес», «Жиль Блас»
97.Лесков «Леди Макбет Мценского уезда»
98.Лондон «Мартин Иден»
99.Лоуренс «Любовник леди Чаттерлей»
100.Макиавелли «Государь»
Глава 4- 200 шедевров мировой литературы (Продолжение)
101.Маккалоу «Поющие в терновнике»
102.Мандзони «Обрученные»
103.Манн Г. «Верноподданный»
104.Манн Т. «Иосиф и его братья»
105.Маркес «Полковнику никто не пишет»
106.Миллер «Смерть коммивояжера»
107.Мильтон «Потерянный рай»
108.Мелвилл «Моби Дик»
109.Мериме «Кармен»
110.Митчелл «Унесенные ветром»
111.Мольер «Тартюф»
112.Монтень «Опыты»
113.Мопассан «Милый друг»
114.Моэм «Бремя страстей человеческих»
115.Мюссе «Исповедь сына века»
116.Набоков «Защита Лужина»
117.О`Нил «Любовь под вязами»
118.Олдингтон «Все люди-враги»
119.Олридж «Последний дюйм»
120.Оруэлл «1984», «Скотный двор»
121. Островский « На всякого мудреца довольно простоты»
122.Пастернак «Доктор Живаго»
123.Паустовский «Золотая роза»
124.Платонов «Котлован»
125.Плутарх «Сравнительные жизнеописания»
126.По «Рассказы»
127.Прево « Манон Леско»
128.Пруст «Пол сенью девушек в цвету»
129.Пушкин «Евгений Онегин»
130.Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль»
131.Роллан «Жан-Кристоф»
132.Ростан «Сирано де Бержерак»
133.Роттердамский «Похвала глупости»
134.Руссо «Исповедь»
135.Руставели «Витязь в тигровой шкуре»
136.Сабатини «Хроника капитана Блада», «Хроника одиссеи капитана Блада»
137.Салтыков-Щедрин «Господа Головлевы»
138.Санд «Консуэлло»
139.Светоний «Жизнь двенадцати цезарей»
140.Свифт «Путешествие Гулливера»
141.Сервантес «Дон Кихот»
142.Сенкевич «Камо грядеши»
143.Сент-Экзепюри «Маленький принц»
144.Скотт «Айвенго»
145.Солженицын «Раковый корпус»
146.Софокл»Антигона»
147.Стейнбек «Гроздья гнева»
148.Стендаль «Красное и черное»
149.Стерн «Мнение Тристама Шенди, джентельмена»
150.Стивенсон «Остров сокровищ»
151Стриндберг «Красная комната»
152.Сухово –Кобылин «Свадьба Кречинского»
153.Сю «Парижские тайны»
154.Тассо «Освобожденный Иерусалим»
155.Тацит «Анналы»
156.Твардовский «Василий Теркин»
157.Твен « Том Сойер», «Геккельбери Финн»
158.Теккерей «Ярмарка тщеславия»
159.Толстой А. «Петр Первый»
160.Толстой Л. «Смерть Ивана Ильича»
161.Трифонов «Обмен»
162.Тургенев «Отцы и дети»
163.Тынянов «Смерть Вагиз Мухтара»
164.Уайльд «Портрет Дориана Грея»
165.Уайльдер «Мартовские иды»
167 Уильямс «Трамвай «Желание»
168.Уоррен «Вся королевская рать»
169.Уэллс «Война миров»
170.Фаллада «Каждый умирает в одиночку»
171.Фаст «Мои прославленные братья»
172.Фейхтвангер «Иудейская война»
173.Фицжеральд «Ночь нежна», «Великий Гэтсби»
174.Флобер «Госпожа Бовари»
175.Фолкнер «Шум и ярость»
176.Форсайт «День шакала»
177.Франс «Боги жаждут»
178.Фуэнтес «Смерть Артемио Круса»
179.Хаксли «Контрапункт»
180.Харди «Тэсс из рода Эбервилей»
181.Хейли «Отель», «Аэропорт»
182.Хемингуэй «Старик и море»
183.Цвейг «Мария Стюарт», «Звездные часы человечества»
184.Чапек «Война с саламандрами»
185.Челлини «Жизнь Бенвенутто Челлини»
186.Честертон «Рассказы об отце Брауне»
187.Чехов «Вишневый сад»
188.Шаламов «колымские рассказы»
189.Шварц «Пьессы»
190.Шекспир «Гамлет»
191.Шеридан «Школа злословия»
192.Шиллер «Разбойники»
193.Шолом Алейхем «Тевье-молочник»
194.Шолохов «Тихий Дон»
195.Шоу Б. «Пигмалион»
196.Шоу И. «Богач, бедняк»
197.Эко «Имя розы»
198.Эренбург «Люди. Годы. Жизнь»
199.Эсхил «Прометей прикованный»
200.Юрис «Исход»
Глава 5- Ицик Фефер (1900-1952) 
Родился в местечке Шпона Киевской губернии в семье учителя и чулочницы. Получил хорошее домашнее образование. А потом попал под влияние революционно настроенной части еврейской молодежи. С двенадцати лет все шло, как по накатанной-  большевистский кружок в типографии, вступление в Бунд, вступление в партию большевиков, добровольцем отправляется на фронт. В Киеве был схвачен деникинской разведкой , приговорен к расстрелу, чудом остался жив. А сколько чудес еще ожидает  его в не такой длинной, но чрезвычайно наполненной жизни.
Я часто думаю, откуда в этих мальчиках было столько азарта, столько  убежденности  и столько романтизма? Думаю и не нахожу ответа.
Быть может, это стихийная сила, сдерживаемая столетиями чертой оседлости, процентными нормами, невозможностью заниматься определенными профессиями выплеснулась разом наружу. Как поется в одной песенке: «Мы дали миру много комиссаров, но слава Богу-больше скрипачей»
Потом был длительный литературный период в жизни Фефера-печатались стихи (на идиш), редактировались журналы. С созданием Союза Писателей Фефер становится одним  из самых активных его членов. И вроде бы все замечательно, но случилось событие- трагизм которого он поймет далеко не сразу: Фефер был завербован чекистами.
В 1942 г. Фефер становится членом Еврейского антифашистского  комитета при Совинформбюро. Летом 1943 года по поручению советского руководства начинается легендарная поездка вместе с С. Михоэлсом по США, Канаде , Мексике и Англии с целью сбора средств для Красной Армии. И результат превзошел все ожидания. Были собраны десятки миллионы долларов (довоенных, не чета современным) ,были проведены переговоры с крупнейшими политиками тех лет, в частности обсуждался вопрос о быстрейшем открытии Второго фронта, и наконец миллионы людей в результате тех встреч стали открытыми сторонниками Страны Советов.
Такого триумфа Сталин простить не мог. Над Еврейским антифашистским комитетом нависла смертельная опасность.
После разгрома ЕАК и ареста (Фефер был арестован одним из первых) он оговаривает не только товарищей по комитету, но и себя, сотрудничая со следствием и надеясь на особое к себе отношение. Только в конце судебного процесса, когда обвиняемые не признали свою вину и рассказали о тех методах, какими велось следствие, Фефер понял, что и ему не будет пощады, и отказался от своих показаний.
Приведу, пожалуй, самое известное стихотворение И. Фефера: 
Я-еврей   
Вино, что ждало в поколеньях,
Давало силы мне в пути.
Злой меч страданий и гонений
Не смог из мира увести
Народ мой – честь мою и гордость,
Он воли не ковал моей.
И под мечом кричал я в голос:
Да, я – еврей!

Аману, Титу, фараону
Не удалось сломить мой дух.
Лежит он в вечности ладонях,
Порыв горячий не потух.
В твоих, Испанская держава,
Кострах я стал еще сильней.
Гремит моя сквозь годы слава.
Да, я – еврей!

Меня замучил египтянин,
И тело болью истекло.
Засеял землю я слезами,
И солнце красное взошло.
Под ним дорога из неволи,
И терний множество на ней.
Они глаза мои кололи –
Что ж, я – еврей!

Те сорок лет в песках пустыни,
Что были словно паралич,
Мне дали мужества доныне.
И вел меня Бар-Кохбы клич
По всем путям нелегких странствий.
И было золота ценней
Мне деда моего упрямство.
Да, я – еврей!

В морщинках умных реб Акивы,
Среди Исайи мудрых слов
Я черпал жажду неизбывно,
Добавив ненависть в любовь.
Порыв героев-Маккавеев
Давно кипит в крови моей.
Мой  над кострами голос веял:
Да, я – еврей!

Свет Соломона размышлений
Меня сопровождал в веках,
И стоил крови Гейне гений
С кривой улыбкой на устах.
Иегуду Галеви читая,
Открыл я множество дверей.
Я увядал, не умирая –
Ведь я – еврей!

Базаров амстердамских гомон
Совсем Спинозе не мешал
Раздвинуть старые препоны.
И гений Маркса засиял
И словно обновил лучами
Кровь, ставшую еще красней,
Мой дух, мой негасимый пламень.
Ведь я – еврей!

А взгляд мой помнит неустанно
Сиянье, натиск, тихий зов
Картин закатов Левитана,
Чудесных Менделе шагов
Штыков наточенных отсветов
И блеска спелой ржи полей.
Я верный сын Страны Советов
И я – еврей!

Мне отвечает гавань Хайфы,
Со мной, как эхо, говоря.
И слышу, как по телеграфу,
Я через долы и моря
В Буэнос-Айресе стук сердца,
Напевы бруклинских детей
И ужас букв закона немцев.
Да, я – еврей!

Из чаши сталинского счастья
Мне тоже довелось испить.
И если кто своею властью
Москву захочет погубить,
Вертеться Землю вспять заставить,
Тому скажу я: нет, не смей!
Я русских братьями считаю,
А я – еврей!

Несется, как с попутным ветром,
Свет славы, в вечность уходя.
Мне гордость крови – Яков Свердлов
И Каганович, друг вождя.
В снегах моя удача  реет,
Пылает сердце все быстрей
И рвется молодость в траншеи.
Да, я – еврей!

Назло всем, кто меня хоронит,
Под сенью рдеющих знамен
Я буду жить листочком в кроне,
Безмерным счастьем упоен.
Мой виноградник будет в силе,
Я сам кузнец судьбы своей.
Спляшу на Гитлера могиле!
Ведь я – еврей!

Я специально в этом стихотворении ничего не сокращал. Пусть все будет, как оно было. И даже грандиозные стихи Фефера не смогли спасти его ни от смерти, ни от бесчестья. Хотя время уже не так строго судит И. Фефера. Просто, в решающий момент у него не нашлось ни интеллегентности своего друга Михоэлса, ни стойкости его братьев по литературе: Маркиша,  Квитко,  Бергельсона, Гофштейна. Но он навечно вписан в Память своего народа.
Глава 6- Владимир Николаевич Корнилов 1928-2002 Это человек, который не был ни молодым, ни старым. У него не было позиции в общем строю. Он сам  определил то место, которое ему нужно было занимать в жизни и не сдвинулся с этого места ни вправо, ни влево, даже когда его все бросили. Он не был ни с «окопными лейтенантами», ни с «шестидесятниками». Он был очень одинок и очень честен- последний идеалист России, последний ее романтик. В его поэзии не было ни красивости, не привычного «звона», ни даже намека на пафос. Он писал стихи, так же, как и жил не вписываясь ни в указания цензуры, ни в пожелания представителей «официальной литературы». Рекомендацию в Союз Писателей ему дала Анна Ахматова.
А в 1977 г. Он подпишет письмо  в защиту академика Сахарова и с этого момента до 1988 г. его книги перестанут выходить на родине, а станут печататься  на Западе, включая  романы «Дамы и дамочки», «Демобилизация».
В его стихах нет «воздушности», «голубизны неба», а есть усталость, «тяжелая некрасивость» и бесконечная боль. Поэт, который не  разоблачает, не «прозревает» и ни о чем  не жалеет. Из его бесконечных размышлений рождается иная вера- в независимость, в свободу, в благородство и достоинство. Попытка найти хоть какой-то выход в хаосе и развале. На вопрос «В чем смысл?» В. Корнилов отвечает честно: «Не знаю» .Он знает одно «Тщета-есть. Невыносимость –есть, а ничего другого нет и не будет.»
Владимир Корнилов –автор книги : «Покуда над стихами плачут…» Читайте ее, в ней каждая страница проникнута любовью. Его любовью…
* * *
Вольная поэзия России,
Я тобой держался, сколько мог,
В боксах интенсивной терапии,
Из которой выдворяют в морг.

С маетою сердце не справлялось,
Но попеременно утешал
Тютчева и Лермонтова хаос,
Баратынского холодный жар.

Слава богу, не ослабла память
Для твоих стихов и для поэм,
Оттого ни слова не добавить -
Я тебе давно обязан всем.

Ты нисколько не литература,
Ты моя награда и беда:
Темперамент и температура
У тебя зашкалены всегда.

Ты меня наставила толково,
Чтоб не опасался неудач
И с порога отвергал такого,
Кто не холоден и не горяч.
Безбожие
Стали истины ложны –
Что же делать старью?
Я последний безбожник
И на этом стою.
Если челюсти стисну,
Сбить меня не пустяк:
Чёрный хмель атеизма
И в крови, и в костях.
Чести-совести ради
Думал жить не греша –
Всё равно с благодатью
Разминулась душа.
Но стиха ни в какую
Не сменю на псалом
И своё докукую
На пределе земном.
 
...От основ непреложных
Отошли времена.
Я последний безбожник,
Не жалейте меня.

Перемены
Считали: всё дело в строе,
И переменили строй,
И стали беднее втрое
И злее, само собой.
 
Считали: всё дело в цели,
И хоть изменили цель,
Она, как была доселе, –
За тридевятью земель.
 
Считали: всё дело в средствах,
Когда же дошли до средств,
Прибавилось повсеместно
Мошенничества и зверств.
 
Меняли  шило на мыло
И собственность на права,
А необходимо было
Себя поменять сперва.


Глава 7- Блох Раиса Ноевна 1899-1943
   
Родилась в семье присяжного поверенного. Окончила Таганковскую гимназию. Училась на историческом отделении Петроградского университета, где специализировалась на средних веках. В 1921г. эмигрировала, жила в Берлине, где и познакомилась с будущим мужем-поэтом  М. Горлиным, вместе с которым входила в Берлинский кружок поэтов.
В 1933 бежала из Германии в Париж. С началом  Второй мировой войны потеряла мужа и дочь, воевавших во французском Сопротивлении. При попытке перехода швейцарской границы в 1943 г. схвачена и передана немецким войскам. Швейцарские таможенники при рассматривании фотографии в паспорте отказались признать в постаревшей от горя женщине, ту молодую, что была на фото. Затем-Освенцим и в этом же году смерть.
Вот и все. Нет, не все! Была еще песня, ставшая главным бриллиантом в коллекции Александра Николаевича Вертинского.  Песня, во время исполнения которой эмигрантская публика неизменно вставала со своих мест.
Чужие города
Принесла залётная молва
Милые, ненужные слова:
Летний сад, Фонтанка и Нева.
Вы, слова заморские, куда?
Здесь шумят чужие города
И чужая плещется вода.
Вас не взять, не спрятать, не прогнать.
Надо жить, не надо вспоминать,
Чтобы больно не было опять.
Не идти ведь по снегу к реке,
Пряча щёки в пензенском платке,
Рукавица в маминой руке.
Это было, было и прошло.
Что прошло – то вьюгой замело,
Оттого так пусто и светло.
 1932 г.
Вертинский заменил несколько строк. Я бы, честно говоря, поступил бы точно так же. Но оставил все, как есть, из уважения к автору.
 
Глава 8- Александр Яковлевич Аронов  1934-2001
Таланта ему Бог дал много, а известности практически не дал, ее разобрали более ловкие и пробивные, но думаю, что его это мало заботило. А талант был такой, что мог бы вместе с Е. Евтушенко, А. Вознесенским собирать толпы поклонников и в Лужниках, и в Политехническом. Он просто не рискнул поменять судьбу. Бывает…
Вместо этого он более  тридцати лет выполнял совершенно рутинную работу в редакции журнала «Московский Комсомолец», справедливости  ради следует отметить, что и ее он умудрялся делать на очень высоком уровне. А в это время Грибачевы, Щипачевы, Доризо и иже с ними получали в Кремлевском Дворце государственные премии и награды. Так это было и так будет.
Евгений Евтушенко сказал: «Александр Аронов- один из воскресителей думающих песен, помогающих думать другим»,  неслучайно и Ю. Щекочихин и Е. Бунимович считали его своим учителем.
Когда у вас нет собаки,
Её не отравит сосед,
И с другом не будет драки,
Когда у вас друга нет.
А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.
Когда у вас нету дома,
Пожары вам не страшны,
И жена не уйдёт к другому,
Когда у вас нет жены.
Когда у вас нету тёти,
Вам тёти не потерять.
И раз уж вы не живёте,
То можно не умирать.
А ударник гремит басами,
А трубач выжимает медь –
Думайте сами, решайте сами,
Иметь или не иметь.

Глава 9- Александр Сергеевич Кочетков 1900-1953
 

А. Кочетков начал писать стихи с четырнадцати лет. Большое значение в его жизни имела  дружеская поддержка будущего поэта со стороны Вячеслава Иванова  и Марины Цветаевой. Но все же как поэт он не сыскал популярности, его стихи публиковались  единожды в провинциальном журнале, драмы в  стихах были опубликованы после его смерти.
Гораздо большего успеха он достиг, как переводчик. Несомненной удачей стал перевод прекрасного романа Бруно Франка о Сервантесе, переводил Корнеля, Расина, Шиллера,  Хафиза  и других.
Славы же  достиг как автор  стихотворения «Баллада о прокуренном вагоне». К написанию стихотворения подвиг конкретный случай из жизни поэта. Осенью 1932 года на станции Москва-Товарная потерпел крушение сочинский  поезд. Погибли сотни пассажиров. Среди них –возвращающиеся  из санатория-знакомые Кочеткова. Должен был погибнуть и сам поэт. Спасло чудо. Желая отсрочить разлуку, пусть недолгую с женой, Кочетков сдал купленный билет на злополучный поезд, отложив отъезд на три дня.
Когда позже поэт узнает, что он чудом избежал гибели, первым желанием стало выразить нахлынувшие чувства в стихах. Он  берет ручку и пишет, увлекаемый какой-то внезапно овладевшей им неведомой силой. Словно под чью-то диктовку , поспешнее и поспешнее записывает он слова. Кажется, души переводимых им великих поэтов вселились в него. Вдохновение, не присущее  ему, а лишь чудесно завладевшее его душой, вознесло поэта на колоссальную высоту. На одну только ночь суждено было скромному поэту стать братом бессмертных. Но скажите, а кто из простых смертных может похвастать такой звездной ночью?
P.S.  Неопубликованная «Баллада….»в годы Великой Отечественной войны переписывалась и пересказывалась наизусть.
Баллада о прокуренном вагоне
- Как больно, милая, как странно,
Сроднясь в земле, сплетясь ветвями,-
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой.
Не зарастёт на сердце рана,
Прольется чистыми слезами,
Не зарастёт на сердце рана -
Прольется пламенной смолой.


- Пока жива, с тобой я буду -
Душа и кровь нераздвоимы,-
Пока жива, с тобой я буду -
Любовь и смерть всегда вдвоём.
Ты понесёшь с собой повсюду -
Ты понесёшь с собой, любимый,-
Ты понесёшь с собой повсюду
Родную землю, милый дом.


- Но если мне укрыться нечем
От жалости неисцелимой,
Но если мне укрыться нечем
От холода и темноты?
- За расставаньем будет встреча,
Не забывай меня, любимый,
За расставаньем будет встреча,
Вернёмся оба - я и ты.


- Но если я безвестно кану -
Короткий свет луча дневного,-
Но если я безвестно кану
За звёздный пояс, в млечный дым?
- Я за тебя молиться стану,
Чтоб не забыл пути земного,
Я за тебя молиться стану,
Чтоб ты вернулся невредим.


Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал,
Когда состав на скользком склоне
Вдруг изогнулся страшным креном,
Когда состав на скользком склоне
От рельс колеса оторвал.


Нечеловеческая сила,
В одной давильне всех калеча,
Нечеловеческая сила
Земное сбросила с земли.
И никого не защитила
Вдали обещанная встреча,
И никого не защитила
Рука, зовущая вдали.


С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
С любимыми не расставайтесь!
Всей кровью прорастайте в них,-
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь!
И каждый раз навек прощайтесь,
Когда уходите на миг!
1932 год.





Глава 10- Пеньковский Лев Минаевич  1894-1971

 
 Первую книгу стихов издал в 1918 году, но прославился в основном своими переводами. Предпочитал крупные формы. Первым перевел на русский язык народные эпосы Средней Азии: киргизский «Манас», узбекский «Алпамыш» и казахский «Киз-Жибек». Переводил Г. Гейне,  И. Гете,  С. Брандта, П. Ж. Беранже ,Ш. Леконта де Лиля. В конце жизни он обратился к творчеству еврейского поэта средневековой Испании Иегуды Галеви. Мечтал издать однотомник переводов стихов Галеви, но начавшаяся Шестидневная война и ухудшившееся  в связи с этим  отношения между Советским Союзом и Израилем помешали осуществить задуманное. Высокую поэтическую культуру переводов Пеньковского подтверждал замечательный советский поэт Павел Антокольский. Что касается собственных стихов, то, написав в юности слова прекрасного романса «Мы только знакомы», приблизиться к этому уровню он так и не смог. Так бывает. Но и одного этого произведения достаточно, чтобы остаться в истории русской поэзии.
Мы только знакомы

Спокойно и просто мы встретились с вами,
В душе зажила уже старая рана,
Но пропасть разрыва легла между нами –
Мы только знакомы. Как странно…
Как странно все это, совсем ведь недавно
Была наша близость безмерна, безгранна.
А ныне, ах, ныне былому не равно,
Мы только знакомы. Как странно…

Завязка – вся сказка. Развязка – страданье.
Но думать все время о вас неустанно…
Но, может быть, впрочем… Зачем? До свиданья.
Мы только знакомы. Как странно…
P.S.  Я думаю под словами стихотворения подписались бы такие русские поэты,  как Алексей Константинович Толстой, Аполлон Майков, Александр Блок.

Глава 11- Отрада Николай Карпович  1918-1940
 
Очень трудно писать о поэте, который не дожил даже до своего 22-летия. Любовь к сочинительству проявилась очень рано. Еще учась в школе он уже публиковался в малотиражке, газетах «Молодой ленинец», «Сталинградская правда». Поступает в Сталинградский педагогический институт на литературный факультет и одновременно на заочное отделение Литературного института.
В декабре 1939 года  уходит добровольцем на финский фронт. В марте 1940 года попадает вместе с другими бойцами в окружение, бросаются на прорыв и Николай Отрада погибает.
Михаил Луконин так описывает эту смерть «… Вчера на озере в бою белофинны окружили взвод и кричали: «Сдавайтесь!» Коля крикнул: «Москвичи не сдаются!»- и бросился на них, ведя огонь. Взвод прорвался, вдали черной точкой на снегу виднелось тело Отрады…»
Вся жизнь уложилась в пять строчек, при этом возникает стойкое убеждение, что это была только подготовка к предстоящей жизни .Нельзя читать его стихи без волнения: это первая страница, вырванная из книги, а продолжения мы никогда не узнаем.
Футбол
И ты войдешь. И голос твой потонет
В толпе людей, кричащих вразнобой.
Ты сядешь. И как будто на ладони
Большое поле ляжет пред тобой.
И то мгновенье, верь, неуловимо,
Когда замрет восторженный народ,-
Удар в ворота! Мяч стрелой и… мимо.
Мяч пролетит стрелой мимо ворот.
И, на трибунах крик души исторгнув,
Вновь ход игры необычайно строг…
Я сам не раз бывал в таком восторге,
Что у соседа пропадал восторг,
Но на футбол меня влекло другое,
Иные чувства были у меня:
Футбол не миг, не зрелище благое,
Футбол другое мне напоминал.
Он был похож на то, как ходят тени
По стенам изб вечерней тишиной.
На быстрое движение растений,
Сцепление дерев, переплетенье
Ветвей и листьев с беглою луной.
Я находил в нем маленькое сходство
С тем в жизни человеческой, когда
Идет борьба прекрасного с уродством
И мыслящего здраво с сумасбродством.
Борьба меня волнует, как всегда.
Она живет настойчиво и грубо
В полете птиц, в журчании ручья,
Определенна, как игра на кубок,
Где никогда не может быть ничья.
1939




Глава 12- Сергеев Леонид  Александрович  1953-2022
   
Советский и российский автор-исполнитель, радиожурналист, журналист, писатель. Тематика большинства песен-юмористическая, есть песни на общественно-сатирическую тему, лирические и песни о войне. Работал телеведущим, радиоведущим, главным редактором. Его  любили все, кто его знал.
   Колоколенка
   На горе, на горочке стоит колоколенка,
   А с нее по полюшку лупит пулемет,
   И лежит на полюшке сапогами к солнышку
   С растакой -то матерью наш геройский взвод.
   
   Мы землицу лапаем скуренными пальцами,
   Пули, как воробушки, плещутся в пыли...
   Митрия Горохова да сержанта Мохова
   Эти вот воробушки взяли да нашли.
   
   Тут старшой Крупенников говорит мне тоненько,
   Чтоб я принял смертушку за честной народ,
   Чтоб на колоколенке захлебнулся кровушкой
   Растакой-раз этакий этот сукин кот.
   
   Я к своей винтовочке крепко штык прилаживал,
   За сапог засовывал старенький наган.
   "Славу" третьей степени да медаль "отважную"
   С левой клал сторонушки глубоко в карман.
   
   Мне чинарик подали, мне сухарик бросили,
   Сам старшой Крупенников фляжку опростал.
   Я ее испробовал, вспомнил маму родную
   Да по полю ровному быстро побежал.
   
   А на колоколенке сукин кот занервничал,
   Стал меня выцеливать, чтоб наверняка.
   Да, видать, сориночка, малая песчиночка
   В глаз попала лютому - дрогнула рука.
 
   Я ж винтовку выронил да упал за камушек,
   Чтоб подумал вражина, будто зацепил.
   Да он, видать, был стрелянный - сразу не поверил мне
   И по камню-камушку длинно засадил.
   
   Да, видно, не судьба была пули мне испробовать...
   Сам старшой Крупенников встал, как на парад.
   Сразу с колоколенки, весело чирикая,
   В грудь влетели пташечки, бросили назад.
   
   Я рыдал без голоса, грыз землицу горькую,
   Я бежал, не думая, в горку напрямик.
   Жгла меня и мучила злоба неминучая,
   Метил в колоколенку  мой "голодный" штык.

   Горочки-пригорочки, башни-колоколенки...
   Что кому назначено? Чей теперь черед?
   Рана не зажитая, память не убитая -
   Солнышко, да полюшко, да геройский взвод...   
   январь 1979 г.

Глава 13- Виталий Алексеевич Коротич 1936-

 

Первый раз я пишу о человеке, который жив и здравствует. В этом это человеке смешалось все.
Человек с размытыми моральными принципами; доверчивый журналист, следующий эмоциям, а не разуму; человек , не имеющий четких принципов и убеждений. Он мог быть труслив, а мог быть воистину отважным. А еще он был прекрасным поэтом и редактором мирового уровня, человеком, запросто берущим интервью у королей и президентов, бессеребренником,  хорошим  и достаточно старомодным человеком. Воистину,  « все смешалось в доме Облонских».
Интеллектуал, окончивший два вуза с отличием, стал членом Союза писателей в 30-летнем возрасте. Писал неплохие стихи на русском и украинском, занимался литературными переводами, редактурой литературных журналов, уверенно продвигался по административной лестнице. К 1981 году стал одним из секретарей Союза Писателей СССР. С возрастом перешел на прозу и публицистику. Он был обласканным советской властью функционером. Член КПСС с 1967 года, чья верность делу партии была отмечена многочисленными наградами. Лауреат Государственных премий, кавалер ордена Октябрьской Революции.
И, всякого изведав на веку,
когда до капли силы истощались,
шли к Ленину мы,
словно к роднику,
и мудрой чистотою очищались. ( из поэмы «Ленин, том 54»)
«… у нас я никогда не видел такой стены ненависти, которой пытаются отделить один народ от другого- и надеюсь, что никогда не увижу. Даже когда мы воевали с  Германией в Великую Отечественную , мы не озлобляли себя ненавистью до такой степени, как сегодняшних американцев уродует сегодняшняя их пропаганда» ( из книги «Лицо ненависти»)
Пройдет всего несколько лет и Коротич будет писать прямо противоположное: «Большевистский переворот в 17 году- настоящая моральная катастрофа. Мы так плохо живем именно потому, что система у нас бандитская, порочная и нежизнеспособная»,  или «Мы заявили, что построим общество, в котором человек человеку брат, а получилось, что, у нас человек человеку волк, как нигде в мире…»
Приход Виталия Коротича на пост главного редактора журнала «Огонек» изменил журнал . Из консервативного партийного издания «Огонек» превратился в символ свободы и гласности. В выходные дни люди вставали пораньше, чтобы занять очередь у киосков «Союзпечать» Я знаю о чем я говорю, поскольку сам стоял в таких очередях. Тираж журнала достиг запредельного уровня- 4,5 миллиона экземпляров.
Круг «возвращенных» «Огоньком» авторов был широк: М. Горький,  М. Булгаков, Е. Замятин,        А. Платонов, М. Зощенко, И. Сельвинский, Н. Гумилев, М. Волошин, А. Ахматова,  В. Маяковский, И. Бабель, Б. Савинков, В. Шкловский, В. Розанов, П. Романов, Н. Клюев, А. Соболь, Г. Оболдуев,    И. Эренбург, К. Чуковский, В. Шаламов, А. Солженицын, В. Некрасов, А. Твардовский,                Ф. Горенштейн ,  В. Аксенов и другие.  Важной заслугой «Огонька» того времени было желание приучить читателя к размышлению. Кроме того, «Огонек», руководимый В.А. Коротичем не только правдиво отражал трудные моменты советского прошлого и настоящего, но и неизменно пытался « поднять» своего читателя духовно и нравственно. «Огонек» с его авторитетом и внушительными тиражами внес весомый вклад в процесс переоценки ценностей, в восстановление исторической правды и справедливости.
В 1989 году на Западе Коротичу было присвоено звание «Зарубежный издатель года».
В. Коротич- автор гениального стихотворения  «Переведи меня через Майдан» в блистательном переводе Ю. Мориц.  В.Коротич написал его в тяжелейший период своей жизни, после трагической смерти его 11-летнего сына.. Пронзительные строки о боли и непредсказуемости земной жизни..
В 1991 году В. Коротич остался в США, побоявшись вернуться в Москву, охваченную беспорядками ГКЧП. На 8 лет он заключил контракт с университетом Бостона. Преподавал, читал лекции по всему миру. На Западе не остался.
Говорят, что в современной журналистике нужны не хорошие редакторы, а хорошие менеджеры. А, я думаю, главное что потеряла современная журналистика, это-Эмоция. Нужно , чтобы прочитав статью, люди плакали и смеялись, как это было в «Огоньке» при Виталии Коротиче. Ведь главное, что было в этом человеке, то что он был-Поэт.
И, напоследок, еще одна цитата из В.А. Коротича ; « Как мы были страной ненависти, так и остались. В таком воздухе не отдышишься. Страну приучали  к хамству десятки лет»

Переведи меня через майдан,
Через родное торжище людское,
Туда, где пчелы в гречневом покое,
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан, –
Он битвами, слезами, смехом дышит,
Порой меня и сам себя не слышит.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где мной все песни сыграны и спеты,
Я в тишь войду и стихну – был и нету.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где плачет женщина, – я был когда-то с нею.
Теперь пройду и даже не узнаю.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
С моей любовью, с болью от потравы.
Здесь дни моей ничтожности и славы.
Переведи меня через майдан.

Переведи меня через майдан,
Где тучи пьяные на пьяный тополь тянет.
Мой сын поет сегодня на майдане.
Переведи меня через майдан.

Переведи... Майдана океан
Качнулся, взял и вел его в тумане,
Когда упал он мертвым на майдане...

А поля не было, где кончился майдан.



Глава 14- Халиф Лев Яковлевич 1930-2018

 
Отец поэта умер в 1942 году после тяжелого ранения. Школу он не закончил, доучивался в вечерней школе. В 1953 году приезжает в Москву для поступления в Литературный институт, но не был принят. В октябре 1956 года в «Литературной газете» вышла подборка его стихов с предисловием Назыма Хикмета. В эти же годы появилось знаменитое четверостишие «Черепаха», распространившееся в самиздате, процитированное в романе Гроссмана «Жизнь и сульба»(без указания авторства). Первая книга вышла в 1964 году. («Мета»), а в 1973 году вторая книга («Стиходром»). В начале 1970-х годов был принят в Союз писателей СССР, откуда вскоре-в 1974 году демонстративно вышел.
В 1977 году эмигрировал, и с тех пор жил в Нью-Йорке. В 1977году в Лос-Анджелесе вышла книга прозы ЦДЛ(Центральный дом литераторов), в 1982 в Нью-Йорке выходит «Ша, я еду в США», а в 1985 году издательство «Руссика» печатает роман «Молчаливый пилот».
Умер в 2018 году, похоронен на одном из Нью-Йоркских кладбищ.
Черепаха
- Из чего твой панцирь, черепаха?  -
я спросил и получил ответ:
- Он из мной испытанного страха,
ничего прочней на свете нет.

Глава 15 -  Петровых Мария Сергеевна 1908-1979

 
Всякий раз, когда я сажусь за компьютер скудость моих способностей кажутся мне оскорбительными для всего того, что я хочу сказать, что я люблю.
Мария Петровых заслуживает, конечно, отдельного глубокого исследования. Ее любили Мандельштам и Пастернак, более тридцати лет она дружила с Анной Ахматовой. Поэзия               М. Петровых способна  вывернуть душу, дотронуться до самых потаенных ее уголков. Это сочетание прямодушия, аскетизма и серьезности. Мария Петровых привыкла все говорить начистоту. Она дождалась выхода своей единственной книги только в 60 лет.
По мнению Анны Ахматовой стих Марии Петровых «Назначь мне свидание»-это шедевр лирики 20-го века.
Назначь мне свиданье на этом свете.
Назначь мне свиданье в двадцатом столетье.
Мне трудно дышать без твоей любви.
Вспомни меня, оглянись, позови!
Назначь мне свиданье в том городе южном,
Где ветры гоняли по взгорьям окружным,
Где море пленяло волной семицветной,
Где сердце не знало любви безответной.
Ты вспомни о первом свидании тайном,
Когда мы бродили вдвоем по окраинам,
Меж домиков тесных, по улочкам узким,
Где нам отвечали с акцентом нерусским.
Пейзажи и впрямь были бедны и жалки,
Но вспомни, что даже на мусорной свалке
Жестянки и склянки сверканьем алмазным,
Казалось, мечтали о чем-то прекрасном.
Тропинка все выше кружила над бездной…
Ты помнишь ли тот поцелуй поднебесный?..
Числа я не знаю, но с этого дня
Ты светом и воздухом стал для меня.
Пусть годы умчатся в круженье обратном
И встретимся мы в переулке Гранатном…
Назначь мне свиданье у нас на земле,
В твоем потаенном сердечном тепле.
Друг другу навстречу по-прежнему выйдем,
Пока еще слышим,
Пока еще видим,
Пока еще дышим,
И я сквозь рыданья
Тебя заклинаю: назначь мне свиданье!
Назначь мне свиданье, хотя б на мгновенье,
На площади людной, под бурей осенней,
Мне трудно дышать, я молю о спасенье…
Хотя бы в последний мой смертный час
Назначь мне свиданье у синих глаз.




Глава 16 Николай Петрович Майоров 1919-1942

 
В двадцать три его уже не стало. В сорок втором под Смоленском доброволец-разведчик погиб. Он успел сделать сравнительно немного: его литературное наследство-это сто страниц. Но все, что он считал законченным,-настоящее. Он был весь обещание. И не потому только, что природа лала ему талант. Он очень рано ощутил себя поэтом своего поколения.
Все в его жизни осталось незавершенным, кроме нее самой. Но стихи его продолжают свой полет, у них сильные крылья.
Мы
Это время
трудновато для пера.
В. Маяковский
Есть в голосе моем звучание металла.
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет. Не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы жгли костры и вспять пускали реки.
Нам не хватало неба и воды.
Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы —
Так в нас запали прошлого приметы.
А как любили мы — спросите жен!
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображен.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов ,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников .
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру . Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперед, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень тверд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх — и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены.
Так я пишу. Пусть неточны слова,
И слог тяжел, и выраженья грубы!
О нас прошла всесветная молва.
Нам жажда зноем выпрямила губы.
Мир, как окно, для воздуха распахнут
Он нами пройден, пройден до конца,
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!



Глава 17- Шпаликов Геннадий Федорович 1937-1974
   
При упоминании имени Геннадия Шпаликова  сразу вспоминаются строчки из песен на его стихи-«Пароход белый-беленький…», «Людей теряют только раз…», «Бывает все на свете хорошо…». Он был ярким, талантливым поэтом, писателем, блестящим сценаристом: «Я шагаю по Москве», «Застава Ильича» и другие фильмы. Он писал о любви, о встречах и расставаниях, обычной жизни людей, о добрых чувствах, счастье, вдохновении, а порой и светлой печали. И конечно, о себе, своем восприятии жизни, которая продолжалась только 37 лет.
По несчастью или к счастью, истина проста...
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу –
Кто меня вернёт? –
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где – боже мой! –
Будет мама молодая
И отец живой.

На меня надвигается
По реке битый лед.
На реке навигация,
На реке пароход.
Пароход белый-беленький,
Дым над красной трубой.
Мы по палубе бегали —
Целовались с тобой.
Пахнет палуба клевером,
Хорошо, как в лесу.
И бумажка наклеена
У тебя на носу.
Ах ты, палуба, палуба,
Ты меня раскачай,
Ты печаль мою, палуба,
Расколи о причал.







Глава 18- Деген Ион Лазаревич 1925-2017

 
«Мой товарищ в смертельной агонии…»
Это одно из лучших стихотворений, когда- либо написанных о войне.
 И в этих замечательных, трагических и страшных восьми строчках, по мнению многих настоящих фронтовиков-окопников, и заключается вся жестокая правда о войне:

             «Мой товарищ».

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
декабрь 1944 г.

Евгений Евтушенко назвал эти восемь строчек поэта-фронтовика, гвардии лейтенанта, командира танка, Иона Дегена, гениальными, ошеломляющими по жестокой силе правды и посвятил им четверостишие:

«Что сделал стих Иона Дегена?
Разрезал он острее автогена
всё то, что называется войной,
треклятой, грязной, кровной и родной».
Я не стану пересказывать биографию Ионы Дегена. Пусть за меня это сделает премьер-министр Израиля Биньямин Нетаниягу , который опубликовал  заявление в связи кончиной Дегена: «В конце прошлой недели ушел из жизни Ион Деген, писатель, поэт, ученный и врач. Деген скончался между Днями памяти и праздничными днями – День Независимости и День Победы, каждая из этих дат повлияла на его жизнь. В 16 лет Деген вступил в ряды Красной Армии, чтоб воевать с нацистами. В юном возрасте он стал командиром танкового взвода и легендой среди танкистов по всему миру. За свои подвиги он дважды был представлен к званию Героя Советского Союза, но из-за еврейской национальности не был удостоен высших наград. На войне Ион Деген видел столько ужасов, страданий и боли, что свою жизнь решил посвятить спасению жизни других. В 1977 году он репатриировался в Израиль и продолжил заниматься медициной и литературой. Да будет благословенна его память»
И.Л. Деген является одним из советских танковых асов: за время участия в боевых действиях в составе 2-й отдельной гвардейской танковой бригады экипажем Иона Дегена уничтожено 12 немецких танков (в том числе 1 «Тигр» и 8 «Пантер») и 4 самоходных орудия (в том числе 1 «Фердинанд»), много орудий, пулеметов и минометов,  живой силы противника.
18 мая 1959 года осуществил первую в медицинской практике реплантацию конечности — предплечья.
В заключение, не могу отказать себе в удовольствии привести еще строчки из Ионы Дегена:
     Есть у моих товарищей танкистов,
     Не верящих в святую мощь брони,
     Беззвучная молитва атеистов:
     - Помилуй, пронеси и сохрани.

     Стыдясь друг друга и себя немного,
     Пред боем, как и прежде на Руси,
     Безбожники покорно просят Бога:
     - Помилуй, сохрани и пронеси.
Иона Дегена хоронил весь Израиль.  Шолом,  хавер! ( Прощай, друг!)

Глава 19- Эйснер Алексей Владимирович 1905-1984

      
    После Октябрьской революции отчим вывез юного Эйснера на  Принцевы острова. Так началась жизнь в эмиграции.  Окончил кадетский корпус в Сараево.
В Европе зарабатывал на жизнь мойкой окон, рабочим на стройках. Писал стихи, общался со многими известными людьми русской эмиграции- Георгием Адамовичем, Мариной Цветаевой, дружил с Сергеем Эфроном. Был участником литературного объединения русских эмигрантов в Праге «Скит». С конца 1920-х гг. стремился вернуться в СССР и в 1934 году вступил в Союз возвращения на Родину. В 1936 году защищал Республику в Испании, был бойцом 12-й Интернациональной бригалы, адъютантом генерала Лукача ( венгерский поэт Мате Залка). В дальнейшем работал на советскую разведку.
В 1940 году вернулся в СССР, но вскоре  был арестован и приговорен к 8 годам лагерей, с последующей «ссылкой навечно» в Карагандинскую область.
В 1956 году реабилитирован, вернулся в Москву. Занимался переводами, журналистикой. Опубликовал воспоминания о генерале Лукаче, Марине Цветаевой, Илье Эренбурге, Эрнесте Хемингуэе.


Надвигается осень. Желтеют кусты.
И опять разрывается сердце на части. Человек начинается с горя. А ты
Простодушно хранишь мотыльковое счастье.
Человек начинается с горя. Смотри,
Задыхаются в нём парниковые розы
А с далёких путей в ожиданьи зари
О разлуке ревут по ночам паровозы.
Человек начинается... Нет, подожди.
Никакие слова ничему не помогут.
За окном тяжело зашумели дожди.
Ты, как птица к полёту, готова в дорогу.
А в лесу расплываются наши следы,
Расплываются в памяти бедные страсти -
Эти бедные бури в стакане воды.
И опять разрывается сердце на части.
Человек начинается... Кратко. С плеча.
До свиданья. Довольно. Огромная точка.
Небо, ветер и море. И чайки кричат
И с кормы кто-то жалобно машет платочком.
Уплывай. Только чёрного дыма круги,
Расстоянье уже измеряется веком.
Разноцветное счастье своё береги, -
Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.
Зазвенит и рассыплется мир голубой
Белоснежное горло как голубь застонет.
И полярная ночь поплывёт над тобой,
И подушка в слезах как Титаник потонет...
Но уже, погружаясь в арктический лёд,
Навсегда холодеют горячие руки.
И дубовый отчаливает пароход
И, качаясь, уходит на полюс разлуки.
Вьётся мокрый платочек, и пенится след,
Как тогда... Но я вижу, ты всё позабыла
Через тысячи вёрст и на тысячи лет
Безнадёжно и жалко бряцает кадило.
Вот и всё. Только тёмные слухи про рай...
Равнодушно шумит Средиземное море.
Потемнело. Ну, что ж. Уплывай. Умирай.
Человек начинается с горя.

Глава 20- Сергей Митрофанович Городецкий 1884-1967

 
Сын писателя-этнографа Митрофана Городецкого. В 1900-е годы учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета одновременно с Александром Блоком (не окончил) и с этого времени увлекся поэзией. В 1905 году посещал «башню» Вячеслава Иванова. В 1910-годы разошелся  с символистами, и в 1912 году стал одним из организаторов Цеха поэтов (совместно с Николаем Гумилевым). Помогал крестьянским поэтам.
С осени 1916 года находился на фронте Первой мировой войны в качестве военного корреспондента. После Октябрьской революции работал заведующим художественным  отделением РОСТА, завлитом в Московском Театре Революции, работал в литературном отделе газеты «Известия». В 1930-е годы много работал над оперными либретто. Написал новый текст оперы Глинки «Жизнь за царя», получившей название «Иван Сусанин».
Во  время Отечественной войны был в эвакуации в Узбекистане и Таджикистане, переводил местных поэтов. В 1958 г. Опубликовал автобиографический очерк «Мой путь».

Смерть
 Настанет час, когда меня не станет,
Помчатся дни без удержу, как все.
Все то же солнце в ночь лучами грянет
И травы вспыхнут в утренней росе.
И человек, бесчисленный, как звезды,
Свой новый подвиг для меня начнет.
Но песенка, которую я создал,
В его трудах хоть искрою блеснет.

Глава 21- Штейгер Анатолий Сергеевич 1907-1944

 
Отец-барон Сергей Штейгер был членом 4-ой Государственной Думы. Анатолий Штейгер с детства был болен тяжелой формой туберкулеза .В 1920г. Семья Штейгеров эмигрировала в Константинополь из Одессы, чудом попав на английский корабль. Единственный брат, оставшийся в России станет впоследствии работником Наркомпроса, а затем и агентом ОГПУ.
Анатолий Штейгер жил в Чехословакии, Франции, Швейцарии, где основное время проводил в горных санаториях, но излечиться так и не смог. Писать стихи начал рано. Стихи Штейгера быстро получили признание в мире литературного Парижа, ими восхищался Георгий Адамович и другие известные критики. В стихах Штейгера преобладает лирическая миниатюра, мотивы одиночества, ностальгии, хрупкости мира, предчувствия смерти.
Во время войны тонкий лирик Штейгер , участвовал в Сопротивлении, писал антинацистские листовки. Немецкие власти назначили за его голову приличное вознаграждение. Уже смертельно больной, Анатолий Штейгер продолжал работать над последним сборником стихов. Наиболее полное собрание стихов опубликовано в Нью-Йорке в 1981 г.
Каждое стихотворение Штейгера — маленький
шедевр вкуса, тонкости, чутья…
Г. В. Иванов
Здесь главное, конечно, не постель,
Порука – никогда не снится твое тело,
И значит не оно единственная цель
(Об этом говорить нельзя - но наболело.)
Я бы не брал теперь твоей руки...
Упорно не искал твоих прикосновений,
(Как будто невзначай волос, плеча, щеки) -
Не это для меня всего бесценней.
Я стал давно грустнее и скромней...
С меня довольно знать, что ты живешь на свете,
А нежность (и все то что в ней и что под ней),
Привыкла ничего не ждать - за годы эти...
Как мало все же нужно для любви!
Чем больше отдаешь, тем глубже и сильнее
Лишь об одном молю и день, и ночь – живи,
А где и для кого - тебе уже виднее.






Глава 22 – Голодный (Эпштейн) Михаил Семенович 1903-1949

 
30 января 1949 года погиб под колесами автомобиля поэт Михаил Голодный. Его смерть не вызвала никаких откликов. К этому моменту его смерть опечалила только близких, остальные о нем просто забыли.
Михаил Голодный был очень близок с Михаилом Светловым. Вместе они стояли у истоков рабкоровского движения , вместе вступили в комсомол, вместе поехали покорять Москву.
К широким массам Голодный пришел как поэт-песенник. На слуху были его «Песня о Щорсе» и «Партизан Железняк». Голодный свято верил в идеалы революции, сам жил по их принципам, такими же были его стихи. «Будешь лежать ты, покрытый пылью/ Рукой прикрывая свой хитрый глаз/ Таков закон у нас , Павел Васильев,/ Кто не снами, тот против нас».
Разочарование наступит позже и тогда он напишет лучшее свое стихотворение «Верка Вольная». Так же как Верку Вольную молох революции сожрал и комсомольского вожака. Сомнение в том, чему поклонялся большую часть жизни погубило поэта. Последние годы Голодный поэзию совсем забросил. Ничего не изменила и Великая Отечественная война.
Вот и все. Осталась только «Верка Вольная» . Большинству не дано и это.
Верка вольная
Верка Вольная –
           коммунальная женка, –
Так звал меня
              командир полка.
Я в ответ
             хохотала звонко,
Упираясь руками в бока.
Я недаром
            на Украине
В семье кузнеца
             родилась.
Кто полюбит меня –
               не кинет,
Я бросала –
                и много раз!
Гоцай, мама,
             да бер-би-цюци!
Жизнь прошла
            на всех парусах.
Было детство,
             и я была куцей,
С красным бантиком в волосах.
Я отцу
             меха раздувала.
Пил отец,
            буянила мать.
Белый фартучек я надевала,
С гимназистом ходила гулять.
Помню я
             Жандармскую балку,
Вой заводских сирен с утра,
            Над Потемкинским парком
                – галки,
Тихий плеск воды у Днепра.
Гоцай, мама,
             да веселее!
Горечь детства
             мне не забыть.
Никому
           любви не жалея,
Рано я научилась любить.
Год Семнадцатый
                грянул железом
По сердцам,
             по головам.
Мне Октябрь
             волос подрезал,
Папироску поднес к губам.
Куртка желтая
             бараньей кожи,
Парабеллум
             за кушаком.
В подворотню бросался прохожий,
               Увидав меня за углом.
И смешно было,
            и неловко,
И до жара в спине горячо –
Неожиданно вскинув винтовку,
Перекинуть ее за плечо.
Гоцай, мама,
             орел или решка!
Умирать, побеждать – все к чертям!
Вся страна –
             как в стогу головешка,
Жизнь пошла
            по железным путям.
Ой, Синельниково,
            Лозовая,
Ларионово,
             Павлоград!
Поезда летели.
            Кривая
Выносила их наугад!
Гоцай, мама,
             да бер-би-цюци!
Жизнь включалась
            на полный ход.
Барабаны двух революций
Перепутали
             нечет и чет.
Брань.
           Проклятья.
Проклятья
            и слезы.
На вокзалах
            толпа матерей.
Их сшибали с пути
            паровозы,
Поднимал
            поцелуй дочерей.
«Верочка моя...
                Вера...»
Лозовая.
            Павлоград.
Подхватили меня кавалеры
Из отчаянных наших ребят.
Гуляйполевцы,
             петриковцы
Напевали мне
             про любовь.
Молодой дурошлеп
               из свердловцев
Набрехал мне пять коробов!
Я любила,
             не уставая,
Все неистовей
             день ото дня.
Член компартии из Уругвая
Плакал:
      «Вэрко, люби меня...»
Я запомнила его улыбку,
Лягушачьи объятья во сне.
Неуютный,
             болезненный,
             хлипкий,

Днем и ночью,
             он липнул ко мне.
Я хотела на нем задержаться,
Я могла бы себя укротить,
Но не мог он –
              подумаешь, цаца! –
Мне любви моей прошлой простить.
Шел, как баба,
            он к автомобилю,
По рукам было видно –
              не наш.
Через год мы его пристрелили
За предательство и шпионаж.
Гоцай, мама,
             да бер-би-цюци!
Жизнь катилась,
            как Днепр-река.
Я узнала товарища Луца,
Ваську Луца,
             большевика.
Васька Луц!
            Где о нем не слыхали?
Был он ясен и чист
             как стекло.
Мои губы
            его отыскали,
Мое сердце
            на нем отошло.
«Мы не в этом ищем свободу, –
Говорил он, –
               Нам путь твой не гож.
Ты из нашей,
            рабочей породы,
Но не видишь, куда идешь...»
Гоцай, мама,
             его подкосили!
Под Орлом его пуля взяла.
Встань из гроба,
             Луц Василий,
Твоя Верка
             до ручки дошла.
Твои сверстники вышли в наркомы,
Твои братья правят страной,
Твои сестры в Советах, как дома, –
Я одна
            прохожу стороной.
Завела меня в яму кривая...
Ты не умер, Василий, –
            ты жив.
Меня бьет
            твоя правда живая,
Всюду
            делом твоим окружив.
Гоцай, мама,
             да бер-би-цюци!
Я сама себе
             прокурор.
Без шумихи,
            без резолюций
Подпишу себе приговор.
Будь же твердой,
             Верка, в расплате.
Он прощал, –
             ты не можешь простить.
Ты свободу искала
         в кровати,
Ты одно понимала –
            любить.
Кто же ты?
             Вспомни путь твой с начала
С кем ты шла?
           Чем ты лучше любой?
Ты не шла –
             тебя время бросало,
Темный сброд ты вела за собой.
Ты кидалась вслепую упрямо,
Ты свой долг
                забывала легко.
Прямо в грязь
                опрокинуто знамя,
В подреберье
                засело древко.
Посмотри:
            ни орел и ни решка.
От стыда
            ты свернулась ежом,
Рот усталый
                искривлен усмешкой,
Сердце – точно петух под ножом...
Вижу день мой,
      от пороха серый, –
Мне уж знамя над ним не поднять.
Мир трясет большевистская вера,
Я ее не могла отстоять.
Без почета,
                без салютов
Схороните Верку,
               друзья.
Родилась в девятьсотом
                (как будто),
В двадцать пятом расходуюсь я.
Месяц июль.
                День Конституции.
Облака бегут не спеша.
                Гоцай, мама,
                да бер-би-цюци!
Верка платит по счету.
Ша!..   

Глава 23-Булич Вера Сергеевна 1898-1954
 
Вера Булич родилась в очень культурной семье. Отец Веры был одно время директором знаменитых Бестужевских курсов, одним из основателей Института истории искусств и первым деканом его музыкального отделения. В их доме часто гостили композитор М. Балакирев, поэт    И. Анненский.
В 1918 году голод, разруха, постоянное чувство опасности вынудили семью покинуть Петербург. После смерти отца семья перебралась в Хельсинки. Вера Сергеевна знала финский и шведские языки. В 1931 году она выпустила двухтомник  своих сказок, которые пользовались популярностью. Тогда же она получила работу, ту что приносила не только средства к существованию, но и моральное удовлетворение – в  библиотеке Хельсинского университета.
Но прежде всего Вера Булич-поэт. Все ,чем было живо ее сердце, превращалось в музыку слов. Она переводила финских и шведских поэтов, сама писала на финском языке, но тоска по оставленной России не покидала поэта никогда. Она умерла после тяжелой продолжительной болезни. Людям  остались  четыре сборника  стихов, полные любви и надежды.
Август
На тёмном дереве буфета,
На белых изразцах печей
Дрожат закатные отсветы,
Густое золото лучей.

На этажерке отблеск алый,
Тюль на окне огнём сквозит,
И в тёмной вазе флокс повялый
В сияньи розовом горит.

В саду -- предчувствие тревоги,
Осенних горестных потерь.
Печальный август на пороге
В распахнутую веет дверь.

...О ночи, об огнях созвездий
В сырой холодной тишине,
О старом доме, об отъезде,
О завтрашнем последнем дне...

А кресла в расстановке чинной
Как будто думают о том,
Как им в нетопленной гостиной
Стоять всю зиму под чехлом.

1937






Глава 24- Парфенов Петр Семенович 1894-1937
 
О жизни этого поэта можно было бы написать приключенческий роман. Но я ограничусь  тем, что через запятую просто укажу профессии и должности этого человека. Итак, начинаю: свинопас, батрак, кучер, дворник, булочник, каменщик, ремонтник на железнодорожной станции, старший бухгалтер, счетовод, официант, учитель, ученик химика на рудниках, унтер-офицер, прапорщик, штабс-капитан инженерных войск, уполномоченный по созданию крестьянских Советов, член Алтайского губисполкома, заведующий отделом народного образования, командир полка, инспектор строевой части штаба фронта,  пациент психотделения военного госпиталя ( после ареста  и пыток в барнаульской контразведке), контрразведчик, начальник политуправления Народно-революционной армии Дальневосточной республики (ДВР), особоуполномоченный правительства ДВР, член коалиционного правительства –Совет Министров ДВР, руководитель военно-технической миссии ДВР, сотрудник Коминтерна,  редактор журналов «Советский путь», «Коллективист», заместитель торгового представителя СССР в Иране, ответственный инструктор ЦК ВКП(б) по Сибири и Дальнему Востоку, начальник оргпланового бюро Госплана РСФСР, заместитель председателя Госплана РСФСР, председатель Госплана РСФСР, автор исторических книг, автор повестей, рассказов и других литературных произведений, поэт , член Союза Писателей СССР. Впечатляющий  список, не правда ли? В те времена талантливый  человек, если он был членом партии, рабоче-крестьянского происхождения и был верен коммунистическим идеалам мог занять любую должность, даже если начинал трудовую деятельность с свинопаса.
Парфенов вошел в историю русской поэзии, как автор слов песни «По долинам и по взгорьям» (редактирование С. Алымова) Концовка жизни Парфенова была, к сожалению, стандартной: репрессирован в 1937 г., реабилитирован (посмертно) в 1956 г.
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье –
Белой армии оплот.

Наливалися знамена
Кумачом последних ран,
Шли лихие эскадроны
Приамурских партизан.

Этих лет не смолкнет слава,
Не померкнет никогда!
Партизанские отряды
Занимали города.

И останутся, как сказка,
Как манящие огни,
Штурмовые ночи Спасска,
Волочаевские дни.

Разгромили атаманов,
Разогнали воевод
И на Тихом океане
Свой закончили поход.














Глава 25-Ковынев( Ковань) Борис Константинович  1903-1970
 
Он  написал слова песни, ставшей вечным символом 1941 г. : Двадцать второго июня, ровно в четыре часа. Киев бомбили, нам объявили, что началася война…». Когда она была написана,  никто не интересовался, кто же ее сочинил. Сразу так сложилось, что песня стала народной и по факту и по авторству. Когда грянула война  и страна застонала от мучительных разлук и расставаний, эти простые наивные строчки давали надежду и потому были безоговорочно приняты.
К моменту написания песни он уже не был безвестным провинциалом. Его высоко ценил              М. Горький, да и по радио почти каждый день передавалась песня «Стальная эскадрилья»(«Авиамарш») на его слова. Но когда его парализовало, о нем забыли все. Забыли настолько, что выпустили посмертный сборник стихов поэта, когда он еще был жив.
Этот путь нерадостный
Лют, но широк.
В грудь сорокаградусный
Льется ветерок.
Ветерок что водочка —Пей, да не пьяней!
Ой, как мчится лодочка!
Четверо в ней.
Рукава засучены,
Шапки набекрень,
И звенят уключины:
«Трень, трень, трень».
Вдруг темнее олова
Хлынули валы,
Наклонили головы,
Словно волы.
Небо рукомойником
Брызнуло не впрок.
Соловьем-разбойником
Свистнул ветерок.
На рога подхвачена
Лодочка. Беда!
Пьянствуют в складчину
Ветер и вода.—
Вертимся, кружимся...
Дело табак! —
Заметался в ужасе
Молодой рыбак.
Поглядел на лодочку.—
 Братцы, не могу!
У меня молодочка
Есть на берегу.
Шустрая, бодрая,
Жаркая — ух!
Баба крутобедрая,
Новгородский дух. —
Волны лодку вздыбили,
Встали горой.—
Не уйти от гибели, —
Простонал второй.—
Тяжела неверная
Доля рыбака.
Дома ждут, наверное,
Старика!
Пьют чаек с вареньицем —
Не до чая тут,
Лодочка накренится —И капут. —
Третий пристанища
Не имел нигде.
Он сказал: —
 Товарищи,
Хорошо в воде.
Буря не визжала бы
У подводных скал... —
Тут четвертый жалобы
Эти услыхал.
И рука четвертого
Властно поднялась:—
Кто скулит?
За борт его!
Слазь!
Вздумали в беспутицу
Петь за упокой.
Голова закрутится
От песни такой.
Что ж, что волны пенятся,
Трутся о бока!
Не в любви с вареньицем
Счастье рыбака.
Парни вы рослые,
Черт побери!
Ну-тка, двинем веслами!
Раз! Два! Три!
Двигай да вытаскивай,
А не то беда!...
Скоро станет ласковой
Буйная вода.
Вишь, в дали сиреневой
Вспыхнул бережок.
Легче, не накренивай
Лодочку, дружок......
Этот путь нерадостный
Лют, но широк.
В грудь сорокаградусный
Льется ветерок.
Ветерок что водочка —
Пей, да не пьяней!
Ой, как мчится лодочка! Четверо в ней.

Глава 26- Агранович Евгений Данилович 1928-2010
Вся  страна поет его песни « Я в весеннем лесу пил березовый сок», «От героев былых времен…» , но почти никто не знает фамилии автора. А он был фронтовик, военный корреспондент, сценарист. Когда-то о нем тепло отзывались Асеев, Симонов, Антокольский.
Именно слова песни из фильма «Офицеры» часто сопровождают нескончаемый  поток Бессмертного полка по улицам и площадям столицы и городов России. И не только России. У миллионов людей, едва они услышат первые строчки песни, невольно по щекам катятся слезы теплой грусти и гордости за своих предков.
От героев былых времен не осталось порой имен, —
Те, кто приняли смертный бой, стали просто землей и травой.
Только грозная доблесть их поселилась в сердцах живых.
Этот вечный огонь, нам завещаный одним, мы в груди храним.
Погляди на моих бойцов, целый свет помнит их в лицо,
Вот застыл батальон в строю, снова старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти — трудный путь им пришлось пройти.
Это те, кто в штыки поднимался, как один, те, кто брал Берлин.
Нет в России семьи такой, где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат с фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно Высший Суд для ребят, что сейчас растут.
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть, ни с пути свернуть.




Глава 27- Липкин Семен Израилеевич  1911-2003

 
Он знал турецкий и фарси. Благодаря ему нам доступны литературные памятники восточной поэзии. Липкин переводил Гильгамеш, таких поэтов, как Навои, Фирдоуси, Омар Хайям. Фронтовик, был мобилизован на пятый день войны. «Трудная была у меня  война,- говорил он и добавлял с изумлением: -Но –выжил». В его поэзии совсем не было пафоса. Каждая его поэтическая строка не была отдельной от его судьбы, от его личности. Цельность редкая. Просто он так жил. Его поэзию не очень-то печатали, но ее знали и ценили: Ахматова, Тарковский, Бродский, Гроссман. Первая его книга стихов вышла, когда ему было далеко за 50. Липкин, сильно рискуя, сохранил рукопись романа Гроссмана «Жизнь и судьба». И когда пришло время, в конце восьмидесятых, донес ее до широчайшего читателя. В одном из интервью Иосиф Бродский заметил о Семене Липкине: «Вообще- замечательный, по-моему, поэт, никакой вторичности. Ине на злобу дня, но- про ужас дня».
Праведник. Чистая и честная жизнь. Жизнь, длиною почти в век. Наша память ему.
Военная песня
Серое небо. Травы сырые.
В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Мертвый ягненок. Мертвые хаты.
Между развалин — наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Страшно, ей-богу, там, за фольварком.
Хлопцы, разлейте старку по чаркам,
Скоро в дорогу. Скоро награда.
А до парада плакать нельзя.
Черные печи да мыловарни.
Здесь потрудились прусские парни.
Где эти парни? Думать не надо.
Мы победили. Плакать нельзя.
В полураскрытом чреве вагона —
Детское тельце. Круг патефона.
Видимо, ветер вертит пластинку.
Слушать нет силы. Плакать нельзя.
В лагере смерти печи остыли.
Крутится песня. Мы победили.
Мама, закутай дочку в простынку. Пой, балалайка, плакать нельзя.   

  Глава 28- Кооль Николай Мартынович 1901-1974
 
Участник Гражданской и Великой отечественной войн. Он был дитя двух народов: отец-эстонец, мать-русская (умерла когда Николаю было три года). В Гражданскую войну он стал «сыном полка», был тяжело ранен. Затем, после излечения,  занимался организацией комсомола в Белгороде и Курске, стал бойцом ЧОН( частей особого назначения), вступил в ОГПУ. После окончания партийной школы Н. М. Кооля назначили заведующим политпросветом в Курском райкоме комсомола. Тогда же он начал писать стихи и именно в то время была написано стихотворение «Там ,вдали, за рекой…».Известный композитор Александров сочинил музыку  и получилась знаменитая песня. Интересно, что авторское свидетельство было выдано Николаю Мартыновичу только в 1950 году.  С первых дней Великой Отечественной войны Н. М. Кооль ушел на фронт добровольцем в составе Московской дивизии народного ополчения , а демобилизован был в декабре 1945 года. После войны работал преподавателем.
Там, вдали за рекой,
Засверкали огни,
В небе ясном заря догорала;
Сотня юных бойцов
Из буденовских войск
На разведку в поля поскакала.

Они ехали долго
В ночной тишине
По широкой украинской степи.
Вдруг вдали у реки
Засверкали штыки:
Это белогвардейские цепи.

И без страха отряд
Поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой
Вдруг поник головой —
Комсомольское сердце пробито.

Он упал возле ног
Вороного коня
И закрыл свои карие очи.
— ты, конек вороной,
Передай, дорогой,
Что я честно погиб за рабочих...

Там, вдали за рекой,
Уж погасли огни,
В небе ясном заря разгоралась.
Сотня юных бойцов
В стан буденовских войск
Из разведки назад возвращалась.

Глава 29- Юрий Поликарпович Кузнецов 1941-2003
 
Родился в семье кадрового военного и учительницы. Отец поэта погиб в 1944 году при освобождении Севастополя. После окончания школы проучился год в Краснодарском педагогическом институте, откуда был призван в армию. После армии некоторое время работал в милиции.  В 1970 году с отличием окончил литературный институт  им. А. М. Горького . Работал в издательстве «Современник», с 1994 года в издательстве «Советский писатель», а с 1996 редактором отдела поэзии в журнале «Наш современник»
Профессор Литературного института, до конца жизни вел поэтические семинары в Литературном институте и на Высших литературных курсах. Автор многочисленных стихотворных переводов. Переводил Шиллера, Байрона, Китса, Рембо, Мицкевича, Незвала и других поэтов. В критике встречается утверждение, что «Юрий Кузнецов стал одним из самых ярких явлений в русской поэзии второй половины ХХ века. От себя могу сказать, что он был совестливым человеком и настоящим поэтом
Что мы делаем, добрые люди?

Неужели во имя любви

По своим из тяжёлых орудий

Бьют свои… неужели свои?

Не спасает ни чох, ни молитва,
Тени ада полышут в Кремле.

Это снова небесная битва

Отразилась на русской земле..
Стихотворение написано в 1993 году, сразу после событий 3-4 октября в Москве.

Глава 30- Аронзон Леонид Львович 1939-1970 

 
В литературном Ленинграде 60-х только и говорили, что о нем и о Бродском. Причем его стихи ценили больше: «он был легким и утонченным, Бродский казался слишком тяжеловесным» Одно время они даже дружили, пока Бродский не предпочел о нем просто забыть. Абсолютная непризнаннность в официальной печати соседствовала с восторженным отношением к нему знатоков поэзии. В его жизни было много трагедий: инвалидность, бесконечные депрессии, а в 31 год- смерть от пули.
«Время-честный человек» любил говорить знаменитый Фигаро и сегодня совершенно ясно, что этот нездоровый, хромой, неблагоустроенный человек был одним из значительных отечественных поэтов второй половины ХХ века.

Павловск
Уже сумерки, как дожди.
Мокрый Павловск, осенний Павловск,
облетает, слетает, дрожит,
как свеча, оплывает.
О август,
схоронишь ли меня, как трава
сохраняет опавшие листья,
или мягкая лисья тропа
приведет меня снова в столицу?

В этой осени желчь фонарей,
и плывут, окунаясь, плафоны,
так явись, моя смерть, в октябре
на размытых, как лица, платформах,
а не здесь, где деревья - цари,
где царит умирание прели,
где последняя птица парит
и сползает, как лист, по ступеням
и ложится полуночный свет
там, где дуб, как неузнанный сверстник,
каждой веткою бьется вослед,
оставаясь, как прежде, в бессмертье.

Здесь я царствую, здесь я один,
посему - разыгравшийся в лицах -
распускаю себя, как дожди,
и к земле прижимаюсь, как листья,
и дворцовая ночь среди гнезд
расточает медлительный август
бесконечный падением звезд
на открытый и сумрачный Павловск.
Глава 31-Кедрин Дмитрий Борисович  1907-1945

 

Творец «Куклы» и «Зодчих», «Рембрандта» и «Федьки-коня», подслеповатый и застенчивый человек, никогда и никуда не выезжавший из Москвы и ее пригорода, - Дмитрий Кедрин. В отличие от многих поэтов, он отличался уж очень тихой и спокойной биографией. Начинал он ярко, удостоившись похвалы Горького. В смутные времена, когда казалось, все и вся вызывали подозрение - к нему и комар носа бы не подточил. Жил он в Тарасовке. Работал в многотиражке в Мытищах. Очень редко ездил в Москву.
После войны, когда родилась дочь, получил комнату в Москве. Там были написаны многие его классические стихи. Они поражали законченностью и мастерством. Античностью веяло от его стихов, они были отполированы, как мраморные плиты.
Писал он много. Отрешась от суеты. Ничего не требуя, хотя и жили впроголодь. Заботы о быте взяла на себя жена, ничем не попрекая своего не от мира сего мужа.
Человек, никогда и никому не причинивший зла, вызывал у кого-то неукротимую ненависть. Растущая популярность его чеканных строк-все это кому-то не давало жить. На примере талантливости всегда очевидна бездарность! Не умея научиться чуду-тупость утверждалась как могла.
Вечером его остановили и предложили подвезти до дома. Доверчивый Кедрин сел в автомобиль к незнакомым людям.
Труп его нашли в Вешняках. Под платформой. Следствие не нашло убийц.
Какого поэта потеряли!
Кукла
Как темно в этом доме!
Тут царствует грузчик багровый,
Под нетрезвую руку
Тебя колотивший не раз...
На окне моем – кукла.
От этой красотки безбровой
Как тебе оторвать
Васильки загоревшихся глаз?

Что ж!
Прильни к моим стеклам
И красные пальчики высунь...
Пес мой куклу изгрыз,
На подстилке ее теребя.
Кукле – много недель!
Кукла стала курносой и лысой.
Но не всё ли равно?
Как она взволновала тебя!

Лишь однажды я видел:
Блистали в такой же заботе
Эти синие очи,
Когда у соседских ворот
Говорил с тобой мальчик,
Что в каменном доме напротив
Красный галстучек носит,
Задорные песни поет.

Как темно в этом доме!
Ворвись в эту нору сырую
Ты, о время мое!
Размечи этот нищий уют!
Тут дерутся мужчины,
Тут женщины тряпки воруют,
Сквернословят, судачат,
Юродствуют, плачут и пьют.

Дорогая моя!
Что же будет с тобой?
Неужели
И тебе между них
Суждена эта горькая часть?
Неужели и ты
В этой доле, что смерти тяжеле,
В девять – пить,
В десять – врать
И в двенадцать –
Научишься красть?

Неужели и ты
Погрузишься в попойку и в драку,
По намекам поймешь,
Что любовь твоя –
Ходкий товар,
Углем вычернишь брови,
Нацепишь на шею – собаку,
Красный зонтик возьмешь
И пойдешь на Покровский бульвар?

Нет, моя дорогая!
Прекрасная – нежность во взорах
Той великой страны,
Что качала твою колыбель!
След труда и борьбы –
На руке ее известь и порох,
И под этой рукой
Этой доли –
Бояться тебе ль?

Для того ли, скажи,
Чтобы в ужасе,
С черствою коркой
Ты бежала в чулан
Под хмельную отцовскую дичь,–
Надрывался Дзержинский,
Выкашливал легкие Горький,
Десять жизней людских
Отработал Владимир Ильич?

И когда сквозь дремоту
Опять я услышу, что начат
Полуночный содом,
Что орет забулдыга-отец,
Что валится посуда,
Что голос твой тоненький плачет,–
О терпенье мое!
Оборвешься же ты наконец!

И придут комсомольцы,
И пьяного грузчика свяжут,
И нагрянут в чулан,
Где ты дремлешь, свернувшись
в калач,
И оденут тебя,
И возьмут твои вещи,
И скажут:
«Дорогая!
Пойдем,
Мы дадим тебе куклу.
Не плачь!»
1932


Глава 32-Кручёных Алексей Елисеевич 1886-1968
 
Слева направо: Алексей Крученых, Давид Бурлюк, Владимир Маяковский, Николай Бурлюк, Бенедикт Лившиц. 1912 год.
О том, почему так важны для русского языка заумные опыты Кручёных, а его роль в литературе сравнима с ролью Малевича в живописи, написано много и по-разному. Кручёных остается в нашей литературе фигурой умолчания , недооцененным, неизученным, неизвестным широкой публике. Даже после смерти Чуковский написал о нем, как о «последнем из окружения Маяковского». И все!
Кручёных так навсегда и остался жертвой своих коротких строк. Кто знает, может быть именно это шаманское искусство погубило и спасло Кручёных. Он не попал под маховик репрессий, благоразумно замолчав после смерти Маяковского. Пережил войну и Сталина. Дожил до глубокой старости. Он не стал великим, но прожил жизнь, как и подобает поэту.

Жил да был...
Жил да был
Дыр бул щил
А и жил
Не по лжи
Вiн був щир
Нищ и сир
Убещур
Ел он щи
Из плющей
И борщи
Из xвощей
Из вещей
Же носил
Рубище








Глава 33- Наровчатов Сергей Сергеевич 1919-1981
 
Окончил Институт философии, литературы и истории (МИФЛИ, 1941) и Литературный институт имени А. М. Горького (1941). Участник советско-финской и Великой Отечественной войны.
Смелый на фронте, в мирной жизни  повел себя, скажем мягко, не совсем достойно. Действуя в строгом соответствии с директивами партии клеймил Пастернака, боролся с Солженицыном и Сахаровым и еще много совершил ратных «подвигов». Я не думаю, что он при этом получал еще и удовольствие, как скажем, Лев Ошанин, все же Наровчатов изначально был человеком совестливым, но «из песни слов не выкинешь». Был обласкан  властью( Герой Соцалистического Труда, два ордена Ленина, Государственная премия РСФСР им. А. М. Горького, первый  секретарь Московского отделения СП РСФСР, депутат Верховного Совета РСФСР и много чего еще). Но были при этом и потери: писал с каждым годом все хуже, угрызения совести, развился алкоголизм. А жаль, поэтический потенциал у него был значительный. Не судьба.

Пес, девчонка и поэт
 Я шел из места, что мне так знакомо,
Где цепкий хмель удерживает взгляд,
За что меня от дочки до парткома
По праву все безгрешные корят.

Я знал, что плохо поступил сегодня,
Раскаянья проснулись голоса,
Но тут-то я в январской подворотне
Увидел замерзающего пса.

Был грязен пес. И шерсть свалялась в клочья.
От голода теряя крохи сил,
Он, присужденный к смерти этой ночью,
На лапы буйну голову склонил.

Как в горести своей он был печален!
Слезился взгляд, молящий и немой…
Я во хмелю всегда сентиментален:
«Вставай-ка, пес! Пошли ко мне домой!»

Соседям, отказав в сутяжном иске,
Сказал я: «Безопасен этот зверь.
К тому ж он не нуждается в прописке!»
И с торжеством захлопнул нашу дверь.

В аду от злости подыхали черти,
Пускались в пляс апостолы в раю,
Узнав, что друга верного до смерти
Я наконец нашел в родном краю.

Пес потучнел. И стала шерсть лосниться.
Поджатый хвост задрал он вверх трубой,
И кошки пса старались сторониться,
Кошачьей дорожа своей судьбой.

Когда ж на лоно матери-природы
Его я выводил в вечерний час,
Моей породы и его породы
Оглядывались женщины на нас.

Своей мечте ходили мы вдогонку
И как-то раз, не зря и неспроста,
Случайную заметили девчонку
Под четкой аркой черного моста.

Девчонка над перилами застыла,
Сложивши руки тонкие крестом,
И вдруг рывком оставила перила
И расплескала реку под мостом.

Но я не дал девице утопиться
И приказал послушливому псу:
«Я спас тебя, а ты спасай девицу»,—
И умный пес в ответ сказал: «Спасу!»

Когда ж девчонку, словно хворостинку,
В зубах принес он, лапами гребя,
Пришлось ей в глотку вылить четвертинку,
Которую берег я для себя.

И дева повела вокруг очами,
Классически спросила: «Что со мной?»
«Посмей еще топиться здесь ночами!
Вставай-ка, брат, пошли ко мне домой!»

И мы девчонку бедную под руки
Тотчас же подхватили с верным псом
И привели от муки и разлуки
В открытый, сострадательный наш дом.

С утопленницей вышли неполадки:
Вода гостеприимнее земли —
Девицу вдруг предродовые схватки
Едва-едва в могилу не свели.

Что ж! На руки мы приняли мужчину,
Моих судеб преемником он стал,
А я, как и положено по чину,
Его наутро в паспорт записал.

Младенец рос, как в поле рожь густая,
За десять дней в сажень поднялся он,
Меня, и мать, и пса перерастая,—
Ни дать ни взять, как сказочный Гвидон.

В три месяца, не говоря ни слова,
Узнал он все земные языки,
И, постигая мудрости основы,
Упрямые сжимал он кулаки.

Когда б я знал, перед какой пучиной
Меня поставят добрые дела:
Перемешалось следствие с причиной,
А мышь взяла да гору родила!

В моем рассказе можно усомниться
Не потому, что ирреален он,
Но потому, что водка не водица,
А я давно уж ввел сухой закон.

И в этот вечер я не встал со стула.
История мне не простит вовек,
Что пес замерз, девчонка утонула,
Великий не родился человек!


















Глава 34- Поженян Григорий Михайлович  1922-2005

  После  окончания средней школы ушел служить срочную службу на Черноморский Флот. Войну встретил старшиной 1-ой статьи на крейсере «Молотов». Воевал в особом диверсионном отряде. Взрывал мосты. Первый свой мост взорвал в Николаеве, последний-в Белграде. Имя Поженяна значилось среди тринадцати имен особо отличившихся моряков-разведчиков на мемориальной доске в Одессе. О характере Поженяна так говорил адмирал Ф. С. Октябрьский: «Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флоте я не встречал! Форменный бандит! Я его представил к званию Героя Советского Союза! А он потом во время Эльтигенского десанта выбросил за борт политработника…» За годы войны лейтенанта Поженяна дважды представляли к званию Героя Советского Союза.
Личная смелость, граничащая с отчаянностью сохранилась у Григория Михайловича и тогда, когда война закончилась.  Поженяна исключили из Литинститута за то, что он отказался на собрании заклеймить своего учителя. Учителем был Павел Антокольский. Собрание должно было осудить поэта за «декаденство» и «пренебрежение к русской культуре». Шел 1949 год. На собрание пришел студент-фронтовик Поженян в морском кителе со всеми своими многочисленными боевыми наградами и попросил слово. С трибуны он сказал: «На фронте погиб сын Антокольского, он не может защищать своего отца. За него это сделаю я…»
Попал он как-то в суд, грозила тюрьма, но вовремя пришедшая телеграмма от вице-адмирала Азарова, подтверждающая все слова Поженяна, спасла.
Поэт написал слова более шестидесяти песен. Почти все они стали сверхпопулярными. Он-автор сценариев нескольких фильмов. В 1993 году подписал «письмо сорока двух»
"Мы с тобой два берега..."
Ночь была с ливнями,
И трава в росе,
Про меня «счастливая»
Говорили все
И сама я верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки

Утки все парами,
Как с волной волна…
Все девчата с парнями —
Только я одна
Я ждала и верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки

Ночь была, был рассвет,
Словно тень крыла
У меня другого нет,
Я тебя ждала!
Всё ждала и верила,
Сердцу вопреки:
Мы с тобой два берега
У одной реки!








Глава 35- Смоленский Борис Моисеевич 1921-1941
 
Есть такое стихотворение Давида Самойлова:
Перебирая наши даты
Перебирая наши даты,
Я обращаюсь к тем ребятам,
Что в сорок первом шли в солдаты
И в гуманисты в сорок пятом.
А гуманизм не просто термин,
К тому же, говорят, абстрактный.
Я обращаюсь вновь к потерям,
Они трудны и невозвратны.
Я вспоминаю Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
Я сам теперь от них завишу,
Того порою не желая.
Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье.
А их повыбило железом,
И леса нет — одни деревья.
И вроде день у нас погожий,
И вроде ветер тянет к лету…
Аукаемся мы с Сережей,
Но леса нет, и эха нету.
А я все слышу, слышу, слышу,
Их голоса припоминая…
Я говорю про Павла, Мишу,
Илью, Бориса, Николая.
В стихотворении упоминается шесть имен. Назовем молодых поэтов: Павел-Павел Коган, Миша- Михаил Кульчицкий,  Илья- Илья Лапшин, Борис- Борис Смоленский, Николай- Николай Отрада, Сергей- Сергей Наровчатов.
О двоих я уже писал: о Сергее Наровчатове и Николае Отрада. Сегодня- очередь Бориса Смоленского.
Его отец возглавлял отдел в «Комсомольской правде». В 1937 году он был арестован , незаконно репрессирован и бесследно исчез. По окончании школы Борис поступил на судоводительский факультет Института инженеров водного транспорта. Тогда же он начал писать стихи. Занимался и переводами: Артюр Рембо, Гарсиа Лорка. С началом Великой Отечественной войны оказался на Карельском фронте в составе 2-й легкой стрелковой бригады. 16 ноября 1941 года в бою под Медвежьегорском  погиб. Рукописи фронтовых стихов и поэмы о Гарсиа Лорка были утрачены.
Вся биография уместилась в один абзац, но остались стихи. И это уже навсегда.

Баллада памяти.
Забудешь все…
И вдруг нежданно
Полслова, зайчик на стене,
Мотив,
кусочек Левитана —
Заставит сразу побледнеть.

И сразу память остро ранит,
И сразу — вот оно — Вчера!
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера.
Я не жалею.
Только разве,
Года, пути перелистав,
В ночном порту, завидя праздник,
Я захочу туда попасть.

Но бог нарек в моем коране:
Дорога ждет. Иди. Пора.
Так море пахнет вечерами,
Так морем пахнут вечера…

Глава 36- Лапшин Илья Александрович  1920-1943

   
Родился в Москве в семье потомственного врача. Он рано умер и Илья воспитывался в доме деда-основателя  Московского противотуберкулезного института. Учился в одном классе с Борисом Смоленским, дружил с Михаилом Кульчицким, Борисом Слуцким м Давидом Самойловым. При жизни не печатался. После призыва в армию служил на Дальнем Востоке в редакции бригадной многотиражки, где и познакомился с Вячеславом Кондратьевым, тем, кто  впоследствии напишет «Сашка» и «Отпуск по ранению» .По словам Кондратьева, Лапшин «дезертировал на фронт»-то есть самовольно оставил службу в многотиражке, чтобы отправиться на передовую вместе с друзьями. Его любили и солдаты и офицеру. Большой, рыжеватый и добродушный, он по-детски довольно сильно заикался. Он погиб 30 сентября 1943 года в битве за Днепр. Имя Ильи Лапшина увековечено на мемориальной доске в Литературном институте  имени А. М. Горького.
Пройдет война, и зарастут воронки
Зеленой идиллической травой,
И защебечет жаворонок звонко
Над полосой, когда-то фронтовой...
Расскажем детям мы, как шли когда-то
Солдатами в разведку на заре,
И прошлое припомнится как дата
В оборванном давно календаре.
А может быть, мы, ветераны, будем
Дремать на солнце где-нибудь в Крыму,
О тех годах, растаявших в дыму...
Быть может, мы возьмем и позабудем,
Но - так не будет. Слишком многим были
Для нас года и бедствия войны,
Окрепли в них мальчишеские были,
Сгорели в них мальчишеские сны.
И если жить - так жить до исступленья
И быть всегда подобранным и злым,
Но разве может наше поколенье,
Войну прошедшее, когда-то стать иным?
И будет нам необходимо, надо
По-пехотински сутками шагать,
Пойдем мы стариками к Сталинграду,
Чтобы у Волги юность вспоминать.
И защебечет жаворонок звонко
Над полосой, когда-то фронтовой...
И посидим мы молча над воронкой,
Заросшей идиллической травой...
1943
Глава 37- Зенкевич Михаил Александрович 1886-1973

 
Родился в семье учителей. После окончания гимназии два года изучал философию в университетах Йены и Берлина. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В 1909 году состоялось знакомство поэта с Н. Гумилевым. С образованием первого «Цеха поэтов» в октябре 1911 года, Зенкевич становится его соучредителем, а также членом кружка акмеистов. В 1912 году выпустил первую книгу «Дикая порфира». В советский период Зенкевич больше занимался художественным переводом, особенно много переводил американских поэтов, был соредактором известной антологии «Поэты Америки ХХ века», выпустил также антологию «Поэты ХХ века: Стихи зарубежных поэтов в переводах Мих. Зенкевича».
Поэт, зачем ты старое вино
Переливаешь в новые меха?
Все это сказано уже давно
И рифмою не обновишь стиха.

Стары все излияния твои,
И славы плагиат тебе не даст:
«Песнь песней» все сказала о любви,
О смерти все сказал Экклезиаст.


Глава 38- Оцуп Николай Авдеевич 1894-1958
 
Николай Оцуп известен своей организаторской и издательской деятельностью в России и за рубежом. Его статья «Серебряный век русской поэзии» считается первой обозначившей появление поэтического созвездия в конце 19 века. После Октябрьской революции был приглашен Горьким в издательство «Всемирная литература» в качестве поэта-переводчика, где и познакомился с Николаем Гумилевым и Александром Блоком; переводил  Саути , Байрона, Малларме. Наряду с Н. Гумилевым и М. Лозинским был организатором воссоздания «Цеха поэтов». После расстрела старшего брата и Н. Гумилева Оцуп приходит к решению эмигрировать. Перебирается сначала в Берлин, а затем окончательно оседает в Париже, где создает журнал «Числа», в котором печатаются писатели и поэты, прибывшие из России. Во время Второй мировой войны был арестован и отправлен в концентрационный лагерь. После освобождения преподавал , защитил диссертацию по творчеству Гумилева. Незадолго до смерти была опубликована его пьеса в стихах «Три царя».
Я много проиграл. В прихожей стынут шубы.
Досадно и темно. Мороз и тишина.
Но что за нежные застенчивые губы,
Какая милая неверная жена.
Покатое плечо совсем похолодело,
Не тканью дымчатой прохладу обмануть.
Упорный шелк скрипит. Угадываю тело.
Едва прикрытую, вздыхающую грудь.
Пустая комната. Зеленая лампадка.
Из зала голоса — кому-то повезло:
К семерке два туза, четвертая девятка!
И снова тишина. Метелью замело
Блаженный поцелуй. Глубокий снег синеет,
С винтовкой человек зевает у костра.
Люблю трагедию: беда глухая зреет
И тяжко падает ударом топора.
А в жизни легкая комедия пленяет —
Любовь бесслезная, развязка у ворот.
Фонарь еще горит и тени удлиняет.
И солнце мутное в безмолвии растет.














Глава 39- Уткин Иосиф Павлович 1903-1944
 
Иосиф Уткин в массовом сознании прочно связан с другими  поэтами-«комсомольцами» М. Светловым, А. Жаровым, А. Безыменским, Дж. Алтаузеном и др. Продержавшись на волне официально одобренной популярности два десятилетия, эти   имена исчезли с читательского небосклона. Остались по сути двое: Михаил Светлов в силу своего редкого остроумия и как автор нескольких стихотворений, «написанных на века» : «Гренада», «Каховка», «Итальянец» и Иосиф Уткин, как поэт необыкновенной душевности.
С 11 лет Иосиф стал кормильцем семьи, учился и работал одновременно-маркером в бильярдной, продавцом газет, разносчиком телеграмм.  В революционные годы активно участвовал в политической жизни. В 1922 году, после поездки на Дальневосточный фронт, работал репортером в газете «Власть труда», начал писать стихи, посещал иркутские литобъединения. В 1924 году, как наиболее достойный  из молодых  литераторов, уехал в Москву, учиться в Институте журналистики.
В это же время уже написан первый вариант прославившей Уткина « Повести о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох». Поэме, которую Маяковский мог цитировать целиком. Уткину удалось передать в стихах неповторимую трагикомическую  интонацию, которую ввел в литературу Шолом-Алейхем, а потом развили другие авторы. Существует мнение , что Уткин автор только «Мотэле». В целом, наверное, соглашусь, но были и отдельные стихи, заслуживающие внимательного рассмотрения.
Неизбежность — картонные чары!
Мишура — золотистая пыль!..
Мне бы в море пернатым корсаром,
Мне бы с морем исполнить кадриль…

И заканчивается это стихотворение так:

А пока… неисходным угаром
Будет хрупкая, пряная быль,
Неизбежность — картонные чары,
Мишура — золотистая пыль.
1923
В этом стихотворении чувствуется  сильное влияние Николая Гумилева, и по образному ряду и по ритмике. Создается впечатление, что уткинская «золотистая пыль»  сыпется прямо с гумилевских «розоватых брабантских манжет». В это время Уткин увлекается поэзией А. Вертинского, И. Северянина, А. Блока. А на полях рукописи уткинской поэмы «Милое детство» Горький справедливо заметит : «Очень Маяковским пахнет». Раз мы уже вспомнили Маяковского , то следует отметить, что по признанию современников, Маяковский завидовал двум вещам: бешеному успеху Уткина у женщин и  его блестящей игре на бильярде.
В 1934 году Уткин напишет самое громкое свое стихотворение «Мальчишку шлепнули в Иркутске…» и хотя с момента его написания прошло  девяноста лет оно и сегодня способно сильно и эмоционально воздействовать  на читателя.
Особая черта уткинской лирики-негромкая человечность. Евтушенко писал об Уткине : «Его мягкий лиризм противостоял железному громыханию пролеткультовщины». За  это его критиковали ожесточенно, грубо, как тогда умели. Ведь в то время «буржуазное миросозерцание», «эстетство и индивидуализм», «мещанская лирика» мягко говоря не поощрялись.
Со временем сомнения стали одолевать И. Уткина. В рассекреченных документах, составленных по доносам осведомителей НКВД, можно прочитать высказывания Уткина, которые он позволял себе в начале 40-х: «Все поэты похожи друг на друга, потому что пишут политическими формулами. Образ изгоняется потому, что он кажется опасным, ведь поэтический образ – это не таблица умножения. Я неугоден, потому что иду собственной поэтической дорогой и не поступаюсь своим достоинством. Они хотели бы сделать из советской поэзии аракчеевские поселения, где всяк на одно лицо и шагает по команде… Поэзией нельзя управлять, для нее можно создавать благоприятные условия, и тогда она цветет, но можно надеть на нее смирительную рубашку, и тогда она есть то, что печатается в наших журналах. Она обращается в казенную свистульку».

О политических настроениях и неблагонадежности ряда советских писателей, в числе которых был и Уткин, нарком государственной безопасности СССР Меркулов доложил секретарю ЦК ВКП(б) Жданову в конце октября 1944 года, за две недели до смерти поэта.
13 ноября 1944 года самолёт, на котором Иосиф Уткин возвращался в Москву с фронта, неожиданно потерпел катастрофу и разбился.
У Иосифа Уткина были все данные, чтобы стать великим поэтом. Что ему помешало, судить не мне: наверное время, наверное не хватило жесткости, цельности характера.
Пройдет более сорока лет с момента его смерти и другой Иосиф- Иосиф Бродский, у которого указанных качеств будет в избытке, получит из рук шведского короля Нобелевскую премию по литературе.
Но и того , что сделал Иосиф Уткин более чем достаточно. Одна гениальная «Мотэле» чего стоит! Красивый человек, красивые стихи, красивая жизнь! Жизнь прожил, как песню спел! Прощай, Иосиф Павлович, на том свете договорим.
ПОСЛЕСЛОВИЕ из «Повести о рыжем Мотэле, господине инспекторе, раввине Исайе и комиссаре Блох»

До Кракова —
Ровно сорок,
И до Варшавы —
Сорок.
Но лучше, чем всякий город,
Свой, родной город.
Разве дворцом сломите
Маленькие, заплатанные,
Знаете, домики,
Где смеялись и плакали?
Вот вам
И меньше и больше.
Каждому свой мессия!
Инспектору
Нужно Польшу,
Портному —
Россия.

Сколько с ней было пройдено,
Будет ещё пройдено!
Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Золото хуже меди,
Если рукам верите…
И Мотэле
Не уедет,
И даже
В Америку.

Не-ет, он шагал недаром
В ногу с тревожным веком.
И пусть он — не комиссаром,
Достаточно —
Че-ло-ве-ком!
Можно и без галопа
К месту приехать:
И Мотэле будет штопать
Наши прорехи.
…………………………………

Милая, светлая родина,
Свободная родина!
Сколько с ней было пройдено,
Будет еще пройдено!!!



Глава 40- Рустайкис Алла Александровна 1921-2008
 

В молодости получила известность как актриса Куйбышевского театра оперы и балета. Историю своей души Рустайкис доверила стихам. Это ее стихи звучат в песнях “Снегопад, снегопад, не мети мне на косы...”, “Уходят женщины”, “Черемуха, черемуха, луны полоска узкая...”. Горечь расставаний и разочарований единит поэтессу с ее читательницами: “Цвела сирень, цвела, кипела над садами... Была любовь, была — недолюбили сами. Надеждою звалась — обидой обернулась. Рекою разлилась — слезами захлебнулась”.
Артистка и художница по профессии, аристократка по духу, Алла Рустайкис стала мастером лирического высказывания. Имя её матери, талантливой пианистки Иды Хвасс, значится на стене почета Московской консерватории. Сестра Иды — Алиса, ученица художников Леонида Пастернака и Константина Юона, стала живописцем. Обе выросли в среде московской интеллигенции, а дом Хвассов в 1910-е годы собирал людей искусства. Часто бывал здесь Владимир Маяковский, здесь он и познакомился с Лилей Брик. Знаменитый художник-модернист А. Осмеркин свою “Даму с лорнеткой” писал с Иды Яковлевны Хвасс. Молодой артист Художественного театра Александр Рустайкис (Рустейкис) и Ида нашли друг друга. Премьера “Моцарт и Сальери” в Художественном сделала Рустайкиса знаменитым. О нем восторженно написали А. Бенуа и  Н.Эфрос, называли его “чудом Божьим”.
Алла Рустайкис стала женой композитора Кирилла Молчанова. Их дом на Садово-Каретной имел репутацию артистического ковчега. Сюда заглядывали Битов, Лиснянская, Окуджава, Сапгир, Вознесенский; даже Бродский побывал. О чем бы ни писала Рустайкис — это путь ее собственного самопознания. И как горько читать о неизбежном итоге: “Мы уходим из поля зрения, виноватые без вины”. Алла Рустайкис отваживается на трудный жанр поэмы, среди них наиболее сильная поэма “Нерон. Римская мистерия”.
Песню «Снегопад» в исполнении Нани Брегвадзе очень любила моя мама .

Я еще не успела испить свою осень,
А уже снегопад сторожит у ворот,
Он надежды мои как дороги заносит,
И грозит застелить надо мной небосвод.

Снегопад, снегопад, не мети мне на косы,
Не стучись в мою дверь, у ворот не кружи.
Снегопад, снегопад, если женщина просит,
Бабье лето ее торопить не спеши.

Не спеши, снегопад, я еще не готова,
Ты еще не успел мою душу смутить,
Неизлитую боль лебединого слова
Не тебе, а ему я хочу посвятить.

Снегопад, снегопад, не мети мне на косы,
Не стучись в мою дверь, у ворот не кружи.
Снегопад, снегопад, если женщина просит,
Бабье лето ее торопить не спеши.

Я еще разобьюсь о твою неизбежность,
Голубая метель запорошит мой дом,
Я прошу, снегопад, не заснежь мою нежность,
Не касайся любви леденящим крылом.

Снегопад, снегопад, не мети мне на косы,
Не стучись в мою дверь, у ворот не кружи.
Снегопад, снегопад, если женщина просит,
Бабье лето ее торопить не спеши.
Добрый день, друзья-любители русской поэзии.
Глава 41- Горинштейн Павел Григорьевич 1895-1961 (Григорьев, Горин)

 
В суровые годы Гражданской у советской власти своей, коммунистической, музыки еще не было. Хотя требовалась она, как никогда – даже гимном молодой страны считался пролетарский «Интернационал». Тем не менее, природа не терпит пустоты. Такая музыка в скором времени появилась, но многое из искусства того времени позднее было напрочь забыто. И только «Красная Армия всех сильней» мы слушаем и по сей день.
Песня была написала в 1920-м году и была задумана, как боевой гимн Красной Армии. Она была посвящена последнему этапу Гражданской войны, а именно – летнему наступлению крымской армии Врангеля. В первом куплете говорится про черного барона – так в то время называли Врангеля, который и сам носил черную форму, и сделал ее обязательной для своих элитных частей. Второй куплет посвящен призыву нанести белым последний удар – он был опубликован в газете «Правда» 10-го октября по поручению Реввоенсовета.
Еще два куплета, как это выяснилось позднее, были адресованы товарищу Троцкому – руководителю Красной Армии на тот момент. Они, по понятным причинам, вскоре были отброшены – чтобы не пришлось объяснять внимательно слушающим людям, куда ты там собрался идти с этим самым товарищем и что злоумышляешь против советской власти.
В дальнейшем песню исполняли в 1923-м году на митинге, направленном против линии Керзона – она оказалась востребована, поскольку там были упомянуты «британские моря». А через несколько лет в одном из своих писем признавалась, что это ее любимая песня. Такое признание о чем-нибудь, да говорит.
В дальнейшем песня переходила из уст в уста, пока не стала известная под нынешним названием. Ранее ее больше знали под именем «Белая армия, черный барон» – и в таком виде она полюбилась западным коммунистам, будучи переведена на несколько европейских языков.
В переводе она исполнялась социалистами испанских интербригад, рабочими Австрии, германскими антифашистами. Она даже умудрилась стать корсиканской народной песней. Считается, что ее пел в нацистской тюрьме чешский коммунист Юлиус Фучик, автор книги «Репортаж с петлей на шее. Сейчас «Красную Армию» можно услышать на российском параде победы в качестве одного из военных маршей. Музыковед Шилов сумел выяснить, кто написал музыку и текст. Автором мелодии стал известный композитор Самуил Покрасс. А вот поэтом оказался Павел Горинштейн.
Белая армия, чёрный барон
Снова готовят нам царский трон,
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней.
Припев:
Так пусть же Красная
Сжимает властно
Свой штык мозолистой рукой,
И все должны мы
Неудержимо
Идти в последний смертный бой!
Припев.
Красная Армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт.
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!
Припев.
Мы раздуваем пожар мировой,
Церкви и тюрьмы сравняем с землёй!
Ведь от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!





Глава 42- Ошанин Лев-Иванович 1912-1996

 
«Эх, дороги, Пыль да туман, Холода, тревоги, Да степной бурьян». Иногда одного стихотворения достаточно, чтобы поэт состоялся. А у Льва Ошанина таких текстов множество. Противоречивый в жизни и однозначный в своем творчестве, это был бесконечно преданный поэзии человек. Знаменитый поэт-песенник стал одним из символов советской эпохи. Лев Ошанин – один из наиболее популярных и официально признанных поэтов-песенников советского периода. Его песня «Дороги» стала фактически народной. Марк Бернес в песне Эдуарда Колмановского «Просто я работаю волшебником» напоминает слушателям, что он «жизнь учил не по учебникам». Все помнят «Течёт река Волга» в исполнении Владимира Трошина и Людмилы Зыкиной, «А у нас во дворе есть девчонка одна» в исполнении Иосифа Кобзона и Майи Кристалинской. Ну и конечно,«Пусть всегда будет солнце». Песня Аркадия Островского на слова Ошанина, исполненная Тамарой Миансаровой, победила на песенном фестивале в Сопоте в 1963 году.
Дороги
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Вьется пыль под сапогами —
степями,
полями, -
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится,
пылится,
клубится
А кругом земля дымится —
Чужая земля!
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Край сосновый.
Солнце встает.
У крыльца родного
Мать сыночка ждет.
И бескрайними путями
степями,
полями —
Все глядят вослед за нами
Родные глаза.
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер
Вспомним, друзья.
…Нам дороги эти
Позабыть нельзя.
1945 г.

Глава 43- Пяст (Пестовский) Владимир Алексеевич 1886-1940

 
Литературный псевдоним Владимира Пяста восходит к семейной легенде, по которой старинный польский род Пестовских вел начало от королевской фамилии Пястов. Отец, Алексей Иванович Пестовский, был коллежским советником, энтомологом по образованию, увлекался поэзией и театром. Мать Елена Петровна - в 1900-х годах создала общественную «Читальню Пестовской» в Петербурге. В.Пяст окончил с золотой медалью двенадцатую Санкт-Петербургскую гимназию и под влиянием статьи «О свободе воли», написанной известным математиком Н. В. Бугаевым, отцом поэта Андрея Белого, выбрал физико-математический факультет Петербургского университета. Неоднократно бывал за границей, в Германии, в Швеции, куда ездил в 1912 г. к умирающему Стриндбергу, будучи корреспондентом газеты «Русское Слово». Кумирами его были Э. По, позднее Флобер и Стриндберг.. Блок в «Записных книжках» в 1916 г. называет Пяста в числе четырех ближайших друзей: «Мои действительные друзья: Женя (Иванов), А .В. Гиппиус, Пяст (Пестовский), Зоргенфрей». Георгий Иванов, познакомившись в это время с Блоком, с удивлением, а порой и с недоумением, взирал на блоковский круг друзей. Он писал в своих «Петербургских зимах»: «Непонятна его (Блока) дружба с Пястом. Пяст, поэт-дилетант, лингвист-любитель, странная фигура в вечных клетчатых штанах, носивший канотье чуть ли не в декабре, постоянно одержимый какой-нибудь «идеей»: то устройства колонии лингвистов на острове Эзеле, то подсчётом ударений в цоканье соловья – и реформы стихосложения на основании этого подсчета, и с упорством маниака говоривший только о своей, очередной, «идее», пока он был ею одержим…». Для Владимира Алексеевича Блок был кумиром, но это не помешало Пясту разорвать отношения с Блоком, когда тот написал «Двенадцать».
В 1910-1917 гг. Пяст переводил с испанского, писал статьи на литературные темы и выступал с лекциями о футуризме и символизме, увлёкся декламацией, оккультными науками. Во время первой мировой войны его призвали на фронт, но из-за психического заболевания, вспышки которого мучили В.Пяста всю жизнь (несколько попыток самоубийства), он был комиссован. Владимир Алексеевич не принял «октябрьского переворота». В годы революции и Гражданской войны писал романы (все они остались неопубликованными), много работал как журналист и переводчик, издал «Третью книгу лирики» (1922), занимался теорией декламации и стиховедением. В 1926 г. Пяст переехал в Москву, издал книгу «Современный декламатор» (1926), содержательные мемуары «Встречи» (1929). В поэме В. Хлебникова «Жуть лесная» есть строки о Пясте:

Сюда нередко вхож и част

Пястецкий, или просто Пяст.

В его убогую суму

Бессмертье бросим и ему.

. Пяст просил: «Если смерть застанет меня близ Москвы, недурно было бы сжечь мой труп в крематории (раньше отдав для вскрытия), но похоронить не в тамошнем «колумбарии», а в Новодевичьем монастыре и по возможности не в стене, а где-нибудь в земле. Я бы лежал рядом с несколькими любимыми  людьми, из которых Андрей Белый был очень близок». Невероятно, но все вышло именно так, как хотелось Владимиру Алексеевичу. Место, которое отвели Пясту, - недалеко от могилы А. Белого.

Я так тебя любил, что даже ангел строгий...
Я так тебя любил, что даже ангел строгий,
Над скорбною землей поникнувший челом,
Благословил меня опущенным крылом
Пройти по сумраку сияющей дорогой.
Я так тебя любил, что Бог сказал: «Волшебным
Пройди, дитя, путем в творении моем;
Будь зачарован им, лобзайся с бытием,
И каждый день встречай мой мир псалмом хвалебным»
Но — я не знаю кто — в меня пустил стрелой.
Отравленной людским кощунственным проклятьем.
Но — я не знаю кто — сдавил меня объятьем,
Приблизивши ко мне свой лик истомно злой.
Но — я не знаю чей — запал мне в душу сев
Желанья жгучего порока и паденья.
Но — я не знаю чье — открылось мне виденье,
Слепительным огнем обманчиво зардев.
Я так тебя любил, что думал пронести
Сосуд моей любви, столь хрупкий, невредимым
Среди кромешной тьмы, затканной алым дымом.
Я не сумел, не смог. Прости меня, прости!








Глава 44- Зоргенфрей Вильгельм Александрович 1882-1938

 
Евгений Евтушенко( из книги: «Десять веков русской поэзии»)
…Федор Сологуб напророчил черта, раскачивающего качели мохнатой рукой. А вот Вильгельм Зоргенфрей подсмотрел черта посреди революции, да и не такого уж дьявольщинного, пахнушего серой, а простонародного, почти домашнего, от которого попахивало водочкой из царской монопольки, квашеной капусткой и давненько не стираными портянками. Сидел он на паперти, поскуливал, почесывая ухо, и так уютно себя чувствовал внутри революции, как будто без него она вообще невообразима.
Блоку-то в революции привиделся Христос, а вот ближайшему его другу Зоргенфрею почему-то все-таки черт. А может, это был всего-навсего обыкновенный верующий, ряженый под черта на святки? Или черт был доподлинный – для уравновешивания весов истории, где на одной из чаш уже была фигурка в белом венчике из роз? Корней Чуковский встречал Зоргенфрея в Доме искусств – на этом «сумасшедшем корабле» послереволюционного Петрограда. «Он вспоминается мне, – записал позже Корней Иванович, – как отличный человек, очень молчаливый и скромный, с тихими словами и мягкими жестами». Хотя разухабистый частушечный перебив, отражавший стиль эпохи, был не так уж скромен: «Что сегодня, гражданин, На обед? Прикреплялись, гражданин, Или нет?».

С Блоком Зоргенфрей был знаком пятнадцать лет. И, вспоминая Блока вскоре после его смерти, сам снова и снова пристально всматривался в облик не только друга, но и кумира. Впервые он попал в общество Блока поздней весной 1906 года
«Чище, глубже Вас никто еще не писал о Саше… – отозвалась в письме к Зоргенфрею мать Блока, А.А. Кублицкая-Пиоттух. – Весь облик встает перед глазами. Трогательно до глубины».
Постоянно общаясь с Блоком, бывая у него дома и принимая его у себя, гуляя вместе с ним по петербургским окраинам, Зоргенфрей и в стихах находился не только под сильным влиянием его поэзии, но и в зависимости от нее.
Блок Зоргенфрея ценил и как поэта, помогал ему печататься. А став руководителем отдела немецкой литературы в горьковском издательстве «Всемирная литература», в декабре 1918 года поручил Зоргенфрею, потомку лифляндских немцев, перевод «Путевых картин» Генриха Гейне. Опыт удался и подтолкнул Зоргенфрея к работе над переводами из других немецкоязычных авторов – Гёте, Гердера, Клейста, Грильпарцера… Так поддерживали себя в советское время многие писатели, а поэты в особенности. И далеко не всё из переведенного – часто наспех, по подстрочникам – осталось в литературе. Но переводы Зоргенфрея сохранили свое значение до сих пор.
Любивший и ценивший Блока Зоргенфрей не принял, однако, его поэмы «Двенадцать», но и не отшатнулся от него, как, например, Анна Ахматова, отказавшаяся участвовать в вечере поэзии, где предполагалось чтение «Двенадцати». Или Зинаида Гиппиус, сказавшая, узнав, что к Блоку подселяют двух красногвардейцев:
– Жалко, что не всех двенадцать.

Стихотворение Зоргенфрея «Над Невой», написанное через два года после «Двенадцати», воскрешает ту же ночную снежно-вьюжную стихию, что у Блока, вплоть до словесных повторов.

К примеру, в поэме Блока читаем:

Гуляет ветер, порхает снег,

Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни,

Кругом – огни, огни, огни…

А это же – в стихотворении Зоргенфрея:

Надо льдом костры горят,

Караул идет в наряд.

Только у Блока ночной революционный кошмар освящен призрачным присутствием Иисуса Христа, и это может обещать надежду на воскрешение погибших душ. А у Зоргенфрея сгущается одна глухая безысходность.
После «Двенадцати» Блок лишился способности писать стихи. С тем большим интересом он вчитывался теперь в неожиданные для него стихи Зоргенфрея, удивляясь, что, оказывается, наступившие времена не убили поэзию до конца, что его друг, напротив, обрел ускользавшую от него прежде власть над словом.
Зоргенфрей так чувствовал Блока, так чутко шел за ним все полтора десятилетия их знакомства и дружбы, что, возможно, сумел сказать в своих лучших стихах то, что после «Двенадцати» самому Блоку не давалось.
А уж конец Зоргенфрея – арест и гибель в ГУЛАГе – для Блока никак не был заказан, доживи он до эпохи Большого террора.
Над Невой
Поздней ночью над Невой
В полосе сторожевой
Взвыла злобная сирена,
Вспыхнул сноп ацетилена.


Снова тишь и снова мгла.
Вьюга площадь замела.


Крест вздымая над колонной,
Смотрит ангел окрыленный
На забытые дворцы,
На разбитые торцы.


Стужа крепнет. Ветер злится.
Подо льдом вода струится.


Надо льдом костры горят,
Караул идет в наряд.
Провода вверху гудят:
Славен город Петроград!


В нише темного дворца
Вырос призрак мертвеца,
И погибшая столица
В очи призраку глядится.


А над камнем, у костра,
Тень последнего Петра –
Взоры прячет, содрогаясь,
Горько плачет, отрекаясь.


Ноют жалобно гудки.
Ветер свищет вдоль реки.


Сумрак тает. Рассветает.
Пар встает от желтых льдин,
Желтый свет в окне мелькает.
Гражданина окликает
Гражданин:


– Что сегодня, гражданин,
На обед?
Прикреплялись, гражданин,
Или нет?


– Я сегодня, гражданин,
Плохо спал!
Душу я на керосин
Обменял.


От залива налетает резвый шквал,
Торопливо наметает снежный вал –
Чтобы глуше еще было и темней,
Чтобы душу не щемило у теней.
1920








Глава 45-Солоухин Владимир Алексеевич 1924-1997
   

В самом начале «новой эры», в 1995 году, в минско-московском издательстве «Полифакт» вышла знаменитая антология «Строфы века», подготовленная и составленная Евгением Евтушенко и включающая в себя стихи 875 поэтов. Нашлось в антологии место и стихам Владимира Солоухина, о котором Евгений Евтушенко написал несколько строк, отчасти субъективистских и тенденциозных, но вместивших в себя некоторые яркие факты из биографии поэта:

 «В 1946-м поступил в Литинститут… Обращался с гневной филиппикой по адресу Уэллса, не разглядевшего в книге «Россия во мгле» огни будущей электрификации.
Стал одним из первых советских «деревенщиков», напечатав дневниковую книгу «Владимирские проселки», где с неподдельной болью заговорил о разрушенной коллективизацией русской деревне. Однако в 1958 году кремлевский охранник снова проснулся в груди страдальца за русское крестьянство, и Солоухин присоединился к травле Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго». Большинство книг Солоухина защищает русскую национальную культуру и ее сокровища: «Письма из Русского музея» (1966), «Черные доски» (1969).

Несмотря на очевидную идейную националистичность, Солоухин как поэт перешел к упражнениям в откровенно западническом верлибре. Но мне лично гораздо больше нравятся его более ранние стихи — они были естественней. Такая незаурядная противоречивая личность, как Солоухин, отражает противоречия российского общества, и невольно вспоминаются слова: «Широк русский человек — неплохо бы его сузить...».
За память ему стоит сказать спасибо, тем более, что сегодня, спустя много лет после выхода «Строф века», сочинения Владимира Солоухина в книжных магазинах найти трудно, если только покопаться на букинистических развалах.
Почему стихи Солоухина сейчас вспоминают все реже и реже? Расцвет его творчества, когда имя автора было у всех на слуху, пришелся на 60-70-е годы XX века: русские деревеньки с заброшенными колокольнями и крестьянские дворики, луговое разнотравье, спокойные речные заводи – писатель всегда воспевал понятную ему красоту неброской российской природы.
Еще в начале 50-х, в предисловии к первому сборнику Солоухина Леонид Леонов назвал автора «одним из интереснейших современных писателей второго поколения» и уверил, что он «ещё не раз впереди одарит нас умнейшей зрелой прозой, глубокой и звонкой стихотворной строкой».
На Западе, куда Солоухин достаточно часто выезжал и даже читал свои стихи на собраниях русских эмигрантов, творчество писателя называли проповедующим нелегальные ценности и чувства – естественно, для советских читателей. А сами эмигранты в полной мере ощущали в стихах Солоухина вечную, потерянную для них Россию, продолжающую жить собственной, отдельной от них, жизнью.
… Уже в самом конце своей жизни Владимир Алексеевич часто и много выступал: в домах творчества, библиотеках – везде, куда приглашали. И не было ни одного литературно-художественного мероприятия с его участием, где не звучали бы солоухинские «Три черемуховых дня»:

Какой простор насмешкам был,

Упрекам тошным и сварливым,

Что я черемух насадил,

Где быть бы яблоням и сливам.


Как помню, даже и сосед

Не похвалил моей затеи:

«Ни красоты особой нет,

Ни проку, кроме, разве тени.


От ягод сразу вяжет рот,

Ну, съешь десятка два от силы.

Конечно, ежели цветет,

То и душисто и красиво,


Но это ведь - три дня в году.

И - отцвела. И - все забыто.

И для чего сажать в саду,

Когда ее в лесу избыток?»


Но я вчера окно открыл,

Нет, распахнул, окно, вернее,

И белой сказкой встречен был

И сразу замер перед нею.


Пыланье белого огня

В чуть золотистый час рассвета...

О, три черемуховых дня!

Пусть остальные - просто лето.


Вы не обманете меня,

Чуди, капризничай, погода.

О, три черемуховых дня

За остальные будни года!


Судьба, пути свои верши.

И отживу. И в землю лягу.

Три дня цветения души!

Себе берите тонны ягод.


То утро в памяти храня,

Прошу у жизни, как награды:

Дай три черемуховых дня,

А остальных уже не надо.

Глава 46- Матвеева Новелла Николаевна 1934-2016

 
Автор проникновенного произведения о любви ,песни «Девушка из харчевни», поэтесса Новелла Матвеева была замкнутым, болезненным и тяжелым человеком. Воображение художника позволяло ей игнорировать «свинцовые мерзости» окружающей жизни и , улетая в «вечно чудесные, неизвестные дальние страны» видеть там «какаду с кукобаррою». Подобно герою стихотворения «Шарманщик», Матвеева была «свободнее самого короля», при этом поразительно талантлива.
Девушка из харчевни
Любви моей ты боялся зря —
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.

И если ты уходил к другой,
Иль просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висел на гвозде.

Когда же, наш мимолетный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.

Ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Теченье дней, шелестенье лет,
Туман, ветер и дождь.
А в доме события — страшнее нет:
Из стенки вынули гвоздь.

Туман, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет,
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.

Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра,
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.

Ля-ля-ля, ля-ля-ля…

Любви моей ты боялся зря.
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.

И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь…
А что я с этого буду иметь,
Того тебе не понять.

Ля-ля-ля, ля-ля-ля…


Развесёлые цыгане по Молдавии гуляли
И в одном селе богатом ворона коня украли.
А ещё они украли молодую молдаванку:
Посадили на полянку, воспитали как цыганку.

Навсегда она пропала
Под тенью загара!
У неё в руках гитара,
Гитара, гитара!
Позабыла все, что было,
И не видит в том потери.
(Ах, вернись, вернись, вернись!
Ну, оглянись, по крайней мере!)

Мыла в речке босы ноги, в пыльный бубен била звонко.
И однажды из берлоги утащила медвежонка,
Посадила на поляну, воспитала как цыгана;
Научила бить баклушки, красть игрушки из кармана.

С той поры про маму, папу
Забыл медвежонок:
Прижимает к сердцу лапу
И просит деньжонок!
Держит шляпу вниз тульёю…
Так живут одной семьёю,
Как хорошие соседи,
Люди, кони и медведи.

По дороге позабыли: кто украл, а кто украден.
И одна попона пыли на коне и конокраде.
Никому из них не страшен никакой недуг, ни хворость…
По ночам поют и пляшут, на костры бросая хворост.

А беглянка добрым людям
Прохожим ворожит:
Всё, что было, всё, что будет.
Расскажет, как может…
Что же с ней, беглянкой, было?
Что же с ней, цыганкой, будет?
Всё, что было, — позабыла,
Всё, что будет, — позабудет.



Глава 47- Иван Приблудный (Яков Петрович Овчаренко)1905-1937

 
Родился в селе Безгиново Старобельского уезда Екатерининской губернии (современный Новоайдарский район Луганской области) в крестьянской семье. Окончив три класса четырёхклассной земской школы, в 1920 году ушёл из Безгинова и, нанимаясь в батраки, бродил по Украине.
В декабре 1920 года вступил добровольцем во 2-ю Черниговскую красную дивизию Григория Котовского. Летом 1921 Приблудного приняли в интернат для одарённых детей, а в 1922 году – в литературно-художественный институт, руководимый Валерием Брюсовым.
Первое стихотворение Приблудный напечатал в 1923 году в журнале «Красная нива». В 1926 вышел его первый сборник «Тополь на камне». В 1931 издана вторая, и последняя, прижизненная книга стихов «С добрым утром!».
Некоторое время Приблудному покровительствовал Сергей Есенин, считавший его своим учеником. Одни источники называют Приблудного другом Есенина, другие же – секретным сотрудником ГПУ с 1925 года, который был одним из осведомителей, приставленных к поэту.

В 1937 году Иван Приблудный был репрессирован за «активное участие в антисоветской террористической организации» и 13 августа этого же года расстрелян.

Про бороду
Ой, чуй, чуй-чуй-чуй,
На дороге не ночуй –
Едут дроги
во всю прыть,
могут ноги
отдавить.

А на дрогах сидит дед –
двести восемьдесят лет,
и везёт на ручках
маленького внучка.
Внучку этому идёт
только сто тридцатый год,
и у подбородка –
борода коротка.
В эту бороду его
не упрячешь ничего, –
кроме полки с книжками,
мышеловки с мышками,
столика со стуликами
и буфета с бубликами, –
больше ничего!..

А у деда борода –
как отсюда вон туда...
И оттуда через сюда,
и обратно вот сюда!
Если эту бороду
расстелить по городу,
то проехало б по ней:
сразу тысяча коней,
два будённовских полка,
двадцать два броневика,
тридцать семь автомоторов,
триста семьдесят саперов,
да стрелков четыре роты,
да дивизия пехоты,
да танкистов целый полк.
Вот какой бы вышел толк!
если эту бороду,
да расстелить по городу.
Ух!
1929
Глава 48- Велемир( Виктор) Владимирович Хлебников 1885-1922

 
Один из крупнейших деятелей русского авангарда.  Входил в число основоположников русского футуризма; реформатор поэтического языка, экспериментатор в области словотворчества. Велемир Хлебников был великим мастером поэтических метафор. Он сказал, например, что слоны кривляются, как горы во время землетрясений.
Хлебников не имел никаких имущественных связей с миром. Стихи писал на листках- прямо-таки высыпал на случайно подвернувшийся листок. Листы всовывались в мешок.  Маяковский приводит свидетельство о том, что, читая кому-либо стихи, Хлебников чаще всего не считал нужным даже дочитывать их до конца. Говорил: «Ну и так далее!» Сын математика, он занимался какой-то мистической смесью истории и математики- доказывал, например, что крупные события происходят каждые двести семнадцать лет.
Читать его стихи стоит большого труда- все спутано, в куче, в беспорядке. Внезапно появляется несравненная красота!
Походы мрачные пехот,
Копьем убийство короля
Послушны числам, как заход,
Дождь звезд и синие поля.
Года войны, ковры чуме
Сложил и вычел я в уме.
И уважение к числу
Растет, ручьи ведя к руслу.
Однажды, когда Дмитрий Петровский заболел в каком-то странствии, которое они совершали вдвоем, Хлебников вдруг встал, чтобы продолжить путь.
- Постой, а я?- спросил Петровский.-Я ведь могу тут умереть.
- Ну что ж, степь отпоет, -ответил Хлебников.
Степь отпела как раз его самого! Мы не знаем, где и как он умер, где похоронен.
В заключение, дам слово большому знатоку и ценителю литературы Роману Якобсону: «Был он, коротко говоря, наибольшим мировым поэтом нынешнего двадцатого века…»  Спорно, конечно, но заслуживает внимания.
Ты же, чей разум стекал…
Ты же, чей разум стекал,
Как седой водопад,
На пастушеский быт первой древности,
Кого числам внимал очарованный гад
И послушно плясал,
И покорно скакал
В кольцах ревности,
И змея плененного пляска и корчи,
И кольца, и свист, и шипение
Кого заставляли все зорче и зорче
Шиповники солнц понимать точно пение,
Кто череп, рожденный отцом,
Буравчиком надменно продырявил
И в скважину спокойно вставил
Душистую ветку Млечного Пути
В жемчужинах синей росы,
В чьем черепе, точно стакане,
Жила росистая ветка Млечного Пути –
О колос созвездий, где с небом на ты,
А звезды несут покорные дани –
Крылатый, лети!
Я, носящий весь земной шар
На мизинце правой руки,
Тебе говорю: Ты!
Так я кричу,
И на моем каменеющем крике
Ворон священный и дикий
Совьет гнездо, и вырастут ворона дети,
А на руке, протянутой к звездам,
Проползет улитка столетий.





Глава 49- Корнилов Борис Петрович 1907-1938

 

Борис Петрович Корнилов был русским советским поэтом (1907 - 1938). Он начал писать стихи уже в юном возрасте, а его первые публикации датируются 1923 годом. В 18 лет Корнилов переехал в Ленинград, где стал участником литературной группы "Смена", возглавляемой В.М. Саяновым. Стихи "нижегородского самородка" были признаны одними из самых талантливых среди молодых поэтов России, вызывая всеобщее восхищение. В 1928 году вышла его первая книга "Молодость".
В октябре 1936 года поэт был исключен из Союза советских писателей, в 1937 году арестован, через год — расстрелян. Девять сборников стихотворений Корнилова подверглись изъятию сразу же после ареста поэта в 1937 году, попав в так называемый «ленинградский» «Список книг, подлежащих изъятию из библиотек и книжных магазинов». При жизни поэта его творчество неоднократно вызывало цензурные претензии. Так, например, в «Бюллетене Главлита» за 1936 год указано: «В журнале „Новый мир“ (№ 1) сняты стихи Корнилова „Елка“, как упадочнические, исполненные пессимизма» .
В течение 20 лет, до реабилитации в 1957 году, ни одно произведение Бориса Корнилова не публиковалось, и самое имя его было под запретом.
В 1932 году Борисом Корниловым были написаны стихи «Нас утро встречает прохладой», на основе которых композитор Дмитрий Шостакович создал «Песню о встречном». Это стало началом яркой главы в истории советской массовой музыки. Даже после казни поэта в 1938 году, песня продолжала звучать по всей стране, став своеобразной эмблемой эпохи. Однако, уже без упоминания имени поэта, под другой подписью - "слова народные" . В 1945 году на международной конференции ООН «Песня о встречном» стала гимном Организации Объединенных Наций.
 Борис был супругом Ольги Бергольц (на момент ареста они были уже разведены), которую арестовали в 1938 году, когда она была беременной.
Приведу два стихотворения Бориса Корнилова: самое известное «Качка на Каспийском море» и последнее , написанное в тюрьме «Продолжение жизни».
Качка на Каспийском море
За кормою вода густая —
солона она, зелена,
неожиданно вырастая,
на дыбы поднялась она,
и, качаясь, идут валы
от Баку до Махачкалы.
Мы теперь не поём, не спорим,
мы водою увлечены —
ходят волны Каспийским морем
небывалой величины.
А потом —
затихают воды —
ночь каспийская,
мёртвая зыбь;
знаменуя красу природы,
звёзды высыпали
как сыпь;
от Махачкалы
до Баку
луны плавают на боку.
Я стою себе, успокоясь,
я насмешливо щурю глаз —
мне Каспийское море по пояс,
нипочём…
Уверяю вас.
Нас не так на земле качало, нас
мотало кругом во мгле —
качка в море берёт начало,
а бесчинствуют на земле.
Нас качало в казачьих седлах,
только стыла по жилам кровь,
мы любили девчонок подлых —
нас укачивала любовь.
Водка, что ли, ещё?
И водка —
спирт горячий,
зелёный, злой, —
нас качало в пирушках вот как —
с боку на бок
и с ног долой…
Только звёзды летят картечью,
говорят мне:
«Иди, усни…»
Дом, качаясь, идет навстречу,
сам качаешься, чёрт возьми…
Стынет соль
девятого пота
на протравленной коже спины,
и качает меня работа
лучше спирта
и лучше войны.
Что мне море?
Какое дело
мне до этой зелёной беды?
Соль тяжёлого, сбитого тела
солонее морской воды.
Что мне (спрашиваю я), если
наши зубы,
как пена, белы —
и качаются наши песни
от Баку
до Махачкалы.
1930 г.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНИ

Я однажды, ребята, замер.
Не от страха, поверьте. Нет.
Затолкнули в одну из камер,
Пошутили: — Мечтай, поэт!
В день допрошен и в ночь допрошен.
На висках леденеет пот.
Я не помню, где мною брошен
Легкомысленный анекдот.
Он звереет, прыщавый парень.
Должен я отвечать ему,
Почему печатал Бухарин
«Соловьиху» мою, почему?
Я ответил гадюке тихо: —
Что с тобою мне толковать?
Никогда по тебе «Соловьиха»
Не намерена тосковать.
Как прибился я к вам, чекистам?
Что позоришь бумаги лист?
Ох, как веет душком нечистым
От тебя, гражданин чекист!
Я плюю на твои наветы,
На помойную яму лжи.
Есть поэты, будут поэты,
Ты, паскуда, живи, дрожи!
Чуешь разницу между нами?
И бессмертное слово-медь
Над полями, над теремами
Будет песней моей греметь.
Кровь от пули последней, брызни
На поляну, берёзу, мхи…
Вот моё продолженье жизни —
Сочинённые мной стихи.
1938 г.
Пишут, что это стихотворение Бориса Корнилова передал матери поэта человек, сидевший с ним в одной камере, после своего освобождения.












Глава 50- Гуро Елена (Элеонора) Генриховна 1877-1913

   

Елена (Элеонора) Генриховна Гуро, (1877-1913) как и многие кубофутуристы, была профессиональной художницей. Дочь генерала, она в 1890 г. поступила в школу Общества поощрения художеств в Санкт-Петербурге и работала под началом известных художников-«мирискуссников» Л. Бакста и М. Добужинского. Гуро увлекалась также неоимпрессионизмом и была членом импрессионистской группы Н. Кульбина. Возможно, что это повлияло на литературную манеру Гуро, которую можно обозначить как лирический футуризм или «импрессионизм» (В. Ф. Марков).Дебютировала Гуро в 1905 г. рассказом «Ранняя весна» в «Сборнике молодых писателей», а ее первая книга, «Шарманка», была выпущена в 1909 г. Многие критики того времени отметили принципиальную чуждость Елены Гуро шумной и эксцентричной компании кубофутуристов. Так, Корней Чуковский писал: «Ее тема: светлая боль, радость увядания, умирания и нежность до восторженной муки. Ясно, здесь г. Крученых ни при чем. Гуро вся – осанна, молитва, – где же ей шиши и пощечины?»
Большинство иллюстраций к «Шарманке» было, в духе эстетики футуризма, выполнено самой Гуро. Однако книгу пронизывают символистские мотивы – в этом сказалось увлечение Елены Гуро поэзией А. Блока.
Вторая книга Гуро, «Осенний сон», вышла в 1912 г. Вяч. Иванов, высоко ценивший поэзию Гуро, писал о книге: «Тех, кому очень больно жить в наши дни, она, может быть, утешит. Если их внутреннему взгляду удастся уловить на этих почти разрозненных страничках легкую светлую тень...»

Елена Гуро скончалась от лейкимии в Финляндии в 1913 г. Сборник «Небесные верблюжата» (1914), вышедший посмертно, стал ее итоговой и наиболее совершенной книгой.

Скука
В черноте горячей листвы
бумажные шкалики.
В шарманке вертятся, гудят,
ревут валики.
Ярким огнем
горит рампа.
Над забытым столиком,
в саду,
фонарь или лампа.
Pierette шевелит
свой веер черный.
Конфетти шуршит
в аллейке сорной.
— Ах, маэстро паяц,
Вы безумны — фатально.
Отчего на меня,
на — меня?
Вы смотрите идеально?.
Отчего Вы теперь опять
покраснели,
что-то хотели сказать,
и не сумели?
Или Вам за меня,
за — меня? — Обидно?
Или, просто, Вам,
со мною стыдно?


Глава 51- Киршон Владимир Михайлович 1902-1938

 

Имя Владимира Киршона стало известно публике после выхода фильма «Ирония судьбы или с лёгким паром». Так как в нём прозвучала знаменитая песня, написанная этим драматургом, «Я спросил у ясеня». Если бы не это, то память о нём сохранилась бы только у узкого круга литераторов довоенного времени. Он родился 19 августа 1902. Детство провёл в Санкт-Петербурге. Окончив 6 классов, маленький Владимир сбежал из дома и поступил в партизанский отряд. С ними он оказался во Владикавказе. Когда белые пришли в Кисловодск – город, в который они переехали с семьёй, Киршон отправился в Ростов, затем в Харьков, а потом вновь вступил в ряды Красной Армии. В 18-летнем возрасте вступил в Российскую коммунистическую партию большевиков. Отучился в Коммунистическом институте имени Свердлова. Ещё во время учёбы начал писать агитационные тексты. О его имени заговорили в 1920-м. К тому времени он написал первые пьесы. Они не отличались особым талантом или гениальностью, но Киршон обладал удивительной способностью создать себе определённую репутацию. Он отлично чувствовал время и писал, затрагивая самые насущные вопросы.
Ему удавалось проникнуть в любые литературные общества и редакции. Он говорил о себе как о ком-то великом и тем самым убеждал в этом окружающих. Владимир умел продвигать свои творения и входить в доверие чиновникам. Коллеги говорили, что драматург убеждён в своей гениальности. Он сам воспевал себе почести и убеждал в этом всех вокруг. Киршон занял определённые позиции в литературе, но не благодаря своему творчеству, а только из-за пробивного характера. Владимиру даже удалось поставить свою пьесу на подмостках Бродвея. Работа под названием «Ржавчина» шла там с 1929 по 1930. В ней речь велась о новой экономической политике, принятой в 1921. И о том, как бывшие красные солдаты занимались торговлей и другими ремёслами. Это стало для них отказом от революционных идей.

Сам же Владимир после окончания института не поспешил устраиваться на работу. Он отправился в поездку по южной части страны, распространяя там агитацию. В Ростове-на-Дону он открыл Ассоциацию пролетарских писателей – первую подобную в стране. А в 1924 попал в комиссию по созданию Российской ассоциации пролетарских писателей.
Однажды Киршон побывал на приёме, где присутствовал и Иосиф Виссарионович. Литератор поинтересовался, понравилась ли вождю народа его пьеса, на которой он побывал недавно. Тот ответил, что даже не помнит, о чём там шла речь. Впоследствии драматург постоянно писал письма Сталину с жалобами на своих коллег. Среди недругов Киршона было много знаменитых фамилий – Булгаков, Есенин, Зощенко, Толстой, Бабель, Пришвин, Пастернак и другие. Он не стеснялся высмеивать их в своих статьях.
Каково же было удивление драматурга, что в 1937 его обвинили в троцкизме – противоположности коммунизма – и арестовали. Владимир 4 раза написал Сталину.
Он просил о помиловании и раскаивался. Но вождь ему не помог. Киршона приговорили к расстрелу за участие в контрреволюционной организации. Приговор привели в действие 28 июля 1938 г

. Я спросил у ясеня: «Где моя любимая?»–
Ясень не ответил мне, качая головой.
Я спросил у тополя: «Где моя любимая?» –
Тополь забросал меня осеннею листвой.


Я спросил у осени: «Где моя любимая?» –
Осень мне ответила проливным дождем.
У дождя я спрашивал: «Где моя любимая?» –
Долго дождик слёзы лил за моим окном.


Я спросил у месяца: «Где моя любимая?» –
Месяц скрылся в облаке – не ответил мне.
Я спросил у облака: «Где моя любимая?» –
Облако растаяло в небесной синеве…


Друг ты мой единственный, где моя любимая?
Ты скажи, где скрылась, знаешь, где она?
Друг ответил преданный, друг ответил искренний:
«Была тебе любимая, была тебе любимая,
Была тебе любимая, а стала мне жена!»


Я спросил у ясеня,
Я спросил у тополя,
Я спросил у осени...

Глава 52-Фатьянов Алексей Иванович 1919-1959
 
… 1955 год, Одесская киностудия. Режиссеры Марлен Хуциев и Феликс Миронер снимают фильм о любви передовика-сталевара Саши Савченко и молодой учительницы вечерней школы Татьяны Сергеевны. В сценарном плане – запись о том, что главный герой должен исполнить душевную лирическую песню. Даже мелодия для такой песни уже была, ее написал композитор Борис Мокроусов для спектакля «Макар Дубрава», поставленном в Театре Вахтангова. Но спектакль не состоялся и «прекрасная мелодия осталась бесхозной».
Кого пригласить для написания слов песни, у режиссеров фильма даже сомнений не возникло.
… Алексей Иванович Фатьянов всегда сердился, когда его называли «поэтом-песенником», даже единственный сборник стихов, который вышел при жизни поэта, носил говорящее название «Поёт гармонь». 
Но все же он был именно поэтом-песенником, настоящим, народным, состоявшимся. К моменту съемок «Весны на Заречной улице» песни на стихи Фатьянова прозвучали в  фильмах, без которых эти картины просто не состоялись бы. Вспомните:  «Мы, друзья, перелётные птицы» («Небесный тихоход»), «На крылечке вдвоем» и «Хвастать, милая, не стану» («Свадьба с приданым»), «Три года ты мне снилась» («Большая жизнь»). Песни на стихи поэта-фронтовика Фатьянова помогали на тяжелых военных дорогах; его «Соловьев», «На солнечной поляночке», «Давно мы дома не были», «Где ж ты, мой сад?», приникая к радиоприемникам, слушала вся страна.
Фатьянов тут же приступил к работе над стихами. Поскольку он был не только поэтом, но и артистом, играл на аккордеоне и фортепиано, прекрасно пел, каждый созданный им фрагмент будущей песни он исполнял друзьям для «обкатки».  Да и не требовалось никаких предварительных прослушиваний, автор видел, «что песня выходит у него необыкновенно хорошая».
Поэт считал для себя обязательным присутствие на съемках фильма, чтобы лучше прочувствовать сюжетную линию, вжиться в образ героя, для которого пишется песня. Оператор фильма Петр Тодоровский вспоминал о приезде Алексея Фатьянова в Одессу, когда тот долго беспокоился о том, что «всё в песне есть — и любовь, и дружба, а вот профессии нет», долго подбирал нужные слова и, наконец, нашел «ту заводскую проходную, что в люди вывела меня».
Полный текст стихотворения в фильм не вошел, и Фатьянов предложил его для публикации в ежегодник «День поэзии», получив отказ с редакторской формулировкой: «мартеновские печи, заводская проходная, комсомольский райком не слишком-то сочетаются с детскими воспоминаниями лирического героя и его мыслями о любви». По словам Марлена Хуцева, поэт до такой степени расстроился отповедью, что даже заплакал.
Через год фильм «Весна на Заречной улице» вышел на большие экраны и тут же стал лидером кинопроката – его посмотрело более тридцати миллионов человек. Одним из главных героев фильма стала песня-лейтмотив картины, признанная вскоре «неофициальным гимном сталеваров». И даже сегодня, на родине поэта в Вязниках, где проводится ежегодный Фатьяновский праздник, по его окончании всегда звучит песня «Когда весна придёт, не знаю», которую стоя поет весь многотысячный хор зрителей.
Поэт Александр Межиров на одном из своих авторских вечеров сказал об Алексее Ивановиче Фатьянове: «Он был поэт по милости Бога. У него совершенно свободный от слов стих». Разве такое возможно в поэзии? Но, когда мы слушаем образно-напевные тексты Фатьянова, то воспринимаем не слова, а знакомые, родные голоса, говорящие нам о том, что все будет хорошо, все получится. Нужно только верить…
Когда весна придет, не знаю
Когда весна придёт, не знаю.
Придут дожди… Сойдут снега…
Но ты мне, улица родная,
И в непогоду дорога.
Мне всё здесь близко, всё знакомо.
Всё в биографии моей:
Дверь комсомольского райкома,
Семья испытанных друзей.
На этой улице подростком
Гонял по крышам голубей
И здесь, на этом перекрёстке,
С любовью встретился своей.
Теперь и сам не рад, что встретил,
Что вся душа полна тобой…
Зачем, зачем на белом свете
Есть безответная любовь?
Когда на улице Заречной
В домах погашены огни,
Горят мартеновские печи,
И день и ночь горят они.
Я не хочу судьбу иную,
Мне ни за что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.
На свете много улиц славных,
Но не сменяю адрес я,
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя!



Глава 53-Сологуб (Тетерников) Федор Кузьмич 1863-1927
 
Фёдор Сологуб (Фёдор Кузьмич Тетерников, 1 марта 1863 года — 5 декабря 1927 года) — русский поэт, прозаик, публицист. Помимо литературного творчества, занимался переводами и вел педагогическую деятельность. В начале творческой деятельности публиковался под своим именем, причем в значительных объемах. Стихи Фёдора Сологуба — яркий образец русской декадентской мысли. Это квинтэссенция всего мрачного, депрессивного, ассоциирующегося с одиночеством и неприятием окружающего мира. Образы и герои стихов Сологуба смутны и загадочны, сами стихи наполнены мистицизмом. Один из ключевых мотивов творчества Сологуба связан с философией Шопенгауэра: жизнь как иллюзия, «злое томление», морок, нечто противоположное подлинному мирозданию, поэтому смерть — это избавление от иллюзорности бытия, её не стоит бояться, ибо человек и так мёртв по своей природе.
Чертовы качели
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.
Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.
Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —
Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах!
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше… ах!

Глава 54- Юз Алешковский (Иосиф Ефимович Алешковский) 1929-2022

 
Удивительно, как один человек смог стать и известным автором детских книг, и сценаристом фильмов, и поэтом-песенником блатных шлягеров. Юз Алешковских ломал любые стереотипы и творил так, как ему хотелось. Юз – это прозвище, которое прикрепилось к Иосифу Алешковскому еще в школе. Он рос хулиганистым и взбалмышным мальчишкой. Его даже из детского сада исключили за попытку “изучить анатомию” с одной из девочек. Хотя дома он был вполне послушным ребенком: помогал маме с хозяйством, увлекался естествознанием и литературой.
Из школы его тоже выгнали за хулиганство, в вуз дорога была закрыта. Прежде чем вместе с отцом-военнослужащим оказаться в Латвии и с началом Великой Отечественной войны отправиться в Омск в эвакуацию, он успел потрудиться на заводе. Первые рифмы рождались у Юза, когда он был подростком: ему очень нравилась соседка по парте в вечерней школе, ей он посвящал стихи. Правда никому их больше не показывал.
А позже романтичные настроения сменились тюремными. В 1947-ом Алешковского призвали в армию. Он попал в ВМФ. Там один из его друзей попытался угнать машину секретаря Приморского райкома и подрался с правоохранителями. Алешковский друзей не выдал и за “отказ сотрудничать со следствием” попал в лагеря на четыре года.
Там Юз написал свою первую песню: «Птицы не летали там, где мы шагали». Также в лагере Юз развлекал заключенных рассказами собственного сочинения — «тискал романы», зарабатывая себе дополнительный паек — хлеб или сахар.
Освободившись Алешковский всерьез задумался о том, чтобы поступить в Литинститут, но вскоре эту затею забросил. Вернулся в Москву, устроился на стройку и работал шофером. Параллельно с этим принялся оттачивать песенное мастерство. Поэт сочинял песни и выступал на подпольных концертах.

В 1959-м родилась «Песня о Сталине», больше известная среди граждан Советского Союза как «Товарищ Сталин, вы большой ученый…». В период хрущевской оттепели ее текст знал каждый, хотя и не обладая точной информацией об авторстве. Дополнительную путаницу вызвал и тот факт, что композицию включил в собственный репертуар Владимир Высоцкий, которому также нередко приписывали авторство.
«У каждой нормальной песни есть свой автор. Ни одна группа не может сложить единственной строчки, не то что целого текста. Как вы себе представляете рождение народной песни?» – возмущался Алешковский.
В 60-х он увлекся детскими рассказами и повестями. Из-под его пера вышли произведения: “Два билета на электричку”, «Кыш, Два портфеля и целая неделя» и «Черно-бурая лиса». Последние два стали основой для кинофильмов.
Кстати, в творческой биографии Алешковского есть несколько сценариев. Например, для фильмов “Вот моя деревня” и “Что с тобой происходит?”.
Постепенно писатель перешел к серьезной прозе. Выпустил повесть «Николай Николаевич», романы «Кенгуру», «Маскировка», «Рука» и «Карусель».
О песнях Юз не забывал. Но из-за них ему пришлось уехать – блатная лирика властям не нравилась. В эмиграции Алешковский получил гонорар за свою песню от французского шансонье Ива Монтана. Известный шансонье исполнял композицию Le Megot («Окурочек»), искренне считая, что она написана давно, и срок действия авторских прав истек. Гонорар от Монтана очень пригодился поэту в первые дни пребывания на Западе.
21 марта 2022 года стало известно, что Юз Алешковский умер. Причина смерти не была озвучена. Великий был человек, безгранично талантливый.

ПЕСНЯ О СТАЛИНЕ
На просторах родины чудесной,
Закаляясь в битвах и труде, 
Мы сложили радостную песню   
О великом друге и вожде.
    
Товарищ Сталин, Вы большой ученый,
В языкознаньи знаете Вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ — серый брянский волк.

За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке Вы.

В чужих грехах мы сходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе.
Мы верили Вам так, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы.
Я это все, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из искры разводили пламя,
Спасибо Вам, я греюсь у костра.

Вам тяжелей, Вы обо всех на свете
Заботитесь в ночной тоскливый час,
Шагаете в кремлевском кабинете,
Дымите трубкой, не смыкая глаз.

И мы нелегкий крест несем задаром
Морозом дымным и в тоске дождей,
Мы, как деревья, валимся на нары,
Не ведая бессонницы вождей.

Вчера мы хоронили двух марксистов,
Тела одели ярким кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,
Вам завещал последние слова,
Велел в евонном деле разобраться
И тихо вскрикнул: «Сталин — голова!»

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
И в кителе идете на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
А щепки во все стороны летят.

Живите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придется сдохнуть мне,
Я верю, будет чугуна и стали
На душу населения вполне.
1959









Глава 55- Баркова Анна Александровна 1901-1976
 
Анна Александровна Баркова (1901-1976)… Малоизвестная, но необыкновенно талантливая поэт и прозаик, прошедшая три лагерных срока в ГУЛАГЕ за свои мысли, чьё имя было надолго вычеркнуто из литературной жизни страны, свыше полувека назад в своей оригинальной и талантливой прозе пророчески "нарисовала" многое из того, что с нами случилось в последние десятилетия.
Евгений Евтушенко, составляя свою антологию «Строфы века», назвал Анну Баркову одной из лучших русских поэтесс ХХ столетия и сравнил с Ахматовой и Цветаевой. Баркову не сломили ни десятилетия сталинских лагерей, ни бараки и коммуналки, где она жила вызывающе свободно, соседствуя с совершенно далекими от нее людьми, перед которыми никогда не скрывала ни своей образованности, ни политических взглядов.
А ведь в далёкие двадцатые годы её поэтический дебют был блестящ! На заре своей юности девушка из провинциального Иваново-Вознесенска попалась на глаза наркома просвещения Луначарского, который в письме к Барковой прочил ей большое будущее. Её творчество высоко оценили Блок, Брюсов, Пастернак… Она достигла такого положения, о котором другие могли лишь мечтать. В 1922 году Баркова переезжает жить в Москву, становится личным секретарём Луначарского, который надеется “вылепить” из неё “великую пролетарскую поэтессу”. В том же году в Петрограде выходит первый и единственный прижизненный сборник стихов Барковой «Женщина». Но за кремлевской стеной Аня Баркова увидела двойную мораль большевитской власти, где «одно лицо — для посвященных, другое — для наивных масс…», и по таким правилам жить не захотела.
Три года она скиталась по чужим углам. Но её натура, характер и изначальная внутренняя сила до конца жизни не дали ей сломаться, и определили весь её творческий путь…

Анна раньше других поняла чёрную бездну власти с повсеместной практикой тотального предательства и доносительства, новое, ещё более худшее рабство взамен прежнего, сотворение новых кумиров, более жестоких и страшных, чем старые и вместо задуманного рая на земле строительство огромного всеобщего барака-тюрьмы, что нашло отражение в её стихах. И в этих же стихах оказалось напророчено всё страшное, что случилось с ней дальше… Одиночество, бездомность, более двадцати лет ГУЛАГа.
Мы были наивны. Мечтали

Ввести человечество в рай.

Благие найти скрижали,

Взобравшись на новый Синай...

А вместо этого:

С покорностью рабскою дружно

Мы вносим кровавый пай

Затем, чтоб построить ненужный

Железобетонный рай...
После отставки Луначарского, Баркова работает в газете «Правда». В декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна, не привыкшая говорить «да», если надо было сказать «нет», бросила неосторожную фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована и 31 декабря 1934 года осуждена Особым совещанием на 5 лет ГУЛАГа.
Показалось, что жизнь кончилась… И она пишет заявление на имя наркома Ягоды, где просит подвергнуть её высшей мере наказания, т.е. расстрелять… Нарком Ягода, дрогнув, накладывает на письме резолюцию: "Не засылайте далеко". Ее засылают в Карлаг – в Казахстан.

Днем они все подобны пороху,
А ночью тихи, как мыши.
Они прислушиваются к каждому шороху,
Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице… Боже! Кто это?
Звонок… К кому? Не ко мне ли?
А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!
А с совестью — канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,
Боже мой! Не за это ли?
С таким подозрительным — как это глупо!
Пил водку и ел котлеты!

.Утром встают. Под глазами отеки.
Но страх ушел вместе с ночью.
И песню свистят о стране широкой,
Где так вольно дышит… и прочее
Поразительно, но именно в лагере откроется перед ней мировое пространство истории. Здесь она расслышит голоса героев прошедших эпох, заставляющих поверить в неисчерпаемые возможности человеческого духа. Здесь она откроет в себе то, о чем раньше просто не догадывалась. Выдающимся русским поэтом Баркова становится не на «воле», а в ГУЛАГе...
Потом много будут писать о разнообразии лагерной поэзии Барковой. О ее поразительном психологизме в раскрытии людей, очутившихся за колючей проволокой. О символической многомерности ее образа России. О ее вещих поэтических прогнозах…
Русь
Лошадьми татарскими топтана,
И в разбойных приказах пытана,
И петровским калечена опытом,
И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками замуштрована,
И своими кругом обворована.
Тебя всеми крутило теченьями,
Сбило с толку чужими ученьями.

Ты к Европе лицом повернута,
На дыбы над бездною вздернута,
Ошарашена, огорошена,
В ту же самую бездну и сброшена.

И жива ты, живьем-живехонька,
И твердишь ты одно: «Тошнехонько!
Чую, кто-то рукою железною
Снова вздернет меня над бездною».
1954.
Из Карлага Баркова вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз — воркутинских, по той же 58-й статье.
Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений – это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Как дух наш горестный живуч,
А сердце жадное лукаво!
Поэзии звенящий ключ
Пробьётся в глубине канавы.

В каком-то нищенском краю
Цинги, болот, оград колючих
Люблю и о любви пою
Одну из песен самых лучших.
Освободившись в 1956 году Баркова приехала в Москву, но столица встретила её неприветливо. Ни прописки, ни крыши над головой… Анна Александровна вынуждена была принять приглашение своей сосидельницы Валентины Сапагиной и поселилась в Штеровке Ворошиловградской области.
Всего один год передышки, во время которой Баркова пишет прозу, проявляя потрясающая дальновидность. В повести «Как делается луна» Баркова представила сразу два будущих кремлёвских переворота: антихрущёвский заговор 1964 года и горбачёвскую перестройку 80-х.
Анна Александровна предостерегала современников, которые её не слушали: а подслушивали те, кому полагалось блюсти «идеологическую девственность» граждан. В письме к московской знакомой Баркова отправляет сатирический рассказ о Молотове. Герой рассказа – Молотов – грубоватый, резкий, беспощадный. В результате доноса Баркова в третий раз арестована…
Третий срок (1957-1965гг.) проходит не в таких тяжёлых условиях, как раньше. Времена «оттепели» ненадолго коснулись и мест заключения. Анна Александровна, по возрасту и болезням находилась не на общих работах. Баркова с её тяжёлым характером, злым языком, непримиримостью к чужой подлости многих раздражает.
Началом реабилитации Барковой послужило то, что в очередном томе «Известий АН СССР» были опубликованы письма Луначарского к Барковой. Московские друзья ухватились за этот факт, как за соломинку. И начались долгие хождения по инстанциям, обратились к Фадееву, Твардовскому. И уже в начале брежневской эпохи вырвали Анну Александровну из лагеря. В 1965 году она реабилитирована и направлена в инвалидный лагерь в Потьму Мордовской АССР. Только в 1967 году Анна Александровна смогла вернуться в столицу, получив комнату в центре Москвы на Суворовском бульваре, в котором, как в камере, постоянно горел свет. Комнатка в коммуналке, решетка на окне.
Наконец судьба подарила Анне Александровне несколько спокойных лет среди любимых книг, старых и новых друзей. В эти годы она непрерывно работала. Несколько раз предлагала свои стихи в разные московские журналы, но их нигде не принимали: «Нет оптимизма, нет жизнеутверждающего начала». Нигде ни строчки так и не появится в печати при жизни. А жить после третьего освобождения — еще десять лет.
Всю свою пенсию Баркова тратит на книги, оставляя немного на хлеб, масло, чай и сыр. Её привлекает в книгах то, что было свойственно ей самой – острота ума, наблюдательность, язвительность. Она любила философскую и историческую литературу. Но злой рок как будто тяготеет над бедной старухой. Сначала – болезнь горла – трудно глотать и, наконец, врачи сообщают, что у неё рак пищевода.
Умирала она долго и трудно. В больнице к ней относились удивительно, просто идеально, но с ней случилось то, что случалось со многими, кто побывал в тех местах, где побывала она. Один русский писатель сказал, что человек, побывавший там, если попадёт в больницу, не сможет выговорить слово «палата», а выговаривает «камера».
Анна Александровна слишком любила жизнь и, конечно, боялась смерти, но когда почувствовала конец, просила отпеть её в церкви… Боялась забвения. Сознание того, что страшный опыт её жизни, равно как и опыт тысяч других товарищей по судьбе, не в силах изменить окружающего страшило её больше всего…
Человек рождается и всякий раз стоит перед выбором… Баркова выбрала судьбу неизвестной поэтессы, но не желала быть забытой. Пройти по всем мукам ада, умирать и воскресать, так любить и так ненавидеть и при этом остаться не услышанной…? Она так и не узнала, что пройдут годы, и её стихи издадут, люди всё-таки прочтут их, сопереживая, узнают о её судьбе, и она останется в нашей памяти – она, и её пророчество в её последних завещательных стихах: «Превыше всего могущество духа и любви». Верная своим словам, тернистый свой земной путь Анна Александровна Баркова прошла достойно, не потеряв лица.
Загон для человеческой скотины.
Сюда вошёл — не торопись назад.
Здесь комнат нет. Убогие кабины.
На нарах бирки. На плечах — бушлат.

И воровская судорога встречи,
Случайной встречи, где-то там, в сенях.
Без слова, без любви. К чему здесь речи?
Осудит лишь скопец или монах.

На вахте есть кабина для свиданий,
С циничной шуткой ставят там кровать:
Здесь арестантке, бедному созданью,
Позволено с законным мужем спать.

Страна святого пафоса и стройки,
Возможно ли страшней и проще пасть —
Возможно ли на этой подлой койке
Растлить навек супружескую страсть!

Под хохот, улюлюканье и свисты,
По разрешенью злого подлеца…
Нет, лучше, лучше откровенный выстрел,
Так честно пробивающий сердца;.
1955.

Глава 56- Ширяев Андрей Владимирович 1962-2013

 
У нас все с ним разное: разное воспитание и разные вкусы. Но как только я взял в руки книгу его стихов я сразу понял, что имею дело с Мастером, обладающим умением завораживать своей поэтичностью, игрой метафор и неожиданными поворотами лирического сюжета, умением приблизиться к некой тайне.
 Причиной его решения уйти из жизни было то, что Ширяев болел тяжёлой формой диабета, перенёс два инфаркта и просто не хотел цепляться за земное существование. Обсуждение, имел ли он право поступить с собой так, велось после его смерти довольно бурно. Но самоубийства существовали во все эпохи и, видимо, будут существовать в будущем. Значит, и споры о них будут возобновляться снова и снова.
«Закончил книгу, оплатил счета, подготовил костюм. Оставил записку коронёрам , на испанском, чтоб не было лишних вопросов к тем, кто будет с ними говорить… Написал одно письмо, чтоб не мучить близких вопросами: почему. Попрощался с музой благодарным письмом, чтоб не осталось незаконченных разговоров. Застрелился в ванне, чтоб не доставить лишних хлопот и тем, кто будет потом приводить в порядок дом», — написала в фейсбуке подруга поэта. Неужели это не достойный уход из жизни? А как тогда иначе?
Выстрел ,прозвучавший в Эквадоре осиротил русскую поэзию.
Андрей Ширяев один из лучших русских поэтов конца ХХ и начала ХХ1 века. Я вкладываю в эту фразу все свое понимание поэзии и готов подписаться не только под каждым словом , но и под каждой буквой в этом утверждении.

Альбомный романс
Войди. Возьми меня губами,
неси, тоскливо и смешно,
как будто клетку с голубями
за полицейское окно,

где я, уставший горлопанить,
стрелять, кусаться, биться лбом,
тебя, беспомощная память,
с собою уложу в альбом,

разглажу временем, укрою
паучьим шёлком, покажу,
как тают кольца под корою
и сок стекает по ножу,

как тлеют в сумрачных архивах
глаза цветочниц и портних –
от удивительно красивых
до удивительно пустых,

как ищет звука пантомима,
и я, отмытый добела,
смотрю, как ты неумолимо
меня уводишь от стола,

от блюдца с крошками печенья,
от розы, вклеенной в тетрадь,
от женщин, ищущих прощенья,
но не умеющих прощать,

от слов и слёз, размывших берег,
от набегающих в проём
мужских невидимых истерик,
постыдных будущим враньём,

от легкомысленной виньетки,
от мух над рыбьей чешуёй,
от голубей, сидящих в клетке,
и от себя – почти чужой,

пустячной, вычурной, незваной –
в альбом, туда, где я и ты
для новых разочарований –
страницы новой пустоты.









Глава 57 – Шубин Павел Николаевич 1914-1951

 
Природа и судьба наделили его всем, чем могли, широко и щедро, – пишет Н. Сотников в статье «Автор гимна двух фронтов», опубликованной в журнале «Нева» (2004, №12), – он был очень красив, особенно в пору расцвета своего таланта – в военные годы, красив душевно – недаром самые разные люди озаряются добрыми улыбками, услышав его имя, он был очень талантлив, но по многим причинам полностью талант свой не реализовал и поэтому остался, хотя и на своем заслуженном почетном месте в сводном взводе поэтов-фронтовиков Великой Отечественной, однако все же не в первом ряду. Не стоит слишком большого внимания уделять магии чисел, и все-таки взор невольно остановится на двух датах: он родился в 1914 году, через сто лет после М. Ю. Лермонтова, в год начала Первой мировой войны, и умер в пушкинском возрасте, тридцатисемилетним. От острого сердечного приступа, на скамеечке в тихом московском переулке, от “разрыва сердца”, как говорили в минувшие времена. Запоздалое эхо войны, хотя и здоровьем он наделен от рождения был отменным».
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но, уж когда довелось, –
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось.

Пусть вместе с нами земля Ленинградская
Вспомнит былые дела,
Вспомнит, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала.

Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, бился на Волхове,
Не отступал ни на шаг.

Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробивался болотами,
Горло ломая врагу.

Будут в преданьях навеки прославлены,
Под пулеметной пургой
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.

Встанем и чокнемся кружками стоя мы,
Братство друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!










Глава 58- Коган Павел Давыдович 1918-1942
 
Павел Коган (1918-42) – автор слов «Бригантины» и поэт, не вернувшийся с войны. Его стихотворное наследие сохранилось благодаря любви и преданности родственников – отца, жены и дочери. При жизни публикаций стихов Когана не было, хотя признание – было. Оно воскресло в воспоминаниях современников, которым повезло пережить «сороковые роковые» и стать видными представителями литературы. Оно помогло заново вживить творчество ушедшего из жизни поэта в необратимый литературный процесс. «Разрыв-травой, травою-повиликой. Мы прорастем по горькой, по великой, По нашей кровью политой земле...»И не остановиться, поняв этот смысл, но и продолжить размышление о ценности публикации произведений поэта, мир которого был еще полон узнаваемых частиц из близких предшественников – не цитат и уж, конечно, не повторов, но животворящих прорастаний. Есенин и Маяковский, Багрицкий и Гумилев, Ахматова и …Демьян Бедный (!) – блики их образов играют во многих стихотворениях Когана, как камушки в весеннем ручье, легко переворачиваясь и перемешиваясь, помогая «ручью» заговорить своим голосом. А в других стихах вдруг прорезаются голоса из будущего! Вот, например: «Мы кончены. Мы понимаем сами, Потомки викингов, преемники пиратов: Честнейшие - мы были подлецами, Смелейшие - мы были ренегаты. Я понимаю всё. И я не спорю. Высокий век идет высоким трактом. Я говорю: "Да здравствует история!" - И головою падаю под трактор» - кто это написал? Пламенный комсомолец Павел Коган в 1936. Стихи Павла Когана поражают своей всесторонней открытостью, своей способностью продолжаться в современности.
Павел Коган обещал стать очень значительным советским поэтом, но 20 сентября 1942 года на сопке Сахарная Голова под Новороссийском Коган и возглавляемая им разведгруппа попали в перестрелку, в которой он был убит.

Бригантина
Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина подымает паруса...

Капитан, обветренный, как скалы,

Вышел в море, не дождавшись нас...

На прощанье подымай бокалы

Золотого терпкого вина.

Пьем за яростных, за непохожих,

За презревших грошевой уют.

Вьется по ветру веселый Роджер,

Люди Флинта песенку поют.

Так прощаемся мы с серебристою,

Самою заветною мечтой,

Флибустьеры и авантюристы

По крови, упругой и густой.

И в беде, и в радости, и в горе

Только чуточку прищурь глаза.

В флибустьерском дальнем море

Бригантина подымает паруса.

Вьется по ветру веселый Роджер,

Люди Флинта песенку поют,

И, звеня бокалами, мы тоже

Запеваем песенку свою.

Надоело говорить и спорить,

И любить усталые глаза...

В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина подымает паруса...



Глава 59- Смеляков Ярослав Васильевич 1913-1972

 
110 лет назад родился Смеляков Ярослав Васильевич, советский поэт и переводчик, литературный критик. Автор публицистических и критических статей; занимался переводами с украинского, белорусского и других языков. Член Правления СП СССР с 1967 г., Правления СП РСФСР с 1970 г. Председатель поэтической секции СП СССР.
Ярослав Смеляков родился 8 января 1913 г. в городе Луцке. Его отец работал на железной дороге. Детство Ярослава прошло в деревне, где он окончил начальную школу. Затем он учился в Москве, в школе-семилетке.
С 10 лет он начал писать стихи. Одиннадцатилетнего Ярослава мать послала к старшим детям в Москву для продолжения учёбы в семилетней школе, а вскоре и сама перебралась в столицу. Они жили в доме на Большой Молчановке, 31. В 1931 г. окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу.
«В стенах этой школы, помещавшейся в Сокольниках, все мы с упоением дышали комсомольской атмосферой начала пятилеток»,
- писал поэт в автобиографии «Несколько слов о себе». Работал в типографии. По настоянию друга, журналиста Всеволода Иорданского, принёс свои стихи в редакцию молодёжного журнала «Рост», но перепутал двери и попал в журнал «Октябрь», где был принят своим кумиром, поэтом Михаилом Светловым, который дал молодому поэту зелёную улицу. По иронии судьбы, в один из первых же рабочих дней в типографии ему доверили набирать собственные же стихи — сборник «Работа и любовь» (1932 г.).
В 1931 г. окончил полиграфическую фабрично-заводскую школу, где публиковал свои стихи в цеховой стенгазете, писал обозрения для агитбригады. В это же время занимался в литературных кружках при «Комсомольской правде» и «Огоньке», был замечен Светловым и Багрицким.

Первая книжка стихов Смелякова вышла в 1932 г. под названием «Работа и любовь». Затем был сборник «Стихи». В них поэт воспевал новый быт и ударный труд, посвящая свои произведения главным образом заводской молодежи. Его стих отличался свободным использованием разговорных ритмов и интонаций, своеобразным сочетанием лирики и юмора, романтической приподнятостью.
В 1934 г. он был репрессирован. В годы террора два близких друга Я. В. Смелякова - поэты Павел Васильев и Борис Корнилов  были расстреляны. Смеляков вышел на свободу в 1937 г. Во время Второй мировой войны воевал на Северном и Карельском фронтах, попал в плен к финнам. После освобождения из плена в 1945 г. Смеляков опять был репрессирован и попал под Сталиногорск (ныне г. Новомосковск Тульской области) в проверочно-фильтрационный спецлагерь № 283 (ПФЛ № 283), где провел несколько лет, после освобождения въезд в Москву ему был запрещен. Работал в многотиражке на подмосковной угольной шахте.

Срок отбывал в лагерном отделении № 22 ПФЛ № 283 при шахте № 19 треста «Красноармейскуголь». Шахта находилась между современными городами Донской и Северо-Задонск (с 2005 года микрорайон г. Донского). На шахте работал банщиком, затем учётчиком. Усилиями журналистов П. В. Поддубного и С. Я. Позднякова поэт был освобождён и работал ответственным секретарём газеты «Сталиногорская правда», руководил литературным объединением при ней. Вместе с ним в лагере находился брат Александра Твардовского, Иван. После лагеря Смелякову въезд в Москву был запрещён. В Москву ездил украдкой, ни в коем случае не ночевал. Благодаря Константину Симонову, замолвившему слово за Смелякова, ему удалось вновь вернуться к писательской деятельности. В 1948 году вышла книга «Кремлёвские ели». В 1951 по доносу двух поэтов вновь арестован и отправлен в заполярную Инту. Просидел Смеляков до 1955 года, возвратившись домой по амнистии, ещё не реабилитированный. Реабилитирован в 1956 году.
В стихах использовал разговорные ритмы и интонации, прибегал к своеобразному сочетанию лирики и юмора. В сборниках послевоенных лет («Кремлёвские ели», 1948; «Избранные стихи», 1957) и поэме «Строгая любовь» (1956), посвящённой молодёжи 1920-х годов присутствует тяготение к простоте и ясности стиха, монументальности изображения и социально-историческому осмыслению жизни. Поэма, частично написанная ещё в лагере, получила широкое признание. В произведениях позднего периода эти тенденции получили наиболее полное развитие. Одной из главных тем стала тема преемственности поколений, комсомольских традиций: сборники «Разговор о главном» (1959), «День России» (1967); «Товарищ Комсомол» (1968), «Декабрь» (1970), поэма о комсомоле «Молодые люди» (1968) и другие. Посмертно изданы «Моё поколение» (1973) и «Служба времени» (1975). Среди наиболее известных произведений - «Если я заболею...», «Хорошая девочка Лида» , «Кладбище паровозов», «Любка», «Милые красавицы России».
Всего Смеляков написал 112 произведений. Писал публицистические и критические статьи; занимался переводами, выступал на радио, в телевизионных передачах, гораздо больше других советских литераторов ездил по стране, бывал в зарубежных командировках, встречался с молодыми поэтами России и других республик.
Ярослав Смеляков умер 27 ноября 1972 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Если я заболею, к врачам обращаться не стану
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану,
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я ходил напролом.
Я не слыл недотрогой.
Если ранят меня в справедливых боях,
забинтуйте мне голову
горной дорогой
и укройте меня
одеялом
в осенних цветах.
Порошков или капель — не надо.
Пусть в стакане сияют лучи.
Жаркий ветер пустынь, серебро водопада —
Вот чем стоит лечить.
От морей и от гор
так и веет веками,
как посмотришь, почувствуешь:
вечно живем.
Не облатками белыми
путь мой усеян, а облаками.
Не больничным от вас ухожу коридором,
а Млечным Путем.
Глава 60-  Шаламов Варлам Тихонович  1907-1982
 
Русский советский прозаик и поэт, наиболее известный как автор цикла рассказов и очерков «Колымские рассказы», повествующего о жизни заключённых советских исправительно-трудовых лагерей в 1930—1950-е годы.
…Не всякая птица долетит до середины Днепра. Так и с Шаламовым - не всякий сможет дочитать его до конца.
Я прочел его в годы Перестройки. Нудил себя, но читал… Удивлялялся, что он - сын священника - не верил в Бога... И вообще - удивлялся.
Слишком все натуралистично? Такое ведь невозможно? Между тем, сам Шаламов (справедливо!) считал, что он писал про лагерную жизнь не более, чем Экзюпери о небе.
Вспомним.
Сегодня будет говорить только он, свидетель и обличитель. Цитаты.
***

Что я видел и понял в лагере

1. Чрезвычайную хрупкость человеческой культуры, цивилизации.

2. Человек становился зверем через три недели — при тяжелой работе, холоде, голоде и побоях.

3. Понял, что дружба, товарищество никогда не зарождается в трудных, по-настоящему трудных — со ставкой жизни — условиях. Дружба зарождается в условиях трудных, но возможных (в больнице, а не в забое).

4. Человек позднее всего хранит чувство злобы. Мяса на голодном человеке хватает только на злобу — к остальному он равнодушен.

5. Понял разницу между тюрьмой, укрепляющей характер, и лагерем, растлевающим человеческую душу.

6. Понял, что сталинские «победы» были одержаны потому, что он убивал невинных людей — организация, в десять раз меньшая по численности, но организация смела бы Сталина в два дня.

7. Человек стал человеком потому, что он физически крепче, цепче любого животного — никакая лошадь не выдерживает работы на Крайнем Севере.

8. Увидел, что единственная группа людей, которая держалась хоть чуть-чуть по-человечески в голоде и надругательствах, — это религиозники — сектанты — почти все и большая часть попов.

9. Легче всего, первыми разлагаются партийные работники, военные.

10. Увидел, каким веским аргументом для интеллигента бывает обыкновенная плюха.

11. Побои как аргумент почти неотразимы (метод № 3).

16. Понял, что можно жить злобой.

17. Понял, что можно жить равнодушием.

18. Понял, почему человек живет не надеждами — надежд никаких не бывает, не волей — какая там воля, а инстинктом, чувством самосохранения — тем же началом, что и дерево, камень, животное.

19. Горжусь, что решил в самом начале, еще в 1937 году, что никогда не буду бригадиром, если моя воля может привести к смерти другого человека — если моя воля должна служить начальству, угнетая других людей — таких же арестантов, как я.

20. И физические и духовные силы мои оказались крепче, чем я думал, — в этой великой пробе, и я горжусь, что никого не продал, никого не послал на смерть, на срок, ни на кого не написал доноса.

21. Горжусь, что ни одного заявления до 1955 года не писал (в 1955 г. Шаламов написал заявление на реабилитацию).

23. Видел, что женщины порядочнее, самоотверженнее мужчин — на Колыме нет случаев, чтобы муж приехал за женой. А жены приезжали, многие (Фаина Рабинович, жена Кривошея)

30. Неудержимую склонность русского человека к доносу, к жалобе.

31. Узнал, что мир надо делить не на хороших и плохих людей, а на трусов и не трусов. 95% трусов при слабой угрозе способны на всякие подлости, смертельные подлости.

33. В каждой области были свои лагеря, на каждой стройке. Миллионы, десятки миллионов заключенных.

36. Научился «планировать» жизнь на день вперед, не больше.

37. Понял, что воры — не люди.

42. Последние в рядах, которых все ненавидят — и конвоиры, и товарищи, — отстающих, больных, слабых, тех, которые не могут бежать на морозе.

44. Что перейти из состояния заключенного в состояние вольного очень трудно, почти невозможно без длительной амортизации.

45. Что писатель должен быть иностранцем — в вопросах, которые он описывает, а если он будет хорошо знать материал — он будет писать так, что его никто не поймет.

Поэту
В моём, ещё недавнем прошлом,
На солнце камни раскаля,
Босые, пыльные подошвы
Палила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,
Что ногти с мясом вырвал мне,
Рукой обламывал я слёзы,
И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитых
Искал избитых правоту,
Там самый день был средством пыток,
Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,
Седые потные виски,
Моя солёная рубаха
Легко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.
Казался чудом из чудес
Листок простой бумаги писчей,
С небес слетевший в тёмный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,
Мочил отросшие усы.
Я жил не месяцем, не годом,
Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье,
Что до сих пор ещё живой,
Я повторял стихотворенья
И снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы,
Их почитал живой водой,
И образком, хранящим в битве,
И путеводною звездой.

Они единственною связью
С иною жизнью были там,
Где мир душил житейской грязью
И смерть ходила по пятам.

И средь магического хода
Сравнений, образов и слов
Взыскующая нас природа
Кричала изо всех углов,

Что, отродясь не быв жестокой,
Успокоенью моему
Она ещё назначит сроки,
Когда всю правду я пойму.

И я хвалил себя за память,
Что пронесла через года
Сквозь жгучий камень, вьюги заметь
И власть всевидящего льда

Твоё спасительное слово,
Простор душевной чистоты,
Где строчка каждая – основа,
Опора жизни и мечты.

Вот потому-то средь притворства
И растлевающего зла
И сердце всё ещё не чёрство,
И кровь моя ещё тепла.









Глава 61- Мариенгоф Анатолий Борисович 1897-1962

 
126 лет назад в Нижнем Новгороде родился поэт, чья судьба оказалась на удивление обыкновенной - и потому очень нетипичной для большого русского поэта XX века.
Про Анатолия Борисовича Мариенгофа нельзя сказать, что он остался в истории литературы исключительно благодаря своей краткой, но теснейшей дружбе с Есениным и связанными с ней "имажинистическими" выходками. Стихи Мариенгофа, безусловно, бывают самостоятельны и интересны. И запоминаются порой с первого прочтения:
Полдень мягкий, как Л.
Улица коричневая, как сарт.
Сегодня апрель.
А вчера еще был март.
Апрель!
Вынул из карманов руки
И правую на набалдашнике
Тросточки приспособил.
Апрель!
Сегодня даже собачники
Любуются, как около суки
Увивается рыжий кобель.

Жизнь оказалась недолгой по обычным человеческим меркам, всего 64 года. Но это очень долго для поэта, которого ставили на одну планку с Есениным.
Анатолий Мариенгоф на этой планке не удержался. И сейчас его вспоминают преимущественно в контексте Есенина .Искусство - страшно жестокая вещь.
И символично, что вырваться за пределы этого "контекста" он смог не со стихами и не с лукавой как бы мемуаристикой о поэзии, а как раз с отчаянно, на разрыв, жестокой прозой - тем самым романом "Циники", за который его пропесочивали
А ну вас, братцы, к чёрту в зубы...
А ну вас, братцы, к чёрту в зубы!
Не почитаю старину.
До дней последних юность будет люба
Со всею прытью к дружбе и вину.

Кто из певцов не ночевал в канаве,
О славе не мечтал в обнимку с фонарём!
Живём без мудрости лукавой,
Влюбившись по уши, поём.

Горят сердца, когда родному краю
Железо шлёт суровый враг.
Поэтам вольность молодая
Дороже всех житейских благ.








Глава 62- Светлов Михаил Аркадьевич (Мотл Аронович  Шейкман)1903-1964

 
Михаил Светлов, отметивший в прошлом году 120 лет со дня рождения, был поэтом от первого до последнего вздоха: искрометным, ярким и живым, навсегда оставшимся молодым. Светлов, кажется, получал огромное удовольствие от сочинения анекдотов о своей жизни, поэтому рассказывать о нем легко и нескучно. Родившись в бедной еврейской семье в Днепропетровске 17 июня 1903 года, мальчик поразительно рано пристрастился к чтению. И вот как это было: отец будущего поэта Аркадий Шейнкман принес домой целый мешок классической литературы, чтобы мать Миши… продавала в них свои знаменитые на весь город жареные семечки. Но не тут-то было! Мальчик принялся глотать не семечки, а книги, уговорив мать не трогать их, пока он не прочитает. Но тихая, бедноватая жизнь в сонной украинской глуши не могла длиться вечно. В яркие, гремящие залпами орудий, но романтичные годы юности Светлов, не умевший никакому делу отдаться "наполовину", работал в комсомольских изданиях, прошел фронты Гражданской войны, успел поучиться в МГУ, и с упорством и трудолюбием продолжал писать стихи, бойкие, дышащие силой молодого человека, чей взгляд обращен в будущее.
В 1926 году Светлов видит в одном из переулочков Тверской улицы в Москве вывеску гостиницы "Гренада" и буквально за считанные минуты сочиняет текст своего главного произведения. Романтичная баллада-мечта о далеких землях сделала молодого поэта знаменитым на всю страну. Маяковский читал "Гренаду" наизусть, а Марина Цветаева писала Борису Пастернаку: "Передай Светлову, что его Гренада - мой любимый - чуть не сказала: мой лучший - стих за все эти годы".О Светлове есть масса курьезных историй, и одна из центральных тем таких рассказов - поразительная трудоспособность поэта, молниеносно сочинявшего лучшие свои стихотворения. Так, в 1935 году к Светлову в гости заглянул режиссер Семен Тимошенко, отчего-то жутко уставший. Он попросил Светлова написать для кинофильма "Три товарища" песню, в которой бы обязательно фигурировал город Каховка и молодая девушка, а сам отправился вздремнуть. Уже через 40 минут Светлов пришел расталкивать друга. Тот удивился: как можно за каких-то 40 минут написать песню? На что Светлов, знавший те южные места своего детства и юности "наизусть" в свойственной ему полушутливой манере ответил: "Ты плохо считаешь. Прошло сорок минут плюс моя жизнь".
В годы второй в своей жизни войны, Великой Отечественной, Светлов работал корреспондентом газеты "Красная звезда", в газете Первой ударной армии Северо-Западного фронта. После войны поэта, которому повезло уцелеть в 30-ые годы, ждала удушающая негласная опала, приходилось заниматься художественными переводами, а стихи писать в стол. Только в 60-ые годы, незадолго до смерти, к Светлову вернулось признание, а томики его новых стихов вновь запестрели на библиотечных полках.
До самых последних дней Светлов как будто не старел, оставался в самой гуще молодежной жизни, этому же посвящены и его знаменитые строки:
Молодежь! Ты мое начальство -
Уважаю тебя и боюсь.
Продолжаю с тобою встречаться,
Опасаюсь, что разлучусь.
Но разлучить Светлова с молодежью не смогла даже смерть поэта в 1964 году, ведь теперь его имя носит Центральная молодежная библиотека в Москве.
Гренада
Мы мчались в боях
И «Яблочко»-песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.

Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И Харьков, ответь:
Давно ль по-испански
Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Он медлит с ответом,
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.

Но «Яблочко»-песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Грена…»

Да. В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко»-песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…


Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить,
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!


Глава 63- Друнина Юлия Владимировна 1924-1961

 
В своей жизни эта удивительная женщина многое пережила и из всех жизненных передряг выходила со стойкостью и мужеством, совершенно не свойственных женщине. За ее плечами была война, но в мирное время она выжить не сумела и не смогла принять того, что огромная страна распадается на части.
Она родилась в начале мая 1924 года, в Москве. Отец Юлии преподавал в школе историю, а мама работала библиотекарем. Поэтому девочке с самого детства прививали любовь к литературе. Первое стихотворение Юлия Друнина написала ещё в школе, а уже в конце 30-х годов она заняла первое место в поэтическом конкурсе. Стихи юной поэтессы напечатали в местной газете и даже передавали по радио. За день до начала войны Юлия, вместе со своими одноклассниками, гуляла по столице, отмечая свой выпускной. Только утром она узнала, как и миллионы советских людей, что началась война.. Юлии было 17 лет и вначале она принимала участие в строительстве оборонительных сооружений, а потом поступила на курсы медсестер. Окончив курсы вступила в добровольческую санитарную дружину. Родители были против, чтобы их дочь шла на фронт, но она вопреки их воле стала санитаркой в пехотном подразделении.
Так случилось, что именно на фронте Юлия встретила свою первую любовь. В будущем она никогда не говорила о том, как его звали, а в своих стихах того периода скромно называла его «Комбат». Любовь была не долгой. Командир батальона погиб в тяжелых боях на подступах к Москве, а сама Юлий попала в окружении. После долгих мытарств по окрестным лесам ей, вместе с несколькими бойцами, удалось вырваться из окружения и вернуться в Москву. После этого вся их семя была эвакуирована в Сибирь. Она вновь хотела вернуться на фронт, но состояние здоровья отца было критическим. В самом начале войны он пережил первый инсульт, а после второго, в 1942 году, уже восстановиться не смог. После похорон Юлия Друнина снова отправилась на фронт.
«Подстриженная под мальчишку, была похожа я на всех», – писала поэтесса о том времени. И правда, таких как Юлия, на фронтах было очень много. Девушки-санитарки не только выносили с поля боя раненых, но и сами в нужный момент могли заменить павших солдат. Одна из близких подруг Юлии, Зинаида Самсонова вынесла с поля боя 50 раненых и при этом лично уничтожила 10 фрицев. В одном из сражений она погибла. И Юлия, в память о подруге посвятила ей стихотворение «Зинка». Это произведение стало самым известным из ее военных стихотворений. Первое свое ранение Юлия Друнина получила в 1943 году и оно едва не стало фатальным - вражеская пуля прошла всего в 5 мм. от сонной артерии. В следующем году она получила тяжелую контузию и по здоровью была комиссована.
Юлия Друнина стала ходить на лекции в Литературном институте. Именно тут она встретила своего будущего супруга, Николая Старшинова. Вот что он вспоминал много лет спустя:
«Мы встретились в конце 1944 года в Литературном институте. После лекций я пошел ее провожать. Она, только что демобилизованный батальонный санинструктор, ходила в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке и шинели. Ничего другого у нее не было. Мы были студентами второго курса, когда у нас родилась дочь Лена. Ютились в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь. В быту Юля была, как, впрочем, и многие поэтессы, довольно неорганизованной. Хозяйством заниматься не любила. По редакциям не ходила, даже не знала, где многие из них находятся, и кто в них заведует поэзией».
Когда закончилась война, то о Юлии Друниной стали говорить, как об одной из самых молодых талантливых поэтов военного времени. Популярный советский журнал «Знамя» в 1945 году опубликовал ее несколько стихов, а уже спустя 3 года вышел ее первый сборник, «В солдатской шинели». В общей сложности Юлия Друнина выпустила несколько поэтических сборников, несколько ее стихов вошли в школьную программу, а композитор Александра Пахмутова на ее стихи написала песни: «Походная кавалерийская» и «Ты – рядом».
В конце 1960 года Юлия Друнина развелась с Николаем Старшиновым. Дело в том, что уже несколько лет ее сердце занимал другой мужчина. Это был режиссер и телеведущий Александр Кеплер. Судьба их свела в 1954 года. На тот момент ей не было ещё и 30, ему – почти 50. После того как они вступили в брак, то прожили до 1979 года, до того момента как Каплер умер от тяжелого онкологического заболевания. После смерти любимого супруга поэтесса потеряла всякие ориентиры и смысл в жизни. В конце 80-х годов она состояла в обществе фронтовиков, боролась за их права, была избрана депутатом Верховного Совета СССР. Но разочарование от депутатской деятельности пришло очень быстро. А когда великая страна стала распадаться, то она это восприняла, как и миллионы советских людей, как личную трагедию. Это был полный крах всех идеалов людей ее поколения, тех кто прошел через страшную войну.
В августе 1991 года Юлия Друнина была среди защитников Белого дома… Прошло три месяца, поэтесса ушла в свой гараж, выпила снотворное и завела свой старенький автомобиль… Вот что написала поэтесса всего за день до этого: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно только имея крепкий личный тыл… Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, не верующая. Но если Бог есть, он поймет меня. 20.11.91».
В ее последнем стихотворении были такие строчки:
«Как летит под откос Россия, не могу, не хочу смотреть».

Зинка
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше.
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы.-
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
— Знаешь, Зинка, я против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Где-то, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!


Глава 64- Шенгели Георгий Аркадьевич 1894-1956
 
Были хорошие известные поэты, которые ныне совсем неизвестны. Этот парадокс никак не объяснить, как и талант этих «потерянных, но вновь найденных» поэтов.
Одним из таких поэтов был Георгий Шенгели (1894-1956). Его стихи не оставят вас равнодушными.О его жизни и творчестве современный читатель знает мало, поэтому я кратко расскажу о нем, а потом о его лучших произведениях. Возможно, эта статья станет для вас «билетом» в загадочную поэзию Шенгели.
Георгий Шенгели – не только поэт, но и переводчик, ученый - стиховед. Он появился в русской поэзии в самом рассвете "Серебряного века". По воспоминаниям современников, это был человек высокой культуры и эрудиции. Он подарил русским читателям произведения Верлена, Вольтера, Гюго, Верхарна, Байрона, Мопассана, выполнив виртуозный перевод. Это далеко не все его труды, перечислять их долго. Помимо переводов, поэт занимался исследовательской работой и стал профессором, у которого немало научных трудов. Он был лауреатом Сталинской премии по теории стихосложения. Поэт родился 20 апреля (2 мая) 1894 года в городе Темрюк, Краснодарского края, в семье адвоката. Вскоре переехал в город Керчь. Его становление прошло в городе, который омывается двумя морями – Азовским и Чёрным. Там в 1914 году в рамках гастролей побывали В. Маяковский, И. Северянин и другие известные поэты. Шенгели удалось прочесть для них свою первую лекцию «О символизме и футуризме» и стихи.
Летом этого же года он поступил на юридический факультет в Москве. Потом перевелся в Харьков, выпустил сборники стихов – «Лебеди закатные» и «Зеркала потускневшие». В 1916 году вышел сборник «Гонг». Тогда же молодой Георгий Шенгели получил приглашение от Игоря Северянина отправиться на гастроли по югу России. Георгий Шенгели вызывал у публики восторг, его не отпускали со сцены.Позднее Игорь Северянин даже написал стихотворение «Георгию Шенгели», в котором описывал выступления поэта. Шенгели брал уроки мастерства у М. Волошина, В. Брюсова и, конечно, у И. Северянина. Постепенно он находил их одобрение. При этом он был как бы вне поэтических направлений.
Первой женой поэта стала Юлия Дыбская. Она была его двоюродной сестрой.
В 1918 году выходят 7 и 8 сборники стихов «Еврейские поэмы» и «Раковина». Всего ему удалось издать 17 книг своих стихотворений, но большинство ценителей литературы не читали даже одной из этого множества.
Поэт принял Октябрьскую революцию. В Севастополе стал комиссаром искусств. В 1922 году поэт переехал в Москву. Познакомился с поэтессой Ниной Манухиной, которая через два года стала его второй женой.
С 1925 года и на протяжении двух лет занимал пост председателя Всероссийского союза поэтов. В начале 30-х годов стал редактором отдела литературы народов СССР в Гослитиздате.
Потом началась война. В 1941 году он находился в Москве, со следующего года до 1944 года жил во Фрунзе и Ашхабаде в эвакуации. Умер поэт в 1956 году, похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.
Квадратный стол прикрыт бумагой...
Квадратный стол прикрыт бумагой,
На ней — чернильное пятно.
И веет предвечерней влагой
В полуоткрытое окно.
Стакан топазового чая,
Дымок сигары золотой,
И журавлей витая стая
Над успокоенной рекой.
Бесстрастная стучит машинка,
Равняя стройные слова.
А в поле каждая былинка
Неувядаемо жива.
И вечер я приемлю в душу,
Безвыходно его люблю.
Так люб и океан — на сушу
Закинутому кораблю.


Глава 65- Межиров Александр Петрович 1923-2009

 
Он из того поколения родившихся в 1923 году, которое было выбито войной почти полностью. Призванный в 18 лет, попал в десант, воевал под Ленинградом, страшные бои в попытках прорвать блокаду, синявинские болота – всё это привело к седине в 20 лет.
Война осталась навсегда в его стихах. Самое известное, вошедшее во все хрестоматии стихотворение «Коммунисты, вперёд!» читалось со всех сцен в красные дни календаря, оно действительно написано «кровью сердца», и это не славословие партии, это память о подлинных героях:

И без кожуха

Из сталинградских квартир

Бил «максим»,

И Родимцев ощупывал лед.

И тогда еле слышно сказал командир:

— Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!

А написанное в 1956 г. стихотворение «Мы под Колпином скопом стоим, Артиллерия бьёт по своим…» долго ходило, от руки переписываемое, прежде чем было опубликовано.
И потрясающий вскрик души о тех, кто был рядом, жил, любил, но кого уже не будет никогда:
Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души, и тела
Война проклятая попрала.
И были книги, издания, известность. Государственная премия, дача в Переделкине, квартира в центре Москвы...
А потом в 1988 г. будет роковая случайность и страшная трагедия: поэт Межиров и актёр Гребенщиков были приглашены в ВТО на чествование пятидесятилетия Владимира Высоцкого. Разошлись после застолья поздно, актёр пошёл пешком, поэт уехал на своей машине. А потом актёр был сбит поэтом...
Александр Петрович разослал друзьям крик души: «Восемь месяцев назад прямо под колёса машины, которой я управлял, шагнул человек, находившийся в состоянии тяжёлого алкогольного опьянения. Через три месяца он умер. Я даже не видел его на проезжей части. Через долю мгновения после наезда у меня начался шок, беспамятство, длившееся пять суток. Мог ли я оказать помощь пострадавшему? Восемь месяцев меня истязают грязными слухами...»
А слухи появились: оттащил тело в кювет – забросал снежком – пытался бежать, да вот какая-то бабушка запомнила номер машины...
Кто-то поддерживал, кто-то обрушился с гневом, кто-то призывал разобраться, а он доставал лекарства, передавал семье деньги – что ещё сделать?
Осудить поэта, написавшего «Коммунисты, вперёд!» не решились, дело замяли.
Трудно удивиться, что дочь уговорила отца уехать на ПМЖ в Штаты, на прощание он сказал, что очень боится, что скоро начнутся погромы.
В Америке с 1992 г. преподавал, читал курс русской литературы в Портлендском университете, прожил в покое до самой своей кончины в 2009 году.
Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.

Мы недаром присягу давали.
За собою мосты подрывали,-
Из окопов никто не уйдет.
Недолет. Перелет. Недолет.

Мы под Колпиным скопом лежим
И дрожим, прокопченные дымом.
Надо все-таки бить по чужим,
А она — по своим, по родимым.

Нас комбаты утешить хотят,
Нас, десантников, армия любит…
По своим артиллерия лупит,-
Лес не рубят, а щепки летят.







Глава 66- Бенедикт  Константинович (Нахманович) Лившиц 1886-1938
 
Если собрать воедино все отзывы современников о Бенедикте Лившице, то получится портрет не более понятный, чем тот, который сделал Владимир Бурлюк маслом в 1911 году.
На этом полотне - поэт, переводчик и мемуарист изображен в виде кубических фигур, а вместо глаз два скошенных влево черных треугольника.
Это и не удивительно. Поисками самого себе в поэзии, жизни, слове Бенедикт Лившиц занимался всю свою жизнь, вплоть до того зловещего момента, когда ему на помощь не пришла советская власть, определив в 1937 году более приемлемую для всякого творческого человека форму существования – небытие. И не то, что бы Лившиц, словно Марсий из первого сборника стихов «Флейта Марсия», вышедшего в 1911 году, дерзнул сделать вызов Аполлону. Но когда на горизонте возникало нечто непонятное и непонятое, к тому же бывший Георгиевский кавалер, советская власть особо не церемонилась.
Лифшица постигла участь Мандельштама, чья судьба и творчество во многом симметричны и созвучны (со многими оговорками) судьбе Лившица.
И тот, и другой вышли из «иудейского хаоса», отец Лившица был состоятельным негоциантом-евреем, оба отдали дань революционному брожению, оба не окончили университета (правда, позднее Лившиц, перейдя на юридический факультет из Одесского в Киевский университет, все же получил аттестат об окончании), оба поэта переболели символизмом в лице Брюсова и покрестились.
Видимо, не случайно их пути пересеклись в 1913 году, когда Лившиц, разуверившись в футуристах, которые хотели выбросить его любимого Пушкина с корабля современности, а он уже в шесть лет знал наизусть «Полтаву», примкнул на недолгое время к акмеистам.
В своей знаменитой автобиографической книге «Полутороглазый стрелец» (как тут не вспомнить «Шум времени» Мандельштама) он потом напишет: «разрежение речевой массы, приведшее будетлян к созданию «заумного» языка, вызвало во мне желание оперировать словом, концентрированным до последних пределов».
Не без влияния поэтики Мандельштама появилась его третья поэтическая книга «Болотная медуза», посвященная, как не трудно догадаться, Петербургу, в образе которого переплелись символы стихии и культуры, воды и камня:
Чертеж заморского грыдира,
Наклон державного жезла –
И плоть медузы облекла
Тяжеловесная порфира.
После революции Лившиц уже принимает почти мандельштамовскую позу мэтра. Юрий Терапиано в своих «Встречах» запечатлел его таким:
«Бритый, с римским профилем, сдержанный, сухой и величественный, Лившиц держал себя как «мэтр»: молодые поэты с трепетом знакомились с ним, его реплики и приговоры падали, как нож гильотины: «Гумилев – бездарность», «Брюсов выдохся…».
Впрочем, нет надобности поверять талант Бенедикта Лившица масштабами гениев его века. Лившиц – фигура в литературе автономная и самоценная. И навсегда останется в ней, как непревзойденный кудесник слова, запутавшийся в многочисленных лабиринтах его смысла и созвучий. Скорее Марсий, чем Аполлон.
ФЛЕЙТА МАРСИЯ
Да будет так. В залитых солнцем странах
Ты победил фригийца, Кифаред.
Но злейшая из всех твоих побед –
Неверная. О Марсиевых ранах

Нельзя забыть. Его кровавый след
Прошел века. Встают, встают в туманах
Его сыны. Ты слышишь в их пэанах
Фригийский звон, неумерщвленный бред?

Еще далек полет холодных ламий,
И высь – твоя. Но меркнет, меркнет пламя,
И над землей, закованною в лед,
В твой смертный час, осуществляя чей-то
Ночной закон, зловеще запоет
Отверженная Марсиева флейта.


Глава 67- Бурлюк Давид Давидович 1882-1967

 
Родился 9 июля (21 н.с.) на хуторе Семиротовщина Харьковской губернии в казачьей семье. Отец, продав хутор, работал управляющим в разных имениях, поэтому семья часто переезжала с места на место, и Бурлюку пришлось учиться в гимназиях разных городов: Сумы, Тамбова, Твери.
С десяти лет увлекался живописью, в 1898 - 99 учился в Казанском и Одесском художественных училищах. В 1902 - 05 учился живописи в Мюнхенской Королевской академии искусств. Участвовал в художественных выставках в России и за границей.
В 1909 - 10 вокруг Бурлюка объединились молодые поэты и художники, отрицавшие эстетику символизма. Они искали новые пути развития поэзии и искусства. Позже они назовут себя футуристами. К этому времени относится встреча Бурлюка с Маяковским (с 1910 Бурлюк, как и Маяковский, учится в Московском художественном училище живописи и ваяния), который называл его своим "действительным учителем".
Энергия Бурлюка, его организаторские способности и инициативность помогли становлению и утверждению новой поэтической школы. В сборнике "Пощечина общественному вкусу" (1912) провозглашался манифест, в котором звучал призыв отказаться от классических традиций (предлагалось "сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с Парохода Современности"). Последовали яростные нападки на сборник, что только увеличивало интерес читающей публики к новой школе. При участии Бурлюка выходят сборники "Садок судей" (1913), "Дохлая луна. Сборник единственных футуристов мира, поэтов Гилея", "Рыкающий Парнас" (1914). Кроме Бурлюка в них постоянное участие принимали Хлебников, Маяковский, Крученых и др.
В эти же годы Бурлюк выступает с публичными лекциями и докладами, пропагандируя принципы футуризма в поэзии и кубизма в живописи. В 1914 Бурлюк и Маяковский были исключены из училища "за участие в публичных диспутах".
В 1918 - 19 уехал на Дальний Восток, выступал с лекциями в городах Сибири, затем читал лекции и устраивал выставки в Харбине. С 1920 Бурлюк жил в Японии, а с 1922 - в Соединенных Штатах Америки. Он продолжал заниматься живописью и литературой, издавал журнал "Цвет и рифма". В 1956 Бурлюк приезжал в Советский Союз. Умер в США 15 января 1967.
Каждый молод
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Так идите же за мной…
За моей спиной
Я бросаю гордый клич
Этот краткий спич!
Будем кушать камни травы
Сладость горечь и отравы
Будем лопать пустоту
Глубину и высоту
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глины, соль и зыбь!
Каждый молод молод молод
В животе чертовский голод
Все что встретим на пути
Может в пищу нам идти.



Глава 68- Шершеневич Вадим Габриэлевич 1893-1942

   
Шершеневич– русский поэт, переводчик, один из лидеров и теоретиков имажинизма.
   Теория имажинизма основным принципом поэзии провозглашала примат «образа как такового». Не слово-символ с бесконечным количеством значений (символизм), не слово-звук (кубофутуризм), не слово-название вещи (акмеизм), а слово-метафора с одним определенным значением является основой имажинизма. «Единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов… Образ, и только образ <...> — вот орудие производства мастера искусства… Только образ, как нафталин, пересыпающий произведение, спасает это последнее от моли времени. Образ — это броня строки. Это панцирь картины. Это крепостная артиллерия театрального действия. Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейки из газет на картины», - говорилось в Декларации нового направления в 1919 г. Помимо уже упоминавшегося чуть ранее Мариенгофа, одним из виднейших поэтов-имажинистов своего времени был Вадим Шершеневич.
             Обилие городских метафор, эпатаж, тематика трагической чувственной любви были присущи стихам Шершеневича. Выпустив сборник «Итак, итог» (1926), поэт ушел с поэтического Олимпа. Отныне он выступал как драматург, критик, переводчик пьес либретто, произведений Софокла, Мольера, Шекспира, Брехта и других. Активно работал над мемуарами. В начале Великой Отечественной войны он вместе с камерным театром был эвакуирован в Барнаул, где участвовал в литературных концертах на оборонных заводах и в военных госпиталях Барнаула, писал тексты для агитационных плакатов. Умер он там же, на Алтае, от скоротечного туберкулеза.
Не потому, что себя разменял я на сто пятачков
Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей
рубленной,-
В сотый раз я пишу о цвете зрачков
И о ласках мною возлюбленной.

Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,
На лысину бы заслужил лавровые веники,
Но разве заниматься логарифмами бед
Дело такого, как я священника?

Говорят, что когда-то заезжий фигляр,
Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную,
Захотел словами жарче угля
Помолиться, упав перед Мадонною.

Но молитвам не был обучен шутник,
Он знал только фокусы, знал только арийки,
И перед краюхой иконы поник
И горячо стал кидать свои шарики.

И этим проворством приученных рук,
Которым смешил он в провинции девочек,
Рассказал невозможную тысячу мук,
Истерзавшую сердце у неуча.

Точно так же и я... мне до рези в желудке
противно
Писать, что кружится земля и поет, как комар.
Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивно
Будет молиться влюбленный фигляр.

Глава 69- Сельвинский(Селевинский) Илья (Карл)Львович 1899-1968

 
Родился 12 октября (24 н.с.) в Симферополе в семье скорняка, инвалида турецкой войны 1874. Детские годы прошли в Крыму, где окончил Евпаторийскую гимназию, затем учился на медицинском факультете Таврического университета (не окончил). В гимназические и студенческие годы перепробовал много профессий: был юнгой на шхуне, портовым грузчиком, натурщиком, репортером уголовной хроники, актером бродячего театра, сельскохозяйственным рабочим и др. В 1918, став бойцом Красной гвардии, защищал Перекоп. Сельвинский продолжил образование в Москве, окончив юридический факультет университета, затем факультет общественных наук (1923).
С 1922 по 1926, затем в 1932 был инструктором Центросоюза по экспорту пушнины. Наряду со всей этой деятельностью Сельвинский ищет свое место в поэзии, создавая экспериментальные стихи. В 1920-х становится одним из вождей конструктивизма (поэмы "Улялаевщина", 1924, и "Записки поэта", 1927). Пишет роман в стихах "Пушторг" (1928) и пробует себя в драматургии: трагедия "Командарм 2", 1928 (поставлена В.Мейерхольдом в 1929), пьеса "Пао-Пао", 1931; "Умка - Белый Медведь", 1933.
В 1933 - 34 Сельвинский в качестве специального корреспондента "Правды" участвовал в арктической экспедиции проф. О.Ю.Шмидта на ледоколе "Челюскин", впоследствии написав поэму "Челюскиниана".
В 1930-е путешествует по Европе и Азии. В этот период разрабатывает жанр исторической трагедии в стихах: "Рыцарь Иоанн" (1937), "Бабек" (1941).
В годы Отечественной войны Сельвинский находился на Крымском, Кавказском и Прибалтийском фронтах. Именно в эти годы начинает работать над драматической трилогией "Россия", которую заканчивает в 1957.
Результатом многолетних раздумий и стиховедческих изысканий явилась книга "Студия стиха" (1962).
Последним произведением Сельвинского был автобиографический роман "О, юность моя!", опубликованный в журнале "Октябрь" в 1966. Умер поэт 22 марта 1968 в Москве.
Казачья шуточная
Черноглазая казачка
Подковала мне коня,
Серебро с меня спросила,
Труд не дорого ценя.— Как зовут тебя, молодка?
А молодка говорит:
— Имя ты мое почуешь
Из-под топота копыт.Я по улице поехал,
По дороге поскакал,
По тропинке между бурых,
Между бурых между скал: Маша? Зина? Даша? Нина?
Все как будто не она…
«Ка-тя! Ка-тя!» — высекают
Мне подковы скакуна.С той поры, — хоть шагом еду,
Хоть галопом поскачу, -
«Катя! Катя! Катерина!» —
Неотвязно я шепчу. Что за бестолочь такая?
У меня ж другая есть.
Но уж Катю, будто песню,
Из души, брат, не известь: Черноокая казачка
Подковала мне коня,
Заодно уж мимоходом
Приковала и меня.


Глава 70- Рыжий Борис Борисович 1974-2001

 

 Образ Рыжего вырисовывается – как в стихах, так и в воспоминаниях современников – крайне противоречивый: то ли перед нами тонкий лирик под стать Е. Рейну и А. Кушнеру, сумевший привить петербургскую музыкальную традицию к суровой уральской почве; то ли городской хулиган, любивший эпатировать публику, как С. Есенин или В. Маяковский, то ли – подобно М. Лермонтову – трагический одиночка-романтик. А может быть, Рыжий был всего лишь расчетливым стратегом – как Е. Евтушенко (ведь не зря Рыжего тоже называют «последним советским поэтом»)? Не стоит упрекать Рыжего в расчетливости и лицемерии, Борис Рыжий был очень молод (он умер в 26), и многие его представления – и житейские, и литературные – были просто наивны:
«Он принадлежал к типу молодых людей, убежденных в том, что его ждали. Что удача равна его приходу. Что литература – шкала справедливости, устанавливаемой тотчас. Что житейские передряги остаются за бортом ее белоснежного лайнера. Получилось иначе».
«Путь Бориса Рыжего чем-то отдаленно смахивает на общий саундтрек «Наутилуса», на музыкальную судьбу этого коллектива: столичные снобы не принимали группу как нечто провинциально-доморощенное, пока она не проломила стену, получив всю страну в качестве своей аудитории. Группа распалась из-за внутренних неурядиц. Вспыхнула, просияла и растворилась в пространстве, оставив по себе незаемный звук и глубокий след в памяти поколения».
Ничего не надо, даже счастья
быть любимым, не
надо даже тёплого участья,
яблони в окне.
Ни печали женской, ни печали,
горечи, стыда.
Рожей — в грязь, и чтоб не поднимали
больше никогда.
Не вели бухого до кровати.
Вот моя строка:
без меня отчаливайте, хватит
— небо, облака!
Жалуйтесь, читайте и жалейте,
греясь у огня,
вслух читайте, смейтесь, слёзы лейте.
Только без меня.
Ничего действительно не надо,
что ни назови:
ни чужого яблоневого сада,
ни чужой любви,
что тебя поддерживает нежно,
уронить боясь.
Лучше страшно, лучше безнадежно,
лучше рылом в грязь.













Глава 71- Бальмонт Константин Дмитриевич 1867-1942

 
Константин Дмитриевич Бальмонт– знаменитый русский поэт, символист, классик литературы Серебряного века. Знаменит также своими переводами со многих языков. Автор множества поэтических сборников, статей и очерков.
Родился в селе Гумнищи Владимирской губернии, где жил до 10 лет. Отец Бальмонта работал судьей, затем – главой в земской управе. Любовь к литературе и музыке будущему поэту привила мать. Семья перебралась в г.Шуя, когда старшие дети пошли в школу. В 1876 году Бальмонт обучался в Шуйской гимназии, но скоро обучение ему надоело, и он все больше внимания стал уделять чтению. После исключения из гимназии за революционные настроения, Бальмонт перевелся в г. Владимир, где учился до 1886 года. В этом же году поступает в университет в г. Москва, на юридическое отделение. Учеба там длилась недолго, через год его исключили за участие в студенческих беспорядках.
Свои первые стихи поэт написал будучи десятилетним мальчиком, но мать раскритиковала его начинания, и Бальмонт больше не предпринимал попытки что-либо писать последующие шесть лет.
Впервые стихи поэта были напечатаны в 1885 году в журнале «Живописное обозрение» в Петербурге.
В конце 1880-х годов Бальмонт занимался переводческой деятельностью. В 1890 году из-за бедственного финансового положения и неудачного первого брака, Бальмонт пытался покончить жизнь самоубийством – выбросился из окна, но остался жив. Получив серьезные травмы, он год пролежал в постели. Этот год в биографии Бальмонта  сложно назвать удачным, но стоит отметить, что он оказался продуктивным в творческом плане.
Дебютный сборник стихов (1890) поэта не вызвал интереса у общественности, и поэт уничтожил весь тираж. Наибольший расцвет творчества Бальмонта приходится на 1890-е годы. Он много читает, изучает языки и путешествует.
Бальмонт часто занимается переводами, в 1894 переводит “Историю скандинавской литературы” Горна, в 1895—1897 «Историю итальянской литературы» Гаспари.
Бальмонт издал сборник “Под северным небом”(1894), начал печатать свои произведения в издательстве “Скорпион”, журнале “Весы”. Вскоре появляются новые книги – “В безбрежности” (1895), “Тишина” (1898).
Женившись во второй раз в 1896 году, Бальмонт уезжает в Европу. Несколько лет он путешествует. В 1897 году в Англии читает лекции о русской поэзии.
Четвертый по счету сборник поэзии Бальмонта “Будем как солнце” вышел В 1903 году. Сборник стал особенно популярным и принес автору большой успех. В начале 1905 года Константин Дмитриевич снова уезжает из России, он путешествует по Мексике, затем едет в Калифорнию. Бальмонт принимал активное участие в революции 1905-1907 года, в основном произнося речи перед студентами и строя баррикады. Боясь быть арестованным, поэт уезжает в Париж в 1906 году.
Побывав в Грузии в 1914 году, перевел на русский язык поэму Ш. Руставели “Витязь в тигровой шкуре”, а также много других. В 1915 году, возвратившись в Москву, Бальмонт ездит по стране с лекциями. В 1920 году из-за плохого самочувствия третьей жены и дочери, уехал с ними во Францию. Больше в Россию он не возвращался. В Париже Бальмонт публикует еще 6 сборников своих стихов, а в 1923 году – автобиографические книги: “Под новым серпом”, “Воздушный путь”.
Поэт тосковал по России и не раз жалел, что уехал. Эти чувства отражались в его поэзии того времени. Жизнь на чужбине становилась все тяжелее, здоровье поэта ухудшилось, были проблемы с деньгами. У Бальмонта было обнаружено серьезное психическое заболевание. Живя в бедности в предместье Парижа, он больше не писал, а лишь изредка читал старые книги.
23 декабря 1942 года в Нуази-ле-Гран, недалеко от Парижа, в приюте “Русский дом” Бальмонт умер от воспаления легких.
Безглагольность
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, -
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всем утомленье — глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, -
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.


Глава 72- Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов) 1883-1945
 
  Демьян Бедный (настоящее имя Ефим Алексеевич Придворов; 1 [13] апреля
  1883, Губовка, Александрийский уезд, Херсонская губерния — 25 мая 1945,
  Москва) — русский советский писатель, поэт, публицист и общественный
  деятель. Член РСДРП(б) с 1912 года.
           Е. А. Придворов родился 1 (13) апреля 1883 год в селе Губовка (ныне
       Компанеевского района Кировоградской области Украины) в семье крестьянина.
       Испытав в детстве большое влияние дяди, народного обличителя и атеиста,
       взял его деревенское прозвище в качестве псевдонима . Псевдоним этот
       впервые упомянул в своём стихотворении «О Демьяне Бедном, мужике вредном»
       (1911).
           В 1896—1900 годах учился в киевской военно-фельдшерской школе, в 1904—
       08 гг. на филологическом факультете Санкт-Петербургского университета.
       Первые стихи вышли в свет в 1899 году.
           В 1914 был мобилизован, участвовал в боях, награжден Георгиевской
       медалью за храбрость. В 1915 переведен в резервную часть, а потом списан в
       запас.
           В годы гражданской войны вёл агитационную работу в рядах РККА. В своих
       стихотворениях тех лет превозносил Ленина и Троцкого .
           Д. Бедный виделся в этот период как популярный и успешный автор.
       Общий тираж его книг в 1920-е годы превысил два миллиона экземпляров.
       Нарком культуры А. В. Луначарский оценил его как великого писателя,
       равного Максиму Горькому, и в апреле 1923 года ВЦИК наградил Демьяна
       Бедного орденом Красного Знамени. Это было первое награждение боевым
       орденом за литературную деятельность в РСФСР.
           К 50-летию (1933) поэт был награждён орденом Ленина.
       Тем не менее партийная критика Демьяна продолжалась, на I съезде советских
       писателей его обвинили в политической отсталости и вычеркнули из списка
       награждаемых. В 1932 году Демьяна выселили из кремлёвской квартиры; Сталин
       после очередной жалобы разрешил ему лишь пользование оставшейся в Кремле
       его библиотекой . Демьян был библиофилом, у него была роскошная библиотека
       с редкими и даже редчайшими антикварными изданиями, в том числе - первыми
       изданиями.
           В июле 1938 года Демьян Бедный был исключён из партии и из Союза
       писателей с формулировкой «моральное разложение». Его перестали печатать,
       но объекты, носившие его имя, переименованы не были.
       Попавший в опалу Демьян Бедный бедствовал, был вынужден продавать свою
       библиотеку и мебель. Сталин знал об этом, но подвергать поэта репрессиям
       не стал .
           С началом Великой Отечественной войны публикации возобновились,
       сначала под псевдонимом Д. Боевой, потом к концу войны, под первоначальным
       псевдонимом .
ПРОВОДЫ
Красноармейская песня

Как родная мать меня
   Провожала,
Как тут вся моя родня
   Набежала:

"А куда ж ты, паренек?
   А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванек,
   Да в солдаты!

В Красной Армии штыки,
   Чай, найдутся.
Без тебя большевики
   Обойдутся.

Поневоле ты идешь?
   Аль с охоты?
Ваня, Ваня, пропадешь
   Ни за что ты.

Мать, страдая по тебе,
   Поседела.
Эвон в поле и в избе
   Сколько дела!

Как дела теперь пошли:
   Любо-мило!
Сколько сразу нам земли
   Привалило!

Утеснений прежних нет
   И в помине.
Лучше б ты женился, свет,
   На Арине.

С молодой бы жил женой.
   Не ленился!"
Тут я матери родной
   Поклонился.

Поклонился всей родне
   У порога:
"Не скулите вы по мне.
   Ради бога.

Будь такие все, как вы,
   Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
   От Расеи?

Все пошло б на старый лад,
   На недолю.
Взяли б вновь от вас назад
   Землю, волю;

Сел бы барин на земле
   Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
   Самой лютой.

А иду я не на пляс -
   На пирушку,
Покидаючи на вас
   Мать-старушку:

С Красной Армией пойду
   Я походом,
Смертный бой я поведу
   С барским сбродом,

Что с попом, что с кулаком -
   Вся беседа:
В брюхо толстое штыком
   Мироеда!

Не сдаешься? Помирай,
   Шут с тобою!
Будет нам милее рай,
   Взятый с бою,-

Не кровавый пьяный рай
   Мироедский,-
Русь родная, вольный край,
   Край советский!"

1918, Свияжск

Глава 73- Глазков Николай Иванович 1919-1979

 
Глазкову невероятно везло – он полжизни прошагал по лезвию бритвы, не принимая всего, что его окружало. Это был человек и поэт с частицей НЕ. Он НЕ воспевал строительство коммунизма, он НЕ восхищался счастливой жизнью в СССР, он НЕ считал, что дети за отцов не отвечают, он НЕ верил, что нужно приносить пользу – он жил своей жизнью.
Его не печатали, зато в Москве шёпотом повторяли его четверостишье:
Я на мир взираю из-под столика.
Век двадцатый – век необычайный.
Чем столетье интересней для историка,
Тем для современника печальней.
Прочитав рукописный сборник стихов Глазкова, Лиля Брик напишет: «Коленька, у Вас абсолютное чувство искусства (можно так сказать?). В этом Ваша природа. Таким был Маяковский». А Осип Брик, желая поэту добра (и заработков), посоветует идти на работу в ТАСС, на что получит ответ:

Мне говорят, что «Окна ТАСС»
Моих стихов полезнее.
Полезен также унитаз,
Но это не поэзия.

Николай Глазков родился в семье юриста и учительницы, отца расстреляли в 1938 г. – ему сын посвятил пронзительные строки:

Рождённый, чтобы сказку сделать былью,
Он с голоду и тифа не зачах,
Деникинцы его не погубили,
Не уничтожил адмирал Колчак...

Ну, а потом его судила тройка
Чекистов недзержинской чистоты.
Он не признал вины и умер стойко
В бессмысленном бараке Воркуты.

Из института Николая «вычистили»: то ли за вызывающе несоветские стихи, то ли за расстрелянного отца, но по рекомендации известного поэта Николая Асеева Глазкова приняли в Литературный институт. В 41 его не мобилизовали – признали шизофрению. По легенде, рассказываемой его друзьями, на комиссии военком спросил: «Котелок у тебя варит?» – на что Глазков ответил: «Получше, чем у тебя!» Военком приказал убрать шизофреника. Конечно, только безумец может написать, обращаясь к Богу:

Господи! Вступися за Советы,
Защити страну от высших рас,
Потому что все Твои заветы
Нарушает Гитлер чаще нас.

До 1944 года работал в деревенской школе, потом вернулся в Москву, зарабатывал тем, что колол дрова, убирал снег, был грузчиком и носильщиком на вокзале, упорно писал стихи и сам «издавал» их, прошивая листочки в тетрадки и называя это «Самсебяиздат» – опубликовать их было просто невозможно, они совершенно не соответствовали советской идеологии и советской поэзии, ходили по рукам, и счастье великое, что никто не отнёс эти тетрадочки «куда надо».

Женился, но вскоре жена ушла, да и какая женщина выдержит такую жизнь с непризнанным гением? И она, и знакомые советовали оставить «все эти бредни» и писать как все, на что Глазков отвечал:
Подальше убраться
Из мира огромного?
Подальше держаться
В тени или в скромности?
Я слышал. Спасибо
За все поучения.
Лишь дохлая рыба
Плывёт по течению!

А дальше в 50-е годы неожиданно Глазков начинает писать совершенно «советские стихи» . «Вам, чтобы печататься, нужно писать лучше, а мне — писать хуже», — говаривал он с горькой усмешкой своим друзьям- литераторам. Но зато он принят в Союз писателей, получает гонорары, вышел из нищеты. А ещё Глазков снялся в фильме Тарковского «Андрей Рублёв» - он сыграл «летающего мужика».
Тихо жил. Много пил. Умер от сердечной недостаточности.
В заключение, прежде чем перейду к замечательным стихам Николая Глазкова, хочу привести стихотворение Бориса Слуцкого:
КОЛЯ ГЛАЗКОВ

Это Коля Глазков. Это Коля,
шумный, как перемена в школе,
тихий, как контрольная в классе,
к детской
принадлежащий
расе.

Это Коля, брошенный нами
в час поспешнейшего отъезда
из страны, над которой знамя
развевается
нашего детства.

Детство, отрочество, юность —
всю трилогию Льва Толстого,
что ни вспомню, куда ни сунусь,
вижу Колю снова и снова.

Отвезли от него эшелоны,
роты маршевые
отмаршировали.
Все мы — перевалили словно.
Он остался на перевале.

Он состарился, обородател,
свой тук-тук долдонит, как дятел,
только слышат его едва ли.
Он остался на перевале.

Кто спустился к большим успехам,
а кого — поминай как звали!
Только он никуда не съехал.
Он остался на перевале.

Он остался на перевале.
Обогнали? Нет, обогнули.
Сколько мы у него воровали,
а всего мы не утянули.

Скинемся, товарищи, что ли?
Каждый пусть по камешку выдаст!
И поставим памятник Коле.
Пусть его при жизни увидит.

А теперь обещанные стихи Николая Глазкова:
Боярыня Морозова
Дни твои, наверно, прогорели
И тобой, наверно, неосознанны:
Помнишь, в Третьяковской галерее —
Суриков — «Боярыня Морозова»?..

Правильна какая из религий?
И раскол уже воспринят родиной.
Нищий там, и у него вериги,
Он старообрядец и юродивый.

Он аскет. Ему не нужно бабы.
Он некоронованный царь улицы.
Сани прыгают через ухабы,-
Он разут, раздет, но не простудится.

У него горит святая вера.
На костре святой той веры греется
И с остервененьем изувера
Лучше всех двумя перстами крестится.

Что ему церковные реформы,
Если даже цепь вериг не режется?..
Поезда отходят от платформы —
Это ему даже не мерещится!..

На платформе мы. Над нами ночи черность,
Прежде чем рассвет забрезжит розовый.
У тебя такая ж обреченность,
Как у той боярыни Морозовой.

Милая, хорошая, не надо!
Для чего нужны такие крайности?
Я юродивый Поэтограда,
Я заплачу для оригинальности…

У меня костер нетленной веры,
И на нем сгорают все грехи.
Я поэт ненаступившей эры,
Лучше всех пишу свои стихи.

Я сам себе корежу жизнь...
Я сам себе корежу жизнь,
Валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
Дорога далека.

Но жизнь моя такое что,
В какой тупик зашла?
Она не то, не то, не то,
Чем быть она должна.

Жаль дней, которые минуют,
Бесследьем разозля,
И гибнут тысячи минут,
Который раз зазря.

Но хорошо, что солнце жжет
А стих предельно сжат,
И хорошо, что колос желт
Накануне жатв.

И хорошо, что будет хлеб,
Когда его сберут,
И хорошо, что были НЭП,
И Вавилон, и Брут.

И телеграфные столбы
Идут куда-то вдаль.
Прошедшее жалеть стал бы,
Да ничего не жаль.

Я к цели не пришел еще,
Идти надо века.
Дорога – это хорошо,
Дорога далека.

1941

Глава 74- Вера Михайловна Инбер (Шпенцер) 1890-1972

 
Она стала писать стихи вопреки воле отца, который всегда говорил, что из женщин хорошие поэты не получаются. Он был купцом, умел считать деньги, высокие материи были ему чужды. А ей так хотелось романтики!
В 20 лет Вера уехала в Париж и вышла замуж за журналиста Натана Инбера. Они колесили по Франции и Швейцарии, в семье появилась дочь, которая впоследствии стала писательницей, - Жанна Инбер. Супруг тоже был романтичен, это он сказал о жене: «Её губы пахли, малиной, грехом и Парижем…»
. В Европе вышел первый сборник стихотворений В. Инбер «Печальное вино», высоко оцененный А. Блоком. Мэтр усмотрел в нем «горечь полыни». Второй сборник «Горькая услада» увидел свет уже в Петрограде в 1917 году.
Ранняя поэзия Инбер удивительно музыкальна. Ее стихи декламировал А. Вертинский, романсы на ее слова пела Иза Кремер. А «Девушку из Нагасаки» включают в свой репертуар многие актёры и певцы, хотя мало кто помнит, что автор стихотворения – Вера Инбер (музыку предположительно написал Поль Марсель (Павел Рыбаков)). В оригинале текст несколько отличается. В 1920 году Вера дальновидно примыкает к «марксистскому» направлению в литературе – «Литературному цеху конструктивистов». Ее дядя и покровитель  Лев Троцкий вскоре попал в опалу, но Вера не вошла в число «троцкистов», даже орден «Знак Почета» получила.  Разумеется, Сталин не забыл о ее родственной связи с Троцким. Она знала это и пыталась доказать свою преданность: в 30-е годы участвовала в травле Б. Пастернака, потом стала соавтором романа «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина», подобострастно воспев в нем рабский труд своих же коллег-писателей, которые гибли на этой «стройке века» от истощения, издевательств и болезней.
Этой позорной книге, соавторами которой стали 36 писателей во главе с Горьким, уделю еще немного внимания. Уже то, что она создавалась «в соавторстве с ОГПУ», говорит о многом. Нужны были новые романтические герои - ими стали сотрудники ОГПУ, занимающиеся «перековкой» бывших «классовых врагов». Коллектив авторов "справился" с задачей – книга была опубликована. Но в 1937 г. почти весь тираж был уничтожен, так как среди тех, кто ее писал, тоже «нашлись» враги народа. Однако Вера Инбер снова не попала под репрессии. Участия в создании этой книги ей никогда не простила А. Ахматова. Она даже запретила Инбер написать предисловие к своему сборнику стихов. Инбер пережила блокаду Ленинграда, ежедневно ведя личную хронику событий в дневнике. За поэму «Пулковский меридиан», созданную на основе этих записей, получила Сталинскую премию.Она прожила долгую жизнь – 82 года. Схоронила троих мужей, дочь и даже внука. Говорила, что смерть забыла про нее.
Инбер до конца дней боялась власти, которая отняла у нее свободу творчества, друзей, покой, лишила вдохновения.
По мнению критиков, художественной ценностью обладает лишь раннее творчество этого поэта. Вероятно, она понимала это и сама:
Пафос мне не свойствен по природе.
Буря жестов. Взвихренные волосы.
У меня, по-моему, выходит
Лучше то, что говорю вполголоса.
А говорила громко и то, что хотел "заказчик"...
***
Он юнга, родина его — Марсель,
Он обожает ссоры, брань и драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.

У ней такая маленькая грудь,
На ней татуированные знаки…
Но вот уходит юнга в дальний путь,
Расставшись с девушкой из Нагасаки…

Приехал он. Спешит, едва дыша,
И узнаёт, что господин во фраке
Однажды вечером, наевшись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки…


Глава 75- Васильев Павел Николаевич 1910-1937

 
Васильев Павел Николаевич -поэт, очеркист. Родился 12 декабря (25 н.с.) в городе Зайсан в Казахстане в семье учителя, выходца из казачьей среды.
В 1925 оканчивает школу в Омске и уезжает во Владивосток, чтобы продолжить учение, однако через год уходит в плавание матросом, а затем становится старателем на золотых приисках на Лене. Жизненный опыт, приобретенный в эти годы, и впечатления, полученные тогда, стали основой, на которой были созданы его первые очерки и стихи.
В 1927 в Новосибирске были опубликованы стихи Васильева из тетрадки стихотворений, которую он привез с ленских приисков. Книги его очерков "В золотой разведке" и "Люди в тайге" увидели свет в 1930 уже в Москве, куда Васильев переехал в 1928 и поступил в Высший литературно-художественный институт им. В.Я.Брюсова. Много и упорно работает над стихами и поэмами, печатая их в разных газетах и журналах. Не прерывает связей и с журналом "Сибирские огни", в 1928 предоставившим свои страницы наиболее ярким главам из поэмы "Песни о гибели казачьего войска", полностью не увидевшей свет при жизни поэта.
В 1933 в журнале "Новый мир" появляется поэма "Соляной столб", в 1934 - поэма "Синицын и Ко", продолжающие тему сибирского казачества. Откликаясь на коллективизацию в сибирской деревне, Васильев пишет поэму "Кулаки" (напечатана в 1936).
Поэзию Васильева отличает сочный язык, близкий народно-песенному творчеству, и использование фольклорных мотивов. Последняя поэма "Христолюбовские ситцы", над которой он работал в 1935 - 36, .не была закончена и при жизни поэта не публиковалась (опубликована в 1956).
В 1936 году Васильев был незаконно репрессирован. Посмертно реабилитирован.
Стихи в честь Натальи
В наши окна, щурясь, смотрит лето,
Только жалко — занавесок нету,
Ветреных, веселых, кружевных.
Как бы они весело летали
В окнах приоткрытых у Натальи,
В окнах незатворенных твоих!

И еще прошеньем прибалую-
Сшей ты, ради бога, продувную
Кофту с рукавом по локоток,
Чтобы твое яростное тело
С ядрами грудей позолотело,
Чтобы наглядеться я не мог.

Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
И походку важную твою.

А улыбка — ведь какая малость!-
Но хочу, чтоб вечно улыбалась-
До чего тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа.

Прогуляться ль выйдешь, дорогая,
Все в тебе ценя и прославляя,
Смотрит долго умный наш народ,
Называет «прелестью» и «павой»
И шумит вослед за величавой:
«По стране красавица идет».

Так идет, что ветви зеленеют,
Так идет, что соловьи чумеют,
Так идет, что облака стоят.
Так идет, пшеничная от света,
Больше всех любовью разогрета,
В солнце вся от макушки до пят.

Так идет, земли едва касаясь,
И дают дорогу, расступаясь,
Шлюхи из фокстротных табунов,
У которых кудлы пахнут псиной,
Бедра крыты кожею гусиной,
На ногах мозоли от обнов.

Лето пьет в глазах ее из брашен,
Нам пока Вертинский ваш не страшен-
Чертова рогулька, волчья сыть.
Мы еще Некрасова знавали,
Мы еще «Калинушку» певали,
Мы еще не начинали жить.


И в июне в первые недели
По стране веселое веселье,
И стране нет дела до трухи.
Слышишь, звон прекрасный возникает?
Это петь невеста начинает,
Пробуют гитары женихи.

А гитары под вечер речисты,
Чем не парни наши трактористы?
Мыты, бриты, кепки набекрень.
Слава, слава счастью, жизни слава.
Ты кольцо из рук моих, забава,
Вместо обручального надень.

Восславляю светлую Наталью,
Славлю жизнь с улыбкой и печалью,
Убегаю от сомнений прочь,
Славлю все цветы на одеяле,
Долгий стон, короткий сон Натальи,
Восславляю свадебную ночь.


Глава 76- Чичибабин( Полушин )Борис Алексеевич 1923-1994

 
Борис Чичибабин— русский поэт, лауреат Государственной премии СССР (1990), которого иногда относят к так называемым «шестидесятникам».
Жил в Харькове, на протяжении трёх десятилетий был одним из самых известных и любимых представителей творческой интеллигенции города (1950-е — 1980-е годы). С конца 50-х годов его стихотворения в рукописях широко распространялись по всей России. Официальное признание пришло к поэту только в конце жизни, в годы перестройки.
Б. А. Чичибабин воспитывался в семье офицера, окончил школу на родине Репина — в Чугуеве Харьковской области. Его псевдоним взят в честь двоюродного деда со стороны матери, академика Алексея Евгеньевича Чичибабина, выдающегося учёного в области органической химии и одного из первых советских «невозвращенцев». В 1940 г. Борис начал учёбу на историческом факультете Харьковского университета, но в начале войны был призван в армию и служил на Закавказском фронте.
В 1945 г. поступил на филологический факультет ХГУ, но уже в июне 1946 г. был арестован и осуждён на 5 лет лагерей «за антисоветскую агитацию». Предположительно, причиной ареста были стихи — крамольная скоморошья попевка с рефреном «Мать моя посадница», где были, например, такие строки:
Пропечи страну дотла,
Песня-поножовщина,
Чтоб на землю не пришла
Новая ежовщина!
В тюрьме Чичибабин написал «Красные помидоры», а в лагере — «Махорку», два ярких образца «тюремной лирики». Эти стихи широко разошлись по стране:
Школьные коридоры,
тихие, не звенят…
Красные помидоры
Кушайте без меня.
Уже в 50-е годы, после возвращения из лагерей, намечаются основные темы поэзии Чичибабина. Это, прежде всего, гражданская лирика, «новый Радищев — гнев и печаль которого вызывают «государственные хамы», как в стихотворении 1959 г. «Клянусь на знамени весёлом» («Не умер Сталин»).
К ней примыкает редкая в послевоенной поэзии тема сочувствия угнетённым народам советской империи — крымским татарам, евреям, «попранной вольности» Прибалтики — и солидарности с ними («Крымские прогулки», «Еврейскому народу»). Эти мотивы сочетаются у Чичибабина с любовью к России и русскому языку, преклонением перед Пушкиным и Толстым («Родной язык»), а также с сыновней нежностью к родной Украине:
У меня такой уклон:
Я на юге — россиянин,
А под северным сияньем
Сразу делаюсь хохлом.
В начале 60-х, на волне массового увлечения поэзией, Чичибабин с успехом читает стихи на поэтических вечерах, ведёт литературную студию. Из печати выходят четыре сборника его стихов. Однако цензурный гнёт, вместе с органически присущей Чичибабину установкой на демократичность и его не изжитым в ту пору революционным романтизмом, привели к тому, что в этих книгах оказалось немало стихов, звучавших декларативно, вполне в духе официоза. В 1968 году, после вторжения в Чехословакию, даже само название сборника «Плывёт Аврора» отталкивало читателей.
Такая потеря индивидуальности привела Чичибабина к глубокому духовному кризису («…Уходит в ночь мой траурный трамвай»):
Я сам себе растлитель и злодей,
и стыд и боль как должное приемлю,
за то, что всё придумывал — людей
и землю.
А хуже всех я выдумал себя…

Выход наметился, когда поэт встретил свою настоящую любовь («Сонеты к Лиле»). «Уход из дозволенной литературы… был свободным нравственным решением, негромким, но твёрдым отказом от самой возможности фальши». Чичибабин возвращается к работе экономистом «в трамвайном управлении», пишет для себя и для друзей. Его темами остаются любовь, природа, книги. В  начале 70-х Чичибабин мучительно переживал эмиграцию своих друзей, благословляя их, а не осуждая:
Дай вам Бог с корней до крон
без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.
В 1973 г., после появления сборника в самиздате и публичного чтения резкого стихотворения о «воровских похоронах» Твардовского, Чичибабина исключают из Союза писателей. Его ответ таков:
Нехорошо быть профессионалом:
Стихи живут, как небо и листва.
Что мастера? — Они довольны малым.
А мне, как ветру, мало мастерства.
Благодаря прямоте и отсутствию фальши, поэзия Чичибабина в 70-е — 80-е годы становится известна интеллигенции и за пределами Харькова. В годы перестройки его стихи зазвучали злободневно, насущно, их активно печатают газеты и журналы, выходят итоговые неподцензурные сборники. В 1990 г. за книгу «Колокол» поэт удостоен Государственной премии СССР. Чичибабин участвует в работе общества «Мемориал», даёт интервью, выезжает в Италию, в Израиль.
Но принять результаты перестройки поэту оказалось непросто. Его «стихи обходят с неприязнью барышника и торгаша». Чичибабин, которому были «думами близки» и «Россия с Украиной», и «прибалтийской троицы земля», и «Армения — Божья любовь», не смог смириться с распадом Советского Союза, отозвавшись на него исполненным боли «Плачем по утраченной родине».
«Борис давно понял своё предназначение поэта и следовал ему до конца дней.(Булат Окуджава) Похороны Бориса Чичибабина в декабре 1994 г. в Харькове были многолюдны. На улице в центре города, названной в его честь, сооружена мемориальная доска со скульптурным портретом.
Дай вам Бог с корней до крон
Без беды в отрыв собраться.
Уходящему — поклон.
Остающемуся — братство.

Вспоминайте наш снежок
Посреди чужого жара.
Уходящему — рожок.
Остающемуся — кара.

Всяка доля по уму:
И хорошая, и злая.
Уходящего — пойму.
Остающегося — знаю.

Край души, больная Русь, —
Перезвонность, первозданность
(С уходящим — помирюсь,
С остающимся — останусь) —

Дай нам, вьюжен и ледов,
Безрассуден и непомнящ,
Уходящему — любовь,
Остающемуся — помощь.

Тот, кто слаб, и тот, кто крут,
Выбирает каждый между:
Уходящий — меч и труд,
Остающийся — надежду.

Но в конце пути сияй
По заветам Саваофа,
уходящему — Синай,
Остающимся — Голгофа.

Я устал судить сплеча,
Мерить временным безмерность.
Уходящему — печаль.
Остающемуся — верность.


Глава 77- Губанов Леонид Георгиевич 1946-1983

 
Мало кто знает поэта Л. Г. Губанова, что совершенно несправедливо.
В 60-х его ждал невероятный успех, в первую очередь благодаря содействию Евтушенко, который помог опубликовать отрывок его поэмы в журнале "Юность", но эта первая публикация была и последней. Из-за участия в "митинге гласности" он попал в психиатрическую больницу, а литературное объединение СМОГ, в котором он состоял, расформировалось. И уже к 70-м годам Губанова ждало абсолютное забвение.
1
Быть одиноким не к лицу
любви, преданиям и вере,
а как же быть, когда к венцу
метут нас царские метели?!
Я босиком пришел терпеть
людских грехов людские гвозди,
а как же быть, когда тебе
Любви обглоданные кости
бросают так из-за стола,
как будто ты не мира этого,
а незнакомец, что с утра
попутал двор с попутным ветром.
Но тушат свет и тянут спать,
и в ледяные лбы целуют,
и я могу не ревновать,
не ревновать тебя, земную.
А на столе свеча горит,
горит душа моя, не тает,
и Ангел с Богом говорит,
и Бог над Ангелом рыдает!..
2
Мне забывать тебя не хочется,
Как Паганини – муки творчества.
Как даром пролитую кровь –
Войну, охоту и любовь.

Как лист осенний, недышавший,
Что я нашел в страницах книг,
И вот он – без вести пропавший –
Учитель мой и ученик.

Все умерли и все сгорели,
А он случайною рукой
Был сорван так, для акварели,
И в книжку брошен на покой.

Красивый, он ослеп и высох,
И перестал он видеть мир,
Но между строчек пламя высек
И пригласил слова на пир!

Теперь ведь всё, что он ни скажет,
Любую правду обретет.
Он не захочет, а прикажет.
Все на пути своем сметет.

Я помню – ты была загадкой.
И осыпал нас лес-транжир.
Забыл лишь, кто сей лист украдкой
Навеки в книгу положил.

Так и с твоим, наверно, сердцем,
Ведь я сорвал его рукой
Совсем невинной, словно детство,
И сам отправил на покой.

Теперь я им горжусь немало.
Оно трепещет меж страниц,
Которыми повелевала
Ты без конца и без границ.

Моя роскошная избранница,
Ты в мире скромница и странница,
И мне до боли ты нужна.
Я не хочу от вас избавиться,
И это проще называется –
Любовь, охота и война!..


3
Там, где ветер – дипломат,
там, где дождик – ювелир,
там, где сотни лет подряд
мысли на расстрел вели,

там, где утро льет кумыс,
а служанки пьют вино,
где в лакеях пьяный свист
сеет горьких драк зерно,

там, где церковь ворожит,
там, где цены гоношат,
там, где нечем дорожить,
кроме ржавого ножа, –

это родина тоски,
плодородной лжи участок,
где кровавые виски
в ледяной наган стучатся.

Пусть поймет меня страна
с манифестами резни –
как спивались Имена
медью капая с ресниц!


Глава 78-Саша Черный (Александр Михайлович Гликберг) 1880-1932

 
Родился 1 октября (13 н.с.) в Одессе в семье провизора. Учился в Петербургской гимназии, из которой был исключен за неуспеваемость. Служил на таможне.
Первые стихи были напечатаны в 1904 в Житомире. В 1905 переехал в Петербург, где сотрудничал в прогрессивных сатирических журналах "Зритель", "Молот", "Маски" и др.
Впервые подписался псевдонимом "Саша Чёрный" в 1905 под политической сатирой "Чепуха", принесшей ему известность и послужившей поводом для закрытия журнала "Зритель". Первый сборник стихов "Разные мотивы", где наряду с лирикой были политические сатиры, был запрещен цензурой.
В 1906 - 1907 живет в Германии, слушает курс лекций в Гейдельбергском университете. Вернувшись в Петербург, в течение трех лет (1908 - 11) сотрудничает с "Сатириконом" (журнал сатиры и юмора), становится ведущим автором, приобретает всероссийскую известность. "Получив свежий номер журнала, читатель прежде всего искал в нем стихов Саши Чёрного. Не было такой курсистки, такого студента, врача, адвоката... которые не знали бы их наизусть" (К.Чуковский).
Уйдя из "Сатирикона", писал для различных газет и журналов, написал несколько детских книжек ("Тук-тук", 1913; "Живая азбука", 1914), занимался переводами.
После революции уехал в Вильно, где написал цикл стихов для детей. В 1920 из Ковно эмигрировал за границу, жил в Германии, выпустив третью книгу стихов - "Жажда" (1923). Выступал в основном как детский писатель.В последние годы в его творчестве большое место занимала проза ("Солдатские сказки", опубликованные в 1933; "Несерьезные рассказы", 1928).Умер Саша Черный во Франции, в местечке Лаванду, 5 июля 1932.
Обстановочка
Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: «Пойми мою печаль»
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.
Глава 79- Асеев Николай Николаевич 1889-1963

 
Родился 28 июня (10 июля н.с.) в городе Льгов Курской области в семье страхового агента. Детские годы провел в доме деда, Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова, любителя народных песен и сказок и замечательного рассказчика.
В 1909 закончил Курское реальное училище, поступает в Коммерческий институт в Москве и одновременно слушает лекции на филологическом факультете Московского университета. В 1911 опубликовал свои первые стихи.
Литературная жизнь Москвы захватила молодого поэта, он посещает брюсовские "вечера", "ужины" Вяч. Иванова, знакомится с Б. Пастернаком, который покорил его всем: и внешностью, и стихами, и музыкой.
С 1913, когда в альманахе "Лирика" появляется подборка стихов Асеева, начинается его активная литературная деятельность. Через 4 года он издал пять сборников оригинальных стихотворений: "Ночная флейта" (1913), "Зор" (1914), "Оксана" (1916), "Леторей", (1915), "Четвертая книга стихов" (1916).
Начинается первая мировая война, и Асеева призывают на военную службу. В Мариуполе он проходит обучение в запасном полку, который вскоре отправляют ближе к Австрийскому фронту. Заболевает воспалением легких, осложнившимся вспышкой туберкулеза. Его признают негодным к службе и отправляют домой на поправку; через год он проходит переосвидетельствование, и его снова направляют в полк, где он пробыл до февраля 1917, когда был избран в Совет солдатских депутатов.
Началась Февральская революция, полк отказался идти на фронт.
Асеев вместе с женой "двинулся" на Дальний Восток. Этот длинный путь через фронтовую, голодную, мятежную страну стал его путем в большую поэзию (очерк "Октябрь на Дальнем"). Во Владивостоке он сотрудничал в газете "Крестьянин и рабочий" - органе Совета рабочих и крестьянских депутатов. Октябрьскую революцию, о которой узнал во Владивостоке, принял безоговорочно.
По предложению Луначарского Асеев был вызван в Москву и в 1922 он туда приезжает. Возобновляет знакомство с Маяковским, который имел на него большое влияние. Выходят сборники его стихов: "Стальной соловей" (1922), "Совет ветров" (1923). С 1923 Асеев участвовал в литературной группе "Леф" (левый фронт искусств), возглавлявшейся Маяковским. До конца жизни Маяковский поддерживал его, помогал издавать его книги.
В 1920-е годы вышли поэмы "Лирическое отступление", "Свердловская буря", стихи о русских революционерах ("Синие гусары", "Чернышевский"). В 1928, после поездки за границу, написал стихи о Западе ("Дорога", "Рим", "Форум-Капитолий" и др.).
Перед войной Асеев публикует поэму "Маяковский начинается" ("...я написал о нем поэму, чтобы хоть отчасти выполнить свой долг перед ним. Без него мне стало труднее...", - писал Асеев).
Многие его военные стихи и поэмы - страницы поэтической хроники Отечественной войны: "Радиосводки" (1942), "Полет пуль", "В последний час"(1944), "Пламя победы" и др. В 1961 книгой "Зачем и кому нужна поэзия" (1961) Асеев подводит итоги своего творчества и своей жизни. В 1963 поэт умирает.
Синие гусары
1
Раненым медведем
мороз дерет.
Санки по Фонтанке
летят вперед.
Полоз остер —
полосатит снег.
Чьи это там
голоса и смех?
— Руку на сердце
свое положа,
я тебе скажу:
— Ты не тронь палаша!
Силе такой
становись поперек,
ты б хоть других —
не себя — поберег!
2
Белыми копытами
лед колотя,
тени по Литейному
дальше летят.
— Я тебе отвечу,
друг дорогой,
Гибель не страшная
в петле тугой!
Позорней и гибельней
в рабстве таком
голову выбелив,
стать стариком.
Пора нам состукнуть
клинок о клинок:
в свободу — сердце
мое влюблено.
3
Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары —
пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
собираются
в номерах.
Скинуты ментики,
ночь глубока,
ну-ка, запеньте-ка
полный бокал!
Нальем и осушим
и станем трезвей:
— За Южное братство,
за юных друзей.
4
Глухие гитары,
высокая речь…
Кого им бояться
и что им беречь?
В них страсть закипает,
как в пене стакан:
впервые читаются
строфы «Цыган».
Тени по Литейному
летят назад.
Брови из-под кивера
дворцам грозят.
Кончена беседа,
гони коней,
утро вечера
мудреней.
5
Что ж это,
что ж это,
что ж это за песнь?
Голову на руки
белые свесь.
Тихие гитары,
стыньте, дрожа:
синие гусары
под снегом лежат!
1925 г.

Глава 80- Гиппиус Зинаида Николаевна 1869- 1945

 
Какому дьяволу, какому псу в угоду?
Каким кошмарным обуянный сном,
Народ, безумствуя убил свою свободу?
И, даже не убил - засёк кнутом!
Это она напишет 29 октября 1917-го сразу после совершённого большевиками переворота. И не ошиблась ведь, как показали последующие события.
Гиппиус вообще была весьма чутка к современности. А вот будущее представляла смутно. Как и прошлое.
Эта женщина с грустным, всё слишком хорошо понимаюшим взглядом действительно была символом своей эпохи. И понимала она больше других с детства. Бывают такие люди, которых и учить-то ни чему не надо. Они не познают этот мир - они вспоминают то, что знают изначально.
Всё, что она знает и чувствует в 70, она знала и чувствовала и в 7, - напишет о ней хранитель их с Мережковским архива Владимир Злобин.
В 18 лет главная встреча жизни - с Дмитрием Мережковским. Сегодня об этом писателе, без пяти минут Нобелевском лауреате вспоминают редко, но это, отнюдь, не делает чести интеллектуальной русскоязычной элите. Думаю Мережковского ещё будут перечитывать особенно трилогии "Царство Зверя" и "Христос и Антихрист"
А Гиппиус, она сразу поняла-почувствовала, хоть и совсем юной девушкой была - силу мыслителя.
Именно интеллект её привлекал. Таким женщинам не физическое нужно от мужчины, а чтоб умней был, чем она сама. Детей в этом браке не будет, хоть и проживут супруги душа в душу 52 года, не разлучаясь ни на день. Их детьми будут идеи. Она сеет - он вынашивает и пишет.
К счастью, избранник оказался не только талантлив, но ещё и обеспечен материально.
Страшно от того, что не живётся — спится.
И всё двоится, все четверится.
В прошлом грехов так неистово много,
Что и оглянуться страшно на Бога.
Да и когда замолить мне грехи мои?
Ведь я на последнем склоне круга…
А самое страшное, невыносимое, —
Это что никто не любит друг друга…
Писала довольно посредственную прозу. Но самыми удачными получились у неё дневники. Так называемые:
Чёрная книжка,
Серый блокнот,
и Синяя книга.
Писать качественные дневники тоже не всякому дано на самом деле. К тому же в то время писать то, что писала Гиппиус было просто смертельно опасно. 1917- 1919 годы как-никак. Новая власть расчищала место, не щадя ни старых, ни малых.
Потом историю перепишут и не раз. И только на страницах чёрной тетради и серого блокнота сохранятся короткие и страшные сводки того, что было и как. Какой ценой оплачена страна, которой суждено развалиться спустя 70 лет.
Но Гиппиус до этого, не доживёт. Она умрёт в эмиграции в 1945г.

Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни,
Как ветер черный, поешь: ты мой!
Я древний хаос, я друг твой давний,
Твой друг единый,- открой, открой!

Держу я ставни, открыть не смею,
Держусь за ставни и страх таю.
Храню, лелею, храню, жалею
Мой луч последний — любовь мою.

Смеется хаос, зовет безокий:
Умрешь в оковах,- порви, порви!
Ты знаешь счастье, ты одинокий,
В свободе счастье — и в Нелюбви.

Охладевая, творю молитву,
Любви молитву едва творю…
Слабеют руки, кончаю битву,
Слабеют руки… Я отворю!





Глава 81- Иванов Георгий Владимирович 1894-1958

 
Поэт, прозаик.
Родился 29 октября (10 ноября н.с.) в Ковенской губернии в небогатой дворянской семье с военными традициями. Детские годы прошли в имении Студенки, на границе с Польшей. Начальное образование получил дома, затем учился во Втором кадетском корпусе. Здесь начал писать стихи. В 1910 оканчивает кадетский корпус, начинает печататься в разных изданиях: в журналах "Аполлон", "Современник" и др .В 1912 Иванов вступает в акмеистический "Цех поэтов", участвует во всех собраниях, кружках, изданиях, выступает как литературный критик акмеистического направления. В 1912 выходит его первая книга стихов - "Отплытие на остров Цитеру". Испытывает влияние М. Кузмина. Затем последовали сборники стихотворений: "Граница" (1914), "Памятник славы" (1915), "Вереск" (1916), "Сады" (1921), "Лампада" (1922).Осенью 1922 Иванов уезжает за границу в командировку для составления репертуара государственных театров. Не возвращается в Советскую Россию, оставшись в Берлине вместе со своей женой, поэтессой И. Одоевцевой.  В 1923 они поселяются во Франции, в Париже. Несколько лет не пишет стихов, проходит период "осмысления и накопления музыки". В 1927 участвует в обществе "Зеленая лампа", сложившемся вокруг Мережковских, являясь его бессменным председателем. Печатается в разных эмигрантских изданиях - "Новый дом", "Числа", "Круг" и др. В 1930 публикует сборник стихов "Розы", в котором звучит "новый голос" поэта - лиричный, простой.
В годы эмиграции выступает и как прозаик: мемуары "Петербургские зимы" (1928, Париж), "Третий Рим" (1929, незаконченный роман). В 1938 - лирическая проза "Распад атома"  , (Париж). В 1949 - 50 - серия критических статей.
В 1943 - 46 живет в Биаррице в бедности, почти в нищете. В 1953 поселяется в доме для престарелых в Иере, на юге Франции. Здесь Г. Иванов умирает.
К столетию со дня рождения в 1995 в Москве вышел сборник "Зеркальное дно" (Избранное), куда вошли доэмигрантские стихи и лирика 1922 - 58.

Эмалевый крестик в петлице
Эмалевый крестик в петлице
И серой тужурки сукно…
Какие печальные лица
И как это было давно.
Какие прекрасные лица
И как безнадежно бледны —
Наследник, императрица,
Четыре великих княжны…
Над розовым морем вставала луна
Над розовым морем вставала луна
Во льду зеленела бутылка вина И томно кружились влюбленные пары
Под жалобный рокот гавайской гитары.— Послушай. О как это было давно,
Такое же море и то же вино. Мне кажется будто и музыка та же
Послушай, послушай, — мне кажется даже.— Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой.
Мы жили тогда на планете другой И слишком устали и слишком стары
Для этого вальса и этой гитары.
Нет в России даже дорогих могил
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть и были — только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы —
Может быть и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек,
Знаю — там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.

Глава 82- Кульчицкий Михаил Валентинович  1919-1943

 

Предоставлю слово Давиду Самойлову, близко знавшего Михаила Кульчицкого:   
«Кульчицкий казался мне самым зрелым поэтом среди наших сверстников.…Высокий со светлыми глазами чуть навыкате, с прямыми, давно не стриженными волосами каштанового цвета, чуть улыбающийся, он производил впечатление человека здорового и беззаботного. На самом деле он был работяга. Он принадлежал поэзии целиком. Поэзия была его призванием и точкой зрения. Он бродил по улицам, слагая стихи. Днем  и ночью он отыскивал точные слова и метафоры. Он любил производить эксперименты со словом, любил слушать стихи и спорить о них… Кульчицкий шел от образа, от вещественного ощущения мира. Он был меньше всех нас связан с поэтической традицией. Стих его вызревал, не обремененный шелухой подражания».
Он погиб слишком рано. Волнуют его стихи, даже когда осознаешь их несовершенство. Волнуют потому, что в них запечатлены характер, мысли и чувства целого поколения, запечатлены цельно и неповторимо. А мысли эти и чувства входят в ряд мыслей и чувств русской поэзии, и , если бы они выпали, исчезло бы целое звено в ее закономерном развитии, распалась бы связь времен, исчез бы тот мостик, который соединяет довоенное поколение советской поэзии с послевоенным.
Обаятельной чертой его цельного взгляда на жизнь было то. что он выражался непосредственно  и ясно, что серьезность этого взгляда воплощена в поэзии со всей чистотой двадцатилетней юности.
В поэзии Кульчицкого влюбленно прозвучала тема родины.


Маяковский
Как смертникам жить им до утренних звезд,
И тонет подвал, словно клипер.
Из мраморных столиков сдвинут помост,
И всех угощает гибель.
Вертинский ломался, как арлекин,
В ноздри вобрав кокаина,
Офицеры, припудрясь, брали Б-Е-Р-Л-И-Н,
Подбирая по буквам вина.
Первое - пили борщи Бордо,
Багрового, как революция,
В бокалах бокастей, чем женщин бедро,
Виноградки щипая с блюдца.
Потом шли: эль, и ром, и ликер -
Под маузером всё есть в буфете.
Записывал переплативший сеньор
Цифры полков на манжете.
Офицеры знали - что продают.
Россию. И нет России.
Полки. И в полках на штыках разорвут.
Честь. (Вы не смейтесь, Мессия.)
Пустые до самого дна глаза
Знали, что ночи - остаток.
И каждую рюмку - об шпоры, как залп
В осколки имперских статуй.
Вошел
человек
огромный,
как Петр,
Петроградскую
ночь
стряхнувши,
Пелена дождя ворвалась с ним.
Пот
Отрезвил капитанские туши.
Вертинский кричал, как лунатик во сне:
"Мой дом - это звезды и ветер...
О черный, проклятый России снег -
Я самый последний на свете..."
Маяковский шагнул. Он мог быть убит.
Но так, как берут бронепоезд,
Воздвигнулся он на мраморе плит
Как памятник и как повесть.
Он так этой банде рявкнул: "Молчать!" -
Что слышно стало:
пуст
город.
И вдруг, словно эхо, в дале-е-еких ночах
Его поддержала "Аврора".
Год создания: 12 декабря 1939








Глава 83-  Тэффи (Лохвицкая) Надежда Александровна 1872-1952

 

21 мая 1872 года в Санкт-Петербурге в семье адвоката Александра Лохвицкого появилась девочка, которую нарекли Надеждой. Позже она станет «королевой русского юмора».
Для неискушённого читателя имя  Надежды Тэффи говорит не о многом. К сожалению, литературные познания большинства ограничиваются школьной программой, а Надежду Александровну в неё незаслуженно не включили.
Хотя в своё время она считалась самой популярной писательницей, её окрестили «королевой русского юмора», в честь этой женщины назвали духи и конфеты, а среди поклонников её творчества были выдающиеся политические деятели – Григорий Распутин, Владимир Ленин и даже император Николай Второй. Так, однажды у него спросили, кого из русских писателей он хотел бы видеть в юбилейном сборнике в честь 300-летия царствования дома Романовых, на что государь воскликнул: «Одну Тэффи!»
Трагические нотки появляются в её произведениях всё больше во время эмиграции – в 1919 году Тэффи бежала из Советской России в Париж.
«Конечно, не смерти я боялась. Я боялась разъярённых харь с направленным прямо мне в лицо фонарём, тупой идиотской злобы. Холода, голода, тьмы, стука прикладов о паркет, криков, плача, выстрелов и чужой смерти. Я так устала от всего этого. Я больше этого не хотела. Я больше не могла».
Она тяжело переживала разрыв с родиной.
«Дрожит пароход, стелет чёрный дым. Глазами широко, до холода в них, раскрытыми смотрю. И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела навеки и веки видеть буду, как тихо, тихо уходит от меня моя земля» («Воспоминания», 1932 год).«Боялись смерти большевистской – и умерли смертью здесь… Думаем только о том, что теперь там. Интересуемся только тем, что приходит оттуда» («Ностальгия», 1920). В Париже Тэффи тоже быстро становится популярной среди русских эмигрантов. Одна за другой входят её книги - «Так и жили», «Городок», «Ведьма», «О нежности» и другие – всего около 30.Оставаясь верной себе и своему чувству юмора, Надежда Александровна, тем не менее, шутит совсем не весело.
«Через городок протекала речка. В стародавние времена звали речку Секваной, потом Сеной, а когда основался на ней городишко, жители стали называть её «ихняя Невка». Но старое название всё-таки помнили, на что указывает существовавшая поговорка: «живём, как собаки на Сене - худо!»
Оккупацию Парижа фашистами Тэффи пережила в городе на Сене – она не смогла уехать из-за болезни. Писательнице пришлось голодать и бедствовать, но сотрудничать с коллаборационистами она отказывалась.В послевоенные годы Тэффи занялась написанием мемуаров о своих знаменитых современниках, с которыми ей довелось встречаться. Среди них Мережковский, Бальмонт, Сологуб, Репин, Куприн, Северянин…Умерла Надежда Александровна 30 сентября 1952 года в Париже.
Мне сегодня как будто одиннадцать лет
Мне сегодня как будто одиннадцать лет —
Так мне просто, так пусто, так весело!
На руке у меня из стекляшек браслет,
Я к нему два колечка привесила.
Вы звените, звените, колечки мои,
Тешьте сердце веселой забавою.
Я колечком одним обручилась любви,
А другим повенчалась со славою.
Засмеюсь, разобью свой стеклянный браслет,
Станут кольца мои расколдованы,
И раскатятся прочь, и пусть сгинет их след
Оттого, что душе моей имени нет
И что губы мои не целованы!

Глава 84- Турбина (Торбина) Ника Георгиевна 1974-2002

 
Ника появилась на свет в крымском городе Ялта 17 декабря 1974 года.Семья, в которой родилась маленькая хрупкая Никуша (так ласково звали её родные), была интеллигентной и довольно известной. Её дедушка, Анатолий Никаноркин, – писатель и автор нескольких поэтических сборников. Бабушку, Карпову Людмилу Владимировну, сама Ника называла «осколком интеллигенции». А мама девочки, Майя Анатольевна Турбина, была художницей.
С рождения Нике поставили диагноз – тяжёлая форма бронхиальной астмы. Приступы удушья были настолько сильными, что маленький ребёнок боялся засыпать по ночам. Это был страх того, что можно заснуть и задохнуться во сне. Она была ещё совсем маленькой, когда стали проявляться её замкнутость, необщительность, даже какая-то странность, крошечный ребёнок задавал не по-детски взрослые вопросы.
У девочки было два любимых занятия – подолгу смотреть в окно или разговаривать со своим отражением в зеркальном трюмо. А потом появилось третье – к ней стал приходить Звук. Так она говорила о Голосе, который слышался маленькой девочке и нашёптывал слова, слагая их в строки и рифмы. Свои бессонные ночи Никуша проводила в кроватке, обложенная со всех сторон подушками. Крошка хрипела, тяжело дышала и что-то шептала на своём детском языке.
Нике было около четырёх лет, когда мама впервые разобрала ночные бормотания дочери. Это были стихи – многогранные и ритмичные, пронзительные, как заклинание, порой трагические, непонятные своими недетскими переживаниями и взрослостью.
Это не было сумасшествием. Ребёнок бессознательно молил защитить её от боли и постоянного страха смерти, и Бог посылал ей защиту именно в таком виде. В конце концов, мама взяла тетрадь и стала выводить старательным почерком всё, что ей диктует дочь. Потом Никины стихи родные стали показывать своим знакомым, а те в один голос твердили, что их непременно надо дать почитать кому-то из известных поэтов.
Первым обратил внимание на девочку-вундеркинда писатель Юлиан Семёнов. Шёл 1982 год, Нике было семь лет. Семёнов строил дачу неподалёку от Ялты и проживал в то время в гостинице, в которой заведующей бюро обслуживания работала Никина бабушка. Однажды писателю срочно потребовалось лететь в Москву, и бабушка Ники заказывала ему машину до аэропорта Симферополя. Перед самым отъездом она прямо-таки всунула Семёнову в руки тетрадь со стихами внучки и попросила прочитать. Юлиан Семёнович сначала выказал недовольство, но, перевернув несколько страниц, сказал: «Гениально!»
Ведь не каждому взрослому дано придумать такие строки:
«Глазами чьими я смотрю на мир?
Друзей? Родных?
Зверей? Деревьев? Птиц?
Губами чьими я ловлю росу
С упавшего листа на мостовую?»
Через какое-то время Семёнов прислал в Ялту корреспондента «Комсомольской правды», чтобы написать статью об уникальной девочке. В марте 1983 года в газете впервые были напечатаны стихи маленькой поэтессы.
Девочку пригласили в Москву, где в Доме литераторов она познакомилась со знаменитым поэтом Евгением Евтушенко, сыгравшем в её последующей жизни немалую роль. Здесь же состоялось её первое публичное выступление.
Позже Турбина с Евтушенко стали выступать на литературных вечерах дуэтом. Так маленькая поэтесса из Крыма в одночасье стала знаменитой на весь Советский Союз.
В конце 1983 года, когда Нике было девять лет, вышел её первый поэтический сборник под названием «Черновик». Предисловие к книге написал Евгений Евтушенко, который назвал восьмилетнего ребёнка черновиком взрослого человека.Была выпущена пластинка со стихотворениями Турбиной, а знаменитая советская певица Елена Камбурова спела несколько текстов Ники. Поэзия юной девочки была переведена на двенадцать языков. Турбина выступала с концертами в домах отдыха, получая по 150 рублей за один вечер. Потом началась череда зарубежных гастролей, везде Нику сопровождала бабушка. Поэтессе рукоплескали в Италии, а в Америке в 1986 году предлагали эмигрировать.
Кульминацией этого триумфа стала победа Ники на венецианском фестивале «Земля и поэты». Девочка получила престижную награду в области искусства «Золотого льва», которой до этого была удостоена лишь одна русская поэтесса – Анна Ахматова. Только Анна Андреевна получила эту награду, когда ей было уже за шестьдесят, а Нике Турбиной едва исполнилось двенадцать.
Как только не называли журналисты юную поэтессу:
эмоциональный взрыв;
поэтический Моцарт;
блистательный талант;
ребёнок Пушкин;
последовательница Ахматовой;
пришелец из космоса.
.Все ждали от Ники новых стихов, ещё большего взлёта, но этого не случилось. Она писала свои гениальные стихи до двенадцати лет, потом начался переходный возраст и рифмы ушли…
 Ника поступила во ВГИК на курс Армена Джигарханяна, предпринимала попытки по запуску нового телевизионного проекта о неудавшихся самоубийцах.
С 1994 года Турбина стала студенткой Московского института культуры. Она попала на режиссёрско-актёрский курс к Алёне Галич, дочери поэта Александра Галича, которая стала для девушки не только любимым преподавателем, но и лучшим другом. Несколько раз Ника давала Алёне письменные обещания, что больше никогда не будет пить. Но каждый раз срывалась. При этом в любом состоянии она не переставала писать, на каждом клочке бумаге огрызками карандашей. Только стихи её теперь слушали лишь те, кто желал разделить с ней постель либо рюмку водки. Потом наступил момент, когда Ника поняла, что рухнуло всё. Из института её отчислили, денег не было, жить стало негде. Всё так резко навалилось, что она почувствовала: сил больше нет, «поехала крыша». Весной 1997 года в нетрезвом состоянии Ника выпала из окна пятого этажа, но чудом осталась жива, зацепившись во время падения за дерево. Мать после этого увезла её в Ялту, где поместила в психиатрическую больницу. 11 мая 2002 года Ника погибла. Она снова упала из окна пятого этажа, в медицинском заключении написали, что причиною смерти была травма, по милицейскому определению произошло самоубийство. Тело гениальной поэтессы пролежало в морге больницы Склифосовского восемь дней. Потом о её смерти узнала Алёна Галич, она же и проводила Нику в последний путь, родители из Ялты приехать не смогли. Нику кремировали в Николо-Архангельском крематории, родные хотели перевезти урну с её прахом в Ялту, но Алёна Галич добилась разрешения похоронить Турбину на Ваганьковском кладбище. От чудо-ребёнка осталось лишь две тоненькие книжечки стихов, полных недетской скорби.
День зачёркнут.
Все страницы
Будут собраны в сомненья.
День зачёркнут.
Отзовитесь
Все, кто канули в неверье,
Все, кто дымкой запоздалой
Были от меня укрыты.
Отзовитесь!
Слышен еле.
Поезда гудок охриплый.
Все дороги словом смыты,
Перепутаны тропинки.
Отзовитесь, дни былые,
Что звенели звонью зыбкой.
Только ветер странно воет
Перекрестки все сметая.
Я сама страниц сомненья
Зачеркну, не понимая.


Глава 85-Гофф Инна Анатольевна  1928-1991

 
Русская и советская поэтесса, прозаик Инна Гофф известна как автор популярных песен и романсов «Русское поле», «Август», «Когда разлюбишь ты», «Ты меня пожалей» и др. Она родилась 24 октября 1928 года и прожила интересную, хоть и не очень долгую жизнь. Инна происходила из интеллигентной еврейской семьи. Дед по отцовской линии был провизором, владел аптекой на Ришельевской улице в Одессе, бабушка по материнской – стоматологом. Отец Анатолий Ильич работал врачом-педиатром, позже фтизиатром. А мать Зоя Беркман преподавала в народной школе французский язык.
Детство будущей поэтессы прошло в Харькове, но летом 1941 года пришлось покинуть родной город и эвакуироваться в Сибирь. Там, в Томске, отец в то время работал в эвакогоспитале. Инна тоже пошла в госпиталь няней. Об этом тяжелом времени впоследствии написано много пронзительных рассказов и повестей. Семья продолжила переезжать вслед за отцом, который работал сначала в госпитале в Евпатории, а после в туберкулезном диспансере Воскресенска.
Война закончилась, и Инна переехала в Москву. Поступила в Литературный институт им. Горького. Сначала – на семинар М. Светлова, а потом – К. Паустовского. В студенческие годы она познакомилась с Константином Ваншенкиным (они вместе учились) и вышла за него замуж. Впоследствии он стал известным поэтом, в частности автором песен «Алёша», «Я люблю тебя, жизнь». Брак их продлился 40 лет!
В 1950 году к Гофф пришел первый литературный успех. За повесть «Я – тайга» она получила премию на Первом Всесоюзном конкурсе. Продолжила писать прозу – повести, очерки, рассказы. Крупные издательства с удовольствием издавали юную писательницу. Примечательно, что стихи, которые прославили Гофф, она писала тоже с юности. Но для себя, «в стол». Когда ее лирика легла в основу романсов и песен, Инна Гофф обрела народную любовь и славу.
Долгие годы Гофф с мужем и дочерью Галиной жили в Воскресенске. В 2007 году ее именем назвали улицу (переименовали 1-й Лесной переулок), где она проживала в 1960-90 гг. На доме №4 висит мемориальная таблица.


Русское поле
Поле, русское поле…
Светит луна или падает снег, —
Счастьем и болью вместе с тобою.
Нет, не забыть тебя сердцем вовек.
Русское поле, русское поле…
Сколько дорог прошагать мне пришлось!
Ты моя юность, ты моя воля —
То, что сбылось, то, что в жизни сбылось.
Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.
Ты со мной, мое поле,
Студит ветер висок.
Здесь Отчизна моя, и скажу, не тая:
— Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок.
Поле, русское поле…
Пусть я давно человек городской —
Запах полыни, вешние ливни
Вдруг обожгут меня прежней тоской.
Русское поле, русское поле…
Я, как и ты, ожиданьем живу —
Верю молчанью, как обещанью,
Пасмурным днем вижу я синеву.
Не сравнятся с тобой ни леса, ни моря.
Ты со мной, мое поле,
Студит ветер висок.
Здесь Отчизна моя, и скажу, не тая:
— Здравствуй, русское поле,
Я твой тонкий колосок.
И меня пожалей
Для чего ты сказал
Среди ясного дня,
Что её ты жалеешь,
А любишь меня?
Пусть минуют её
И сомненье, и боль,
Пусть страдает и терпит
Лишь наша любовь.

Ты сказал, что любовь
Не боится разлук,
Говорить о любви
Не положено вслух…
Ты сказал и ушёл
К той, кто ждёт у окна.
Ты ушёл, и осталась
Я снова одна.

Для чего ты сказал
Среди ясного дня,
Что её ты жалеешь,
А любишь меня?
То ли снег за окном,
То ли пух с тополей…
Об одном я прошу:
И меня пожалей…


Глава 86- Константин Николаевич Льдов (Витольд-Константин Николаевич Розенблюм) 1862-1937
 
Современники знали Льдова как сотрудника мелких юмористических изданий и неустанного поставщика детского чтения в стихах и прозе; известность Льдова-лирика поначалу не шла с этим в сравнение. От сборника к сборнику поэзия Льдова меняла свой характер. Первая книга «Стихотворения» (М., 1891) была отмечена влиянием Надсона, собранное здесь отличалось сюжетностью, назидательным тоном. Сборник «Лирические стихотворения» (СПб., 1897) создавался в период сближения с предсимволистским журналом «Северный вестник». С закрытием «Северного вестника» Льдов становится завсегдатаем «пятниц» Случевского, ревностным защитником традиций Пушкина и Лермонтова и в предисловии к сборнику «Отзвуки души» (СПб., 1899) отмежевывается от символизма; сборник был удостоен Пушкинской премии.
Критика упрекала Льдова в подражательности. Брюсов с легкой иронией замечал: «Подражателен, но зато мило — и в форме, и в содержании, и в философии — все недурно. Всяких поэтов он усваивает и передает своим читателям в упрощенной форме, много более доступной». Роль Льдова как поэта и заключалась не столько в поисках новых путей, сколько в талантливом посредничестве между крупными поэтическими величинами и рядовым читателем, которого он как бы готовил к восприятию чужих художественных достижений. В течение всей жизни Льдов часто и подолгу жил за границей, куда после 1915 г. перебрался окончательно. Известны книги Льдова 20-х годов, частью выпущенные на французском языке. В последующие годы его следы теряются.
ПАЛАДИН
Жаждой славы окрыленный,
Простодушный и влюбленный,
Он глядит на божий мир,
Как на рыцарский турнир.

Чуждый страха и упрека,
Против злобы и порока
Обращает он свое
Позлащенное копье.

Но врага он не поносит,
Если, приступ отклоня,
Нападающего сбросит
С чистокровного коня.

Он к сопернику подходит
И — венчая торжество —
Поднимает и подводит
К Даме сердца своего.


Глава 87- София Яковлевна Парнок (Парнох) 1885-1933
 
11 августа 1885 в городе Таганроге в семье обрусевших евреев родилась будущая писательница София Парнох. Её отец, Яков Соломонович Парнох владел аптекой и был членом городской Думы, а мать, Александра Абрамовна, в девичестве Идельсон, работала врачом.Семья жила в достатке, и София ни в чём не нуждалась. Когда девочке было шесть лет, на свет появились её брат Валентин и сестра Елизавета. Однако вскоре после родов мать умирает. Отец Софии женится на гувернантке, с которой отношения у девочки не заладились. В отцовском доме она чувствовала лишь одиночество и отчуждённость. Тогда в подростковом возрасте у будущей поэтессы началась депрессия.С 1894 по 1903 год Парнох обучалась в Мариинской гимназии в родном городе, которую окончила с золотой медалью. После девушка уезжает в Швейцарию, там она поступает в Женевскую консерваторию, где успешно обучается игре на фортепиано. Помимо этого она посещает лекции на филологическом факультете. Недолго проучившись в Женеве, летом 1904 г. Парнок возвращается в Россию и вновь поступает в консерваторию, теперь уже в Петербурге. Спустя год девушка бросает обучение и уезжает в Европу на несколько месяцев. В том же 1905, она возвращается на родину. 1907 год стал временем больших знакомств: поэтесса встречается с Ивановым, Блоком, Солоубом, Ахматовой, Кузминым. Парнок начинает посещать Бестужевские курсы и слушать лекции на юридическом факультете в 1908 году. Публикуются два её стихотворения, а сама она погружается в творчество Бодлера и начинает заниматься переводом его стихотворений. Летом 1909 г. поэтесса совершила путешествие по России. Она посетила Кавказ, Крым, проделав длинный путь по Волге. Парнок переходит в православие и в конце года уезжает в Петербург.В начале 1910 писательница живёт в северной столице, работая в газете «Русская молва» в качестве постоянного сотрудника. Она отвечает за музыкально-театральный раздел. Её стихи печатаются в «Вестнике Европы». В феврале поэтесса переезжает в Москву, где проживёт этот и практически весь следующий год. Этот период отмечен упадническими настроениями и депрессией.
1911 год оказался богатым на публикации. В журнале «Новая жизнь» её стихотворения выходят под псевдонимом Андрей Полянин. Работы поэтессы печатаются в «Русской мысли», «Всеобщем ежемесячнике», «Вестнике Европы». В декабре она уезжает в Петербург. Однако уже в 1912 году Парнок вернётся в Москву. Тогда же умирает её отец. Психическое здоровье её было нестабильно, ухудшается и физическое здоровье, в то же время писательница продолжает работать над переводом Пруста. В 1932 Парнок создаёт свои последние циклы стихотворений: «Ненужное добро» и «Большая Медведица».
Всё начало года до весны Парнок болела и была очень слаба. Последние дни жизни она находилась в подмосковном селе Каринское. 26 августа писательница умерла от разрыва сердца. Через три дня, 29 августа, её похоронили на Введенском кладбище в Москве.
«Будем счастливы во что бы то ни стало…»
Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!
Вот уже смертельная усталость
И глаза, и душу мне смежит.

Вот уж, не бунтуя, не противясь,
Слышу я, как сердце бьет отбой,
Я слабею, и слабеет привязь,
Крепко нас вязавшая с тобой.

Вот уж ветер вольно веет выше, выше,
Все в цвету, и тихо все вокруг,—
До свиданья, друг мой! Ты не слышишь?
Я с тобой прощаюсь, дальний друг.











Глава 88-Николай Максимович Минский (Виленкин) 1882-1937
 
Николай Максимович Минский (настоящая фамилия – Виленкин) (1856-1937). Из бедной еврейской семьи, рано осиротел, фамилия Виленкин – по приемному отцу. После гимназии в Минске учился на юридическом факультете Петербургского университета, но по окончании предпочел литературную карьеру. В студенческие годы начал печатать в периодических изданиях стихи, пройдя путь от «скорбной музы» С. Надсона до мистической лирики в духе Вл. Соловьева. Испытал увлечение народническими идеями; первую известность получил в 1879 как автор напечатанной в подпольной газете драматической поэмы «Последняя исповедь», вдохновившей позже И. Репина на создание известной картины «Отказ от исповеди перед казнью». Гражданские мотивы первого сборника «Стихотворения» (1883) привели к конфискации издания цензурой; а поэма «Гефсиманская ночь» (1884) была не допущена к распространению.В середине 80-х Минский переживает идейный перелом и с тех пор становится одним из первых проповедников нового мистического искусства. Главный философский трактат Н. Минского – «При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни» (1890), написанный в яркой литературной форме, имел большой общественно-культурный резонанс и стал одной из первых идейных деклараций нарождающегося русского символизма.Говоря о кризисе современной культуры, вызванном потерей ощущения осмысленности существования, писатель пытался найти новую философию – «меонизма», попытку объединения рационального и иррационального, мистического опыта современной души. Его религиозно-философские поэмы «Свет Правды» (1892) и «Город смерти» (1894), продолжающие художественными средствами заявленные в теоретическом сочинении идеи, воспринимались современниками (в частности, В. Брюсовым) как новое слово «декадентского» искусства. В 1890-х – начале 1900-х гг. он является одним из главных авторов журналов «Северный вестник» и «Новый путь». В 1905 г., потрясенный политическими событиями, Н. Минский вновь совершает крутой поворот в своих убеждениях, касающихся места литературы в обществе.Мечтая о «союзе интеллигенции и народа», он сделался «бардом социал-демократии». «Гимн рабочих» – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – принадлежит перу бывшего декадента; после элитарных символистских изданий перешедшего в 1905 на должность редактора большевистской газеты «Новая жизнь».В связи с запрещением издания он подвергается аресту, находится под судом. Выпущенный под залог, Н. Минский уезжает за границу и живет в Париже на случайные литературные заработки; пишет пьесы; возвращается к прежним идеям богоискательства. В 1907 в Петербурге выходит 4-томное собрание сочинений Н. Минского, последний том которого составляют высоко оцененные критикой стихи сборника «Новые песни» (1901).После амнистии 1913 (в честь 300-летия Дома Романовых) Минский смог вернуться в Россию, но пробыл там недолго и снова уехал за границу. Был военным корреспондентом во Франции, после 1917 проживал в Берлине, служил в советском полпредстве в Лондоне. Литературной деятельностью после 20-х не занимался.
По словам критика Ю. Айхенвальда, Н. Минский порой в своей жизни «не знал, за кем ему идти: за эпохой или за самим собой».
Не до песен, поэт, не до нежных певцов!
Ныне нужно отважных и грубых бойцов.
Род людской пополам разделился.
Закипела борьба, — всякий стройся в ряды,
В ком не умерло чувство священной вражды.
Слишком рано, поэт, ты родился!
Подожди, — и рассеется сумрак веков,
И не будет господ, и не будет рабов, —
Стихнет бой, что столетия длился.
Род людской возмужает и станет умен,
И спокоен, и честен, и сыт, и учен…
Слишком поздно, поэт, ты родился!

Глава 89- Маргарита Иосифовна Алигер (Зейлигер) 1915-1992
 
Родилась Маргарита Зейлигер в 1915 году в Одессе, а в 16 лет приехала в Москву за своей мечтой – стать настоящим поэтом. Не поступив в институт, девушка устроилась работать в библиотеку. В Москве она познакомилась с Борисом Пастернаком, Андреем Белым, Всеволодом Мейерхольдом и другими известными литературными деятелями из группы при журнале «Огонёк». В этом журнале и были опубликованы её первые стихи в 1933 году под псевдонимом Алигер. Затем она закончила Вечерний рабочий литературный университет, а в 1937 году вышла замуж за композитора Константина Макарова-Ракитина. Вскоре у них родился сын, который прожил всего год. Матери, потерявшей ребенка, Маргарита посвятила поэму «Зима этого года» в 1938 году.И это будет не последняя трагедия в жизни поэтессы. Дочь Татьяна, родившаяся в 1940-м, умрет молодой от лейкемии. К счастью для Маргариты у неё останется замечательная внучка, Анастасия Коваленкова (1968 г.р.), ставшая художницей и писателем.Первый муж Алигер уйдет на фронт добровольцем и уже в сентябре 1941-го погибнет. Своему любимому композитору она посвятит стихотворение «Музыка». Затем у неё будет роман с Александром Фадеевым, и в 1943-м году у Маргариты родится вторая дочь Маша. Как известно, Фадеев застрелится в 1956-м году. Да и Маша погибнет за год до смерти самой поэтессы. Маша выйдет замуж за немецкого поэта и будет жить в Германии. Она не поддержит решение матери выйти замуж во второй раз, и между ними будут сложные отношения. По одной из версий Мария, не справившись с депрессией, сама решила уйти из жизни, а по другой – это была передозировка. Но результат один – Маргарита Алигер похоронит всех своих детей. Да и мужей тоже. Её последний возлюбленный, Игорь Черноуцан, был партработником отдела культуры. Они счастливо прожили вместе 7 лет с 1983 года по 1990-й, когда и второй муж Маргариты умер .Сама поэтесса погибла моментально, оступившись и упав в канаву. Это случилось 1 августа 1992 года в Переделкино, где поэтесса жила с внучкой и правнуком. К 76 годам Алигер уже плохо видела и в темноте сошла с дороги. По словам Анастасии «смерть её была физически лёгкой». Возможно, всеми своими страданиями она и заслужила такой легкой смерти. Обидно, что в канаве.Несмотря на такую сложную, полную потерь, жизнь, стихи Маргариты не были пессимистическими или депрессивными. Она писала и о любви, и о буднях советского народа. Одним из самых известных её произведений стала поэма «Зоя» 1942 года, посвященная подвигу Зои Космодемьянской. За эту поэму Алигер получила Сталинскую премию, которую передала в Фонд обороны.Уже после смерти Маргариты появились в её адрес обвинения в том, что она пыталась услужить властям. На что внучка поэтессы ответила: «Маргарита была предельно честным человеком и никогда не делала «заказных» вещей. «Зою» она писала всей своей душой. И это видно – там прекрасный поэтический лад!»: Да, Маргарита Алигер жила честно и писала, как думала. Когда верила в победу коммунизма, посвящала стихи и советским стройкам и восхваляла Сталина. Возможно, где-то заблуждалась, но никогда не кривила душой. Всегда была со своим народом. Во время войны Алигер работала военным корреспондентом, жила в блокадном Ленинграде. Её даже называли «железной Ритой». Сохранилось немного видеозаписей, где поэтесса читает свои стихи. Это такая хрупкая, маленькая женщина. Недаром Илья Эренбург написал о ней: «Она походила на маленькую птичку, и голос у нее был тонкий, но я в ней почувствовал большую внутреннюю силу».А Ахматова звала её «алигерица». Кстати, в квартире у Маргариты Алигер часто останавливались друзья, когда им требовалась помощь. Так и Анна Ахматова гостила у неё в сложные периоды своей жизни.
Музыка
Я в комнате той, на диване промятом,
где пахнет мастикой и кленом сухим,
наполненной музыкой и закатом,
дыханием, голосом, смехом твоим.
Я в комнате той, где смущенно и чинно
стоит у стены, прижимается к ней
чужое разыгранное пианино,
как маленький памятник жизни твоей.
Всей жизни твоей. До чего же немного!
Неистовый, жадный, земной, молодой,
ты засветло вышел. Лежала дорога
по вольному полю, над ясной водой.
Все музыкой было — взвивался ли ветер,
плескалась ли рыба, текла ли вода,
и счастье играло в рожок на рассвете,
и в бубен безжалостный била беда.
И сердце твое волновалось, любило,
и в солнечном дождике смеха и слез
все музыкой было, все музыкой было,
все пело, гремело, летело, рвалось.
И ты, как присягу, влюбленно и честно,
почти без дыхания слушал ее.
В победное медное сердце оркестра
как верило бедное сердце твое!
На миг очутиться бы рядом с тобою,
чтоб всей своей силою, нежностью всей
донять и услышать симфонию боя,
последнюю музыку жизни твоей.
Она загремела, святая и злая,
и не было звуков над миром грозной.
И, музыки чище и проще не зная,
ты, раненный в сердце, склонился пред ней.
Навеки. И вот уже больше не будет
ни счастья, ни бед, ни обид, ни молвы,
и ласка моя никогда не остудит
горячей, бедовой твоей головы.
Навеки.
Мои опускаются руки.
Мои одинокие руки лежат…
Я в комнате той, где последние звуки,
как сильные, вечные крылья, дрожат.
Я в комнате той, у дверей, у порога,
у нашего прошлого на краю…
Но ты мне оставил так много, так много:
две вольные жизни — мою и твою.
Но ты мне оставил не жалобу вдовью
мою неуступчивую судьбу,
с ее задыханьями, жаром, любовью,
с ночною тревогой, трубящей в трубу.
Позволь мне остаться такой же, такою,
какою ты некогда обнял меня,
готовою в путь, непривычной к покою,
как поезда, ждущею встречного дня.
И верить позволь немудреною верой,
что все-таки быть еще счастью и жить,
как ты научил меня, полною мерой,
себя не умея беречь и делить.
Всем сердцем и всем существом в человеке,
страстей и порывов своих не тая,
так жить, чтоб остаться достойной навеки
и жизни и смерти такой, как твоя.
1942 г.

Глава 90- Игорь Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) 1887-1941

 
Родился Игорь Васильевич Лотарев (настоящая фамилия знаменитого поэта-эгофутуриста) 16 мая 1887 года в Санкт-Петербурге. После разрыва отношений между родителями жил в имении дяди Михаила Петровича Лотарева «Владимировке» или в имении тетки Елизаветы Петровны Лотаревой «Сойвола» на реке Суда в Новгородской губернии. По линии матери Игорь Лотарев был в родстве с Афанасием Фетом. Утверждал, что был в родстве с известным историком Николаем Карамзиным. Закончил четыре класса реального училища. В 1904 году уехал к отцу в Манчжурию. Но накануне Русско-японской войны вернулся в Петербург. Свои первые стихи он написал ещё в детстве, в возрасте 8 лет, но затем надолго убрал их в ящик. Регулярно публиковаться начал с 1904 года. Вышли его стихотворения «К предстоящему выходу Порт-Артурской эскадры», «Гибель "Рюрика"», «Подвиг "Новика". К крейсеру "Изумруд"».Но творчество его большой популярностью не пользовалось, поэтому поэт за свой счёт издал 35 брошюр, которые в дальнейшем планировал объединить в отдельный сборник. Появление псевдонима связано со знакомством, а после и дружбой с поэтом старшего поколения Константином Михайловичем Фофановым в ноябре 1907 года в Гатчине. Авторская версия псевдонима без разделения на имя и фамилию - «Игорь-Северянин» - это акт инициации как рождение «поэта», оберег и мифологема. А вот своей популярностью он обязан Льву Николаевичу Толстому. Одну из брошюр Игоря-Северянина писатель Иван Наживин привез в имение Льва Толстого Ясная Поляна. Комментарий писателя о стихотворении «Хабанера II» было предано огласке в прессе: «Чем занимаются, чем занимаются... И это - литература? Вокруг - виселицы, полчища безработных, убийства, невероятное пьянство, а у них - упругость пробки...» После революции в России Игорь Северянин переехал в Эстонию. Женившись в эстонской эмиграции, Северянин своего первого сына назвал Вакх. При этом он убедил священника при крещении, что это вполне христианское имя. За проведённые в Эстонии годы поэт дал 40 концертов, которые каждый раз собирали немало публики. Именно он считается первым крупным переводчиком эстонской поэзии на русский язык. Но вскоре Эстония оказалась оккупирована Германией и для него началась долгая пора жизни в эмиграции. Поэт много гастролировал по Европе, побывав в Польше, Германии, Литве, Латвии, Чехословакии, Франции и Финляндии. Но он не оставлял мыслей о возвращении на родину. И хотя всю жизнь Северянин был аполитичным человеком, не поддерживал и не критиковал никакие политические партии и идеологии, в СССР его творчество было запрещено. Первый полный сборник был издан в России в 1996 году.
Маленькая элегия
Она на пальчиках привстала
И подарила губы мне,
Я целовал ее устало
В сырой осенней тишине.
И слезы капали беззвучно
В сырой осенней тишине.
Гас скучный день — и было скучно,
Как все, что только не во сне.
1909 г.
В парке плакала девочка
Всеволоду Светланову
В парке плакала девочка: «Посмотри-ка ты, папочка,
У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, —
Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю»…
И отец призадумался, потрясенный минутою,
И простил все грядущие и капризы, и шалости
Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости.
Увертюра (Ананасы в шампанском!..)
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!
Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском — это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!
1915 г.
Это было у моря
Поэма-миньонет
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…
Королева играла — в башне замка — Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа…
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
1910 г.
Мороженое из сирени!
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.
Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прений…
Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!
Я сливочного не имею, фисташковое все распродал…
Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?
Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа,
На улицу специи кухонь, огимнив эксцесс в вирелэ!
Сирень — сладострастья эмблема. В лилово-изнеженном крене
Зальдись, водопадное сердце, в душистый и сладкий пушок…
Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!
Эй, мальчик со сбитнем, попробуй! Ей-Богу, похвалишь, дружок!
1912 г.
Классические розы
В те времена, когда роились грезы
В сердцах людей, прозрачны и ясны,
Как хороши, как свежи были розы
Моей любви, и славы, и весны! Прошли лета, и всюду льются слезы…
Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране…
Как хороши, как свежи ныне розы
Воспоминаний о минувшем дне! Но дни идут — уже стихают грозы.
Вернуться в дом Россия ищет троп…
Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!
1925 г.










Глава 91-Гудзенко Семен Петрович 1922-1953
 

Когда на смерть идут — поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

Стихи знают все. Имя поэта помнят немногие.
Есть у нас спектакль, особенно мною любимый, который называется «Павшие и живые». В нем собраны самые лучшие военные стихи, и посвящен он поэтам и писателям, которые участвовали в войне. Одни из них погибли, другие живы до сих пор — просто на их творчестве лежит печать военных лет. Они погибли, когда им было 20-21 год. Это Коган, Багрицкий, Кульчицкий. .. Так что, они, в общем, ничего не успели сделать, кроме того, чтобы написать несколько прекрасных стихов и еще умереть. Но это много! Мы впервые зажгли по ним Вечный огонь на сцене нашего театра, впервые в Москве. У нас стоит на авансцене чаша, и из нее вспыхивает пламя Вечного огня. Перед началом спектакля выходит артист, просит почтить память погибших минутой молчания, и весь зрительный зал, как один, поднимается и одну минуту стоит молча. А по трем дорогам, которые спускаются к этому Вечному огню, выходят поэты, читают свои стихи, потом уходят назад в черный бархат (у нас сзади висит черный бархат). Уходят, как в землю, как в братскую могилу, уходят умирать, а по ним снова звучат стихи, песни… Это такой спектакль-реквием по погибшим поэтам. В этом спектакле я играю несколько ролей. Одна из них — это Семен Гудзенко. Этот парень, которому было 20 лет в войну, выжил, а потом, как написал Илья Эренбург, «было такое чувство, словно его вдруг, через 10 лет настиг долетевший с войны осколок», его догнали старые раны. И он умер уже после войны. А вот стихи, которые он писал,- даже не верится, что писал такой молодой человек?
Вот один из лучших военных поэтов достался мне, я его играю и читаю его, мне кажется, высочайшего уровня стихи о войне. (Владимир Высоцкий)
По утверждениям людей, видевших спектакль, стихи Гудзенко Высоцкий читал так, будто написал их сам...
Семен Гудзенко, словно предчувствуя, писал в 1946 году: "Мы не от старости умрем, От старых ран умрем". Судьба отпустила ему всего 30 лет. Но как он их прожил! Его короткая напряженная жизнь была яркой и яростной.
В 1939 году он поступил на учебу в Московский литературный институт. Через несколько недель после начала войны второкурсник Гудзенко записался добровольцем в ОМСБОН - Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Отбирали в это подразделение прежде всего спортсменов. Как же туда попал девятнадцатилетний студент второго курса литфака Гудзенко? Объяснение простое: при отборе ценилась не только физическая подготовка, но и психологическая устойчивость, творческий склад ума, способность быстро принимать решения, знание языков, коммуникабельность. Все это у него было. Бригада формировалась для разведывательных и диверсионных действий. Это было совершенно новое для нашей армии элитное подразделение. Поэтому Гудзенко можно по праву назвать первым поэтом советского спецназа.
После войны ему оставалось жить 7 с небольшим лет.  Он проживет их ярко, поколесит по стране корреспондентом различных изданий. Но память о прошлом неизбывна:

У каждого поэта есть провинция.
Она ему ошибки и грехи,
все мелкие обиды и провинности
прощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,
на карту не внесенная, одна,
суровая моя и откровенная,
далекая провинция - Война...

Перед атакой
Когда на смерть идут,- поют,
а перед этим можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв — и умирает друг.
И, значит, смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним идет охота.
Будь проклят сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв — и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей я кровь
чужую.


Мое поколение
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя —
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.








Глава 92- Герцык Аделаида Казимировна 1874-1925
 
Родилась 16 февраля 1874 года в обедневшей дворянской семье, в которой переплелись польско-литовские и германо-шведские корни. Ее отец, Казимир Антонович Лубны-Герцык, был инженером-путейцем, начальником участка строящейся Московско-Ярославской железной дороги и по роду своей деятельности часто переезжал с места на место. Поэтому и семья жила то в Москве, то в Александрове, то в Севастополе, то в Юрьеве-Польском.Аделаида Казимировна воспитывалась вместе с младшей сестрой Евгенией. Девочки рано лишились матери, однако появившаяся в доме мачеха стала им другом. Вскоре у сестер появился брат Владимир. Детство сестер Герцык прошло в основном в Александрове. Однако учились они в гимназии в Москве. После окончания гимназии Аделаида Герцык совершенствовала свои знания самостоятельно, изучая философию, историю искусства и литературу.Рубеж веков отмечен началом поэтического творчества Герцык. Почвой для лирических стихов того времени стал ее роман с А.М. Бобрищевым-Пушкиным — юристом и поэтом, человеком много старше А. Герцык, женатым на другой женщине. Любовь к нему в значительной мере повлияла на ее дальнейшее творческое развитие. В 1903 году, в Германии, Бобрищев-Пушкин скончался. Пережив в связи с этим сильнейшее потрясение, А. Герцык в значительной мере утратила слух. А. Герцык выступила в печати в качестве переводчицы и автора литературно-критических очерков: с 1904 года она сотрудничала в журнале «Весы». В 1907 году в символистском альманахе «Цветник Ор» состоялась первая публикация стихов Герцык. Впоследствии эти стихи были перепечатаны в единственном прижизненном сборнике «Стихотворения», вышедшем в 1910 г. На поэзию Герцык оказали влияние труды философов-мистиков (особенно Франциска Ассизского), идея «Вечной Женственности» В. Соловьева, эстетика Метерлинка, а также идея соборности, сближающая поэтессу с Вяч. Ивановым. Ко времени выхода «Стихотворений» Герцык уже была замужем за Дмитрием Евгеньевичем Жуковским, и в 1909 г. появился их первенец Даниил (второй сын Никита родился в 1913 г.) Дом Жуковских в Кречетниковском переулке в Москве в 1910-е годы стал своего рода салоном, где бывали Н.Бердяев, Л. Шестов, С. Булгаков, Вяч. Иванов, М. Волошин, М. Цветаева, С. Парнок и другие.В это время Герцык стала довольно часто печататься в периодике как со своими стихами, так и с прозой (автобиографические циклы очерков «О том, чего не было» (1911), «Мои романы» (1913) и «Мои блуждания» (1915).Революцию А. Герцык встретила в Судаке, и до конца жизни ей уже не суждено было выехать из Крыма. На ее долю выпали тяжкие испытания: не только голод и нищета, но и тюремное заключение в течение нескольких недель в 1921 году.Умерла А. Герцык 25 июня 1925 года. Похоронена в Судаке.

Марине Цветаевой
«Что же, в тоске бескрайной
Нашла ты разгадку чуду,
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?»
— видишь, в окне виденье…
Инеем все обвешано.
Вот я смотрю, и забвеньем
Сердце мое утешено.
«ночью ведь нет окошка,
Нет белизны, сиянья,
Как тогда быть с незнаньем?
Страшно тебе немножко?»
— светит в углу лампадка,
Думы дневные устали.
Вытянуть руки так сладко
На голубом одеяле.
«где же твое покаянье?
Плач о заре небесной?»
— я научилась молчанью,
Стала душа безвестной.
«горько тебе или трудно?
К богу уж нет полета?»
— в церкви бываю безлюдной.
Там хорошо в субботу.
«как же прожить без ласки
В час, когда все сгорает?»
— детям рассказывать сказки
О том, чего не бывает.
Глава 93-Анненский Иннокентий Федорович 1855-1909
 
Иннокентий Анненский (1855-1909 гг.) – один из самых образованных людей своего времени, прекрасный поэт и драматург, известный критик, талантливый переводчик и знаток истории русского языка и литературы. Биография Анненского связана с писательством еще с раннего возраста, а его творчество стало предтечей символизма.
Анненский Иннокентий Федорович родился в Омске в 1855 году в семье важного государственного чиновника. В 1860 году отец получил новое назначение, и вся семья перебралась в Санкт-Петербург. Сначала Анненский обучался в частной школе (из-за слабого здоровья), потом во 2-ой петербургской гимназии,  потом снова в частной школе. Поступить в университет ему помог его старший брат Николай Анненский, выдающийся энциклопедист, экономист, народник.В 1875 году он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, а в 1879 году с отличием его закончил и занялся преподаванием. Анненский трудился как в государственных, так и в частных школах. Обычно он либо преподавал русскую словесность, либо историю, либо древние языки. Уже тогда всем было понятно, что этот человек – большой поклонник классицизма в чистом виде.
Анненский успел поработать учителем русского языка, литературы, истории, древних языков и в Санкт-Петербурге, и в Москве, и в Киеве, но в 1896 году его назначили на должность директора гимназии в Царском Селе. Ученики обожали его, хотя и считали большим чудаком, а вот начальство сочло его в 1906 году излишне мягким и уволило. Анненский тяжело переживал увольнение, так как действительно очень любил свою работу.
После увольнения из гимназии Анненский работал окружным инспектором, но при этом успевал делать переводы с древнегреческого и французского языков (перевел Еврипида, Бодлера, Верлена, Рембо), выпустил несколько сборников стихов, писал критические статьи. Творчество Анненского было высоко оценено его современниками, он считался едва ли не лучшим переводчиком в Санкт-Петербурге и знатоком русской словесности. Он был признанным авторитетом в вопросах классицизма и классического образования.

Анненский умер скоропостижно от инфаркта в 1909 году. Похоронен был в Царском Селе (сейчас это город Пушкин). Его сын, тоже известный поэт, сделал все, чтобы стихи отца и его драматические произведения были изданы, также им была издана первая краткая биография Анненского И. Ф и биография его брата Анненского Н. Ф.
Анненский был большим поклонником древнегреческих драматургов. В период своего руководства гимназией в Царском Селе он сделал все, чтобы ученики прекрасно владели древнегреческим языком.
Интересно, что близкие друзья Анненского долгое время ничего не знали о его пьесах, выдержанных в духе Еврипида, и о его стихах. Анненский скрывал свой поэтический и драматургический талант.  По воспоминаниям современников, он был довольно скромным человеком. Между тем Анненского считали гением многие признанные классики русской литературы. Его очень любила Анна Ахматова, им восхищался Пастернак.
Среди миров
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
1909 г.
То было на Валлен-Коски
То было на Валлен-Коски.
Шел дождик из дымных туч,
И желтые мокрые доски
Сбегали с печальных круч.
Мы с ночи холодной зевали,
И слезы просились из глаз;
В утеху нам куклу бросали
В то утро в четвертый раз.
Разбухшая кукла ныряла
Послушно в седой водопад,
И долго кружилась сначала
Всё будто рвалася назад.
Но даром лизала пена
Суставы прижатых рук, -
Спасенье ее неизменно
Для новых и новых мук.
Гляди, уж поток бурливый
Желтеет, покорен и вял;
Чухонец-то был справедливый,
За дело полтину взял.
И вот уж кукла на камне,
И дальше идет река…
Комедия эта была мне
В то серое утро тяжка.
Бывает такое небо,
Такая игра лучей,
Что сердцу обида куклы
Обиды своей жалчей.
Как листья тогда мы чутки:
Нам камень седой, ожив,
Стал другом, а голос друга,
Как детская скрипка, фальшив.
И в сердце сознанье глубоко,
Что с ним родился только страх,
Что в мире оно одиноко,
Как старая кукла в волнах…
1909 г.
Глава 94- Шварц Елена Андреевна 1948-2010
  Она была ранимой, как подросток, выхаживала больных животных и могла согреть человека одним лишь словом. Такой мощный огонь жил в этой загадочной поэтессе, что, казалось, вся энергетика Вселенной подчинялась ее хрупкой фигурке. Елену Шварц называли отголоском Серебряного века поэзии. Её любил Бродский и принимала Ахматова, но сама она не признавали никаких авторитетов. И пока на Родине Елену Шварц издавали только в самиздате, Гарвард, Кембридж и Сорбонна уже включили её стили в обязательную программу обучения.
«КРЕЩЕНИЕ ВО СНЕ»
Светлая ночь. Меня окрестили во сне.
Золотой священник главу покропил.
Мнится ли, мерещится мне?
Только крещальная лилась вода.
Может быть, звезды меня крестили?
(Близко трепещут, дрожат в окне.)
И светляка на забытой могиле
Чисто горящего, тоже во сне.
Хоть я когда-то крестилась в огне,
Но растворенное сердце забыло
Прежнюю милость, и славу, и силу:
Всё же очистись, омойся, как все.
Звезды качаются, в землю скользя,
Поп золотой исчезает вдали,
Тихо подземные льются ключи,
Вины, заботы мои унося.

Глава 95- Соколов Владимир Николаевич 1928-1997
 
А сейчас - потише... Еще потише. Он не любил шума. "Я не боюсь воскреснуть, я боюсь, что будет слишком шумно..."
Вы заметили, как много людей не выносят тишины, не терпят притихшей жизни? Они говорят только на повышенных тонах. Садясь за руль, жадно включают динамики на максимальную громкость. Им не нужны книги, стихи, разговоры вполголоса.
Соколова они никогда не расслышат, как им уже не дано расслышать заоконный дождь, осенний ветер в облетающих кронах или еле уловимый плеск лесного родника.
Поэт приходит к тем, кто в больничной палате или реанимации. Кто едет в поезде на верхней полке или наглухо заброшен в доме престарелых. Кто одиноко бродит в дальнем уголке парка и плачет над старым письмом.
Это им поэт приносит свою книгу. "Прекрасно стать забытой книгой и промерцать, когда найдут..."
Владимир Соколов был подростком в годы войны и всегда чувствовал, что он чудом спасен, что жизнь ему подарена свыше, и каждая секунда - дар.
Сознанием хрупкости и драгоценности мира пронизана каждая строчка Владимира Соколова. И в самые спокойные для нашей Родины годы он трепетал за бытие и потому был неизбывно трагичен. "Не тронь пылинки рукавом, снежинки не задень..."
Быть преждевременно трагичным - тяжелый крест! Вокруг тебя люди живут бездумно и весело, ни о чем не тревожась, а ты уже знаешь, что беда на пороге... И что тогда остается поэту, чтобы не сойти с ума, не отчаяться? Остается сочинять стихи как молитвы. "И Бог даровал мне... стих как моленье..." Когда беда стала явной, Соколов ушел из жизни.

Сырые будни
Сырые будни. Осени зaдворки.
Конец уборки. Теплых дней зaкaт.
Прочтен сентябрь от корки и до корки,
И октябрем продолжен листопaд.

Кaк осторожен ход трaмвaев тяжкий!
И есть у листьев, брошенных в полет,
Порывы вьюг, феврaльские зaмaшки,
И в звоне веток чувствуется лед.

Пройдись по сaду тихими шaгaми.
Следы июня отыскaть сумей.
Лишь в проводaх зaпутaлся нa пaмять
Клочком кaникул длиннохвостый змей.

А сaд стоит, кaк будто опечaлясь,
Кусты сухие низко нaклоня,
И не понять, кудa они умчaлись,
Шaги и крики, смех и беготня.

Мерцaет первый иней в черных веткaх,
А ученицы и ученики
Нa сборaх шумно спорят об отметкaх
И срочно отдaют точить коньки.




Глава 96 –Кирсанов(Кортчик) Семен Исаакович 1906-1972
 
Родился 5 сентября (18 н.с.) в Одессе в семье портного.Детские и юношеские годы Кирсанова прошли в Одессе: здесь он окончил гимназию, увидел революцию, начало советской власти, гражданскую войну, пароходы, увозившие белоэмигрантов в Константинополь, и рабочие отряды под красными знаменами, входившие в город.
В 1920-е, учась на филологическом факультете Одесского института народного образования, Кирсанов уже писал стихи о ликбезе, о красноармейцах, о революции. Приехавший в 1924 в Одессу Маяковский взял стихи молодого одессита и напечатал их в "Лефе". Кирсанов всей душой рвался в Москву, на "левый фронт", создавать новую поэзию, не похожую на все, что было в прошлом, жаждал споров и открытий. В 1925 приезжает в Москву, публикуется в журнале "Леф", вместе с Маяковским выступает с чтением стихов в разных городах страны. Выходят первые его книги - "Прицел" (1926), "Опыты" (1927), поэма "Моя именинная"(1928). С начала 1930-х активно работает в области стихотворной публицистики (сборники "Строки стройки", "Стихи в строю", "Ударный квартал", поэма "Пятилетка" и др.). Составлял лозунги для заводов, печатался в многотиражках, ездил на строительство Днепрогэса. В конце 1930-х вернулся к лирике, написал "Золушку" и "Твою поэму". С группой советских поэтов ездил по Европе (Париж, Прага, Варшава).
Во время Отечественной войны работал во фронтовых редакциях, побывал на разных фронтах, писал листовки, лозунги, частушки, фельетоны, стихи. После войны вышли его книги - "Чувство нового", "Советская жизнь", "Товарищи стихи", а также переводы стихов П.Неруды, Н.Хикмета, Луи Арагона и других поэтов. В 1954 опубликовал значительное произведение - поэму "Вершина". К этому же времени принадлежит цикл стихотворений об Италии, стихи о Лондоне и цикл "Ленинградская тетрадь".
В последние годы вышли сборники "Лирика. 1924 - 1962", "Искания" (1967), "Зеркала" (1970). Умер поэт С.Кирсанов в Москве в 1972.

Бой быков
В. В. Маяковскому
Бой быков!
Бой быков!
Бой!
Бой!
Прошибайте
проходы
головой!
Сквозь плакаты,
билеты
номера —
веера,
эполеты,
веера!..
Бой быков!
Бой быков!
Бой!
Бой!
А в соведстве
с оркестровой трубой,
поворачивая
черный
бок,
поворачивался
черный
бык.

Он томился, стеная:
— Мм-му!..
Я бы шею отдал
ярму,
у меня перетяжки
мышц,
что твои рычаги,
тверды,-
я хочу для твоих
домищ
рыть поля и таскать
пуды-ы…
Но в оркестре гудит
труба,
и заводит печаль
скрипач,
и не слышит уже
толпа
придушенный бычачий
плач.
И толпе нипочем!
Голубым плащом
сам торреро укрыл плечо.
Надо брови ему
подчеркнуть еще
и взмахнуть
голубым плащом.
Ведь недаром улыбка
на губах той,
и награда ему
за то,
чтобы, ярче розы
перевитой,
разгорался
его задор:
— Тор
реа
дор,
веди
смелее
в бой!
Торреадор!
Торреадор!
Пускай грохочет в груди задор,
песок и кровь — твоя дорога,
взмахни плащом, торреадор,
плащом, распахнутым широко!..
Рокот кастаньетный — цок-там и так-там,
донны в ладоши подхлопывают тактам.
Встал торреадор, поклонился с тактом,-
бык!
бык!!!
бык!!!
Свинцовая муть повеяла.
— Пунцовое!
— Ммм-у!
— Охейло!


А ну-ка ему, скорей — раз!
Бык бросился.
— Ммм-у!
— Торрейрос.
Арена в дыму. Парад — ах!
Бросается!
— Ммм-у…
— Торрада!
Беснуется галерея,
Тореро на…
— Ммм-у!..
— Оррейя!
Развеялась, растаяла
галерея и вся Севилья,
и в самое бычье хайло
впивается бандерилья.
И — раз,
и шпагой
в затылок
влез.
И красного черный ток,-
и птичьей стаей
с окружных мест
за белым платком
полетел платок.
Это:
— Ура!
— Браво!!!
— Герой!!!
— Слава ему!
— Роза ему!
А бык
даже крикнуть не может:
ой!
Он
давится хриплым:
— Ммм-уу…
Я шею
хотел отдать
ярму,
ворочать
мышщ
шатуны,
чтоб жить
на прелом
его корму…
Мммм…
нет
у меня
во рту
слюны,
чтоб
плюнуть
в глаза
ему!..


НИКУДАРИКИ

Время тянется и тянется,
люди смерти не хотят,
с тихим смехом:
— Навсегданьица!—
никударики летят.

Не висят на ветке яблоки —
яблонь нет,
и веток нет,
нет ни Азии,
ни Африки,
ни молекул,
ни планет.

Нет ни солнышка,
ни облака,
ни снежинок,
ни травы,
ни холодного,
ни теплого,
ни измены,
ни любви.

Нет прямого,
нет треуглого,
нет дыханья,
нет лица,
нет квадратного,
нет круглого,
нет начала,
нет конца.

Ни разлуки,
ни прощания,
ни проступка,
ни суда,
ни смешного,
ни печального,
ни «откуда»,
ни «куда».

Никударики,
куда же вы?
Мне за вами?
В облака?
Усмехаются:
— Пока живи,
пока есть еще «пока».








Глава 97- Рейн Евгений Борисович 1935-
 
Евгений Борисович Рейн - поэт, эссеист, прозаик, сценарист. Родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. В 1959 году окончил Ленинградский технологический институт, в 1964-м - Высшие сценарные курсы. В 50-60-е годы принадлежал к близкому окружению Анны Ахматовой. К этому же времени относится начало дружбы с Иосифом Бродским. В 1979 году принял участие в неподцензурном альманахе "Метрполь" (составил поэтический раздел альманаха), за что был лишен возможности печататься, занимался документальным кино и лишь три годНесмотря на высокую оценку творчества Евгения Рейна поэтами старшего поколения - Анной Ахматовой, Борисом Пастернаком, Борисом Слуцким, Леонидом Мартыновым, Павлом Антокольским, Арсением Тарковским и другими, первый сборник стихов Рейна "Имена мостов" вышел лишь в 1984 году. Автор более 20 книг: "Против часовой стрелки" с предисловием Иосифа Бродского, "Темнота зеркал", "Нежносмо...", "Предсказание", "Сапожок", "Балкон", "Арка над водой", "Надземный переход", "Заметки марафонца: неканонические мемуары", "Лабиринт", "После нашей эры", "Мой лучший адресат", "Память о путешествии"...
В настоящее время - профессор Литературного института им. А.М. Горького. Лауреат Государственной премии, Российской национальной премии "Поэт", Пушкинской премии, Царскосельской художественной премии, премии Антона Дельвига, премии имени Блока и др.
Забытый фильм
На занюханной студии в пустом кинозале
Равнодушный механик крутит старую ленту.
Ничему не радуйся поначалу,
Не ищи исчезнувшее бесследно.
Просто ты попал в густую халтуру -
Режиссёр уволился, оператор в запое,
И не вздумай пожаловаться сдуру,
Будто кто-то там нехорош собою.
Всё прекрасно — особенно та девица
В откровенном купальнике на старинном пляже,
А за нею с ухмылкой рецидивиста -
Некто в кепке, годящийся ей в папаши.
Почему он хватает её за плечи?
Никогда я не вёл себя так развязно.
А она отвечает: «А ну, полегче!»
Но видать по глазам, что на всё согласна.
Что-то припоминаю, что-то припоминаю...
В результате, конечно, она его выдаст,
Но из этого, как я понимаю,
Всё равно ничего не выйдет.
Что за актёры? Это не актёры.
Значит, это хроника? Нет, это правда.
Сколько можно? Полфильма идут повторы.
Ах, упрячьте всю эту муру обратно.
Но составьте мне кадрик на память, ладно?
Как оборванный ящеркой хвост судьбины,
Вечный призрак, светлеющий ненаглядно,
Место встречи истины и картины.











Глава 98- Балтрушайтис Юргис Казимирович 1873-1944
 
Юргис Балтрушайтис - литовский поэт (2.5. [20.4] 1873 с. Паантвардис Ковенской губ. — 3.1.1944 Париж). Писал по-русски и с 1930 года по-литовски. Крестьянского происхождения, был самоучкой, с 15-ти лет зарабатывал уроками. В 1893-98 годах Юргис Балтрушайтис учился на естественном отделении физико-математического ф-та Московского университета, занимался и филологией. По окончании университета Юргис познакомился с К. Бальмонтом и В. Брюсовым, основал с ними издательство «Скорпион», которое вскоре объединило ведущих русских символистов.
Юргис Балтрушайтис, который опубликовал в 1899 году свое первое стихотворение и с 1904 г. печатался в журнале «Весы», нашел у символистов признание, но держался особняком. В 1900-е гг. он подолгу жил за границей (Скандинавия, Италия, Германия). За первым сборником "Земные ступени" (1911) вскоре последовал второй — "Горная тропа" (1912), — о нем были написаны рецензии А. Альвингом и Н. Гумилевым. Только после его смерти вышел в Париже объявлявшийся еще в 1910 третий сборник "Лилия и серп" (1948).
После большевистского переворота Юрий Балтрушайтис в 1920-39 гг. стал полномочным представителем получившей самостоятельность республики Литвы в Москве, с 1939 до смерти он представлял свою страну как дипломат в Париже. Перестройка способствовала тому, что Балтрушайтис снова вошел в русскую литературу в СССР, где в 1989 появилось наиболее полное издание его произведений.
Поэзия этого автора отличается от поэзии других русских символистов строгостью и традиционностью форм. Примерно 300 написанных им стихотворений относятся к философской лирике. Балтрушайтис исходит в своем творчестве из веры в высокое предназначение человека, в преодоление вселенской дисгармонии, а также разрыва между индивидуальным «я» и природой. Юргис Балтрушайтис проявил себя также как переводчик (Байрон, Ибсен, Гаупман, Стриндберг, Гамсун).

Мой день певуче-безмятежен,
Мой час, как облачко, плывет
И то, что вечер неизбежен,
Меня к унынью не зовет…

В лесу ли вихрь листвой играет,
Иль мчит поток волну свою,—
Все, все мой дух вооружает
Живым доверьем к бытию…

Мой путь — по божьему указу —
Светло направлен в ширь долин,
Где ясен мир, привольно глазу,
Где я с мечтой своей один…

Все выше солнце — тень короче,—
И пусть затем скудеет зной,
Еще не скоро холод ночи
Дохнет безвестной тишиной…

Когда же золотом и кровью
Заблещет вечер в небесах,
Я с тихим жаром и любовью
Благословлю дорожный прах…

И в час, когда волна дневная
Отхлынет прочь, за край земли,
Мой дух заманит тьма ночная
В глубины звездные свои…

Глава 99- Черубина де Габриак ( Елизавета Ивановна Дмитриева) 1887-1928
   
Родилась в небогатой дворянской семье. Отец — учитель чистописания, рано умерший от чахотки. С семи до шестнадцати лет страдала тем же недугом, была прикована к постели, на всю жизнь осталась хромой.
Лето 1909 года Е. Дмитриева провела в Коктебеле, на даче у Волошина, где родилась совместная идея литературной мистификации, был придуман звучный псевдоним и литературная маска таинственной красавицы-католички. С 1909 года стихи Черубины де Габриак печатаются в журнале «Аполлон», её успех головокружителен и несомненен, её творчество получает высокую оценку И. Анненского и Вяч. Иванова. Разоблачение Черубины состоялось в конце 1909 года: правду узнал М. Кузмин, выведавший номер телефона Дмитриевой. Таким образом, в конце 1910 года в «Аполлоне» появилась ещё одна подборка стихов Черубины, с заключительным стихотворением «Встреча», подписанным подлинным именем поэтессы. Разоблачение обернулось для Дмитриевой тяжелейшим творческим кризисом: после разрыва с Гумилёвым и Волошиным и скандальной дуэли между двумя поэтами Дмитриева надолго замолчала.
В 1926 году начались репрессии по отношению к русским антропософам, и год спустя в доме Дмитриевой был проведён обыск, во время которого были изъяты все её книги и архив, а саму поэтессу выслали в Ташкент на три года. В ссылке она продолжила писать стихи, постоянными темами которых стали мистические переживания, одиночество, любовь, обречённость, тоска по родному Петербургу. В 1927 году по предложению близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Ю. Щуцкого, она создала ещё одну литературную мистификацию — цикл семистиший «Домик под грушевым деревом», написанных от имени «философа Ли Сян Цзы», сосланного на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа».
Скончалась от рака печени в ташкентской больнице им. Полторацкого, не дожив до конца ссылки. Была похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте. В настоящее время местоположение могилы Елизаветы Дмитриевой неизвестно.



ЦВЕТЫ

Цветы живут в людских сердцах;
Читаю тайно в их страницах
О ненамеченных границах,
О нерасцветших лепестках.

Я знаю души, как лаванда,
Я знаю девушек мимоз,
Я знаю, как из чайных роз
В душе сплетается гирлянда.

В ветвях лаврового куста
Я вижу прорез черных крылий,
Я знаю чаши чистых лилий
И их греховные уста.

Люблю в наивных медуницах
Немую скорбь умерших фей,
И лик бесстыдных орхидей
Я ненавижу в светских лицах.

Акаций белые слова
Даны ушедшим и забытым,
А у меня, по старым плитам,
В душе растет разрыв-трав



Глава 100- Фофанов Константин Михайлович 1862-1911
 
Родился 18 мая (30 н.с.) в Петербурге в купеческой семье. Учился в частных пансионах, затем в городском училище Петербурга, которое оставил через полтора года. Литературная деятельность Фофанова началась в 1881, и очень скоро его стихи завоевывают известность. В конце 1880-х становится постоянным сотрудником газеты "Новое время", издаваемой А.Сувориным, получает от него всяческую поддержку. Печатается и в других изданиях самой различной ориентации.Его поэзию высоко оценивали А. Майков, Я. Полонский, Л. Толстой, постоянно поддерживали его, так как жизнь Фофанова была тяжела: единственный кормилец большой семьи, он страдал хроническим алкоголизмом и жил в нищете.
Не имея ни систематического образования, ни стремления к саморазвитию, Фофанов обладал необычайным природным дарованием и удивительным чутьем, что сделало его творчество заметным явлением в русской поэзии конца XIX века.
Сборники стихов Фофанова "Стихотворения" (1887 и 1889), "Тени и тайны" (1892), "Иллюзии" (1900) были необыкновенно популярны. Среди его стихотворений встречаются сюжетные, повествовательные, как "Барон Клаке" (1892), "Необыкновенный роман" (1900), поэмы "Старый дуб" (1887), "Волки" (1889), сказки "Каменотес" (1885), "Очарованный принц" (1900).Фофанов оказал большое влияние на творчество модернистов разных поколений. Его поклонниками были В. Брюсов и И. Северянин, эгофутуристы создали культ Фофанова, посвятив ему сборник в 1912. Умер К. Фофанов в больнице 17 мая (30 н.с.) 1911 в Петербурге.
Столица бредила
Столица бредила в чаду своей тоски,
Гонясь за куплей и продажей.
Общественных карет болтливые звонки
Мешались с лязгом экипажей.

Движенью пестрому не виделось конца.
Ночные сумерки сползали,
И газовых рожков блестящие сердца
В зеркальных окнах трепетали.

Я шел рассеянно: аккорды суеты
Мой робкий слух не волновали,
И жадно мчались вдаль заветные мечты
На крыльях сумрачной печали.

Я видел серебро сверкающих озер,
Сережки вербы опушённой,
И серых деревень заплаканный простор,
И в бледной дали лес зеленый.

И веяло в лицо мне запахом полей,
Смущало сердце вдохновенье,
И ангел родины незлобивой моей
Мне в душу слал благословенье.










Глава 101-Брюсов Валерий Яковлевич 1873-1924
 
  Поэт, прозаик, драматург, критик, переводчик, литературовед и историк, один из организаторов и признанный лидер символизма.
Зная иностранные языки, Брюсов много переводит. Русские читатели знакомятся с творчеством Метерлинка, Гюго, Эдгара По, Расина, Мольера, Байрона, Гете и многих других в переводах Брюсова. В. Я. Брюсов является автором более шестисот статей и рецензий, из которых свыше восьмидесяти посвящено изучению Пушкина, Баратынского, Фета, Тютчева, Гоголя, Блока и других литераторов России
На протяжении всего творческого пути Брюсов искал "ключи тайн" к самым сокровенным человеческим чувствам, пытался понять причины рождения новых форм в искусстве. Брюсов внес значительный вклад в русскую культуру, его творчество подготовило почву для развития многих советских поэтов.
Каменщик
— Каменщик, каменщик в фартуке белом,
Что ты там строишь? кому?

— Эй, не мешай нам, мы заняты делом,
Строим мы, строим тюрьму.

— Каменщик, каменщик с верной лопатой,
Кто же в ней будет рыдать?

— Верно, не ты и не твой брат, богатый.
Незачем вам воровать.

— Каменщик, каменщик, долгие ночи
Кто ж проведет в ней без сна?

— Может быть, сын мой, такой же рабочий.
Тем наша доля полна.

— Каменщик, каменщик, вспомнит, пожалуй,
Тех он, кто нес кирпичи!

— Эй, берегись! под лесами не балуй…
Знаем всё сами, молчи!















Глава 102- Андрей Белый ( Борис Николаевич Бугаев )1880-1934
 
Андрей Белый (настоящее имя — Борис Николаевич Бугаев) родился 26 октября 1880 года в Москве в семье известного русского математика и философа Николая Бугаева.
Еще с юных лет будущий поэт проявлял интерес к литературе и искусству вообще. Помимо художественного творчества, он также изучал историю, право, философию и археологию. В 1903 году он окончил физико-математический факультет Императорского Московского университета, а затем переехал в Петербург.
Период с 1905 по 1906 год, когда Андрей Белый жил в Санкт-Петербурге, считается началом его творческой карьеры. Он активно участвовал в творческой жизни столицы, знакомился с известными литературными деятелями и принимал участие в литературных кружках.
В 1904 году вышел первый сборник стихов Белого под названием «Золото в лазури»», который сразу же привлек внимание к его поэтическому таланту. В этом сборнике он выразил свое отношение к русской природе и традициям, а также затронул важные эстетические и философские вопросы. Этот сборник стал ярким примером символизма в русской поэзии.
Следующие годы Белый посвятил литературной и общественной деятельности. Он стал одним из идеологов символизма, принимал участие в журнале «Труды и дни» и основании издательства «Мусагет», а также вел активную писательскую деятельность. Его произведения вызывали большой интерес и восхищение, принося ему славу и признание.
Особое место в творчестве Белого занимает его поэма «Петербург», написанная в 1912-1913 годах. Сочетая в себе проникновенное описание города и философское обобщение, она стала одним из главных произведений символической литературы начала XX века. Поэма «Петербург» отразила сложности и противоречия русского общества и стала манерой исследования современной души.Следующие годы жизни Белого были эпохой его путешествий и активной общественной деятельности. Он объездил Европу, побывал в Африке, прожил во Франции и в Швейцарии, где продолжал свою литературную и критическую деятельность. В это время увидели свет его романы «Серебряный голубь» и «Котик Летаев», которые, несомненно, вошли в золотой фонд русской литературы. Андрей Белый был ярким представителем литературного авангарда своего времени. Его произведения характеризовались глубоким интеллектуальным подходом, виртуозностью языка и оригинальными идеями. Он стремился не только рассказывать о мире, но и давать свое видение его прекрасного и трагичного. Белый умер 8 января 1934 года в Москве, оставив после себя богатое наследие, которое продолжает вдохновлять и волновать души читателей по всему миру.
Телеграфист
Окрестность леденеет
Туманным октябрем.
Прокружится, провеет
И ляжет под окном, –

И вновь взметнуться хочет
Большой кленовый лист.
Депешами стрекочет
В окне телеграфист.

Служебный лист исчертит.
Руками колесо
Докучливое вертит,
А в мыслях – то и се.

Жена болеет боком,
A тут – не спишь, не ешь,
Прикованный потоком
Летающих депеш.

В окне кустарник малый,
Окинет беглый взгляд –
Протянутые шпалы
В один тоскливый ряд,

Вагон, тюки, брезенты
Да гаснущий закат…
Выкидывает ленты,
Стрекочет аппарат.

В лесу сыром, далеком
Теряются пески,
И еле видным оком
Мерцают огоньки.

Там путь пространства чертит…
Руками колесо
Докучливое вертит;
А в мыслях – то и се.

Детишки бьются в школе
Без книжек (где их взять!):
С семьей прожить легко ли
Рублей на двадцать пять: –

На двадцать пять целковых –
Одежа, стол, жилье.
В краях сырых, суровых
Тянись, житье мое! –

Вновь дали мерит взором –
Сырой, осенний дым
Над гаснущим простором
Пылит дождем седым.

У рельс лениво всхлипнул
Дугою коренник,
И что-то в ветер крикнул
Испуганный ямщик.

Поставил в ночь над склоном
Шлагбаум пестрый шест:
Ямщик ударил звоном
В простор окрестных мест.

Багрянцем клен промоет –
Промоет у окна.
Домой бы! Дома ноет,
Без дел сидит жена, –

В который раз, в который,
С надутым животом!..
Домой бы! Поезд скорый
В полях вопит свистком;

Клокочут светом окна –
И искр мгновенный сноп
Сквозь дымные волокна
Ударил блеском в лоб.

Гремя, прошли вагоны.
И им пропел рожок.
Зеленый там, зеленый,
На рельсах огонек… –

Стоит он на платформе,
Склонись во мрак ночной, –
Один, в потертой форме,
Под стужей ледяной.

Слезою взор туманит.
В костях озябших – лом.
А дождик барабанит
Над мокрым козырьком.

Идет (приподнял ворот)
К дежурству – изнемочь.
Вдали уездный город
Кидает светом в ночь.

Всю ночь над аппаратом
Он пальцем в клавиш бьет.
Картонным циферблатом
Стенник ему кивнет.

С речного косогора
В густой, в холодный мрак –
Он видит – семафора
Взлетает красный знак.

Вздыхая, спину клонит;
Зевая над листом,
В небытие утонет,
Затянет вечным сном

Пространство, время. Бога
И жизнь, и жизни цель –
Железная дорога,
Холодная постель.

Бессмыслица дневная
Сменяется иной –
Бессмыслица дневная
Бессмыслицей ночной.

Листвою желтой, блеклой,
Слезливой, мертвой мглой
Постукивает в стекла
Октябрьский дождик злой.

Лишь там на водокачке
Моргает фонарёк.
Лишь там в сосновой дачке
Рыдает голосок.

В кисейно-нежной шали
Девица средних лет
Выводит на рояли
Чувствительный куплет.

Глава 103-Кушнер Александр Семенович 1936-
 
Родился 14 сентября в Ленинграде. После окончания школы поступил в Педагогический институт им. Герцена на филологический факультет. В 1959 - 69 преподавал русский язык и литературу. В эти годы пишет и печатает стихи: "Первое впечатление" (1962), "Ночной дозор" (1966), "Приметы" (1969).
С конца 1960-х переходит на профессиональную литературную деятельность: регулярно выпускает сборники стихотворений - "Письмо" (1974), "Прямая речь" (1975), "Голос" (1978), публикуясь в журналах "Аврора", "Нева", "Юность".
В 1980-е выходят сборники: "Канва" (из шести книг), "Таврический сад", "Дневные сны", "Стихотворения", "Живая изгородь" (1988).
В 1991 выходит сборник стихов "Ночная музыка" и книга "Аполлон в снегу (заметки на полях)" о русской поэзии и русских поэтах; в 1994 - сборник новых стихов "На сумрачной звезде". А. Кушнер живет и работает в Петербурге.
Времена не выбирают...
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.


Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.


Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?


Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время — это испытанье.
Не завидуй никому.


Крепко тесное объятье.
Время — кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас — его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.



Я написать о Вяземском хотел…
Я написать о Вяземском хотел,
Как мрачно исподлобья он глядел,
Точнее, о его последнем цикле.
Он жить устал, он прозябать хотел.
Друзья уснули, он осиротел;
Те умерли вдали, а те погибли.

С утра надев свой клетчатый халат,
Сидел он в кресле, рифмы невпопад
Дразнить его под занавес являлись.
Он видел: смерть откладывает срок.
Вздыхал над ним злопамятливый бог,
И музы, приходя, его боялись.

Я написать о Вяземском хотел,
О том, как в старом кресле он сидел,
Без сил, задув свечу, на пару с нею.
Какие тени в складках залегли,
Каким поэтом мы пренебрегли,
Забыв его, но чувствую: мрачнею.

В стихах своих он сам к себе жесток,
Сочувствия не ищет, как листок,
Что корчится под снегом, леденея.
Я написать о Вяземском хотел,
Ещё не начал, тут же охладел
Не к Вяземскому, а к самой затее.

Он сам себе забвенье предсказал,
И кажется, что зла себе желал
И медленно сживал себя со свету
В такую тьму, где слова не прочесть.
И шепчет мне: оставим всё как есть.
Оставим всё как есть: как будто нету.

Старик
Кто тише старика,
Попавшего в больницу,
В окно издалека
Глядящего на птицу?

Кусты ему видны,
Прижатые к киоску.
Висят на нем штаны
Больничные в полоску.

Бухгалтером он был
Иль стекла мазал мелом?
Уж он и сам забыл,
Каким был занят делом.

Сражался в домино
Иль мастерил динамик?
Теперь ему одно
Окно, как в детстве пряник.

И дальний клен ему
Весь виден, до прожилок,
Быть может, потому,
Что дышит смерть в затылок.

Вдруг подведут черту
Под ним, как пишут смету,
И он уже — по ту,
А дерево — по эту!

Глава 104-Вертинский Александр Николаевич 1889-1957
   
Искренние слёзы, равнодушие, восхищение, насмешки - противоречивые чувства, вызываемые творчеством Александра Вертинского. Певец, композитор, актёр, поэт, кумир эстрады начала двадцатого века, ещё при жизни назван феноменом, несмотря на годы забвения, трудную судьбу.
Родился Александр Николаевич в Киеве в 1889 году. Родители не состояли в браке, но отец дал фамилию детям Александру и Надежде. После смерти матери, малышей взяли на воспитание родные тётки. Препятствуя общению детей сообщили мальчику о смерти сестры. Судьба соединит их спустя много лет. Через два года ушёл из жизни отец.
Оставшись сиротой, Александр рос сорванцом. За неуспеваемость, недостойное поведение отчислен из гимназии. Если бы не увлечение театром, литературой, воспитанный улицей, поскольку тётка выгнала мальчика из дома, стал бы хулиганом.
Рассказы А. Вертинского в модной декадентской форме опубликовали местные газеты. О молодом литераторе заговорили как о падающем надежды авторе.
Переехав в Москву, массу усилий отдал построению карьеры актёра: выступал в литературных кружках, пытался ставить пьесы, показывал пародии. Работа в театре миниатюр принесла первый успех. В образе Пьеро исполнял положенные на музыку свои стихи. Впервые на эстраде зазвучала авторская песня, передающая эмоции, ощущения беззащитного перед материальным миром человека.
Попытка поступить в Московский художественный театр оказалась неудачной. Из-за нечёткого произношения «р», К. Станиславский не взял в труппу начинающего актёра. Кинопробы оказались успешнее. А. Вертинский дебютировал в фильме «Обрыв», получив первый кинематографический опыт. Затем снимался со звёздами немого кино В. Холодной, И. Мозжухиным. Около тридцати ролей удалось воплотить в будущем: князь в «Анне на шее», кардинал Бирнч в «Заговоре обречённых» и др.
Начавшаяся война изменила планы. Александр около двух лет прослужил санитаром, получив ранение вернулся в Москву.
После революции 1917 года А. Вертинский покинул страну, не найдя взаимопонимания с новой властью.Долгих 23 года продлилась эмиграция. Гастролировал по Греции, Румынии, Франции, Германии, Америке, Палестине. Песни исполнялись на русском языке, но это не помешало достичь мировой популярности.
Собирая полные залы, Александр Николаевич дарил зрителям искренность, не страшился через слова песен говорить о духовном упадке общества, о проблемах человеческих отношений. Собственный стиль, неповторимая дикция, откровенные тексты, умение проникнуть в душу, отличали А.Вертинского от коллег. Ни одному исполнителю не удалось приблизиться к его таланту, мастерству.
Последние годы за границей провёл в Китае, в эмигрантской общине Шанхая. Впервые испытав кризис, жил обычной жизнью провинциала.
Многочисленные прошения о возвращении отклонялись, лишь в 1943 году ВЦИК дал разрешение, А .Вертинский с семьёй вернулся на родину. Продолжил работать, выступал для фронтовиков, исполняя патриотические песни, снимался в кино, писал стихи. С гастролями объехал всю страну, имея огромный успех в основном на периферии. В Москве выступления были редкими, на студии звукозаписи не приглашали, рецензий на творчество артиста не публиковалось. Из богатого репертуара разрешено было исполнять малую часть. Душевное одиночество, ощущение не востребованности, двусмысленное положение тяготили артиста. Отпечаток на здоровье немолодого человека наложили безденежье, бытовые трудности в поездках.
21 мая 1957 года, в день смерти А. Вертинский дал последний концерт. Великого шансонье похоронили на Новодевичьем кладбище.
Личное счастье Александр Николаевич обрёл поздно. Его избранницей, не смотря на разницу в возрасте, стала Лидия Циргвава, запомнившаяся зрителям ролью птицы Феникс в сказке «Садко». В семье родились дочери Марианна и Анастасия. Обе продолжили династию Вертинских, став известными актрисами.
То, что я должен сказать
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
1917 г.
Ваши пальцы
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
И когда весенней вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
1916 г.

Глава 105- Василий Иванович Лебедев-Кумач (Лебедев) 1898-1949
 
Еще в мальчишеские годы,
Когда окошки бьют, крича,
Мы шли в крестовые походы
На Лебедева-Кумача.
И, к цели спрятанной руля,
Вдруг открывали, мальчуганы,
Что школьные учителя —
Литературные профаны.
И. поблуждав в круженье тем,
Прослушав разных мнений много,
Переставали верить всем…
И выходили
на дорогу.
Это стихотворение написал прекрасный поэт Наум Коржавин, разговор о котором еще впереди. Простим ему мальчишеский максимализм, но в истории с Лебедевым-Кумачом все было гораздо сложнее и трагичнее.

Лебедев-Кумач. Самый популярный советский поэт-песенник. «Всесоюзный запевала». «Широка страна моя родная,/ Много в ней лесов, полей и рек!/ Я другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит человек». Это – пафос. А вот и лирика: «Как много девушек хороших,/ Как много ласковых имен…»
Лебедеву-Кумачу довелось жить в труднейшее время, когда, как написала Надежда Мандельштам, «эпоха жаждала точного распределения мест: кому первое, кому последнее – кто кого переплюнет. Государство использовало старинную систему местничества и стало само назначать на первые места. Вот тогда-то Лебедев-Кумач, человек, говорят, скромнейший, был назначен первым поэтом». А он не хотел быть первым, но назначали, и пришлось ему исправно исполнять эту роль первача, хотя порой и мучился в душе. А родился Василий Лебедев (Кумач – это уже приставка в советское время) 27 июля (8 августа) 1898 года в Москве, в семье сапожника-кустаря. Был весьма способным мальчиком, и учительница начального городского училища выхлопотала ему стипендию для поступления в гимназию. Стипендию учредил русский историк и меценат Виноградов, живший в Англии. Однажды он приехал в Москву и устроил экзамен своему стипендиату и был потрясен, как Вася Лебедев читал своего любимого Горация на латыни – выразительно и ярко. Виноградов сказал: «Закончишь гимназию – возьму тебя в Оксфорд». В 1917 году Лебедев закончил гимназию, но было уже не до Оксфорда – грянула революция в России, которая повернула судьбу юноши совсем в другую сторону: от Горация и Катулла к революционным агиткам. И Лебедев стал Кумачом. В 1919–1921 годах Лебедев-Кумач работал в Бюро печати управления Реввоенсовета и в военном отделе «Агит-РОСТА», писал рассказы, статьи, фельетоны, частушки для фронтовых газет, для агитпоездов. Одновременно учился на историко-филологическом факультете МГУ. С 1922 года Лебедев-Кумач начал сотрудничать в «большой печати»: «Рабочая газета», «Крестьянская газета», «Гудок», журналы «Лапоть» и «Крокодил». Он создал множество литературных пародий, сатирических сказок, фельетонов на тему быта, хозяйственного и культурного строительства. Участвовал в создании театральных обозрений для «Синей блузы» и самодеятельных рабочих коллективов. Как и полагалось в то время, клеймил обывателя, от управдома до жены завмага (выше подыматься было нельзя), ну, а в 1930-х появился замаскированный классовый враг – пришлось бороться и с ним и даже написать «Гимн НКВД». Наставлял молодежь: «Будь упорным, умным, ловким./ Различать умей врагов,/ И нажать курок винтовки/ Будь готов!/ – Всегда готов!» Выходили стихи, издавались сборники, а в 1931 году Лебедев-Кумач обратился к песням, и именно они прославили его. Первые эстрадные песни прозвучали в спектакле Театра обозрений в исполнении артистов Бориса Тенина и Льва Мирова на музыку композитора Листова. Ну, а потом, как говорят, покатило, и Лебедев-Кумач сочинил около 500!.. Его стихи положили на музыку многие композиторы, но, пожалуй, лучше всего звучали тексты Кумача в песнях Исаака Дунаевского. А кино растиражировало Лебедева-Кумача по всей стране. Фильмы, вошедшие в золотой фонд советского кинематографа: «Веселые ребята», «Цирк», «Дети капитана Гранта», «Волга-Волга». Жизнеутверждающие, жизнерадостные, полные молодого задора и огня песни Лебедева-Кумача (да еще на прекрасную музыку) стали настоящими хитами (хотя тогда это слово не употреблялось). Их пела вся страна. Власть оценила всенародные заслуги поэта-песенника, и в феврале 1937 года ему, одному из первых писателей, дали орден Трудового Красного Знамени – «за выдающуюся деятельность». В 1938 году он получил орден «Знак Почета» – «за выдающиеся заслуги в области художественной литературы». В 1940-м – орден Красной Звезды – «за образцовое выполнение приказов командования в борьбе с белофиннами». Еще Кумач был избран депутатом Верховного Совета РСФСР . В воспоминаниях Юрия Нагибина о начале войны написано, что на перроне Киевского вокзала он услышал, что Лебедев-Кумач сошел с ума, срывал с груди ордена и клеймил вождей как предателей…Жена Кумача вспоминала, что при отъезде из Москвы Лебедев-Кумач выглядел несчастным и растерянным. Он увидел в газетном киоске портрет Сталина, глаза у него сделались белыми, и вдруг он заорал каким-то диким голосом: «Что же ты, сволочь усатая, Москву сдаешь?!» К счастью для Кумача, его не арестовали, а отвели в медпункт. Какое-то время Лебедева-Кумача лечили в психиатрической лечебнице НКВД в Казани. Подлечили его психику и отпустили в Москву. Он рвался на фронт, но его пустили туда только в 1943 году. И попал он в военно-морской флот, которому он посвятил «Краснофлотский марш».
20 февраля 1949 года Василий Лебедев-Кумач скончался, на 51-м году жизни. Все начиналось «за здравие», а кончилось «за упокой».

Священная война
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!
Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы.
Дадим отпор душителям
Всех пламенных идей,
Насильникам, грабителям,
Мучителям людей!
Не смеют крылья черные
Над Родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!
Гнилой фашистской нечисти
Загоним пулю в лоб,
Отребью человечества
Сколотим крепкий гроб!
Встает страна огромная,
Встает на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, —
Идет война народная,
Священная война!







Глава 106 – Мартынов Леонид Николаевич  1905-1980
 
Родился 9 мая (22 н.с.) в Омске в семье техника путей сообщения, внимательно следившего за воспитанием и духовным ростом сына, поддерживавшего его интерес к технике и рисованию. Любовь к поэзии пришла к Мартынову после знакомства со стихами Маяковского. Второй любовью он позже назовет стихи Блока. Еще не закончив среднюю школу, Мартынов активно сотрудничал в трех омских газетах - "Рабочий путь", железнодорожной - "Сигнал" и "Сибирском воднике". Работая над заметками, хрониками, библиографией и происшествиями, он все больше увлекался сочинением стихов на самые разные темы - современные, исторические, лирические. Его первые стихи были напечатаны в 1921. В качестве корреспондента газет и журналов Мартынов в 1920 - 30 объездил Сибирь и Среднюю Азию.В 1930-е он опубликовал большой цикл поэм, посвященных историческому прошлому России ("Рассказ о русском инженере, "Тобольский летописец", "Сказка про атамана Василия Тюменца" и др.). Первый поэтический сборник "Стихи и поэмы" вышел в Омске в 1939. Как бы комментарием к поэмам стали художественно-исторические очерки в прозе "Крепость на Оми" (1939), "Повесть о Тобольском воеводстве" (1945). Сборники "Лукоморье" и "Эрцинский лес" представляли лирику поэта. Послевоенная критика несправедливо резко осудила цикл "Лукоморье", и это привело к почти десятилетнему перерыву в публикации стихов поэта. В 1960-е появляются новые сборники стихов поэта: "Первородство", "Голос природы", "Людские имена"; в 1972 - сборник "Гиперболы", "Земная ноша" и др. Мартынов много занимается переводами поэзии с английского, французского, итальянского, польского и др. языков.Его перу принадлежат также сборник корреспонденций и очерков ("Трудный корм", 1930), автобиографическая повесть "Воздушные фрегаты" (1974), книга о литературном труде - "Пути поэзии" (1975). В 1980 в возрасте 75 лет     Л.Мартынов скончался.
Вода
Благоволила
Литься!

Она
Блистала
Столь чиста,

Что - ни напиться,
Ни умыться,
И это было неспроста.

Ей
Не хватало
Ивы, тала
И горечи цветущих лоз.

Ей
водорослей не хватало
И рыбы, жирной от стрекоз.

Ей
Не хватало быть волнистой,
Ей не хватало течь везде.

Ей жизни не хватало -
Чистой,
Дистиллированной
Воде!





Глава 107- Ушаков Николай Николаевич 1899-1973
 
Вот, что писал в своём дневнике писатель Варлам Шаламов, опубликованном в журнале «Юность» о своём знакомом Николае Ушакове: «Николай Ушаков много обещал в первых своих сборниках. Удивительна его судьба. Лефовцы считали его своим, усиленно печатали в «Новом Лефе», пока там хозяйничал Маяковский, который восхищался мастерством и свежестью стихов Николая Ушакова. Илья Сельвинский произвёл Ушакова в основатели тактового стиха.Николай Бухарин на Первом съезде писателей поставил Ушакова вместе с Пастернаком. Человек скромный, Ушаков был более смущён, чем рад. Себя он знал».
  Публикуется в «Комсомольской правде», журналах «Молодая гвардия», «Новый мир», «Новый Леф».   В 1927 году вышла первая книга Николая Ушакова «Весна Республики» (всего при жизни поэта вышло 14-ть книг).
   С середины 1930-х годов Николай Ушаков для читателей исчезает. Нет, его миновали репрессии, но он пишет «в стол», печатается всё реже, посвящая себя переводам на русский язык украинской поэзии. Николай Ушаков прожил в литературе жизнь высокопрофессионального труженика. Самая главная удача жизни человека его поколения – оставался на свободе.
  Хотя, по крайней мере, дважды ходил по краю пропасти. Первый раз – после процесса по делу Николая Бухарина в 1938 году.  Тогда, помня доклад Николая Бухарина и его лестные слова в адрес Николая Ушакова, на писательском съезде, литературный Киев, с каждым днём всё больше и больше пустевший, молча, ждал ареста Ушакова, считая его, делом предрешённым.Ведь на Первом съезде писателей, в 1934 году, Николай Бухарин также объявил Бориса Корнилова надеждой советской поэзии. Близость к власти – оказалась близостью к своей гибели.
  Второй раз, уже после войны – он снова «остался жив» и даже остался в литературе, когда переведённое им стихотворение украинского поэта Владимира Сосюры «Любить Украину», успевшее войти во все школьные хрестоматии, было вдруг объявлено «Правдой» чуть ли не манифестом буржуазного национализма. Что могло последовать за этим, нетрудно представить.
Именно тогда, Николая Ушакова, как и многих интеллигентов, охватил ужас обречённости, перешедший в мучительную и длительную по времени депрессию.  О себе самом, в дневнике, Николай Николаевич написал следующее: «Были в старой армии такие штабс-капитаны …  Дослужится до штабс-капитана, а дальше чины не идут… Вот и ты всё штабс-капитан, правда, очень уважаемый».  Собственно, запись эта интересна тем, что показывает его тогдашнее состояние – явную неудовлетворённость своим положением в литературе, растерянность. Но растерянность была вызвана не смущением, а начавшимся ещё раньше, на гребне успеха, внутренним кризисом.  Кризис же, как известно, есть ломка мироощущения.
  Как-то во время войны, когда после эвакуационных мытарств, Николай Николаевич и его жена, Татьяна Николаевна Белогорская, осели в Ташкенте и немного наладили быт, то есть появилась чистая тетрадь и вместо стола перевёрнутый набок чемодан, он стал на память выписывать стихи любимого им Баратынского.И однажды остановился поражённый и, отчеркнув несколько строк, написал сбоку:«Да ведь это же будущий Блок!».
 Причиной, почему громкая слава обошла Николая Ушакова, было отчасти то, что жил он не в столичных городах, а в культурном, но всё-таки почти периферийном Киеве, - а также ровная судьба, как бы противоестественная для русской поэзии, где трагедия следует за трагедией, а высокий драматизм судьбы считается для поэта «хорошим тоном».  Тем не менее, некоторые строки Николая Николаевича стали крылатыми, в частности афористическая концовка стихотворения «Вино», посвященного будто бы долготерпению этого напитка, лишь постепенно обретающего крепость и аромат, но в, то,  же время рисующего судьбу любого затворника, в частности стихотворца, живущего несуетно и копящего мудрость.
   Переводил на русский язык Николай Ушаков немецких поэтов Г. Гейне и Н. Ленау, осетинского поэта К. Хетагурова. узбекского поэта Мукими, лезгинских, казахских, еврейских, монгольских, армянских и венгерских поэтов. Николай Ушаков много перевёл с украинского языка, причём, не, только стихи, но и прозу, а также редактировал чужие переводы. Уместно вспомнить, что во многом благодаря Николаю Ушакову – классик украинской литературы Тарас Григорьевич Шевченко стал близок и русскому читателю.   В 1973 году Николай Ушаков получил Государственную премию УССР имени Тараса Шевченко за сборники стихов «Мои глаза», «Я рифмы не боюсь глагольной» и многолетнюю плодотворную деятельность в области переводов с украинской литературы: Ивана Франко, Леси Украинки, Михаила Коцюбинского. За большой вклад в развитие российской литературы, Николай Николаевич Ушаков был награждён орденами:   - орден Ленина -1967 год,    - орден Трудового Красного Знамени – 1959 год,    - орден «Знак Почёта» - 1960год.    Умер самобытный русский, советский поэт, писатель и переводчик Николай Николаевич Ушаков в ночь на 17 ноября 1973 года, в Киеве, в возрасте 74 лет. Похоронен на Байковом кладбище Киева.  Именем Николая Ушакова названа литературная премия, присуждаемая Национальным союзом писателей Украины украинским поэтам, пишущим на русском. Стихотворения Николая Ушакова – истинная поэзия.
 «Вино».
   Я знаю,
   трудная отрада,
   не легкомысленный покой,
   густые грозди винограда
   давить упорную рукой.
   Вино молчит.
   А годы лягут
   в угрюмом погребе, как дым,
   пока сироп горячих ягод
   не вспыхнет
   жаром золотым.
   Виноторговцы – те болтливы,
   от них кружится голова.
   Но я, писатель терпеливый,
   храню, как музыку, слова.
   Я научился их звучанье
   копить в подвале и беречь.
   Чем продолжительней молчанье,
   Тем удивительнее речь.


Глава 108 – Левитанский Юрий Давидович 1922-1996
 
«Что происходит на свете?— А просто зима. — Просто зима, полагаете вы?— Полагаю…». Строчки, знакомые каждому, светлые, напевные, такие близкие.
Юрий Левитанский.  По словам писателя Ефима Бершина, поэт до конца своих дней сохранял в себе черты большого ребёнка, даже к январю относился  с непосредственностью школьника, с нетерпением ожидающего праздничной атмосферы Нового года, подарков и собственного дня рождения – 22 января.
Золотое и трагическое поколение родившихся в самом начале 20-х годов… 19-летний студент  московского Института философии, литературы и истории  Юрий Левитанский ушел на фронт добровольцем и сразу же погрузился в огненное чистилище, участвовал в обороне Москвы, рядом с сокурсником Семеном Гудзенко управлял пулеметным расчетом. «…А зима была очень холодная, — вспоминал поэт, — и лежали мы в этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов — даже и маскхалатов у нас тогда еще не было. Мы были еще совсем детьми, и чувство страха и чувство голода подолгу не отпускали нас в студеные дни и ночи, а спать приходилось частенько на снегу». Офицер, боевой корреспондент, прошедший с боями всю Европу и навсегда влюбившийся в ее красоты, воевавший против японцев в Манчжурии, Левитанский был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», двумя медалями Монголии. О войне им написано мало, почему – даже объяснять не стоит:
Ну что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне –
война участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня...
Первый сборник стихов «Земное небо», после публикации которого Юрий Левитанский приобрел всесоюзную  известность, вышел лишь в 1963 году. Затем последовала книга стихов «Кинематограф», единое произведение, построенное по законам музыкальной композиции. «Кинематограф» стал поворотной вехой в творчестве поэта, настолько глубоко раскрылась на страницах книги душа поэта – тонко чувствующего, органичного, близкого и понятного, наверное, каждому. Ведь только такие стихи впоследствии становятся песнями. «По-настоящему интеллигентное искусство – это искусство, которое стремится к тому, чтобы быть понятым. Чтобы быть прозрачным», - такой непреложной для него истине следовал поэт-философ.
Михаил Луконин в предисловии к книге «Теченье лет» написал: «... Стихи он выдает скупо, как бы стесняясь, расстается с ними так неохотно и застенчиво, что диву даешься. Зато и стихи Левитанского все выношены и отточены, и в самих стихах нет суеты... У него своя интонация, свои рифмы, свои краски, а главное, есть то неуловимое свое, что делает поэта, — свой талант жить, и думать о жизни и выражать это сильными и волнующими стихами». Чистые и изысканные стихи Юрия Левитанского, настоящие «акварели душевных переживаний», слава Богу, не погрузились в Лету, его книги переиздаются, и по-прежнему популярны. Могло ли быть иначе со строками, пропущенными через собственное сердце, услышав которые однажды, забыть уже невозможно:
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже — как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя!
***
Говорили — ладно, потерпи,
время — оно быстро пролетит.
Пролетело.
Говорили — ничего, пройдёт,
станет понемногу заживать.
Заживало.
Станет понемногу заживать,
буйною травою зарастать.
Зарастало.
Время лучше всяких лекарей,
время твою душу исцелит.
Исцелило.
Ну, и ладно, вот и хорошо,
смотришь — и забылось, наконец.
Не забылось.
В памяти осталось — просто в щель,
как зверёк, забилось.
***
— Что происходит на свете? — А просто зима.
— Просто зима, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
В ваши уснувшие ранней порою дома.
— Что же за всем этим будет? — А будет январь.
— Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.
— Чем же все это окончится? — Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
Будто бы в роще сегодня звенела свирель.
— Что же из этого следует? — Следует жить!
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить!
***
Всего и надо, что вглядеться, — боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, —
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться, — боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою —
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка — она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза — они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел —
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!









Глава 109- Луговской Владимир Алексеевич   1901-1957
 
Родился 18 июня (1 июля н.с.) в Москве в семье учителя русской литературы, который был широко образованным человеком, историком и археологом, знатоком живописи, скульптуры и архитектуры. Его любовь к русскому искусству оказала на сына огромное влияние.
Учился в 1-й московской гимназии, окончив которую досрочно, поступил в 1-й МГУ, но затем уехал в Полевой контроль Западного фронта. Октябрьская революция и гражданская война диктовали свои условия жизни. В 1919 поступил в главную школу всеобуча, окончив которую, перешел в Военно-педагогический институт. Здесь стал писать стихи, "писал днем и ночью", вдохновенно отдаваясь всему новому, что принесла революция. В 1921 окончил институт и снова попал на Западный фронт, затем в Политотдел.
В 1922 служил в Управлении делами Кремля и в военной школе ВЦИК. Первые его стихи напечатал А. Луначарский в "Новом мире" (1924). Книга "Сполохи", вышедшая в 1926 в издательстве "Узел", была издана на собственные деньги. Следующими книгами были "Мускул" и "Страдания моих друзей".
В начале 1930-х Луговской несколько раз надолго выезжал в Среднюю Азию, впечатления от которой отразились в его поэтической эпопее "Большевикам пустыни и весны" (1931 - 33). Вернувшись домой, почти сразу отправился в качестве корреспондента "Красной звезды" с эскадрой Черноморского флота в Турцию, Грецию и Италию. Результатом этого путешествия стала книга "Европа", обобщившая наблюдения автора.
В 1923 побывал в Дагестане, затем в Азербайджане, подолгу жил в Баку, вместе с С.Вургуном работая над созданием антологии азербайджанской поэзии.
В конце 1930-х совершил поездку на Север, затем жил в Севастополе и на Южном берегу Крыма, много писал, обратившись к исторической теме. В последние годы вышли книги "Солнцеворот" и "Синяя весна" и самая значительная книга Луговского - "Середина века".
5 июня 1957 В. Луговской скоропостижно скончался в Ялте.

Песня о ветре
Итак, начинается песня о ветре,
О ветре, обутом в солдатские гетры,
О гетрах, идущих дорогой войны,
О войнах, которым стихи не нужны.
Идет эта песня, ногам помогая,
Качая штыки, по следам Улагая,
То чешской, то польской, то русской речью —
За Волгу, за Дон, за Урал, в Семиречье.
По-чешски чешет, по-польски плачет,
Казачьим свистом по степи скачет
И строем бьет из московских дверей
От самой тайги до британских морей.
Тайга говорит,
Главари говорят, -
Сидит до поры
Молодой отряд.
Сидит до поры,
Стукочат топоры,
Совет вершат…
А ночь хороша!
Широки просторы. Луна. Синь.
Тугими затворами патроны вдвинь!
Месяц комиссарит, обходя посты.
Железная дорога за полверсты.
Рельсы разворочены, мать честна!
Поперек дороги лежит сосна.
Дозоры — в норы, связь — за бугры, -
То ли человек шуршит, то ли рысь.
Эх, зашумела, загремела, зашурганила,
Из винтовки, из нареза меня ранила!
Ты прости, прости, прощай!
Прощевай пока,
А покуда обещай
Не беречь бока.
Не ныть, не болеть,
Никого не жалеть,
Пулеметные дорожки расстеливать,
Беляков у сосны расстреливать.
Паровоз начеку,
ругает вагоны,
Волокёт Колчаку
тысячу погонов.
Он идет впереди,
атаман удалый,
У него на груди
фонари-медали.
Командир-паровоз
мучает одышка,
Впереди откос —
«Паровозу крышка!
А пока поручики пиво пьют,
А пока солдаты по-своему поют:
«Россия ты, Россия, российская страна!
Соха тебя пахала, боронила борона.
Эх, раз (и), два (и) — горе не беда,
Направо околесица, налево лабуда.
Дорога ты, дорога, сибирский путь,
А хочется, ребята, душе вздохнуть.
Ах, су*ин сын, машина, сибирский паровоз,
Куда же ты, куда же ты солдат завез?
Ах, мама моя, мама, крестьянская дочь,
Меня ты породила в несчастную ночь!
Зачем мне, мальчишке, на жизнь начихать?
Зачем мне, мальчишке, служить у Колчака?
Эх, раз (и), два (и) — горе не беда.
Направо околесица, налево лабуда».
…Радио… говорят…
(Флагов вскипела ярь):
«Восьмого января
Армией пятой
Взят Красноярск!»
Слушайте крик протяжный —
Эй, Россия, Советы, деникинцы! -
День этот белый, просторный,
в морозы наряженный,
Червонными флагами
выкинулся.
Сибирь взята в охапку.
Штыки молчат.
Заячьими шапками
Разбит Колчак.
Собирайте, волки,
Молодых волчат!
На снежные иголки
Мертвые полки
Положил Колчак.
Эй, партизан!
Поднимай сельчан:
Раны зализать
Не может Колчак.
Стучит телеграф:
Тире, тире, точка…
Эх, эх, Ангара,
Колчакова дочка!
На сером снегу волкам приманка:
Пять офицеров, консервов банка.
«Эх, шарабан мой, американка!
А я девчонка да шарлатанка!»
Стой!
Кто идет?
Кончено. Залп!
1926 г.
Курсантская венгерка
Сегодня не будет поверки,
Горнист не играет поход.
Курсанты танцуют венгерку, —
Идет девятнадцатый год.
В большом беломраморном зале
Коптилки на сцене горят,
Валторны о дальнем привале,
О первой любви говорят.
На хорах просторно и пусто,
Лишь тени качают крылом,
Столетние царские люстры
Холодным звенят хрусталем
Комроты спускается сверху,
Белесые гладит виски,
Гремит курсовая венгерка,
Роскошно стучат каблуки.
Летают и кружатся пары —
Ребята в скрипучих ремнях
И девушки в кофточках старых,
В чиненых тупых башмаках.
Оркестр духовой раздувает
Огромные медные рты.
Полгода не ходят трамваи,
На улице склад темноты.
И холодно в зале суровом,
И над бы танец менять,
Большим перемолвиться словом,
Покрепче подругу обнять.
Ты что впереди увидала?
Заснеженный черный перрон,
Тревожные своды вокзала,
Курсантский ночной эшелон?
Заветная ляжет дорога
На юг и на север — вперед.
Тревога, тревога, тревога!
Россия курсантов зовет!
Навек улыбаются губы
Навстречу любви и зиме,
Поют беспечальные трубы,
Литавры гудят в полутьме.
На хорах — декабрьское небо,
Портретный и рамочный хлам;
Четверку колючего хлеба
Поделим с тобой пополам.
И шелест потертого банта
Навеки уносится прочь.
Курсанты, курсанты, курсанты,
Встречайте прощальную ночь!
Пока не качнулась манерка,
Пока не сыграли поход,
Гремит курсовая венгерка…
Идет девятнадцатый год.
1940 г.


Глава 110- Хармс (Ювачев) Даниил Иванович 1905-1942
 
Странный, очень странный, неправильный и непредсказуемый Даниил Хармс… Он, видимо, вовсе не играл на публику, слывя чудаком с детства: «То он приносил в класс валторну и ухитрялся играть на ней во время урока. То убеждал строгого учителя не ставить ему двойку — не обижать сироту». Учиться Даня Ювачев (будущий Хармс) не любил, невзирая на острый ум и эрудицию – но читал книги Томаса Манна, Гилберта Честертона, Андрея Белого и Виктора Шкловского.
ОБЭРИУ («Объединение реального искусства») – не удивительно,  что в группе поэтов «нового мироощущения и нового искусства» юный Хармс пришелся ко двору. Театрализация и абсурд стали движущей силой талантливых представителей  отряда поэтов и прозаиков, экспериментировавших и с языком и с формами подачи своих произведений – например, во время самого известного выступления обэриутов «Три левых часа» Хармс читал публике стихи, сидя на шкафу. Правда, никто из зрителей ничего не понял – ни стихов, ни эксцентрического поведения их автора.
Зато Самуил Маршак пригласил скандалистов в Ассоциацию писателей детской литературы, и Хармс отнесся к новому делу со всей серьезностью – писал прекрасные стихи, рассказы, даже  шуточные рекламы и головоломки, а также переводил детские книги с немецкого языка. Написанные в то время его стихотворные строки запоминаются как-то сами собой – необычные, веселые и озорные, которые недаром так обожают дети. Хармса и до сих пор многие считают исключительно детским писателем
А вот «взрослых» стихов «гения пламенных речей» при его жизни опубликовали всего два, что вовсе неудивительно, если учесть участие авангардиста в «антисоветской группе писателей», аресты, ссылки и заключения в «скорбные дома». Писатель прекрасно осознавал, что дождаться громкой славы ему не придется, но писать не прекращал: в тридцатые он создал свои лучшие произведения:  цикл рассказов «Случаи», повесть «Старуха», большое количество небольших рассказов, стихотворений, сценок в прозе и стихах.
Первое издание «взрослых» произведений  Хармса «Полёт в небеса» вышло только в 1988 году , а имя писателя, долгое время находившееся под запретом, реабилитировали, творчество стало доступным массовому читателю. Доступным – да, но не очень-то публикуемым. Как написал наш самый загадочный писатель Макс Фрай:
«Хармс не был нужен русской литературе, это очевидно.  Правда, позже выяснилось, что Хармс, как ни странно, позарез необходим огромному количеству читателей. Его любят особенной любовью. Нет другого автора, которого бы пародировали столь активно и анонимно, что некоторые, особенно удачные, подделки долгое время считались вышедшими из-под пера Хармса». Сегодня не осталось ни малейшего сомнения: без противоречивых, интригующих, непохожих ни на что текстов  «царя бессмысленных красот» литература  XX века была бы неполной и лишенной многих ярких красок.
Читайте  Хармса и постарайтесь рассмотреть сквозь его бесчисленные циничные маски тончайшую и трепетную личность  - одну из самых трагических в русской литературе.
; Парадоксы от Даниила Хармса:
;; Всякая мудрость хороша, если её кто-нибудь понял. Не понятая мудрость может запылиться.
;; Послушайте, друзья! Нельзя же в самом деле передо мной так преклоняться. Я такой же, как и вы все, только лучше.
;; Когда человек, говорящий с тобою, рассуждает неразумно, — говори с ним ласково и соглашайся.
;; Попробуй сохранить равнодушие, когда кончатся деньги.
;; Я и есть мир. Но мир — это не я.
;; Смотрите внимательно на ноль, ибо ноль не то, за что вы его принимаете.
;; Если государство уподобить человеческому организму, то, в случае войны, я хотел бы жить в пятке.
;; Все крайнее сделать очень трудно. Средние части делаются легче. Самый центр не требует никаких усилий. Центр — это равновесие. Там нет никакой борьбы.
;; Чистота близко к пустоте. Не смешивай чистоту с пустотой.
;; Жизнь победила смерть неизвестным для меня способом.
;; Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся.
***
Я гений пламенных речей.
Я господин свободных мыслей.
Я царь бесcмысленных красот.
Я Бог исчезнувших высот.
Я господин свободных мыслей.
Я светлой радости ручей.

Когда в толпу метну свой взор,
Толпа как птица замирает
И вкруг меня, как вкруг столба,
Стоит безмолвная толпа.
Толпа как птица замирает,
И я толпу мету как сор.
1935









Глава 111-Тушнова Вероника Михайловна 1911-1965
 
Любовная лирика Вероники Тушновой легла в основу песен и романсов. В свое время ее строки переписывались от руки в девичьи тетрадки — так живо откликалось тонкое и пронзительное слово поэтессы в душах читателей. В советском искусстве, пронизанном коллективным энтузиазмом, глубоко личное творчество Вероники Михайловны не сразу обрело популярность. Однако годы спустя имя Тушновой по праву заняло место в ряду мастеров русской поэзии XX века. Вероника Тушнова – известная поэтесса, переводчица, автор любовной лирики. Была членом Союза писателей СССР. Прославилась своими стихами «Не отрекаются, любя», «Сто часов счастья», «А знаешь, все еще будет!», которые стали популярными песнями.
А знаешь, всё ещё будет!
Южный ветер еще подует,
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы,
самолеты уходят в рейсы,
корабли снимаются с якоря…
Если б помнили это люди,
чаще думали бы о чуде,
реже бы люди плакали.
Счастье — что онo? Та же птица:
упустишь — и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
крыльев не искалечу.
Улетаешь?
Лети, пожалуйста…
Знаешь, как отпразднуем
Встречу!
***
Не отрекаются любя.
Ведь жизнь кончается не завтра.
Я перестану ждать тебя,
а ты придешь совсем внезапно.
А ты придешь, когда темно,
когда в стекло ударит вьюга,
когда припомнишь, как давно
не согревали мы друг друга.
И так захочешь теплоты,
не полюбившейся когда-то,
что переждать не сможешь ты
трех человек у автомата.
И будет, как назло, ползти
трамвай, метро, не знаю что там.
И вьюга заметет пути
на дальних подступах к воротам…
А в доме будет грусть и тишь,
хрип счетчика и шорох книжки,
когда ты в двери постучишь,
взбежав наверх без передышки.
За это можно все отдать,
и до того я в это верю,
что трудно мне тебя не ждать,
весь день не отходя от двери.
Сто часов счастья
Сто часов счастья…
Разве этого мало?
Я его, как песок золотой,
намывала,
собирала любовно, неутомимо,
по крупице, по капле,
по искре, по блестке,
создавала его из тумана и дыма,
принимала в подарок
от каждой звезды и березки…
Сколько дней проводила
за счастьем в погоне
на продрогшем перроне,
в гремящем вагоне,
в час отлета его настигала
на аэродроме,
обнимала его, согревала
в нетопленном доме.
Ворожила над ним, колдовала…
Случалось, бывало,
что из горького горя
я счастье свое добывала.
Это зря говорится,
что надо счастливой родиться.
Нужно только, чтоб сердце
не стыдилось над счастьем трудиться,
чтобы не было сердце
лениво, спесиво,
чтоб за малую малость
оно говорило «спасибо».
Сто часов счастья,
чистейшего, без обмана.
Сто часов счастья!
Разве этого мало?

Глава 112- Нарбут Владимир Иванович  1888-1938
 
Владимир Иванович Нарбут (1888-1938) родился на хуторе Нарбутовка Глуховского уезда Черниговской губернии, в семье мелкого помещика. Закончил с золотой медалью гимназию в Глухове.Начал печататься в студенческие годы, во время учебы на филологическом факультете Петербургского университета. Первый сборник «Стихи» (1910) носил еще подражательный характер, но в нем была та корявость («косолапость», по определению С. Городецкого), которая позже выросла в индивидуальную, экспрессивную манеру письма.
В 1911 году В. Нарбут вошел в «Цех поэтов» и в 1912 издал книгу «Аллилуйя», получившую скандальную славу. Обложка была изготовлена Синодальной типографией (по рисунку художника Г. И. Нарбута, брата поэта), а грубые натуралистические стихи, написанные в подражание бурсацким озорным виршам, были набраны церковнославянским шрифтом с киноварными заглавными «буквицами» из старопечатной Псалтири.Полиция конфисковала большую часть тиража, сочтя книгу кощунственной и непристойной. Опасаясь судебных преследований, В. Нарбут покидает на время Россию и уезжает (по протекции Н. Гумилева) с экспедицией в Сомали и Абиссинию. Возвращается на родину в 1913, после амнистии, объявленной в честь 300-летия Дома Романовых. Вскоре перебирается из столицы в Глухов.В 1913 в Петербурге выходит его миниатюрная книжка «Любовь и любовь», появляются стихи в журнале «Аргус», но в целом он оказывается оторванным от литературной жизни. Стихи, написанные им в 1910-1914 гг., были собраны позже в книги «Плоть» (Одесса, 1920) и «Александра Павловна» (Одесса, 1922).Бурная общественно-политическая и литературная жизнь В. Нарбута начинается после Февральской революции: он входит в глуховский Совет, склоняясь к большевикам, весной 1918 года по разнарядке партии отправляется в Воронеж для организации большевистской печати (издает там журнал «Сирена»); в 1919 г, также в командировках от РКП, налаживает выпуск периодических изданий на Украине – в Киеве и Одессе.Вокруг фигуры Нарбута объединяются молодые писатели – Ю. Олеша, В. Катаев, Э. Багрицкий (все они оставили мемуарные произведения о В. Нарбуте).
С 1922 года В. Нарбут занимал ответственные посты в Москве; в 1928 г. попал в опалу. Осенью 1936 года арестован и 14 апреля 1938 года казнен (расстрелян или, подругой версии, утоплен на барже).
Большевик
Мне хочется о Вас, о Вас, о Вас
бессонными стихами говорить…
Над нами ворожит луна-сова,
и наше имя и в разлуке: три.
Как розовата каждая слеза
из Ваших глаз, прорезанных впродоль!
О теплый жемчуг!
Серые глаза,
и за ресницами живая боль.
Озерная печаль живет в душе.
Шуми, воспоминаний очерет,
и в свежести весенней хорошей,
святых святое, отрочества бред.* * *Мне чудится:
как мед, тягучий зной,
дрожа, пшеницы поле заволок.
С пригорка вниз, ступая крутизной,
бредут два странника.
Их путь далек…
В сандальях оба.
Высмуглил загар
овалы лиц и кисти тонких рук.
«Мария, — женщине мужчина, — жар
долит, и в торбе сохнет хлеб и лук».
И женщина устало:
«Отдохнем».
Так сладко сердцу речь ее звучит!..
А полдень льет и льет, дыша огнем,
в мимозу узловатую лучи…* * *Мария!
Обернись, перед тобой
Иуда, красногубый, как упырь.
К нему в плаще сбегала ты тропой,
чуть в звезды проносился нетопырь.
Лилейная Магдала,
Кари от,
оранжевый от апельсинных рощ…
И у источника кувшин…
Поет
девичий поцелуй сквозь пыль и дождь.* * *Но девятнадцать сотен тяжких лет
на память навалили жернова.
Ах, Мариам!
Нетленный очерет
шумит про нас и про тебя, сова…
Вы — в Скифии, Вы — в варварских степях.
Но те же узкие глаза и речь,
похожая на музыку, о Бах,
и тот же плащ, едва бегущий с плеч.
И, опершись на посох, как привык,
пред Вами тот же, тот же, — он один! —
Иуда, красногубый большевик,
грозовых дум девичьих господин.* * *Над озером не плачь, моя свирель.
Как пахнет милой долгая ладонь!..
…Благословение тебе, апрель.
Тебе, небес козленок молодой! И в небе облако, и в сердце
грозою смотанный клубок.
Весь мир в тебе, в единоверце,
коммунистический пророк!
Глазами детскими добрея
день ото дня, ты видишь в нем
сапожника и брадобрея
и кочегара пред огнем.
С прозрачным запахом акаций
смесился холодок дождя.
И не тебе собак бояться,
с клюкой дорожной проходя!
В холсте суровом ты — суровей,
грозит земле твоя клюка,
и умные тугие брови
удивлены грозой слегка.Закачусь в родные межи,
чтоб поплакать над собой,
над своей глухой, медвежьей,
черноземною судьбой.
Разгадаю вещий ребус —
сонных тучек паруса:
зноем (яри на потребу)
в небе копится роса.
Под курганом заночую,
в чебреце зарей очнусь.
Клонишь голову хмельную,
надо мной калиной, Русь!
Пропиваем душу оба,
оба плачем в кабаке.
Неуемная утроба,
нам дорога по руке!
Рожь, тяни к земле колосья!
Не дотянешься никак?
Будяком в ярах разросся
заколдованный кабак.И над ним лазурной рясой
вздулось небо, как щека.
В сердце самое впилася
пьявка, шалая тоска…Сандальи деревянные, доколе
чеканить стуком камень мостовой?
Уже не сушатся на частоколе
холсты, натканные в ночи вдовой.
Уже темно, и оскудела лепта,
и кружка за оконницей пуста.
И желчию, горчичная Сарепта,
разлука мажет жесткие уста.
Обритый наголо хунхуз безусый,
хромая, по пятам твоим плетусь,
о Иоганн, предтеча Иисуса,
чрез воющую волкодавом Русь.
И под мохнатой мордой великана
пугаю высунутым языком,
как будто зубы крепкого капкана
зажали сердца обгоревший ком.

Глава 113- Антокольский Павел Григорьевич  1896-1978
 
Советский поэт, переводчик и драматург, Павел Григорьевич Антокольский, биография и творчество которого заслуживают пристального изучения, прожил долгую и очень интересную жизнь. На его памяти были революции, войны, эксперименты в искусстве, становление советской литературы.  Стихи Павла Антокольского – это живой, талантливый рассказ о переживаниях поэта, о жизни страны, о его размышлениях. Родился Павел Антокольский в Санкт – Петербурге 1-го июля 1896 года.  Он был старшим из четверых детей в семье и единственным мальчиком. Его отец, Григорий Моисеевич, известный, но не особенно удачливый адвокат, постоянно строил планы о том, как преобразовать свою жизнь к лучшему. Но работал он по большой части помощником присяжного поверенного, а в советское время мелким чиновником в разных учреждениях.Все заботы о детях лежали на плечах матери, Ольги Павловны. Мальчик приходился внучатым племянником знаменитому скульптору Марку Матвеевичу Антокольскому, от которого в какой-то степени Павлу передались художественные способности. Детские годы Павел Антокольский провёл в Санкт-Петербурге, а когда ему исполнилось 8-мь лет, семья переехала в Москву. Главным увлечением детства, по  словам самого Павла Антокольского, было рисование цветными карандашами и акварелью.Переезд в Москву мальчик хорошо запомнил: после спокойного и величественного Петербурга, она показалась ему приземистой, шумной и грязной.Но постепенно он привык к Москве и стал считать её своим родным городом.Революция 1905 года осталась ярким впечатлением в памяти мальчика, противостояние народа и власти позже станет одной из тем его размышлений.
Павел Антокольский учился в московской гимназии, которую окончил в 1914 году. Учёба давалась ему легко, но не вызывала особого увлечения.   Через год после окончания гимназии. Павел поступает в Московский государственный университет на юридический факультет.  Уже на первом курсе он увидел в коридорах корпуса МГУ на Моховой, объявление о наборе в студенческую драматическую студию под руководством актёров МХАТА, с этого момента началась другая жизнь. Времена были бурные,  и как-то постепенно Павел забросил учёбу в университете, сначала ради работы в революционной милиции, но в конечном итоге ради студии, которая становилась всё более значимой для него. Театральной студией руководил тогда ещё малоизвестный режиссёр Евгений Вахтангов, именно к нему и попал Павел Григорьевич. Биография его круто изменилась с появлением театра. Павел пробует себя в актёрском ремесле, однако таланта у него оказалось мало. За три года занятий в студии, которая переросла в «Театр народа», Павел Антокольский попробовал себя во всех возможных театральных профессиях: от монтажёра сцены до режиссёра и сценариста. Для студии он написал три пьесы, в том числе «Кукла Инфанты» и «Обручение во сне».
В 1918 году знакомится с Марией Цветаевой, которая силой своего поэтического таланта произвела на него неизгладимое впечатление. Три года до её отъезда в Чехию, Павел Антокольский дружил и общался с ней.
В 1919 году он уходит от Евгения Вахтангова, но продолжает работать в московских театрах, где вплоть до середины 30-х годов исполняет обязанности режиссёра. Позже он возвращается в театр Евгения Вахтангова, вместе с ним работает над освоением здания на Арбате.
  После смерти великого основателя театра, в 1921 году, Павел Антокольский сам и в сотрудничестве с другими режиссёрами ставит спектакли, до 1934 года. С театром Вахтангова Павел Антокольский выезжал на гастроли в Швецию, Германию, Францию.
 Во Франции, в 1928 году он увидел Марину Цветаеву, спустя шесть лет, после её отъезда за границу.Эти поездки помогли ему лучше узнать мир и самого себя, он ещё больше осознал себя именно советским человеком.  Позже впечатления от этих впечатлений воплотятся в стихах, в частности в книге «Запад». Театр навсегда остался важным делом жизни для Павла Антокольского, даже когда он избрал другую стезю. Свои первые стихи, Павел Антокольский пишет ещё в юности, но серьёзно к этому занятию он не относился.В 1920 году он сближается с группой московских литераторов, которые собирались в Кафе поэтов на Тверской улице.
  Там происходит встреча Павла Антокольского и Валерия Брюсова, которому понравились стихи начинающего автора, и в 1921 году он издаёт его первые сочинения. Валерий Брюсов был не только выдающимся поэтом, но и отменным организатором, под его руководством складывалась литературная поэтическая организация в Москве, которая оказалась очень полезной для молодого Павла Григорьевича.  Здесь он набирался мастерству и поверил в своё новое предназначение. Ранние произведения поэта были полны романтики и увлечения театром.
Постепенно происходит зрелость. Обретается стиль и собственная тематическая направленность автора.В день начала Великой Отечественной войны, Павел Григорьевич подаёт заявление на вступление в ряды КПСС, с этого момента начинается, по его словам, новая жизнь.Ужасы войны подстёгивают перо поэта, в эти годы он  много пишет. Кроме стихов, он создаёт очерки, работает военным корреспондентом, ездит по фронтам, с театром актёров, которым руководит и как журналист, работает во фронтовой печати.
Самым известным творением Павла Антокольского является поэма «Сын»-1943 год, написанная о смерти героически погибшего на фронте, единственного сына Владимира. Младший лейтенант Владимир Антокольский, пал смертью храбрых 6 июля 1942 года, ему было 18 лет.
  Летом 1942 года поэт проводил в армию единственного сына, окончившего школу артиллеристов - противотанкистов, не прошло и месяца после прощания на Киевском вокзале, когда пришло извещение о его гибели.
 Поэма принесла поэту мировую известность и получила Сталинскую премию в 1946 году.После войны Павел Антокольский продолжает писать на социально-значимые темы, появляются книги стихов «Сила Вьетнама», «Поэты и время», «Повести пламенных лет», ставшие образцом гражданской советской поэзии.Всего за свою долгую творческую жизнь, Павел Антокольский, написал девять сборников поэзии, несколько поэм и выпустил четыре сборника статей.Каждая книга поэта – это цельное произведение, проникнутое глубокими переживаниями и размышлениями автора.Несомненный интерес представляют произведения, написанные под влиянием французского революционного духа: поэма о Франсуа Вийоне, о Комунне, стихотворения «Робеспьер и Горгано», «Сакюлот». Последний сборник стихотворений «Конец века» - выходит в 1977 году и явилась своеобразным подведением жизненных итогов.
В его переводе выходят  сборники «Гражданская поэзия Франции. От Беранже до Элюара», фундаментальная антология «Два века поэзии Франции».  Поэт прожил достаточно насыщенную и долгую жизнь. В ней была дружба с такими коллегами, как Цветаева, Симонов, Долматовский,Тихонов,Катаев, Смеляков. Павел Григорьевич вёл в Литинституте имени А. М. Горького поэтический семинар поэзии,  до войны и после.
 Он ввёл в литературу младших современников: К. Симонова, М. Алигер, Е. Долматовского, поэтов фронтовиков: М.Луконина, С.Гудзенко, А.Межирова, Г. Поженяна.  И наконец, стал учителем для Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко, которые посещали его поэтический семинар в Литературном институте. После войны, начиная с 1948 года, в стране началась государственная антисемитская кампания. Павел Антокольский попал в число тех, кого причислили к «безродным космополитам».
   Газеты, ещё недавно с восторгом писавшие о его удостоенной Сталинской премии трагической поэме «Сын», теперь глумились под его стихами. Сталинская премия по литературе,1946 года, увы, не сыграла роль индульгенции и не спасла Павла Григорьевича от массированной травле его в газетах и журналах. Его перестали печатать, уволили из Литературного института, где он преподавал.
 О нём писали, что его стихи и поэмы проникнуты эстетством, упадничеством и пессимистическими настроениями, далёкими от борьбы и жизни советского народа.Самым же серьёзным обвинением в этом наборе литературных пороков было то, что стихи его «обращены к западной европейской тематике…».
В 1949 году Павел Антокольский был уволен из института, и вернулся по просьбе, руководства, через пять лет, вести семинар по поэзии.

Павла Григорьевича уважали в литературной среде, выдающийся поэт Ярослав Смеляков, посвятил ему, как надёжному другу, в 1967 году большое, эмоциональное стихотворение, ставшее хрестоматийным:

       «Павел Антокольский».
Сам я знаю, что горечь
есть в улыбке моей.
Здравствуй, Павел Григорьич,
древнерусский еврей.

Вот и встретились снова
утром зимнего дня, -
в нашей клубной столовой
ты окликнул меня.

Вас за столиком двое:
весела и бледна,
сидя рядом с тобою,
быстро курит жена.

Эти бабы России
возле нас, там и тут,
службу. Как часовые
не сменяясь, несут.

Не от шалого счастья,
не от глупых услад,
а от бед и напастей
нас они хоронят.

Много вёрст я промерил,
много выложил сил,
а в твоих подмастерьях
никогда не ходил.

Но в жестоком движенье,
не сдаваясь судьбе,
я хранил уваженье
и пристрастье к тебе.

Средь болот ненадёжных
и незыблемых скал
неприютно и нежно
 я тебя вспоминал.

Средь приветствий и тушей
и тебе, может быть,
было детскую душу
 нелегко сохранить.

Но она не пропала,
не осталась одна,
а как дёрнем по малой –
сквозь сорочку видна.

Вся она повторила
наше время и век,
золотой и постылый.
Здравствуй, дядька наш милый,
дорогой человек.

Павел Антокольский по праву является признанным классиком русской литературы ХХ века.
***
Не вспоминаю дней счастливых,
Не замечаю лиц знакомых.
Я весь какой-то странный вывих.
Я весь какой-то сонный промах.

Сосредоточен иль рассеян…
Но здесь иная зреет странность, -
Как будто чувствую: со всею
Вселенной собственной расстанусь.

И, к расставанию готовясь,
Сжигаю книги и рубахи,
Соображение и совесть,
И говорю своей собаке:

«Ты умница, ещё не слышишь,
Как безнадёжно я пылаю.
Ты за меня стихи допишешь,
А на луну я сам залаю».

       « Колодец».

В глубоких колодцах вода
                холодна.
Но чем холоднее, тем чище
                она.
                И. Бунин.

Возникает, колеблется, с воплем
                проносится мимо.
Если просишь: останься! – то всё потерял
                впопыхах.
То, что было когда-то обещано, - ветром
                гонимо.
И любимая женщина не уместилась в
                стихах.
Утверждают, что время – глубокий
                колодец свободы,
Что в глубоких колодцах вода холодна и
                черна.
Пусть проносятся годы и плещут
                подземные воды,
Я бадью опускаю до самого чёрного дна.
1976год.








Глава 114- Лохвицкая Мирра (Мария) Александровна 1869-1905
 
Лохвицкая определяет себя так; "моя душа - живое отражение о небесах тоскующей земли". Но мистика совершенно не шла к поэтическому темпераменту Лохвицкой; чувствовалась душевная надломленность, потеря жизненной цели. Воре после смерти Лохвицкая была практически забыта. В 1980—1990-е годы интерес к творчеству поэтессы возродился; некоторые исследователи считают её основоположницей русской «женской поэзии» XX века, открывшей путь А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой.
Когда в тебе клеймят и женщину, и мать —
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья, —
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить
И твой кумир тебя осудит скоро
На гнёт тоски, и горя, и позора, —
Умей любить!
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини, —
Умей страдать!



Глава 115 – Каменский Василий Васильевич  1884-1961
 
Отец был смотрителем на уральских золотых приисках. Рано потеряв родителей, воспитывался в семье тети, муж которой был управляющим буксирным пароходством в Перми. Детские годы прошли "среди пароходов, барж, плотов... крючников, матросов, капитанов".В 1900 Каменский оставляет школу, вынужденный зарабатывать себе на жизнь, работает конторщиком в бухгалтерии железной дороги. С 1904 начал писать, публикуя заметки в газете "Пермский край". Знакомится с местными марксистами, оказавшими влияние на формирование его политических взглядов.В эти годы увлекается театром, становится актером, разъезжая с труппой по России. Вернувшись на Урал, вел активную подпольную работу среди рабочих железнодорожных мастерских, был председателем стачечного комитета, за что попадает в тюрьму. Освободившись, совершает поездку в Стамбул, затем в Тегеран; впечатления от этих городов позже найдут свое отражение в его творчестве. В 1907 Каменский поселяется в Петербурге, начинает активно публиковать свои стихи, приобретая известность в литературных кругах. Одновременно занимается живописью, создавая импрессионистские пейзажи и экспонируя их на выставках. Знакомится с В. Хлебниковым, Д.и В. Бурлюками, М. Матюшиным и другими поэтами, вместе с которыми в 1910 издает "Садок судей" - сборник группы "Кубофутуристы". Публикует лирическую повесть "Землянка". В 1911 увлекается авиацией, становится профессиональным авиатором, совершает платные полеты в различных городах России. После аварии и лечения вновь появляется в Петербурге, откуда вместе с Маяковским и Д. Бурлюком выезжает в разные города России с лекциями. В годы первой мировой войны сотрудничает с различными изданиями, выступает в разных сборниках, расширяет круг литературных и художественных знакомств (Ремизов, Репин, Куприн, Горький и др.). Главная работа этого периода - роман "Стенька Разин" (1916), переработанный в 1927 в поэму.
Октябрьскую революцию встретил восторженно. В 1920-е написаны: книга "Лето на Каменке", повесть "27 приключений Хорта Джойса" и др. В 1930-е - поэмы "Емельян Пугачев", "Иван Болотников". Мемуарные книги - "Путь энтузиаста", "Жизнь с Маяковским". Умер 11 ноября 1961 в Москве.

Вызов авиатора
Какофонию душ
Ффррррррр
Моторов симфонию
Это Я — это Я —
Футурист-песнебоец
И пилот-авиатор
Василий Каменский
Эластичным пропеллером
Взметнул в облака
Кинув там за визит
Дряблой смерти-кокотке
Из жалости сшитое
Танговое манто и
Чулки
С панталонами.
1916













Глава 116- Бунин Иван Алексеевич 1870-1953
 
С начала ХХ века Иван Алексеевич Бунин в русской литературе занимал выдающееся место и как превосходный прозаик, и как поэт. Его поэзия развивалась в традициях русской классики, почти без влияния таких современных ему литературных течений, как символизм, акмеизм, футуризм. Лирика его служила эталоном традиционно понимаемой поэзии. В своих стихах Бунин воспевает прелесть родной природы и покой. Эта тема звучит у него элегически печально. Он великолепно передаёт и радость бытия, и красоту жизни.
Вечер
О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно –
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.

В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним... Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.

Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.

День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.
1909
«И цветы, и шмели, и трава, и колосья...»
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной...
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав –
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.
1918
«Я к ней вошел в полночный...»
Я к ней вошел в полночный час.
Она спала,– луна сияла
В ее окно,– и одеяла
Светился спущенный атлас.

Она лежала на спине,
Нагие раздвоивши груди,–
И тихо, как вода в сосуде,
Стояла жизнь ее во сне.


Одиночество
И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой...
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один – без жены...

Сегодня идут без конца
Те же тучи – гряда за грядой.
Твой след под дождем у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне больно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила – и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить...
Хорошо бы собаку купить.
1903
Глава 117- Мережковский Дмитрий Сергеевич 1865-1941
 
Дмитрий Сергеевич Мережковский родился 14 августа 1866 года в Петербурге, в одном из императорских дворцов - Елагинском, в семье действительного тайного советника, столоначальника придворной конторы. Его прадед - Федор Мережки был войсковым старшиной на Украине и служил в Измайловском полку и, очевидно, тогда дед и сменил украинскую фамилию на русскую; в жилах бабушки текла кровь князей Курбских; дед по материнской линии - из крупного чиновничества - управлял канцелярией петербургского оберполицмейстера (градоначальника). В семье Мережковских было девять детей - щесть сыновей и три дочери. Дмитрий - младший из сыновей. Чувство семьи было связано у Дмитрия Сергеевича с матерью. Они испытывали друг к другу взаимную нежность. Она умерла 20 марта 1889 года, когда Дмитрию было 23 года...Отец был богат, но считал, что дети сами должны обеспечивать свою жизнь. Он умер в 1908 году, когда Дмитрий был в Париже.
Мережковский сначала учился в третьей классической гимназии, затем, в 1884 году, он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Увлекся теориями О. Конта, Г. Спенсера, Дж. С. Милля, Ч. Дарвина, проявил интерес к новейшей французской литературе. Постигал он и различные религиозные учения, а также сектантство. Тогда же Мережковского захватили народнические идеи.
Первые стихи начал писать еще в гимназии. Впоследствии сам определил их как подражание пушкинскому "Бахчисарайскому фонтану". В 1880 году отец отвез сына к Ф. М. Достоевскому. Достоевский без восторга согласился прослушать стихи молодого человека, после чего подвел итог: "Чтоб хорошо писать - страдать надо, страдать!". Встреча с Достоевским стала одним из глубочайших переживаний юности.
В том же году Мережковский познакомился с С. Надсоном, юнкером Павловского военного училища. Через восемь лет после этого знакомства вышел в свет первый сборник стихов Д. Мережковского, и в их мотивах, их тональности угадывалось некоторое влияние поэзии Надсона.
Темы стихотворений Д. Мережковского 1880-х гг. - одиночество поэта ("Поэту наших дней" (1884 г.):
"Молчи, поэт, молчи: толпе не до тебя.
До скорбных дум твоих кому какое дело?
Твердить былой напев ты можешь про себя, -
Его нам слушать надоело...
Не каждый ли твой стих сокровища души
За славу мнимую безумно расточает, -
Так за глоток вина последние гроши
Порою пьяница бросает.
Ты опоздал, поэт: нет в мире уголка,
В груди такого нет блаженства и печали,
Чтоб тысячи певцов об них во все века
Во всех краях не повторяли.
Ты опоздал, поэт: твой мир опустошен -
Ни колоса в полях, на дереве ни ветки,
От сказочных пиров счастливейших времен
Тебе остались лишь объедки...
Попробуй слить всю мощь страданий и любви
В один безумный вопль; в негодованье гордом
На лире и в душе все струны оборви
Одним рыдающим аккордом, -
Ничто не шевельнет потухшие сердца,
В священном ужасе толпа не содрогнется,
И на последний крик последнего певца
Никто, никто не отзовется!"
"Я хочу, но не в силах любить я людей://Я чужой среди них..."), опустошенность души ("...в душе - ни веры, ни огня..."), призрачность жизни и обманчивость чувств ("Не печаль, а только след печали, // Не любовь, а только тень любви", "Безмолвным сумраком полна душа моя: // Ни страсти, ни любви с их сладостною мукой, - //Все замерло в груди...лишь чувство бытия// Томит безжизненною скукой"). Его лирический герой - мрачный романтик, разочарованный, отчаявшийся скептик, но и мечтатель, нечто средне между Онегиным и Ленским, Печориным и Грушницким.
В 1888 году Д. С. Мережковский предпринял путешествие по Закавказью, остановился в Боржоми и там познакомился с девятнадцатилетней Зинаидой Гиппиус. 8 января 1889 года, в Тифлисе, они обвенчались. Вскоре молодые переехали в Петербург.
В начале 1890-х годов Д. С. Мережковский сблизился с сотрудниками журнала "Северный вестник", прежде всего с редактором А. Волынским. Вокруг "Северного вестника" объеденились первые русские символисты: Д. Мережковский, З. Гиппиус, Н. Минский, К. Бальмонт, Ф. Сологуб и другие. Выступления авторов "Северного вестника" имели серьезный резонанс. Они стали популярны. Популярной стала и поэзия Мережковского. Его имя уже ассоциировалось с литературной элитой, его стихи читали на всевозможных журфиксах, а в 1892 году увидела свет его вторая поэтическая книга - "Символы. Песни и поэмы".
Тогда же он выступил с публичной лекцией "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы". В 1893 году лекция была издана отдельной книгой. Работа Мережковского не наносила удар по эстетике русской классической литературы. Более того, в ней указывалось на наличие всех трех признаков нового искусства (а именно: мистического содержания, символов, расширения художественной впечатлительности) уже в творчестве Толстого, Тургенева, Достоевского, Гончарова. Новое искусство, по убеждению Мережковского, лишь продолжает эти тенденции классики.
Союз с А. Волынским был недолгим. Волынский далеко не все принимал в философии символизма, и его сближение с Мережковским произошло прежде всего на почве их хлопот о новой поэзии и негативного отношения к гражданским приорететам утвердившейся литературной критики. Первый роман Мережковского "Отверженный" (впоследствии "Смерть богов. Юлиан Отступник") опубликован в 1895 году на страницах журнала в урезанном и искаженном виде - сказалась редактура Волынского. Уже следующий роман - "Леонардо Да Винчи" в "Северном вестнике" напечатан не был.
Вскоре Мережковский сблизился с дягилевским окружением - художественные и литературные "Сливки" той поры, собрания которых проходили в доме С. П. Дягилева. В этой творческой атмосфере зародился блистательный ежемесячный журнал "Мир искусства". Редакция расположилась в квартире Дягилева.
Литературный отдел в журнале вел Д. В. Философов, с которым Д. Мережковский познакомился еще в 1892 году, когда тот еще был студентом Петербургского университета. С 1901 года началась их пятнадцатилетняя дружба. Мережковский, Гиппиус и Философов объединились в тройственный союз, в общину единомышленников, смыслом существования которой стало утверждение идей Третьего Завета, царства Духа. По инициативе Д.Философова журнал предоставил свои страницы Мережковскому, Минскому, Розанову, Гиппиус, Шестову... Самая значительная литературно-критическая работа Мережковского, в которой он выступил и как религиозный мыслитель, - "Лев Толстой и Достоевский"- опубликована в "Мире искусства" (1901-1902).
Религиозно-философское направление постепенно завоевывало журнальное пространство, что стало причиной недовольства Бенуа. В редакции обозначилось два полюса: философский и художественный. В 1903 году эти разногласия выплеснулись на страницы "Нового пути" полемикой Бенуа с Мережковским.
Однако своим интересам Мережковский не изменил: он целиком сосредоточился на религиозно-философских вопросах, на истории, современности и будущем христианства и Христианской Церкви.
В 1902 году Мережковский занялся созданием литературного журнала "Новый путь", первый номер которого вышел в свет в ноябре 1902 года. В журнале печатались религиозные произведения, идеи Соловьева, отчеты с Религиозно-философских собраний. В апреле 1905 года синодальная власть запретила Религиозно-философские собрания. Мережковский, дабы удержать журнал на плаву, написал роман "Петр и Алексей". Политическую тему в журнале был приглашен вести С.Булгаков. Разногласия между Мережковским и группой Булгакова привели к тому, что Мережковский вместе с Гиппиус добровольно устранились от сотрудничества в журнале, сохранив дружеские отношения с Булгаковым и редакцией в целом.
Еще в 1890-е годы Мережковский начал писать первую трилогию, в которой выразил свою философию истории и свой взгляд на будущее человечества. Трилогия получила название "Христос и Антихрист".
В 1904 году произошла личная встреча Мережковского с Толстым. Это произошло в Ясной Поляне.
Летом 1905 года Мережковский заговорил о поездке за границу. 14 марта 1906 года он и Гиппиус покинули Петербург и через день уже были в Париже. Там они встречаются с А. Белым, Н.Минским, К. Бальмонтом, А. Бенуа, сближаются с Г. Плехановым и Б. Савинковым. Парижская деятельность Мережковского направлена на утверждение "нового религиозного сознания", внутрнней Церкви. Для этого устраиваются русские "субботы", читаются лекции. 11 июня 1908 года Мережковский и Гиппиус возвратились в Россию.
В 1908 году одна за другой вышли книги Мережковского "Не мир, но меч. К будущей критике христианства" и "В тихом омуте". 13 января 1910 года в книжных магазинах появилась его книга "Больная Россия", в состав которой вошли статья, опубликованные в газете "Речь" в конце 1908 и в 1909 году.
Основной пафос его работ 1908-1909 годов сводился к тому, что христианская идея в России вывернута наизнанку. В 1908 году он завершил начатую еще в Париже драму "Павел I". Затем были написаны романы "Александр I" (1913) и "14 декабря" (1918). Эти вещи образовали трилогию. При первой публикации романа "14 декабря" вся трилогия была названа "Зверь из Бездны".
Мережковский выступил как неохристианин не только в своих романах и публицистике, но и в литературно-критических работах. Его дебют как литературного критика состоялся в 1888 году в "Северном вестнике". Это была статья о Чехове - "Старый вопрос по поводу нового таланта". В дальнейшем последовал целый ряд статей - опять о Чехове, а еще о Короленко, Розанове, Андрееве, Чаадаеве, Достоевском, Тургеневе, Майкове, Гончарове, Льве Толстом, Лермонтове, Гоголе, Некрасове, Тютчеве...
Октябрьскую революцию Мережковский принял враждебно. В конце 1919 года он и Гиппиус оставили Петербург и отправились в Польшу вместе с Д. В. Философовым и студентом филологического факультета Петербургского университета В. А. Злобиным. Но вскоре, в ноябре 1920 года, чета Мережковских перебралась в Париж.
В эмиграции Мережковский работал с такой же творческой жадностью, как и в России. С 1924 по 1939 года он выпустил множество литературных произведений: роман "Тутанкамон на Крите" (1924), "Мессия" (1925), "Тайна трех. Египет и Вавилон" (1925), "Наполеон" (1929), ""Тайна Запада: Атлантида - Европа" (1931), "Иисус Неизвестный" (1932-1933), "Павел и Августин" (1937), "Франциск Ассизский" (1938), "Данте", "Мессия" (1939).
За границей Мережковский яростно осуждал большевизм, и даже съездил в Италию, чтобы просить фашистского диктатора Муссолини совершить крестовый поход против Советского Союза, на что тот ответил отказом. После возвращения в Париж осенью 1941 год, заклейменный русской эмиграцией за германофильство (распространение взглядов Германии), он оказался в общественной изоляции. Однако вести о зверствав гитлеровских войск в России заставили Мережковского усомниться в своем выборе. Незадолго до смерти он, по свидетельству В.Мамченко, осудил Гитлера.
Дмитрий Сергеевич Мережковский скоропостижно скончался 7 декабря 1941 года.
Что ты можешь
Что ты можешь? В безумной борьбе
Человек не достигнет свободы:
Покорись же, о, дух мой, судьбе
И неведомым силам природы!
Если надо, — смирись и живи!
Об одном только помни, страдая:
Ненадолго — страданья твои,
Ненадолго — и радость земная.
Если надо, — покорно вернись,
Умирая, к небесной отчизне,
И у смерти, у жизни учись —
Не бояться ни смерти, ни жизни







Глава 118- Матусовский Михаил Львович 1915-1990
 
Родился 10 июля (23 н.с.) в Луганске в рабочей семье.
Детские годы прошли в городе, окруженном заводами, шахтами, железнодорожными мастерскими, узкоколейками.
Закончив строительный техникум, стал работать на заводе. В это же время стал печатать свои стихи в местных газетах и журналах, часто выступал на литературных вечерах, получив уже тогда признание.
В начале 1930-х приехал в Москву учиться в Литературном институте, слушал лекции Гудзия и Поспелова, Аникста и Исбаха, Асмуса и Соколова. Увлекся древнерусской литературой.
В 1939, окончив институт, поступил в аспирантуру, три года работая над диссертационным исследованием под руководством Н. Гудзия, знатока древнерусской литературы. Защита диссертации, назначенная на 27 июня 1941 не состоялась - началась война, и Матусовский, получив удостоверение военного корреспондента, ушел на фронт. Н. Гудзий добился разрешения, чтобы защита состоялась без присутствия соискателя, и Матусовский, находясь на фронте, получил телеграмму о присвоении ему степени кандидата филологических наук.
Во фронтовых газетах систематически появлялись стихотворные фельетоны и частушки Матусовского, а главное - его песни. Во время войны вышли сборники стихов: "Фронт" (1942), "Когда шумит Ильмень-озеро" (1944); в послевоенные годы - "Слушая Москву" (1948), "Улица мира" (1951) и др.
Матусовский - популярный поэт-песенник, написавший такие всем известные песни, как "Школьный вальс", "Подмосковные вечера", "На Безымянной высоте", "С чего начинается родина?", "Летите, голуби" и многие другие. Им были написаны песни к кинофильмам "Верные друзья", "Испытание верности", "Неподдающиеся" и др. М. Матусовский умер в 1990 в Москве.


На безымянной высоте
Дымилась роща под горою,
И вместе с ней горел закат.
Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят.
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте -
У незнакомого посёлка,
На безымянной высоте.

Светилась, падая, ракета,
Как догоревшая звезда.
Кто хоть однажды видел это,
Тот не забудет никогда.
Он не забудет, не забудет
Атаки яростные те -
У незнакомого посёлка,
На безымянной высоте.

Над нами «мессеры» кружили,
И было видно, словно днём.
Но только крепче мы дружили
Под перекрёстным артогнём.
И как бы трудно ни бывало,
Ты верен был своей мечте -
У незнакомого посёлка,
На безымянной высоте.

Мне часто снятся все ребята -
Друзья моих военных дней,
Землянка наша в три наката,
Сосна сгоревшая над ней.
Как будто вновь я вместе с ними
Стою на огненной черте -
У незнакомого посёлка,
На безымянной высоте.
1963
«С чего начинается Родина?»
С чего начинается Родина?
С картинки в твоём букваре,
С хороших и верных товарищей,
Живущих в соседнем дворе.
А может, она начинается
С той песни, что пела нам мать,
С того, что в любых испытаниях
У нас никому не отнять.

С чего начинается Родина?
С заветной скамьи у ворот,
С той самой берёзки, что во поле,
Под ветром склоняясь, растёт.
А может, она начинается
С весенней запевки скворца
И с этой дороги просёлочной,
Которой не видно конца.



БЕЛОЙ  АКАЦИИ  ГРОЗДЬЯ  ДУШИСТЫЕ

Целую ночь соловей нам насвистывал.
Город молчал, и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые
Ночь напролёт нас сводили с ума.

Сад был умыт весь весенними ливнями.
В тёмных оврагах стояла вода.
Боже, какими мы были наивными!
Как же мы счастливы были тогда!

Годы промчались, седыми нас делая.
Где чистота этих веток живых?
Только зима да метель эта белая
Напоминают сегодня о них.

В час, когда ветер бушует неистовый,
С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Невозвратимы, как юность моя.

1976






Глава 119- Кузьмина- Караваева (Пиленко)Елизавета Юрьевна 1891-1945
 
Елизавета Кузьмина-Караваева Юрьевна, урождённая Пиленко, принадлежала к дворянскому сословию. Она родилась 20 декабря 1891 г. в Риге, но вскоре семья переехала в Анапу. Там её отец занимался археологическими исследованиями. Его занятия были очень интересны и для дочери. Свой первый поэтический сборник она озаглавила «Скифские черепки». Он был издан в 1912 г. Некоторое время отец Елизаветы занимал должность Никитинского ботанического сада. Он скончался довольно в раннем возрасте. После его смерти семья обосновалась в Санкт-Петербурге. Там Елизавета в 15-летнем возрасте познакомилась с поэтом Александром Блоком, который стал для неё кумиром. После их встречи и знакомства Блок прислал ей письмо со своими стихами.   В 19 лет Елизавета вступила в брак с Дмитрием Кузьминым-Караваевым. Её муж, юрист по профессии находился в дружеских отношениях со многими известными поэтами, в том числе и с Блоком, у которого часто гостил. Елизавета, влюблённая в Блока, оставила мужа и уехала в родительское имение в Анапу. Она несколько лет до 1917 г. переписывалась с Блоком. Вступив после революции в партию социалистов-революционеров, она участвовала в борьбе против большевиков. Она во второй раз вышла замуж за Евгения Скобцова, служившего председателем окружного военного суда. При этом у неё уже был ребёнок, дочь Гаяна, отец (имя не известно) которой погиб в I Мировой войне. Вместе со всей семьёй Елизавета в годы гражданской войны уехала в Грузию. Там она узаконила своё супружество со Скобцовым и родила ему сына Юрия. Когда Красная армия вторглась в Грузию, семья отправилась в эмиграцию и поселилась сначала в Белграде. Там Елизавета родила дочь Настю, которая вскоре умерла.
Елизавета занялась миссионерской деятельностью в рядах «Христианского движения». Оно оказывало большую помощь и поддержку русским эмигрантам. С мужем она разошлась и в 1931 г., приняла монашеский постриг, приняв имя Мария. Организовала в Париже приют для бедных, посещала больницы и заключённых в тюрьмах. Её дочь Гаяна, став коммунисткой, вернулась в Россию, но там вскоре скончалась, заразившись дизентерией. После нацистской оккупации Франции в 1940 г. мать Мария продолжала оказывать помощь русским эмигрантам и спасала евреев от преследования. В 1944 г. её сына Юрия арестовало гестапо, обвинённого в укрывательстве евреев. Вскоре и саму мать Марию гитлеровцы отправили в концентрационный лагерь. В заключении она сочиняла стихи. 31 марта 1945 г. она отправилась в газовую камеру вместо девушки, которую обрекли на смерть. Для того, чтобы обмануть палачей, женщины обменялись одеждой. * * *

 

Кто я, Господи? Лишь самозванка,
Расточающая благодать.
Каждая царапинка и ранка
В мире говорит мне, что я мать.

Только полагаться уж довольно
На одно сцепление причин.
Камень, камень, Ты краеугольный,
Основавший в небе каждый чин.

Господи, Христос - чиноположник,
Приобщи к работникам меня,
Чтоб ответственней и осторожней
Расточать мне искры от огня.

Чтоб не человечьим благодушьем,
А Твоей сокровищницей сил
Мне с тоской бороться и с удушьем,
С древним змием, что людей пленил.

1932, Гренобль







Глава 120- Каплан Анатолий Исаакович 1962-
 
Вырос в литературной семье. Большое влияние оказали стихи В. Корнилова и  Ю.Левитанского, а также встречи и беседы с Е. Евтушенко.  Автор поэтического сборника «Кодовое слово: Лена».
                *      *     *
                Шел я по улице незнакомой
                И вдруг услышал вороний грай                И звоны лютни, и дальние громы
                Передо мною летел трамвай.
                Н. Гумилёв
 
                Как случилось не знаю,
                Ничего не пойму.
                Зря я копья ломаю,
                Зря ответы ищу.

                Шел вагон непутёвый,
                Скрежетал, громыхал,
                С одного перевала
                На другой перевал.

                Я вскочил на подножку
                Уходящего дня
                И трамвай гумилёвский
                Унёс мимо меня.

                Отовсюду нагрянув
                Обступили кружа
                Карусели из детства
                И людей толкотня.

                Блёстки звёздных мгновений,
                Пляс осенней листвы,
                Мне не выдумать лучших,
                Чем вот эти стихи.
               
                И пожалуй , что в этом
                Биография вся:
                Вот и стал я поэтом,
                По дорогам бродя.
               
               

               






Глава 121- Блок Александр Александрович 1880-1921
 
Расскажу, как я для себя открыл Блока. Мне было пятнадцать лет. Читая «Тихий Дон», я среди мало увлекающего меня текста нашел полузнакомые строки:
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Их декламирует отрицательный герой Листницкий. Возможно, если бы шолоховский роман меня увлек, я пропустил бы эти четыре строки. Но среди скучноватой растянутой шолоховской прозы они сверкали! В них  было удивительно тонкое, неуловимое и необъяснимое очарование: будто бы сквозь туман проступало что-то смутное, тайное и вместе с тем бурное, могучее, страстное, манящее, чего не пересказать обычными словами и что подвластно только такому, исполненному непонятной музыки стиху. К счастью для меня, женщина из шолоховского романа ответила Листницкому, что она не «Незнакомка» Блока. Я взял из папиной библиотеки томик стихов Блока в малой серии «Библиотеки поэта» и вскоре, понимая, что выгляжу городским сумасшедшим, я все равно не смог себя сдерживать и мычал на улице, в метро и трамваях:
 Май жестокий с белыми ночами!
Вечный стук в ворота: выходи!
Голубая дымка за плечами,
Неизвестность, гибель впереди!
Я не знал, как это сделано (да и сейчас не знаю, и никто, боюсь, не знает!), но понимал, что прекрасней этих строк не было и никогда не будет. Никакой обиды не возникало, что так написать не сможешь- была только радость.  Я чувствовал, что у Блока между строчками необыкновенно много воздуха, словно они распахнуты, как весной оконные рамы. Но, кроме ветра и простора, в блоковских стихах были еще и хрупкость, и незащищенность.
Хочется  немного поразмышлять о взаимоотношениях Блока с большевиками. Почему Блок сначала хвалил большевиков, во всяком случае, не отвергал их? Но много ли может разглядеть с головой погруженный в события даже самый талантливый их современник? А в те годы события сменяли друг друга с небывалой быстротой!
Чаще всего Блока осуждают  за его «Двенадцать», договариваясь до того, что Россия была прекрасной страной, но вот почему-то произошла революция, а в ней виноваты такие, как Блок. Однако история говорит, что в прекрасных странах революций не происходит. А то, что Блок ошибся в своих ожиданиях, это не столько его вина, сколько общая беда российской истории, и эта огромная тема не для короткой статьи.
Блока любили почти все великие русские поэты. Правда, Анна Ахматова под конец жизни стала отрицать Блока, но это оставим на ее совести.   А поначалу Ахматова высоко чтила Блока:
Принесли мы Смоленской Заступнице,
Принесли Пресвятой Богородице
На руках во гробе серебряном
Наше солнце, в муке погасшее,
Александра, лебедя чистого.
 Пастернак и Есенин очень любили Блока. Так Блок соединял и, надеюсь, еще не однажды соединит разных и замечательных поэтов. Таково уж свойство гения. Стихи Блока будут жить, пока жива поэзия! В заключение, я хотел бы привести строчки, высокочтимого мной, Владимира Корнилова:
Все рейтинги я отверг,
Какой в них и толк, и прок?..
Двадцатый окончен век,
И первый поэт в нём — Блок.

Незнакомка
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
«In vino veritas!»* кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
1906 г.
Девушка пела в церковном хоре…
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
1905 г.
На железной дороге
Марии Павловне Ивановой
Под насыпью, во рву некошенном,
Лежит и смотрит, как живая,
В цветном платке, на косы брошенном,
Красивая и молодая.
Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.
Три ярких глаза набегающих —
Нежней румянец, круче локон:
Быть может, кто из проезжающих
Посмотрит пристальней из окон…
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.
Вставали сонные за стеклами
И обводили ровным взглядом
Платформу, сад с кустами блеклыми,
Ее, жандарма с нею рядом…
Лишь раз гусар, рукой небрежною
Облокотясь на бархат алый,
Скользнул по ней улыбкой нежною,
Скользнул — и поезд в даль умчало.
Так мчалась юность бесполезная,
В пустых мечтах изнемогая…
Тоска дорожная, железная
Свистела, сердце разрывая…
Да что — давно уж сердце вынуто!
Так много отдано поклонов,
Так много жадных взоров кинуто
В пустынные глаза вагонов…
Не подходите к ней с вопросами,
Вам все равно, а ей — довольно:
Любовью, грязью иль колесами
Она раздавлена — все больно.
1910 г.
Ночь, улица, фонарь, аптека… (отрывок из цикла «Пляски смерти»)
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
Умрёшь — начнёшь опять сначала
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
1916 г.


Глава 122- Иванов Вячеслав Иванович 1866-1949
 
Родился в Москве. Отец - мелкий служащий Контрольной палаты, скончался в 1871 г. Мать была дочерью сенатского чиновника; она с детства привила сыну патриархальную веру в Бога и любовь к поэзии. В 1-й московской гимназии, которую Иванов закончил с золотой медалью (1875-1884), продолжали формироваться его характер и гуманитарные склонности. Двенадцатилетним гимназистом он по собственной инициативе начинает заниматься древнегреческим языком. Впоследствии он свободно будет владеть многими европейскими языками, в т.ч. немецким, французским и итальянским.
Через два года он внезапно ощутит себя "крайним атеистом". А в 15 лет исчезновение детской наивной веры в Бога обернется духовным кризисом, который через два года выльется в попытку самоубийства. В 1884 г. он поступает на историко-филологический факультет Московского университета, два года учится под руководством историка П.Г. Виноградова. Затем по его рекомендации для продолжения образования Иванов вместе с женой уезжает в Берлин (1886). Переезд за границу (до 1905 г. Иванов в Россию приезжал только на короткое время) совпал у него с новым мировоззренческим кризисом.
Годы пребывания за границей пробудили у Иванова обостренный интерес к России, он начал изучать Вл. Соловьева и Хомякова. С начала 90-х гг. Иванов увлекается изучением Ницше.
В 1893 г. в Риме он знакомится с Л.Д. Зиновьевой, что приводит его в 1895 г. к окончательному разрыву с дочерью и женой.
В 1895 г. Иванов заканчивает работу над диссертацией, написанной на латинском языке, "Об обществах откупщиков в Риме" (опубликована в Санкт-Петербурге в 1910 г.). В дальнейшем все его жизненные интересы сосредоточиваются на религиозно-исторической и эстетической проблематике. Он работает в Афинах, посещает Египет и Палестину. В начале века Иванов вместе с женой обосновывается в Женеве, где изучает санскрит.
Ранние стихотворные публикации Иванова в русских журналах "Космополис", "Вестник Европы" остались практически незамеченными. Первый сборник стихотворений "Кормчие звезды" вышел за счет средств автора в Петербурге в 1903 г. Критика устанавливает за Ивановым репутацию "Тредиаковского наших дней". Весной 1903 г. в Высшей русской школе общественных наук в Париже Иванов читает курс лекций об античном дионисийстве. Здесь же на курсах Иванов знакомится с В.Я. Брюсовым, с которым надолго завязываются дружеские отношения. Начинает сотрудничать в московских "Весах".
В 1904 г. написана трагедия "Тантал", а в Москве выходит "вторая книга лирики" Иванова - "Прозрачность", с воодушевлением встреченная символистами. В 1904 г. написаны статьи "Поэт и чернь", "Ницше и Дионис", "Копье Афины", "Новые маски".
В июле 1905 г. Ивановы окончательно переезжают в Россию.
Сначала осени "башенные" среды Иванова становятся одним из наиболее известных литературных салонов российской столицы. Собрания на "башне" были прекращены осенью 1909 г., когда заседания "Поэтической академии", преобразованной в "Общество ревнителей художественного слова", были перенесены в редакцию "Аполлона".
В 1907 г. выходит третий поэтический сборник Иванова "Эрос".
17 октября 1907 г. от скарлатины скоропостижно умирает на его руках жена, его "Диотима", любить которую поэт продолжал всю свою жизнь. Последующий через два с половиной года, брак на падчерице В. К. Шварсалон, очень похожей на мать, смягчил, но не заслонил живой памяти о Лидии Зиновьевой-Аннибал. Своеобразным итогом жизни на "башне" явились два тома стихов "Cor ardens" (лат. "Пламенеющее сердце") и книжка стихов "Нежная тайна" (СПб., 1912) -дань любви у "милой могилы" Лидии к ее дочери Вере. "Cor ardens" получило высокую оценку у критиков.
В первое десятилетие нового века Иванов принимает активное участие в работе Петербургского религиозно-философского общества, сотрудничает в журналах "Весы", "Золотое руно", "Труды и дни", "Русская мысль" и др. В 1910-1911 гг. преподает историю древнегреческой литературы на Высших женских курсах.
Едва ли не большую славу Иванову, не как поэту, а как одному из главных теоретиков русского религиозного символизма, принесли сборники его разнообразных статей по вопросам религии, философии, эстетики и культуры: "По звездам" (1909), "Борозды и межи" (1916), "Родное и вселенское" (1917); сюда же примыкает и "Переписка из двух углов" (1921).
Иванов переходит к размышлениям о религиозно-мистической судьбе человечества, мировой истории и России ("Человек", 1915?1919). В поэме "Младенчество" (Пбг., 1918) поэт через житейскую мудрость вновь возвращается к блаженным годам своего детства. Стихотворный цикл "Песни смутного времени" (1918) отразил неприятие Ивановым внерелигиозного характера русской революции. В 1919 г. он издает трагедию "Прометей", а в 1923 г. заканчивает музыкальную трагикомедию "Любовь - Мираж".
После событий 1917 года он принимает участие в деятельности издательства "Алконост" и журнала "Записки мечтателей", пишет "Зимние сонеты".
В 1921 г. он защищает на Кавказе докторскую диссертацию, по которой издает книгу "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923).
В 1924 г. Иванова вызывают в Москву, где он вместе с А. Луначарским произносит в Большом театре юбилейную речь о Пушкине. В конце августа он уже навсегда покидает Россию и поселяется с сыном и дочерью в Риме. До 1936 г. он сохраняет советское гражданство, которое не дает ему возможности устроиться на государственную службу. Иванов нигде не печатается.
Не принимая политики воинствующего атеизма и оставаясь верным себе, Иванов, по примеру В. С. Соловьева, 17 марта 1926 г. присоединяется к католичеству. В 1926-1931 гг. он занимает место профессора в колледже "Карло Борромео". В 1934 г. Иванов переезжает в Рим, где и живет до конца своих дней.
В последние годы жизни вел уединенный образ жизни, встречался с М. Бубером, Ж.Маритеном, Г. Марселем, из русских наиболее часто с Мережковскими. Умер в Риме.
В тайник богатой тишины
От этих кликов и бряцаний,
Подруга чистых созерцаний,
Сойдем — под своды тишины,
Где реют лики прорицаний,
Как радуги в луче луны.

Прильнув к божественным весам
В их час всемирного качанья,
Откроем души голосам
Неизреченного молчанья!
О, соизбранница венчанья,
Доверим крылья небесам!

Души глубоким небесам
Порыв доверим безглагольный!
Есть путь молитве к чудесам,
Сивилла со свечою смольной!
О, предадим порыв безвольный
Души безмолвным небесам!


 
  Глава 123- Ходасевич Владислав Фелицианович 1886-1939 
 
Владислав Ходасевич родился в семье московского фотографа. Его отец мечтал стать живописцем, учился в петербургской Академии художеств, но жизнь заставила его сменить весьма проблематичную в смысле заработков живопись на более в этом плане благополучную фотографию. Впрочем, большого достатка и фотография не принесла, но все-таки он смог дать детям неплохое образование. Старший его сын Михаил стал присяжным поверенным и не раз  помогал младшему Владиславу, который, не окончив университета, занялся литературой и тем самым обрек себя на полуголодную жизнь.
Печататься Ходасевич начинает сравнительно рано. Первая книга стихов «Молодость» выходит в 1908 году, следующая «Счастливый домик»- в 1914-м. Обе книги, хоть и получили одобрение ряда поэтов и критиков, широкой известности автору не принесли. Поденная литературная работа не приносила достатка, хотя безусловно помогла Ходасевичу развиться как критику. Критиком он стал блестящим, и этот его дар почти не уступал поэтическому.
Третий сборник Ходасевича «Путем зерна» вышел после революции в 1920 году в Москве, а через год в Петрограде. С начала революции Ходасевич, хотя и служит в различных советских учреждениях, однако бедствует, как все граждане России. Покидать  Россию он не собирался. Но вмешались личные обстоятельства-увлечение двадцатилетней поэтессой Ниной Берберовой. Берберова готова была на все, чтобы вырваться на Запад, оставила даже в России своих родителей. Влюбленный в нее Ходасевич решил ей помочь. Не предупредив свою вторую жену, с которой прожил десять лет, он выезжает вместе с Берберовой в Германию. Вскоре до Ходасевича доходят сведения, что он включен в общий список философов, экономистов и политических деятелей, подлежащих высылке из РСФСР. Возврата на родину не было- началась эмиграция. Сборник «Европейская ночь» (1922 г.)- это крик затравленного человека и одновременно протест против человеческого унижения. Последний сборник «Собрание стихов» был выпущен в 1927 г.
После «Собрания стихов» Ходасевич выпустил биографию Державина, сборник статей о Пушкине (1937) и «Некрополь», вышедший за несколько месяцев до его смерти.
Хотя в России Ходасевича печатают более двадцати лет, признания у массового читателя он не получил. Да и, пожалуй, само понятие-массовый читатель-исчезло. Но кто знает, может быть, тяжелой лире неудобного, нетерпимого, порой несносного Владислава Ходасевича отпущен куда более длинный срок, чем стихам более доступных, более приятных и льстящих читателю стихотворцев.


Люблю людей, люблю природу

Люблю людей, люблю природу,

Но не люблю ходить гулять,

И твердо знаю, что народу

Моих творений не понять.

Довольный малым, созерцаю

То, что дает нещедрый рок:

Вяз, прислонившийся к сараю,

Покрытый лесом бугорок...


Ни грубой славы, ни гонений

От современников не жду,

Но сам стригу кусты сирени

Вокруг террасы и в саду.

*****
Перед зеркалом

Я, я, я. Что за дикое слово!

Неужели вон тот - это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?


Разве мальчик, в Останкине летом

Танцевавший на дачных балах, -

Это я, тот, кто каждым ответом

Желторотым внушает поэтам

Отвращение, злобу и страх?


Разве тот, кто в полночные споры

Всю мальчишечью вкладывал прыть, -

Это я, тот же самый, который

На трагические разговоры

Научился молчать и шутить?


Впрочем - так и всегда на средине

Рокового земного пути:

От ничтожной причины - к причине,

А глядишь - заплутался в пустыне,

И своих же следов не найти.


Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.

И Виргилия нет за плечами -

Только есть одиночество - в раме

Говорящего правду стекла.


*****
Ищи меня

Ищи меня в сквозном весеннем свете.

Я весь - как взмах неощутимых крыл,

Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,

Я легче зайчика: он - вот, он есть, я был.


Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!

Услышь, я здесь. Касаются меня

Твои живые, трепетные руки,

Простертые в текучий пламень дня.


Помедли так. Закрой, как бы случайно,

Глаза. Еще одно усилье для меня -

И на концах дрожащих пальцев, тайно,

Быть может, вспыхну кисточкой огня.

  Глава 124 –Волошин (Кириенко-Волошин) Максимилиан Александрович 1877-1932
 
Родился 16 мая (28 н.с.) в Киеве. Воспитанием занималась мать, Елена Оттобальдовна (урожденная Глазер). Отец Волошина умер, когда Максимилиану было четыре года.Начинает учиться в московской гимназии, а заканчивает  гимназический курс в Феодосии. С 1890 начинает писать стихи, переводит Г. Гейне.В 1897 поступает на юридический факультет Московского университета, но через три года его исключают за участие в студенческих волнениях. Решает целиком посвятить себя литературе и искусству.В 1901 едет в Париж, слушает лекции в Сорбонне, в Лувре, много занимается в библиотеках, путешествует - Испания, Италия, Балеарские острова. Пишет стихи.В 1903 возвращается в Россию, знакомится с В. Брюсовым, А. Блоком, А. Белым и другими деятелями русской культуры. Публикует свои стихи в разных изданиях. Летом того же года недалеко от Феодосии, в поселке Коктебель, покупает землю и строит дом, который очень скоро становится своеобразным "летним клубом", "летняя семья" которого была многолюдна и разнообразна: поэты, художники, ученые, люди всевозможных профессий, наклонностей и возрастов.Большое влияние на Волошина оказала его первая жена - художница М. Сабашникова, страстно увлекавшаяся оккультизмом и теософией (это влияние нашло отражение в его стихах "Кровь", "Сатурн", цикл "Руанский собор"). Помимо литературы Волошин серьезно занимался живописью (известны его крымские акварели).Бывая зимой во Франции, в качестве корреспондента журнала "Becы" пишет статьи о современном искусстве, отчеты о парижских выставках, рецензии на новые книги, публикуясь в различных газетах и журналах. Одним из первых он поддерживает творчество молодых М.Цветаевой, С. Городецкого, М. Кузмина и др.В 1910 критика отметила как событие в литературной жизни новую книгу Волошина "Стихотворения. 1900 - 1910".Перед первой мировой войной Волошин издает несколько книг: переводы, сборник статей; продолжает увлеченно заниматься живописью. Перед самым началом войны едет в Швейцарию, затем в Париж. Его новые стихи показывают "ужас разъявшихся времен", он выражает протест против мировой бойни в цикле статей "Париж и война".В 1916 возвращается в Коктебель, читает лекции о литературе и искусстве в Феодосии и Керчи.
Во время Февральской революции, которая не вызвала у него "большого энтузиазма", Волошин находился в Москве и выступал на вечерах и литературных концертах. Октябрьскую революцию принял как суровую неизбежность, как испытание, ниспосланное России. Во время гражданской войны стремился занять позицию "над схваткой", призывая "быть человеком, а не гражданином". Живя в Крыму, в Коктебеле, где особенно часто менялась "власть", Волошин спасал от смерти и "красных", и "белых", понимая, что спасает просто человека. После революции создает цикл философских поэм "Путями Каина" (1921 - 23), поэму "Россия" (1924), стихи "Дом поэта" (1927), "Владимирская Богоматерь" (1929). Много работает как художник, участвуя в выставках в Феодосии, Одессе, Харькове, Москве, Ленинграде. Свой дом в Коктебеле Волошин превратил в бесплатный приют для писателей и художников, в чем ему помогала его вторая жена М. Заболоцкая. В 1931 он завещал свой дом Союзу писателей.Волошин умер от воспаления легких 11 августа 1932 в Коктебеле. Похоронен, как он завещал, на вершине приморского холма Кучук-Янышар.
Я быть устал среди людей,
Мне слышать стало нестерпимо
Прохожих свист и смех детей…
И я спешу, смущаясь, мимо,
Не подымая головы,
Как будто не привыкло ухо
К враждебным ропотам молвы,
Растущим за спиною глухо;
Как будто грязи едкий вкус
И камня подлого укус
Мне не привычны, не знакомы…
Но чувствовать еще больней
Любви незримые надломы
И медленный отлив друзей,
Когда, нездешним сном томима,
Дичась, безлюдеет душа
И замирает не дыша
Клубами жертвенного дыма.




Глава 125-Тарковский Арсений Александрович 1907-1989
   
Жизнь Арсения Тарковского (1907–1989) охватила практически весь двадцатый век. Он родился 25 июня 1907 года в украинском Елисаветграде (сейчас — город Кропивницкий) в интеллигентной семье. Его отец был образованным человеком, переводчиком, который привил сыну любовь к литературе и языкам. Вместе с отцом и братом Арсений посещал поэтические вечера известнейших поэтов Серебряного века — Константина Бальмонта, Игоря Северянина и Федора Сологуба. В 1921 году после установления советской власти на Украине молодого Тарковского едва не осудили за политически сомнительное стихотворение в местной газете. Отучившись в гимназии и в музыкальной школе, в 17 лет Тарковский приехал в Москву и поступил на Высшие литературные курсы, где с ним учились Даниил Андреев (сын писателя Леонида Андреева) и поэтесса Мария Петровых. Тарковский работал в газете «Гудок», где начинали свой творческий путь Михаил Булгаков, Юрий Олеша, Илья Ильф и Евгений Петров. Здесь Тарковский писал стихотворные фельетоны, судебные очерки и басни под псевдонимом Тарас Подкова.
В 1942 году Тарковский был назначен военным корреспондентом газеты «Боевая тревога», где он писал заметки, небольшие юмористические произведения и стихи, которые так полюбились солдатам, что они вырезали их из газет. В 1943 году Тарковский был ранен разрывной пулей и перенес ампутацию ноги. Из госпиталя поэт вышел в 1944 году. В этом же году скончалась его мать. Однако все эти трагические обстоятельства не сломили поэта, и он нашел в себе силы работать. Тарковский занимается переводами, а в 1946 году подготавливает к изданию свою книгу «Стихотворения разных лет». Но готовый сборник так и не попал в печать. Постановление Центрального комитета о журналах «Звезда» и «Ленинград», согласно которому произведения, не соответствующие духу партии, считались пустыми и безыдейными, лишило голоса многих авторов. Были «разгромлены» Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Под удар попала и книга Тарковского: по идеологическим причинам ее выпуск был запрещен.
Этот запрет Тарковский переживал очень тяжело, и даже с наступлением хрущевской оттепели не хотел публиковать свои произведения, писал в стол. Замкнувшись, он продолжал заниматься чужим словом — переводами европейских и восточных авторов. Свое пятидесятилетие Арсений Тарковский отметил, не имея ни одного печатного сборника. Его первая книга стихов «Перед снегом» тиражом в 6000 экземпляров вышла только в 1962 году. «Дебют» Тарковского случился, когда ему было уже 55 лет. В этом же 1962 году его сын, кинорежиссер Андрей Тарковский, получил Главный приз Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство». Андрей Тарковский говорил об отце: «Мой отец, конечно, сегодня — самый большой русский поэт. Вне всяких сомнений. С огромным духовным зарядом. Поэт, для которого самое важное — его внутренняя духовная концепция жизни. Он никогда не писал ничего, чтобы прославиться». В фильмах Андрея Тарковского неоднократно звучат стихотворения его отца. В «Зеркале» (1974) стихотворение «Первые свидания» читает сам Арсений Александрович. В 1960-е годы сборники стихотворений Арсения Тарковского начинают выходить один за другим. Он выступает на литературных вечерах, ведет поэтическую студию при Московском отделении Союза писателей.
В марте 1966 года умирает Анна Ахматова. Ее смерть Тарковский воспринял как личное горе: поэты были очень близки. Позже Тарковский посвятил Ахматовой целый цикл стихотворений. В последующие десятилетия Тарковский, несмотря на преклонный возраст, активно работает, путешествует за границу в составе делегации советских писателей. В 1986 году случилась трагедия — от рака умер его сын Андрей Тарковский. А 27 мая 1989 года, на три года пережив сына, ушел и Арсений Тарковский. Для прощания с ним был предоставлен Большой зал Центрального дома литераторов. Отпевали поэта в храме Преображения Господня в Переделкине.
***

Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.

Все, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало.

Понапрасну ни зло,
Ни добро не пропало,
Все горело светло,
Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,
Берегла и спасала,
Мне и вправду везло.
Только этого мало.

Листьев не обожгло,
Веток не обломало...
День промыт, как стекло,
Только этого мало.
Поэт
Эту книгу мне когда-то
В коридоре Госиздата
Подарил один поэт;
Книга порвана, измята,
И в живых поэта нет.

Говорили, что в обличье
У поэта нечто птичье
И египетское есть;
Было нищее величье
И задерганная честь.

Как боялся он пространства
Коридоров! Постоянства
Кредиторов! Он, как дар,
В диком приступе жеманства
Принимал свой гонорар.

Так елозит по экрану
С реверансами, как спьяну,
Старый клоун в котелке
И, как трезвый, прячет рану
Под жилеткой из пике.

Оперенный рифмой парной,
Кончен подвиг календарный, —
Добрый путь тебе, прощай!
Здравствуй, праздник гонорарный,
Черный белый каравай!

Гнутым словом забавлялся,
Птичьи клювом улыбался,
Встречных с лету брал в зажим,
Одиночества боялся
И стихи читал чужим.

Так и надо жить поэту.
Я и сам сную по свету,
Одиночества боюсь,
В сотый раз за книгу эту
В одиночестве берусь.

Там в стихах пейзажей мало,
Только бестолочь вокзала
И театра кутерьма,
Только люди как попало,
Рынок, очередь, тюрьма.

Жизнь, должно быть, наболтала,
Наплела судьба сама.


Глава 126- Евтушенко Евгений Александрович 1932-2017
 
Родился на станции Зима Иркутской области в семье геолога Александра Гангнуса и актрисы Зинаиды Евтушенко. Окончил школу в Москве, закончил Литературный институт А.М.Горького. В 1952 году издал первую книгу стихов «Разведчики будущего», став самым молодым членом Союза писателей СССР. В годы оттепели прославился как известнейший русский поэт в Союзе и на Западе, читавший стихи не только в концертных залах, но и на стадионах. После советского вторжения в Чехословакию в 1968 году написал письмо  Л. И. Брежневу, но вскоре примирился с властью, став официальным поэтом-пропагандистом. В годы перестройки возглавил либеральную писательскую ассоциацию «Апрель», был избран народным депутатом СССР. С 1991 года жил в США, но постоянно приезжал в Россию. Автор десятков книг стихов и прозы, составитель многотомных антологий русской поэзии. Умер от рака в городе Талса, штат Оклахома; похоронен на Переделкинском кладбище в Москве. В 1917 году в серии «ЖЗЛ» вышла книга Ильи Фаликова «Евгений Евтушенко».
Бабий Яр
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!

Идут белые снеги
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.

Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.

Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.

я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.

И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?

А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,

дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.

И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.

Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.

Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,

Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.

Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.


Глава 127- Кузмин Михаил Алексеевич 1872-1936
 
Михаила Кузмина принято называть "забытым" или "забытым во второй половине двадцатых годов". А без него почти невозможно представить себе Серебряный век — Кузмин плоть от плоти и кровь от крови его. Вытесненный из поэзии в конце жизни, запретный в советское время, вернувшийся в перестройку — он и в нашем времени не слишком удобен. Сложная жизнь, непростые тексты — вообще ничего простого и прямолинейного. С такими во всякие времена трудно.
Стихи, которые он сейчас пишет, легки, насмешливы, полны радости жизни и любования ее мелочами; это в цикле "Любовь этого лета" появилось хрестоматийное "Где слог найду, чтоб описать прогулку, // Шабли во льду, поджаренную булку // И спелых вишен сладостный агат" — строки, которые знает, наверное, каждый. Сейчас уже не очень понятно, как отчаянно свежо и смело они воспринимались во время расцвета символизма с его туманной неясностью. Впрочем, "Любовь этого лета" была воспринята как апофеоз чистого искусства; глубины ни в ней, ни в сборнике "Сети", в состав которого она вошла, почти никто не заметил. Кроме Блока, пожалуй: "Ценители поэзии Кузмина ясно видят его сложную, печальную душу, близкую, как душа всякого подлинного человека <...>. Если Кузмин стряхнет с себя ветошь капризной легкости, он может стать певцом народным", — написал он в рецензии, которая вышла в "Золотом руне". Кузмин начал работать для театра; написал музыку к постановке "Балаганчика" Блока в Театре Комиссаржевской; с этого времени Блок и Кузмин сохраняли добрые отношения. Мейерхольд, режиссер постановки, хотел поставить в театре пьесу Кузмина "Комедия о Евдокии из Гелиополя", но Комиссаржевская сочла ее бессодержательной и ставить отказалась. Впоследствии, в 1910-е годы, он много и плодотворно работал для театра.Сергей Маковский замышлял новый журнал, "Аполлон", и пригласил Кузмина участвовать в нем. В журнале Кузмин вел рубрику "Заметки о русской беллетристике". Ни ведущим критиком, ни теоретиком "Аполлона" он не стал — разве что опубликовал на его страницах программную для акмеизма статью "О прекрасной ясности", где впервые, наверное, заговорил о своих требованиях к искусству: "Друг мой, имея талант, то есть — уменье по-своему, по-новому видеть мир, память художника, способность отличать нужное от случайного, правдоподобную выдумку, — пишите логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой слог, ясно чувствуйте соответствие данной формы с известным содержанием и приличествующим ей языком, будьте искусным зодчим как в мелочах, так и в целом, будьте понятны в ваших выражениях". И еще — "молитесь, чтобы ваш хаос (если вы хаотичны) просветился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой <...>, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, — и вы найдете секрет дивной вещи — прекрасной ясности..." Сам Кузмин, пожалуй, к этой статье как к манифесту не относился, себя к акмеистам не причислял — как не причислял ни к кому, разве что придумал много позже "эмоционалистов". И на заседаниях Цеха поэтов он появлялся редко, и в литературные школы не верил. У него довольно скоро появился ученик — Виктор Хлебников, которого на "Башне" перекрестили в Велимира. Кузмин с большой симпатией относится к футуристическим опытам, в "Бродячей собаке" в 1914 году он пророчил: "Новых сил можно ждать только со стороны футуристов и диких".
В 1910 году Кузмин принимает на себя заведование литературной и музыкальной частью в театре "Дом Интермедий", где режиссером был Мейерхольд, а художником Сапунов. Постановки "Дома Интермедий" отличались веселым духом экспериментаторства, фантастической гофманиады. Но театр скоро закрылся как неприбыльный проект. Мейерхольду, кстати, для работы в "Доме Интермедий" пришлось взять выбранный из Гофмана псевдоним Доктор Дапертутто, поскольку он был режиссером Императорских театров и не мог одновременно возглавлять экспериментальный театр. Под этим именем Мейерхольд появляется в ахматовской "Поэме без героя"; Кузмин фигурирует в ней в совершенно демоническом облике — Арлекина-убийцы, "Владыки мрака", "изящнейшего Сатаны".
Стих Кузмина становится все более ассоциативен, и к футуристам он близок, несомненно — возможно, за счет общей близости к экспрессионизму, который все больше увлекает поэта. Он даже сближается с Маяковским, посвящает ему стихи. Он действительно хочет строить новую Россию и новую культуру, активно обсуждает ее будущее. Дела его тем временем становятся все хуже: мелкие журналы закрываются, работать становится негде, жить почти не на что. осле революции он пишет и печатается даже в самое безбумажное время; выходят в свет даже его "Занавешенные картинки", сборник эротических стихотворений. Выходят переводы Анри де Ренье. Прокормиться все равно трудно. Кузмин идет сотрудничать во "Всемирную литературу", горьковский проект, целью которого было дать русскому народу мировую классику в хороших переводах. Печатается в газете "Жизнь искусства", пишет пьесы, которые повсеместно ставились — от Малого театра до кукольных театров.
Жизнь в Петрограде голодна и страшна, но Кузмин даже не задумывается об эмиграции. В конце 1920 года он пишет одно из лучших своих стихотворений, "Декабрь морозит в небе розовом" — мужественное, печальное, скорбное, исполненное абсурдной надежды:
Пошли нам крепкое терпение,
И кроткий дух, и легкий сон,
И милых книг святое чтение,
И неизменный небосклон!
С 1925 года советская власть все крепче берется за литературу — и Кузмин удостаивается нескольких уничтожающих упоминаний в печати. Троцкий в книге "Литература и революция" утверждает, что стихи Кузмина "сегодняшнему, пооктябрьскому человеку" не нужны, "как стеклярус — солдату на походе". Место Кузмина в литературе определено: пережиток прошлого.
После очередных нападок он пишет Чичерину, теперь наркому, просит о защите. Тот присылает холодно-вежливое письмо. Они встретились, поговорили как старые друзья — обо всем и ни о чем. Кузмин ни о чем его не попросил. Больше они не виделись.
Последний сборник Кузмина, "Форель разбивает лед", создавался с 1925 по 1928 год и увидел свет в 1929-м — в год "великого перелома", совершенно смертельный для русской литературы. Может быть, и к лучшему, что советская критика сборника почти не заметила, а эмигрантская — не поняла и кисло обругала. Но читатели — заметили. "Форель" с ее оглушительно новым поэтическим языком, с ее ассоциативностью, доходящей до сюрреализма, стала для читателей настоящим событием. Переплетение реальной истории с кошмарами, видениями, воспоминаниями, аллюзиями. Все, что он создал потом, оказалось утраченным.
Наступившее время не могло вместить такого поэта. Кузмин занялся переводами — переводил много и хорошо. Переводил либретто опер и оперетт. Перевел "Золотого осла" Апулея и шекспировских "Короля Лира", "Укрощение строптивой", "Двух веронцев", "Много шума из ничего", "Бурю", "Напрасные усилия любви" и большую часть "Короля Генриха IV". Переводил Гейне, Анри де Ренье, Мериме, Байрона.
В 1934 году Кузмин записал в дневнике: "Мое положение таково, будто меня нет, вроде как мое существование". Его дом — несколько комнат в шумной коммунальной квартире — всегда открыт для гостей. Гостей много: их привлекает и необыкновенная эрудиция Кузмина, его живое понимание античности и христианства, тонкое восприятие искусства — и память о том времени, которое теперь предано проклятию и забвению.Он чувствовал себя плохо, временами терял сознание. Доктора нашли "грудную жабу" — стенокардию. С очередным приступом его положили в больницу. Положили в коридоре. Он простудился и 1 марта 1936 года умер от пневмонии. Юркун вспоминал, что Кузмин в этот день четыре часа говорил с ним о "самых непринужденных и легких вещах; о балете больше всего" — и умер на полуфразе. "По-детски чисто, просто и легко, свято он перешел в другую жизнь, здесь тело его потухло, как лампочка, из которой разом выключили через штепсель всю энергию".
Кузмина похоронили на Литераторских мостках на Волковом кладбище. И забыли на полвека — пока новое время не нашло его книги, не открыло их заново, не изумилось мастерству, не обнаружило их лукавую печаль, всепонимающую усмешку, легкость и мудрость.
Любовь этого лета
Где слог найду, чтоб описать прогулку,
Шабли во льду, поджаренную булку
И вишен спелых сладостный агат?
Далек закат, и в море слышен гулко
Плеск тел, чей жар прохладе влаги рад.
Твой нежный взор, лукавый и манящий, —
Как милый вздор комедии звенящей
Иль Мариво капризное перо.
Твой нос Пьеро и губ разрез пьянящий
Мне кружит ум, как «Свадьба Фигаро».
Дух мелочей, прелестных и воздушных,
Любви ночей, то нежащих, то душных,
Веселой легкости бездумного житья!
Ах, верен я, далек чудес послушных,
Твоим цветам, веселая земля!


Глава 128 Константин (Кирилл) Михайлович Симонов 1915-1979
 
«Жди меня и я вернусь» - пронзительное стихотворение, написанное двадцатипятилетним Константином Симоновым, в июле 1941 года, шедевр советской лирики времён Великой Отечественной войны:

«Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда друзья не ждут,
Позабыв вчера.
Стихотворение Константина Симонова было необычайно популярно в годы Великой Отечественной войны.  В январе 1942 года «Жди меня» - напечатали в центральной газете «Правда», Константин Симонов стал всенародно известным, а газетные вырезки с этим стихотворением, носили в левых карманах гимнастёрок солдаты и офицеры действующей армии, ибо такой оно обладало огромной мобилизующей силой, показывая любовь, противостоящую злу войны.  На вопрос читателя относительно истории текста Константин Михайлович ответил:
 «У стихотворения «Жди меня» нет никакой особой истории. Просто я уехал на войну, а женщина, которую я любил, была на Урале, в тылу, актриса Валентина Серова. И я ей написал письмо в стихах. Это письмо было напечатано в газете и стало стихотворением и песней и листовкой…».
  Первое боевое крещение Константин Симонов получил на Халхин-Голе в 1939 году, после окончания в 1938 году Литинститута имени А. М. Горького. Со времён Халхин - Гола, как говорил Константин Симонов, я усвоил простую истину:  нечего засиживаться в редакции, нужно ехать на передовую, непременно видеть бой и людей в бою своими глазами, быстро писать, быстро доставлять материалы в редакцию, быстро уезжать снова на фронт.
С начала Великой Отечественной войны, корреспондент от газеты «Красная звезда», Константин Симонов, постоянно находился в командировках, на самых тяжёлых, на данное время участках боёв за Родину, оборона Одессы и Сталинграда, бои на Курской дуге, освобождение Польши, штурм Берлина, и своими очерками и стихами, помогал делу полной победы над врагом.  В редакции Константина Симонова любили за безотказность и смелость. Константин Симонов был одним из тех, кого редакция «безжалостно» бросала с одного важного и трудного участка фронта на другой. Оценивая вклад Константина Симонова в дело победы над врагом и личный героизм, и мужество, он был уже в мае 1942 года награждён орденом «Красного знамени» а 14 мая 1945 года, по личному указанию маршала Жукова, подполковника Симонова К.М. наградили орденом «Красной звезды».  Полковника Константин Симонов получил после окончания войны.
Благодаря, своей поразительной творческой работоспособности, литературное наследие Константина Симонова очень большое. Это и сборники лирики: «С тобой и без тебя» - 1941 год, «Друзья и враги» - 1948 год, повесть «Дни и ночи» - 1944 год, пьесы «Парень из нашего города» - 1941 год, «Русский вопрос» - 1946 год, публицистика, критика, роман «Солдатами не рождаются» - 1964 год.
  Выполнял обязанности редактора: «Литературной газеты» а затем журнала: «Новый мир», занимал ответственный пост секретаря Союза писателей СССР.За роман-трилогию «Живые и мёртвые», включающую романы «Живые и мёртвые», «Солдатами не рождаются» и «Последнее лето», написанные в период 1959-1971 года, был удостоен в 1974 году Ленинской премии по литературе.  Ко всему прочему Константин Михайлович Симонов был шестикратный лауреат Сталинской (Государственной) премии СССР. В 1974 году Константин Симонов как писатель и общественный деятель был удостоен звания Героя Социалистического труда.Последнее над, чем он работал, перед кончиной, в больнице, была статья о Халкин - Голе, сорокалетие событий, которых отмечалось в эти дни. Умер Константин Симонов 28 августа 1979 года, в возрасте 63 лет, от рака лёгких. В официальном некрологе было написано: «о дате похорон на Новодевичьем кладбище будет сообщено отдельно». О том, что прах развеян, сообщение не смогло появиться в печати более года.
P.S.
На шестом километре от города Могилёва, в стороне от шоссе, в придорожной полосе елей и клёнов проезжающие видят площадку, а на ней дикий камень. На нём резцом просечённое на валуне:
«Константин Симонов», с тыльной стороны камня – литая доска: «… Всю жизнь он помнил это поле боя 1941 года и завещал развеять здесь свой прах».
Жди меня, и я вернусь…
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души…
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
1941 г.
Словно смотришь в бинокль перевернутый…
Словно смотришь в бинокль перевернутый —
Все, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
Снежный ком, обращенный в горошину, —
Ее горе отсюда невидимо;
Как и всем нам, войною непрошено
Мне жестокое зрение выдано.
Что-то очень большое и страшное,
На штыках принесенное временем,
Не дает нам увидеть вчерашнего
Нашим гневным сегодняшним зрением.
Мы, пройдя через кровь и страдания,
Снова к прошлому взглядом приблизимся,
Но на этом далеком свидании
До былой слепоты не унизимся.
Слишком много друзей не докличется
Повидавшее смерть поколение,
И обратно не все увеличится
В нашем горем испытанном зрении.
1941 г.



Глава 129- Александр Аркадьевич (Аронович) Галич (Гинзбург) 1918-1977
 
«Стихи Александра Галича оказались счастливее его самого: они легально вернулись на родину. Да будет благословенна память об этом удивительном поэте, изгнаннике и страдальце». (Булат Окуджава)
Можно ли назвать творческий путь, пройденный Галичем, уникальным и необычным? Признанный драматург и сценарист, обласканный властью, но ушедший в поэзию и диссидентство, полностью разрушившее его жизнь, «отобразитель интеллигентского настроения», не боявшийся вслух говорить о проблемах, которые обсуждали шепотом, а чаще всего, замалчивали…  Александр Галич – давно ушедшая от нас эпоха, эпоха свободы и ярких молодых глаз, с надеждой смотрящих в будущее…  Предвидя перемены, поэт стал настоящим мессией для молодежи, а его стихи – учебником жизни для нескольких поколений.
В 1923 году семья Гинзбургов приехала в Москву, найдя пристанище в знаменитом доме Веневитинова в Кривоколенном переулке, где Пушкин впервые читал друзьям драму «Борис Годунов». Столетний юбилей «презентации» семья отметила частным порядком, устроив пушкинский вечер с приглашением  известных актеров и литераторов, присутствовал даже Василий Качалов. Маленький Саша настолько впечатлился игрой актеров, что  непременно решил посвятить свою жизнь сцене, хотя и поэзия увлекала мальчика не меньше – мама утверждала, что сочинять стихи малыш начал даже раньше, чем говорить.
Окончив школу, Александр поступает одновременно и в Литературный институт, и в Оперно-драматическую студию Станиславского, пройдя громадный конкурс в сто человек на место. Председатель экзаменационной комиссии народный артист СССР Леонид  Миронович Леонидов вынес  о способностях юноши немного странный вердикт: «Принять. Артистом не будет, но кем-нибудь обязательно станет». В итоге Литературный институт был оставлен – занятия в студии, а затем театр Алексея Арбузова и Валентина Плучека требовали полного погружения…
В 1946 году Александр Гинзбург впервые под псевдонимом «Галич», написал в соавторстве с драматургом Константином Исаевым пьесу «Вас вызывает Таймыр», которая с аншлагами ставилась во многих театрах по всему СССР и даже за границей. Ростислав Плятт писал в те годы, что «зритель жаждет смешного в искусстве во всех его видах — от беззлобного юмора и до самого резкого сатирического обличения». Не стоит забывать о том, что Галич был одним из последних учеников великого Станиславского и полностью состоялся как драматург и сценарист. Он очень  продуктивно работал, но сквозь частое сито цензуры проходило совсем  немногое – пьесы возвращались  с требованием переработки «в соответствии с требованиями эпохи».  Автор всячески пытался соответствовать  – по его сценариям и пьесам  снимались культовые фильмы «Верные друзья», «На семи ветрах», «Сердце бьется вновь», «Дайте жалобную книгу», «Бегущая по волнам» и многие другие.Какой всесоюзный успех! Галич становится настоящим классиком. Зазвучали литавры: в 1955 году Галич был принят в Союз писателей, в 1958-м – в Союз кинематографистов. Он вполне мог вписаться в общий официальный литературный поток, все его работы отличались замечательным качеством, но…
В 1958 году никому пока неизвестные мхатовские студийцы Евгений Евстигнеев, Олег Ефремов, Олег Табаков и Игорь Кваша начали репетировать трагедию Александра Галича «Матросская тишина», готовя ее к открытию нового театр «Современник». Пьесу запретили  прямо перед премьерой, естественно, по тем же цензурным соображениям.
«В общем, я понял, что так дело не пойдет, и что ничего в драматургии по-настоящему я сделать не смогу. И я решил, что надо поискать… И тогда я просто вернулся к стихам, которые я писал в детстве и в юности, потом на долгие годы перестал их писать».И он, действительно, вернулся к поэзии, проблемной, с темами репрессий, войны, смены поколений; поднимал и еврейский вопрос. Стоит ли удивляться, что открытой аудитории Галич не получил, исполняя свои сочинения под гитару на полуподпольных квартирниках. Не совпадали его темы с официальной советской эстетикой…Единственный концерт Александра Галича в СССР прошел в марте 1968 года в Новосибирском Академгородке на Фестивале «Бард-68». Поэт исполнил песню «Памяти Пастернака», за что получил от организаторов грамоту со словами: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством…»Конечно же, такое событие не могло пройти незамеченным:  Галича «вычеркнули» и с подмостков, и с экранов, чуть позже исключили из всех творческих союзов, фактически лишили и средств к существованию. 
В 1974 году Галич уехал из отторгнувшей его страны, он «шёл к самолёту совсем один по длинному стеклянному коридору с поднятой в руке гитарой…».
Эмиграция. Через три года – нелепая, трагическая смерть от удара током. Галич и свое посмертное звучание предсказал…
Памяти Пастернака
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели…
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье…
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
Даже киевские письмэнники
На поминки его поспели.
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!..
И не то чтобы с чем-то за сорок —
Ровно семьдесят, возраст смертный.
И не просто какой-то пасынок —
Член Литфонда, усопший сметный!
Ах, осыпались лапы елочьи,
Отзвенели его метели…
До чего ж мы гордимся, сволочи,
Что он умер в своей постели!
«Мело, мело по всей земле во все пределы.
Свеча горела на столе, свеча горела…»
Нет, никакая не свеча —
Горела люстра!
Очки на морде палача
Сверкали шустро!
А зал зевал, а зал скучал —
Мели, Емеля!
Ведь не в тюрьму и не в Сучан,
Не к высшей мере!
И не к терновому венцу
Колесованьем,
А как поленом по лицу —
Голосованьем!
И кто-то, спьяну, вопрошал:
— За что? Кого там?
И кто-то жрал, и кто-то ржал
Над анекдотом…
Мы не забудем этот смех
И эту скуку!
Мы — поименно! — вспомним всех,
Кто поднял руку!..
«Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку…»
Вот и смолкли клевета и споры,
Словно взят у вечности отгул…
А над гробом встали мародёры
И несут почётный ка-ра-ул!

Когда я вернусь…
Когда я вернусь…
Ты не смейся, когда я вернусь,
Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу
По еле заметному следу — к теплу и ночлегу —
И вздрогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь —
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Послушай, послушай, не смейся,
Когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней
И прямо с вокзала — в кромешный, ничтожный, раешный —
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!..
Когда я вернусь,
Я пойду в тот единственный дом,
Где с куполом синим не властно соперничать небо,
И ладана запах, как запах приютского хлеба,
Ударит в меня и заплещется в сердце моем —
Когда я вернусь.
О, когда я вернусь!
Когда я вернусь,
Засвистят в феврале соловьи —
Тот старый мотив — тот давнишний, забытый, запетый.
И я упаду,
Побежденный своею победой,
И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!
Когда я вернусь.
А когда я вернусь…
Песня об Отчем Доме
Ты не часто мне снишься, мой Отчий Дом,
Золотой мой, недолгий век.
Но все то, что случится со мной потом, —
Все отсюда берет разбег!
Здесь однажды очнулся я, сын земной,
И в глазах моих свет возник.
Здесь мой первый гром говорил со мной,
И я понял его язык.
Как же странно мне было, мой Отчий Дом,
Когда Некто с пустым лицом
Мне сказал, усмехнувшись, что в доме том
Я не сыном был, а жильцом.
Угловым жильцом, что копит деньгу —
Расплатиться за хлеб и кров.
Он копит деньгу и всегда в долгу,
И не вырвется из долгов!
— А в сыновней верности в мире сем
Клялись многие — и не раз! —
Так сказал мне Некто с пустым лицом
И прищурил свинцовый глаз.
И добавил:
— А впрочем, слукавь, солги —
Может, вымолишь тишь да гладь!..
Но уж если я должен платить долги,
То зачем же при этом лгать?!
И пускай я гроши наскребу с трудом,
И пускай велика цена —
Кредитор мой суровый, мой Отчий Дом,
Я с тобой расплачусь сполна!
Но когда под грохот чужих подков
Грянет свет роковой зари —
Я уйду, свободный от всех долгов,
И назад меня не зови.
Не зови вызволять тебя из огня,
Не зови разделить беду.
Не зови меня!
Не зови меня…
Не зови —
Я и так приду!

Глава 130-Берггольц Ольга Федоровна 1910-1975 
 
Все 872 дня тяжелейшей блокады Ленинграда рядом с измученными горожанами был мягкий, искренний голос поэтессы Ольги Берггольц. Ее выступлений по радио ждали, не отходя от репродукторов, тысячи человек. Голос Берггольц давал им надежду, веру и силу жить дальше. Из автора милых детских книжек Берггольц превратилась в голос осажденного Города, стала символом мужества и борьбы ленинградцев за жизнь и свободу.
Ольга родилась в мае 1910, через два года у нее появилась сестра Мария, которая станет самым близким для нее человеком. Вскоре их отец ушел на Первую мировую войну, воевал сначала с немцами, потом с Врангелем. В Гражданскую он был начальником санитарного поезда "Красные орлы". Первая похвала литературному таланту Берггольц прозвучала из уст Корнея Чуковского. Он услышал юную поэтессу на поэтическом вечере литобъединения "Смена" — Ольга декламировала свое школьное стихотворение "Каменная дудка". "Ну какая хорошая девочка! Какие стишки прекрасные прочитала! Товарищи, это будет со временем настоящий поэт", — отозвался Чуковский. В это же время, в 1926 году, Ольга впервые слышит стихи Бориса Корнилова, одного из самых талантливых поэтов своего времени. Ей суждено будет стать его женой. Ему — ее первым мужем и отцом их дочери. Брак не продержится долго — слишком разные энергии в них бурлят, каждый из них — личность и поэт, не собирающийся быть подспорьем для второго. Но этот брак и эта первая любовь сыграют ключевую роль в судьбе Ольги Бергольц. После окончания филфака Ленинградского университета Берггольц отправляется в Казахстан корреспондентом газеты "Советская степь". Спустя год она вернулась в родной город, где вскоре вышла замуж за своего бывшего однокурсника Николая Молчанова. Жизнь казалась прекрасной: Ольга много писала, печаталась в журнале "Чиж", издала свою первую детскую книгу — "Зима-лето-попугай". В 1932 родила еще одну дочь. Беда пришла внезапно. В 1933 году умерла годовалая Майя. А еще спустя три года, от осложнений на сердце после перенесенной ангины, — старшая дочь Ирина. Как вспоминали близкие Берггольц, она так переживала потерю детей, что буквально находилась на грани жизни и смерти, опускаясь на дно страшной депрессии. Между тем наступил 1937 год — бывшего мужа Бориса Корнилова арестовали по подозрению в участии в антисоветской организации и расстреляли в феврале 1938. Вскоре пришли и за Берггольц. Ее задержали в ночь с 13 на 14 декабря того же года как "участницу троцкистско-зиновьевской организации" и доставили в Шпалерку — тюрьму Большого дома. В постановлении об аресте говорилось, что Ольга Берггольц входила в группу, готовившую террористические акты против руководителей ВКП(б) и советского правительства (Жданова и Ворошилова). Против Ольги под угрозами и побоями дал показания ее давний друг Леонид Дьяконов, с которым она работала в "Советской степи" в Казахстане. Она провела в тюрьме 171 день, в течение которых не один раз подвергалась психологическому и физическому воздействию. Говоря проще, ее били, на нее кричали, не давали спать. В тюрьме она потеряла ребенка: выкидыш случился на шестом месяце беременности.
В июле 1939 года Берггольц освободили за недоказанностью преступления. Она не признала вину. Ольга была полностью реабилитирована. Любопытно, что после таких испытаний поэтесса не испытывала ненависти к Сталину, считая, что во всем виноваты чекисты. В декабре 1939 года в своем тщательно скрываемом от посторонних глаз дневнике Ольга Берггольц напишет про них: "Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "живи". Говорят, что выйти из тюрьмы ей помог Александр Фадеев, а после ее новую жизнь пытался наладить муж, Николай Молчанов. Он был одним из немногих, кто не отвернулся от Ольги во время ее ареста, писал письма в ее защиту. А на комсомольском собрании, когда его поставили перед выбором, спокойно положил свой комсомольский билет на стол со словами: "Отрекаться от жены недостойно мужчины". По воспоминаниям современников, это был очень светлый, чистый человек. Но надежды на счастье с ним перечеркнула война.
Казалось, сама судьба уберегла эту тихую, хрупкую женщину — чтобы сделать ее голосом осажденного Ленинграда, его надеждой и эпической героиней:
"Внимание! Говорит Ленинград! Слушай нас, родная страна. У микрофона поэтесса Ольга Берггольц..." Тысячи ленинградцев ждали эти слова каждый день. Они знали: если Берггольц в эфире, значит, Город не сдался.
Вера Кетлинская, руководившая в 1941 году ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга — "обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности". Непривычно серьезная и собранная, она спросила Кетлинскую, чем может быть полезна. Та направила Берггольц в распоряжение литературно-драматической редакции Ленинградского радио.
Ольга Берггольц в одночасье стала поэтом, олицетворяющим стойкость блокадного города. В Доме Радио она почти ежедневно вела передачи, которые позднее вошли в ее книгу "Говорит Ленинград". Она не просто была рядом с ленинградцами — она жила с ними одной жизнью, ходила по тем же улицам, так же недоедала, сидела на голодном пайке и от истощения была на грани смерти. Блокадники вспоминали, что мягкий задушевный голос поэтессы, звучащий по радио в осажденном Городе, стал им родным. Не было тепла, света, еды и только этот голос три с половиной года поддерживал в ленинградцах надежду. Реальность была настолько жестокой, что казалось: людям не до стихов. Но Берггольц писала так, что они становились точкой опоры для каждого, кто их слышал.
"Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова,
я тоже — ленинградская вдова.
Мы съели хлеб, что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоем,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.
Один, стуча, трудился метроном…"
Поразительные выступления Берггольц имели такую силу, что немцы внесли ее в список лиц, которые должны быть немедленно расстреляны сразу после взятия Ленинграда.
"В истории ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых", — говорил о Берггольц писатель Даниил Гранин. "Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам"
Строчки из "Ленинградской поэмы" Берггольц, написанной летом 1942, моментально ушли в народ. Эта поэма — не просто стихи, а прямое попадание в нерв блокадного Города.

"Я как рубеж запомню вечер:
декабрь, безогненная мгла,
я хлеб в руке домой несла,
и вдруг соседка мне навстречу.
— Сменяй на платье, — говорит, —
менять не хочешь — дай по дружбе.
Десятый день, как дочь лежит.
Не хороню. Ей гробик нужен.
Его за хлеб сколотят нам.
Отдай. Ведь ты сама рожала... —
И я сказала: — Не отдам. —
И бедный ломоть крепче сжала".
Успех поэмы был оглушительным — Ольга Федоровна писала в дневнике, что он превзошел все ее ожидания. Исследователи творчества Берггольц отмечают, что для этого было несколько причин. Во-первых, необходимо представить, как много значило радио для жителей осажденного Города.
Одним из худших дней блокады, по воспоминаниям многих очевидцев, был декабрьский день, когда по техническим причинам радио не работало три часа. Даже метронома не было слышно. Стояла абсолютная, полная тишина. Измученные ленинградцы находились в полной неизвестности, не зная, захвачен ли Город или просто произошел сбой на линии.Во-вторых, нужно просто послушать, как Берггольц читает свои стихи. С легким грассированием и невероятной искренностью.
"Едва этот голос произносил первые слова, как его интонация уже становилась как бы твоей собственной, словно она жила в тебе все время, но — мучимая голодом, бедою, страхом — не смогла ожить и зазвучать; горожанин, услышавший этот голос, тоже напрягал все свои усилия в отчаянном рывке к жизни и победе, и он, естественно, воспринимал его как свой собственный". Голос Ольги Берггольц спас не одну жизнь — так говорили многие блокадники. А однажды он спас и ее саму. Вера Казимировна Кетлинская как-то позвала Ольгу на "шикарный" ужин. Писательница разжилась бутылочкой рыбьего жира и пожарила лепешки из непонятной смеси, основу которой составила кофейная гуща. От Дома Радио до дома Кетлинской нужно было пройти всего два квартала. Но идти пришлось в кромешной тьме — никакого освещения улиц не было. У филармонии Ольга Федоровна споткнулась и упала на занесенное снегом тело человека. Подняться никак не могла. Вдруг из громкоговорителя зазвучал голос... Ольги Берггольц. Она подумала на секунду, что сошла с ума. Но потом вспомнила: в это время должна была начаться запись передачи с ее участием. Силы вернулись. Берггольц поднялась и пошла от репродуктора к репродуктору — радиоточки находились на каждом перекрестке. Так ленинградцы передвигались по городу: от звука к звуку... В блокаду в квартирах радио не выключалось никогда. Часто дежурные, совершавшие обход домов, наблюдали жуткую картину: в комнате — несколько окоченевших тел, а "тарелка" работает. Как будто жизнь продолжается. Живых ленинградцев радиоголос связывал с внешним миром, когда они уже не могли подняться с кровати. И часто этим голосом был проникновенный голос Ольги Берггольц. Блокадники не забыли его и после долгожданной победы — неслучайно гранитные плиты Пискаревского мемориального кладбища "говорят" с жителями и гостями города монументальными по духу словами поэтессы:
"Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням:
Никто не забыт и ничто не забыто".В памяти поколений Ольга Федоровна Берггольц осталась мужественной и несгибаемой Музой блокадного города, символом твердости и бесстрашия духа. Это большое счастье для русской поэзии, что жила такая женщина- поэт Ольга Федоровна Берггольц.

Разговор с соседкой
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем.
Знаешь, будем говорить о мире,
о желанном мире, о своем.

Вот мы прожили почти полгода,
полтораста суток длится бой.
Тяжелы страдания народа —
наши, Дарья Власьевна, с тобой.

О, ночное воющее небо,
дрожь земли, обвал невдалеке,
бедный ленинградский ломтик хлеба —
он почти не весит на руке…

Для того чтоб жить в кольце блокады,
ежедневно смертный слышать свист —
сколько силы нам, соседка, надо,
сколько ненависти и любви…
Столько, что минутами в смятенье
ты сама себя не узнаешь:
«Вынесу ли? Хватит ли терпенья?
— «Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь».
Дарья Власьевна, еще немного,
день придет — над нашей головой
пролетит последняя тревога
и последний прозвучит отбой.

И какой далекой, давней-давней
нам с тобой покажется война
в миг, когда толкнем рукою ставни,
сдернем шторы черные с окна.

Пусть жилище светится и дышит,
полнится покоем и весной…
Плачьте тише, смейтесь тише, тише,
будем наслаждаться тишиной.

Будем свежий хлеб ломать руками,
темно-золотистый и ржаной.
Медленными, крупными глотками
будем пить румяное вино.

А тебе — да ведь тебе ж поставят
памятник на площади большой.
Нержавеющей, бессмертной сталью
облик твой запечатлят простой.

Вот такой же: исхудавшей, смелой,
в наскоро повязанном платке,
вот такой, когда под артобстрелом
ты идешь с кошелкою в руке.

Дарья Власьевна, твоею силой
будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть — Россия
Стой же и мужайся, как она!


Глава 131- Исаковский Михаил Васильевич 1900-1973
 
В победном 45-м году Михаил Исаковский написал два совершенно противоположных по самому их духу-стихотворения: «Слово товарищу Сталину» и «Враги сожгли родную хату…». Первое чуть ли по десять раз на дню читали по радио, однако срок его жизни оказался коротким: меньше восьми лет, то есть до смерти адресата. Второму стихотворению, тоже не повезло, но по-иному. Оно было напечатано летом 1946 года(«Знамя»№7) и тут же было разругано, так как не понравилось Сталину . Так, что вновь печатать стихотворение стали лишь после ХХ съезда.
«Слово к товарищу Сталину» резко отличалось от всех прежних стихов, обращенных к тирану:
Оно пришло, не ожидая зова,
Пришло само— и не сдержать его...
Позвольте ж мне сказать Вам это слово,
Простое слово сердца моего.

Тот день настал. Исполнилися сроки.
Земля опять покой свой обрела.
Спасибо ж Вам за подвиг Ваш высокий,
За Ваши многотрудные дела.

Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.

Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам.
Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться Вам

За Вашу верность матери-отчизне,
За Вашу мудрость и за Вашу честь,
За чистоту и правду Вашей жизни,
За то, что Вы — такой, какой Вы есть.

Спасибо Вам, что в дни великих бедствий
О всех о нас Вы думали в Кремле,
За то, что Вы повсюду с нами вместе,
За то, что Вы живете на земле.
Разумеется, и здесь хватает и лести, и неправды, но вполне возможно, что радость победы заслонила на время от бывшего сельского жителя Михаила Исаковского все муки и беды коллективизации. Ведь во время войны Сталина зауважали даже те, кто прежде его проклинал. И все же «Слово» при всей своей наивности стих непростой. В нем есть и искренность, и живое чувство, и холопская преданность, и благодарность, намешано в нем много чего, есть в нем и поэзия. И еще в нем слышен голос Исаковского, тот самый чистый и усталый голос, который мы различаем в лучших его стихах.
А что до неправды, то в «Слове» ее побольше, чем задушевности. Сорокапятилетний поэт не мог не знать, что предвоенные  репрессии Сталина, уничтожение маршалов, командармов, комдивов и почти всего комсостава армии почти погубили страну.
Но любопытно и замечательно то, что многое из несказанного им в «Слове к товарищу Сталину», Исаковский вспомнил в другом стихе, обессмертившем его имя:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»

Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.

Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
При самом беглом сравнении двух стихотворений, сразу же замечаешь, что в первом-Победа, во втором-Горе, превзошедшее Победу. За почти восемьдесят лет о горе, потерях, печалях в большой войне никто лучше Исаковского не сказал. Это высокая лирика- в этом стихе и судьба разоренной страны, и гибель близких. Всех мыслей, вплетенных в этот стих, не перескажешь, потому что они неотделимы от чувства и стали поэзией. Не сключено, что Исаковский так и не понял, какой великий стих он написал. Очевидно, некая неподвластная Исаковскому сила водила его карандашом.
Что  ж, так в литературе не один раз уже бывало и, наверное, еще не раз будет. Поэты куда и талантливее, и мужественнее Исаковского таких стихов не написали. В 45-м они славили Победу, надеясь на перемену российской и собственных судеб. И только Исаковский, когда писал этот стих, похоже, ни на что уже не надеялся.



Глава 132- Рубцов Николай Михайлович 1936-1971
 
Родился в селе Емецк Архангельской области, рано остался сиротой: детские годы прошли на Вологодчине в Никольском детдоме. Вологодская "малая родина" дала ему главную тему будущего творчества - "старинную русскую самобытность", стала центром его жизни, "землей... священной", где он чувствовал себя "и живым, и смертным".
В 1962 он поступил в Литературный институт и познакомился с В.Соколовым, С.  С.Куняевым, В. Кожиновым и другими литераторами, чье дружеское участие не раз помогало ему и в творчестве, и в дела по изданию своих стихов.
Первая книга стихов "Лирика" вышла в 1965 Архангельске. Затем были изданы поэтические сборники "Звезда полей" (1967), "Душа хранит" (19691 "Сосен шум" (1970). Готовившиеся к печати "Зеленые цветы" появились после смерти поэта, который трагически погиб в ночь на 19 января 1971.
После смерти Н. Рубцова были опубликованы его сборники: "Последний пароход"(1973), "Избранная лирика" (1974), "Стихотворения" (1977).
Букет
Я буду долго
Гнать велосипед.
В глухих лугах его остановлю.
Нарву цветов.
И подарю букет
Той девушке, которую люблю.
Я ей скажу:
– С другим наедине
О наших встречах позабыла ты,
И потому на память обо мне
Возьми вот эти
Скромные цветы!..
Она возьмёт.
Но снова в поздний час,
Когда туман сгущается и грусть,
Она пройдет,
Не поднимая глаз,
Не улыбнувшись даже…
Ну и пусть.
Я буду долго
Гнать велосипед,
В глухих лугах ею остановлю.
Я лишь хочу,
Чтобы взяла букет
Та девушка, которую люблю…

В горнице моей светло
В горнице моей светло.
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды…
Красные цветы мои
В садике завяли все.
Лодка на речной мели
Скоро догниет совсем.
Дремлет на стене моей
Ивы кружевная тень.
Завтра у меня под ней
Будет хлопотливый день!
Буду поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе…

Тихая моя родина
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.
— Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу.-
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.
Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.
Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.
Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.
Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!
Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать —
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.




Глава 133- Риттер Николай Александрович фон 1846-1919
 
Николай Александрович фон Риттер (10 (22) января 1846) происходил из семьи прибалтийских немцев живших в Ревеле. Он рано покинул свою родину. Известно, что он поступил в университет, получил юридическое образование и дослужился до действительного статского советника. Это гражданский чин 4-го класса Табели о рангах (1724—1917 Российской империи), который давал право на потомственное дворянство За успешную работу его в 1870 году перевели в Киев, где с 1897 года он числился уже статским советником Киевской судебной палаты
.Он в предреволюционные годы из-за погромов и преследований в связи с войной России против Германии вынужден был эмигрировать из России за границу. Помимо юридической службы он сочинял стихи и даже сам положил некоторые из них на музыку. Так родился, к примеру, романс «Шутила ты». Многие его стихи положены на музыку разными композиторами. Известны переработки текста А. М. Давыдова.
Как грустно, туманно кругом
Тосклив, безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном,
Томит наболевшую грудь…

Как жажду средь белых равнин
Измену забыть и любовь,
Но память, мой злой властелин,
Всё будит минувшее вновь…

- Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда  больше спешить,
Мне некого больше любить…
- Ямщик, не гони  лошадей!

Всё было лишь ложь и обман…
Прощайте, мечты и покой!.
А боль не закрывшихся ран,
Останется вечно со мной…

- Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить…
- Ямщик, не гони лошадей!

Далече  блеснули огни,
Суля и покой, и ночлег,
Развеяли думы они,
Ускорили кони свой бег.

А кони, почуяв ночлег,
Летят в сумрак ночи быстрей
И сердце торопит их бег:
"Быстрей, к новой жизни! Быстрей!

-Быстрей! К новой жизни! Быстрей!



Глава 134- Одоевцева Ирина Владимировна (Гейнике Ираида Густавовна) 1895-1990
 
Родилась 23 февраля в Риге в семье адвоката. Получила хорошее домашнее образование, окончила гимназию. Рано начала писать стихи. После революции, будучи ученицей Н. Гумилева, примыкала к акмеистам. В 1921 публикует стихотворение "Дом искусств", обратившее на себя внимание критиков и читателей. Первый сборник стихов "Двор чудес" выходит в 1922. В этом же году вместе с мужем, Георгием Ивановым, эмигрировала из России через Берлин в Париж. За границей выступает как прозаик, написав романы "Ангел смерти" (1927), "Изольда" (1931), "Зеркало" (1939), "Оставь надежду навсегда" (1954), имевшие большой успех. В то же время не оставляла и поэзию - сборники стихов "Контрапункт" (1950), "Десять лет" (1961), "Златая цепь" (1975).В 1987 после 65 лет эмиграции возвращается в Петербург. Мемуары, написанные в 1967 - "На берегах Невы", в 1978 - "На берегах Сены", были опубликованы в Петербурге в 1988.
Нет, я не буду знаменита.
Меня не увенчает слава.
Я - как на сан архимандрита
На это не имею права.

Ни Гумилёв, ни злая пресса
Не назовут меня талантом.
Я - маленькая поэтесса
С огромным бантом.



Глава 135- Агнивцев Николай Яковлевич 1888-1932
   
Родился 20 (8) апреля 1888 года в Москве в дворянской семье. Его отец, председатель судебной палаты, время от времени менял место жительства в связи с новыми назначениями, поэтому гимназические годы Агнивцева прошли в нескольких городах - Москве, Владивостоке, Умани, Благовещенске. В 1906 году приехал в Санкт-Петербург, где поступил на юридический факультет университета. Три года спустя перевелся на историко-филологический факультет, однако так его и не окончил, оставив университет в 1911 году. Публиковаться начал с 1908 года, печатался в «Сатириконе», «Столице и усадьбе», «Солнце России», «Новом Сатириконе» и других периодических изданиях. В 1913 году вышла первая книга его стихов «Студенческие песни. Сатира и юмор». В дальнейшем приобрел широкую известность как автор текстов песен для эстрады, звучавших в литературных и артистических кафе и театрах-кабаре. Среди исполнителей песен на стихи Агнивцева был Александр Вертинский. До революции также увидели свет его книги: «Оживленная баллада. Эпизод в одном действии из войны Алой и Белой розы» (1914) и «Под звон мечей» (1915).В 1917 году вместе с режиссером Константином Марджановым и актером Федором Курихиным, Агнивцев создал театр-кабаре «Би-ба-бо», позднее переименованный в «Кривой Джимми», с которым гастролировал по югу России и в Грузии. Работая в театре, писал короткие одноактные пьески, скетчи и песни, составлявшие основу его репертуара. В 1921 году в Тифлисе был издан сборник поэта «Санкт-Петербург», в который вошли стихи, посвященные его любимому городу. В том же году Агнивцев эмигрировал в Германию. В Берлине Николай Агнивцев выпустил книгу шуточных стихов «Мои песенки» (1921) и сборник «Пьесы» (1923), сотрудничал с эмигрантским «Русским театром Ванька-Встанька», писал для кабаре. Там же он переиздал, дополнив новыми стихами сборник своих петербургских стихов, получивший название «Блистательный Санкт-Петербург» (1923). Эту книгу он посвятил актрисе Александре Перегонец, игравшей в театре «Кривой Джимми». В эмиграции в творчестве Агнивцева появились новые интонации - наряду со ставшей привычной легкой куртуазной лирикой, в сборнике присутствовали и более зрелые стихотворения, обращенные к Петербургу, многие из которых были наполнены тоской по оставленной родине.В 1923 году поэт вернулся в Россию. Пытаясь приспособиться к новой жизни, Николай Агнивцев писал сатирические стихи, сотрудничал с журналом «Крокодил», сочинял для эстрады и цирка и до своей смерти в 1932 году успел издать свыше двух десятков книжек для детей, в том числе: «Как примус захотел Фордом сделаться» (1924), «Октябренок-постреленок» (1925), «Кит и снеток» (1927), «Рикша из Шанхая» (1927). В двадцатые годы несколько его стихотворений были положены на музыку композитором Исааком Дунаевским. Последний сборник Агнивцева «От пудры до грузовика», в который вошли стихотворения 1916-1926 гг. был издан самим автором в 1926 году.

Вы помните былые дни
Вы помните былые дни,
Когда вся жизнь была иною?!
Как были праздничны они
Над петербургскою Невою!
Вы помните, как ночью, вдруг,
Взметнулись красные зарницы
И утром вдел Санкт-Петербург
Гвоздику юности в петлицу?..
Ах, кто мог знать, глядя в тот раз
На двухсотлетнего гиганта,
Что бьёт его последний час
На Петропавловских курантах...
И вот иные дни пришли!
И для изгнанников дни эти
Идут вдали от их земли
Тяжёлой поступью столетий...
Вы помните иглистый шпиц,
Что Пушкин пел так небывало?
И пышность бронзовых страниц
На вековечных пьедесталах?
И ту гранитную скалу,
Где Всадник взвился у обрыва,
И вдаль летящую стрелу
Звенящей Невской перспективы;
И красок вечный карнавал
В картинных рамах Эрмитажа,
И электрический скандал
Часов "Омега" над Пассажем;
И толщ Исакиевских колонн,
И разметённые по свету
"Биржёвку", "Речь", "Сатирикон"
И "Петербургскую газету";
И вздох любви нежданных встреч
На площадях, в садах и скверах,
И блеск открытых женских плеч
На вернисажах и премьерах;
И чьи-то пряные уста,
И поцелуи в чьём-то взоре
У разведённого моста
На ожидающем моторе...
Вы помните про те года
Угасшей жизни петербургской?
Вы помните! Никто тогда
Вас не корил тем, что вы русский.
И, белым облаком скользя,
Встаёт всё то в душе тревожной,
Чего вернуть, увы, нельзя,
И позабыть что невозможно!..









Глава 136-Клюев Николай Алексеевич 1884-1937
 
 Родился 10 октября в одной из глухих деревень русского Севера (Олонецкой губернии) в крестьянской семье, тесно связанной со старообрядческими традициями, что оказало большое влияние на характер и творчество будущего поэта. От своей матери, Прасковьи Дмитриевны, унаследовал любовь к народному творчеству - к песням, духовным стихам, сказам, преданиям. Она же научила его грамоте. В 1893 - 95 учился в церковно-приходской школе, затем в двухклассном городском училище, после окончания которого в течение года учился в Петрозаводской фельдшерской школе. Ушел по болезни. Начинаются странствия Клюева по старообрядческим скитам, монастырям.
В начале 1900-х начинает писать стихи: в 1904 в петербургском альманахе "Новые поэты" появляются его стихотворения ("Не сбылись радужные грезы...", "Широко необъятное поле..." и др.); в 1905 - в сборниках "Волны" и "Прибой".В 1905 - 07 принимал активное участие в революционном движении крестьян и в 1906 в течение шести месяцев находился за это в тюрьме, после чего за ним был установлен негласный надзор полиции.
К 1907 относится начало переписки Клюева с А. Блоком, имевшей большое значение для обоих (сохранилось 37 писем Клюева к Блоку). Блок использовал эти письма в своих статьях, считая их "документом огромной важности - о современной России - народной, конечно" ("Слова его письма кажутся мне золотыми словами"). При содействии А. Блока стихи Н.Клюева печатаются в журналах "Золотое руно", "Новая земля" и др. В 1912 вышли две поэтические книги Клюева - "Сосен перезвон" (с предисловием В. Брюсова) и "Братские песни". До революции вышло еще два сборника - "Лесные были" (1913) и "Мирские д:'мы" (1916). Не только Блок и Брюсов заметили этого самобытного, большого поэта, но и Гумилев, Ахматова, Городецкий, Мандельштам и др. В 1915 Клюев знакомится с С. Есениным, и вокруг них группируются поэты новокрестьянского направления (С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевец и др.).
Октябрьскую революцию Клюев горячо приветствовал, восприняв ее как исполнение вековых чаяний крестьянства. В эти годы он напряженно и вдохновенно работает. В 1919 выходит сборник "Медный Кит", куда вошли такие революционные стихи, как "Красная песня" (1917), "Из подвалов, из темных углов..." глубоким в народе".
Решающую роль в судьбе Клюева сыграла критическая статья о нем Л. Троцкого (1922), появившаяся в центральной печати. Клеймо "кулацкого поэта" сопровождает его на протяжении целого десятилетия. Поэт остро нуждается, он обращается в Союз поэтов с просьбами о помощи, пишет М. Горькому: "...Нищета, скитание по чужим обедам разрушает меня как художника". Продолжает работать, создает несколько очень значительных произведений: "Плач о Сергее Есенине" и поэму "Погорельщина".С 1931 Клюев живет в Москве, но путь в литературу для него закрыт: все, что он пишет, отклоняется редакциями.В 1934 был арестован и выслан из Москвы сроком на пять лет в город Колпашево Нарымского края. "Я сослан за поэму "Погорельщина", ничего другого за мной нет", - писал он из ссылки.
К середине 1934 Клюева переводят в Томск. Мучительно переживая свой вынужденный отрыв от литературы, он писал: "Не жалко мне себя как общественной фигуры, но жаль своих песен-пчел, сладких, солнечных и золотых. Шибко жалят они мое сердце".5 июня 1937 Клюев был арестован в Томске "за контрреволюционную повстанческую деятельность" (сибирское НКВД сфабриковало дело о "Союзе спасения России", готовившем якобы восстание против советской власти, в котором роль одного из вождей приписывалась Клюеву). В октябре 1937 в Томске Н.Клюев был расстрелян. Посмертно реабилитирован.
Поэту Сергею Есенину

У тебя, государь, новое ожерельице...
Слова убийц св. Димитрия-царевича
Ёлушка-сестрица,
Верба-голубица,
Я пришел до вас:
Белый цвет Сережа,
С Китоврасом схожий,
Разлюбил мой сказ!
Он пришелец дальний,
Серафим опальный,
Руки-свитки крыл.
Как к причастью звоны,
Мамины иконы,
Я его любил.
И в дали предвечной,
Светлый, трехвенечный,
Мной провиден он.
Пусть я некрасивый,
Хворый и плешивый,
Но душа как сон.
Сон живой, павлиний,
Где перловый иней
Запушил окно,
Где в углу, за печью,
Чародейной речью
Шепчется Оно.
Дух ли это Славы,
Город златоглавый,
Савана ли плеск?
Только шире, шире
Белизна Псалтыри –
Нестерпимый блеск.
Тяжко, светик, тяжко!
Вся в крови рубашка...
Где ты, Углич мой?..
Жертва Годунова,
Я в глуши еловой
Восприму покой.
Буду в хвойной митре,
Убиенный Митрий,
Почивать, забыт...
Грянет час вселенский,
И собор Успенский
Сказку приютит.
1917

Глава 137- Гитович Александр Ильич 1909-1966
 
Свои первые стихи опубликовал в 1924 году, когда занимался в литературном объединении при газете «Рабочий путь», которым руководил Михаил Исаковский. В Смоленске он был принят в члены ассоциации пролетарских писателей, а в 1927 году переехал в Ленинград. Там при Доме писателей Александр Ильич со временем возглавил объединение молодых поэтов, в нём литературному мастерству обучались В. Шефнер, А.Чивелихин, В. Лифшиц, занятия посещали Н. Заболоцкий, Ю. Тынянов, А. Ахматова.
Александр Гитович оставил немалое наследие, книги: «Мы входим в Пишкек», «Фронтовые стихи», «Стихи военного корреспондента». «Стихи о Корее», «Под звёздами Азии», «Пиры в Армении», «Звёзды над рекой», «Артполк» и другие. 20 лет поэт отдал также переводам классиков китайской и корейской поэзии. Один из современников Гитовича утверждал: он «любил поэзию навзрыд». Коллеги причисляли его к «честным поэтам-фронтовикам». А великая Анна Ахматова считала: «Гитович – поэт высокой дисциплины стиха».
Пусть это будет берег моря,
И ты на берегу одна,
Где выше радости и горя
Ночного неба тишина.

Года идут, седеет волос,
Бушуют волны подо мной,
Но слышу я один лишь голос
И вижу свет звезды одной.

Всё позади – и дни и ночи,
Где страсть лгала, как лжёт молва,
Когда не в те глядел я очи
И говорил не те слова.

Но разве знал иную власть я
Или не верить я могу,
Что выше счастья и несчастья –
Судьба двоих на берегу.

Растёт и крепнет гул простора,
Блестит, несёт меня волна, -
Живым ил мёртвым – скоро, скоро –
На берег вынесет она.

И в час, когда едва заметен
О скалы бьющийся прибой,
Глухою ночью, в звёздном свете,
Я упаду перед тобой.









Глава 138-  Тихонов Николай Семенович 1896-1979
 
  Первый сборник поэта «Орда» (1922) вместе со сборником «Брага» (1923) стали вершиной тихоновской лирики. Последующие его книги, хотя в них и встречались отличные стихи, становились все слабее и слабее, хотя наград он за них получал все больше и больше.
Однажды над ним сгустились тучи. На первом съезде писателей (1934) Бухарин повторил строку Багрицкого: « Тихонов, Сельвинский, Пастернак», призвав советских поэтов равняться на этих троих. Спустя три года Бухарин был арестован и похвала Бухарина могла обернуться для Тихонова арестом. Но Тихонов, делая торжественный доклад к 100-летию смерти А. С. Пушкина, умудрился упомянуть фамилию вождя чаще, чем Пушкина и Сталину это понравилось.
Многое из того, что случилось с Тихоновым потом, вспоминать не хочется. К чему лишний раз укорять поэта должностями и регалиями? И все же его стихи останутся в русской поэзии. Лучшие из них замечательны. Еще раз убеждаешься в какого значительного поэта вырос бы Тихонов, не измени он своему предначертанию.
Баллада о гвоздях
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.

«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.

И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс — ост.

У кого жена, брат —
Пишите, мы не придем назад.

Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан!»

А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой.

«Не все ли равно,- сказал он,- где?
Еще спокойней лежать в воде».

Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».

Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.

Баллада о синем пакете
Локти резали ветер, за полем — лог,
Человек добежал, почернел, лег.

Лег у огня, прохрипел: «Коня!»
И стало холодно у огня.

А конь ударил, закусил мундштук,
Четыре копыта и пара рук.

Озеро — в озеро, в карьер луга.
Небо согнулось, как дуга.

Как телеграмма, летит земля,
Ровным звоном звенят поля,

Но не птица сердце коня — не весы,
Оно заводится на часы.

Два шага — прыжок, и шаг хромал,
Человек один пришел на вокзал,

Он дышал, как дырявый мешок.
Вокзал сказал ему: «Хорошо».

«Хорошо»,- прошумел ему паровоз
И синий пакет на север повез.

Повез, раскачиваясь на весу,
Колесо к колесу — колесо к колесу,

Шестьдесят верст, семьдесят верст,
На семьдесят третьей — река и мост,

Динамит и бикфордов шнур — его брат,
И вагон за вагоном в ад летят.

Капуста, подсолнечник, шпалы, пост,
Комендант прост и пакет прост.

А летчик упрям и на четверть пьян,
И зеленою кровью пьян биплан.

Ударило в небо четыре крыла,
И мгла зашаталась, и мгла поплыла.

Ни прожектора, ни луны,
Ни шороха поля, ни шума волны.

От плеч уж отваливается голова,
Тула мелькнула — плывет Москва.

Но рули заснули на лету,
И руль высоты проспал высоту.

С размаху земля навстречу бьет,
Путая ноги, сбегался народ.

Сказал с землею набитым ртом:
«Сначала пакет — нога потом».

Улицы пусты — тиха Москва,
Город просыпается едва-едва.

И Кремль еще спит, как старший брат,
Но люди в Кремле никогда не спят.

Письмо в грязи и в крови запеклось,
И человек разорвал его вкось.

Прочел — о френч руки обтер,
Скомкал и бросил за ковер:

«Оно опоздало на полчаса,
Не нужно — я все уже знаю сам».

Мы разучились нищим подавать
Мы разучились нищим подавать,
Дышать над морем высотой соленой,
Встречать зарю и в лавках покупать
За медный мусор — золото лимонов.

Случайно к нам заходят корабли,
И рельсы груз проносят по привычке;
Пересчитай людей моей земли —
И сколько мертвых встанет в перекличке.

Но всем торжественно пренебрежем.
Нож сломанный в работе не годится,
Но этим черным, сломанным ножом
Разрезаны бессмертные страницы.






Глава 139- Есенин Сергей Александрович 1895-1925
 
Ахматова как-то сказала, что талант взрывоопасен и неподготовленному человеку совладать со своим даром совсем непросто. Не обремененного воспитанием юношу талант часто толкает к безобразиям. К своему дару Есенин был явно не готов. За ним не стояло не дворянское и не интеллигентское прошлое, а длинная череда крепостных предков, прошедших жизнь в унижении и дикости; он не унаследовал от них умения смирять инстинкты; отсюда, по-видимому такие его перепады и срывы. Но именно они и сделали Есенина народным поэтом. Воспевая русскую удаль и русское безобразие, он силой своего дара даже буйству и пьянству придавал удивительный лиризм; в есенинских стихах они теряли свою неприглядность и, наоборот  обретали притягательность. Вот почему есенинская слава превосходит славу и Ахматовой, и Мандельштама, и Пастернака: этих поэтов любили читатели стихов, а Есенина любили все. Чем страшней, безнадежней и неудержимей неслась жизнь Есенина к своей трагической развязке, тем прекрасней становилась его лирика .Маяковский писал, что его «стих дойдет через хребты веков и через головы поэтов и правительств». Есенин с легкостью, без малейших потерь одолел эти препятствия, и ушедший двадцатый век лишь укрупнил поэта.
 Письмо к женщине

Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне.


Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел -

Катиться дальше, вниз.


Любимая!

Меня вы не любили.

Не знали вы, что в сонмище людском

Я был, как лошадь, загнанная в мыле,

Пришпоренная смелым ездоком.


Не знали вы,

Что я в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь, что не пойму -

Куда несет нас рок событий.


Лицом к лицу

Лица не увидать.

Большое видится на расстоянье.

Когда кипит морская гладь,

Корабль в плачевном состоянье.


Земля - корабль!

Но кто-то вдруг

За новой жизнью, новой славой

В прямую гущу бурь и вьюг

Ее направил величаво.


Ну кто ж из нас на палубе большой

Не падал, не блевал и не ругался?

Их мало, с опытной душой,

Кто крепким в качке оставался.


Тогда и я

Под дикий шум,

Но зрело знающий работу,

Спустился в корабельный трюм,

Чтоб не смотреть людскую рвоту.

Тот трюм был -

Русским кабаком.

И я склонился над стаканом,

Чтоб, не страдая ни о ком,

Себя сгубить

В угаре пьяном.


Любимая!

Я мучил вас,

У вас была тоска

В глазах усталых:

Что я пред вами напоказ

Себя растрачивал в скандалах.


Но вы не знали,

Что в сплошном дыму,

В развороченном бурей быте

С того и мучаюсь,

Что не пойму,

Куда несет нас рок событий...

. . . . . . . . . . . . . . .


Теперь года прошли,

Я в возрасте ином.

И чувствую и мыслю по-иному.

И говорю за праздничным вином:

Хвала и слава рулевому!


Сегодня я

В ударе нежных чувств.

Я вспомнил вашу грустную усталость.

И вот теперь

Я сообщить вам мчусь,

Каков я был

И что со мною сталось!


Любимая!

Сказать приятно мне:

Я избежал паденья с кручи.

Теперь в Советской стороне

Я самый яростный попутчик.


Я стал не тем,

Кем был тогда.

Не мучил бы я вас,

Как это было раньше.

За знамя вольности

И светлого труда

Готов идти хоть до Ла-Манша.


Простите мне...

Я знаю: вы не та -

Живете вы

С серьезным, умным мужем;

Что не нужна вам наша маета,

И сам я вам

Ни капельки не нужен.


Живите так,

Как вас ведет звезда,

Под кущей обновленной сени.

С приветствием,

Вас помнящий всегда

Знакомый ваш
С е р г е й Е с е н и н.

Не жалею, не зову, не плачу

Не жалею, не зову, не плачу,

Всё пройдёт, как с белых яблонь дым.

Увяданья золотом охваченный,

Я не буду больше молодым.


Ты теперь не так уж будешь биться,

Сердце, тронутое холодком,

И страна берёзового ситца

Не заманит шляться босиком.


Дух бродяжий, ты всё реже, реже

Расшевеливаешь пламень уст.

О моя утраченная свежесть,

Буйство глаз и половодье чувств.


Я теперь скупее стал в желаньях,

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Словно я весенней гулкой ранью

Проскакал на розовом коне.


Все мы, все мы в этом мире тленны,

Тихо льётся с клёнов листьев медь...

Будь же ты вовек благословенно,

Что пришло процвесть и умереть.


*****


Отговорила роща золотая

Отговорила роща золотая

Березовым, веселым языком,

И журавли, печально пролетая,

Уж не жалеют больше ни о ком.


Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник -

Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.

О всех ушедших грезит конопляник

С широким месяцем над голубым прудом.


Стою один среди равнины голой,

А журавлей относит ветер в даль,

Я полон дум о юности веселой,

Но ничего в прошедшем мне не жаль.


Не жаль мне лет, растраченных напрасно,

Не жаль души сиреневую цветь.

В саду горит костер рябины красной,

Но никого не может он согреть.


Не обгорят рябиновые кисти,

От желтизны не пропадет трава,

Как дерево роняет тихо листья,

Так я роняю грустные слова.


И если время, ветром разметая,

Сгребет их все в один ненужный ком...

Скажите так... что роща золотая

Отговорила милым языком.
1924 год











Глава 140- Мориц Юнна Петровна (Пинхусовна) 1937-
 
Юнна Петровна (Пинхусовна) Мориц, поэтесса, переводчик и сценарист, родилась 2 июня 1937 года в Киеве. У отца было двойное высшее образование: инженерное и юридическое, он работал инженером на транспортных ветках железной дороги.
Мать закончила гимназию до революции, давала уроки французского, математики, работала на художественных промыслах, медсестрой в госпитале и кем придётся, даже дровосеком.
В год рождения Юнны арестовали отца по клеветническому доносу, через несколько пыточных месяцев сочли его невиновным, он вернулся, но стал быстро слепнуть.
Слепота отца оказала чрезвычайное влияние на развитие внутреннего зрения Юнны на окружающий мир.
В 1941-1945 годах мать, отец, старшая сестра и Юнна жили в эвакуации в Челябинске, отец работал на военном заводе.
В 1954 году Юнна, с золотой медалью, окончила школу в Киеве и поступила на филологический факультет Киевского университета.
К этому времени появились первые публикации в периодике. В 1955 году поступила на дневное отделение поэзии Литературного института им. Горького в Москве и окончила его в 1961 году.
В 1961 году в Москве вышла первая книга поэтессы «Мыс желания», по названию мыса на Новой земле, основанная на впечатлениях от путешествия по Арктике, на ледокольном пароходе «Седов» - летом, осенью 1956 года.
 Книгу пробил в печать известный советский поэт Николай Тихонов, несмотря на то, что Юнну в очередной раз, в газете «Известия», обвинили в том, что  она не наш, не советский поэт, чей талант особенно вреден, поскольку сильно и ярко воздействует на читателя, в духе запада.
Во время путешествия Юнна Мориц была на множестве зимовок, в том числе и на Мысе Желания, что на Новой Земле, в районе которого испытывали «не мирный атом».
 
Люди Арктики, зимовщики, лётчики, моряки, их образ жизни, в том числе и научный, законы арктического сообщества, повлияли сильно на 19-юю Юнну, как личность.
 В зеркале Арктики было видно, кто ты есть и какова цена твоей личности, твоих поступков, твоего ума и таланта быть человеком. Юнну Мориц за  « нарастание нездоровых настроений в творчестве», в 1957 году вместе с Геннадием Айги, исключили из института,
однако она сумела кончить его. Вторая книга «Лоза», после «Мыса Желания, вышла в Москве через 9-ть лет, в 1970 году, поскольку Юнна Петровна попала в «чёрные списки» за стихотворение, посвящённое памяти Тициана Табадзе «На Мцхету падает звезда…» опубликованное в журнале «Юность» в 1963 году.
Стихотворение это как вспоминал Евгений Евтушенко, «вызвало гнев в ЦК, но не очень понравилось своей жёсткостью и многим либералам».
Несмотря на то, что Юнна Петровна попала в «чёрные списки», зав. отделом поэзии журнала «Молодая гвардия Владимир Цыбин опубликовал, так же запретное стихотворение, написанное Юнной Мориц «Кулачный бой», после чего был уволен. В период вынужденного молчания Юнна Мориц ушла в детскую поэзию, где дышать было вольготней. После молчания, разрешили печататься, с 1970 года по 1990 год, издала много книг лирики: «Суровой нитью», «При свете жизни», «Третий глаз», «Избранное», «Синий огонь», «На этом береге высоком», «В логове голоса».
Последнее молчание Юнны Петровны было в 90-е годы, когда все как раз отчаянно много говорили, но при этом она резко выступала против бомбёжек Сербии, на которые либеральная интеллигенция как раз старалась закрыть глаза. Юнна Петровна Мориц – изумительный пример поэта, отстоявшего себе в жизни только одно, но зато исключительное право: быть Поэтом.
Лучшие стихи Юнны Мориц – воспринимаются читателями, как дневник души – умной и гордой.
***
Не бывает напрасным прекрасное,
Не растут даже в черном году
Клен напрасный и верба напрасная,
И напрасный цветок на пруду.

Невзирая на нечто ужасное
Не текут даже в черной тени
Волны, пенье, сиянье напрасное
И напрасные слезы и дни.

Выпадало нам самое разное,
Но ни разу и в черных веках —
Рожь напрасная, вечность напрасная
И напрасное млеко в сосках.

Дело ясное, ясное, ясное,
Здесь и больше нигде, никогда
Не бывает напрасным прекрасное —
Ни с того ли нас тянет сюда?
***
Сила тайная, магия властная,
Звездный зов с берегов облаков
Не бывает напрасным прекрасное
Ныне пристно во веки веков.

Запах пены морской и горящей листвы,
и цыганские взоры ворон привокзальных.
Это осень, мой друг! Это волны молвы
о вещах шерстяных и простудах банальных.

Кто зубами стучит в облака сентября,
кастаньетами клацает у колоколен?
Это осень, мой друг! Это клюв журавля,
это звук сотрясаемых в яблоке зерен.

Лишь бульварный фонарь в это время цветущ,
на чугунных ветвях темноту освещая.
Это осень, мой друг! Это свежая тушь
расползается, тщательно дни сокращая.

Скоро все, что способно, покроется льдом,
синей толщей классической толстой обложки.
Это осень, мой друг! Это мысли о том,
как поить стариков и младенцев из ложки.

Как дрожать одному надо всеми людьми,
словно ивовый лист или кто его знает…
Это осень, мой друг! Это слезы любви
по всему, что без этой любви умирает.

Глава 141- Долматовский Евгений Аронович 1915-1994
   
Е. А. Долматовский вошел в советскую поэзию в первой половине 30-х годов вместе с М. Алигер, К. Симоновым, М. Матусовским.. Хотя песни на стихи Долматовского создаются разными композиторами, почерк и манера поэта видны во всех этих сочинениях. У них есть свои герои, и самым любимым из них является солдат, защитник Родины.В содружестве с композиторами поэт не ограничивается жанром песни. На его стихи написана оратория «Песнь о лесах», кантата «Над Родиной нашей солнце сияет», восемь баллад для мужского хора «Верность» и цикл романсов Д. Шостаковича, кантата «Ленинцы» и сюита «Народные мстители» Д. Кабалевского, вокально-симфонический цикл «Красная площадь» О. Фельдмана и другие. Многие песни Долматовского вошли в наш быт с киноэкрана. Неотделим от песни образ «девушки с характером»; трудно представить себе картину «Сказание о земле Сибирской» без песни «Уходил на войну сибиряк». Широко популярна песня комсомольцев-добровольцев из фильма, поставленного по роману в стихах.
Комсомольцы-добровольцы
Хорошо над Москвою-рекой
Услыхать соловья на рассвете.
Только нам по душе непокой,
Мы сурового времени дети. Комсомольцы-добровольцы,
Мы сильны своей верною дружбой.
Сквозь огонь мы пройдём, если нужно
Открывать молодые пути.
Комсомольцы-добровольцы,
Надо верить, любить беззаветно,
Видеть солнце порой предрассветной —
Только так можно счастье найти. Поднимайся в небесную высь,
Опускайся в глубины земные.
Очень вовремя мы родились,
Где б мы ни были — с нами Россия. Лучше нету дороги такой,
Всё, что есть, испытаем на свете,
Чтобы дома над нашей рекой
Услыхать соловья на рассвете.

Случайный вальс
Ночь коротка,
Спят облака,
И лежит у меня на ладони
Незнакомая ваша рука.
После тревог
Спит городок.
Я услышал мелодию вальса
И сюда заглянул на часок.
Хоть я с вами почти незнаком
И далёко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного.
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите мне слово,
Сам не знаю о чём.
Будем кружить,
Петь и дружить.
Я совсем танцевать разучился
И прошу вас меня извинить.
Утро зовёт
Снова в поход.
Покидая ваш маленький город,
Я пройду мимо ваших ворот.
Хоть я с вами почти незнаком
И далёко отсюда мой дом,
Я как будто бы снова
Возле дома родного.
В этом зале пустом
Мы танцуем вдвоём,
Так скажите мне слово,
Сам не знаю о чём.









Глава 142- Коржавин (Мандель) Наум Моисеевич 1925-2018
 
Коржавина за его стихи прямо из Литинститута забрали в тюрьму и потом сослали.
Огромное достоинство Коржавина, как личности, в том, что голова у него не закружилась во время недолгой «оттепели», не отчаялся он и после отъезда, на новой почве, не утратив своей интонации. Главной причиной его успеха были прямота высказывания, простота, здравый смысл. Он отличался юношеской непосредственностью и в шестьдесят- и не стал от нее избавляться
Главный урок Коржавина заключается в том, что иногда надо говорить прямо, не выделываясь, не боясь простоты. Все так стремятся быть оригинальными и сложными, что забывают об элементарном, и поэтому мы живем так, как живем. Надо иногда быть врагом, уметь ненавидеть, то что следует ненавидеть, но для этого, конечно, нужно большое мужество. И у этого человека с наивными близорукими глазами и внешностью Винни-Пуха этого мужества хватило.

Баллада о собственной гибели
Я — обманутый в светлой надежде,
Я — лишенный Судьбы и души —
Только раз я восстал в Будапеште
Против наглости, гнета и лжи. Только раз я простое значенье
Громких фраз — ощутил наяву.
Но потом потерпел пораженье
И померк. И с тех пор — не живу. Грубой силой — под стоны и ропот —
Я убит на глазах у людей.
И усталая совесть Европы
Примирилась со смертью моей. Только глупость, тоска и железо…
Память — стёрта. Нет больше надежд.
Я и сам никуда уж не лезу…
Но не предал я свой Будапешт. Там однажды над страшною силой
Я поднялся — ей был несродни.
Там и пал я… Хоть жил я в России.-
Где поныне влачу свои дни.

Меня, как видно, Бог не звал
Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил утонченным.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный.
Я рос и слушал сказки мамы
И ничего не рисовал,
Когда вставал ко мне углами
Мир, не похожий на овал.
Но все углы, и все печали,
И всех противоречий вал
Я тем больнее ощущаю,
Что с детства полюбил овал.
Встреча — случай
Встреча — случай. Мы смотрели.
День морозный улыбался,
И от солнца акварельным
Угол Кудринки казался.
Снег не падал. Солнце плыло…
Я шутил, а ты смеялась… Будто все, что в прошлом было,
Только-только начиналось…


Глава 143- Бродский Иосиф Александрович 1940-1996
 
Родился в Ленинграде в семье военного фотографа Александра Бродского и бухгалтера Марии Вольперт. Работал в геологических  экспедициях, начал писать стихи и читать их в компаниях друзей. После статьи в газете «Вечерний Ленинград», обвинившей Бродского в тунеядстве, он был в 1964 году арестован и приговорен к пяти годам ссылки в Вологодскую область. После освобождения был лишен возможности печататься и в 1972 году эмигрировал в США. Получил широкую известность на Западе, в 1987 году был удостоен Нобелевской премии по литературе. Автор многочисленных сборников стихов и эссе, пьес, переводов. С 1988 года стал печататься на родине, но вернуться отказался, несмотря на сохранившуюся тягу к России и ее культуре. Умер от сердечного приступа во сне в своей квартире в Нью-Йорке, похоронен на кладбище Сан-Микеле в Венеции.
 Ни страны, ни погоста…
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
— До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
— словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

Пилигримы
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
…И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

Письма римскому другу
(Из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела —
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
* * *
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных —
лишь согласное гуденье насекомых.
* * *
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
* * *
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
* * *
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела —
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
* * *
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
* * *
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
* * *
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
* * *
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Я входил вместо дикого зверя в клетку
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.


Глава 144- Шведов Яков Захарович 1905-1984
 
       Яков Шведов родился 9 (22 октября) 1905 года в деревне Пенья (ныне Конаковский район, Тверская область) в крестьянской семье. Годы раннего  детства прошли в родной деревне. Отец сапожничал в Москве. И вскоре  семья перебралась к нему. Поселились в ветхом доме за Рогожской заставой.   Окончил церковно-приходскую школу. Вскоре семья переезжает в Москву.   В 13 лет, оставшись сиротой, Яков поступает рабочим на Московский        металлургический завод Гужона (позже переименованный в "Серп и молот").   В 1922 году становится рабкором заводской газеты и начинает  литературную деятельность. Кроме заводской многотиражки, печатается         также в журнале «У станка» и газете «Рабочая Москва», посещает существовавшее при газете литературное объединение «Рабочая весна».  Осенью 1923 года по рекомендации прозаика Д. А. Фурманова принят в  группы пролетарских писателей «Октябрь» и МАПП. Участниками этих        объединений были известные писатели — А. С. Серафимович, А. Т. Твардовский, Н. Н. Асеев, о которых Шведов впоследствии оставил литературные воспоминания. В 1924 году публикует первый сборник  стихов «Шестерённые перезвоны» о жизни и быте рабочей окраины. Таких сборников у поэта выйдет более двадцати. В 1936 году поэт создаёт знаменитую   песню «Орлёнок» на музыку      композитора В. А. Белого к спектаклю МАДТ имени Моссовета «Хлопчик»         драматурга М. Н. Даниэля.  С началом Великой Отечественной войны становится фронтовым         корреспондентом газеты «За победу». «Наш окопный поэт» — прозвали Якова Шведова однополчане. Именно на фронте заканчивает автор работу над ещё   одной песней, позволившей ему войти в историю русской советской   художественной культуры — «Смуглянка» на музыку А. Г. Новикова. Умер Я.З. Шведов 31 декабря 1984 года. В Конаковском краеведческом музее оформлен уголок Якова Захаровича Шведова.
Смуглянка
Как-то летом на рассвете заглянул в осенний сад,
Там смуглянка-молдованка собирала виноград.
Я краснею, я бледнею, захотелось вдруг сказать:
«Станем над рекою зорьки летние встречать»

Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Я влюбленный и смущенный пред тобой.
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый резной.

А смуглянка-молдованка отвечала парню в лад:
«Партизанский молдованский собираем мы отряд.
Нынче рано партизаны дом покинули родной,
Ждет меня дорога в партизанский лес густой"

Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
Здесь у клена мы расстанемся с тобой,
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый резной.

И смуглянка-молдованка по тропинке в лес ушла,
Но обиду я увидел, что с собой не позвала.
О смуглянке-молдованке часто думал по ночам,
Вдруг свою смуглянку я в отряде повстречал.

Раскудрявый клен зеленый, лист резной,
«Здравствуй, парень, мой хороший, мой родной».
Клен зеленый, да клен кудрявый,
Да раскудрявый резной.


Глава 145- Туроверов Николай Николаевич 1899-1972

 
Родился в семье судейского. В 1917 г. окончил Каменское реальное училище. После ускоренного курса Новочеркаского казачьего училища, в 17 –лет от роду, Николай Туроверов был зачислен в лейб-гвардии Атаманский полк. С атаманцами участвовал в боевых действиях Первой мировой войны. После развала фронта вернулся на Дон, вступил в партизанский отряд есаула Чернецова и сражался с большевиками. Встав на сторону Белого движения, прошёл всю гражданскую войну: сражался в донских степях, ходил в Кубанские походы с добровольческой Армией, участник Ледяного похода, потом Крым, гнилые воды Сиваша, Перекоп. В донской армии, в составе возрождённого Атаманского полка, с ноября 1919 года, Николай Туроверов был начальником пулемётной команды, в звании подъесаула, четырежды был ранен. Вместе с тысячами казаков и русских офицеров был вывезен из Крыма, при эвакуации Русской армии Врангеля. Дальше был лагерь на Лемносе и обычный путь белого эмигранта, ушедшего из Крыма, - Сербия, принявшая эту волну эмиграции. Там он работал лесорубом и мукомолом. В 1922 году Николая Туроверову удаётся перебраться в Париж. По ночам он разгружает вагоны, а днём посещает лекции в Сорбоннском университете. Потом работа в банке. Там проработал, с перерывами, почти40 лет своей жизни. В 1928 году в Париже Николай Туроверов издаёт свой первый сборник стихов «Путь». Основная их тема – степь, станица, Новочеркасск. В 1937 году выходит второй его сборник «Стихи». В 1939 году Николай Туроверов поступает в 1-ый иностранный кавалерийский полк Иностранного Легиона, служит в Северной Африке, участвует в подавлении восстания друзских племён Ближнего Востока. Этому периоду своей он посвятил стихотворный цикл «Легион».В 1940 году 1-й Кавалерийский полк был переброшен во Францию, в преддверии начала активной фазы войны с Германией. С мая полк участвует в оборонительных боях против немецких войск и продолжает вести боевые действия до капитуляции Франции. В годы оккупации Николай Туроверов сотрудничал с газетой «Парижский вестник», писал стихи, после войны работа в банке. Несмотря на тяжесть военных лет, Николаю Туроверову удаётся издать новый сборник стихов,  следующие выйдут в 1945и 1955 годах. Николай Туроверов – один из активных создателей казачьего землячества до Второй мировой войны, он неустанно собирал предметы русской, военной истории, организовывал выставки. После войны он также продолжает активно участвовать в жизни казачьего землячества, в течение 11 лет председательствует в парижском Казачьем союзе, организует  выставки «1812», «Казаки», «Суворов». Создаёт «Кружок казаков-литераторов», музей лейб-гвардии Атаманского полка.Печатается в журнале  «Перезвоны», в «Новом журнале». В 1960 году публикует в журнале «Новре слово» свою повесть «Конец Суворова». Скончался донской поэт Николай Николаевич Туроверов 23 сентября 1972 года в Париже, похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев - де-Буа. Его могила рядом с могилами однополчан Атаманского полка.
***
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня.
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
***
В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил и помню доныне
Наш последний российский ночлег,
Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе, —
После снежных татарских полей, —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.
***
Нам с тобой одна и та же вера
Указала дальние пути.
Одинаковый значок легионера
На твоей и на моей груди.
Все равно, куда судьба не кинет,
Нам до гроба будет сниться сон:
В розоватом мареве пустыни
Под ружьем стоящий легион.










Глава 146- Вознесенский Андрей Андреевич 1933-2010
 
Родился в Москве в семье инженера-гидротехника, окончил Московский архитектурный институт. С детства писал стихи, получившие одобрение Б. Пастернака. Первый сборник стихов «Мозаика», вышедший в 1960 году во Владимире, был встречен критикой неодобрительно; позже Вознесенского часто ругали за формализм, безыдейность и подражание Западу. Несмотря на это, он много издавался, выступал в СССР и за рубежом, на его стихи написаны популярные эстрадные песни. Более сорока лет был женат на писательнице Зое Богуславской. Последние годы страдал болезнью Паркинсона, похоронен на Новодевичьем кладбище. В 2015 году в серии «ЖЗЛ» вышла книга Игоря Вирабова «Андрей Вознесенский».
Сага (Я тебя никогда не забуду)
Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: «Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
«Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу».
1977 г.

Ни славы, и ни короны
Ни славы и ни коровы,
Ни шаткой короны земной —
Пошли мне, Господь, второго —
Чтоб вытянул петь со мной!
Прошу не любви ворованной,
Не славы, что на денёк —
Пошли мне, Господь, второго,
Чтоб не был так одинок.
Чтоб кто-нибудь меня понял,
Не часто, ну хоть разок.
Из раненных губ моих поднял
Царапнутый пулей рожок.
И пусть мой напарник певчий
Забыв, что мы сила вдвоём,
Меня, побледнев от соперничества,
Прирежет за общим столом.
Прости ему. Пусть до гроба
Одиночеством окружён.
Пошли ему, Бог, второго —
Такого, как я и он.
1972 г.

Плач по двум нерожденным поэмам
Аминь. Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним. На черной Вселенной любовниками отравленными
лежат две поэмы, как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих соловьиных! Вы, люди, вы, звери, пруды, где они зарождались в Останкине, —
встаньте!
Вы, липы ночные, как лапы в ветвях хиромантии, —
встаньте,
дороги, убитые горем, довольно валяться в асфальте,
как волосы дыбом над городом,
вы встаньте. Раскройтесь, гробы, как складные ножи гиганта,
вы встаньте — Сервантес, Борис Леонидович,
Браманте,
вы б их полюбили, теперь они тоже останки,
встаньте. И Вы, Член Президиума Верховного Совета товарищ Гамзатов,
встаньте,
погибло искусство, незаменимо это, и это не менее важно, чем речь на торжественной дате,
встаньте.
Их гибель — судилище. Мы — арестанты.
Встаньте. О, как ты хотела, чтоб сын твой шел чисто и прямо,
встань, мама. Вы встаньте в Сибири, в Москве, в городишках,
мы столько убили в себе, не родивши,
встаньте,
Ландау, погибший в косом лаборанте,
встаньте,
Коперник, погибший в Ландау галантном,
встаньте,
вы, девка в джаз-банде, вы помните школьные банты?
встаньте, геройские мальчики вышли в герои, но в анти,
встаньте,
(я не о кастратах — о самоубийцах,
кто саморастратил святые крупицы),
встаньте.Погибили поэмы. Друзья мои в радостной панике —
«Вечная память!»
Министр, вы мечтали, чтоб юнгой в Атлантике плавать,
Вечная память,
громовый Ливанов, ну, где ваш несыгранный Гамлет?
вечная память,
где принц ваш, бабуся? А девственность можно хоть в рамку обрамить
вечная память,
зеленые замыслы, встаньте как пламень,
вечная память,
мечта и надежда, ты вышла на паперть?
вечная память!.. Аминь. Минута молчанья. Минута — как годы.
Себя промолчали — все ждали погоды.
Сегодня не скажешь, а завтра уже
не поправить.
Вечная память. И памяти нашей, ушедшей как мамонт,
вечная память. Аминь. Тому же, кто вынес огонь сквозь потраву, —
Вечная слава!
Вечная слава!


Глава 147- Шефнер Вадим Сергеевич 1915-2002
 
Вадим Шефнер родился 12 января 1915 года. Биография началась в санях, по пути из Кронштадта в Петроград – мать везли в родильный дом, но не успели. Сергей Алексеевич Шефнер, отец, был пехотинцем, выпускником Пажеского корпуса, затем офицером царской армии.  Когда в стране грянула революция, Сергей Шефнер стал военным специалистом в Красной армии.
Когда в Петрограде начались перебои с продуктами,  мать-Евгения Владимировна увезла сына к няне, в деревню Тверской губернии. В 1921 году мать с сыном уехали в Старую Руссу, где служил отец Вадима Шефнера, когда отец скончался от туберкулёза, мальчик какое-то время жил в детском доме – мать устроилась туда работать воспитательницей. В Петроград к тому времени уже ставший Ленинградом, семья вернулась только в 1924 году.  Мама Вадима много времени уделяла чтению, знала наизусть огромное количество стихов.   Любовь к художественному слову поэт, по собственному признанию, унаследовал от неё.
После окончания школы поступать в вуз не решился, попадал в категорию «лишенцев». Лишенец – неофициальное название гражданина  РСФСР, лишённого избирательных прав в 1916-1936годы согласно Конституции РСФСР 1918 и 1925 годов. Получить образование молодой человек решил по системе ФЗУ, фабрично-заводского ученичества. Закончив обучение в керамической группе комбината им. Менделеева, Вадим устроился на завод «Пролетарий» кочегаром по обжигу фарфора и начал писать первые серьёзные стихи. До высшего образования поэт добрался только в 1935 году, когда поступил в Ленинградский университет на рабфак.  До войны Вадим Шефнер успел сменить немало рабочих мест: преподавал физкультуру, работал в литейном цехе, подносил кирпичи на стройке, выдавал в библиотеке книги. Первая публикация Вадима Шефнера состоялась в 1933 году – одно из его стихотворений опубликовали в заводской  многотиражной газете.  Во время учёбы в университете юноша посещал литературную группу при газете «Смена», был членом «Молодого объединения» Союза писателей в Ленинграде. Регулярные публикации начались в 1936 году – сначала в газетах, затем – в солидных журналах.  После приёма в Союз писателей в 1940 году, был издан первый самостоятельный сборник стихов Вадима Шефнера - «Светлый берег».
 Во время войны Вадим Шефнер нёс службу, часовым, в батальоне аэродромного обеспечения, осаждённого Ленинграда, хотя до войны имел «белый билет» из-за слепоты на один глаз.  Так как служба в обеспечение аэродрома не подразумевала прямого боевого взаимодействия, норму питания урезали: в ноябре рядовой Шефнер В.С. получал, согласно блокадной нормы 300 грамм хлеба в сутки.   При учёте морозов первой блокадной зимы, это привело к серьёзному истощению. После кратковременного  лечения в госпитале, в 1942 году Вадима Сергеевича назначили сотрудником армейской газеты «Знамя победы». Вторая книга стихов: «Защита», вышла в Ленинграде 1943 года, в разгар блокады. Великую Отечественную войну Вадим Шефнер окончил в звании старшего лейтенанта. В 1945 году вступил в члены ВКП (б). 
 Всю жизнь почтительно  вспоминал Вадим Шефнер, с гордостью, своих предков, память, об которых простирается в глубь веков. Кораблестроители, военные инженеры, лейб-медики, флотоводцы,, гвардейские пехотные офицеры значатся в шефнеровском роду, и деяния их на пользу российского государства заслуживают добрых слов.
 В конце 1940 годов, в жизни поэта наступили сложные времена, в период борьбы с космополитизмом, на поэта набросились критики, приняв немецкую фамилию за еврейскую.Если с дворянским титулом, на заре советской власти, как-то обошлось, Бог действительно миловал, то на пути литературном Вадим Шефнер, быстро столкнулся и с подозрительностью, и с предвзятостью .«Неприятности подстерегали меня, - говорил он в интервью – с другой стороны и в другое время: когда я был уже профессиональным литератором, человеком, прошедшим войну и блокаду.   Антисемитская кампания борьбы с  «космополитизмом», каким-то образом коснулась и меня. Очевидно, из-за «иностранной» фамилии. Или кому-то померещилось какое-то иное её происхождение». Сыграло свою роль  и печально известное постановление 1946 года, ударившее отнюдь не только по тем, кто был  в нём непосредственно поименован. Вадим Шефнер рассказывал, что в то время, « одна из газет с явным осуждением назвала меня подражателем Гейне, Пастернака и Багрицкого. Другая писала, что мои стихи воспринимаются «как нечто чуждое и враждебное духу нашего народа и времени». Справиться с давлением, Вадиму Сергеевичу помогали поддержка друзей, семьи и стойкость воспитанная войной и блокадой.
 После ХХ съезда партии многое изменилось.   Вадим Шефнер много публикуется, книги выходят регулярно. В его творчестве присутствовали как стихи, так и проза. Под конец жизни Вадим Сергеевич практически потерял зрение и редко выходил из дома. Скончался Вадим Шефнер 5 января 2002 года в Санкт-Петербурге на 87 году жизни.


Память о сорок первом

О, рассвет после ночи бессонной,
И трава в оловянной росе,
И шлагбаум, как нож, занесённый
Над шершавою шеей шоссе!..

Мы шагаем — и головы клоним,
И знобит нас, и тянет ко сну.
В дачном поезде, в мирном вагоне
Лейтенант нас привёз на войну.

Нам исход этой битвы неведом,
Неприятель всё рвётся вперёд.
Мой товарищ не встретит Победу,
Он за Родину завтра умрёт.

…Я старею, живу в настоящем,
Я неспешно к закату иду, —
Так зачем же мне снится всё чаще,
Будто я — в сорок первом году?

Будто снова я молод, как прежде,
И друзья мои ходят в живых,
И ещё не венки, а надежды
Возлагает Отчизна на них…



Опала

Накоплен веком горький опыт,
Прямой опасен разговор.
Наоборот прочтите ропот –
И обозначится топор.

Но кроме смерти, есть опала,
И от неё не жди добра:
Кого она к рукам прибрала –
Как бы казнён без топора.

Из мира, где царят и судят,
Она ведёт в подвальный мрак,
В мир еле теплящихся судеб,
В мир приживалок и собак.

Она тебя загонит в угол,
Огонь погасит дотемна,
Она теперь твоя подруга,
Твоя владычица она.

Слова
Много слов на земле. Есть дневные слова —
В них весеннего неба сквозит синева.
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
Есть слова — словно раны, слова — словно суд, -
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
Словом можно продать, и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить.
Но слова всем словам в языке нашем есть:
Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.
Повторять их не смею на каждом шагу, -
Как знамена в чехле, их в душе берегу.
Кто их часто твердит — я не верю тому,
Позабудет о них он в огне и дыму.
Он не вспомнит о них на горящем мосту,
Их забудет иной на высоком посту.
Тот, кто хочет нажиться на гордых словах,
Оскорбляет героев бесчисленный прах,
Тех, что в темных лесах и в траншеях сырых,
Не твердя этих слов, умирали за них.
Пусть разменной монетой не служат они, -
Золотым эталоном их в сердце храни!
И не делай их слугами в мелком быту —
Береги изначальную их чистоту.
Когда радость — как буря, иль горе — как ночь,
Только эти слова тебе могут помочь!







Глава 148- Ахмадулина Белла (Изабелла) Ахатовна 1937-2010
 
Родилась в Москве в семье партийного работника Ахата Ахмадулина и переводчицы Надежды Лазаревой. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, где познакомилась с  первым мужем Евгением Евтушенко. Первый  сборник стихов «Струна» вышел в 1962 году. В дальнейшем   книги Ахмадулиной выходили редко, но пользовались большим успехом, как и ее мужем, поэтические выступления. Много лет она жила в поселке Переделкино с последним театральным художником Мессерером. Умерла от сердечного приступа.  Похоронена на Новодевичьем кладбище.
О, мой застенчивый герой…
О, мой застенчивый герой,
ты ловко избежал позора.
Как долго я играла роль,
не опираясь на партнера!
К проклятой помощи твоей
я не прибегнула ни разу.
Среди кулис, среди теней
ты спасся, незаметный глазу.
Но в этом сраме и бреду
я шла пред публикой жестокой -
все на беду, все на виду,
все в этой роли одинокой. 
  О, как ты гоготал, партер!
Ты не прощал мне очевидность
бесстыжую моих потерь,
моей улыбки безобидность.
И жадно шли твои стада
напиться из моей печали.
Одна, одна — среди стыда
стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
герой действительный не виден.
Герой, как боязно тебе!
Не бойся, я тебя не выдам.
Вся наша роль — моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль — моя лишь боль.
Но сколько боли. Сколько. Сколько.
1960 г.

По улице моей который год…
По улице моей который год
звучат шаги — мои друзья уходят.
Друзей моих медлительный уход
той темноте за окнами угоден.
Запущены моих друзей дела,
нет в их домах ни музыки, ни пенья,
и лишь, как прежде, девочки Дега
голубенькие оправляют перья.
Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи.
О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.
Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою.
Дай стать на цыпочки в твоем лесу,
на том конце замедленного жеста
найти листву, и поднести к лицу,
и ощутить сиротство, как блаженство.
Даруй мне тишь твоих библиотек,
твоих концертов строгие мотивы,
и — мудрая — я позабуду тех,
кто умерли или доселе живы.
И я познаю мудрость и печаль,
свой тайный смысл доверят мне предметы.
Природа, прислонясь к моим плечам,
объявит свои детские секреты.
И вот тогда — из слез, из темноты,
из бедного невежества былого
друзей моих прекрасные черты
появятся и растворятся снова.
1959 г.







Глава 149- Берберова Нина Николаевна 1901-1993
 
Родилась 26 июля (8 августа н.с.) в Петербурге в семье служащего Министерства финансов. Получила хорошее домашнее образование, училась в гимназии.
После революции в 1919 - 20 училась в Ростове-на-Дону, затем вернулась в Петроград. Как поэтесса в 1921 вошла в литературные круги Петрограда. В июне 1922 получает разрешение на выезд из страны вместе с В. Ходасевичем, ставшим ее мужем. Сначала жила у М. Горького в Италии, затем - в Париже.
В течение 15 лет была литературным сотрудником ежедневной парижской газеты "Последние новости", где была опубликована ее первая проза "Биянкурские праздники", затем романы "Последние и первые" (1930), "Повелительница" (1932), "Без заката" (1938).Высокую оценку критики получила книга "Облегчение участи" (1949), вобравшая рассказы 1934 - 1941 годов. Особый успех имела книга "Чайковский. История одинокой жизни" (1936).
Во время второй мировой войны жила в оккупированной Франции. После войны была редактором литературных страниц парижского еженедельника "Русская мысль", где в 1948 - 49 был напечатан ее репортаж из зала суда о деле невозвращенца В. Кравченко. В это же время в Нью-Йорке "Новый журнал" публикует ее лучшие рассказы. В 1950 переезжает в США. С 1958 преподает в Йельском, затем в Принстонском университетах. В 1969 на английском языке (в Лондоне, Нью-Йорке), в 1972 на русском языке (в Мюнхене) выходит автобиографическая книга Берберовой - "Курсив мой", встреченная одобрением критиков и интересом читателей.К числу наиболее значительных работ последних десятилетий относится книга "Железная женщина" (1981).
В 1986 выходит нашумевшее исследование "Люди и ложи. Русские масоны XX века". Последние годы жизни Н. Берберова провела в Принстоне, будучи профессором университета в отставке. Здесь и умерла в 1993.


ЗА ПОГИБШУЮ ЖИЗНЬ Я ХОТЕЛА ЛЮБИТЬ

За погибшую жизнь я хотела любить,
За погибшую жизнь полюбить невозможно.
Можно много забыть, можно много простить,
Но нельзя поклониться тому, что ничтожно.

Эта гордость моя не от легких удач,
Я за счастье покоя платила немало:
Ведь никто никогда не сказал мне „не плачь”,
И „прости” никому я еще не сказала.

Где-то пляшет под флейту на палке змея,
Где-то слепо за колосом падает колос…
Одиночество, царственна поступь твоя,
Непокорность, высок твой безжалостный голос!
               1933 г.

Глава 150 – Жигулин Анатолий Владимирович 1930-2000
 
Родился в семье выходца из многодетной крестьянской семьи Владимира Фёдоровича Жигулина (род. 1902) и Евгении Митрофановны Раевской (род. 1903), правнучки участника Отечественной войны 1812 года, поэта-декабриста Владимира Раевского. Отец работал почтовым служащим и страдал открытой формой чахотки. Поэтому детьми (их кроме Анатолия в семье было ещё двое — младшие брат и сестра) занималась в основном мать. Она любила поэзию и часто читала детям стихи. Мать умерла в 1999 году.
В 1947 году Анатолий и несколько его друзей-одноклассников создали «Коммунистическую партию молодёжи» — подпольную организацию, целью которой молодые люди видели борьбу за возврат советского государства к «ленинским принципам». Также «в Программе КПМ содержался секретный пункт о возможности насильственного смещения И.В. Сталина и его окружения с занимаемых постов». Вскоре организация насчитывала порядка 60 человек. Даже тщательная конспирация не спасла участников КПМ от раскрытия их «заговора» и последующего преследования. Осенью 1949 года начались аресты членов организации. Всего было арестовано примерно 30 человек, то есть половина от общего числа членов КПМ. В числе арестованных оказался и Анатолий. Арестованных содержали в здании №39, находящемся на улице Володарского. 24 июня 1950 года решением «Особого совещания» Жигулин был приговорён к 10 годам лагерей строгого режима.
В сентябре 1950 — августе 1951 годов отбывал наказание в Тайшете (Иркутская область), работал на лесоповале. После этого был отправлен на Колыму, где провёл три каторжных года. Освобождён в 1954 году по амнистии, в 1956 полностью реабилитирован.
В 1960 году Жигулин окончил лесотехнический институт. За год до этого в Воронеже вышел первый сборник его стихов — «Огни моего города». 4 ноября 1961 года Жигулин знакомится с Александром Твардовским, который с января 1962 года публикует в «Новом мире» несколько подборок стихов поэта. А в 1963 году в свет выходит первый «московский» сборник стихов Жигулина — «Рельсы», который собрал множество положительных отзывов критики. В том же году Жигулин поступает на Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. С этого времени он живёт и работает в Москве.

В 1964 году в Воронеже выходит в свет книга стихов поэта «Память», затем в Москве публикуются его сборники «Избранная лирика» («Молодая гвардия», 1965) и «Полярные цветы» («Советский писатель», 1966). В последующие годы из печати регулярно выходят сборники стихов Жигулина — это «Прозрачные дни» (1970), «Соловецкая чайка», «Калина красная — калина чёрная» (оба 1979), «Жизнь, нечаянная радость» (1980), «В надежде вечной» (1983). В 1987 году опубликован цикл стихов поэта «Сгоревшая тетрадь».
В 1988 году в 7 и 8 номерах журнала «Знамя» вышла в свет автобиографическая повесть Жигулина «Чёрные камни», вызвавшая большой общественный интерес .В июле 2000 года поэт закончил составление нового сборника — «Стихотворения», вышедшего небольшим тиражом уже после его смерти.
Из больничной тетради
Ничего не могу и не значу.
Словно хрустнуло что-то во мне.
От судьбы получаю в придачу
Психбольницу —
К моей Колыме.
Отчужденные, странные лица.
Настроение — хоть удушись.
Что поделать — такая больница
И такая «веселая» жизнь.
Ничего, постепенно привыкну.
Ну, а если начнут донимать,
Оглушительным голосом крикну:
— Расшиби вашу в Сталина мать!
Впрочем, дудки! Привяжут к кровати.
С этим делом давно я знаком.
Санитар в грязно-белом халате
Приголубит в живот кулаком.
Шум и выкрики как на вокзале.
Целый день — матюки, сквозняки.
Вот уже одного привязали,
Притянули в четыре руки.
Вот он мечется в белой горячке —
Изможденный алкаш-инвалид:
— Расстреляйте, убейте, упрячьте!
Тридцать лет мое сердце болит!
У меня боевые награды,
Золотые мои ордена…
Ну, стреляйте, стреляйте же, гады!
Только дайте глоточек вина…
Не касайся меня, пропадлина!..
Я великой Победе помог.
Я ногами дошел до Берлина,
И приехал оттуда без ног!..
— Ну-ка, батя, кончай горлопанить!
Это, батя, тебе не война!..
— Отключите, пожалуйста, память
Или дайте глоточек вина!..
Рядом койка другого больного.
Отрешенно за всей суетой
Наблюдает глазами святого
Вор-карманник по кличке Святой.
В сорок пятом начал с «малолетки».
Он ГУЛАГа безропотный сын.
Он прилежно глотает таблетки:
Френолон, терален, тизерцин.
Только нет, к сожалению, средства,
Чтобы жить, никого не коря,
Чтоб забыть беспризорное детство,
Пересылки, суды, лагеря…

Гаснут дали в проеме оконном…
Психбольница, она — как тюрьма.
И слегка призабытым жаргоном
Примерещилась вдруг Колыма…
…От жестокого времени спрячу
Эти строки в худую суму.
Ничего не могу и не значу
И не нужен уже никому.
Лишь какой-то товарищ неблизкий
Вдруг попросит, прогнав мелюзгу:
— Толик, сделай чифир по-колымски!..
Это я еще, точно, смогу.
Все смогу! Постепенно привыкну.
Не умолкнут мои соловьи.
Оглушительным голосом крикну:
— Ни хрена, дорогие мои!..

Утиные дворики
Утиные Дворики — это деревня.
Одиннадцать мокрых соломенных крыш.
Утиные Дворики — это деревья,
Полынная горечь и желтый камыш.
Холодный сентябрь сорок пятого года.
Победа гремит по великой Руси.
Намокла ботва на пустых огородах.
Увяз «студебекер» в тяжелой грязи.
Утиные Дворики…
Именем странным
Навек очарована тихая весь.
Утиные дворики…
Там, за курганом,
Еще и Гусиные, кажется, есть.
Малыш хворостиной играет у хаты.
Утиные Дворики…
Вдовья беда…
Всё мимо
И мимо проходят солдаты.
Сюда не вернется никто никогда…
Корявые вербы качают руками.
Шуршит под копной одинокая мышь,
И медленно тают в белесом тумане
Одиннадцать мокрых
Соломенных крыш.

Отец
В серый дом
Моего вызывали отца.
И гудели слова
Тяжелее свинца.
И давился от злости
Упрямый майор.
Было каждое слово
Не слово — топор.
— Враг народа твой сын!
Отрекись от него!
Мы расшлепаем скоро
Сынка твоего!..

Но поднялся со стула
Мой старый отец.
И в глазах его честных
Был тоже — свинец.
— Я не верю! — сказал он,
Листок отстраня.-
Если сын виноват —
Расстреляйте меня.




Осень, опять начинается осень
Александру Твардовскому

Осень, опять начинается осень.
Листья плывут, чуть касаясь воды.
И за деревней на свежем покосе
Чисто и нежно желтеют скирды.
Град налетел. Налетел и растаял
Легким туманом в лесной полосе.
Жалобным криком гусиная стая
Вдруг всполошила домашних гусей.
Что-то печальное есть в этом часе.
Сосны вдали зеленей и видней.
Сколько еще остается в запасе
Этих прозрачных стремительных дней?
Солнце на миг осветило деревья,
Мостик, плотину, лозу у пруда.
Словно мое уходящее время,
Тихо в затворе струится вода.










Глава 151 – Высоцкий Владимир Семенович 1938-1980
 
Родился в Москве в семье офицера Семена Высоцкого и переводчицы Нины Серегиной. Окончил Школу-студию МХАТ, играл в Московском драматическом театре им. А.С. Пушкина, а с 1964 года- в только что созданном Театре на Таганке. Параллельно начал сниматься в кино (сыграл в 26 фильмах) и исполнять на домашних концертах свои песни. С годами стал всенародно популярным актером и певцом, но его творчество замалчивалось или резко критиковалось официальной прессой. Его пластинки выходили в основном за рубежом, а первый сборник «Нерв» появился только после его смерти. Умер от инфаркта, вызванного злоупотреблением алкоголем и наркотиками. Похоронен на Ваганьковском кладбище при небывалом стечении народа (более 100 тысяч человек). В последующие годы его стихи и песни издавались громадными тиражами, вышло множество книг о нем. В 2002 году в серии «ЖЗЛ» вышла книга Владимира Новикова о Высоцком, с тех пор многократно переизданная.
Охота на волков
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!
Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука:
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций —
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали: нельзя за флажки!
И вот — охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры —
Почему же — вожак, дай ответ —
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?!
Волк не может, не должен иначе.
Вот кончается время моё:
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружьё.
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел:
За флажки — жажда жизни сильней!
Только — сзади я радостно слышал
Удивлённые крики людей.
Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — не так, как вчера:
Обложили меня, обложили —
Но остались ни с чем егеря!
Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.
1968 г.
Братские могилы
На Братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше — вставала земля на дыбы,
А нынче — гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
У Братских могил нет заплаканных вдов —
Сюда ходят люди покрепче,
На Братских могилах не ставят крестов…
Но разве от этого легче?!

Я не люблю
Я не люблю фатального исхода.
От жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года,
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю открытого цинизма,
В восторженность не верю, и еще,
Когда чужой мои читает письма,
Заглядывая мне через плечо.
Я не люблю, когда наполовину
Или когда прервали разговор.
Я не люблю, когда стреляют в спину,
Я также против выстрелов в упор.
Я ненавижу сплетни в виде версий,
Червей сомненья, почестей иглу,
Или, когда все время против шерсти,
Или, когда железом по стеклу.
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза!
Досадно мне, что слово «честь» забыто,
И что в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне и неспроста —
Я не люблю насилье и бессилье,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Досадно мне, когда невинных бьют,
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю манежи и арены,
На них мильон меняют по рублю,
Пусть впереди большие перемены,
Я это никогда не полюблю.


Глава 152- Гамзатов Расул Гамзатович 1923-2003
 
Поэт Р. Гамзатов появился на свет 8 сентября 1923 года в дагестанском селении Цада. После школы учился в педагогическом училище, затем пошел работать учителем.
Продолжил карьеру в театре в качестве помощника режиссера, а также работал корреспондентом в газете. После окончания Государственного института имени Горького в Москве всю свою жизнь был Председателем Союза писателей в республике Дагестан.  Гамзатов еще в школьные годы начинает сочинять стихи. Первые публикации его произведений вышли на родине, в газете “Большевик гор”.
В 1943 году в возрасте двадцати лет он издал свою первую книгу на родном аварском языке и в этом же году его приняли в Союз писателей. С этого времени регулярно издаются его стихи, поэмы, публикации как на родном, так и на русском и иностранных языках. Большинство его произведений переведены на русский и иностранные языки лучшими переводчиками, а сам поэт сделал переводы на родной язык произведения известных русских поэтов от Пушкина до Маяковского, а также сочинения арабских поэтов.
Многие стихотворения Р. Гамзатова использованы в песенной лирике. Известные композиторы Советского Союза писали музыку на стихи поэта. Лучшие советские певцы и певицы исполняли песни на стихи Гамзатова, а его поэмы и стихи звучали со сцены в исполнении известных актеров.  Как выдающийся поэт и деятель Расул Гамзатов был лауреатом множества премий Дагестана, Союза ССР, а также некоторых зарубежных премий.
На протяжении жизни занимал ответственные посты и руководящие должности, был делегатом съездов КПСС. За заслуги в литературной деятельности был награжден орденами и медалями. Высшую награду поэт получил из рук президента РФ В. Путина – это орден Святого апостола Андрея Первозванного.  Жизнь великого поэта современности оборвалась 3 ноября 2003 года. Могила находится в Махачкале, на родине поэта.

Журавли
Перевод Наума Гребнева

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?
Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.
Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?
Летит, летит по небу клин усталый —
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый —
Быть может, это место для меня!
Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.
1965 г.
Исчезли солнечные дни

Исчезли солнечные дни,
И птицы улетели.
И вот проводим мы одни
Неделю за неделей.

Вдвоём с тобой,
Вдвоём с тобой
Остались ты да я,
Любимая, любимая,
Бесценная моя.

На косы вновь твои смотрю -
Не налюбуюсь за день.
Птиц улетевших белый пух
Пристал к отдельным прядям.

Пусть у меня на волосах
Лежит, не тая, снег,
Но ты, моя любимая,
Как прежде, лучше всех.

Все краски вешние неся,
Вернутся снова птицы.
Но цвет волос, но цвет волос
С весной не возвратится.

И солнцу улыбнёмся мы,
Печали не тая,
Любимая, любимая,
Бесценная моя.

Исчезли солнечные дни...
Исчезли солнечные дни...
Исчезли солнечные дни...
Исчезли солнечные дни...












Глава 153- Энтин Юрий Сергеевич (имя при рождении- Йосеф бен Цви Ха-Коэн) 1935-
 
 Со школьных лет Юрий увлекался литературой и историей. Закончил исторический факультет педагогического института, затем факультет редактирования в полиграфическом институте, работал в школе учителем истории и библиотекарем. С 1962 по 1969 год - главный редактор детской редакции фирмы «Мелодия». 1969 года - свободный художник. Пишет песни для кино и телевидения, сценарии, книги. В 1998 году поэту была присуждена профессиональная премия «Золотой Остап» в номинации «Юмор для детей». Юрий Сергеевич - член Союза кинематографистов России, автор стихов множества песен (более 500). Песни на его стихи звучат во множестве детских и взрослых фильмов (более 100). Написал несколько книг для детей.Многие песни из кинофильмов и анимационных фильмов стали хитами благодаря стихам Юрия Энтина: «31 июня», «Приключения Буратино», «Достояние республики», «Гостья из будущего», «Ох уж эта Настя!», «Незнайка с нашего двора», «Приключения Электроника», «Бременские музыканты» и «По следам Бременских музыкантов», «Катерок», «Летучий корабль», «Голубой щенок», «Ну, погоди!». Его песни знают и дети и взрослые, а фразы из песен стали крылатыми: «Никто не водится со мной…», «Такая-сякая сбежала из дворца», «Вжик-вжик, уноси готовенького», «Лучший мой подарочек - это ты…» и множество других. Неоднократно становился лауреатом Всесоюзного конкурса «Песня года» с песнями «Лесной олень», «Крылатые качели», «Уч-кудук - три колодца», «Гей, славяне!».Музыку к песням писали Геннадий Гладков, Алексей Рыбников, Владимир Шаинский, Евгений Крылатов, Марк Минков, Давид Тухманов. Многие произведения были созданы совместно с писателем и актёром Василием Ливановым. Выпущено аудио-собрание поэта, включающее все «старые» песни. Изданы сборники стихов для детей «А мне летать охота!», «Ничего на свете лучше нету», «Антошка», «Пой частушки, Бабка Ёжка», «Сказочная Азбука», «Золотая горка», «Ужастик-парк», «О многих шестиногих». В 2002 году вышел мультимедийный сборник, включающий книгу «Детский альбом», ноты, диски, кассеты и караоке, записанные совместно с Давидом Тухмановым.
Романс черепахи Тортиллы
Затянулась бурой тиной
Гладь старинного пруда.
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода!

Был беспечным и наивным
Черепахи юной взгляд.
Всё вокруг казалось дивным
Триста лет тому назад.

Юный друг, всегда будь юным,
Ты взрослеть не торопись,
Будь весёлым, дерзким, шумным.
Драться надо, так дерись.

Никогда не знай покоя,
Плачь и смейся невпопад.
Я сама была такою
Триста лет тому назад.

Песенка о шпаге
Шпаги звон, как звон бокала,
С детства мне ласкает слух.
Шпага многим показала,
Шпага многим показала,
Что такое прах и пух.

   Вжик, вжик, вжик,
   Уноси готовенького!
   Вжик, вжик, вжик,
   Кто на новенького?
   Кто на новенького?
   Кто на новенького?

Подходите, ну ближе, ближе!
Вам урок преподнесу.
Подлецов насквозь я вижу,
Подлецов насквозь я вижу, -
Зарубите на носу.

Hа опасных поворотах
Трудно нам, как на войне,
И быть может скоро кто-то,
И быть может скоро кто-то
Пропоёт и обо мне:

Юный друг, в бою открытом
Защитить готовься честь,
И оружием забытым,
И оружием забытым
Совершить святую месть.

Эх, народец нынче хилый!
Драться с этими людьми?
Мне помериться бы силой,
Мне помериться бы силой,
С чёртом, чёрт меня возьми!
1971





Глава 154- Гумилев Николай Степанович 1886-1921
 
Поэт серебряного века, один из основателей литературного течения акмеизм, Николай Степанович Гумилев родился 3 (15) апреля 1886 года в Кронштадте. Его отец служил врачом в военном флоте, мать была из старинного дворянского рода. Детство Гумилева прошло в Царском Селе.С 1900 по 1902 год семья жила в Тифлисе, там же в 1902 г. появилось в печати первое стихотворение Николая Гумилева "Я в лес бежал из городов". В 1903 г. семья вернулась в Царское Село, поэт поступил в гимназию, директором которой был поэт Иннокентий Анненский.
В 1906 г. Гумилев окончил гимназию и уехал в Париж. К этому времени он уже был автором книги "Путь конквистадоров" (1905), изданной небольшим тиражом на собственные средства. Книгу заметил поэт-символист Валерий Брюсов. В Париже Гумилев слушал лекции в Сорбонне, изучал французскую культуру и искусство, издавал журнал "Сириус", познакомился с французскими и русскими писателями и художниками. Гумилев вел переписку с Брюсовым, которому отправлял свои стихи, статьи и рассказы, часть из них публиковалась в журнале символистов "Весы". В январе 1908 г. вышла вторая книга поэта "Романтические цветы". В эти годы Гумилев дважды побывал в Африке - летом 1907 года и осенью 1908 года.
Он вернулся в Россию, в Царское село, и был зачислен в Петербургский университет, на юридический факультет, учился на историко-филологическом факультете, но курс не окончил.В Петербурге Гумилев познакомился с известными деятелями культуры и искусства: графом Алексеем Комаровским, Георгием Чулковым, Максимилианом Волошиным, Сергеем Ауслендером, Михаилом Кузьминым, Вячеславом Ивановым и другими. Стал участником постоянных встреч в квартире ("башне") Вячеслава Иванова.С весны 1909 г. Николай Гумилев участвовал в подготовке к изданию журнала "Аполлон", где стал одним из основных сотрудников, ведя регулярный раздел "Письма о русской поэзии". В 1909 г. Гумилев принял участие в создании поэтического общества "Академии стиха".
В этом же году состоялась дуэль поэта с Максимилианом Волошиным из-за романа Гумилева с поэтессой Елизаветой Дмитриевой. Осенью 1909 г. поэт совершил путешествие через Константинополь, Каир, Порт-Саид до Джибути и Харрара, и в начале 1910 г. вернулся в Россию. Весной этого же года вышел третий сборник стихов "Жемчуга", получивший положительные отзывы Брюсова и Вячеслава Иванова. Сборник принес Гумилеву широкую известность.
В 1910 г. Николай Гумилев женился на Анне Горенко, будущей поэтессе Анне Ахматовой. Лето после свадьбы они провели в Париже, осенью Гумилев вновь отправился в Африку и пробыл там до марта 1911 г., добравшись до Аддис-Абебы.
Осенью 1911 г. Гумилев вместе с поэтом Сергеем Городецким создает литературное объединение "Цех поэтов", а также программу нового литературного направления - акмеизма.Тенденции акмеизма появились в сборнике "Чужое небо", вышедшем в свет в начале 1912 г. и утвердились в цикле итальянских стихов, написанных поэтом во время путешествия по Италии весной 1912 г. В октябре того же года вышел первый номер журнала "Гиперборей", в редакцию которого вошел Гумилев.
Осенью 1912 г. у Гумилева родился сын Лев.
В апреле 1913 г. Николай Гумилев отправился в продолжительное путешествие по Африке под эгидой Академии наук.
В 1914 г., несмотря на освобождение от военной службы, Николай Гумилев ушел добровольцем на фронт, зачислившись вольноопределяющимся в лейб-гвардии уланский полк. К концу 1915 г. он был награжден двумя Георгиевскими крестами (3-й и 4-й степеней). В марте 1916 г. Гумилев был произведен в прапорщики и переведен в 5-й гусарский Александрийский полк.В 1917 г. Гумилев уезжает в Париж в связи с переброской на Салоникский фронт.В январе 1918 г., после расформирования управления военного комиссара, к которому он был приписан, Гумилев отправился в Лондон, в апреле 1918 г. вернулся в Россию.
В годы войны был издан сборник поэта "Колчан" (1916), написаны две пьесы, цикл очерков "Записки кавалериста", который напечатали в газете "Биржевые ведомости", подготовлен к печати сборник стихов "Костер", опубликованный в 1918 г.
В 1918-1921 гг. произведения Гумилева много печатались, поэт работал в издательстве "Всемирная литература", читал лекции, руководил воссозданным "Цехом поэтов", а в 1921 г. - Петроградским отделением Союза поэтов. Под руководством Гумилева работала переводческая студия, он был наставником молодых поэтов из студии "Звучащая раковина". Стихи этого периода были напечатаны в сборниках "Шатер" и "Огненный столп", вышедшем в августе 1921 г.
3 августа 1921 г. Гумилев был арестован по обвинению в антисоветской деятельности. 24 августа было издано постановление Петроградской ГубЧК о расстреле 61 человека за участие в Таганцевском контрреволюционном заговоре, среди приговоренных был Николай Гумилев.
Слово
В оный день, когда над миром новым
Бог склонял лицо свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому что все оттенки смысла
Умное число передает.
Патриарх седой, себе под руку
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку,
Тростью на песке чертил число.
Но забыли мы, что осиянно
Только слово средь земных тревог,
И в Евангелии от Иоанна
Сказано, что Слово это — Бог.
Мы ему поставили пределом
Скудные пределы естества.
И, как пчелы в улье опустелом,
Дурно пахнут мертвые слова.

На полярных морях и на южных…
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,

Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?

Заблудившийся трамвай
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий
И за мостом летит на меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
1920 г.
Глава 155- Романов Константин Константинович 1858-1915
 
К. Р. Так подписывал свои произведения «августейший поэт» Константин Константинович Романов, внук Николая I, двоюродный дядя Николая II.
Из псевдонима не делалось тайны: стихи предварялись портретами и статьями, а автор за свои сочинения удостоился звания почётного академика Императорской Академии наук (которую сам возглавлял на посту президента в течение 20 лет). Скромные инициалы вместо царской фамилии подчёркивали, что занятия поэзией - частное дело государственного человека.
Первая книга «Стихотворения К. Р.» (1886) в продажу не поступала, была разослана тем, кого поэт считал близким себе по духу (в том числе Фету, Ап. Майкову, Полонскому). Она вызвала стихотворные посвящения и отклики в письмах - восторженные и не вполне объективные.
Поверив в свой талант, великий князь стал печатать всё, что выходило из-под пера: любовную, пейзажную лирику (в ней он подражал многим - от А. К. Толстого до Некрасова), салонные стихи, переводы из Шекспира, Шиллера, Гёте, - и вскоре занял прочное место в литературе. Мелодичные банальные строфы легко превращались в романсы. Они удержались в вокальном репертуаре, так как музыку к ним писали Чайковский, Рахманинов, Глазунов, Глиэр. Популярной песней стало стихотворение «Умер бедняга в больнице военной».
Самое значительное произведение К. Р. - мистерия «Царь Иудейский» (1913) была запрещена к постановке Синодом, не допустившим низведения евангельской истории Страстей Господних на театральные подмостки. По разрешению царя пьеса была поставлена любительским придворным театром, где автор исполнил одну из ролей.
Сборники поэта и монографии о его творчестве (К. Р. в них называли хранителем заветов «чистого искусства») открывались программным стихотворением «Я баловень судьбы…». Судьба была до конца благосклонна к своему «баловню»: он умер в 1915-м. А через три года в Киеве в театре Корша освобождённому народу была показана драма «Царь Иудейский». В 1918-м вышел и кинофильм с тем же названием, сразу же снятый с экрана «как грубейшая макулатура» - на этот раз запрет исходил от Наркомпроса.
Я баловень судьбы…
Уж с колыбели
Богатство, почести, высокий сан
К возвышенной меня манили цели, -
Рождением к величью я призван.
Но что мне роскошь, злато, власть и сила?
Не та же ль беспристрастная могила
Поглотит весь мишурный этот блеск,
И всё, что здесь
                лишь внешностью нам льстило,
Исчезнет, как волны мгновенный всплеск?
Есть дар иной, божественный, бесценный,
Он в жизни для меня всего святей,
И ни одно сокровище вселенной
Не заменит его душе моей:
То песнь моя!.. Пускай прольются звуки
Моих стихов в сердца толпы людской,
Пусть скорбного они врачуют муки
И радуют счастливого душой!
Когда же звуки песни вдохновенной
Достигнут человеческих сердец,
Тогда я смело славы заслуженной
Приму неувядаемый венец.
Но пусть не тем, что знатного я рода,
Что царская во мне струится кровь,
Родного православного народа
Я заслужу доверье и любовь,
Но тем, что песни русские, родные
Я буду петь немолчно до конца
И что во славу матушки России
Священный подвиг совершу певца.

Глава 156- Адамович Георгий Викторович 1892-1972
 
Георгий Викторович Адамович родился 7 (19) апреля 1892 года в Москве в семье военного. После смерти отца в 1903 году семья переехала в Петербург, где, окончив гимназию, Адамович поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Дебютировал как прозаик. В 1914 году Адамович сблизился с акмеистами и был принят в «Цех поэтов». А в 1916 году вышел его первый поэтический сборник «Облака», о котором Гумилев писал: «...Звук дребезжащей струны — лучшее, что есть в стихах Адамовича, и самое самостоятельное». Он же в качестве основного творческого принципа молодого поэта назвал нелюбовь к «холодному великолепию эпических образов» и «серую ткань повседневных переживаний», именно это получит свое развитие в эмигрантском творчестве Адамовича.
В 1922 году появился второй сборник стихов – «Чистилище». Однако в условиях новой действительности он был принят весьма критически. Достаточно вспомнить заголовки рецензий: «Граненые стеклышки», «Поэтический лимонад». В 1923 году Адамович навсегда покинул родину, выбрав, по его словам, судьбу скитальца: «Нет доли сладостней — / все потерять. / Нет радостней судьбы — / скитальцем стать…»
Поэтическим творчеством в эмиграции занимался мало: сборник «На Западе» вышел лишь в 1939. Зато был объявлен не только «первым критиком эмиграции», но и наставником молодых поэтов, основателем и поэтическим лидером «парижской ноты».
В сентябре 1939 года Адамович записался добровольцем во французскую армию, после разгрома Франции был интернирован. С 1951 по 1961 годы преподавал русскую литературу в Манчестерском университете. Затем вернулся во Францию. В 1967 году в США вышли последний поэтический сборник «Единство» и книга литературно-критических работ «Комментарии», которую называют литературным завещанием Адамовича. Умер в Ницце 21 февраля 1972.
Памяти М.Ц.
Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.

При жизни не пришлось. Не я виною.
Литература - приглашенье в ад,
Куда я радостно входил, не скрою,
Откуда никому - путей назад.

Не я виной. Как много в мире боли.
Но ведь и вас я не виню ни в чём.
Всё - по случайности, всё - поневоле.
Как чудно жить. Как плохо мы живём.

***
Когда мы в Россию вернёмся…
                о Гамлет восточный, когда? -
Пешком, по размытым дорогам,
                в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов,
                без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы,
                что вовремя мы добредём…

Больница. Когда мы в Россию…
                колышется счастье в бреду,
Как будто «Коль славен» играют
                в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены,
                в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи
                в морозном и спящем Кремле.

Когда мы… довольно, довольно.
                Он болен, измучен и наг,
Над нами трёхцветным позором
                полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром,
                и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернёмся…
                но снегом её замело.

Пора собираться. Светает.
                Пора бы и трогаться в путь.
Две медных монеты на веки.
                Скрещённые руки на грудь.

Глава 157- Слуцкий Борис Абрамович 1919-1986
 
Может быть  только у трех русских поэтов- у Пастернака, Твардовского и Слуцкого разговорная речь совершенно естественно, без малейших усилий переходила в стихотворную.
Слуцкий был поэтом трагедии, а не мелкотемья. Трагичность Слуцкого шла от его доброты, от его сочувствия человеческим страданиям. Слуцкому часто вменяли в вину дисгармоничность, противопоставляя ему поэтов светлых и легких. Слуцкий же в высшей степени был наделен пронзительным даром сочувствия. У Слуцкого есть немало стихов, которые стоят в одном ряду с великими образцами. Стихов, в которых есть все- и торжественный звук, и жар стиха, и тайна.
Сегодня, когда людям не до стихов, на первый взгляд кажется, будто время Слуцкого ушло. Но поэзия в небытие не уходит, а как ветер Екклесиаста,  возвращается на круги своя. И хотя одни стихи Слуцкого отсеяло время, другие отсеялись сами, но он написал столько мощных и прекрасных строк, что вошел в когорту российских лириков. А войти в нее ох как непросто- ведь за два с лишним века, начиная с Державина , которому Слуцкий стольким обязан, наша поэзия породила немало гигантов.
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои...

Сейчас всё это странно,
Звучит всё это глупо.
В пяти соседних странах
Зарыты наши трупы.
И мрамор лейтенантов —
Фанерный монумент —
Венчанье тех талантов,
Развязка тех легенд.

За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мёртвые,
За здравие живых!

Владиславу Броневскому
в последний день его рождения
были подарены эти стихи.
***
Покуда над стихами плачут,
пока в газетах их порочат,
пока их в дальний ящик прячут,
покуда в лагеря их прочат, –

до той поры не оскудело,
не отзвенело наше дело,
оно, как Польша, не згинело,
хоть выдержало три раздела.

Для тех, кто до сравнений лаком,
я точности не знаю большей,
чем русский стих сравнить с поляком,
поэзию родную – с Польшей.

Ещё вчера она бежала,
заламывая руки в страхе,
ещё вчера она лежала
почти что на десятой плахе.

И вот она романы крутит
и наглым хохотом хохочет.
А то, что было, то, что будет, –
про это знать она не хочет.

Лошади в океане
И. Эренбургу
Лошади умеют плавать,
Но — не хорошо. Недалеко.
«Глория» — по-русски — значит «Слава», -
Это вам запомнится легко.
Шёл корабль, своим названьем гордый,
Океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми мотая мордами,
Тыща лощадей топталась день и ночь.
Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!
Счастья все ж они не принесли.
Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
И сперва казалось — плавать просто,
Океан казался им рекой.
Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вот и всё. А всё-таки мне жаль их —
Рыжих, не увидевших земли.
1950 г.

Глава 158- Окуджава Булат Шалвович 1924-1997
 
Булат Окуджава наиболее известен как советский поэт и бард. Но этот человек также создал множество прекрасных прозаических произведений.
Родился Булат Шалвович 9 мая 1924 года в Москве. Вскоре отец Окуджавы уехал по работе на Кавказ, а мальчик отправился вместе с ним. Там он жил и учился в Тифлисской школе. Затем семья Булата поселилась на Урале, где юноша продолжил обучение в школе Нижнего Тагила.
В 1937–1938 годах Окуджава лишился сначала отца, который был расстрелян, а затем и матери, отправленной в ссылку. Некоторое время после этого он жил в Москве, а затем уехал в Тбилиси. Там он выучился на токаря и работал на местном заводе, а позже ушел в армию.
Со службы Окуджава вернулся в 1944 году и поступил в Тбилисский университет на факультет филологии. Окончив вуз, он работал учителем в Калужской области.
В 1956 году вышел первый сборник стихов Окуджавы под названием «Лирика», а в 1959-м поэт начал активно выступать со своими песнями, завоевывая популярность на эстраде. В это время бард жил в Москве.
Расцвет творчества Окуджавы пришелся на 60-е годы. Тогда были написаны его самые известные песни, а в 1968 году во Франции вышла первая пластинка. В это время также увидела свет повесть писателя «Будь здоров, школяр» (1961) и роман «Бедный Авросимов» (1970).
В 70–80-е годы Окуджава активно гастролировал по СССР. Песни барда исполнялись в кинофильмах, где сам автор играл эпизодические роли. В 1976 году был издан роман «Путешествие дилетантов», а в 1983-м «Свидание с Бонапартом».
В 90-х годах Окуджава жил на даче в Переделкине, по-прежнему активно гастролируя. Последний концерт музыкант отыграл летом 1995 года в Париже и вскоре тяжело заболел. 12 июня 1997 года после сложной операции на сердце Окуджава скончался во Франции. На тот момент ему было 73 года.
Полночный троллейбус
Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
в случайный.
Полночный троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.
Полночный троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры — матросы твои —
приходят
на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами…
Как много, представьте себе, доброты
в молчанье,
в молчанье.
Полночный троллейбус плывет по Москве,
Москва, как река, затухает,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихает.
Молитва Франсуа Вийона
Пока земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому,
Чего у него нет:


Мудрому дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.

Пока земля еще вертится, —
Господи, твоя власть! —
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть,

Дай передышку щедрому,
Хоть до исхода дня,
Каину дай раскаяние…
И не забудь про меня.

Я знаю: ты все умеешь,
Я верую в мудрость твою,
Как верит солдат убитый,
Что он проживает в раю,

Как верит каждое ухо
Тихим речам твоим,
Как веруем и мы сами,
Не ведая, что творим!

Господи, мой Боже,
Зеленоглазый мой!
Пока земля еще вертится,
И это ей странно самой,

Пока ей еще хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу…
И не забудь про меня.
Виноградная косточка
Виноградную косточку в теплую землю зарою,
И лозу поцелую и спелые гроздья сорву,
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

Собирайтесь-ка гости мои на мое угощенье,
Говорите мне прямо в глаза чем пред вами слыву,
Царь небесный пошлет мне прощение за прегрешенья.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

В темно-красном своем будет петь для меня моя Дали,
В черно-белом своем преклоню перед нею главу,
И заслушаюсь я и умру от любви и печали.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?

И когда заклубится закат по углам залетая,
Пусть опять и опять предо мной проплывут наяву,
Синий буйвол и белый орел и форель золотая.
А иначе зачем на земле этой вечной живу?
Глава 159- Багрицкий Всеволод Эдуардович 1922-1942
 
Всеволод Эдуардович Багрицкий, сын известного советского поэта, родился 19 апреля 1922 года в Одессе. В 1925 году семья Багрицких переехала в подмосковный поселок Кунцево, а в 1930 — в Москву. В 1934 году умер отец, а в 1937 была репрессирована мать. С этого времени Багрицкий жил один. Первые его стихи были помещены в школьном рукописном журнале «Зеркало», затем в 1938–1939 годах он работал внештатным литературным консультантом «Пионерской правды».
С 1940 года В. Багрицкий учился и работал в Московской Государственной театральной студии, руководимой А. Арбузовым и В. Плучеком. Им написаны песни для спектакля «Город на заре», затем — вместе с К. Кузнецовым и А. Галичем — пьеса «Дуэль». С первых месяцев войны В. Багрицкий работал в «Литературной газете» и учился в Литературном институте. В октябре 1941 года он, освобожденный по состоянию здоровья от воинской службы (близорукость), был эвакуирован в Чистополь.
В январе 1942 года, лишь после настойчивых просьб, он получил назначение в газету «Отвага» Второй ударной армии Волховского фронта, которая шла с юга на выручку осажденному Ленинграду.
Всеволод Багрицкий погиб 26 февраля 1942 года в деревне Дубовик около Любани, во время массированного налета вражеской авиации, при выполнении боевого задания. Похоронен возле села Сенная Кересть, недалеко от Чудова.
Дорога в жизнь
Почему же этой ночью
Мы идем с тобою рядом?
Звезды в небе — глазом волчьим…
Мы проходим теплым садом.
По степи необозримой,
По дорогам, перепутьям…
Мимо дома, мимо дыма
Узнаю по звездам путь я.
Мимо речки под горою,
Через южный влажный ветер…
Я да ты, да мы с тобою.
Ты да я с тобой на свете.
Мимо пруда, мимо сосен,
По кустам, через кусты,
Мимо лета, через осень,
Через поздние цветы…
Мы идем с тобою рядом…
Как же вышло? Как поймешь?
Я остановлюсь. Присяду.
Ты по-прежнему идешь.
Мимо фабрики далекой,
Мимо птицы на шесте,
Мимо девушки высокой —
Отражения в воде…
1938








Глава 160- Ваншенкин –Константин Яковлевич 1925-2012
 
Родился в семье инженера. Участник Великой Отечественной войны. Окончил в 1953 Литературный институт им. М. Горького. Первый сборник стихов «Песня о часовых» вышел в 1951, за ним последовало ещё несколько поэтических сборников. Стихи Ваншенкина посвящены ровесникам поэта: мальчишке, «уходящему из детства», рядовому солдату, в котором и после войны жива память о ней. Поэзия Ваншенкина проникнута мыслью о преемственности поколений, о долге человека перед своим временем.
Как провожают пароходы
Как провожают пароходы?
Совсем не так, как поезда.
Морские медленные воды -
Не то, что рельсы в два ряда.
Как ни суди, волнений больше,
Ведь ты уже не на земле.
Как ни ряди, разлука дольше,
Когда плывёшь на корабле.

     Вода, вода,
     Кругом вода.
     Вода, вода.
     Шумит вода…

Я вспоминаю всё сначала:
Уже давно убрали трап.
На самом краешке причала
Стоишь ты, голову задрав.
Вода качается и плещет,
И разделяет нас вода,
Но видно вдруг ясней, чем прежде,
Что мы близки, как никогда.

Уходят башенки вокзала,
И удаляется причал.
Как важно всё, что ты сказала,
Всё, что в ответ я прокричал.
Морские медленные воды -
Не то, что рельсы в два ряда.
И провожают пароходы
Совсем не так, как поезда.

Я люблю тебя, Жизнь
Я люблю тебя, Жизнь,
Что само по себе и не ново.
Я люблю тебя, Жизнь,
Я люблю тебя снова и снова.

 Вот уж окна зажглись,
 Я шагаю с работы устало.
 Я люблю тебя, Жизнь,
 И хочу, чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано:
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.

 В звоне каждого дня,
 Как я счастлив, что нет мне покоя! -
 Есть любовь у меня.
 Жизнь, ты знаешь, что это такое…

Как поют соловьи,
Полумрак. Поцелуй на рассвете.
И вершина любви -
Это чудо великое - дети!

 Вновь мы с ними пройдем,
 Детство, юность, вокзалы, причалы.
 Будут внуки потом,
 Всё опять повторится сначала.

Ах, как годы летят!
Мы грустим, седину замечая.
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли, тебя защищая?

 Так ликуй и вершись
 В трубных звуках весеннего гимна!
 Я люблю тебя, Жизнь,
 И надеюсь, что это взаимно!
1956

Глава 161- Заболоцкий Николай Алексеевич 1903-1958
 
Николай Заболоцкий родился 7 мая 1903 года в городе Казань, Республики Татарстан. Мальчик появился на свет в семье агронома. Детские годы прошли в селе Сернур, Кировской области. После окончания реального училища в 1920 году молодой человек поступает в Московский Государственный Университет сразу на два факультета: филологический и медицинский. Литературная жизнь Москвы захватывает поэта и моментально увлекается подражанием то Александру Блоку, то Сергею Есенину.
Через год вынужден переехать в Санкт-Петербург, где перевелся в Российский государственный педагогический университет имени Александра Герцена, который окончил в 1925 году. Во время учебы Заболоцкий сблизился с группой молодых авторов, «обериутов»: «Объединение реального искусства». Всем членам этого объединения свойственны элементы алогизма, абсурда, гротеска, эти моменты не были чисто формальными приемами, а выражали, и своеобразно, конфликтность мироуклада. Участие в этой группе помогает поэту найти свой путь.
Первая книга его стихов, «Столбцы», вышла в 1926 году. Данный сборник имел шумный и даже скандальный успех. Читателей буквально ошеломили поэтика гротеска и косноязычия, нарушения ритма и метра, шокирующие прозаизмы, откровенная нелитературная стилистика. В 1938 году Николая Заболоцкого репрессируют по ложному обвинению и отправляют работать строителем на Дальний Восток, в Алтайский край, Караганду. В эти годы поэт пишет знаменитые произведения: «Метаморфозы», «Лесное озеро», «Утро».
С марта 1944 года после освобождения из лагеря жил в Караганде. Там закончил переложение «Слова о полку Игореве», ставшее лучшим в ряду опытов многих русских поэтов. Это помогло в 1946 году добиться разрешения переехать в Москву. Далее работает над переводами грузинских поэтов. В этот же период посещает Грузию.
В 1950 году выходят стихи Заболоцкого «Некрасивая девочка», «Старая актриса», которые моментально делают его имя широко известным. После XX съезда Коммунистической Партии идеологическая цензура в литературе ослабла, и Николай снова берется за перо. За последние три года жизни пишет большую часть произведений после освобождения, некоторые даже печатаются. В 1957 году выходит его четвертый сборник, а через год появляются произведение «Не позволяй душе лениться».
Также в 1957 году поэт побывал в Италии. Заболоцкий увлекался живописью Филонова, Шагала, Брейгеля. Умение видеть мир глазами художника осталось у поэта на всю жизнь. Через год Заболоцкому вручили Орден Трудового Красного Знамени за выдающиеся заслуги в развитии грузинского искусства и литературы.
Хотя в последние годы жизни Николай Алексеевич получил признание читателей и имел достаточно средств к существованию, здоровье, оставленное в тюрьме и лагерях, мужчине вернуть не удалось. После возвращения домой часто болел.
Николай Алексеевич Заболоцкий скончался 14 октября 1958 года от инфаркта в Москве. Похоронен российский поэт на Новодевичьем кладбище столицы.
Все, что было в душе
Все, что было в душе, все как будто опять потерялось,
И лежал я в траве, и печалью и скукой томим.
И прекрасное тело цветка надо мной поднималось,
И кузнечик, как маленький сторож, стоял перед ним.
И тогда я открыл свою книгу в большом переплете,
Где на первой странице растения виден чертеж.
И черна и мертва, протянулась от книги к природе
То ли правда цветка, то ли в нем заключенная ложь.
И цветок с удивленьем смотрел на свое отраженье
И как будто пытался чужую премудрость понять.
Трепетело в листах непривычное мысли движенье,
То усилие воли, которое не передать.
И кузнечик трубу свою поднял, и природа внезапно проснулась.
И запела печальная тварь славословье уму,
И подобье цветка в старой книги моей шевельнулось
Так, что сердце мое шевельнулось навстречу ему.
Можжевеловый куст
Я увидел во сне можжевеловый куст,
Я услышал вдали металлический хруст,
Аметистовых ягод услышал я звон,
И во сне, в тишине, мне понравился он.
Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
Отогнув невысокие эти стволы,
Я заметил во мраке древесных ветвей
Чуть живое подобье улыбки твоей.
Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
Остывающий лепет изменчивых уст,
Легкий лепет, едва отдающий смолой,
Проколовший меня смертоносной иглой!
В золотых небесах за окошком моим
Облака проплывают одно за другим,
Облетевший мой садик безжизнен и пуст…
Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
Признание
Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная моя женщина!
Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда моя сумасшедшая.
Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.
Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.
Что прибавится — не убавится,
Что не сбудется — позабудется…
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится?
В этой роще березовой…
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, —
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка, —
Встанет утро победы торжественной
На века.





Глава 162 – Самойлов (Кауфман) Давид Самуилович 1920-1970
 
Родился 1 июня в Москве в семье военного врача, который оказал на него большое влияние, много занимался его образованием. Стихи начал писать рано, но поэтом себя долго не считал.
В 1938 окончил с отличием школу и без экзаменов поступил в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории), собираясь специализироваться по французской литературе. В те годы там преподавал весь цвет филологической науки. Тогда же познакомился с Сельвинским, который определил его в поэтический семинар при Гослитиздате, ходил в Литературный институт на семинары Асеева, Луговского. В 1941 окончил ИФЛИ, тогда же публикует свои первые стихи.
Через несколько дней после начала войны уходит добровольцем сначала на оборонные работы на Смоленщине, затем зачислен курсантом Гомельского военно-пехотного училища, где был только два месяца - по тревоге были подняты и отправлены на Волховский фронт. После тяжелого ранения пять месяцев провел в госпиталях, затем снова возвращается на фронт, находится в моторазведроте. Последнее звание - старший сержант.
В конце ноября 1945 с эшелоном демобилизованных вернулся в Москву. Решает жить литературным трудом, то есть перебивается случайными заказами, подрабатывает на радио, пишет песни, литературные композиции.
Только в 1958 выходит первая книга стихов "Ближние страны". С этого времени регулярно появляются его поэтические сборники: "Второй перевал" (1963); "Дни" (1970); "Перебирая наши даты...". Д.Самойлов участвовал в создании нескольких спектаклей в Театре на Таганке, в "Современнике", писал песни для спектаклей и кинофильмов.
В 1970-е вышли сборники "Волна и камень", "Весть"; в 1981 - "Залив".
С 1976 жил в городе Пярну, много переводил с польского, чешского, венгерского и языков народов СССР. Д. Самойлов умер 23 марта 1990 в Москве.


  Давай поедем в город
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали.
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно.
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дым, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега, листопады
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный,
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что, порой, напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
1963 г.
Сороковые
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
1961 г.
Пестель, Поэт и Анна
Там Анна пела с самого утра
И что-то шила или вышивала.
И песня, долетая со двора,
Ему невольно сердце волновала.
А Пестель думал: «Ах, как он рассеян!
Как на иголках! Мог бы хоть присесть!
Но, впрочем, что-то есть в нем, что-то есть.
И молод. И не станет фарисеем».
Он думал: «И, конечно, расцветет
Его талант, при должном направленье,
Когда себе Россия обретет
Свободу и достойное правленье».
— Позвольте мне чубук, я закурю.
— Пожалуйте огня.
— Благодарю.
А Пушкин думал: «Он весьма умен
И крепок духом. Видно, метит в Бруты.
Но времена для брутов слишком круты.
И не из брутов ли Наполеон?»
Шел разговор о равенстве сословий.
— Как всех равнять? Народы так бедны, —
Заметил Пушкин, — что и в наши дни
Для равенства достойных нет условий.
И потому дворянства назначенье —
Хранить народа честь и просвещенье.
— О, да, — ответил Пестель, — если трон
Находится в стране в руках деспота,
Тогда дворянства первая забота
Сменить основы власти и закон.
— Увы, — ответил Пушкин, — тех основ
Не пожалеет разве Пугачев…
— Мужицкий бунт бессмыслен…—
За окном
Не умолкая распевала Анна.
И пахнул двор соседа-молдавана
Бараньей шкурой, хлевом и вином.
День наполнялся нежной синевой,
Как ведра из бездонного колодца.
И голос был высок: вот-вот сорвется.
А Пушкин думал: «Анна! Боже мой!»
— Но, не борясь, мы потакаем злу, —
Заметил Пестель, — бережем тиранство.
— Ах, русское тиранство-дилетантство,
Я бы учил тиранов ремеслу, —
Ответил Пушкин. «Что за резвый ум, —
Подумал Пестель, — столько наблюдений
И мало основательных идей».
— Но тупость рабства сокрушает гений!
— В политике кто гений — тот злодей, —
Ответил Пушкин. Впрочем, разговор
Был славный. Говорили о Ликурге,
И о Солоне, и о Петербурге,
И что Россия рвется на простор.
Об Азии, Кавказе и о Данте,
И о движенье князя Ипсиланти.
Заговорили о любви.
— Она, —
Заметил Пушкин, — с вашей точки зренья
Полезна лишь для граждан умноженья
И, значит, тоже в рамки введена. —
Тут Пестель улыбнулся.
— Я душой
Матерьялист, но протестует разум. —
С улыбкой он казался светлоглазым.
И Пушкин вдруг подумал: «В этом соль!»
Они простились. Пестель уходил
По улице разъезженной и грязной,
И Александр, разнеженный и праздный,
Рассеянно в окно за ним следил.
Шел русский Брут. Глядел вослед ему
Российский гений с грустью без причины.
Деревья, как зеленые кувшины,
Хранили утра хлад и синеву.
Он эту фразу записал в дневник —
О разуме и сердце. Лоб наморщив,
Сказал себе: «Он тоже заговорщик.
И некуда податься, кроме них».
В соседний двор вползла каруца цугом,
Залаял пес. На воздухе упругом
Качались ветки, полные листвой.
Стоял апрель. И жизнь была желанна.
Он вновь услышал — распевает Анна.
И задохнулся:
«Анна! Боже мой!»
1965 г.


Глава 163 – Несмелов (Митропольский ) Арсений Иванович  1889-1945
 
Арсений Иванович Несмелов (Митропольский) родился в 1889 году в Москве, окончил кадетский корпус. Был кадровым офицером сначала царской армии, потом — колчаковской. В начале ноября 1917 года принимал участие в московском восстании юнкеров. Через несколько недель уехал из Москвы на Урал (в г. Курган), позднее – в Омск, где присоединился к войскам А. В. Колчака. Был адъютантом коменданта Омска подполковника Катаева, тогда же получил чин поручика. Отступая вместе с Белой армией, в начале весны 1920 года оказался во Владивостоке, где занялся журналистикой и литературной деятельностью под псевдонимом Несмелов. В 1924 году (после падения ДВР) переправился через Амурский залив и пешком ушёл в Китай. В Харбине вышли сборники: «Кровавый отблеск», «Без России», «Полустанок», «Белая флотилия», в Шанхае в 1936 году – книга военной прозы Несмелова. В Харбине Несмелов сближается с лидером Всероссийской фашистской партии Константином Родзаевским и начинает печататься в журнале «Нация». До 1929 года его публиковали в СССР (газета «Советская Сибирь», журнал «Сибирские огни»). В августе 1945 года он был арестован в Харбине СМЕРШем и отправлен в СССР. В декабре того же года умер от инсульта (или от простуды – по разным источникам) в тюрьме пограничной станции Гродеково.
Моим судьям
Часто снится: я в обширном зале...
Слыша поступь тяжкую свою,
Я пройду, куда мне указали,
Сяду на позорную скамью.
Сяду, встану, - много раз поднимут
Господа в мундирах за столом.
Все они с меня покровы снимут,
Буду я стоять в стыде нагом.
Сколько раз они меня заставят
Жизнь мою трясти-перетряхать.
И уйдут. И одного оставят,
А потом, как червяка, раздавят
Тысячепудовым:  р а с с т р е л я т ь!
Заторопит конвоир:"Не мешкай!"
Кто-нибудь вдогонку крикнет: "Гад!"
С никому не нужною усмешкой
Подниму свой непокорный взгляд.
А потом - томительные ночи
Обступившей, непроломной тьмы.
Что длиннее, но и что короче
Их, рождённых сумраком тюрьмы.
К надписям предшественников - имя
Я прибавлю горькое своё.
Сладостное: "Боже, помяни мя" -
Выскоблит тупое остриё.
Всё земное отжену, оставлю,
Стану сердцем сумрачно-суров,
И, как зверь, почувствовавший травлю,
Вздрогну на залязгавший засов.
И без жалоб, судорог, молений,
Не взглянув на злые ваши лбы,
Я умру, прошедший все ступени,
Все обвалы наших поражений,
Но не убежавший от борьбы!

Глава 164-Дон-Аминадо Аминад Петрович (Шполянский Аминодав Пейсахович)
 1888-1957
   
Начал свою карьеру писателя в журнале «Новый Сатирикон». В 1920 году он покинул Россию и стал невероятно популярным среди читателей в таких странах как Франция, Чехия, Германия и США. Его фельетоны завоевали любовь многих.Знаменитый русский писатель И.А. Бунин говорил о Дон-Аминандо: «Его талант значительно превышает уровень просто талантливого фельетониста. Он — настоящая звезда в мире современной русской литературы, чьё мастерство далеко выходит за рамки простого газетного писательства».
Родившись и проведя детство в Елисаветграде, Дон-Аминандо поступил в юридический факультет Новороссийского университета в Одессе и продолжил обучение в Киеве. После завершения образования, он поселился в Москве, где начал практиковаться как адвокат и одновременно занимался писательством. В 1914 году, будучи солдатом Первой мировой войны, он выпустил свой первый сборник стихов «Песни войны».
После Февральской революции 1917 года, он выразил свои чувства и впечатления в пьесе «Весна Семнадцатого года». Однако, Октябрьская революция была ему не по душе, и вскоре после нее, он покинул Москву. Переехав в Киев, он продолжил свою писательскую деятельность, публикуясь в различных газетах.
В 1920 году Дон-Аминандо эмигрировал в Париж, где его фельетоны стали регулярно появляться на страницах газеты «Последние новости». На протяжении следующих десятилетий он сотрудничал с различными изданиями, включая детский журнал «Зелёная палочка», «Свободная мысль» и «Иллюстрированная Россия».
В Париже он также вступил в масонскую ложу и даже заведовал литературной частью театра в Берлине. Во времена нацистской оккупации Франции он оставался на нелегальном положении. После окончания Второй мировой войны, уже под псевдонимом Д. Аминадо, он выпустил ещё один сборник стихов и свои воспоминания «Поезд на третьем пути».
После его смерти, архив Дон-Аминандо был возвращен на родину.
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далёкую, иную,
Твоё лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?

Была весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.

Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий.
И этот тёмный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.

О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слёз,
Единственным, родным, неповторимым,

Той свежестью набухшего зерна
И пыльною уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.




Глава 165- Маяковский Владимир Владимирович 1893-1930
 
Поэтам никогда и нигде не жилось легко, а в Советской России особенно. Но сегодня судьба самого, казалось бы благополучного из них представляется наиболее трагичной.  «Неумение найти и сказать правду-недостаток ,которого никаким умением говорить неправду не покрыть», - писал Борис Пастернак и этих слов не оспорить.
Сегодня Маяковского лучше не читать, а слушать, чтобы доходили не слова, а гул. Слова у него часто ложные, зато гул настоящий.
Маяковский начинал как еретик. И дело не только в желтой кофте, скандальной эстраде и пощечине общественному вкусу. Уже его ранние стихи были неправдоподобно новы, самобытны по форме, но в них не ощущалось нравственной основы, человеческой стойкости, которые дает как раз не ересь, а вера.
Тягостно читать его письма к Л. Ю. Брик. Никто из русских поэтов не попадал в такое рабство к женщине. Тут не увидишь агитатора, горлана, главаря. Впрочем такового и не было. Был незащищенный поэт без кожи, истерик с неистовою любовью к эстраде, к популярности и с огромным страхом перед жизнью.
Но набат его стиха был прямо-таки державинский, первозданный. Он ставил слова так, как никто до него и в стихах появлялось что-то первобытное, языческое. Маяковский был феноменально талантлив, но полностью реализоваться так и не смог. Пастернак писал: « Мне кажется, Маяковский застрелился из гордости, оттого, что он осудил что-то в себе или около себя, с чем не могло мириться его самолюбие»
Послушайте!
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плево;чки жемчужиной?
И, надрываясь
в метелях полу;денной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
Говорит кому-то:
«Ведь теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?!
1914 г.


А вы смогли бы?
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
1913

Необычайное приключение
...Бывшее в Владимиром Маяковским летом на даче

(Пушкино, Акулова гора, дача Румянцева, 27 верст по Ярославской жел. дор.)

В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла –
на даче было это.
Пригорок Пушкино горбил
Акуловой горою,
а низ горы –
деревней был,
кривился крыш корою.
А за деревнею –
дыра,
и в ту дыру, наверно,
спускалось солнце каждый раз,
медленно и верно.
А завтра
снова
мир залить
вставало солнце ало.
И день за днем
ужасно злить
меня
вот это
стало.
И так однажды разозлясь,
что в страхе все поблекло,
в упор я крикнул солнцу:
«Слазь!
довольно шляться в пекло!»
Я крикнул солнцу:
«Дармоед!
занежен в облака ты,
а тут – не знай ни зим, ни лет,
сиди, рисуй плакаты!»
Я крикнул солнцу:
«Погоди!
послушай, златолобо,
чем так,
без дела заходить,
ко мне
на чай зашло бы!»
Что я наделал!
Я погиб!
Ко мне,
по доброй воле,
само,
раскинув луч-шаги,
шагает солнце в поле.
Хочу испуг не показать –
и ретируюсь задом.
Уже в саду его глаза.
Уже проходит садом.
В окошки,
в двери,
в щель войдя,
валилась солнца масса,
ввалилось;
дух переведя,
заговорило басом:
«Гоню обратно я огни
впервые с сотворенья.
Ты звал меня?
Чаи гони,
гони, поэт, варенье!»
Слеза из глаз у самого –
жара с ума сводила,
но я ему –
на самовар:
«Ну что ж,
садись, светило!»
Черт дернул дерзости мои
орать ему,–
сконфужен,
я сел на уголок скамьи,
боюсь – не вышло б хуже!
Но странная из солнца ясь
струилась,–
и степенность
забыв,
сижу, разговорясь
с светилом постепенно.
Про то,
про это говорю,
что-де заела Роста,
а солнце:
«Ладно,
не горюй,
смотри на вещи просто!
А мне, ты думаешь,
светить
легко?
– Поди, попробуй! –
А вот идешь –
взялось идти,
идешь – и светишь в оба!»
Болтали так до темноты –
до бывшей ночи то есть.
Какая тьма уж тут?
На «ты»
мы с ним, совсем освоясь.
И скоро,
дружбы не тая,
бью по плечу его я.
А солнце тоже:
«Ты да я,
нас, товарищ, двое!
Пойдем, поэт,
взорим,
вспоем
у мира в сером хламе.
Я буду солнце лить свое,
а ты – свое,
стихами».
Стена теней,
ночей тюрьма
под солнц двустволкой пала.
Стихов и света кутерьма –
сияй во что попало!
Устанет то,
и хочет ночь
прилечь,
тупая сонница.
Вдруг – я
во всю светаю мочь –
и снова день трезвонится.
Светить всегда,
светить везде,
до дней последних донца,
светить –
и никаких гвоздей!
Вот лозунг мой –
и солнца!
1920














Глава 166- Багрицкий Эдуард Георгиевич (Дзюбин Эдуард Годелевич) 1895-1934
 
Начал печататься с 1915 г. в одесских альманахах под псевдонимами Некто Вася, Нина Воскресенская, Рабкор Горцев.
В 1918 г. воевал в составе русских войск на Персидском фронте, с 1919 г. — боец-доброволец Особого партизанского отряда имени ВЦИК при Первой конной армии С. М. Будённого. Тогда Багрицкий писал агитационные стихи, воззвания, листовки. После Гражданской войны вернулся в Одессу и сотрудничал в газетах «Облава», «Яблочко», «Перо в бок». В лирических стихах и поэмах этого времени («Птицелов», «Тиль Уленшпигель», «Трактир», «Арбуз» и др.) он воспевал свободолюбивых и мужественных героев.
В 1925 г. старый друг Багрицкого В. П. Катаев вызывает его в Москву, и поэт сразу оказывается своим в московских литературных кругах.
В 1926 г. вышла поэма Багрицкого «Дума про Опанаса» о гражданской войне на Украине. Её тема — судьба крестьянина; написана поэма под влиянием творчества Т. Г. Шевченко. В 1928 г. поэт выпустил сборник стихов «Юго-Запад», в 1932-м — сборник «Победители». Стихи проникнуты пафосом строительства нового мира.
Багрицкий безоговорочно советский поэт, он воспевает революционные ценности, отрицает «мещанство», религию, старый уклад жизни. Но его бунтарство — не заказное, а искреннее. Герой Багрицкого всегда сильная личность; пишет поэт эмоционально, мир в его стихах — конкретно-чувственный, эпитеты сочны и многокрасочны.
В сборник «Последняя ночь» (1932 г.) вошла  поэма «Смерть пионерки», а также поэмы «Последняя ночь» и «Человек предместья». Багрицкий работал и как переводчик — вместе с Николаем Дементьевым он впервые перевёл на русский язык стихи турецкого писателя и поэта Назыма Хикмета. Умер 16 февраля 1934 г. в Москве от туберкулёза.
Жена Лидия в конце 30-х гг. была репрессирована, сын Всеволод погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.




Креолка
Когда наскучат ей лукавые новеллы
И надоест лежать в плетеных гамаках,
Она приходит в порт смотреть, как каравеллы
Плывут из смутных стран на зыбких парусах.
Шуршит широкий плащ из золотистой ткани;
Едва хрустит песок под красным каблучком,
И маленький индус в лазоревом тюрбане
Несет тяжелый шлейф, расшитый серебром.
Она одна идет к заброшенному молу,
Где плещут паруса алжирских бригантин,
Когда в закатный час танцуют фарандолу,
И флейта дребезжит, и стонет тамбурин.
От палуб кораблей так смутно тянет дегтем,
Так тихо шелестят расшитые шелка.
Но ей смешней всего слегка коснуться локтем
Закинувшего сеть мулата-рыбака…
А дома ждут ее хрустальные беседки,
Амур из мрамора, глядящийся в фонтан,
И красный попугай, висящий в медной клетке,
И стая маленьких бесхвостых обезьян.
И звонко дребезжат зеленые цикады
В прозрачных венчиках фарфоровых цветов,
И никнут дальних гор жемчужные громады
В беретах голубых пушистых облаков,
Когда ж проснется ночь над мраморным балконом
И крикнет козодой, крылами трепеща,
Она одна идет к заброшенным колоннам,
Окутанным дождем зеленого плюща…
В аллее голубой, где в серебре тумана
Прозрачен чайных роз тягучий аромат,
Склонившись, ждет ее у синего фонтана
С виолой под плащом смеющийся мулат.
Он будет целовать пугливую креолку,
Когда поют цветы и плачет тишина…
А в облаках, скользя по голубому шелку
Краями острыми едва шуршит луна.
1915 г.
Контрабандисты
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
«Доброе дело! Хорошее дело!»
Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы…
Ай, греческий парус!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!
. . . . . . . . . . . . .
Двенадцатый час —
Осторожное время.
Три пограничника,
Ветер и темень.
Три пограничника,
Шестеро глаз —
Шестеро глаз
Да моторный баркас…
Три пограничника!
Вор на дозоре!
Бросьте баркас
В басурманское море,
Чтобы вода
Под кормой загудела:
«Доброе дело!
Хорошее дело!»
Чтобы по трубам,
В ребра и винт,
Виттовой пляской
Двинул бензин.
Ай, звездная полночь!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!
. . . . . . . . . . . . .
Вот так бы и мне
В налетающей тьме
Усы раздувать,
Развалясь на корме,
Да видеть звезду
Над бугшпритом склоненным,
Да голос ломать
Черноморским жаргоном,
Да слушать сквозь ветер,
Холодный и горький,
Мотора дозорного
Скороговорки!
Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман…
Да ветер почуять,
Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
Что летят по светилам…
И вдруг неожиданно
Встретить во тьме
Усатого грека
На черной корме…
Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
«Ай, Черное море,
Хорошее море.!»
1927 г.
Весна
В аллеях столбов,
По дорогам перронов —
Лягушечья прозелень
Дачных вагонов;
Уже окунувшийся
В масло по локоть
Рычаг начинает
Акать и окать…
И дым оседает
На вохре откоса,
И рельсы бросаются
Под колеса…
Приклеены к стеклам
Влюбленные пары, -
Звенит палисандр
Дачной гитары:
«Ах! Вам не хотится ль
Под ручку пройтиться?..»-
«Мой милый! Конечно,
Хотится! Хотится!..»
А там, над травой,
Над речными узлами
Весна развернула
Зеленое знамя, -
И вот из коряг,
Из камней, из расселин
Пошла в наступленье
Свирепая зелень…
На голом прутье,
Над водой невеселой
Гортань продувают
Ветвей новоселы…
Первым дроздом
Закликают леса,
Первою щукой
Стреляют плеса;
И звезды
Над первобытною тишью
Распороты первой
Летучей мышью…
Мне любы традиции
Жадной игры:
Гнездовья, берлоги,
Метанье икры…
Но я — человек,
Я — не зверь и не птица,
Мне тоже хотится
Под ручку пройтиться;
С площадки нырнуть,
Раздирая пальто,
В набитое звездами
Решето…
Чтоб, волком трубя
У бараньего трупа,
Далекую течку
Ноздрями ощупать;
Иль в черной бочаге,
Где корни вокруг,
Обрызгать молоками
Щучью икру;
Гоняться за рыбой,
Кружиться над птицей,
Сигать кожаном
И бродить за волчицей;
Нырять, подползать
И бросаться в угон, -
Чтоб на сто процентов
Исполнить закон;
Чтоб видеть воочью:
Во славу природы
Раскиданы звери,
Распахнуты воды,
И поезд, крутящийся
В мокрой траве, -
Чудовищный вьюн
С фонарем в голове!..
И поезд от похоти
Воет и злится:
— Хотится! Хотится!
Хотится! Хотится!
1927 г.

Глава 167 –Твардовский Александр Трифунович 1910-1971
 
Родился в деревне Загорье (Смоленская губерния) в семье крестьянина-кузнеца. Учился в сельской школе, затем в Смоленском педагогическом институте, но с третьего курса ушёл и в 1939 окончил Московский институт философии, литературы и истории.
Писать стихи начал рано: в 14 лет отважился послать их в смоленскую газету «Рабочий путь», где тогда работал М. Исаковский, который помог юному поэту напечататься.
В 1936 была издана первая его крупная поэма «Страна Муравия». Она получила широкую известность.
В 1939 был призван в Красную Армию, участвовал в завоевании Западной Белоруссии. С началом войны с Финляндией уже в офицерском звании находился на фронте в качестве военного корреспондента. В годы Великой Отечественной войны работал во фронтовых газетах.
Очень широкую известность получила поэма Твардовского «Василий Теркин» (1941-1945). Это произведение стало главным в творчестве поэта. В 1946 закончил начатую ещё в войну поэму «Дом у дороги». В 1950-1960 была написана поэма «За далью – даль». Наряду со стихами Твардовский писал прозу: в 1947 опубликовал книгу о минувшей войне «Родина и чужбина». В 1950 -1954, 1958 -1970 был главным редактором журнала «Новый мир», мужественно отстаивал право на публикацию каждого талантливого произведения, попадавшего в редакцию. Вскоре после снятия с поста и практически полной смены редакции журнала умер от рака легких.
Василий Теркин: 4. Переправа
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, -
Ни приметы, ни следа.
Ночью, первым из колонны,
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.
Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.
Как плоты, пошли понтоны,
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой.
И плывут бойцы куда-то,
Притаив штыки в тени.
И совсем свои ребята
Сразу — будто не они,
Сразу будто не похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже,
Как-то все тебе дороже
И родней, чем час назад.
Поглядеть — и впрямь — ребята!
Как, по правде, желторот,
Холостой ли он, женатый,
Этот стриженый народ.
Но уже идут ребята,
На войне живут бойцы,
Как когда-нибудь в двадцатом
Их товарищи — отцы.
Тем путем идут суровым,
Что и двести лет назад
Проходил с ружьем кремневым
Русский труженик-солдат.
Мимо их висков вихрастых,
Возле их мальчишьих глаз
Смерть в бою свистела часто
И минет ли в этот раз?
Налегли, гребут, потея,
Управляются с шестом.
А вода ревет правее —
Под подорванным мостом.
Вот уже на середине
Их относит и кружит…
А вода ревет в теснине,
Жухлый лед в куски крошит,
Меж погнутых балок фермы
Бьется в пене и в пыли…
А уж первый взвод, наверно,
Достает шестом земли.
Позади шумит протока,
И кругом — чужая ночь.
И уже он так далеко,
Что ни крикнуть, ни помочь.
И чернеет там зубчатый,
За холодною чертой,
Неподступный, непочатый
Лес над черною водой.
Переправа, переправа!
Берег правый, как стена…
Этой ночи след кровавый
В море вынесла волна.
Было так: из тьмы глубокой,
Огненный взметнув клинок,
Луч прожектора протоку
Пересек наискосок.
И столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят…
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно…
Под огнем неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо, —
Переправа сорвалась.
И покамест неизвестно,
Кто там робкий, кто герой,
Кто там парень расчудесный,
А наверно, был такой.
Переправа, переправа…
Темень, холод. Ночь как год.
Но вцепился в берег правый,
Там остался первый взвод.
И о нем молчат ребята
В боевом родном кругу,
Словно чем-то виноваты,
Кто на левом берегу.
Не видать конца ночлегу.
За ночь грудою взялась
Пополам со льдом и снегом
Перемешанная грязь.
И усталая с похода,
Что б там ни было, — жива,
Дремлет, скорчившись, пехота,
Сунув руки в рукава.
Дремлет, скорчившись, пехота,
И в лесу, в ночи глухой
Сапогами пахнет, потом,
Мерзлой хвоей и махрой.
Чутко дышит берег этот
Вместе с теми, что на том
Под обрывом ждут рассвета,
Греют землю животом, -
Ждут рассвета, ждут подмоги,
Духом падать не хотят.
Ночь проходит, нет дороги
Ни вперед и ни назад…
А быть может, там с полночи
Порошит снежок им в очи,
И уже давно
Он не тает в их глазницах
И пыльцой лежит на лицах —
Мертвым все равно.
Стужи, холода не слышат,
Смерть за смертью не страшна,
Хоть еще паек им пишет
Первой роты старшина.
Старшина паек им пишет,
А по почте полевой
Не быстрей идут, не тише
Письма старые домой,
Что еще ребята сами
На привале при огне
Где-нибудь в лесу писали
Друг у друга на спине…
Из Рязани, из Казани,
Из Сибири, из Москвы —
Спят бойцы.
Свое сказали
И уже навек правы.
И тверда, как камень, груда,
Где застыли их следы…
Может — так, а может — чудо?
Хоть бы знак какой оттуда,
И беда б за полбеды.
Долги ночи, жестки зори
В ноябре — к зиме седой.
Два бойца сидят в дозоре
Над холодною водой.
То ли снится, то ли мнится,
Показалось что невесть,
То ли иней на ресницах,
То ли вправду что-то есть?
Видят — маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?
— Нет, не чурка и не бочка —
Просто глазу маята.
— Не пловец ли одиночка?
— Шутишь, брат. Вода не та!
Да, вода… Помыслить страшно.
Даже рыбам холодна.
— Не из наших ли вчерашних
Поднялся какой со дна?..
Оба разом присмирели.
И сказал один боец:
— Нет, он выплыл бы в шинели,
С полной выкладкой, мертвец.
Оба здорово продрогли,
Как бы ни было, — впервой.
Подошел сержант с биноклем.
Присмотрелся: нет, живой.
— Нет, живой. Без гимнастерки.
— А не фриц? Не к нам ли в тыл?
— Нет. А может, это Теркин? —
Кто-то робко пошутил.
— Стой, ребята, не соваться,
Толку нет спускать понтон.
— Разрешите попытаться?
— Что пытаться!
— Братцы, — он!
И, у заберегов корку
Ледяную обломав,
Он как он, Василий Теркин,
Встал живой, — добрался вплавь.
Гладкий, голый, как из бани,
Встал, шатаясь тяжело.
Ни зубами, ни губами
Не работает — свело.
Подхватили, обвязали,
Дали валенки с ноги.
Пригрозили, приказали —
Можешь, нет ли, а беги.
Под горой, в штабной избушке,
Парня тотчас на кровать
Положили для просушки,
Стали спиртом растирать.
Растирали, растирали…
Вдруг он молвит, как во сне:
— Доктор, доктор, а нельзя ли
Изнутри погреться мне,
Чтоб не все на кожу тратить?
Дали стопку — начал жить,
Приподнялся на кровати:
— Разрешите доложить.
Взвод на правом берегу
Жив-здоров назло врагу!
Лейтенант всего лишь просит
Огоньку туда подбросить.
А уж следом за огнем
Встанем, ноги разомнем.
Что там есть, перекалечим,
Переправу обеспечим…
Доложил по форме, словно
Тотчас плыть ему назад.
— Молодец! — сказал полковник.—
Молодец! Спасибо, брат.
И с улыбкою неробкой
Говорит тогда боец:
— А еще нельзя ли стопку,
Потому как молодец?
Посмотрел полковник строго,
Покосился на бойца.
— Молодец, а будет много —
Сразу две.
— Так два ж конца…
Переправа, переправа!
Пушки бьют в кромешной мгле.
Бой идет святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.

Глава 168- Мандельштам  Осип Эмильевич 1891-1938
 
Из петербургской еврейской купеческой семьи. Учился в Тенишевском училище, увлекался эсеровским движением (воспоминания «Шум времени»,1925). В 1907-08 слушал лекции в Париже, в 1909-10 в Гейдельберге, в 1911-17 изучал в Петербургском университете романскую филологию (курса не закончил).
Первые стихотворные опыты в народническом стиле относятся к 1906, систематическая работа над поэзией началась с 1908, первая публикация — 1910. Мандельштам примыкает к символизму (посещает В. И. Иванова, посылает ему свои стихи). Его программа — сочетать «суровость Тютчева с ребячеством Верлена», высокость с детской непосредственностью. Сквозная тема стихов — хрупкость здешнего мира и человека перед лицом непонятной вечности и судьбы («Неужели я настоящий / И действительно смерть придет?..»); интонация — удивленной простоты; форма — короткие стихотворения с очень конкретными образами (пейзажи, стихотворные натюрморты). Поэт ищет выхода в религии (особенно напряженно в 1910), посещает заседания Религиозно-философского общества, но в стихах его религиозные мотивы целомудренно-сдержанны («Неумолимые слова...» — о Христе, который не назван). В 1911 принимает крещение по методистскому обряду. Из стихов этих лет Мандельштам включил в свои книги менее трети.
В 1911 Мандельштам сближается с Н. С. Гумилевым и А. А. Ахматовой, в 1913 его стихи Notre Dame, «Айя-София» печатаются в программной подборке акмеистов (см. Акмеизм). Программа акмеизма для него — конкретность, «посюсторонность», «сообщничество сущих в заговоре против пустоты и небытия», преодоление хрупкости человека и косности мироздания через творчество («из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам»): поэт уподобляется зодчему, первая книга Мандельштама называется «Камень» (1913, 2-е изд.— 1916). Так же «зодчески» должно строиться и общество (стихи о всеединящем Риме, статьи «Петр Чаадаев», «Скрябин и христианство»). Стихи его приобретают высокую торжественность интонаций, насыщаются классическими мотивами («Петербургские строфы», «Бах», «Я не увижу знаменитой «Федры»); в сочетании с бытовыми и книжными темами это порой дает остраненно-причудливые рисунки («Кинематограф», «Домби и сын»). К нему приходит известность в литературных кружках, он свой человек в петербургской богеме, задорный, ребячливый и самозабвенно-торжественный над стихами.
Первую мировую войну Мандельштам сначала приветствует, потом развенчивает («Зверинец»); отношение к октябрю 1917 как к катастрофе («Кассандре», «Когда октябрьский нам готовил временщик...») сменяется надеждой на то, что новое «жестоковыйное» государство может быть гуманизовано хранителями старой культуры, которые вдохнут в его нищету домашнее, «эллинское» (а не римское!) тепло человеческого слова. Об этом — его лирические статьи «Слово и культура», «О природе слова», «Гуманизм и современность», «Пшеница человеческая» и др. (1921-22). В 1919-20 (и позднее, в 1921-22) он уезжает из голодного Петербурга на юг (Украина, Крым, Кавказ: воспоминания «Феодосия», 1925), но от эмиграции отказывается; в 1922 поселяется в Москве с молодой женой Н. Я. Хазиной (Н. Я. Мандельштам), которая станет его опорой на всю жизнь, а после гибели героически спасет его наследие. Стихи 1916-21 гг. (сборник Tristia, 1922, «Вторая книга», 1923) написаны в новой манере, значения слов становятся расплывчаты, иррациональны: «живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья,... милое тело». Слова соединяются в фразы только звуками и семантической эмоцией («Россия, Лета, Лорелея»), связь между фразами теряется из-за пропусков ассоциативных звеньев. В тематике появляются «черное солнце» любви, смерти, исторической катастрофы, «ночное солнце» сохраняемой и возрождаемой культуры, круговорот времен, а в центре его — «святые острова» Эллады («На розвальнях...», «Сестры — тяжесть и нежность...», «Золотистого меда струя...», «В Петербурге мы сойдемся снова...» и др.). К 1923 надежды на гуманизацию нового общества иссякают, Мандельштам чувствует себя отзвуком старого века в пустоте нового («Нашедший подкову», «1 января 1924») и после 1925 на пять лет перестает писать стихи; только в 1928 выходят итоговый сборник «Стихотворения» и прозаическая повесть «Египетская марка» (тем же отрывисто-ассоциативным стилем) о судьбе маленького человека в провале двух эпох.
С 1924 Мандельштам живет в Ленинграде, с 1928 в Москве, бездомно и безбытно, зарабатывая изнурительными переводами: «чувствую себя должником революции, но приношу ей дары, в которых она не нуждается». Он принимает идеалы революции, но отвергает власть, которая их фальсифицирует. В 1930 он пишет «Четвертую прозу», жесточайшее обличение нового режима, а в 1933 — стихотворную инвективу («эпиграмму») против Сталина («Мы живем, под собою не чуя страны...»). Этот разрыв с официальной идеологией дает ему силу вернуться к творчеству (за редкими исключениями, «в стол», не для печати): его стихи — о чести и совести, завещанных революционными «разночинцами», о новой человеческой культуре, которая должна рождаться из земной природы, как биологическое или геологическое явление («Сохрани мою речь...», «За гремучую доблесть грядущих веков...», «Армения», очерки «Путешествие в Армению»). Ассоциативный стиль его стихов становится все более резким, порывистым, темным; теоретическая мотивировка его — в эссе «Разговор о Данте» (1933).
В мае 1934 Мандельштам арестован (за «эпиграмму» и другие стихи), сослан в Чердынь на Северном Урале, после приступа душевной болезни и попытки самоубийства переведен в Воронеж. Там он отбывает ссылку до мая 1937, живет почти нищенски, сперва на мелкие заработки, потом на скудную помощь друзей. Мандельштам ждал расстрела: неожиданная мягкость приговора вызвала в нем душевное смятение, вылившееся в ряд стихов с открытым приятием советской действительности и с готовностью на жертвенную смерть («Стансы» 1935 и 1937, так называемая «ода» Сталину 1937 и др.); впрочем, многие исследователи видят в них лишь самопринуждение или «эзопов язык». Центральное произведение воронежских лет — «Стихи о неизвестном солдате», самое темное из сочинений Мандельштама, с апокалиптической картиной революционной (?) войны за выживание человечества и его мирового разума. Мандельштам то надеялся, что «ода» спасет его, то говорил, что «это была болезнь», и хотел ее уничтожить. После Воронежа он живет год в окрестностях Москвы, «как в страшном сне» (А. Ахматова). В мае 1938 его арестовывают вторично — «за контрреволюционную деятельность» — и направляют на Колыму. Он умер в пересыльном лагере, в состоянии, близком к сумасшествию, по официальному заключению — от паралича сердца. Имя его оставалось в СССР под запретом около 20 лет.
***
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни — шерри-бренди,—
Ангел мой.
Там, где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну, а мне — соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли —
Все равно;
Ангел Мэри, пей коктейли,
Дуй вино.
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни — шерри-бренди,—
Ангел мой.

Отравлен хлеб, и воздух выпит…
Отравлен хлеб, и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет,
Не мог сильнее тосковать!
Под звездным небом бедуины,
Закрыв глаза и на коне,
Слагают вольные былины
О смутно пережитом дне.
Немного нужно для наитий:
Кто потерял в песке колчан,
Кто выменял коня — событий
Рассеивается туман.
И, если подлинно поется
И полной грудью, наконец,
Все исчезает — остается
Пространство, звезды и певец!
1913 г.

   * * *
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» – сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.

Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди!
Впереди густой туман клубится,
И пустая клетка позади...
(1912)

Жил Александр Герцович…
Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант, —
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич, —
Чего там? Все равно!
Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит:
Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
Там хоть вороньей шубою
На вешалке висеть…
Все, Александр Герцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Скерцевич.
Чего там! Все равно!
1931 г.

Мы живем, под собою не чуя страны…
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ —
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
1933 г.
Ленинград
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
1930 г.


Глава 169- Рождественский Всеволод Александрович 1895-1977
 
В 1914 поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета; с 3-го курса был мобилизован в армию; участник гражданской войны. Первые стихи опубликовал в журнале «Ученик» в 1910; первый сборник стихов - «Гимназические годы» (1914). Сборники стихов Рождественского «Лето» и «Золотое веретено» (оба 1921) находились в русле влияния акмеистской поэзии. В следующем сборнике стихов «Большая Медведица» (1926) содержатся отклики на революционную действительность, звучат воспоминания о гражданской войне, намечается переход от «вещной конкретности» к конкретности исторической. Пафос революционного преобразования страны выражен в сборнике «Гранитный сад» (1929), хотя на некоторых стихах лежит налёт обобщённой декларативности. В сборнике «Земное сердце» (1933) нашла отражение тема гигантских строек пятилетки. Сборник «Окно в сад» (1939) посвящён в основном исторической тематике, в нём воссозданы портреты выдающихся деятелей русской культуры. Во время Великой Отечественной войны Рождественский - на Волховском и Карельском фронтах, корреспондент военных газет; пишет массовые песни, издаёт сбоники стихов «Голос Родины» (1943), «Ладога» (1945), «Родные дороги» (1947). Послевоенная лирика посвящена возрождению Ленинграда, его прошлому, его строителям-современникам, красоте северной природы. В лирике Рождественского ощутимо влияние русской классической традиции.
Привлечённый А. Блоком в издательство «Всемирная литература», Рождественский с 1918 занимается переводами и редактированием классиков мировой поэзии. Переводит также с языков народов СССР. Опубликовал мемуарную книгу «Страницы жизни» (1962). Автор оперных либретто «Помпадуры» (в соавторстве с А. И. Ивановским, музыка А. Ф. Пащенко) по М. Е. Салтыкову-Щедрину; «Декабристы» (музыка Ю. А. Шапорина); «Бесприданница» (музыка Д. Г. Френкеля) по пьесе А. Н. Островского; «Заря над Двиной» (музыка Ю. С. Мейтуса) по роману Н. Никитина «Северная Аврора».
Дон-Кихот
«Добрый Санчо, нет тебя на свете,
Да и я давно уж только тень,
Только книга с полки в кабинете,
Вымысел ламанчских деревень. В кирпичах лежат мои палаты,
Заросли кустами бузины,
На чердак заброшен шлем помятый,
Сломан меч и книги сожжены. Виноградников засохли корни,
Герб мой — посмеяние вельмож,
Россинант — добыча живодерни:
Косточек — и тех не соберешь. Все же, Санчо, наши беды, муки
Не прошли, не сгинули во тьме, —
Ведь о нас мечтатель однорукий
День и ночь писал в своей тюрьме. Знал он, что мы станем достояньем
Всех, в ком живы честные сердца,
Обошедшим целый мир преданьем,
Сказкой, не имеющей конца. Нас уж нет. Но есть еще на свете
Мельницы, разбойники и львы,
Деспоты, расставившие сети,
Бредни сарацинской головы. Есть леса насилья и обмана,
Чащи ядовитого репья…
Жаль, что я сражен был слишком рано
И в бою не доломал копья! Все ж мы, Санчо, жили не напрасно,
Совершали подвиги не зря.
Над землей, сто тысяч лет несчастной,
Свежая прорежется заря. Пусть гиены воют, злятся кобры, —
Сгинет нечисть, новый день придет!
Это говорит Алонзо Добрый,
Спутник твой, безумец Дон-Кихот».



Глава 170- Шкапская (Андреевская) Мария Михайловна 1891-1952
 
Петербурженка в четвертом поколении, она выросла в условиях, которые ужаснули бы даже бедствующих персонажей Достоевского. Семья мелкого чиновника Михаила Петровича Андреевского (Шкапской Мария Михайловна стала по мужу) не только жила рядом со свалкой городского мусора, но и кормилась с нее. Дети – их было пятеро – тащили со свалки тряпки для продажи старьевщикам и щепки для обогрева. Старшей, Марии, было 11 лет, когда к параличу матери добавилось сумасшествие отца, и девочке пришлось тащить на себе семью из семи человек. В автобиографии Шкапская рассказала об этом: «Ходила по стиркам, мыла полы, писала на почте прошения и письма, выступала статисткой по рублю за выход в украинской труппе… Кончить гимназию удалось почти чудом, вырывая зубами плату за полугодие». В 1910 году вышла замуж за сокурсника Глеба Орестовича Шкапского /1891 – 1962/ После гимназии она еще поучилась два года медицине: заниматься филологией ей было стыдно, когда люди остаются без врачебной помощи. Отец ее мужа О.А. Шкапский возглавлял промышленно-научную экспедицию по изучению Псково-Чудского водоема. М. Шкапская, чтобы подработать, принимала участие в этой экспедиции. На Псковщине записывала частушки и песни, слова рыбацкого обихода. Из первой же поездки привезла двести слов, не вошедших в словарь Даля. После Ленского расстрела вышла на демонстрацию к Казанскому собору, была арестована и две недели просидела в тюрьме. Через год – второй арест, два месяца тюрьмы и распоряжение о высылке в Олонецкую губернию. Однако по ходатайству московского филантропа Шахова высылка на Север была заменена для Шкапской и ее мужа высылкой на Запад. В Тулузе она закончила литературный факультет университета. В Париже прослушала годичный курс китайского языка. В 1916 году вернулась домой. В 20-м году Шкапская написала такие стихи: «Не читай листков пожелтелых. Твердо помни о них одно: Это только бумажное тело, А душа умерла давно». Но именно благодаря этим пожелтелым листкам, исцарапанным прыгающим, но по-школьному крупным почерком, душа ее сохранилась во всей противоречивости увлечения библейскими преданиями и одновременно образом романтической террористки Геси Гельфман, которую только беременность спасла от виселицы за участие в убийстве Александра Второго. Тогда терроризм казался своего рода интеллектуальным протестом .
Кто бы еще из женщин решился с гордой посвященностью выговорить: «Земные правила просты и строги: рожай, потом умри!» Такой могла быть древняя подпись под наскальной живописью! Все пять поэтических сборников Шкапской вышли в кратком промежутке – с 1921-го по 1925 год. Такой издательской интенсивности могли бы позавидовать и Ахматова, которая была на два года старше, и Цветаева, которая была на год моложе. Разумеется, писать стихи Шкапская начала задолго до первых публикаций – еще в детстве, печатными буквами. В периодике появилась впервые в 1910 году со стихотворением на смерть Льва Толстого. Еще до выхода книги стихов «Mater Dolorosa» (1921), прочитав ее в черновике, комиссия под председательством Блока приняла Шкапскую в Союз поэтов. Ее прочили в компанию первых поэтов-женщин XX  века. Но в 1925 году в возрасте 34 лет посреди многообещающего творческого разгона Шкапская неожиданно стихи писать бросила, ушла – в самую официозную советскую журналистику: в центральную «Правду», в ленинградскую «Красную газету» Сказалось неизлечимое, недовоплощенное народничество русской интеллигентки, еще в гимназии начавшей посещать социалистические кружки. Хотелось быть именно «полезной» народу, а не только «любезной» ему, как высказался Пушкин. «…а со стихами все покончила - это всегда как в воду падает - без ответа, без отклика»- из письма задушевной подруге. Похоронена поэтесса на Введенском кладбище.
* * *
Было тело мое без входа,
и палил его черный дым.
Черный враг человечьего рода
наклонялся хищно над ним.
И ему, позабыв гордыню,
отдала я кровь до конца
за одну надежду о сыне
с дорогими чертами лица.
Как много женщин ты ласкал...
Как много женщин ты ласкал
и скольким ты был близок, милый.
Но нес тебя девятый вал
ко мне с неудержимой силой.
В угаре пламенных страстей,
как много ты им отдал тела.
Но матерью своих детей
Ты ни одной из них не сделал.
Какой святой тебя хранил?
Какое совершилось чудо?
Единой капли не пролил
ты из священного сосуда.
В последней ласке не устал
и до конца себя не отдал.
Ты знал? О, ты наверно знал,
что жду тебя все эти годы.
Что вся твоя и вся в огне,
полна тобой, как медом чаша.
Пришел, вкусил и весь во мне,
и вот дитя — мое, и наше.
Полна рука моя теперь,
мой вечер тих и ночь покойна.
Господь, до дна меня измерь, —
я зваться матерью достойна.
 «Ты» и «Вы»
Я остро не люблю сближающего “ты” –
Оно как комната, в которой всё знакомо.
Как нераскрытые, как ждущие цветы –
Почтительного “Вы” мне сладостна истома.
За этим строгим “Вы” всегда тонка печаль,
Но неисчерпана бездонная возможность,
За ним скрывается в печальную вуаль
Касаний ласковых пьянительная сложность.
Почтительное “Вы” кладу, как талисман,
У входа строгого души моей чертога. –
Кому не сладостен его живой обман –
Не перейдёт заветного порога.


Глава 171- Цветаева Марина Ивановна 1892-1941
 
Родилась Марина Цветаева в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Ее отец был профессором университета, мать – пианисткой. Стоит кратко заметить, что биография Цветаевой пополнилась первыми стихами ещё в возрасте шести лет.
Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии, затем обучалась в пансионах Швейцарии, Германии, Франции.
После смерти матери Марина и ее брат и две сестры воспитывались отцом, который старался дать детям хорошее образование.
Первый сборник стихотворений Цветаевой был опубликован в 1910 году («Вечерний альбом»). Уже тогда на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые — Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв. Их творчество и произведения Николая Некрасова значительно повлияли на раннее творчество Цветаевой. В 1912 году она выпустила второй сборник стихов – «Волшебный фонарь». В эти два сборника Цветаевой вошли также стихотворения для детей: «Так», «В классе», «В субботу». В 1913 году выходит третий сборник поэтессы под названием «Из двух книг». Во время Гражданской войны (1917–1922 гг.) для Цветаевой стихи являются средством выразить сочувствие. Кроме поэзии она занимается написанием пьес.
В 1912 году выходит замуж за Сергея Эфрона, у них появляется дочь Ариадна. Вторая дочь Ирина умерла в возрасте трех лет. В 1925 году родился сын Георгий.
В 1922 году Цветаева переезжает в Берлин, затем в Чехию и в Париж. Творчество Цветаевой тех лет включает произведения «Поэма горы», «Поэма конца», «Поэма воздуха».Стихи Цветаевой 1922–1925 годов были опубликованы в сборнике «После России» (1928 г.). Однако стихотворения не принесли ей популярности за границей. Именно в период эмиграции в биографии Марины Цветаевой большое признание получила проза. Цветаева пишет серию произведений, посвященную известным и значимым для неё людям:
в 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому»;
в 1933 г. – «Живое о живом», воспоминания о Максимилиане Волошине;
в 1934 г. – «Пленный дух» в память об Андрее Белом;
в 1936 г. – «Нездешний вечер» о Михаиле Кузмине;
в 1937 г. – «Мой Пушкин», посвященное А. С. Пушкину.
Прожив 1930-е годы в бедности, в 1939 Цветаева возвращается в СССР. Её дочь и мужа арестовывают. Сергея расстреляют в 1941 году, а дочь через 15 лет реабилитируют. В этот период своей жизни Цветаева почти не пишет стихов, а лишь занимается переводами. 31 августа 1941 года Цветаева покончила с собой. Похоронена в городе Елабуга на Петропавловском кладбище.
Вот опять окно…
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему — покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
1916 г.
Мне нравится, что Вы больны не мной…
Мне нравится, что Вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не Вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
Мне нравится, что можно быть смешной —
Распущенной — и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
Мне нравится еще, что Вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не Вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
Спасибо Вам и сердцем и рукой
За то, что Вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
За наши не-гулянья под луной,
За солнце не у нас над головами,
За то, что Вы больны — увы! — не мной,
За то, что я больна — увы! — не Вами.
1915 г.
Под лаской плюшевого пледа…
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? — Чья победа? —
Кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? — Кто — добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце — Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
И все-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
1914 г.
Вчера ещё в глаза глядел
Вчера ещё в глаза глядел,
А нынче — всё косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Всё жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О, вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал — колесовать:
Другую целовать», — ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил — в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе — я сделала?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Самo — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое…
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, — что тебе я сделала!
Попытка ревности
Как живется вам с другою, —
Проще ведь? — Удар весла! —
Линией береговою
Скоро ль память отошла
Обо мне, плавучем острове
(По небу — не по водам)!
Души, души! — быть вам сестрами,
Не любовницами — вам!
Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед),
Как живется вам — хлопочется —
Ежится? Встается — как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?
«Судорог да перебоев —
Хватит! Дом себе найму».
Как живется вам с любою —
Избранному моему!
Свойственнее и съедобнее —
Снедь? Приестся — не пеняй…
Как живется вам с подобием —
Вам, поправшему Синай!
Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром — люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не охлестывает лба?
Как живется вам — здоровится —
Можется? Поется — как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк — крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог — и начисто разбит!)
Как живется вам с сто-тысячной —
Вам, познавшему Лилит!
Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых
Чувств?..
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин —
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?
1924 г.
Тоска по родине!..
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где — совершенно одинокой
Быть, по каким камням домой
Брести с кошелкою базарной
В дом, и не знающий, что — мой,
Как госпиталь или казарма.
Мне все равно, каких среди
Лиц ощетиниваться пленным
Львом, из какой людской среды
Быть вытесненной — непременно —
В себя, в единоличье чувств.
Камчатским медведем без льдины
Где не ужиться (и не тщусь!),
Где унижаться — мне едино.
Не обольщусь и языком
Родным, его призывом млечным.
Мне безразлично, на каком
Непонимаемой быть встречным!
(Читателем, газетных тонн
Глотателем, доильцем сплетен…)
Двадцатого столетья — он,
А я — до всякого столетья!
Остолбеневши, как бревно,
Оставшееся от аллеи,
Мне все — равны, мне всё — равно;
И, может быть, всего равнее —
Роднее бывшее — всего.
Все признаки с меня, все меты,
Все даты — как рукой сняло:
Душа, родившаяся — где-то.
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей — поперек!
Родимого пятна не сыщет!
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё — равно, и всё — едино.
Но если по дороге — куст
Встает, особенно — рябина…
1934 г.

Глава 172- Ахматова( Горенко ) Анна Андреевна 1889-1966
 
Родилась 23 июня (11 июня по старому стилю) 1889 года в селении Большой Фонтан под Одессой в семье отставного инженер-механика флота Андрея Горенко. Со стороны матери Инны Стоговой Анна состояла в отдаленном родстве с Анной Буниной — русской поэтессой. Своим предком по материнской линии Ахматова считала легендарного ордынского хана Ахмата, от имени которого и образовала впоследствии свой псевдоним.
Детство и юность провела в Павловске, Царском Селе, Евпатории и Киеве. В мае 1907 года окончила киевскую Фундуклеевскую гимназию. С 1908 года по 1909 год училась на юридическом факультете Киевских высших женских курсов.
В 1910 году Анна вышла замуж за поэта Николая Гумилева (1886-1921), в 1912 году у нее родился сын Лев Гумилев (1912-1992), ставший впоследствии известным историком и этнографом.
Первые известные стихи Ахматовой относятся к 1904 году, с 1911 года она начала регулярно печататься в московских и петербургских изданиях. В 1911 году вошла в творческую группировку "Цех поэтов", из которой весной 1912 года выделилась группа акмеистов, проповедующих возврат к естественности материального мира, к первозданным чувствам. В 1912 году вышел ее первый сборник "Вечер", стихи которого послужили одной из основ для создания теории акмеизма. Одно из наиболее запоминающихся стихотворений сборника — "Сероглазый король" (1910). Разлука с любимым, счастье "любовной пытки", скоротечность светлых минут — основная тематика последующих сборников поэтессы — "Четки" (1914) и "Белая стая" (1917).
Февральскую революцию 1917 года Ахматова восприняла как великое потрясение, Октябрьскую революцию — как кровавую смуту и гибель культуры.
В августе 1918 года был официально оформлен развод поэтессы с Гумилевым, в декабре она вышла замуж за востоковеда, поэта и переводчика Владимира Шилейко (1891-1930). В 1920 году Ахматова стала членом петроградского отделения Всероссийского союза поэтов, с 1921 года работала переводчицей в издательстве "Всемирная литература".
В конце 1921 года, когда были разрешены частные издательства, в "Алконосте" и "Петрополисе" вышли три книги Ахматовой: сборники "Подорожник" и "Anno Domini MCMXXI", поэма "У самого моря". В 1923 году пять книг стихотворений были изданы в виде трехтомника. В 1924 году в первом номере журнала "Русский современник" были опубликованы стихотворения Ахматовой "И праведник шел за посланником Бога…" и "И месяц, скучая в облачной мгле…", послужившие одной из причин закрытия журнала. Книги поэтессы были изъяты из массовых библиотек, ее стихотворения почти перестали печатать. Не были изданы сборники стихов, подготовленные Ахматовой в 1924-1926 годах и в середине 1930-х годов.
В 1929 году Ахматова вышла из Всероссийского союза писателей в знак протеста против травли писателей Евгения Замятина и Бориса Пильняка. В 1934 году не вступила в образованный Союз писателей СССР и оказалась за пределами официальной советской литературы. В 1924-1939 годах, когда ее стихи не печатали, Ахматова добывала средства к существованию продажей личного архива и переводами, занималась исследованием творчества Александра Пушкина. В 1933 году в ее переводе вышли "Письма" художника Питера Пауля Рубенса, ее имя значится в числе участников издания "Рукописи А. С. Пушкина" (1939).
В 1935 году были арестованы Лев Гумилев и третий муж Ахматовой — историк искусства, художественный критик Николай Пунин (1888-1953), освобожденные вскоре после ходатайства поэтессы к Иосифу Сталину. В 1938 году Лев Гумилев вновь был арестован, а в 1939 году в ленинградском НКВД было заведено "Дело оперативной разработки на Анну Ахматову", где политическая позиция поэтессы характеризовалась как "скрытый троцкизм и враждебные антисоветские настроения". В конце 1930-х годов Ахматова, опасаясь слежки и обысков, стихи не записывала и вела замкнутый образ жизни. В это же время создавалась поэма "Реквием", ставшая памятником жертвам сталинских репрессий и опубликованная лишь в 1988 году. К концу 1939 года отношение государственной власти к Ахматовой изменилось — ей предложили подготовить к публикации книги для двух издательств. В январе 1940 года поэтессу приняли в Союз писателей, в том же году журналы "Ленинград", "Звезда" и "Литературный современник" напечатали ее стихи, в издательстве "Советский писатель" вышел сборник ее стихотворений "Из шести книг", выдвинутый на Сталинскую премию. В сентябре 1940 года книга была осуждена специальным постановлением ЦК ВКП(б) на основании докладной записки управляющего делами ЦК об отсутствии в книге связи с советской действительностью и проповеди в ней религии. В дальнейшем все книги Ахматовой, публиковавшиеся в СССР, выходили с цензурными изъятиями и исправлениями, связанными с религиозными темами и образами.
В годы Великой Отечественной войны Ахматова была эвакуирована из блокадного Ленинграда в Москву, в 1941-1944 годах вместе с семьей Лидии Чуковской жила в эвакуации в Ташкенте, где написала много патриотических стихов — "Мужество", "Вражье знамя…", "Клятва" и др. В 1943 году в Ташкенте вышла книга Ахматовой "Избранное: Стихи". Стихи поэтессы печатались в журналах "Знамя", "Звезда", "Ленинград", "Красноармеец". В августе 1946 года было принято постановление ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград", направленное против Анны Ахматовой. Ее обвиняли в том, что поэзия, "пропитанная духом пессимизма и упадничества", "буржуазно-аристократическим эстетством" и декадентством, вредит делу воспитания молодежи и не может быть терпима в советской литературе. Произведения Ахматовой перестали печатать, тиражи ее книг "Стихотворения (1909-1945)" и "Избранные стихи" были уничтожены.
В 1949 году были вновь арестованы Лев Гумилев и Пунин, с которым Ахматова рассталась перед войной. Чтобы смягчить участь близких, поэтесса в 1949-1952 годах написала несколько стихотворений, прославляющих Сталина и Советское государство. Сын вышел на свободу в 1956 году, а Пунин умер в лагере.
С начала 1950-х годов она работала над переводами стихов Рабиндраната Тагора, Косты Хетагурова, Яна Райниса и других поэтов. После смерти Сталина стихотворения Ахматовой стали появляться в печати. В 1958 году и в 1961 году вышли ее книги стихов, в 1965 году — сборник "Бег времени". За пределами СССР были изданы поэма "Реквием" (1963), "Сочинения" в трех томах (1965). Итоговым произведением поэтессы стала "Поэма без героя", опубликованная в 1989 году.
В августе 1962 года Нобелевский Комитет выдвинул Анну Ахматову на Нобелевскую премию. В 1964 году поэтесса была удостоена итальянской премии "Этна-Таормина", в 1965 году — степени доктора Оксфордского университета. Ахматова также была награждена медалью "За оборону Ленинграда" (1943).
5 марта 1966 года Анна Ахматова скончалась в подмосковном санатории в Домодедове Московской области. Ее тело было отправлено в Ленинград (Санкт-Петербург), где 10 марта в Никольском Морском соборе после панихиды было совершено отпевание. Похоронена в поселке Комарово под Санкт-Петербургом.
Сжала руки под темной вуалью…
Сжала руки под темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
— Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
1911 г.
Сероглазый король
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
1910 г.
Я научилась просто, мудро жить…
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
1912 г.


Есть в близости людей заветная черта…
Н.В.Н.
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие — поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
1915 г.
Двадцать первое. Ночь. Понедельник…
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор всё как будто больна.
1917 г.
Не с теми я, кто бросил землю…
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.
И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Но в мире нет людей бесслезней,
Надменнее и проще нас.
1922 г.
 Реквием /Эпилог
1
Узнала я, как опада;ют лица,
Как из-под век выглядывает страх,
Как кли;нописи жёсткие страницы
Страдание выводит на щеках,
Как локоны из пепельных и чёрных
Серебряными делаются вдруг,

Улыбка вянет на губах покорных,
И в сухоньком смешке дрожит испуг.
И я молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною,
И в лютый холод, и в июльский зной,
Под красною ослепшею стеною.

2

Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой».
Хотелось бы всех поимённо назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала; я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем: не ставить его
Ни около моря, где я родилась
(Последняя с морем разорвана связь),
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век
Как слёзы струится подтаявший снег,
И голубь тюремный пусть гу;лит вдали;,
И тихо идут по Неве корабли.
<около 10 марта 1940>,
Фонтанный Дом




Глава 173 – Пастернак  Борис  Леонидович  1890-1960
 
Ценитель музыки, философ и тонкая душа. В экспериментах с поэзией Пастернак стремился к совершенству. И нашел его в простом и прозрачном слоге стихов доктора Живаго и позднего цикла «Когда разгуляется». Пастернаку было больно за страну, и он этого не скрывал. Его травили и гнали. Вот как описывает Лев Халиф исключение Пастернака из Союза писателей: «ЦДЛ. Изгнанье Пастернака из поэтов. Скрипит плохо смазанное единодушие. Чахлый лес рук. Поначалу. Но вот после чьего-то первого удара стал просачиваться дразнящий запах избиваемой плоти… Красное марево запаха, вытаскивающее зверя из каждого. Одобрение убийства- удобрение толпы… И руки, перегоняя друг друга, дружно поползли вверх… К горлу».
Но вместо того, чтобы уехать, он отказался от Нобелевской премии и остался в России до конца дней. Писатель сочинил около пятисот стихотворений. Выбрать из них всего несколько лучших непросто. В мою подборку вошли знаковые сочинения в его жизни, самые известные произведения и те, которые он сам называл любимыми.
Февраль. Достать чернил и плакать…
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
1912 г.
Зимняя ночь
Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.
Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.
И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.
И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.
Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.
1946 г.
О, знал бы я, что так бывает…
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью — убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
От шуток с этой подоплекой
Я б отказался наотрез.
Начало было так далеко,
Так робок первый интерес.
Но старость — это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Когда строку диктует чувство,
Оно на сцену шлет раба,
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Быть знаменитым некрасиво…
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.
И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Гамлет
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый
И играть согласен эту роль.
Но сейчас идет другая драма,
И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
1946 г.
Август
Как обещало, не обманывая,
Проникло солнце утром рано
Косою полосой шафрановою
От занавеси до дивана. Оно покрыло жаркой охрою
Соседний лес, дома поселка,
Мою постель, подушку мокрую,
И край стены за книжной полкой .Я вспомнил, по какому поводу
Слегка увлажнена подушка.
Мне снилось, что ко мне на проводы
Шли по лесу вы друг за дружкой. Вы шли толпою, врозь и парами,
Вдруг кто-то вспомнил, что сегодня
Шестое августа по старому,
Преображение Господне. Обыкновенно свет без пламени
Исходит в этот день с Фавора,
И осень, ясная, как знаменье,
К себе приковывает взоры. И вы прошли сквозь мелкий, нищенский,
Нагой, трепещущий ольшаник
В имбирно-красный лес кладбищенский,
Горевший, как печатный пряник.С притихшими его вершинами
Соседствовало небо важно,
И голосами петушиными
Перекликалась даль протяжно. В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту. Был всеми ощутим физически
Спокойный голос чей-то рядом.
То прежний голос мой провидческий
Звучал, не тронутый распадом: «Прощай, лазурь преображенская
И золото второго Спаса
Смягчи последней лаской женскою
Мне горечь рокового часа. Прощайте, годы безвременщины,
Простимся, бездне унижений
Бросающая вызов женщина!
Я — поле твоего сражения. Прощай, размах крыла расправленный,
Полета вольное упорство,
И образ мира, в слове явленный,
И творчество, и чудотворство».


Глава  174- Рождественский Роберт Иванович(Петкевич Роберт Станиславович) 1932-1994
 
Родился 20 июня в селе Косиха Алтайского края в семье военнослужащего. В девять лет оказался в детском доме - родители ушли на фронт. После окончания школы поступил в Петрозаводский университет, где начинает писать стихи (первые напечатаны в 1950). Оставляет университет ради Литературного института им. М. Горького (окончил в 1956).
За время учебы в институте выпустил в свет сборники стихов "Флаги весны" (1955) и "Испытание" (1956); напечатал поэму "Моя любовь" (1955). Затем последовали другие поэтические сборники: "Дрейфующий проспект" (1959); "Ровеснику" и "Необитаемые острова" (1962); "Радиус действия" (1965); "Посвящение" (1970); "За двадцать лет" (1973) и др. Высокая гражданственность поэзии Р. Рождественского привлекает внимание различных изданий и издательств. На его стихи пишутся популярные песни: "Стань таким", "Песня неуловимых мстителей", "Огромное небо" и многие другие.В 1971 выходит книга путевых очерков "И не кончается земля". В 1980-е выходит ряд его поэтических сборников: "Голос города", "Семь поэм", "Выбор", "Стихи, баллады, песни", "Друзьям", "Возраст" и др.В 1990-е опубликовал сборники стихов "Бессонница" (1991), "Пересечение" (1992), стихи для детей - "Алешкины мысли" (1991).
Умер Р. Рождественский 20 марта 1994. После смерти поэта вышел сборник "Последние стихи Роберта Рождественского".
Мгновения
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное, -
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
У каждого мгновенья свой резон,
свои колокола, своя отметина,
Мгновенья раздают — кому позор,
кому бесславье, а кому бессмертие.
Мгновения спрессованы в года,
Мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье, где последнее.
Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная.
И ты, порой, почти полжизни ждешь,
когда оно придет, твое мгновение.
Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего.
А в общем,
надо просто помнить долг
от первого мгновенья до последнего.
Не думай о секундах свысока.
Наступит время, сам поймешь, наверное, -
свистят они,
как пули у виска,
мгновения,
мгновения,
мгновения.
***
Я прошу хоть ненадолго
Грусть моя ты покинь меня
Облаком сизым облаком
Ты полети к родному дому
Отсюда к родному дому
Берег мой покажись вдали
Краешком тонкой линией
Берег мой берег ласковый
Ах до тебя родной доплыть бы
Доплыть бы хотя б когда-нибудь
Где-то далеко где-то далеко
Идут грибные дожди
Прямо у реки в маленьком саду
Созрели вишни, наклонясь до земли,
Где-то далеко в памяти моей
Сейчас как в детстве тепло
Хоть память укрыта
Такими большими снегами
Ты гроза напои меня
Допьяна да не до смерти
Вот опять как в последний раз
Я все гляжу куда-то в небо
Как будто ищу ответа
Где-то далеко где-то далеко
Идут грибные дожди
Прямо у реки в маленьком саду
Созрели вишни, наклонясь до земли,
Где-то далеко в памяти моей
Сейчас как в детстве тепло
Хоть память укрыта
Такими большими снегами
Я прошу хоть ненадолго
Грусть моя ты покинь меня
Облаком сизым облаком
Ты полети к родному дому
Отсюда к родному дому

Тихо летят паутинные нити…
Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь…
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь…
Но ведь я не вернусь.
***
Старенькие ходики.
Молодые ноченьки…
Полстраны – угодники.
Полстраны – доносчики.
На полях проталинки,
Дышит воля вольная…
Полстраны – этапники.
Полстраны – конвойные.
Лаковые туфельки.
Бабушкины пряники…
Полстраны – преступники.
Полстраны – охранники.
Лейтенант в окно глядит.
Пьет – не остановится…
Полстраны уже сидит.
Полстраны готовится.
                Глава 175 – Дементьев Андрей Дмитриевич  1928-2018
 
Родился 16 июля 1928 года в Твери. Отец - Дементьев Дмитрий Никитович (1901 г. р.). Мать - Орлова Мария Григорьевна (1908 г. р.). Супруга - Пугач Анна Давыдовна (1957 г. р.). Дети: Демченко Марина Андреевна (1954 г. р.), Дементьева Наталия Андреевна (1960 г. р.), Дементьев Дмитрий Андреевич (1969 г. р.).
Среди многочисленных книг стихов А. Д. Дементьева выделяются - «Родное» (1958), «Солнце в доме: Избранное» (1985), «Азарт» (1985), «Стихотворения» (1988), «Аварийное время любви» (1996) и др. Андрей Дмитриевич является автором более 40 поэтических сборников. По читательской популярности его поэзия занимает первое место среди 20 лучших книг по данным российских книжных магазинов. За минувшие три года книги А. Д. Дементьева «Лирика», «Нет женщин нелюбимых», «Виражи времени», «Избранное», «Я живу открыто», «У судьбы моей на краю» выдержали 40 изданий, общий тираж которых превысил 300 тысяч экземпляров.
Стихи поэта переведены на английский, французский, немецкий, итальянский, испанский, португальский, венгерский, болгарский, румынский, хинди и другие языки. Книги А. Д. Дементьева вышли в Азербайджане, Узбекистане, Грузии, Болгарии и других странах. На стихи Андрея Дементьева написано более 100 песен. Такие песни как «Лебединая верность», «Отчий дом», «Алёнушка», «Яблоки на снегу», «Баллада о матери», «Каскадёры», «Натали», «Признание» вошли в классику современной российской эстрады. Все эти песни начиная с 1974 года неизменно становились лауреатами телевизионных конкурсов в России и за рубежом. Соавторами А. Д. Дементьева являются известные композиторы - Р. Паулс, А. Бабаджанян, Е. Мартынов, Е. Дога, Н. Богословский, В. Мигуля, П. Аедоницкий, А. Хоралов, А. Ковалевский.
Двадцать один год своей жизни Андрей Дементьев отдал журналу «Юность» (1972-1993). С 1972 по 1981 год он был первым заместителем главного редактора, а в течение последующих 12 лет - главным редактором этого популярного литературно-художественного издания, тираж которого при нём достиг небывалого размера - 3 млн. 300 тыс. экземпляров. Благодаря Андрею Дмитриевичу журнал открыл немало талантливых писателей, печатал романы, повести, стихи современных мастеров литературы - В. Аксенова,  А. Арканова,  В. Астафьева,  Б. Ахмадулиной,  Б.Васильева, Ю. Друниной, А. Вознесенского, В. Войновича, Е. Евтушенко, В. Максимова, В. Некрасова, Б. Окуджавы, Л. Филатова и др.
Ни о чём не жалейте
Никогда ни о чём не жалейте вдогонку,
если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого,
                грусть свою скомкав,
с этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья,
если даже за всё вам - усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился,
                кто-то в начальство…
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чём не жалейте -
поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берёт он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чём не жалейте -
ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
но ещё гениальнее слушали вы.
1977



Глава 176- Дербенев Леонид Петрович 1931-1995
 
В 1954 году Дербенёв окончил Московский юридический институт. Первые четыре года работал в консульстве.
Поэтический дебют состоялся в 7 классе (печатаются стихи в «Пионерской правде»). Известность поэту принесли песни «Лучший город земли» (музыка А. Бабаджаняна, исполнитель М. Магомаев), «Остров невезения», «А нам всё равно» («Песня про зайцев») (из кинофильма «Бриллиантовая рука»). В течение всей творческой жизни Л. Дербенёва вышло около сорока пластинок с записями его песен. Леонид Дербенёв написал более двух тысяч стихотворений, которые стали основой для сотен песен. В его творчестве ярко выражена лирическая направленность. Леонида Дербенёва связывали тесные дружеские отношения со многими известными деятелями российской культуры, он активно участвовал в жизни российской эстрады, часто работал в жюри песенных конкурсов. Поэт сотрудничал с композиторами Александром Флярковским, Арно Бабаджаняном, Александром Зацепиным, Максимом Дунаевским, Вячеславом Добрыниным и многими другими. Среди наиболее известных его песен: «Всё могут короли» (музыка Б. Рычкова), «Атлантида» (музыка А. Лукьянова), «Робинзон» (музыка В. Добрынина), исполненные звёздами российской эстрады А. Пугачёвой, Ф. Киркоровым, М. Боярским. Поэт много и плодотворно работал в кино. Всем известны песни к фильмам: «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», «20 лет спустя», «Ах, водевиль, водевиль», «Иван Васильевич меняет профессию».
***
«Тёмных туч хоровод над дорогой осенней...
Наша тройка летит, поднимая бурьян.
Ну зачем, ну зачем в эту бричку мы сели? ;
Мы же видели ясно, что кучер был пьян!

То ли вороны над нами, то ли тучи,
На душе темно, а ночь еще темней...
А над кручей, а над кручей, а над кручей
Пьяный кучер гонит взмыленных коней.

И кого обвинять нам, усталым, и грешным,
Что с обрыва вот-вот полетим под уклон,
Что мордатый мужик, от вина охмелевший,
Нашу жизнь, не спросив нас, поставил на кон.

То ли вороны над нами, то ли тучи,
На душе темно, а ночь еще темней...
А над кручей, а над кручей, а над кручей
Пьяный кучер гонит взмыленных коней.

Мы к прогулкам таким не имели привычки,
До сих пор не спеша мы ходили пешком.
Ну зачем, ну зачем в эту бричку мы сели,
Словно кто-то ударил нас пыльным мешком!

То ли вороны над нами, то ли тучи,
На душе темно, а ночь еще темней...
А над кручей, а над кручей, а над кручей
Пьяный кучер гонит взмыленных коней.

Что ж простимся, господа, на всякий случай,
Знать до одури напился дуралей.
Пьяный кучер, пьяный кучер, пьяный кучер
Гонит, гонит, гонит взмыленных коней»



ЕСТЬ ТОЛЬКО МИГ
 Призрачно все     в этом мире бушующем.
Есть только миг  -  за него и держись.
Есть только миг   между прошлым и будущим.
Именно он   называется жизнь.

Вечный покой сердце вряд ли обрадует.
Вечный покой для седых пирамид
А для звезды, что сорвалась и падает
Есть только миг - ослепительный миг.

Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия.
Но не всегда по дороге мне с ним.
Чем дорожу, чем рискую на свете я -
Мигом одним - только мигом одним.

Счастье дано повстречать да беду еще
Есть только миг - за него и держись.
Есть только миг между прошлым и будущим.
Именно он называется жизнь.









Глава 177 – Эренбург Илья Григорьевич (Гиршевич) 1891-1967
 
Публицист и общественный деятель, дважды лауреат Сталинской премии (1942, 1948). Сын купца 2-й гильдии. Учился в гимназии вместе с Н.И. Бухариным. В 1905 примкнул к большевикам. В январе 1908 был арестован и освобожден до суда, а в декабре 1908 "ввиду болезненного состояния" уехал за границу. Жил во Франции, где в 1910 выпустил сборник "Стихи". В 1914-1917 корреспондент русских буржуазных газет на Западном фронте. В марте 1917 вернулся в Россию. Отрицательно отнесся к приходу к власти большевиков и в 1921 вновь уехал во Францию. С 1921 жил в Париже, был близок к левым кругам французского общества, активно сотрудничал в советской печати. С 1923 корреспондент "Известий". Стал составной частью советского истеблишмента, живым подтверждением "свободы творчества" в СССР. Его имя и талант публициста и оратора широко использовались советской пропагандой для создания привлекательного образа сталинского режима за границей. С начала 1930-х гг. постоянно жил в СССР и начал проводить в своих произведениях мысль "о неизбежности победы социализма". В 1936-1937 корреспондент "Известий" в республиканской армии в Испании. Во время Великой Отечественной войны военный корреспондент газеты "Красная Звезда", за 1941-1945 в газетах было опубликовано около 3 тысяч его статей. Автор лозунга "Убей немца". Входил в состав комиссии по "расследованию" убийств польских офицеров в Катыни, подтвердил, что эти расстрелы совершены немцами. Был включен в состав Еврейского антифашистского комитета, после его роспуска в 1949 не пострадал. В 1950 избран депутатом Верховного Совета СССР. С 1950 вице-президент Всемирного Совета мира. В 1952 получил Международную Ленинскую премию "За укрепления мира между народами". Всегда оставался лояльным к сталинизму. После смерти И.В. Сталина изменил свою прежнюю точку зрения. В 1954-1956 написал повесть "Оттепель", вызвавшую большие споры в обществе.Именно по ее названию и стали именовать недолгий период послаблений в начале правления Н.С. Хрущева. Позже Эренбург заявлял, что при Сталине "он выжил по чистой случайности". Автор блистательных мемуаров «Люди. Годы. Жизнь»
Да разве могут дети юга
Да разве могут дети юга,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова «вьюга»
Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине
И не слиняет ни на час,
Где испокон веков поныне
Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,
Хоть на минуту, хоть во сне,
Хоть ненароком догадаться,
Что значит думать о весне,
Что значит в мартовские стужи,
Когда отчаянье берет,
Все ждать и ждать, как неуклюже
Зашевелится грузный лед.
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Глаза зеленые весны.
Разведка боем
«Разведка боем» — два коротких слова.
Роптали орудийные басы,
И командир поглядывал сурово
На крохотные дамские часы.
Сквозь заградительный огонь прорвались,
Кричали и кололи на лету.
А в полдень подчеркнул штабного палец
Захваченную утром высоту.
Штыком вскрывали пресные консервы.
Убитых хоронили как во сне.
Молчали. Командир очнулся первый:
В холодной предрассветной тишине,
Когда дышали мертвые покоем,
Очистить высоту пришел приказ.
И, повторив слова: «Разведка боем»,
Угрюмый командир не поднял глаз.
А час спустя заря позолотила
Чужой горы чернильные края.
Дай оглянуться — там мои могилы,
Разведка боем, молодость моя!


Глава 178- Николай Иванович Чуковский (Николай Корнейчуков) 1882-1969
 
Родители Чуковского прожили вместе в Петербурге три года, у них была старшая дочь Мария (Маруся). Вскоре после рождения второго ребёнка, Николая, отец оставил свою незаконную семью и женился «на женщине своего круга»; мать Чуковского , крестьянка из Полтавской губернии, была вынуждена переехать в Одессу. Детство Корней Чуковский провел в Одессе и Николаеве. Какое-то время будущий писатель учился в одесской гимназии. Закончить гимназию Чуковскому так и не удалось: его отчислили из-за низкого происхождения. Эти события были описаны в автобиографической повести «Серебряный герб», где искренне была показана несправедливость и социальное неравноправие общества эпохи заката Российской империи, с которыми ему пришлось столкнуться в детстве.
Первую статью Чуковский написал в «Одесских новостях» в 1901 году, а в 1903 – был послан корреспондентом от этой газеты в Лондон, где продолжил свое самообразование в Библиотеке Британского музея, изучил английский язык и навсегда увлекся английской литературой. До революции Чуковский печатал критические статьи о современной литературе в газетах и журналах, а также выпустил несколько критических сборников: «От Чехова до наших дней», «Критические рассказы», «Книга о современных писателях», «Лица и маски» и книги: «Леонид Андреев большой и маленький», «Нат Пинкертон и современная литература».
В 1916 году он написал свою первую сказку для детей «Крокодил».
Чуковского увлекла поэзия американского поэта Уолта Уитмена и он, начиная с 1907 года, издал несколько сборников переводов его стихов. В 1909 году он перевел сказки Р. Киплинга.
После революции направление литературной деятельность Чуковского стало меняться. На рубеже 20-х годов он вместе с Е. Замятиным руководил англо-американским отделом в горьковской коллегии «Всемирная литература». Переводы английских авторов заняли заметное место в его работе. Он перевел Марка Твена («Том Сойер» и «Геккельбери Финн»), Честертона, О. Генри («Короли и капуста», рассказы), пересказал для детей «Приключения барона Мюнхгаузена» Э. Распэ, «Робинзона Крузо» Д. Дефо. Чуковский выступил не только как переводчик, но и как теоретик художественного перевода (книга «Высокое искусство», выдержавшая несколько изданий). В конце 1950-х годов он принял участие в дискуссии о языке и написал книгу «Живой как жизнь» (1962), в которой выступил как лингвист. Защищая живой язык от засилия бюрократических оборотов речи, он объявил «канцелярит» главной болезнью современного русского языка. С его легкой руки слово это вошло в русский язык. Большое место в литературном наследии Чуковского занимают его воспоминания о И. Репине, М. Горьком, В. Короленко и мн. др., собранные в его книгу «Современники» (1962). Воспоминания писались на основе дневников, которые Чуковский вел на протяжении всей своей жизни. «Дневник» опубликован посмертно (1901–1929. – М.: Советский писатель, 1991; 1930–1969. – М.: Современный писатель, 1994). Большим подспорьем для памяти был и рукописный альманах «Чукоккала», в котором собраны автографы, рисунки, шутки писателей и художников. «Чукоккала» также опубликована посмертно (1979; 2-е изд. 2000).
Наибольшую известность Чуковский приобрел в качестве детского поэта. Его сказки «Муха-Цокотуха» (1924), «Тараканище» (1923), «Мойдодыр» (1923), «Бармалей» (1925), «Путаница» (1926), «Телефон» (1926) и др. пользуются любовью многих поколений детей. Свои наблюдения над психикой малых детей, над тем, как они овладевают родным языком, Чуковский обобщил в своей знаменитой книге «От двух до пяти», выдержавшей при его жизни 21 издание.
Критика отмечала, что в литературе можно насчитать по крайней мере шесть Чуковских. Это Чуковский – критик, переводчик, детский поэт, историк литературы, лингвист, мемуарист. Его книги переведены на множество иностранных языков от Японии до США. О Корнее Чуковском написаны сотни статей в нашей и иностранной печати. защищено несколько диссертаций за рубежом и в России; о нем выпущены книги. В 1962 году Оксфордский университет присудил Корнею Чуковскому степень Доктора литературы Honoris causa, в том же году ему была присуждена Ленинская премия.

Телефон
У меня зазвонил телефон.
— Кто говорит?
— Слон.
— Откуда?
— От верблюда.
— Что вам надо?
— Шоколада.
— Для кого?
— Для сына моего.
— А много ли прислать?
— Да пудов этак пять. Или шесть:
Больше ему не съесть,
Он у меня ещё маленький!

2

А потом позвонил
Крокодил
И со слезами просил:
— Мой милый, хороший,
Пришли мне калоши,
И мне, и жене, и Тотоше.

— Постой, не тебе ли
На прошлой неделе
Я выслал две пары
Отличных калош?

— Ах, те, что ты выслал
На прошлой неделе,
Мы давно уже съели
И ждём не дождёмся,
Когда же ты снова пришлёшь
К нашему ужину
Дюжину
Новых и сладких калош!

3

А потом позвонили зайчатки:
— Нельзя ли прислать перчатки?

А потом позвонили мартышки:
— Пришлите, пожалуйста, книжки!

4

А потом позвонил медведь
Да как начал, как начал реветь.

— Погодите, медведь, не ревите,
Объясните, чего вы хотите?

Но он только «му» да «му»,
А к чему, почему —
Не пойму!

— Повесьте, пожалуйста, трубку!

5

А потом позвонили цапли:
— Пришлите, пожалуйста, капли:
Мы лягушками нынче объелись,
И у нас животы разболелись!

6

А потом позвонила свинья:
— Пришлите ко мне соловья.
Мы сегодня вдвоём с соловьем
Чудесную песню споём.
— Нет, нет! Соловей
Не поёт для свиней!
Позови-ка ты лучше ворону!

7

И снова медведь:
— О, спасите моржа!
Вчера проглотил он морского ежа!

8

И такая дребедень
Целый день:
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень,
Динь-ди-лень!
То тюлень позвонит, то олень.

А недавно две газели
Позвонили и запели:
— Неужели
В самом деле
Все сгорели
Карусели?

— Ах, в уме ли вы, газели?
Не сгорели карусели,
И качели уцелели!
Вы б, газели, не галдели,
А на будущей неделе
Прискакали бы и сели
На качели-карусели!

Но не слушали газели
И по-прежнему галдели:
— Неужели
В самом деле
Все качели
Погорели?

Что за глупые газели!

9

А вчера поутру
Кенгуру:
— Не это ли квартира Мойдодыра?

Я рассердился да как заору:
— Нет! Это чужая квартира!!!
— А где Мойдодыр?
— Не могу вам сказать…
Позвоните по номеру
Сто двадцать пять.

10

Я три ночи не спал,
Я устал.
Мне бы заснуть,
Отдохнуть…
Но только я лёг —
Звонок!
— Кто говорит?
— Носорог.
— Что такое?
— Беда! Беда!
Бегите скорее сюда!
— В чём дело?
— Спасите!
— Кого?
— Бегемота!
Наш бегемот провалился в болото…
— Провалился в болото?
-Да!
И ни туда, ни сюда!
О, если вы не придёте,-
Он утонет, утонет в болоте,
Умрёт, пропадёт
Бегемот!!!

— Ладно! Бегу! Бегу!
Если могу, помогу!

11

Ox, нелёгкая это работа —
Из болота тащить бегемота!











Глава 179- Маршак Самуил Яковлевич 1887-1964
 
Самуил Яковлевич Маршак  – известный советский поэт, переводчик, драматург. Известен как автор сказок для детей, сатирических произведений а также «взрослой», серьезной лирики. 
Родился в Воронеже в семье талантливого  изобретателя, мастера-мыловара. Раннее детство и школьные годы провел в городке Острогожске под Воронежем. В гимназии учитель словесности привил любовь к классической поэзии, поощрял первые литературные опыты будущего поэта. Позднее на талантливого мальчика обратил внимание известный критик и искусствовед того времени В.В. Стасов, с его помощью Самуил Маршак переехал в Петербург, учился в одной из лучших гимназий, целые дни проводил в публичной библиотеке, где работал сам Стасов. Затем в 1912 для завершения образования Маршак уехал учиться в Англию. Там он посещал лекции на факультете искусства Лондонского университета. Во время каникул много путешествовал пешком по Англии, слушал английские народные песни. И уже тогда поэт начал работать над переводами английских баллад, впоследствии прославившими его.
В  1914 Маршак уже вернулся на родину. И вскоре он начал публиковать свои переводы в журналах "Северные записки" и "Русская мысль". Затем поэт переехал жить в Краснодар, где впоследствии организовал один из первых в стране театров для детей, и стал писать для него пьесы-сказки. Здесь началось творчество детского писателя.
В 1923 году вышли первые стихотворные книжки Маршака для самых маленьких: "Дом, который построил Джек", "Детки в клетке", "Сказка о глупом мышонке".
И самую большую известность принесли Самуилу Маршаку его пьесы-сказки: "Кошкин дом", "Двенадцать месяцев", "Горя бояться – счастья не видать", "Умные вещи".
Наравне с детскими стихами, поэмами, Маршак трудился и над серьезными вопросами (например, "Избранная лирика", "Лирические эпиграммы"). Писатель получил несколько премий, наград, орденов за свое творчество, среди которых Ленинская и Сталинская премии.
Умер Самуил Маршак 4 июля 1964 года в Москве. Похоронили его на Новодевичьем кладбище.
Багаж
Дама сдавала в багаж
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
Выдали даме на станции
Четыре зеленых квитанции
О том, что получен багаж:
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картина,
Корзина,
Картонка
И маленькая собачонка.
Вещи везут на перрон.
Кидают в открытый вагон.
Готово. Уложен багаж:
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картина,
Корзина,
Картонка
И маленькая собачонка.
Но только раздался звонок,
Удрал из вагона щенок.
Хватились на станции Дно:
Потеряно место одно.
В испуге считают багаж:
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картина,
Корзина,
Картонка…
— Товарищи! Где собачонка?
Вдруг видят: стоит у колес
Огромный взъерошенный пес.
Поймали его — и в багаж,
Туда, где лежал саквояж,
Картина,
Корзина,
Картонка,
Где прежде была собачонка.
Приехали в город Житомир.
Носильщик пятнадцатый номер
Везет на тележке багаж:
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку,
А сзади ведут собачонку.
Собака-то как зарычит,
А барыня как закричит:
— Разбойники! Воры! Уроды!
Собака — не той породы!
Швырнула она чемодан,
Ногой отпихнула диван,
Картину,
Корзину,
Картонку…
— Отдайте мою собачонку!
— Позвольте, мамаша! На станции,
Согласно багажной квитанции,
От вас получили багаж:
Диван,
Чемодан,
Саквояж,
Картину,
Корзину,
Картонку
И маленькую собачонку.
Однако
За время пути
Собака
Могла подрасти!
Глава 180- Михалков Сергей Владимирович 1913-2009
 
Родился в Москве в семье служащего, «одного из зачинателей советского промышленного птицеводства». Писать стихи Сергей начал еще в детстве. Школьные годы провел в Пятигорске. Именно там, впервые было опубликовано первое стихотворение Сергея Михалкова «Дорога». После окончания школы Сергей Михалков вернулся в Москву. Несколько лет он работал чернорабочим в разных местах. Михалкова уже стали публиковать в столичной печати, передавать по радио.И с 1933 года поэт стал заниматься литературной деятельностью.С 1935 по 1937 Михалков учился в Литературном институте им. М. Горького. Родился в Москве в семье служащего, «одного из зачинателей советского промышленного птицеводства». Писать стихи Сергей начал еще в детстве. Школьные годы провел в Пятигорске. Именно там, впервые было опубликовано первое стихотворение Сергея Михалкова «Дорога».После окончания школы Сергей Михалков вернулся в Москву. Несколько лет он работал чернорабочим в разных местах. Михалкова уже стали публиковать в столичной печати, передавать по радио.И с 1933 года поэт стал заниматься литературной деятельностью.С 1935 по 1937 Михалков учился в Литературном институте им. М. Горького.
В это же  время в журнале «Пионер» опубликовали его первое стихотворение для детей «Три гражданина». За ним последовали другие детские стихи: «Веселый турист», «Упрямый Фома», «Дядя Степа», вошедшие в его первую книгу стихов. И буквально за несколько лет поэт стал известен по всему Советскому Союзу.Затем, Сергей Михалков был призван в ряды Красной Армии, работал на фронте военным корреспондентом газет «Во славу Родины», «Сталинский сокол». Вместе с войсками отступал до Сталинграда, получил боевые ранения. В последствие,  награждён боевыми орденами и медалями.

Михалков известен своими пьесами для детей и взрослых, стихотворениями, сценариями, а в особенности баснями, которые известны и любимы многими читателями. Это такие басни, как:  «Лиса и бобер», «Две подруги», «Арбуз», «Зеркало» и другие. А 13 марта 2008 года, в день 95-летия писателя В .В. Путин подписал указ о награждении Михалкова орденом Святого апостола Андрея Первозванного — за выдающийся вклад в развитие отечественной литературы, многолетнюю творческую и общественную деятельность.
А что у вас? (Дело было вечером, делать было нечего)
Кто на лавочке сидел,
Кто на улицу глядел,
Толя пел,
Борис молчал,
Николай ногой качал.
Дело было вечером,
Делать было нечего.
Галка села на заборе,
Кот забрался на чердак.
Тут сказал ребятам Боря
Просто так:
— А у меня в кармане гвоздь!
А у вас?
— А у нас сегодня гость!
А у вас?
— А у нас сегодня кошка
Родила вчера котят.
Котята выросли немножко,
А есть из блюдца не хотят!
— А у нас в квартире газ!
А у вас?
— А у нас водопровод!
Вот!
— А из нашего окна
Площадь Красная видна!
А из вашего окошка
Только улица немножко.
— Мы гуляли по Неглинной,
Заходили на бульвар,
Нам купили синий-синий
Презеленый красный шар!
— А у нас огонь погас —
Это раз!
Грузовик привез дрова —
Это два!
А в-четвертых — наша мама
Отправляется в полет,
Потому что наша мама
Называется — пилот!
С лесенки ответил Вова:
— Мама — летчик?
Что ж такого?
Вот у Коли, например,
Мама — милиционер!
А у Толи и у Веры
Обе мамы — инженеры!
А у Левы мама — повар!
Мама-летчик?
Что ж такого!
— Всех важней, — сказала Ната, —
Мама — вагоновожатый,
Потому что до Зацепы
Водит мама два прицепа.
И спросила Нина тихо:
— Разве плохо быть портнихой?
Кто трусы ребятам шьет?
Ну, конечно, не пилот!
Летчик водит самолеты —
Это очень хорошо!
Повар делает компоты —
Это тоже хорошо.
Доктор лечит нас от кори,
Есть учительница в школе.
Мамы разные нужны,
Мамы разные важны.
Дело было вечером,
Спорить было нечего.


Глава 181- Рейснер Лариса Михайловна 1895-1926
 
Официальной датой рождения поэтессы считается 1 мая 1895 года, однако фактически она появилась в ночь на 2 число. Некоторые историки считают, что день 1.05 революционерка выбрала позже, стремясь отдать дань международному празднику трудящихся.
Ранняя биография Ларисы прошла в городе Люблин (Польское царство), где ее отец, Михаил Рейснер, вел юридическую и преподавательскую деятельность. Девочка была совсем малышкой, когда ее семья переехала в Томск по долгу службы Михаила Андреевича. Здесь родился младший брат будущей писательницы – Игорь, впоследствии ставший известным востоковедом. начале 20-го века Рейснер-старший получил приглашение преподавать в одном из германских университетов. На этот раз семья за профессором не последовала: они предпочли переселиться в Петербург. Тем не менее, связь с отцом домочадцы поддерживали: Лариса с матерью и братишкой часто навещали главу семейства за границей. В доме, где выросла девочка, всегда был достаток, и даже роскошь. Несмотря на это, членам семьи были симпатичны социал-демократические идеи, подразумевающие всеобщее равенство и братство. В Петербурге Рейснеры обосновались в одной из квартир дома герцога Лейхтенбергского. Среди гостей радушных хозяев нередко можно было встретить именитых революционеров и деятелей, которых в наше время бы назвали «лидерами мнений». Когда Михаил Андреевич воссоединился с семьей, их стали навещать такие яркие личности, как Карл Либкнехт, Август Бабель и даже Владимир Ленин. Слушая разговоры о политике и необходимости менять устройство государства, Лариса прониклась революционными идеями, и это предопределило всю ее дальнейшую жизнь. В 1912-м девушка с золотой медалью окончила гимназию, после чего в институт на факультет психоневрологии. На тот момент в этом учебном заведении преподавал ее отец. Несмотря на выбранную специальность, студентка продолжала интересоваться политикой, став вольнослушательницей соответствующих курсов. Попутно юная красавица сочиняла собственные стихи и прозу, отражавшие дух времени и собственные настроения автора.Первое опубликованное произведение Рейснер появилось в 1913 году. На страницах альманаха «Шиповник» была размещена ее пьеса «Атлантида», написанная в героико-романтическом стиле. Двумя годами позже совместно с родителем Лариса основала издание «Рудин», в котором с помощью сатиры и карикатур высмеивались пороки русского общества. Вышло всего восемь номеров этого журнала, после чего из-за отсутствия достаточных средств его пришлось закрыть. Однако издание успело обрести невероятную популярность в просвещенных кругах общества. В нем публиковались идейно-политические статьи и памфлеты, критикующие русскую интеллигенцию. Автором контента была не только Рейснер, но и другие талантливые юноши и девушки. «Рудин» также сотрудничал с Всеволодом Рождественским и Осипом Мандельштамом, членами известного в те годы поэтического кружка. После закрытия журнала Лариса продолжила трудиться на литературном поприще. Она стала писать для журнала «Летопись» и газеты «Новая жизнь», главным редактором которой был Максим Горький. Одна лишь литературная стезя оказалась для писательницы слишком узкой: с приходом революции она бросилась в эту клокочущую пучину с головой. К этому времени в голове девушки уже четко сформировались идеалы, следовать которым она планировала до конца жизни. Лариса Михайловна устроилась на Балтийский флот, где вскоре была назначена на должность комиссара. Бойкая и красивая, Рейснер облачилась в элегантную солдатскую шинель и взяла на себя командование сотнями матросов. Одновременно с этим привыкшая к буржуазным роскошествам девушка отказываться от привычной комфортной жизни не спешила. Сохранились воспоминания Всеволода Рождественского, побывавшего в квартире «революционной валькирии», располагавшейся в престижном доме на Адмиралтейской. Жилище комиссарши буквально утопало в роскоши, а сама она предстала перед гостем в расшитом золотом халате. В 1917-м Лариса была назначена на должность секретаря наркома просвещения Анатолия Луначарского. Молодая революционерка стала членом петербургской комиссии по сохранности исторических ценностей и памятников искусства. Через год Рейснер вступила в ВКП(б) и была назначена на пост комиссара Генерального штаба ВМФ страны. Отважно сражалась вместе с остальными солдатами, показывая личный пример храбрости и патриотизма. В 1920 году по приказу Льва Троцкого красная командирша заняла руководящую должность в Политуправлении Балтфлота. Параллельно с участием в боях и продвижением по карьерной лестнице Лариса Михайловна продолжала заниматься литературным творчеством. Девушка тесно общалась с членами Союза поэтов, среди которых был молодой Александр Блок. В 1921-м поэтесса отправилась в Афганистан, где ее супругу Федору Раскольникову предстояло возглавить дипломатическую миссию. После развода с мужем писательница переехала в Москву, где познакомилась с журналистом газеты «Известия» Карлом Радеком. Вместе с новым возлюбленным Лариса отправилась в Германию и стала очевидицей легендарного восстания в Гамбурге. Этой теме Рейснер посвятила цикл очерков и отдельную книгу. Вернувшись на родину, революционерка отправилась в поездку на Донбасс, в качестве журналистки. Увиденное на украинской земле оставило в душе Ларисы яркие впечатления, которыми она поделилась в сборнике «Уголь, железо и живые люди». В 1925 году вышла очередная книга Рейснер, получившая название «Портреты декабристов». Это произведение стало последней литературной работой талантливого автора.
Сказать, что Лариса Михайловна была красивой женщиной – не сказать ничего. При ее появлении мужчины теряли дар речи, а женщины начинали завистливо шушукаться. Неудивительно, что в личной жизни роковой красотки было множество романов, причем с очень известными людьми. Героем первого яркого романа поэтессы стал российский литератор Николай Гумилев, в тот период состоявший в браке с Анной Ахматовой. Их знакомство состоялось в одном из богемных заведений Петербурга, носившего название «Привал комедианта». Эти отношения долго не продлились: Лариса узнала о наличии у ветреного поэта еще одной тайной возлюбленной в лице Анны Энгельгардт. Последовало громкое расставание с бурным выяснением отношений. Рейснер затаила обиду, которая еще больше усилилась после известия о том, что Гумилев женился на Анне Ахматовой. Залечив душевные раны, поэтесса завела краткосрочный роман с Сергеем Колбасьевым, известным в Петербурге прозаиком. А вот супругом революционерки стал мичман Федор Раскольников, с которым она переехала в Москву. По воспоминаниям приятелей пары, их семейным гнездышком стал роскошный дореволюционный особняк с прислугой. Когда Федор возглавил дипломатическую миссию в Афганистане, молодая супруга отправилась вместе с ним. Жаркая погода, экзотические растения и внимание коллег супруга быстро наскучили роковой красавице. Как утверждала Рейснер, причиной их развода стала прерванная беременность, в которой якобы был виновен Раскольников. Некоторые биографы полагают, что на самом деле поэтесса все это время продолжала любить Гумилева, причинившего ей столько страданий. Как бы то ни было, Лариса при всем желании не смогла бы вернуть поэта: в ночь на 26 августа 1921 года его расстреляли. Федор Раскольников развод давать отказывался. Это не помешало свободолюбивой женщине заводить романы один за другим. Вернувшись в Москву, Рейснер закрутила интрижку с колумнистом «Известий» Карлом Радеком, однако после совместной служебной поездки в Германию «валькирия» бросила и его. Находясь на Донбассе в качестве журналистки, Лариса Михайловна сблизилась с партийным работником Андреем Брадуловым, но эти отношения тоже оказались недолговечными. Поговаривали о романах революционерки с такими видными литераторами, как Борис Пастернак и Всеволод Вишневский. Когда по Москве и Петербургу разнесся слух о смерти тридцатилетней красавицы, люди отказывались в это верить. Однако это оказалось правдой – нелепой и ужасающей. Причиной гибели революционерки стало сырое молоко, выпитое ею вместе с матерью и братом. Всех троих вскоре сразил брюшной тиф. Брату и матери удалось выкарабкаться, а вот Ларису врачи спасти не смогли. Она скончалась 9 февраля 1926 года, едва успев разменять третий десяток. После смерти дочери мать, круглосуточно дежурившая возле ее больничной кровати, не выдержала потери и наложила на себя руки. Похоронили «валькирию революции» на Ваганьковском кладбище в Москве.  Гумилев писал, что Рейснер писала плохие стихи и был вероятно прав, но зато какая потрясающая биография. Мне Лариса Рейснер представляется реинкарнацией замечательного поэта девятнадцатого века Евдокии Ростопчиной . Их сближает многое: и удивительная красота ,и толпы воздыхателей, и безудержный характер, и самобытность натуры, и неулыбчивость судьбы.
Дождь после засухи
Расправили сосны душистые плечи,
Склонили к земле увлажненные гривы.
Упавшие капли, как звонкие речи,
И в каждой из них голубые отливы...

Бесцельно-певучий, протяжный и сочный,
Откуда ты, говор, ленивый и странный?
Размыло ли бурей ручей непроточный,
Усилил ли ветер свой бег непрестанный?

И вслед водоносной разорванной туче
Понес утоленных лесов славословье
Туда, где рождается ливень певучий,
Где солнце находит свое изголовье...


Глава 182-  Горбовский Глеб Яковлевич 1931-2019
 
Глеб Яковлевич Горбовский родился 4 октября 1931 года в Ленинграде (ныне - Санкт-Петербург) в семье учителей русского языка. В 1937 году его отец был репрессирован, воспитанием ребенка занималась мать.
Летом 1941 года, в начале Великой Отечественной войны, Глеб Горбовский уехал на каникулы в г. Порхов Псковской области, который был вскоре занят германскими войсками. Оказавшись на оккупированной территории, бродяжничал, впоследствии был батраком на латышских хуторах. После окончания войны воссоединился с матерью. Был определен в ремесленное училище, но не окончил его. Попал в колонию для несовершеннолетних преступников в Поволжье, откуда совершил побег. Разыскал в деревне под г. Кинешмой (Ивановская область) освободившегося отца, с его помощью освоил материал средней школы. Окончив сельскую школу-семилетку, переехал в Ленинград. Был призван в армию, служил в стройбате. После демобилизации, в 1954-1957 годах учился в Ленинградском полиграфическом техникуме (не окончил). Затем работал модельщиком на фабрике "Красный октябрь", слесарем и грузчиком. Был рабочим в геологических и изыскательских экспедициях на территориях Сахалина, Камчатки и Средней Азии. Глеб Горбовский начал писать стихи в 15 лет. Первая публикация была размещена 18 декабря 1955 года в районной газете г. Волхова "Сталинская правда". С середины 1950-х годов его произведения печатали "Ленинградский альманах", молодежная газета "Смена" и др. Поэт участвовал в деятельности литературного объединения Ленинградского горного института под руководством поэта Глеба Семенова. В 1960 году ленинградское отделение издательства "Советский писатель" выпустило первую книгу Глеба Горбовского - сборник стихов "Поиски тепла". В 1963 году он был принят в Союз писателей СССР. Для раннего творчества литератора характерны абсурдистские эксперименты, поздние стихи преимущественно выдержаны в реалистическо-традиционной стилистике. Основными темами произведений были природа и человеческое одиночество. В общей сложности Глеб Горбовский выпустил более 20 поэтических сборников. В их числе: "Косые сучья" (1966), "Монолог" (1977), "Крепость" (1979), "Черты лица" (1982), "Падший ангел" (2001), а также ряд сборников детских стихов. С 1974 года Глеб Горбовский также печатал в литературных журналах прозаические произведения. В 1980 году был опубликован сборник его повестей "Вокзал". Впоследствии он выпустил еще несколько прозаических сборников. Являлся автором либретто оперетты "Гори, гори, моя звезда" на музыку Станислава Пожлакова (1978). В 1991 году вышла книга воспоминаний поэта "Остывшие следы". В 1986-1991 годах входил в состав правления Союза писателей СССР. Являлся членом Русского ПЕН-Центра. Жизни и творчеству поэта посвящена книга Наталии Банк "Глеб Горбовский. Портрет современника" (1987).
***
Когда качаются фонарики ночные
и тёмной улицей опасно вам ходить,
я из пивной иду,
я никого не жду,
я никого уже не в силах полюбить.

Мне дева ноги целовала, как шальная,
одна вдова со мной пропила отчий дом!
Ах, мой нахальный смех
всегда имел успех,
и моя юность пролетела кувырком!

Сижу на нарах, как король на именинах,
и пайку серого мечтаю получить.
Гляжу, как кот в окно,
теперь мне всё равно!
Я раньше всех готов свой факел потушить.

Когда качаются фонарики ночные
и чёрный кот бежит по улице, как чёрт,
я из пивной иду,
я никого не жду,
я навсегда побил свой жизненный рекорд!

Тишина

Уходят праздные друзья,
И начинается мой праздник.
Я, как степенная семья,
Разогреваю чай на газе.
Уходят праздные друзья.

Я, как примерный семьянин,
Валюсь на островок дивана.
Как хорошо, что я один,
Что чай желтеет из стакана.
Как хорошо, что я один.

В ночную форточку окна,
Пускай летит колечко дыма.
Необходима тишина.
Мне тишина необходима.
Необходима тишина.

Я в тишине увижу сны.
И в этих снах такая радость,
Как будто кроме тишины,
Мне ничего уже не надо.
Я в тишине увижу сны.

А тишина, как тень огня,
Повиснет в комнате упруго.
Как хорошо, что от меня
Ушла печаль, моя подруга.
Ушла сегодня от меня.

В ночную форточку окна,
Пускай летит колечко дыма.
Необходима тишина.
Мне тишина необходима.
Я в тишине увижу сны.

И в этих снах такая радость,
Как будто кроме тишины,
Мне ничего уже не надо.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.
Я в тишине увижу сны.


Глава 183- Садовской (Садовский) Борис Александрович 1881-1952
 
Потомственный дворянин во втором поколении (отец родом из духовного сословия, выслужил дворянство), родился 10/22 февраля 1881 года в г. Ардатове Нижегородской губернии в семье инспектора Удельной конторы. Отец Садовского был заметным общественным деятелем Нижнего Новгорода. В 1902 году Борис Александрович поступил на историко-филологический факультет Московского университета.
Литературный дебют выразился в публикации стихотворения «Иоанн Грозный» (1901) в нижегородской газете «Волгарь».
В 1904 году он по приглашению В.Брюсова писал критические заметки в журнале «Весы». Позднее сотрудничал с журналами «Русская мысль», «Северные записки».
В 1909 году вышел первый стихотворный сборник Садовского «Позднее утро», тогда же поэт берет себе литературное имя, изменив окончание своей фамилии на «ой» (в соответствии с имиджем Садовского, «реакционера» и монархиста, это придавало его священнической по происхождению фамилии дворянский колорит). Садовской входил в круг символистов, был связан дружбой с многими из них (Блоком, Белым, Брюсовым, Соловьевым).
К 1918 году опубликовал шесть поэтических книг (последняя, «Обитель смерти», в 1917) и несколько прозаических сборников новелл. Несмотря на личные связи с поэтами русского символизма и сотрудничество в ведущих символистских журналах (в качестве не только автора, но и критика «Весов», саркастически выступавшего против оппонентов движения), в своём творчестве Садовской ориентировался в основном на поэзию XIX века, прежде всего Афанасия Фета, поклонником и биографом которого был (даже названия большинства его книг взяты из стихов Фета). Уже в книге стихов «Самовар» поэт принципиально декларировал свою приверженность патриархальности. За поэтизацию русской жизни XVIII—XIX веков его называли «романтическим консерватором». Проза Садовского (сборники «Узор чугунный» и др.) стоит в ряду модных в Серебряном веке «стилизаций» под документы прошлого: выдержанное по языку повествование ведётся от лица рассказчиков XVIII и XIX века, среди персонажей — русские писатели и государственные деятели, излюбленное место действия — Петербург пушкинской эпохи. Так, в основу «Двух глав из неизданных записок» легли реальные факты биографии поэта Баратынского, в основе «Петербургской ворожеи» — эпизод из жизни Пушкина. Иные рассказы и новеллы Садовского носят отпечаток пародии, мистической фантастики в духе Э.-Т.-А. Гофмана и Э. По. «Ильин день» — стилизация гоголевской фантастики; «Двойник» в сатирическом духе описывает путешествия в прошлое и будущее.
Характерной особенностью личности и творческого образа Садовского является акцентированный эстетический монархизм, правые политические взгляды и романтизация дворянства; такой образ был осознанно эпатирующим (см. воспоминания В. Ф. Ходасевича — друга Садовского). К 1910-м годам отношения Садовского с мэтрами символизма (прежде всего сБрюсовым) испортились, и он занял отчётливую позицию «вне групп». Сборник литературно-критических статей Садовского «Русская Камена» всецело посвящен поэтам XIX века.
Страдавший сухоткой спинного мозга вследствие перенесённого в 1903 г. сифилиса и интенсивного лечения препаратами ртути, Садовской с 1916 г. был парализован и лишился способности ходить. В начале 1920-х годов поселился с женой, в почти полной изоляции от общественной и литературной жизни (в 1925 за границей распространились даже слухи о его смерти, и Ходасевич опубликовал некролог Садовскому), в квартире, расположенной в одной из келий Новодевичьего монастыря. Там он продолжал писать не предназначенные для печати стихи и прозу (при жизни издан лишь историко-фантастический роман из эпохи Петра I «Приключения Карла Вебера», 1928 — последняя книга Садовского; полностью опубликован лишь в 1990 году как «Карл Вебер»), проникнутые усиливающимися правыми настроениями (для позднего Садовского и Пушкин — «дерзкий» оппонент Николая I, воплощение дьявола, которого не зря воспевают большевики) и не чуждые художественных экспериментов. Для официальной же советской печати Садовской, воспользовшись своим талантом стилизатора, создал ряд удачных мистификаций. Так, одно сочинённое им ещё в 1913 году пародийное стихотворение он попеременно выдавал за текст то Блока, то Есенина (и оно входило в собрания сочинений обоих поэтов), публиковал мистифицированные воспоминания о Брюсове, выдумал дружбу своего отца с отцом Ленина И. Н. Ульяновым и др. Общался с Корнеем Чуковским, приехавшей в 1939 году в Москву Мариной Цветаевой, часть архива которой сохранил. В 1941 г. Садовской вступил в тайную монархическую организацию «Престол», члены которой готовились к приходу немцев в Москву. Организация эта была создана НКВД, использовавшим её в масштабной разведывательной и контрразведывательной операции «Монастырь». Не знавший о фиктивности «Престола» Садовской тем не менее избежал наказания и умер 5 марта 1952 года.
В январе 1941 г., отвечая на поздравление К. Чуковского с 40-летием литературной деятельности, Садовской писал ему: «Мы не виделись 25 лет. Это теперь такой же примерно срок, как от Рюрика до 1914 года. Я всё это время провёл наедине с собой, не покидая кресла, и приобрёл зато такие внутренние сокровища, о каких и мечтать не смел. Былые мои интересы (вы мне о них напомнили в письме) перед нынешними то же, что грошина перед солнцем: форма одна, но в содержании и размере есть разница».
В 1990-е гг. возрождается интерес к творчеству Садовского. В 1990 году вышел однотомник «Лебединые клики», в который вошли лучшие из прозаических вещей писателя. Вслед за ним появляются публикации в журналах и альманахах. В 2001 году в рамках проекта Новая библиотека поэта в «Малой серии» вышел сборник произведений Садовского. Книга включает в себя семь поэтических сборников, вышедших при его жизни. Печатаются также стихотворения и переводы Садовского более позднего периода (1922—1945). С февраля по апрель 2006 года в отделе редких книг и рукописей областной библиотеки Нижнего Новгорода прошла выставка «Борис Садовской — поэт из Серебряного века». В 2010 году вышел сборник произведений Садовского под названием «Морозные узоры. Стихотворения и письма». В него вошли более 400 стихотворений, в том числе не издававшиеся ранее и собранные публикатором из частных архивов и дореволюционной периодики, а также переписка с О. Г. Шереметевой.
Александру Блоку
В груди поэта мертвый камень
И в жилах синий лед застыл,
Но вдохновение, как пламень,
Над ним взвивает ярость крыл.

Еще ровесником Икара
Ты полюбил священный зной,
В тиши полуденного жара
Почуяв крылья за спиной.

Они взвились над бездной синей
И понесли тебя, храня.
Ты мчался солнечной пустыней,
И солнце не сожгло огня.

Так. От земли, где в мертвом прахе
Томится косная краса,
Их огнедышащие взмахи.
Тебя уносят в небеса.

Но только к сумрачным пределам
С высот вернешься ты, и вновь
Сожмется сердце камнем белым,
И льдом заголубеет кровь.


Глава 184- Луконин Михаил Кузьмич  1918-1976
 
Работал на Сталинградском тракторном заводе. Печатается с 1935. Окончил Сталинградский учительский институт (1937), учился в Литературном институте имени М. Горького (1937—41). Участник советско-финской войны 1939—40 и Великой Отечественной войны 1941—45. Значительная часть фронтовых стихов Луконин Михаил Кузьмич собрана в его первой книге «Сердцебиение» (1947). Мирный труд недавних бойцов — одна из главных тем поэмы «Рабочий день» (1948); Государственная премия СССР, 1949). Антивоенным пафосом пронизана поэма «Дорога к миру» (1950). Повесть в стихах «Признание в любви» (1959) воссоздаёт картину революционного преобразования страны. Автор «Поэмы возвращения» (1962), поэмы «Обугленная граница» (1968), нескольких сборников лирических стихов, книга статей «Товарищ поэзия» (1963).
Свободный интонационный стих чередуется у него с традиционными размерами. Его произведения, начиная с 60-х годов, характеризуются большей простотой построения, усилением лирического начала. За книгу стихов и поэм «Необходимость» (1969) удостоен Государственной премии СССР (1973). Секретарь правления СП СССР (с 1971). Награжден орденом Ленина, орденом Трудового Красного Знамении, медалями.
Власть ее не изучена...
Власть ее
не изучена,
значительно преуменьшена,
пока что во всяком случае –
всесильна над нами
женщина.
Водительство пресловутое,
нам данное от рождения,
наше главенство дутое –
чистое заблуждение.
Укоренилось ложное
представленье привычное.
Женщина –
дело сложное,
явление необычное.
Эта простая истина
не каждому открывается.
Застенчиво
и таинственно
женщина улыбается.
Приходим, бедой отмечены,
подвигами небывалыми,
мы все равно для женщины
детьми остаемся малыми.
На взлеты и на крушения,
на все наши игры шумные
смотрят, даря прощение,
Женщины – люди умные.
Спорится или ссорится,
любится или трудится,
забудется или вспомнится –
женщину надо слушаться.
Она одарит надеждами,
осмеивает сомнения.
Врачует руками нежными
тягостные ранения.


Глава 185- Потемкин Петр Петрович 1886-1926
 
Из дворян. Отец, Пётр Денисович, был преподавателем гимназии, затем служащим Рижско-Орловской железной дороги. Учился в гимназиях в Риге, Томске, Санкт-Петербурге. В 1904 поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета, в 1909 перешёл на историко-филологический факультет, но в 1910 отчислен «как не внёсший плату за учение». Затем занимался литературной деятельностью, сотрудничал в различных газетах и журналах. После революции жил в Москве. С 1920 — в эмиграции (Прага, Париж). В марте 1923 вступил в масонскую ложу «Астрея». В 1926 сыграл эпизодическую роль в фильме А. Волкова «Казанова».
Был женат (с 1911) на актрисе Евгении Александровне Хованской (1887—1977).
Дебютировал сатирическими стихами в 1905 г. в журнале К. И. Чуковского «Сигнал», активно печатался и в других журналах-однодневках, вызванных к жизни первой русской революцией и провозглашенной «свободой слова». Под влиянием своего университетского товарища, Вл. Пяста, увлекся поэзией символистов. Познакомился с Вяч. Ивановым и бывал у него в литературном салоне «на башне» — в квартире на Таврической улице. С момента создания журнала «Сатирикон» стал одним из самых активных авторов, пытался издавать при «Сатириконе» детский юмористический журнал «Галчонок» (вместе с Вас. Князевым).
Первая книга П. Потемкина — «Смешная любовь» (1908), принесла ему популярность и репутацию модного поэта нарождавшейся именно в те годы русской богемы. Пародийное обаяние изящного, порой виртуозного стиха Потемкина было так сильно, что поэт сразу сделался, по словам В. Брюсова, «маленьким мэтром», «создателем (...) чуть ли не своей школы». В циклах «Парикмахерская кукла», «Жестяные любовники» иронически перепевались темы и образы символизма, высокой романтической лирики А. Блока.
Второй сборник — «Герань» (1912) разительно отличался по своей стилистике от раннего, в нем не было болезненного надлома и горькой романтической иронии — любви-ненависти к символизму. Посвященный «Жене-Жене» (актрисе Е. А. Хованекой), он воспевал любовь земную, счастливо-взаимную и искрился радостными красками лубочных картинок.
«Задание скорее живописное, почти федотовское, нашло свое разрешение в сочной словесной живописи», — писал Саша Черный в статье 1926 года о Потемкине, выразительно названной — «Русский палисадник». И все же вторая книга по своим поэтическим достоинствам заметно уступала стихам из «Смешной любви»; в ней была утеряна та щемяще-ломкая, изысканная интонация, что заставила Ин. Анненского в своей предсмертной статье в «Аполлоне» высоко оценить дарование молодого поэта.
Когда в Петербурге появились первые театры-кабаре и театры миниатюр, П. Потемкин стал не только их завсегдатаем, но и автором-драматургом, плодовитым сочинителем скетчей и одноактных пьес. В 1913-1914 гг. он пишет театральные рецензии, печатает в газете «День» рассказы, сочиняет детские стихи, переводит немецкую и чешскую поэзию.
Умер от сердечного приступа.
***
Весной украдет облака
С небес любая лужица.
Нахохлив мокрые бока,
Рой воробьев закружится.

Уж на реке сыпучий лед
Ручьями исковеркало.
Вновь по асфальту потечет
Расплавленное зеркало.

И ты себя увидишь там,
Ступающей по облаку,
По дальним, синим небесам,
По солнечному облику.

Не раздави! Не наступай!
Иди по ним с опаскою —
Не то назад умчится Май,
Не обласкав нас ласкою.


Глава 186- Винокуров Евгений Михайлович 1925-1993
 
Родился 22 октября в Брянске, в семье военнослужащего. Учился в школе до десятого класса. Начавшаяся Отечественная война прервала образование: Винокуров уходит в офицерское артиллерийское училище, где двухгодичную программу проходили за девять месяцев и выпускали молодых офицеров.
Винокурову не было и 18 лет, когда осенью 1943 он принял командование артиллерийским взводом. Войну закончил в Силезии. Был демобилизован. Впервые выступил со стихами в печати в 1948, когда поступил в Литературный институт им. М.Горького, который окончил в 1951. В этом же году вышла первая книга "Стихи о долге", в 1956 - сборник стихотворений "Синева", одобренный Б.Пастернаком.
Е. Винокуров становится признанным поэтом, много пишет и активно печатается: сборники "Военная лирика" (1956); "Признанья" (1958); "Лицо человеческое" (1960); "Слова" (1962); "Музыка" (1964); "Ритм" (1966); "Зрелища" (1968); "Метафоры" (1972); "Сережка с Малой Бронной" (1975); "Пространство" (1976); "Жребий" (1978) и др.
Е. Винокурову принадлежит сборник литературно-критических статей "Поэзия и мысль" (1966). В 1976 были изданы "Избранные произведения" Е.Винокурова в двух томах. Жил и работал в Москве.
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.

Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.

Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.

Но помнит мир спасённый
Мир вечный, мир живой
Серёжку с Малой Бронной
И Витьку с Маховой.


Глава 187- Горбаневская  Наталья Евгеньевна 1936-2013
 
Наталья Евгеньевна Горбаневская родилась в 1936 году в Москве, окончила Ленинградский университет по специальности «филолог, преподаватель русского языка и литературы средней школы». Работала в Москве библиотекарем, библиографом, техническим и научным переводчиком. Была инициатором, автором, редактором и машинисткой первого выпуска самиздатовского бюллетеня «Хроника текущих событий».
Участница демонстрации 25 августа 1968 года против введения советских войск в Чехословакию. Арестована 24 декабря 1969 года. В апреле 1970 года в Институте судебной психиатрии имени В.П. Сербского Наталье Горбаневской был поставлен диагноз «вялотекущая шизофрения», после чего направлена на принудительное лечение в психиатрическую больницу тюремного типа, где содержалась до февраля 1972 года.
В 1971 году Горбаневская опубликовала очерк «Бесплатная медицинская помощь», написанный в марте 1968 года и посвященный злоупотреблению психиатрией в СССР, в книге «Казнимые сумасшествием».
17 декабря 1975 года эмигрировала. Жила в Париже, работала в редакции журнала «Континент», была внештатным сотрудником ..., с начала 1980-х годов и до 2003 года работала в газете «Русская мысль». С 1999 года состояла в редакции и редколлегии русскоязычного варшавского журнала «Новая Польша», публиковалась в нем как автор и как переводчик.
Автор полутора десятков книг стихов; переводчик с польского, чешского, словацкого и французского. Лауреат международного литературного конкурса «Русская премия» по итогам 2010 года в номинации «Поэзия».
А в языке не много слов:
дождь, ветер и жара,
да звук имен,
да стук подков,
да гулкое вчера.

На языке, как вкус халвы,
последние слова,
да хлеба кус,
да слух молвы,
да что с ума свела.

Глава 188- Чухонцев Олег Григорьевич 1938-
   
Олег Григорьевич Чухонцев родился в 1938 году в Павловском Посаде Московской области, окончил Педагогический институт и стал печататься с 1958 года, но мало печатался, потому что в 1968 году он опубликовал в журнале стихи о князе Курбском. И в этом стихотворении был как раз намек, что от тирании надо уезжать. И возник негласный запрет на публикацию стихов Чухонцева. Кстати, тогда же рассыпали сборник стихов, который лежал в издательстве. И понадобилось много- много лет, пока эта тоненькая тетрадочка вышла в свет. Она так и называлась «Из трех тетрадей». Когда уже Олегу Чухонцеву было 37 лет. Это многолетнее видимое отсутствие в литературной жизни нисколько не повлияло на его творчество и на качество его стихов. Потому что это невидимое влияние присутствовало и в нашей жизни, и в литературной жизни. Эти стихи, вроде бы в них ничего не было политического, но они не вписывались в советский реализм.
Уходим разно или розно.
Уйдем - и не на что пенять.
В конце концов не так уж поздно
Простить, хотя и не понять.
И не понять… И только грустно
Свербит октябрь, и потому -
Яснее даль, темнее русло,
А выйду - в листьях потону.
О, шелест осени прощальный,
Не я в лесу, а лес во мне -
И плеск речной, и плес песчаный,
И камни на песчаном дне.
Набит язык, и глаз наметан.
Любовь моя, тебя ль судить?
Не то, чтоб словом, а намеком
Боюсь тебя разбередить

ДЕЛЬВИГ

Из трубки я выдул сгоревший табак,
Вздохнул и на брови надвинул колпак.
А. Дельвиг

В табачном дыму, в полуночной тоске
сидит он с погасшею трубкой в руке.

Смиренный пропойца, набитый байбак,
сидит, выдувая сгоревший табак.

Прекрасное время — ни дел, ни забот,
петух, слава Богу, еще не клюет.

Друзья? Им пока не пришел еще срок —
трястись по ухабам казенных дорог.

Любовь? Ей пока не гремел бубенец,
с поминок супруга — опять под венец.

Век минет, и даром его не труди,
ведь страшно подумать, что ждет впереди.

И честь вымирает, как парусный флот,
и рыба в каналах вверх брюхом гниет.

Жизнь канет, и даром себя не морочь.
А ночь повторяется — каждую ночь!

Прекрасное время! Питух и байбак,
я тоже надвину дурацкий колпак,

подсяду с набитою трубкой к окну
и сам не замечу, как тихо вздохну.

Творец, ты бессмертный огонь сотворил:
он выкурил трубку, а я закурил.

За что же над нами два века подряд
в ночах обреченные звезды горят?

Зачем же над нами до самой зари
в ночах обреченно горят фонари?

Сидит мой двойник в полуночной тоске.
Холодная трубка в холодной руке.

И рад бы стараться — да нечем помочь,
уж больно долга петербургская ночь.

Глава 189- Случевский Константин Константинович 1837-1904
 
Это, несомненно, оригинальнейший поэт предыдущего девятнадцатого столетия, дворянин, гвардеец, камергер, дебютировавший ещё в некрасовском "Современнике" в 1860 году. Он как бы опередил своё время, став предтечей русских символистов, может быть, поэтому ему судьбой было дано перейти в ХХ век. В канун века у Константина Случевского уже в шестидесятилетнем возрасте вышло шеститомное собрание сочинений, так поразившее старших символистов. В начале ХХ века он сближается с Бальмонтом и Брюсовым, которые охотно начинают печатать стареющего поэта диссонансов в своих изданиях символистов. Последние циклы стихов вышли в 1903 году в "Русском вестнике". Скончался в Петербурге в 1904 году. Случевский как бы соединил две эпохи – Золотой и Серебряный век.
Весталка
В храме пусто. Красным светом
Обливаются колонны,
С тихим треском гаснет пламя
У весталки Гермионы.

И сидит она на камне,
Ничего не замечая,
С плеч долой сползла одежда,
Блещет грудь полунагая.

Бледен лик преображённый,
И глаза её закрыты,
А коса, сбежав по тоге,
Тихо падает на плиты.

Каждой складкой неподвижна,
Не глядит и не вздыхает;
И на белом изваяньи
Пламя красное играет.

Снится ей покой богатый,
Золочёный и счастливый;
На широком, пышном ложе
Дремлет юноша красивый.

В ноги сбито покрывало,
Жмут докучные повязки,
Дышат свежестью и силой
Все черты его и краски…

Снится ей народ и площадь,
Снятся ликторы, эдилы,
Шум и клики, - мрак, молчанье
И тяжёлый гнёт могилы…

В храме пусто… Гаснет пламя!
Чуть виднеются колонны…
Веста! Веста! Пощади же
Сон весталки Гермионы!..

***
Упала молния в ручей.
Вода не стала горячей.
А что ручей до дна пронзен,
Сквозь шелест струй не слышит он.

Зато и молнии струя,
Упав, лишилась бытия.
Другого не было пути…
И я прощу, и ты прости.

Глава 190- Поплавский Борис Юлианович 1903-1935
   
"…Царства монпарнасского царевич", - по меткому выражению поэта Николая Оцупа, коробил многих какой-то дикой смесью самобытности и испорченности. Но, как утверждал Дмитрий Мережковский, одного таланта Поплавского хватило бы, чтобы оправдать всю литературную эмиграцию.
Белое сияние
В серый день у железной дороги
Низкорослые ветви висят.
Души мертвых стоят на пороге,
Время медленно падает в сад.

Где-то слышен на низкой плотине
Шум минут разлетевшихся в прах.
Солнце низко купается в тине,
Жизнь деревьев грустит на горах.

Осень. В белом сиянии неба
Все молчит, все устало, все ждет.
Только птица вздыхает без дела
В синих ветках с туманных высот.

Шум воды голоса заглушает,
Наклоняется берег к воде.
Замирает душа, отдыхает,
Забывает сама о себе.

Здесь привольнее думать уроду,
Здесь не видят, в мученьях, его.
Возвращается сердце в природу
И не хочет судить никого.







Глава 191- Тряпкин Николай Иванович 1918-1999
 
Сочетание фольклорной, песенной традиции, проповеднического пафоса и современной иронии, обращение к нравственному идеалу в лирических сборниках: «Распевы» (1958), «Перекрестки» (1962), «Заповедь» (1976), «Стихотворения» (1983), «Огненные ясли» (1985), «Излуки» (1987). Государственная премия Российской Федерации (1992).
Стихи о Гришке Отрепьеве
Для меня ты, брат, совсем не книга.
И тебя я вспомнил неспроста.
Рыжий плут, заносчивый расстрига,
И в царях - святая простота.

Мы с тобой - одна посконь-рубаха.
Расскажи вот так, без дураков:
Сколько весит шапка Мономаха,
И во сколько сечен ты кнутов?..

За цветными окнами столетий,
Что там, где - пойми издалека!
Да и нынче - столько вас на свете
Поджидает царского пайка!

Забывают - кто отец, кто мама.
И не лучше ль сеять, чем хватать?
А ведь ты бы, Гриша, скажем прямо,
Мог бы просто песенки играть.

И ходил бы с клюквой на базаре
Да из лыка плёл бы лапотки.
А тебя вот псивые бояре
Изрубили прямо на куски.

Только всё ж - за дымкой-невидимкой
Ты уж тем хорош, приятель мой,
Что из всех, пожалуй, проходимцев
Ты, ей-ей, не самый продувной.

Изрубили всё же и спалили,
Заложили в пушку - и каюк.
А иным бродягам всё простили,
Даже тьму придумали заслуг.

И гремит веками литургия -
Со святыми, дескать, упокой.
А тебя и нынче вот, как змия,
Проклинают дьяки за разбой.

Только знаю - парень ты без страха.
И давай - скажи без дураков:
Сколько весит шапка Мономаха,
И во сколько сечен ты кнутов?..


Глава 192- Кленовский (Крачковский ) Дмитрий Иосифович 1893-1976
 
Последний русский акмеист. Последний царскосельский поэт, влюблённый в Гумилёва. И никогда не простивший его палачам. Как поэт начал печататься ещё в России, первая книга стихов "Палитра" вышла в 1917 году. Но по-настоящему его талант расцвёл в эмиграции, в Германии, куда он переезжает из России в 1942 году. Широко печатается в эмиграции, и наравне с Елагиным становится лидером литературной второй волны из "Архипелага Ди-Пи". С Россией старается в своей поэзии не порывать: "Я служу тебе высоким словом, На чужбине я служу тебе…" Продолжил классическую линию русской поэзии.
СЛЕД ЖИЗНИ

Люблю читать на первом снеге
       Скупые заячьи следы.
Смотри: здесь был он на ночлеге,
       Тут уходил он от беды,

Там он сидел, прижавши уши,
       Водя усами на ветру,
А здесь неторопливо кушал
       С березки сладкую кору.

И на душе тепло и славно,
       И я, не открывая глаз,
Читаю этот своенравный,
       Наивный заячий рассказ,

И думаю: быть может, Кто-то
       Моих неизгладимых лет
С такой же милою заботой
       В моей душе читает след.

И всё, что мне цвело так дивно,
       Так пело сердцу и уму,
Такой же повестью наивной,
       Наверно, кажется Ему!
1945   

Глава 193- Фёдоров Василий Дмитриевич 1918-1994
 
Сибирский народный поэт. Живой и мудрый, дерзкий, самобытный. Прежде всего прославился своими поэмами "Проданная Венера", "Женитьба Дон Жуана", "Дикий мёд", "Белая роща", "Протопоп Аввакум"… Из лирических стихов большую полемику вызвал его сборник "Не левее сердца". Его лирика почти всегда была гражданской и остро-полемичной. "Сердца, не занятые нами, Не мешкая, займёт наш враг…" Или же: "История устала от войны, Но от борьбы с войною Не устанет!.." Оказал большое влияние на молодых сибирских поэтов.
А я когда-то думал,
Что седые
Не любят,
Не тоскуют,
Не грустят.
Я думал, что седые,
Как святые,
На женщин
И на девушек глядят.
Что кровь седых,
Гудевшая разбойно,
Как речка,
Напоившая луга,
Уже течет
И плавно
И спокойно,
Не подмывая
В страсти берега.
Нет,
У седой реки
Все то же буйство,
Все та же быстрина
И глубина…
О, как меня подводит седина,
Не избавляя
От земного чувства!






Глава 194 – Крандиевская-Толстая Наталья Васильевна 1888-1963
 
Наталия Васильевна Крандиевская (в замужестве Крандиевская-Толстая; 1888-1963). Дочь издателя В. А. Крандиевского и писательницы А. Р. Крандиевской. Получила первоначально домашнее образование, потом училась в гимназии. С раннего детства сочиняла стихи, впервые напечаталась в 13 лет в детском журнале «Муравей». В пятнадцать лет показала свои опыты И. Бунину, и он, вспоминая этот эпизод, признался, что был «поражен ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов».
Была знакома с А. Блоком, М. Цветаевой, дружила с Ю. Балтрушайтисом и М. Волошиным. В 1915-35 — жена А. Н. Толстого. Первый сборник «Стихотворения» вышел в 1913 г., и критика отнеслась к нему благосклонно, отметив серьезность и строгость стиха. В 1919 в Одессе издала еще один сборник — «Стихотворения. Кн. 2», и в том же году Толстые уехали в Берлин, а потом в Париж. В 1922 г. издала книгу «От лукавого» (Москва-Берлин), где предстала зрелым поэтом, обладающим «целомудренно-пронзительным» голосом. Именно в это время Н. Крандиевская-Толстая перестала писать стихи, считая, что литературное соперничество и семейная жизнь несовместимы, и целиком посвятила себя заботам о семье и творческим интересам мужа.
Весной 1923 г. Толстые вернулись в Россию. Сестры Крандиевские — Наталья и Надежда (скульптор) послужили прототипами для Даши и Кати Булавиных в трилогии А. Н. Толстого «Хождение по мукам». В 1935 году, после ухода Алексея Толстого из семьи, Н. Крандиевская вернулась к сочинительству. Стихи, написанные во второй период творчества, вошли в посмертные сборники «Вечерний свет» (1972) и «Дорога» (1985).
Эпитафия.
«Уходят люди и приходят люди.
Три вечных слова - БЫЛО ЕСТЬ и БУДЕТ-
Не замыкая, повторяют круг.

Венок любви, и радости, и муки
Подхватят снова молодые руки,
Когда его мы выроним из рук.

Да будет он, и лёгкий и цветущий,
Для новой жизни, нам вослед идущей,
Благоухать всей прелестью земной,

Как нам благоухал! Не бойтесь повторенья.
И смерти таинство, и таинство рождения
Благословенны вечной новизной.»
1954 год.
***
«Надеть бы шапку невидимку
И через жизнь пройти бы так!
Не тронуть люди нелюдимку,
Ведь ей никто ни друг, ни враг.

Ведёт раздумье и раздолье
Её в скитаньях далеко.
Неуязвимо сердце болью,
Глаза раскрыты широко.

И есть ли что мудрее, люди,-
Так, молча, пронести в тиши
На приговор последних судей
Неискажённый лик души!»




Глава 195- Прокофьев Александр  Андреевич 1900-1971
 
Прокофьев Александр Андреевич родился в 1900 году в семье крестьянина — рыбака и землепашца. Окончил сельскую школу и с 1913 по 1917г. годы учился в Петербургской учительской семинарии. В 1919 году стал членом РКП(б) и вступил в Красную Армию и находился в ней до 1930 года. Печататься начал с 1927 года. В 1931 г. Александр Прокофьев издал свои первые книги стихов «Полдень» и «Улица Красных зорь», в которых основное место заняли жители ладожской деревни и герои гражданской войны. В 30-х Прокофьев выпускает сборники лирических стихов и песен: «Победа» (1932), «Дорога через мост» (1933), «Временник» (1934), «Прямые стихи» (1936), «В защиту влюбленных» (1939). Творчество Прокофьева завоевало общее признание. Во время советско-финляндской войны (1939—1940) и Великой Отечественной войны (1941—1945) Александр Прокофьев — военный журналист, член писательской группы при политуправлении Ленинградского фронта. Прокофьев активно работал в армейской печати, выступал перед бойцами Ленинградского, Волховского и Северного фронтов. Писал агитационные стихи, стихотворные фельетоны, песни, частушки. Заметным явлением советской поэзии военных лет стала поэма «Россия» (1944; Сталинская премия, 1946) — рассказ о братьях Шумовых, добровольно приехавших из Сибири на защиту Ленинграда и составивших расчет тяжелого миномета. В 1945—1948 и 1955—1965 .г. Александр Прокофьев был ответственным секретарём Ленинградского отделения СП РСФСР. В первые послевоенные годы Прокофьев опубликовал цикл стихов о мире, о радости оживающей земли («Нынче удались цветы повсюду…», «Ты по сердцу мне, русская природа», «Пополам с тобою, дорогая…» и др.). Новый этап в творчестве Прокофьева начинается с книги «Заречье» (1955); в 1960 вышел сборник «Приглашение к путешествию», отличающийся широтой замысла и содержания, ясностью и глубиной формы. Впечатления от многочисленных поездок по стране и за рубеж нашли отражение в книгах «Яблоня над морем» (1958), «Стихи с дороги» (1963), «Под солнцем и под ливнями» (1964) и др. Отличительные черты поэзии Прокофьева — близость к народному слову, фольклору, яркая образность и эмоциональность, склонность к шутке, иронии, верность «рядовому» герою. Многокрасочная, звенящая и гремящая поэзия Прокофьева с годами становится более сдержанной. От «веселого косноязычья» первых стихов («Тырли-бутырли, дуй тебя горой») поэт пришел к более строгой и лаконичной манере письма.
На стихи Прокофьева были написаны песни, среди которых наиболее известные — «Товарищ» (музыка О. Иванова, первая его песня), ставшая неофициальным гимном молодёжи, и «Тайга золотая» (музыка В. Пушкова) из одноимённого кинофильма. Умер Александр Прокофьев в 1971 году. Похоронен на Богословском кладбище в Ленинграде.
Вы шумите, шумите
Вы шумите, шумите
Надо мною, березы,
Колыхайтесь, ведите
Свой напев вековой.
А я лягу, прилягу
Возле старой дороги,
На душистом покосе,
На траве молодой.
А я лягу, прилягу
Возле старой дороги.
Головой на пригорок,
На высокий курган.
А усталые руки
Я свободно раскину,
А ногами в долину
Пусть накроет туман.
Вы шумите, шумите
Надо мною, березы,
Тихой лаской милуйте
Землю — радость моюю
А я лягу, прилягу
Возле старой дороги,
Утомившись немного
Я минутку посплю.


Глава 196 – Орешин Петр Васильевич 1887-1938
 
Отец, Василий Егорович, вывезенный из деревни на 13-м году жизни, был отдан в мануфактурную лавку, и это обстоятельство сделало его приказчиком на всю жизнь. Мать, Агафья Петровна, от нищеты шила на базар ситцевые рубашки, сидела дни и ночи за швейной машинкой.
Петр на 9-м году был отдан в начальную школу, кончил её с «первой наградой» и 12-летним попал в городскую 4-х классную школу. Но этой школы, за недостатком средств, не окончил и вышел через три года, хотя и сдал экзамены за третий класс. На 16-м году попал в школу бухгалтерии, но почувствовал себя не на месте. Рисовал. Работал в конторе. Печататься начал в «Саратовском Листке» и «Саратовском вестнике» в 1911. В 1913 Орешин переезжает в Петербург, служит в конторе, печатается в журналах «Вестник Европы», «Заветы».
В 1914 Орешина призывают в армию. Рядовым маршевой роты он участвовал в боях, был отмечен за храбрость двумя Георгиевскими крестами. Известен факт унизительного наказания рядового Орешина. За чтение солдатам вольнолюбивых стихов Некрасова его заставили несколько суток стоять под ружьём с грузом кирпичей за спиной.
В 1918 Орешин издаёт две книги стихов. Первая называлась «Зарево». На неё откликнулся рецензией С. Есенин. Ёмко и образно он определил круг тем поэзии Орешина, сравнив «Зарево» с озером, «где отражаются и месяц, и церковь, и хаты». Отражается то же, что в стихах Есенина, Клычкова, Клюева. Но мир орешинской поэзии не похож на поэтические картины его собратьев по «крестьянской купнице». Если у них почти неразличимы социальные мотивы, то Орешин с болью пишет о далеко не поэтических сторонах жизни крестьянина. В 20-е гг. поэт активно сотрудничает со столичными и саратовскими издательствами. Ведёт активную пропагандисткую работу, пишет очень много. Печатается в газетах и журналах, одна за другой выходят книги его стихов. По инициативе Орешина при Московском Пролеткульте была создана секция крестьянских писателей. В 1924 в Москве был издан сборник «Творчество народов СССР». Орешин был не только составителем этой книги, но и автором многих переводов фольклорных произведений различных народов страны. Орешин разделил общую трагическую судьбу крестьянских поэтов. Он был репрессирован и погиб.


Элегия
Ив. Касаткину
Скоро, скоро в дальнюю дорогу
Я отправлюсь, радостями жив,
От работы поустав немного,
Ничего с собой не захватив.

Но пока я не покинул края,
Где я прожил тридцать девять лет,
Стойко буду, сторона родная,
О житейский обжигаться бред.

Полюбуюсь на твои равнины,
На разливы полноводных рек.
Все мы в жизни рубимся, как льдины,
И недолог наш рабочий век.

Оттого и хочется до боли
Наворочать кучу всяких дел,
Распахать тоскующее поле,
Чтобы колос веселей звенел.

Сколько дум навеяно холмами
И рядами неприметных изб!
Золотыми в поле журавлями
Мы недаром дружно поднялись.

Жизнь моя поблёкнула в опале,
В жгучем ветре вечных голодух.
На крутом житейском перевале
Я устал и медленно потух.

Но до самой до последней пяди
И сейчас уверенно пойду
Новой жизни, новой песни ради
На любую тяжкую беду.

Мне не страшно заседеть годами,
Я люблю весёлой жизни звук.
И земли мечтающее знамя
До конца не выроню из рук!
1926


Глава 197- Клычков (Лешенков)Сергей Антонович 1889-1937
 
Родился 1 июля (13 н.с.) в деревне Дубровке Тверской губернии в семье сапожника. Учился в сельской школе, тогда уже "пописывал стишки". Позднее прошел курс обучения в Москве в училище И.И.Фидлера. В 1906 - 08 начинает публиковать свои стихи ("Мужик поднялся", "Вихрь", "Гимн свободе" были опубликованы в альманахе "На распутье" в 1906.
В 1908 поступил на историко-филологический факультет Московского университета, учился вместе с С.Соловьевым, оказавшим определенное влияние на Клычкова. В этом же году был в Италии, где познакомился с М.Горьким и А. Луначарским.
В 1911 в Москве вышел первый сборник стихотворений Клычкова "Песни" имевший большой успех у читателей, критиков, а главное, у мастеров поэтического цеха. О поэзии Клычкова писали Н.Гумилев, В.Брюсов, М.Волошин. В одном из его писем этого времени есть такие слова: "Я знаю теперь, что у меня талант... Только в этом для меня соль и значение моей беспутной жизни!"
В 1913 выходит второй сборник "Потаенный сад", встреченный так же восторженно, как и первый. Тогда же он познакомился с С'.Есениным, дружба с которым продолжалась многие годы. Впоследствии они были соавторами нескольких произведений - "Кантаты", киносценария "Зовущие зори" и т.д.
Первая мировая война меняет жизнь Клычкова. Он призван в армию, служит на Балтике, затем в школе прапорщиков в Финляндии. В гражданскую войну поэт дважды приговаривался к расстрелу: один раз махновцами, другой раз белыми. Случайно Клычков остался жив.
Революцию встретил с восторгом ("Как не петь и не молиться..."). В 1918 выходит поэтический сборник "Дубравна", в 1919 - "Кольцо Лады", в 1923 - "Гость чудесный". Все эти и последующие сборники стихов говорят о плодотворности избранного им фольклорно-романтического направления.
В 1920-е годы обращается к прозе - романы "Сахарный немец" (1925); "Чертухинский балакирь" (1926); "Последний Лель" (1927); "Серый барин"(1927); "Князь мира" (1928); последний свой роман он написал в соавторстве с В.Поповым - "Зажиток" был напечатан в 1934.
После гибели С.Есенина активизировалась кампания нападок на крестьянских поэтов, она не миновала и Клычкова. Своей статьей в защиту поэзии "крестьянкой купницы" ("О зайце, зажигающем спички") он навлек на себя особое негодование борцов с "кулацкой литературой". В 1930 вышла его последняя книжка стихов "В гостях у журавлей", злобно встреченная критикой.
Клычков вынужден был заняться переводами. В 30-е годы выходят его переложения эпических произведений народов СССР. В сборник избранных переводов Клычкова "Сараспан" вошли марийские народные песни, произведения Г.Леонидзе, В.Пшавелы, А.Церетели и др.
В июле 1937 Клычков был арестован и вскоре (в октябре того же года) расстрелян. Посмертно реабилитирован.
Глядят нахмуренные хаты,
И вот -- ни бедный, ни богатый
К себе не пустят на ночлег --
Не всё ль равно: там человек
Иль тень от облака, куда-то
Проплывшая в туман густой;
Ой, подожок мой суковатый,
Обвитый свежей берестой,
Родней ты мне и ближе брата!
И ниже полевой былинки
Поникла бедная душа:
Густынь лесная и суглинки,
Костырь, кусты и пустоша --
Ой, даль моя, ты хороша,
Но в даль иду, как на поминки!
Заря поля окровенила,
И не узнать родимых мест:
Село сгорело, у дороги
Стоят пеньки и, как убогий,
Ветряк протягивает шест.
Не разгадаешь: что тут было --
Вот только спотыкнулся крест
О безымянную могилу.
1919

Глава  198- Лиснянская Инна Львовна  1928-2014
 
Родилась 24 июня в Баку. Не окончив института, уходит в поэзию. Первые стихотворения были написаны в 1949 в Баку, затем вышла первая книга стихов. В 1950-е публикует сборники "Это было со мною", "Верность". Ее стихи печатались в ведущих журналах и газетах.
В 1960 переезжает в Москву, где выходят ее сборники: "Не просто любовь"(1963), "Из первых уст" (1966). С большим трудом проходит четвертая книга стихов и лишь через 10 лет - пятая - "Виноградный свет" (1978).
Опубликование семи стихотворений в "Метрополе" привело к запрещению печатать не только стихи, но и переводы Лиснянской. Вместе с В. Аксеновым и С. Липкиным вышла из Союза писателей.
С 1980 стихи поэтессы появляются в журналах русского зарубежья - "Время и мы" и "Континент". В Париже в 1983 выходит сборник "Дожди и зеркала", в 1985 - тоже за рубежом сборник "На опушке сна". Только в 1990 поэтесса вновь публикует свои стихи на Родине: в 1990 выходит сборник стихов "Воздушный пласт"; в 1995 - сразу три книги поэтессы: "Одинокий дар", "Стихотворения" и "Шкатулка с тройным дном" (книга об Ахматовой, Цветаевой и русской поэзии XX века).
Возьми меня, Господи, вместо него,
А его на земле оставь!
Я легкомысленное существо,
И ты меня в ад отправь.
Пускай он ещё поживёт на земле,
Пускай попытает судьбу,
Мне легче купаться в кипящей смоле,
Чем выть на его гробу!
Молю тебя, Господи, слёзно молю:
Останови мою кровь,
Хотя бы за то, что его люблю
Сильней, чем Твою любовь.








Глава 199- Оболдуев Георгий Николаевич 1898-1954
 
Родился в Москве. В 1916 г. поступил в Московский университет. В 1919 г. призван в Красную армию. В 1924 г. закончил Высший литературно-художественный институт им. Брюсова. Арестован в 1933 г. До 1939 г. — в ссылке в Карелии. В 1943 г. мобилизован и отправлен на фронт. После демобилизации жил в Голицыне под Москвой.
   При жизни опубликовал всего одно стихотворение (1929) и один рассказ (1943), но в литературных кругах был известен. Позднее стихи Егора Оболдуева распространялись в самиздате и оказали значительное влияние на формирование новой поэзии.
Memento Mori
Бедный, дрожащий зверёк,
Раненный выстрелом,
Плохо себя ты сберёг:
Доли не выстроил.
Лапы и хвост поджимал,
Морщился ласково,
Скраивал свой идеал
Начерно, наскоро.
Сердцем не бейся в судьбу:
Накрепко заперто.
Спёрло дыханье в зобу
Чуть ли не замертво.
Болью предсмертных потуг
Жил не надсаживай:
Видно, не нам с тобой, друг,
Встретиться заживо.


Что-то в нежданной судьбе
Вышло навыворот,
Раз не мелькнуло тебе
Верного выбора.
Кровью исходишь? скулишь,
Жмурясь на извергов,
Тёпленький, серый малыш?.
Сиверко, сиверко!
Ноги дрожат и ползут,
Потные, мокрые,
Бегом последних минут
Стёртые до крови.
Словно в заветном рывке
С силой рванулись и…
Всё повторяют пике
Смертной конвульсии.
Трепетом самых основ
Двинуто под руку:
Скоро тягучий озноб
Влезет до потроху.
Жизнь, что была не полна —
Отмель на отмели! —
Им-то хоть и не нужна, —
Взяли да отняли.
Ихнего права не трожь
Писком: «а где ж оно?»
Что-то ты дуба даёшь
Медленно, мешкотно.
Слабостям, чорт подери,
Место не в очерке!
Жалостный тон убери,
Брось разговорчики!
Чтоб у злодеев (тьфу, тьфу!)
Слёзы не падали
В каждую эту строфу
Из-за падали.
1947

Глава 200- Князев Василий Васильевич 1887-1937
 
В. В. Князев родился 6 (18) января 1887 года в Тюмени. Его дед К. Н. Высоцкий был создателем первой в городе типографии и частной газеты «Сибирский листок объявлений». Василий рано потерял родителей и воспитывался в семье своей тети Л. К. Высоцкой, также владелицы типографии. После учебы в Екатеринбургской гимназии он поступил в Петербургскую учительскую семинарию. В 1905 году В. Князев включился в политическую жизнь: участвовал в митингах, выпускал листовки, сочинял стихи, в результате чего был исключен из семинарии.
Юноша стал зарабатывать на жизнь литературным трудом. В своих стихах подвергал резкой критике черносотенцев из «Союза русского народа», беспринципных журналистов, а также либералов из числа тех, кто любит «после сытного обеда повествовать о страдающем брате». Печатался в журналах «Поединок», «Скандал», «Застрельщик», «О воде» и других.
Поражение революции 1905 года, наступление реакции Князев переживал безболезненно. Прогрессивные сатирические журналы были запрещены. Жилось поэту в те годы нелегко – и духовно, и материально. Довелось сотрудничать в умеренно-либеральной печати: в газете «День», в мещанской «Ниве», в «Стрекозе», «Сатириконе» и т. п. Самые интересные сатирические стихи В. Князева, созданные до Октября, вошли в два сборника: «Сатирические песни» (1910) и «Двуногие без перьев» (1914).
Октябрь 1917 года Князев встретил радостно и стал одним из первых певцов революции. В январе 1918 года он становится сотрудником петроградской «Красной газеты». Популярность поэта была тем более велика, что газета представляла собой первый массовый периодический орган, пользовавшийся любовью среди петроградских рабочих и красноармейцев. С декабря 1917 года по январь 1918 года В. Князев вместе с В. Маяковским и Д. Бедным участвовал в сатирическом журнале «Соловей». В период с 1918 года по 1920 год выходят его лучшие сборники стихов – поэтическая летопись Октября: «Красные звоны и песни» (1918), «Красное евангелие» (1918), «Песни Красного звонаря» (1919), «О чем пел колокол» (1920). Интересна политическая позиция поэта. Веря в Октябрь, Князев считал, что партийность и свобода несовместимы. Он хотел служить не партии, а народу.
В 20-е годы «Красный звонарь» (основной псевдоним В. В. Князева) стал одним из самых популярных советских поэтов, его книги неоднократно переиздавались, он печатался во многих газетах и журналах («Петроградская правда», «Северная коммуна», «Рабочий край», «Красноармеец» и др.), читал свои стихи на митингах и собраниях. Вступив в Красную гвардию, он выезжал с агитвагоном на фронт, работал в «Боевой правде». Ряд его стихотворений был переложен на музыку, переведен на иностранные языки. Эти годы он вспоминал как лучшие в своей жизни.
…Идея Мировой Коммуны, в которую так горячо верил В. Князев, не осуществилась, и у поэта наступил творческий кризис. В 1925 году он пишет М. Горькому:
«В 40 лет
В будущее даль - пуста,
Суета сует
И всяческая суета.
…Новый свет
Ленина ли, Христа –
Суета сует
И всяческая суета!»
В литературе появились новые имена, Князев отошел на второй план. «Понимаешь, я чувствую, что новое, происходящее кругом, требует новых слов, нового творческого подхода, новых приемов, которые мне неведомы…» - пишет он другу, ленинградскому поэту В. Саянову.
В 1934 году под псевдонимом В. Седых В Князев опубликовал роман «Деды» о жизни сибирского купечества. С середины 30-х годов его имя исчезло из литературы на 20 с лишним лет. Поэт оказался втянутым в конвейер сталинских репрессий. В марте 1937 года по доносу он был заключен в ленинградскую тюрьму №2, а в июне приговорен к пяти годам лишения свободы. 10 ноября 1937 года, следуя по этапу из Магаданского пересыльного пункта В. Князев умер в поселке Атка. Реабилитировали его после XX съезда КПСС. В истории литературы В. Князев остался как поэт революции и гражданской войны, автор знаменитой «Песни Коммуны»:
Нас не сломит нужда,
Не согнет нас беда,
Рок капризный не властен над нами:
Никогда, никогда,
Никогда, никогда
Коммунары не будут рабами!
***
Пусть могильная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила,-
Невредима скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!

Ой, не знает Руси, кто ей тризну поет!
Рано, ворог, кладешь побежденного в гроб:
Ну, а что, как усопший-то встанет?
Сон стряхнет, поведет богатырским плечом
Да своим старорусским заветным мечом
По победному черепу грянет?

Все мы так: до поры —
Ни на шаг от норы,
До соседа — ни горя, ни дела,
А настанет пора —
От Невы до Днепра
Неделимое, стойкое тело!

Беспросветная мгла
Край родной облегла,
Тяжким саваном жизнь придавила!
Э, могуча скала!
Целы крылья орла!
Не в таких передрягах отчизна была,
Да нетронутой прочь выходила!



Глава 201 – Зульфикаров Тимур Касымович 1936-
 
Как и Велимир Хлебников в своё время, Тимур Зульфикаров занимает свою поэтическую Вселенную, и его ни с кем не спутаешь. Когда надо, он пишет просто и понятно даже деревенской бабушке, когда в его стихах припекает самаркандская жара, то и воздух его стихов плотнеет, обжигает. Он - самый древний архаист на свете, еще дописьменной эпохи. Он - поразительный новатор стиха, играет и со словом, и с каждым звуком, как чародей.
***
Я умру вместе с русской последней деревней
Когда в очи и в душу полезет победный бурьян
И когда над забытою Русью в траве продираясь последней
Лебединый последний навеки взойдет просквозит караван...

Я умру вместе с русской последней деревней
Вместе с русским последним опойцей пропойцей Сильвестром попом
Вместе с русской последней вдовой заревницей бездонной солдаткой
                Лукерьей
Что покорно полвека с войны дожидалась убитых сынков...

Я умру распадусь вместе с русской последней трухлявой
                орловской избою
Вместе с церквью последней в которой лишь мышь да зола
Вместе с нашим льновласым кудрявым пианым раздольным Христом
    что приколот прибит пригвожден притеснен ко кресту ко березовому
И Его — Одного на Руси неповинного — некому снять спеленать обласкать...

Я умру вместе с русской последней блаженной деревней
Я обдамся упьюсь из колодца последнего дремной прогорклой
          невольной забытой сиротской водой...

Русь!.. Слеза ты моя!.. Да была ль ты?..
Была ль твоя золотая деревня?..

Или был только шелест сентябрьских твоих златотканных
  златопарчовых златохладных златосеребряных златодымчатых
                златотягучих златозадумчивых рощ?..

1980 г.






Глава 202- Полозкова Вера Николаевна 1986-
 
Молодая поэтесса, чьё творчество достаточно популярно у российской молодёжи. Своё вдохновение Вера черпает из обыденной жизни: рождение детей, путешествия, интересные знакомства и т.д. Наверное, по этой причине её стихи понятны и близки людям.
Поэтесса остаётся востребованной у публики уже более десятка лет. Она не только печатает книжные издания, но и выступает с концертами, оформляя чтение своих стихов в виде музыкальных спектаклей.
***
Надо было поостеречься.
Надо было предвидеть сбой.
Просто Отче хотел развлечься
И проверить меня тобой.

Я ждала от Него подвоха –
Он решил не терять ни дня.
Что же, бинго. Мне правда плохо.
Он опять обыграл меня.

От тебя так тепло и тесно…
Так усмешка твоя горька…
Бог играет всегда нечестно.
Бог играет наверняка.

Он блефует. Он не смеется.
Он продумывает ходы.
Вот поэтому медью солнце
Заливает твои следы,

Вот поэтому взгляд твой жаден
И дыхание – как прибой.
Ты же знаешь, Он беспощаден.
Он расплавит меня тобой.

Он разъест меня черной сажей
Злых волос твоих, злых ресниц.
Он, наверно, заставит даже
Умолять Его, падать ниц –

И распнет ведь. Не на Голгофе.
Ты – быстрее меня убьешь.

Я зайду к тебе выпить кофе.
И умру
У твоих
Подошв.






Глава 203- Куняев Станислав Юрьевич  1932-
 
"Добро должно быть с кулаками" - это и поэтический стиль, и жизненный девиз Куняева. Движение, действие, охота, стремительность, какая уж тут тишь. Ставка на русскую национальную поэзию. "Добро должно быть с кулаками" не только сделало поэта знаменитым, но и определило его стиль, его жесткое волевое начало.
***
Мои друзья, вы вовремя ушли
От нищеты, разрухи и позора,
Вы стали горстью матери-земли,
Но упаслись объятий мародёра.

Я всех грешней. Есть наказанье мне:
В своей стране живу как иностранец,
Гляжу, как воцаряется в Кремле
Очередной законный самозванец.

Какая неожиданная грусть -
На склоне дней подсчитывать утраты
И понимать, как распинают Русь
Моих времён иуды и пилаты.

Глава 204- Рубальская Лариса Алексеевна 1945-
 
Лариса Рубальская – российская поэтесса, автор песен и переводчица. Хотя Рубальская довольно поздно стала на поэтическую стезю, это не помешало ей сделать успешную карьеру и покорить сердца тысяч людей, ценящих стихи с глубоким смыслом. Множество композиций на слова Ларисы Алексеевны стали хитами и лауреатами «Песни года».
ПЕЧАЛИ ЦВЕТ
Я украшу стихи загрустившими нотами
И забьётся романс в предзакатных лучах...
И кружением пчёл над медовыми сотами
Закружится печаль, об ушедшем печаль.

Печали свет из лабиринтов памяти
Печали цвет - размыто-голубой...
А наша жизнь стоит на паперти
И просит о любви с протянутой рукой.

Своей щедрой души ты открой сундук кованный:
Может, где-то на дне непотрачен лежит
Нашей прежней любви грошик старенький, ломаный.
В нём былая печаль, отражаясь, дрожит.

Печали свет из лабиринтов памяти
Печали цвет - размыто-голубой...
А наша жизнь стоит на паперти
И просит о любви с протянутой рукой.

На гитаре меж струн пусть свивает паук паутину,
Листья памятных лет пусть порывистый ветер сорвёт,
Живописец Любовь нарисует другую картину,
Цвет размыв голубой, непременно её обведёт.

Печали свет из лабиринтов памяти
Печали цвет - размыто-голубой...
А наша жизнь стоит на паперти
И просит о любви с протянутой рукой.

Глава 205- Юрков Игорь Владимирович 1902-1929
 
В 1968 году Евтушенко публикует в московском журнале "Дни поэзии" три стихотворения поэта Игоря Юркова .Потом были годы забвения, что впрочем не удивительно: для себя я выяснила: чтобы тебя помнили, кто-то должен хорошо потрудиться,  помозолить глаза тем, от кого зависит публиковать тебя или нет,и конечно регулярно будоражить общественность. В основном эта обязанность выполняется заинтересованными родственниками, в редких случаях друзьями. Игорь Юрков не худший, и может и не лучший из поэтов, как сейчас его представляют, называя последним поэтом Серебряного века, хотя есть в его стихах, что были доступны мне в интернете, лёгкость и светлость, и появляется желание почитать ещё.
Игорь Владимирович Юрков родился 16 июля 1902 года в Ярославле в семье учёного. Осенью 1914 года семья переезжает в Чернигов. Учится в черниговской гимназии, пишет стихи.
С 1919 года служит на Северном Кавказе и в Туркестане. Первые публикации появились в газете "Ашхабадская правда". В конце 1922 года, демобилизовался по состоянию здоровья (заболел чахоткой) и приехал в Киев. Он выступал со стихами на поэтических вечерах и диспутах,печатался в газетах и журналах. Еще гимназистом Игорь Юрков был влюблён в Лену Пустосмехову. Она его дождалась с фронта, но в 1924 году по какой-то причине они расстались.Все эти годы поэт лечится, но болезнь не отступает. В начале 1929 году поэт переезжает жить к давней знакомой учительнице Марье Дмитриевне Абрамович.В первых числах августа друзья привозят из Киева напечатанный сборник сборник стихов Юркова "Стихотворения".
30 августа 1929 года Игорь Юрков умер.Ему было 27 лет. Похоронили его на кладбище села Будаивкы.
Так вот: когда она ушла
И в комнатах пустых стемнело,
Мои заботы и дела,
Все, что когда-то мной владело,
Заговорило языком,
Понятным сердцу и рассудку.
Я встал. Большая за окном
Луна катилась. По первопутку
Чернели грузные следы,
Звеня трамваи проходили,
Да падал снег, да в серый дым
Проваливались автомобили.
Стемнело рано. Темнота
Окутывала город белый.
Лишь в небе красная черта
Совсем по-зимнему горела.
По-зимнему, по-старине
Едва-едва несло в угаре.
Легко и прямо падал снег
На крыши и на тротуары. -
Она ушла ...

* * *
АРАБЕСКИ

Гончие лают,
Шурша в листах,
В гусарском домике
Огни зажжены.
Ты знаешь, Татьяна,
Какой это прах –
Наша любовь
И наши сны.

Когда поют комары
И в открытом окне
Сырая ночь
Осыпает листы,
Скажи, Татьяна,
Можно ли мне
С тобою пить
И жить «на ты»?

«Пустая и глупая шутка жизнь»,
Но как она радует
Меня.
– Скажите, гусары,
И ты скажи –
Где столько музыки
И огня?

Наши товарищи
Лермонтов и Фет
Проиграли чёрту
Душу свою.
Я ведь, Татьяна,
Последний поэт –
Я не пишу,
Я пою.

Гончие лают,
Звенят бубенцы,
Скоро пороша
В сад упадёт.
Но не скоро выведут
Молодцы
Настоящие песни
В свой народ.
Народ нас не любит
За то, что мы
Ушли от него
В другую страну,
Где падают листья
На порог тюрьмы
И в жёлтых туманах
Клонит ко сну.

Что ж вы, товарищи –
К чёрту грусть!
Бутылки полны,
Луна полна.
Горячая кровь
Бушует пусть –
Нас ещё слышит
Наша страна.

Морозное небо
Сквозь листы и кусты,
Антоновским яблоком
Луна в ветвях.
– Скажи нам, Татьяна,
Что делала ты,
Пока мы рубились
На фронтах?
31 октября 1927

Глава 206- Шурмак (Шурман) Григорий Михайлович 1925-2007
Старший брат Григория был в конце 1930-х арестован, на фронт попал из лагеря, погиб под Волховом. В семье о его судьбе ничего не знали. Младший очень тосковал о брате. Часто представлял себе, как тот бежит из лагеря, обретает свободу. Так родилась песня "Побег". Ведь Гриша Шурмак стихи писал с детства, посещал литстудию при Киевском Доме пионеров, которой руководила Ариадна Громова. Вместе с ним постигали азы литературного мастерства известные в будущем поэты (и узники ГУЛАГа "по совместительству") Наум Коржавин и Лазарь Шерешевский.
А что касается автора "Побега", то он во время войны не только песни сочинял. Успел повоевать, был дважды ранен, вернулся в Киев инвалидом.
Литературная судьба тоже складывалась трудно. В 1975 году в Киеве вышел тонюсенький сборник стихов. После переезда в Москву (1979 год) Шурмак изредка публиковался в столичных журналах. В 1989 году "Советский писатель" издал с предисловием Вячеслава Кондратьева написанную еще в 1963 году военную повесть Шурмака "Нас время учило".А в 1997 году были, наконец, опубликованы стихи Григория Шурмака, собранные в книге "Поздний сборник".
Высоко ценил поэзию Шурмака один из "неофициальных авторитетов" советской литературы Николай Глазков.
Тема "русского еврея" - сквозная в поэзии Григория Шурмака. Думаю, читателю будет интересно познакомиться с его стихами.
 Когда в Державе всех земель мозаика
Марксистской скрепой схвачена была,
Ушли евреи в русские прозаики,
В поэты, барды - им же несть числа.

Сменила революция оружие,
Но добивался прежних целей Кремль,
В энергии евреев обнаруживая
Свой мировой, свой мессианский крен.

Сторицей их потом за это драили,
Песочили их с яростью такой,
Что проступила вновь душа Израиля
И возопила: "Господи, домой!"

А тут Державы строгость поослабнула.
И можно б ехать, да невмоготу:
Я твой навек, Россия православная,
Но свой народ и пращуров я чту.
1976
ПОБЕГ

По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
"Воркута-Ленинград",
Мы бежали с тобою, ожидая тревоги,
Ожидая погони и криков солдат.

Это было весною, одуряющим маем,
Когда тундра проснулась и оделась в ковер.
Снег, как наши надежды наудачу, все таял...
Это чувствовать может только загнанный вор.

Слезы брызнут на руку иль на ручку нагана,
Там вдали ждет спасенье - золотая тайга.
Мы пробьемся тайгою,  моя бедная мама,
И тогда твое слово - мне священный наказ!

По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский
"Воркута - Ленинград",
Мы бежали с тобою, ожидая тревоги,
Ожидая погони и криков солдат.










Глава 207- Львовский Михаил Григорьевич 1919-1994
 
Окончил Литературный институт имени Горького (1952).
Автор песен: «Вот солдаты идут по степи опалённой», «На Тихорецкую состав отправится».
Автор пьес: «Димка-невидимка» (совместно с Вадимом Коростылёвым, ставилась в десятках ТЮЗов страны), «Друг детства», «Поцелуй феи» (совместно с Зиновием Гердтом, Театр Сатиры). В публицистике на страницах «Комсомольской правды» в 1960-1970-х годах выступал в защиту авторской песни. В кино выступал как автор сценариев к фильмам для детей и автор текстов песен.
На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые, платочки белые, платочки белые,
Платочки белые, глаза печальные.
Начнет выпытывать купе курящее
Про мое прошлое и настоящее.
Навру с три короба, пусть удивляются.
С кем распрощалась я, с кем распрощалась я, с кем распрощалась я,
С кем распрощалась я, вас не касается.
Откроет душу мне матрос в тельняшечке,
Как тяжело на свете жить, бедняжечке.
Сойдет на станции и распрощается,
Вагончик тронется, вагончик тронется, вагончик тронется,
Вагончик тронется, а он останется.
На Тихорецкую состав отправится,
Вагончик тронется, перрон останется.
Стена кирпичная, часы вокзальные,
Платочки белые, платочки белые, платочки белые,
Платочки белые, глаза печальные.



Глава 208 – Алтаузен Джек ( Яков) Моисеевич 1907-1942
 
Родился 1 (14) декабря 1907 года на Федосьевском, одном из Ленских приисков (ныне посёлок Артёмовский, Бодайбинский район, Иркутская область), в еврейской семье конюха и старателя Моисея Ицковича (Исаевича) Алтаузена, ссыльнопоселенца из Витебской губернии.В одиннадцать лет по стечению обстоятельств попал в Китай. Жил в Харбине, Шанхае, работал мальчиком в гостиницах, продавал газеты, служил в качестве боя (мальчика-слуги) на пароходе, курсировавшем между Шанхаем и Гонконгом. Вместо прежнего имени Алтаузену было присвоено и записано в документ имя Джек. Из Харбина добрался до Читы, где встретился с И. П. Уткиным, который помог ему добраться до Иркутска и принял участие в дальнейшей судьбе Алтаузена. В Иркутске он некоторое время работал на кожевенном заводе, на лесосплаве и одновременно восполнял пробелы в учении.В конце 1922 года Алтаузен вступил в комсомол. В 1923 году при журнале «Красные Зори» было создано ИЛХО — Иркутское литературно-художественное объединение[4], в которое вошли И. П. Уткин, В. П. Друзин, Джек Алтаузен, И. И. Молчанов. В 1923 году по комсомольской путёвке приехал на учёбу в Москву, занимался в Литературно-художественном институте, где на него обратил внимание Валерий Брюсов. После закрытия института доучивался на факультете общественных наук МГУ.В конце 1920-х годов Алтаузен работал в редакции газеты «Комсомольская правда» в должности секретаря литературного отдела, которым тогда заведовал И. П. Уткин. В ряду активных сотрудников газеты в то время был Владимир Маяковский, с которым, по поручению редакции, Алтаузен поддерживал постоянную связь; в редакции бывал и Эдуард Багрицкий. Первым крупным произведением Д. Алтаузена стала поэма-монолог «Безусый энтузиаст» (1929). В ней поэту удалось выразить настроения значительной части молодежи 1920-х годов — сочетание досады на то, что «опоздал родиться» и не участвовал в боях за революцию, и в то же время стремления быть достойным подвига участников революционных событий[5][6]. Поэма получила бурный читательский отклик — о ней много писали в газетах и журналах, её обсуждали на комсомольских собраниях[6]. Образ лирического героя этой поэмы — молодого современника, комсомольца, строителя пятилетки, энтузиаста — в дальнейшем занял центральное место в творчестве Д. Алтаузена. Обращаясь к теме революции как поэт-романтик, он рисует образы Революции и Гражданской войны как неповторимой и недосягаемой в своем величии эпохи — этим продиктована условность времени и места действия, некоторая отвлеченность образов и т. д.[5][6] Материал для второй своей поэмы, «Первое поколение» (1933), Алтаузен собирал на станкостроительном заводе «Красный пролетарий», проработав там несколько месяцев токарем. Член Союза писателей СССР с 1934 года. Член ВКП(б) с 1939 года. В начале советско-финской войны, Джек Алтаузен одним из первых подал заявление в НКО СССР, писал, что готов немедленно выехать для работы в печати действующей армии или в войсках как политрук. Разрешение он получил лишь в марте 1940 года и прибыл на Карельский перешеек, когда война уже заканчивалась. С началом Великой Отечественной войны стал военным корреспондентом газеты «Боевая красноармейская» 12-й армии Юго-Западного фронта, затем работал в газете «Звезда Советов» 6-й армии. К 24-й годовщине Октябрьской революции он — первым из поэтов Великой Отечественной — был награждён орденом Красного Знамени[7]. Военный совет армии специально заседал с необычной повесткой — заслушивались стихи и обсуждалась работа армейского поэта.
Погиб 27 мая[8] 1942 года под Харьковом, участвуя в неудавшемся наступлении в районе Изюм—Барвенково—Лозовая[9]. Тогда же погиб и приехавший с ним на фронт М. К. Розенфельд.
Баллада о четырех братьях.
Домой привез меня баркас.
Дудил пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас,
Один вхожу я на порог.
Сестра в изодранном платке,
И мать, ослепшая от слез,
В моем походном котелке
Я ничего вам не привез.
Скажи мне, мать, который час,
Который день, который год?
Четыре брата было нас,
Кто уцелел от непогод?
Один любил мерцанье звезд,
Чудак, до самой седины.
Всю жизнь считал он, сколько верст
От Павлограда до луны.
А сосчитать и не сумел,
Не слышал, цифры бороздя,
Как мир за окнами шумел
И освежался от дождя.
Мы не жалели наших лбов.
Он мудрецом хотел прослыть,
Хотел в Калугу и Тамбов
Через Австралию проплыть.
На жеребцах со всех сторон
Неслись мы под гору, пыля;
Под головешками ворон
В садах ломились тополя.
Встань, Запорожье, сдуй золу!
Мы спали на цветах твоих.
Была привязана к седлу
Буханка хлеба на троих.
А он следил за пылью звезд,
Не слышал шторма и волны,
Всю жизнь считая, сколько верст
От Павлограда до луны.
Сквозной дымился небосклон.
Он версты множил на листе,
И как ни множил, умер он
Всего на тысячной версте.
Второй мне брат был в детстве мил.
Не плачь, сестра! Утешься, мать!
Когда-то я его учил
Из сабли искры высекать…
Он был пастух, он пас коров,
Потом пастуший рог разбил,
Стал юнкером.
Из юнкеров
Я Лермонтова лишь любил.
За Чертороем и Десной
Я трижды падал с крутизны,
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны.
Нас годы сделали грубей;
Он захрипел, я сел в седло,
И ожерелье голубей
Над ним в лазури протекло.
А третий брат был рыбаком.
Любил он мирные слова,
Но загорелым кулаком
Мог зубы вышибить у льва.
В садах гнездились лишаи,
Деревни гибли от огня,
Не счистив рыбьей чешуи,
Вскочил он ночью на коня,
Вскочил и прыгнул через Дон.
Кто носит шрамы и рубцы,
Того под стаями ворон
Выносят смело жеребцы.
Но под Варшавою, в дыму,
у шашки выгнулись края.
И в ноздри хлынула ему
Дурная, теплая струя.
Домой привез меня баркас,
Гремел пастух в коровий рог.
Четыре брата было нас, —
Один вхожу я на порог.
Вхожу в обмотках и в пыли
И мну буденновку в руке,
И загорелые легли
Четыре шрама на щеке.
Взлетают птицы с проводов.
Пять лет не слазил я с седла,
Чтобы республика садов
Еще пышнее расцвела.
За Ладогою, за Двиной
Я был без хлеба, без воды,
Чтобы в республике родной
Набухли свежестью плоды.
И если кликнут — я опять
С наганом встану у костра.
И обняла слепая мать,
И руку подала сестра.






Глава 209-Григорьев Олег Евгеньевич 1943-1992
 
Олег Григорьев– поэт и художник, яркий представитель ленинградского андеграунда, родился в эвакуации в Вологодской области. После войны с матерью и братом переехал в Ленинград. Рисовал с раннего детства, и должен был стать художником. Учился в художественной школе при Академии художеств, был исключён из неё в 1960 году с формулировкой «за формализм», на деле – за попытки отстоять свою индивидуальность. Со многими известными ныне художниками сохранил дружбу. Работал сторожем, кочегаром, дворником.В 1961 году сочинил четверостишие «Я спросил электрика Петрова», ставшего широко известным «детским народным» стихотворением.
В 1971 году выпустил первую книжку детских стихов и рассказов под названием «Чудаки», ставшую популярной; по нескольким произведениям из неё («Гостеприимство», «Апельсин») были сделаны выпуски журнала «Ералаш». Многие его стихи вошли в питерский городской фольклор. Его стихи отличаются афористичностью, парадоксальностью, элементами абсурда и чёрного юмора, из-за чего его часто ставят в один ряд с Хармсом и другими обэриутами. Однако от них Олег Григорьев отличается большей непосредственностью, искренностью и детской ранимостью.
В начале 70-х был осуждён на два года «за тунеядство», отбывал наказание на принудительных работах – строительство комбината в Вологодской области. Был досрочно освобождён. В 1975 году принимал участие в известной выставке в ДК «Невский».
В 1981 году в Москву вышла вторая его детская книга «Витамин роста». Стихи из неё вызвали негодование у некоторых представителей «официальных» литературных кругов, и Григорьев не был принят в Союз писателей.
Следующая его книга, «Говорящий ворон», вышла уже в перестройку, в 1989 году. В том же году он получил вторую судимость («за дебош и сопротивление милиции») с условным сроком; многие поэты и писатели выступили тогда в его защиту. За полгода до смерти был принят в Союз писателей. Умер 30 апреля 1992 г. в Петербурге от прободения язвы желудка. Похоронен в Петербурге, на Волковском кладбище, а в доме на ул. Пушкинской, 10 открыта мемориальная доска с его именем.

Старая, слабая бабушка
Оставила дома ключик.
Звонила старая бабушка,
Но не открыл ей внучек.
Старая бабушка ухнула,
В дверь кулаком бахнула,
Дубовая дверь рухнула,
Соседка на кухне ахнула,
Качнулся сосед на стуле,
Свалился с кровати внучек,
Упала с полки кастрюля
И бабушкин маленький ключик.

Глава 210- Каннегисер Леонид Иоакимович (Акимович) 1896-1918
 
Одновременно "самый петербурский петербуржец" - как заметил кто-то из его современников. Родился Леонид, однако, на Украине в семье состоятельного инженера-механика. Семья переселилась в Санкт-Петербург, где Каннигисер-старший возглавил металлургическую промышленность России. В его доме собирались толстосумы и творческий бомонд столицы. Вот этот замес и сформировал мировоззрение Леонида. Юноша любил эпатировать буржуа, ошарашивать их презрением к морали, не скрывая, что он гомосексуалист.
Летом 1915 19-летний Каннигисер посетил село Константиново и восходящую звезду русской поэзии Сергея Есенина. Цветаева писала: "Лёня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись — через всё и вся — поэты. Лёня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил. Так и вижу их две сдвинутые головы — на гостинной банкетке, в хорошую мальчишескую обнимку, сразу превращавшую банкетку в школьную парту…"
Каннегисеру Есенин посвятил свой стих «Весна на радость не похожа…» 1916 г. («Мы поклялись, что будем двое И не расстанемся нигде»).
 Каннегисер убил Урицкого - председателя Петроградского ЧК. Пуля поэта настигла Моисея Урицкого у лифта Зимнего дворца 30 августа 1918. В тот же день Фанни Каплан ранила Ленина. Оба выстрела послужили сигналом к антибольшевисткому перевороту, так называемому "заговору послов". Но, заговор провалился. На суде Каннигисер заявил: «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он — отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».
По иронии судьбы Каннигисер не знал, что Урицкий был противником смертной казни, взятия заложников и других жестких методов Феликса Дзержинского. Его сигнальный, для "белого террора", выстрел - развязал, ответный, "красный террор".
На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Керенский на белом коне.

Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.

Сердца из огня и железа,
А дух — зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.

На битву! — и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу весёлую смерть.

И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —

Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню — Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.


Глава 211- Делоне Вадим Николаевич 1947-1983
 
 25 августа 1968 года  восемь человек вышли на Красную площадь под простым лозунгом «за нашу и вашу свободу». Чем рисковали они?  - всем:  жизнью, здоровьем, благополучием своим и своих семей.
Это предвосхищая их подвиг написал Александр Галич 22 августа 1968 года
                ...И всё так же, не проще,
                Век наш пробует нас:
                Можешь выйти на площадь?
                Смеешь выйти на площадь?
                Можешь выйти на площадь,
                Смеешь выйти на площадь
                В тот назначенный час?!
Они посмели и смогли: Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов, Виктор Файнберг.
Ровно в 12 часов они сели у  Лобного места  и развернули плакаты с лозунгами «Мы теряем лучших друзей», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» , «Свободу Дубчеку!».
Пражская газете «Liter;rn; listy» писала: «Семь человек на Красной площади — это, по крайней мере, семь причин, по которым мы уже никогда не сможем ненавидеть русских».
В течение нескольких минут демонстранты были арестованы находящимися на  Красной  площади переодетыми в штатское  сотрудниками милиции и КГБ, избиты и доставлены в отделение милиции.
     Файнберг был признан невменяемым и направлен в Ленинградскую спецпсихбольницу, где находился 4 года — с января 1969 по февраль  1973 года.
     Наталья Горбаневская была признана невменяемой и помещена на принудительное лечение в психиатрическую больницу специального типа.
     Дремлюга приговорен к  тюремному  заключению, Бабицкий, Богораз и Литвинов — к различным срокам ссылки.
Вадим Делоне  был осуждён по статьям 190-1 и 190-3 Уголовного Кодекса РСФСР и по совокупности с учётом предыдущего неотбытого наказания (1 сентября 1967 года вместе с Буковским и Кушевым осуждён на 1 год (условно) как участник демонстрации на Пушкинской площади в защиту Галанскова, Добровольского и Лашковой)  на 2 года и 10 месяцев лагерей.  Срок отбывал в уголовном лагере в  Тюменской области. Освобождён в конце июня 1971 года по отбытии срока. Опыт лагеря и лесоповала Вадим описал в повести «Портреты в колючей раме».
В ноябре 1975 года Вадим вместе с женой Ириной Белогородской  эмигрировал из СССР, они  жили  в Париже.
Не было работы для души, не было сил для творчества, он хотел рассказать о судьбах безвинных, с которыми жизнь столкнула его в лагере, но это было мало интересно  для достаточно «красной» Франции.
13 июня 1983 года его сердце остановилось.
* * *
Мне мнилось — будет все не так.
Как Божья милость, наша встреча.
Но жизнь — как лагерный барак,
Которым каждый изувечен.

Мне мнилась встреча наша сном,
Чудесным сном на жестких нарах,
Кленовым трепетным листком,
Под ноги брошенным задаром.

Но ветер кружит серый снег
По тем полям, где мы бродили,
По тем краям, где мы ночлег
И место встречи находили.

Мое пустое ремесло —
Слагать слога и строить строчки…
Пусть скажут — в жизни не везло,
Все обещания бессрочны.

Пускай грехи мне не простят —
К тому предлогов слишком много,
Но если я просил у Бога,
То за других, не за себя…
Париж, 1982

* * *
Что родной заколдованный круг площадей,
Что березок щебечущих стая,
Если, душу задув, словно пламя свечей,
Я могилы друзей покидаю.

Ни к чему говорить, только страшно молчать —
Тяжелей разговора пустого,
Хоть полслова родного еще услыхать
И ответить хотя бы полслова.

Я слова эти в тюрьмах твердил по ночам,
Где хрипел, где растратил впустую,
Где делился, как пайкой, с людьми пополам,
А теперь я забыть их рискую.

Что мне свет вековой белопенных церквей,
Что запрет на круги на свои возвращаться,
Если к тем, кто теперь за чертой лагерей,
Ни на помощь прийти, ни прийти попрощаться.

Что мне смех обо мне или память по мне,
Я и сам ведь себя не узнаю,
Если в чьей-то стране мне приснится во сне,
Как за проволкой солнце блистает.

Что мне страх перед шумом чужих городов —
Я здесь радость и боль оставляю,
Строки старых стихов, строки новых стихов,
Словно клятву себе забываю.
Москва, 1975

* * *
Опять туман, как в сказке детской...
И пахнут порохом зрачки.
Не отмахнешься фразой меткой
Ни от любви, ни от тоски.
Глава 212- Филатов Леонид Алексеевич 1946-2003
 Советский и российский актёр театра и кино, кинорежиссёр, поэт, драматург, публицист, телеведущий; народный артист Российской Федерации (1995), лауреат Государственной премии Российской Федерации (1996).
Не лети так, жизнь
О не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.
Другие вон живут, неспешны и подробны.
А я живу — мосты, вокзалы, ипподромы.
Промахивая так, что только свист в ушах
О не лети так жизнь, уже мне много лет.
Позволь перекурить, хотя б вон с тем пьянчужкой.
Не мне, так хоть ему, бедняге, посочуствуй.
Ведь у него, поди, и курева то нет.
О не лети так жизнь, мне важен и пустяк.
Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.
И пусть я никогда спектакля не увижу,
Зато я буду знать, что был такой спектакль
О не лети так жизнь, я от ветров рябой.
Мне нужно этот мир как следует запомнить.
А если повезет, то даже и заполнить,
Хоть чьи-нибудь глаза хоть сколь-нибудь собой.
 О не лети так жизнь, на миг хоть, задержись.
Уж лучше ты меня калечь, пытай, и мучай.
Пусть будет все — тюрьма, болезнь, несчастный случай.
Я все перенесу, но не лети так, жизнь.
1986 г.
Тот клятый год, тому уж много лет…
Тот клятый год, тому уж много лет, я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли,
Я убегал к двухлетней внучке Оле, туда, на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало,
И Оля уставала, отставала и тихо ныла: «Деда, погоди».
Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных голость,
Но и в палате слышал Олин голос: «Дай руку, деда, деда, погоди…»
И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля
Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и…»
И я гожу, я все еще гожу и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.









Глава 213- Беркович Евгения Борисовна 1985-
 
Родилась в интеллигентной семье: мать, Елена Михайловна Эфрос, правозащитник; отец — Борис Львович Беркович, поэт, проживает в Израиле. Сестра — Мария — сурдопедагог, педагог-дефектолог.
В 2007 г. закончила СПАТИ (РГИСИ) (полученная специальность — «театровед-менеджер»).
В 2003—2008 гг. трудилась режиссером-педагогом в Театре юношеского творчества в Петербурге. Затем закончила Школу-студию МХАТ по специальности «режиссура», где её преподавателем был Кирилл Серебренников, у которого Женя сыграла в спектакле и опере.
Удостоена профессиональных наград.
***
То ли новостей перебрал,
То ли вина в обед,
Только ночью к Сергею пришёл его воевавший дед.
Сел на икеевскую табуретку, спиной заслоняя двор
За окном. У меня, говорит, к тебе,
Сереженька, разговор.
Не мог бы ты, дорогой мой, любимый внук,
Никогда, ничего не писать обо мне в фейсбук?
Ни в каком контексте, ни с буквой зэт, ни без буквы зэт,
Просто возьми и не делай этого, просит дед.
Никаких побед моим именем,
Вообще никаких побед.

Так же, он продолжает, я был бы рад,
Если бы ты не носил меня на парад,
Я прошу тебя очень, (и делает так рукой),
Мне не нужен полк,
Ни бессмертный, ни смертный, Сереженька, никакой.
Отпусти меня на покой, Серёжа,
Я заслужил покой.
Да, я знаю, что ты трудяга, умница, либерал,
Ты все это не выбирал,
Но ведь я-то тоже не выбирал!
Мы прожили жизнь,
Тяжелую и одну.
Можно мы больше не будем
Иллюстрировать вам войну?
Мы уже все, ребята,
Нас забрала земля.
Можно вы как-то сами.
Как-то уже с нуля.
Не нужна нам ни ваша гордость,
Ни ваш потаённый стыд.
Я прошу тебя, сделай так,
Чтоб я был наконец забыт.
Но ведь я забуду, как в русском музее
Мы искали девятый вал,
Как я проснулся мокрый,
А ты меня одевал,
Как читали Пришвина,
Как искали в атласе полюса,
Как ты мне объяснял, почему на небе
Такая белая полоса
За любым самолетом,
Как подарил мне
Увеличительное стекло…
Ничего, отвечает дед,
Исчезая.
Тебе ведь и это не помогло.

Глава 214-Рюрик Ивнев ( Михаил Александрович Ковалев) 1891-1981
 
Рюрик Ивнев (настоящее имя и фамилия Михаил Александрович Ковалев; 1891-1981). Отец, помощник военного прокурора Кавказского военного суда, умер, когда ребенку было 3 года, и мать Р. Ивнева стала работать директрисой женской гимназии в г. Карее.
По семейной традиции сына готовили к военной карьере, и он учился в Тифлисском кадетском корпусе, где начал сочинять стихи. В 1908 поступил в Петербургский университет на юридический факультет (диплом получил в 1911 в Москве) и начал изредка печататься в большевистских газетах и студенческих сборниках.
Показывал свои ранние опыты А. Блоку, Вяч. Иванову, В. Брюсову и получал из их уст неутешительные отзывы. В 1915-1917 служит в Канцелярии государственного контроля и тогда же входит в круги столичной художественной богемы. Выступает на поэтических вечерах, печатается в футуристических изданиях – сборниках «Мезонин поэзии» и «Центрифуга», альманахе «Очарованный странник» и др. Становится завсегдатаем литературных салонов и театриков-кабаре.
Весной 1915 знакомится с С. Есениным и вводит его в столичную литературную среду. Вышедшие в 1913 поэтические книги – «У пяти углов» (стихотворный диалог с П. Эссом), «Пламя пышет» и последовавший за ними сборник «Золото смерти» (1916) не вызвали сочувствия у читателей и критиков. К. Чуковский заметил, что Р. Ивнев «футуристом только притворяется», а на самом деле он – «модернист-эклектик».
Особенность лирического героя Р. Ивнева, подмеченная уже первыми рецензентами его книг («обыкновенный петербургский мальчик, беспомощный и грустный, как-то по-женски несчастный»), была многократно усилена поэтом в его четырех сборниках с общим названием – «Самосожжение» (1913-1917).
Мотив вины вырастает до размеров невыносимого жгучего стыда, нервная усталость становится в стихах манерной истерикой; все чувства – от религиозного экстаза до мазохистской эротики – достигают крайнего предела. Сладострастное самобичевание Р. Ивнева, ставшее отличительной чертой его поэзии, приняло характер кликушества, юродства.
В годы Первой мировой войны он сочиняет рассказы, окрашенные в мистические религиозные тона, печатает брошюру «Как нам победить Германию?» (1915), пишет роман «Несчастный ангел» – беспомощное подражание М. Кузмину.
В первые же дни Октябрьской революции Р. Ивнев явился к Луначарскому с предложением своих услуг по налаживанию связи новой власти с интеллигенцией и вскоре стал секретарем А. Луначарского. В последующие годы примыкает к имажинистам и выпускает сборник стихов «Солнце во гробе» (1921), куда входят 25 отобранных С. Есениным стихотворений.
В 30-70-е печатает многочисленные поэтические сборники стандартных – «жизнеутверждающих» – советских стихов, прозаическую трилогию из жизни богемы 20-х годов, мемуары. Зарабатывал на жизнь переводами восточных поэтов.

Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты.
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.

Как сон, исчезло в суете вокзальной
Лицо любимое,- и вот опять покой.
Никто не дал любви такой печальной
И в то же время радостной такой.

Прощальный взор запомнил я навеки —
Он в мертвого легко мог жизнь вдохнуть,-
И серые глаза, и вскинутые веки,
И губы, детские чуть-чуть.

Блеснула боль в твоем прощальном взоре,
Покрылись сумраком любимые черты,
Никто не дал мне столько горя
И столько радости, как ты.

Глава 215- Олейников Николай Макарович 1898-1937
 
Родился в зажиточной казачьей семье. Обучался в реальном училище и в Каменской учительской семинарии. В годы Гражданской войны 1917–1922 гг. служил в Рабоче-Крестьянской Красной Армии (до 1920). В 1920 г. вступил в Российскую коммунистическую партию (большевиков). В 1923 г. по инициативе Олейникова начал выходить литературный журнал «Забой» в г. Бахмут. В 1925 г. получил назначение в газету «Ленинградская правда» и переехал в Ленинград. В середине 1920-х гг. сблизился с группой ОБЭРИУ. Редактировал детские журналы «Ёж» (1928–1929), «Чиж» (1934, 1937), «Сверчок» (1937); в 1926–1928 гг. занимался организацией радиовещания для детей. Арестован 20 июля 1937 г., расстрелян; реабилитирован в 1957 г.
Публиковался преимущественно как детский писатель: рассказы об Октябрьской революции 1917 г., Гражданской войне 1917–1922 гг. («Первый совет», 1926; «Боевые дни», 1927; «Удивительный праздник», «Танки и санки», оба – 1928); юмористические рассказы о приключениях в разных частях света, созданные от имени путешественника и изобретателя Макара Свирепого, и др. Выпустил, в том числе под этим псевдонимом, большое количество детских книг: «Кто хитрее?» (1927), «Живые загадки» (1928), «Индийская голова», «Хитрые мастеровые» (обе – 1929), «Блошиный учитель» (1930) и др.
Писал также стихи, которые распространялись в рукописных и машинописных копиях с конца 1920-х гг.; при жизни Олейникова были напечатаны только три его «взрослых» стихотворения (журнал «Тридцать дней», 1934, №;10). В поэтическом творчестве Н. М. Олейникова нашли отражение традиции русской пародийно-иронической поэзии 19 – начала 20 вв. (Козьма Прутков, И. П. Мятлев, Д. Д. Минаев, В. С. Курочкин, Саша Чёрный). В духе обэриутов разрабатывал мотивы алогичности и абсурдности бытия; пародировал традиционные литературные жанры: стихи «на случай» («На день рождения Груни», 1928; «Машинистке на приобретение пелеринки», 1929), жестокий романс («Карась», 1927; «Муха», 1934), любовное послание («Наташе», 1929), балладу («Чревоугодие», 1932), а также произведения самих обэриутов, обращаясь к излюбленной ими (и интересовавшей самого Олейникова) теме насекомых («Таракан», «Из жизни насекомых», оба – 1934). В сатирических стихотворениях, написанных от лица образцового советского мещанина, высмеивал претенциозность невежества и пошлость обывательских понятий: «Хвала изобретателям» (1932), «Перемена фамилии» (1934) и др. Стилю Олейникова присущи гротескное смешение различных пластов языка, богатство метафор, обилие алогизмов.Среди других произведений: философская поэма «Пучина страстей» (1937); инсценировки для детского театра, сценарии (в соавторстве с Е. Л. Шварцем) к фильмам «Разбудите Леночку» (1934), «На отдыхе», «Леночка и виноград» (оба – 1936).В 1966 г. в альманахе «День поэзии» напечатаны два стихотворения Олейникова, но ещё долгие годы его произведения, наряду с редкими журнальными публикациями, продолжали выходить в самиздате.
Маленькая рыбка,
Маленький карась,
Где ж ваша улыбка,
Что была вчерась?
Жареная рыба,
Дорогой карась,
Вы ведь жить могли бы,
Если бы не страсть.
Что же вас сгубило,
Бросило сюда,
Где не так уж мило,
Где - сковорода?
Помню вас ребенком:
Хохотали вы,
Хохотали звонко
Под волной Невы.
Карасихи-дамочки
Обожали вас -
Чешую, да ямочки,
Да ваш рыбий глаз.
Бюстики у рыбок -
Просто красота!
Трудно без улыбок
В те смотреть места.
Но однажды утром
Встретилася вам
В блеске перламутра
Дивная мадам.
Дама та сманила
Вас к себе в домок,
Но у той у дамы
Слабый был умок.
С кем имеет дело,
Ах, не поняла!
Соблазнивши, смело
С дому прогнала.
И решил несчастный
Тотчас умереть.
Ринулся он, страстный.
Ринулся он в сеть.
Злые люди взяли
Рыбку из сетей,
На плиту послали
Просто, без затей.
Ножиком вспороли,
Вырвали кишки,
Посолили солью,
Всыпали муки...
А ведь жизнь прекрасной
Рисовалась вам.
Вы считались страстными
По промежду дам...
Белая смородина,
Черная беда!
Не гулять карасику
С милой никогда.
Не ходить карасику
Теплою водой,
Не смотреть на часики,
Торопясь к другой.
Плавниками-перышками
Он не шевельнет.
Свою любу "корюшкою"
Он не назовет.
Так шуми же, мутная
Невская вода!
Не поплыть карасику
Больше никуда.










Глава 216- Третьяков Сергей Михайлович 1982-1937
 
Родился 21 июня 1892 г. в Гольдингене (ныне Кулдига) Курляндской губ. в семье учителя и его жены немецко-голландскою происхождения. Учеба в Рижской гимназии, занятия музыкой. 1913-16 - учеба на юридическом факультете Московского университета, сближение с социал-революционерами. Знакомство с Мейерхольдом и Маяковским. 1919-22 гг. - пребывание на Дальнем Востоке и в Сибири (представитель министерства народного образования, директор издательства), статьи в большевистской прессе, участие вместе с Н. Асеевым и П. Бурлюком в работе группы футуристов. Первый сборник стихов «Железная пауза» (Владивосток, 1919).
Осенью 1922 года возвращается в Москву, в Театре Пролеткульта сотрудничает с Эйзенштейном, поставившим его агит-гиньоль «Слышишь, Москва?!» о ноябрьской революции в Германии, пьесу « Противогазы» и переделку пьесы А.Н.Островского «На всякого мудреца довольно простоты». Путешествие в Китай и лекции в Пекинском университете о русской литературе (1924-25). Премьера пьес «Земля дыбом» (1923) и «Рычи, Китай!» в Театре имени Мейерхольда (1926). Отклонение Главреперткомом пьесы «Хочу ребенка» (полностью впервые опубликована в 1988 году, первые две постановки осуществлены в Германии в 1980 и 1983 гг.). Премьера спектакля «Рычи, Китай!» во Франкфурте на Майне (1929). Очерки в газете «Правда», сборник публицистических ассказов «Чжун-го» (1927). В 1927-29 гг. участвовал в работе журнала Маковского «Новый ЛЕФ», редактировал пять последних его номеров. Полемические статьи в сборнике «Литература факта». Многочисленные поездки по гране (Грузия, Тува) и работы в жанре оперативного репортажа: «Ден ШиХуа». Био-интервью (1930), книги очерков «Вызов», «Месяц в деревне», «Тысяча и один трудодень» о коммуне «Коммунистический маяк» на Сев. Кавказе.

Способствовал разработке и утверждению на театре жанра политобозрения. Несмотря на схематичность и ультрареволюционность многих тезисов, драматургия Третьякова сохраняет качество «прогноза на будущее». Большой резонанс спектакля «Рычи, Китай!» во время гастролей ГОСТИМа в Германии в апреле 1930 (современная оценка В. Казака: «пропагандистская пьеса с резкой коммунистической и антиамериканской направленностью»). Декабрь 1930 - октябрь 1931 - поездка с докладом о советской литературе по Германии, послужившая основой для книги литературных портретов «Люди одного костра» (Брехт, Пискатор, Грос, Хартфильд, Бехер, Пливье). Полемика в немецкой прессе о теоретических положениях его доклада, вплоть до неприятия Готфридом Бенном и Зигфридом Кракауэром. С 1933 г. редактор журнала «Интернациональная литература», одновременно член редколлегии его немецкого издания, работа в иностранной комиссии Союза писателей. По завершению Первого съезда советских писателей сопровождал Оскара Марию Графа, Эрнста Толлера, Теодора Пливье, Эрнста Отвальта, Адама Шарера в поездке по югу страны. Выход переводов пьес Брехта под названием «Эпические драмы» (1934). Монография о Джоне Хартфильде (совместно с С. Телингатером, 1936). В книге «Страна-перекресток» (1937) отразилось пребывание Третьякова в Чехословакии. В июле 1937 г. арестован НКВД в Кремлевской больнице (вскоре арестована и его жена Ольга). Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда 10 сентября того же года. Литературный архив Третьякова почти полностью погиб. Реабилитирован в феврале 1956 г.
Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть-чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взглядов и ресниц,
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шофера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучного опора,
Чуть не задевшая меня.
1913

Глава 217- Городницкий Александр Моисеевич 1933-
 
Личность Александра Моисеевича очень многогранна. Он прошел трудный и долгий, но интересный, полный впечатлений, путь от участника экспедиций до учёного с мировым именем. Это, естественно, повлияло на глубокое понимание мира, которое вылилось в песни его авторства.
Он имеет очень много наград и званий, его стихи переведены на разные языки. Его творчеству посвящено много научных статей. Одна из его известных песен «Атланты» стала с недавнего времени официальным гимном музея «Эрмитаж». Его именем названа малая планета и горный перевал.
Неторопливо истина простая
В реке времён нащупывает брод:
Родство по крови образует стаю,
Родство по слову - создаёт народ.

Не для того ли смертных поражая
Непостижимой мудростью своей,
Бог Моисею передал скрижали,
Людей отъединяя от зверей?

А стае не нужны законы Бога, —
Она живёт заветам вопреки.
Здесь ценятся в сознании убогом
Лишь цепкий нюх да острые клыки.

Своим происхождением, не скрою,
Горжусь и я, родителей любя,
Но если слово разойдётся с кровью,
Я слово выбираю для себя.

И не отыщешь выхода иного,
Как самому себе ни прекословь, —
Родство по слову порождает слово,
Родство по крови - порождает кровь.

Глава 218- Градский (Фрадкин) Александр Борисович 1949-2021
 
Советский и российский певец, мультиинструменталист, автор песен, поэт, композитор; народный артист Российской Федерации (1999, лауреат Государственной премии Российской Федерации (1999). Один из основоположников русского рока.
ПАМЯТИ А.Д.САХАРОВА
Он умер российскою холодной зимою
И ангелы - "за", и архангелы - "за"
Его, как Спасителя, слезами умоют
И слёзы замёрзнут, залепят глаза

Решился Он спешно на эту утрату,
Но видно иначе для Бога нельзя
Ведь не по проспекту, ни даже по тракту,
А только по небу - святому стезя

И строго и скорбно просила вдовица,
Чтоб старым и слабым сидеть по домам
"В такую погоду легко простудиться,
А я его Богу сама передам"

Когда от пророка ни толка, ни прока,
То Господом Богом забыта страна
Странна ли эпоха, страшна ли эпоха…
А впрочем, неплохо: эпоха-страна…

По чёрной дороге Россия ступала
Права позапрятаны, и попран был Храм
И в смертные дроги судьба его пала
Кровавыми пятнами на головы нам

И ныне и присно его не забудут
И в святцах, и всуе его помянут
Последний мессия уходит отсюда
И, не голосуя, его изберут

Так кто ж мы такие? И в чём наша сила,
Что наши мессии уходят от нас?
Жива ли Россия, и - будет Россия?
Никто не ответит, и Бог не подаст

Жива ли Россия? И будет - Россия?
Никто не услышит, и Бог не подаст

Глава 219-Розенбаум Александр Яковлевич 1951-
 
Советский и российский певец, автор-исполнитель, поэт, музыкант, композитор, киноактёр, врач; народный артист Российской Федерации (2001). Депутат Государственной думы Федерального собрания Российской Федерации IV созыва (2003—2007).
Тихо, как в раю... Звёзды над местечком высоки и ярки.
Я себе пою, а я себе крою.
Опускайся, ночь, отдохните, дети, день был очень жарким.
За стежком стежок, грошик стал тяжёл.
Ой, вэй! Было время, были силы, да, уже не то.
Годы волосы скосили, вытерли моё пальто.
Жил один еврей, так он сказал, что всё проходит.
Солнце тоже, вэй, садится на закате дня.
Но оно ещё родится, жаль, что не в пример меня...
Кто же будет одевать их всех потом по моде?..
Девочка моя, завтра утром ты опять ко мне вернёшься,
Милая моя, Фэйгелэ моя, грустноглазая,
Папа в ушко майсу скажет, засмеёшься.
Люди разные и песни разные...
Ой, вэй! Будет день, и будет пища, жить не торопись.
Иногда богаче нищий, тот, кто не успел скопить.
Тот, кого уже никто, нигде, ничем не держит.
Нитки, бархат да иголки - вот и все дела.
Да ещё Талмуд на полке - так бы жизнь шла и шла...
Только солнце вижу я всё реже, реже, реже, реже...
Тихо, как в раю... Звёзды над местечком высоки и ярки,
Я себе пою, я себе крою.
Я себе пою, я себе крою...


Глава 220- Присманова (Присман) Анна Семеновна (Симоновна) 1892-1960
 
Анна Семеновна Присманова (Анна Симоновна Присман) родилась 6 сентября 1892 года в Латвии, в городе Либава (Лиепая) в семье врача. В 6 лет девочка лишилась матери, и детские болезненные воспоминания впоследствии нашли воплощение в ее стихах.
В 1918 году Присманова приехала в Петроград, где познакомилась с Николаем Гумилёвым и другими известными поэтами. Позже переехала в Москву, из которой в 1921 году вместе с двумя сестрами бежала, «вспрыгнув уже на ходу на крышу переполненного вагона поезда, уходящего в Берлин». Так, Присманова стала одной из поэтесс первой волны русской эмиграции.
В Берлине Присманова вступила в группу «4+1», публиковала в «Литературной газете» свои стихи и критические статьи. В 1925 году поэтесса переехала в Париж, где также активно участвовала в литературной жизни. В 1926 году она вышла замуж за поэта Александра Гингера. Поэт Кирилл Померанцев вспоминал: «Это была красочная, оригинальная чета, хотя нельзя сказать, чтобы красивая, скорее наоборот... Жили они душа в душу, хотя всегда, когда я их видел, спорили. Не о пустяках, а о "высоких материях": о стихах, о поэтах, о той или иной вышедшей книге. Гингер спокойно, Присманова – взвизгивая и порой возмущаясь, но спор всегда оставался на какой-то "моральной" высоте: спорить спорили, но как спокойствие, так и споры пронизывала внутренняя гармония». В Париже Присманова примыкает к группе «формистов», о которой, впрочем, сохранилось довольно мало информации, причем часто – противоречивой. Юрий Терапиано писал о «формистах» следующее: «Изощренность формы, совершенство ее были их главной идеей. Метафизика, с их точки зрения, подлежала беспощадному уничтожению, идеология "Парижской ноты" – тоже». В 1930-е годы стихи Гингера и Присмановой печатали довольно редко. Впрочем, современники давали противоречивые оценки их творчеству. К примеру, поэт и критик Юрий Иваск характеризовал их как поэтов, «писавших неплохо, но очень уж аккуратно-меланхолично, как того требовала Парижская нота». Первый сборник Присмановой «Тень и тело» был издан в 1937 году.
Во время Второй мировой войны Присманова и Гингер не покинули Париж, а в 1946 году приняли советское гражданство. В этом же году вышла вторая книга стихов поэтессы – «Близнецы», а три года спустя – «Соль».
Анна Присманова умерла 4 ноября 1960 года в Париже (похоронена на кладбище Тиэ). Александр Гингер пережил жену всего лишь на пять лет.
* * *
Жаждет влаги обугленный бор.
Изогнулись дерев поясницы.
Гробовой беспросветный укор
в кругляках остывающей птицы.
О, в жаровне над жаром оса!
Столкновенье зари с палачами!
Сиротинушка, чьи волоса
только солнце ласкает лучами.
Белый воздух, который висит
поутру над сырым листопадом.
Белый лекарь, который косит,
чтоб с предсмертным не встретиться взглядом…
Что дороже нам: розы иль рожь?
Днем – глаза мы за пазуху прячем.
(Теснота. Ослепление. Ложь.)
Ночь. И что ж? Мы от зрячести плачем.
(1935)

Глава 221- Дрожжин Спиридон Дмитриевич 1848-1930
 
Поэт-самоучка, из семьи крепостного, учился у деревенского дьячка грамоте «две неполных зимы», а в 12 лет был отправлен родителями из родного села в Тверской губернии в Петербург, «в люди». Работая мальчиком-половым в трактире «Кавказ», пристрастился к чтению газет и «лубочных» книг и вскоре стал постоянным читателем Публичной библиотеки.
Мечта об учении оказалась неосуществимой, так как в поисках заработков С. Дрожжин начал скитаться по России (от Москвы до Ташкента), устраиваясь на работу лакеем, приказчиком, продавцом в лавках и т.п.
С 16 лет стал пробовать сочинять сам, и в 1873 появилась первая его публикация в журнале «Грамотей», где печатались в основном такие же «самодеятельные» писатели, как Дрожжин. Постепенно он свел знакомство с писателями, близкими крестьянской среде, и они, заинтересовавшись необычной судьбой С. Дрожжина, стали покровительствовать ему, помогая печататься в столичных журналах (в начале 1900-х гг. он вошел в Московский товарищеский кружок писателей из народа).
В 1892 г. в книжном магазине А. С. Суворина, где он работал в это время, Дрожжин познакомился с Л. Толстым и вызвал у него интерес. Позже, когда С. Дрожжин вернулся в родную деревню Низовка, он приезжал к Толстому в Хамовники.
Личность Спиридона Дрожжина привлекла внимание Р. М. Рильке, он гостил у поэта в 1900 г. и перевел на немецкий язык несколько его стихотворений. Написанные в духе кольцовско-никитинской традиции произведения С. Дрожжина пользовались большой популярностью у определенно настроенного круга общества. Их включали в школьные хрестоматии, издавали для детского чтения.Его книги выдерживали по несколько изданий («Песни крестьянина», 1898; «Поэзия труда и горя», 1901; «Песни рабочих», 1906; «Заветные песни», 1907; «Новые русские песни», 1909, и др.)
Старый бродяга
У меня нет поля,
Ни родных, ни хаты,
На плечах рубаха
Грязная, в заплатах;
Что гнездо воронье,
Старая шапчонка;
И зимой, и летом
Та же одежонка…
Так с сумой посконной
И котомкой сзади
Ходишь по селеньям,
Просишь Христа ради;
Просишь, и не знаешь,
Где приют найдётся,
На какой сторонке
Умереть придётся.
Может быть, зимою
В поле смерть застанет,
И в лицо бродяге
Только месяц взглянет;
Только белым снегом
Ветер принакроет,
Да с метелью вьюга
Жалобно повоет.
1910



Глава 222- Плисецкий Герман Борисович 1931-1992
 
 Отец, Бер Нахманович Плисецкий и мать — Мария Алексеевна Кулькина, работали в партийной типографии. Стихи Герман начал писать рано, в 6 лет. В 1949 году, окончив школу с серебряной медалью, поступил в экстернат при филологическом факультете МГУ. Печатался в газете «Московский университет». В 1952 уехал в экспедицию на Таймыр. Вернувшись, учился на заочном отделения филфака МГУ. В 1960 поступил в аспирантуру Института театра, музыки и кино в Ленинграде. Работал в литобъединении Глеба Семёнова. Его стихотворение «Памяти Пастернака» и поэма «Труба», ходившие в списках и опубликованные на Западе, послужили причиной его отчисления. Тяготевший к поэзии высокого строя, нашел себя в классической персидской лирике и выиграл конкурс в издательстве «Наука» на переводы Омара Хайяма. Переводил также Хафиза, Гёте, Бараташвили, Бёрнса и современных поэтов. Его первая авторская книга – сборник персидских народных четверостиший (1969). Однако подлинное признание пришло после выхода в свет 100-тысячным тиражом «Рубайята» Хайяма в 1972 г. Собственные стихи Плисецкого с 1967 г. печатались за рубежом в журналах «Грани» и «Континент», вышли в Англии в «Антологии послевоенной русской поэзии». В конце 1970-х, после первого инфаркта, составил машинописный сборник своих избранных стихов, назвав его «Мемориал». Печататься в СССР начал в перестройку в журналах «Новый мир», «Нева», «Дружба народов», «Юность» и «Огонёк», в библиотеке которого вышел «Пригород», его единственный 30-страничный сборник стихов. В ту пору Плисецкий переводил Галактиона Табидзе и пытался завершить ещё один свой грандиозный труд – стихотворное переложение библейской «Книги Экклезиаста». Его первый полный сборник стихотворений и избранных переводов «От Хайама до Экклезиаста» вышел в Москве лишь в 2001 году, через 10 лет после смерти поэта.
Я тебя бы на руки взял,
я тебя бы взял и унёс,
тихо смеясь на твои «нельзя»,
вдыхая запах твоих волос.

И, не насытившись трепетом тел,
стуком в груди нарушая тишь,
всё просыпался бы и глядел,
плача от радости, как ты спишь.

Я бы к тебе, как к ручью, приник,
как в реку, в тебя бы гляделся я.
Я бы за двести лет не привык
к бездонной мысли, что ты моя.
…………………………
Если бы не было разных «бы»,
о которые мы расшибаем лбы.
***
Поэты, побочные дети России!
Вас с чёрного хода всегда выносили.

На кладбище старом с косыми крестами
крестились неграмотные крестьяне.

Теснились родные жалкою горсткой
в Тарханах, как в тридцать седьмом в Святогорском.

А я – посторонний, заплаканный юнкер,
у края могилы застывший по струнке.

Я плачу, я слёз не стыжусь и не прячу,
хотя от стыда за страну свою плачу.

Какое нам дело, что скажут потомки?
Поэзию в землю зарыли подонки.

Мы славу свою уступаем задаром:
как видно, она не по нашим амбарам.

Как видно, у нас её край непочатый –
поэзии истинной, – хоть не печатай!

Лишь сосны с поэзией честно поступят:
корнями схватив, никому не уступят


Список используемой литературы:
Д. Быков Шестидесятники  Москва Молодая гвардия 2019
В. Корнилов Покуда над стихами плачут Москва Время 2009
Л. Халиф ЦДЛ Москва Центрполиграф 2017
Сквозь время Москва Советский писатель 1964
Ю. Олеша Ни дня без строчки Москва Советская Россия 1965
К. Залесский Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь
    Москва Вече 2000
Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь Москва 2000