Секреты Вселенной в Кафе Нимфа

Город дышал мне в затылок перегаром старых революций — его неоновые медузы лизали стёкла, словно голодные богини поп-арта. Небо над городом треснуло, как дешёвый лак на ногтях кинозвезды 50-х, когда я, обернувшись в латексный саван и кружева в духе группы Belle Epoque, вышитые призраками куртизанок, прокралась в щель между эпохами.

Кафе «Нимфа» встретило шепотом штор, сшитых из шёлка времён ар-нуво. Я разлилась на бархатном диване, как ртуть из разбитого термометра декаданса, попивая горький ликер «Aperol Spritz» с блёстками, что сверкали, словно осколки распиленного поп-идола. «Опять твоя алхимия страданий?» — бармен, похожий на переродившегося Дали, подмигнул мне бокалом, где танцевал лёд-самоубийца. «Дорогой, — прошипела я, сбрасывая туфельку-капкан, — это не страдания. Это коллайдер, где сталкиваются Венера Милосская и нейросеть, натренированная на играх серии "Battlefield"».

Наконец ты вошел в кафе с тремя тенями-спутниками:
а) банкир, пахнущий деньгами и кокаиновыми сводками;
б) поэт, чьи стихи напоминали агонию светлячка в банке;
в) отшельник с фасеточными глазами из пустых экранов.

Ты застал меня за рисованием спиралей на салфетке — мои пальцы танцевали, как факиры, закручивающие реальность в рулон туалетной бумаги истории. Платье-кимоно от Comme des Garсons обвивало тело, как манифест: «Гламур — это бунт против симметрии». В волосах, выкрашенных в цвет ночи перед цифровым рассветом, застряла веточка магнолии — сухая, как скелет экзотической любви. «Выглядишь как визуальная поэма», — сказал ты, заказывая вино с ароматом горящего имперского архива. «Поэмы умирают, когда их печатают на бумаге, — парировала я, протягивая салфетку с надписью: — "Мой внутренний мир — блошиный рынок: здесь вакханалия в маске Пьеро, там — чашка грусти с позолотой, треснувшей от смеха".

а) банкир засмеялся: «Продаёте?»
б) поэт вскрикнул, будто его ударили током метафоры;
в) отшельник отвернулся в сторону.

... На балконе, где вселенные в виде пузырьков шампанского в бокале словно издевались над теорией струн, взрываясь микрокосмами, я спросила: «Двойной оргазм — это квантовая суперпозиция? Смерть и воскрешение в одном флаконе, как духи «Opium» с нотками серы?». Ты не ответил, сжав меня в объятиях, будто боялся, что я рассыплюсь на NFT-пиксели. А я смеялась звуком разбитого хрусталя, что превращался в ветряные колокольчики над могилой метафизики.

"Физика — это эротика чисел", — начал ты, и твои зрачки стали щелями в порталы Вселенной, состоящей из антиматерии. Внезапный ветер сорвал с моих ресниц три капли туши — они упали в бокал, превратив вино в жидкий обсидиан.

"Представь себе, что гравитоны, это не только кванты всемирного тяготения.  Они - невидимые курьеры страсти, которые носят наши поцелуи через пустоту". Твои пальцы нарисовали формулу на моём запястье, где пульс был стремителен, как вращение пульсара. Я вздрогнула, когда ночной бриз — внезапный курьер из параллельной вселенной — пронзил декольте кристаллами инея.

"За миллиарды световых лет в далёкой-далекой галактике в виде флуктуаций пространства-времени дошла до нас весть о слиянии двух сверхмассивных черных дыр. Это было событие, потрясшее всю нашу Метагалактику, то есть наблюдаемую часть Вселенной. Благодаря волнам континуума в  2016 году учеными был рассчитан верхний предел массы гравитона, частицы, являющейся квантом этих колебаний".

Твой голос тек по шее ртутью, пока ты объяснял как это ничтожно, немыслимо мало - десятичную дробь с 58 нулями — массу гравитона.

"Черные дыры – они пугающе-загадочны и сексуальны, и дьявольски неотвратимы" - сказала я, и мой смех рассыпался осколками по гранитному парапету. А где-то в далёкой-далекой галактике вздохнула небольшая звезда класса G, так похожая на наше Солнце. Могучее тяготение черной дыры с массой в миллиарды солнечных угрожало и ей и обитателям ее небольшой планетной системы.

Ты прижал мою ладонь к парапету, продолжая свою лекцию о бесконечно малых величинах: "Представь, что мы, как две частицы в квантовом мире, мгновенно реагируем друг на друга. Это и называется "квантовая запутанность" - когда свойства одной частицы мгновенно влияют на состояние другой, независимо от того, как далеко они находятся друг от друга, пусть даже они находятся в разных галактиках.  Но и у этой "мгновенности" в 2024 году учеными была измерена длительность - 232 аттосекунды. Аттосекунда равна одной миллиардной части от одной миллиардной части секунды. Если мгновение существует - то вот оно...  "
И даже в этой мгновенности, когда я смотрю на тебя, я осознаю, что 232 аттосекунды — это мгновение, но для нас это целая вечность. Мы можем быть бесконечно малыми, но в нашем взаимодействии заключена вся величина любви.

Я перебила тебя, проведя языком по ободку бокала: "Квантовая запутанность — это когда я чувствую твой оргазм в галактике Туманность Андромеды?"
232 аттосекунды вибрации стекла совпали с дрожью в коленях.



"Ещё одна минимальная величина нашего мира. Это длина Планка — 1,6 на 10 в минус тридцать шестой степени метра,"— твой голос обжигал шепотом, губы скользили по моей шее, как частицы в ускорителе, готовые к столкновению. "Это можно трактовать как минимально возможный размер во Вселенной. Меньше — и пространство перестает быть гладким. Оно рвется, как ткань под слишком жадными пальцами." 

"Очередной предел  бесконечности?"— мои пальцы впились в твои плечи, оставляя следы — красные смещения в спектре нашей близости.   -
"О, эти  цифры жгут мне вены...Значит, наш мир  всё-таки симуляция?" — мои пальцы сквозь одежду  скользнули по твоей ключице, оставляя след — байты несохранённых данных. "Тогда Бог — просто геймер, который забыл выключить вселенский компьютер? Он вовсе не умер, как утверждал Ницше, а просто ушел на пару миллиардов лет по своим делам, например, в туалет? А мы — его сохранёнки, которые кто-то более могущественный может стереть одним кликом?"

Ты рассмеялся, и звук твоего смеха коллапсировал в чёрную дыру где-то у меня в груди. "Или он уже проиграл, а игра идёт по инерции", — твои пальцы сплелись с моими, создавая новую единицу измерения — длину нас.  Ты притянул меня ближе, и наши тела сошлись, как две синхронизированные волновые функции. "Может, мы просто исключение из правил," — твои губы коснулись мочки моего уха, и я почувствовала, как где-то в глубине пространства-времени что-то дрогнуло.

Витрина напротив исказилась, будто экран с глючащим разрешением. "А может, мы как раз те самые баги, которые делают игру вкуснее и  интереснее?" — я прикусила губу, чувствуя, как сингулярность под платьем пульсирует с частотой ошибки в матрице. 

Твои ладони, тёплые, как реликтовое излучение, скользнули вниз. "Тогда давай устроим краш-тест", — прошептал ты, и Вселенная на мгновение зависла — синий экран смерти в глазах поэта.



"Абсолютный нуль... — твоё дыхание стало жидким гелием на коже, - по шкале Кельвина, при котором любое движение исчезает - недостижим. А ведь ученые добились температуры в одну миллионную долю последнего градуса перед нулем, но все равно - полного нуля им не достигнуть никогда. Так и идеальная любовь — это лишь стремление, к которому мы движемся, но никогда не достигаем.  Мы можем приближаться к ней, как экспериментаторы к нулю, но всегда останемся в поиске, в стремлении понять, что же такое настоящая связь между мужчиной и женщиной.  И в каждом мгновении, в каждом взгляде, мы создаем свою уникальную вселенную, полную бесконечных возможностей и глубинных чувств".

"Но мы — нарушители законов термодинамики", - я впилась зубами в твою нижнюю губу, где пульсировала недоказанная теорема — эксперимент требовал эмпирических доказательств.

Потом ты говорил о чёрных дырах, сливающихся в космическом танго, а я ловила отражение наших тел в витрине — две симуляции, временно забывшие о своём коде.

Когда ты упомянул о теории струн, моя заколка-канделябр упала, пронзив тень поэта внизу. Вселенная сжалась до точки между моими бёдрами — сингулярности под платьем от Comme des Garсons. "Физики — последние романтики", — прошептала я, ощущая как твои ладони вычисляют кривизну пространства под поясницей.

Твоя лекция превратилась в серию укусов-аксиом и каждое уравнение записано языком на пергаменте кожи. Когда ты что-то сказал про неуловимый бозон Хиггса, я разлилась арпеджио по клавишам твоих рёбер — мы открывали новые частицы в коллайдере плоти.

Ты коснулся моего запястья — случайно-неслучайно, как палец, нажимающий «delete» на клавиатуре судьбы.  «Любовь — всегда реверс, обратная сторона монеты… Или темная сторона Луны? Или изнанка Вселенной, как сингулярность внутри черной дыры, где законы нашей природы не действуют, и мы ничегошеньки про эту сингулярность не знаем? — томно шептала я, пока твои губы ползли по шее, как хакеры по чужому коду. — Сначала боль, потом восторг. Или наоборот? Или одновременно, как кот Шрёдингера в коробке из кружевного белья?».

Мои серьги-гильотины зазвенели, предлагая рулетку: «Кто проиграет — целует место, где пульс бьётся, как крыло колибри, подстреленной метафорой». Ты сделал свой выбор. Я засмеялась хрустальным дождём, обнажив плечо с тату: «Осторожно, глубина!». Всё как в научно-популярном сборнике лекций по астрофизике, где описывается аккреция вещества - процесс падения в среднестатистическую чёрную дыру — ты упал в меня, даже не хрустнув...