Тунеядцы и алкоголики в СССР

Прочитал интересную статью Шейлы Фицпатрик «Паразиты общества»: как бродяги, молодые бездельники частные предприниматели мешали коммунизму в СССР». Приведу ряд фрагментов из нее.
В 1920-х политика в отношении маргиналов обсуждалась сторонниками «мягких» методов (часто связанных со службами социальной защиты), которые относились к маргиналам как к «общественным аномалиям» и старались им помочь, и сторонниками более жесткой политики, которую поддерживала милиция, часто использовавшая понятия «паразиты общества» и «общественно опасные элементы». Однако к концу 1920-х годов некоторые правоведы признали необходимость решить вопрос «злостного нищенствования и проституции» путем законодательных принудительных мер, а именно: путем выселения из городов, принудительного размещения в трудовых учреждениях, заключения под стражу.
После коллективизации и раскулачивания города и деревни были заполнены приезжими, и «общественно опасные элементы» составляли большую их часть. Выселение кулаков, сопровождавшее коллективизацию, вновь сделало бродяжничество административной проблемой первого плана, поскольку одним из побочных явлений этого процесса было то, что многие депортированные пытались сбежать с мест поселений и вернуться домой. Затем, с введением советских паспортов в 1933 году, большое количество «общественно опасных элементов» было изгнано из больших городов, после того как милиция отказалась выдавать им новые паспорта и регистрировать по месту жительства. Этот новый феномен «беглецов» был признан главной угрозой общественному порядку; решение Политбюро от 2 июля 1937 года постановило избавиться от «возвратившихся на родину кулаков и уголовников» путем их полного изгнания или ссылки.
Комиссия под руководством члена Полбюро ЦК КПСС Дмитрия Полянского очень много работала в период с августа по октябрь 1960 года, исследуя различные стороны антиобщественного поведения в современной советской жизни и пытаясь разработать способы его искоренения. В работе этой комиссии примечательно насколько второстепенным ей представлялось то, что раньше составляло основную тематику ее работы: нищета и бродяжничество. Даже участие общественности, один из любимых коньков Хрущева, отошло на второй план. Больше всего комиссию беспокоило распространение различных форм «нетрудовых» заработков в советском обществе – другими словами, коррупция и то, что позже стали называть «теневой экономикой». Комиссия видела свою задачу в том, чтобы исследовать различные негосударственные способы, которые советские граждане использовали для того, чтобы дополнить или заместить свой обычный оклад или зарплату (или, у колхозников, оплату за трудодни) и с помощью законодательных мер ликвидировать все лазейки, которые давали такую возможность. Данные для расследования, очевидно, предоставлялись различными учреждениями – от КГБ до министерства финансов – некоторые из которых имели своих представителей в 18 рабочих группах комиссии.
Закон имплицитно затрагивал еще более широкий спектр людей: паразит многолик, это может быть «казнокрад, расхититель социалистической собственности, взяточник, жулик, спекулянт. Или молодой лентяй, барахолочник. Или выпускник ПТУ, или техникума, который отказывается работать по распределению после окончания учебы». Что касается бродяг, проституток и нищих, на которых был нацелен закон 1951 года и которых как тогда, так и сейчас преследовала милиция, то они практически исчезли из закона 1961 года. Нищие, конечно, были однажды упомянуты в длинном списке «паразитов», занимающихся теневой экономикой, однако ни бродяжничество, ни проституция не заслужили даже упоминания.
В одном из своих многочисленных законопроектов Комиссия Полянского боролась за примирение противоречий. С одной стороны, «в нашей стране нет социально-экономической основы для паразитизма, частнособственнической психологии». С другой стороны, паразитизм, к сожалению, продолжал существовать: «все еще дают себя знать такие пережитки прошлого…, как частнособственнические тенденции и тунеядство, порождающие антиобщественные паразитические элементы» несмотря на все успехи в строительстве социализма и развитии «социалистической сознательности». Более того, «буржуазная идеология упорно пытается поддержать и подогреть эти пережитки прошлого среди неустойчивых, отсталых людей нашего общества». Эта «буржуазная идеология» предположительно приходила с Запада, что, по всей видимости, оправдывает тревожное для марксиста утверждение о том, что эти нежелательные явления нельзя просто изжить: Следует еще раз подчеркнуть, что пережитки не исчезнут сами по себе, с ними нужна повседневная борьба. И борьба эта очень важна, поскольку «эти пережитки нетерпимы в условиях развернутого строительства коммунистического общества. Подобные заявления о неизбежном приближении коммунизма выходили за рамки обычной газетной пропаганды. Идеологи были захвачены идеей строительства коммунизма, и в этом они были не одиноки. По воспоминаниям современников, такие идеи вызывали значительный резонанс в обществе, по крайней мере, в той его части, которая внимательно следила за политической ситуацией.
Подготовка новой Программы Партии предоставила возможность провести серьезные дебаты по фундаментальным вопросам, в том числе обсудить проблему баланса между частными и коллективными интересами при коммунизме, и особенно вопрос о том, должны ли в грядущей эпохе изобилия такие вещи, как дачи и автомобили, принадлежать частным лицам (семьям) или только государству и общественным организациям. Здесь предстояло разрешить некоторые противоречия. С одной стороны, «коммунизм» предполагал, что частное владение имуществом (то есть право доступа к имуществу и распоряжение им, монопольно принадлежащее частным лицам или семьям, даже в ограниченных и единоличных формах, которые появились в эпоху «Великого Перелома» при Сталине, должны будут исчезнуть. С другой стороны, массовое переселения из коммуналок в отдельные квартиры (один из ключевых краеугольных камней социальной политики Хрущева), распространение дачного хозяйства и поощрение культуры потребления в пост-сталинскую эпоху склоняли многих людей к мысли, что обещанное изобилие при коммунизме будет означать именно это.
Бескомпромиссные люди (или утописты), такие, как академик Струмилин, полагали, что частная собственность не должна существовать при коммунизме, и утверждали, что пришло время искоренить пережитки, например, уменьшить размер частных наделов земли в деревнях и размеры дачных участков, сократить продажу автомобилей частным лицам и препятствовать постройке частных домов. От собственных автомашин, дач, приусадебных участков люди сами откажутся, как от обузы, когда в лучших живописных местах возникнут современные пансионаты со всеми удобствами – с отдельными комнатами, яхтами, прогулочными мотороллерами, экскурсионными вертолетами и т. п., когда в общественных гаражах выстроятся в ряд в ожидании пассажиров отличные автомобили различных (выбирай по вкусу!) моделей и расцветок, – оптимистически писал Струмилин.
И всё же именно владение собственной дачей, «собственной» отдельной квартирой и возможно даже собственным автомобилем было мечтой, которую лелеяло большинство советских граждан, надеясь на то, что теперь это может стать реальностью.
Несмотря на постоянные отрицания того, что именно рост паразитизма делал законодательство против него необходимым, уровень того вида паразитизма, который больше всего беспокоил Комиссию Полянского в 1960 году, а именно паразитизма, связанного с «теневой экономикой», непреклонно возрастал в связи с повышением уровня жизни населения и снижением склонности государства к жестким репрессиям. Появлялись новые виды «паразитизма», например, нежелание многих молодых людей работать после окончания школы (возможно, по крайней мере отчасти, это было последствием широко распространившегося среднего образования). Более того, появился новый источник «засорения»: современная буржуазная идеология, которую успешно скрывали во времена Сталинской эпохи, просачивалась через «радио, печать, кино, туризм, экономический и культурный обмен, международную переписку». Контакты в сфере культуры, возобновленные в 1957 году на фестивале молодежи, оказались очень крепкими, особенно среди молодого поколения. Они сделали международный туризм (в Советский Союз, но не из него) широкомасштабным явлением и заставили партийных лидеров и КГБ постоянно опасаться шпионов, нежелательных культурных влияний, контрабанды и нелегальных операций с иностранными товарами и валютой – всех явлений, связанных с иностранцами.
Не подлежит сомнению тот факт, что устанавливая правила работы для своей Комиссии, Полянский был особенно озабочен ростом «теневой экономики» и теми условиями, при которых этот рост был возможен. Изначально инструкции Полянского по этим вопросам были очень широкими, при том, что рассматривалась конкретная тема – законодательство против паразитов. Нищие, бродяги и проститутки полностью отошли на второй план, о них практически забыли. Важными были лишь процессы, происходящие в рамках «теневой экономики», посредством которой советские граждане получали «нетрудовой доход» – вместо обычной зарплаты и жалованья или как прибавку к ним. Этот список был еще длиннее прежнего, того, что вошел в закон 1961 года, и который сам по себе был весьма обширен. Помимо незаконной торговли, спекуляции, частной предпринимательской деятельности, включающей дачи, квартиры и личные автомобили (обозначенные законом 1961 года как «паразитические»), в инструкциях Полянского были затронуты такие вопросы, как операции с валютой, подделка валюты, взяточничество, контрабанда, обвес покупателей в магазинах, незаконные операции, в том числе, с землей и недвижимостью, а также разнообразные виды незаконной продажи товаров и услуг, включая самогоноварение, народную медицину, предсказательство, содержание борделей, производство и продажу порнографии. Это было всестороннее исследование областей, охватывающих частную собственность и предпринимательскую деятельность, и вызывающих наибольшее количество сомнений в связи с дискуссией о неминуемом приближении коммунизма.
В основе закона против паразитов лежала следующая идея: «Кто не работает, тот не ест». Но «работа» в советском дискурсе хрущевского периода имела специфическое значение: она подразумевала работу в советском учреждении, либо получение заработной платы в государственном учреждении, либо труд колхозника или кооперативного ремесленника. Это был «общественно-полезный» труд, в то время как все другие виды деятельности только претендовали на статус общественно-полезного труда (особенно выделялся труд по дому и воспитание детей) и, возможно, вовсе не должны были называться «трудом». Все трудоспособные люди, то есть мужчины с 16 до 59 лет и женщины с 16 до 54 лет, официально не считающиеся инвалидами, должны были трудиться в «общественно-полезном» смысле этого слова. Граждане, которые не работали и не имели места работы – даже совершенно законно, например, пенсионеры, или почти законно, например, домохозяйки, – фактически считались людьми второго сорта. Работа на себя вне государственной и кооперативной структуры не считалась работой, потому что предполагала отсутствие причастности к общему проекту построения социализма /коммунизма и расценивалась как «частнособственническая психология, жажда наживы, стремление урвать из общества побольше, а дать ему поменьше».
Статистика по осужденным отчасти будет здесь наилучшим ориентиром: данные говорят нам о том, что в РСФСР около 20 000 человек были сосланы как паразиты в первый год действия закона 1961 года, хотя людей, которых предупредили об опасности преследования в случае, если они не найдут работу , было в десять раз больше, а также что к концу 1960-х, после отстранения Хрущева в 1964 году, разбирательства сократились до двух-трех тысяч. Другими словами, количество людей, втянутых в законные судебные разбирательства, было относительно невелико, в то время как другие формы анти-паразитических мероприятий трудно, если вообще возможно, сосчитать.
Цель издания нового анти-паразитического закона заключалась в том, что старый закон (1951 года) исходил из устаревшего представления о паразитизме и не принимал во внимание явления «теневой экономики». Однако в ходе своей реализации анти-паразитическая кампания повернула в двух неожиданных направлениях. Первой мишенью, непредвиденной прокуратурой и Комиссией Полянского, но поддержанной КГБ, энергичной кампанией «Комсомольской правды» и некоторыми другими средствами массовой информации, стала золотая молодежь, ориентированная на запад. Второй мишенью, которую не предвидели ни прокуратура, ни Комиссия Полянского, стали религиозные сектанты. Приложив определенные усилия, можно было распространить анти-паразитический закон 1961 года на обе эти группы. Однако, вдобавок к этому, совершенно случайной и несанкционированной мишенью кампании стали некоторые другие группы населения, а именно пенсионеры и домохозяйки, периодическое обвинение которых в «паразитизме» вызвало панику в законодательных кругах и никогда никем не поддерживалось в прессе.
Постоянной темой обсуждения центральной прокуратуры в связи с применением закона было то, что, несмотря на особое внимание законопроекта к преступлениям в рамках «теневой экономики», милиция и другие местные власти продолжали понимать эту категорию «паразитов» в более традиционном плане: нищие, бродяги, проститутки и пьяницы, создающие беспорядок на улицах. В первые четыре месяца после принятия закона 3 мая 1961 года из 11 000 человек, обвиненных и осужденных российскими судами за паразитизм, большинство были людьми, живущими на случайные заработки или мелкую спекуляцию, или пьяницами, бродягами и нищими.
В сельской местности наиболее распространенным видом паразитизма был заработок посредством частного надела земли или ремесла и отказ работать на колхоз, а также использование частного дома для извлечения прибыли. Когда таких людей приговаривали к ссылке за паразитизм, местные власти (или просто местные жители) зачастую конфисковали лошадь или инструменты – разумеется, нередко такие конфискации оказывались целью обвинения и вынесения приговора. Не все, но некоторые жертвы были зажиточными; до войны некоторые даже считались кулаками. Но иногда приговаривались и мелкие «паразиты»– лица, которые выращивали кроликов или пчел и торговали на рынке, ловили рыбу, собирали грибы, травы, ягоды и орехи. Здесь мы сталкиваемся с одним из парадоксов советской жизни: ни одно государственное предприятие не собирало кедровые орехи, на которые был большой спрос, но лица, которые занимались их сбором и продажей, подлежали обвинению в паразитизме.
Закон от 5 мая 1961 года «Об усилении борьбы с особо опасными преступлениями» сделал своей мишенью так называемый верхний слой теневой экономики – крупных мошенников, состоявших в преступных группировках по всей стране, среди которых были (по крайней мере, путем подкупов) высокопоставленные чиновники, а также валютчики – и предусматривал за такие преступления смертный приговор. Большинство пойманных таким образом «шишек» и осужденных общественными судами в начале 1960-х, были закоренелыми спекулянтами, но некоторые – включая Тимофея Рокотова, одного из приговоренных к смерти в ходе наиболее известного и широко освещенного судебного разбирательства – подходили под стереотип «наследных принцев». Это было отмечено в конфиденциальной докладной записке Центрального Комитета по этому делу, где особо отмечались психо-социальные и семейные причины отчуждения этих молодых людей.
Во внутренних докладных записках о применении закона против паразитов в конце 1960-х особо отмечалось, хотя не прямо, снижение преследований в течение последнего десятилетия и в целом, закон рассматривался как неудавшийся эксперимент. В 1965 году поправки к закону РСФСР устранили всякие упоминания о проживании на нетрудовые заработки и о работе «для вида», лишили не только общие собрания граждан, но и суды права наказывать «паразитов», не виновных в непосредственно преступных деяниях, и отменили ссылки, кроме высылки из Москвы и Ленинграда. С этого времени только исполнительные комитеты Советов могли предпринимать меры против таких «паразитов», которые состояли в том, что их отправляли работать «на предприятия, расположенные в районах их постоянного жительства или в районы в пределах области, региона или автономной республики».
В общем, закон 1961 года интересен не столько своими прямыми результатами, сколько тем, что он выявляет различные недостатки общества, а также обнаруживает замешательство лидеров по поводу того, куда это общество идет. Идеологи партии заявляли, что общество неизбежно движется к коммунизму, то есть удаляется от капитализма и пережитков капиталистического сознания и привычек, которые являлись почвой для произрастания паразитизма. Однако внешнему наблюдателю может показаться, что траектория была абсолютно противоположной: не от «капитализма» (то есть экономического строя, предусматривающей частное предпринимательство и частную собственность), а, наоборот, к нему. И еще – просто поразительно, как много разных видов паразитов было обнаружено при ближайшем рассмотрении, например Комиссией Полянского: как будто бы «второе общество» паразитов сосуществовало с «первым» обществом трудящихся (или, еще того хуже, каждый трудящийся был потенциальным паразитом). Дебаты, развернувшиеся вокруг закона против паразитов дали яркую и подробную картину огромного разнообразия стратегий и социальных ниш, выработанных отдельными гражданами – это напоминает замечание Фредерика Старра о том, что иностранный студент, попавший в Россию в 1960-х годах, понимал одну великую вещь: все, что имело жизненное значение, происходило не в формальных структурах общества, а в промежутках между ними. Комиссия Полянского, конечно, отвергла бы эту точку зрения, однако полученные данные о причинах паразитического поведения в конечном итоге это подтверждают. Зная, чем кончилось дело, легко увидеть ошибочность утверждений Хрущева о том, что трудящиеся в Советском Союзе маршировали навстречу коммунизму. Возможно, лучшим описанием траектории советского общества, в свете грядущих событий, было бы то, что даже в конце 1950-х и начале 1960-х годов Советский Союз уже шел к капитализму – с «паразитами» в авангарде.
Продолжением темы можно считать статью Наталии Лебиной «Антимиры: принципы конструирования аномалий. 1950-1960-е годы». Вот, что она написала.
В преддверии ХХI съезда КПСС, на котором было заявлено о построение социализма в СССР не только полностью, но и окончательно, властные структуры настроились на решительное свертывание части функций милиции и передачи их общественности. Вероятно, преступный мир сверху казался мелким и несерьезным противником, бороться с которым смогут простые граждане. Идея активно проталкивалась в массы. Уже в ноябре 1958 года появились первые дружины рабочей милиции по охране общественного порядка. Ленинград в деле создания дружин оказался «впереди планеты всей». На заводе «Русский дизель» в январе 1959 года было решено, что на каждые 25 работающих один обязательно должен быть дружинником. В одном только Кировском районе Ленинграда к марту 1959 года было 2000 дружинников.
В марте 1959 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли постановление «Об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране». Бригады содействия милиции, которые формировались при органах МВД на местах, были ликвидированы. Вместо них стали создаваться дружины при предприятиях и учреждениях. В состав дружинников включались и молодые и старые, и женщины и мужчины. В сентябре 1959 года в Ленинграде было уже 35 тысяч дружинников, в начале 1960 года – 65 тыс., а к середине 60-х годов – 190 тысяч.
Однако благодаря массовой амнистии заключенных волна преступлений нарастала. В 1956 году органы правопорядка зафиксировали 9670 убийств и 6993 изнасилований, а в 1957 году уже 12230 убийства и 10207 изнасилований. Борьбу с ними вряд ли можно было доверить общественности. Справедливости ради следует отметить, что первое время появление на улицах города людей с красными повязками подействовало отрезвляюще на часть дебоширов и пьяниц. Однако уже в июне 1960 года Генеральный прокурор СССР констатировал, что мероприятия дружинников по наведению порядка в городах наталкивались на ожесточенную встречную агрессию хулиганов. К 1962 году накопилось столько случаев избиения и даже убийств добровольных блюстителей порядка, что 15 февраля 1962 года Президиум Верховного Совета СССР принял специальное постановление «Об усилении ответственности за посягательство на жизнь, здоровье и достоинство работников милиции и народных дружинников». Однако иллюзорные взгляды на проблему борьбы с преступностью были не изжиты. В мае 1962 года Исполком Ленсовета, например, принял решение о создании института общественных участковых уполномоченных. В сентябре того же года их в городе уже было 2500 чел. Стремление переложить ответственность за покой и жизнь граждан на их собственные плечи было вполне в контексте социальных ожиданий власти. Новое уголовное законодательство, принятое в декабре 1958 года, смягчило систему наказаний в отношении малозначительных преступлений. Суд должен был теперь при вынесении приговора предусматривать и меры по перевоспитанию провинившихся и без тюремного наказания. Это породило явление передачи «на поруки». А в мае 1959 года, выступая на III съезде писателей, Н.С. Хрущев предложил расширить эту практику как наиболее соответствующую формирующимся коммунистическим отношениям. Целый пласт правонарушений был передан на рассмотрение товарищеских судов, которые функционировали при домоуправлениях. Они обычно выносили общественное порицание. Неслучайно популярный сатирик того времени Л. Ленц вполне серьезно писал в 1961 году на страницах журнала «Крокодил»: При коммунизме человека общественные суды будут приговаривать к фельетону.
Материалы для ведения дел общественными судами в первую очередь поставлялись бригадмильцами и дружинниками, объектами особого внимания которых становились аномалии, во многом сконструированные самой власть. В ряду «антимиров», социальных отклонений 50-60-х годов, важное место занимает фигура «стиляги».
Выявленные «тунеядцы» сначала по месту их жительства подвергались так называемым мерам «общественного воздействия» – внушениям со стороны собраний при жилищных конторах и товарищеских судов. Продолжение же ведения «паразитического образа жизни» влекло за собой решение о высылке «тунеядцев» на срок от двух до пяти лет. Работа по искоренению этих новых представителей антимира буквально закипела. Только за 1961 год по стране было выселено за тунеядство почти 200 тыс. человек.
Интересную статью «Выпьем за Родину!» Питейные практики и государственный контроль в СССР написала Галина Карпова. Приведу ряд фрагментов.
В послевоенные десятилетия алкогольная политика государства осталась неизменной: с одной стороны, алкоголь был одной из важнейших статей государственного дохода, с другой стороны, алкогольные мероприятия были направлены на конкретных людей и сводились к мерам уголовно-административного воздействия. Периодически принимались очередные партийные решения, направленные на борьбу с пьянством и алкоголизмом: при каждом послевоенном советском руководителе было проведено по одной крупной антиалкогольной кампании (1958 – Н.С. Хрущев, 1972 – Л.И. Брежнев; 1985 – М.С. Горбачев). После каждой такой кампании уровень потребления спиртных напитков в стране увеличивался примерно вдвое. Двойная мораль усиливалась противоречием между экономическим интересом государства и официально транслируемой идеологией власти в вопросах употребления алкоголя.
После войны курс правительства по борьбе с пьянством ориентировался на искоренение крепких алкогольных напитков и повышение культуры питья. В 1948 году выходит Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за изготовление и продажу самогона». Первая послевоенная антиалкогольная кампания началась после принятия 15 декабря 1958 года Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об усилении борьбы с пьянством и о наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками». Последствия запретительных мер привело к тому, что пьянство выплеснулось на улицы, став общественно обозримым и вполне привычным. Запрет на продажу спиртных напитков в социально контролируемых местах, где одновременно можно было получить закуску, привел к тому, что люди стали пить в скверах, в подворотнях, а затем и просто на улице. В общественном сознании публичное пьянство вновь постепенно занимает место явления обыденного, повседневного, не вызывающего морального осуждения со стороны окружающих. Ф.Г. Углов в своих трудах приводит следующую статистику: …за 15 лет, начиная с 1950 по 1965 г., производство и потребление алкоголя в нашей стране возросло на 200%, превысив темпы такого роста в других европейских странах за тот же период времени в 10 – 20 раз. В последующем эти темпы увеличивались, и за период с 1965 по 1980 г. производство и потребление алкоголя возросло уже на 500%. К сожалению, на этом спаивание народа не остановилось, а наоборот, после короткого периода снижения уровня потребления спиртного в 1985 – 1987 гг. алкогольная экспансия приняла ещё более угрожающий размах.
Главное место в борьбе с пьянством в 1950-60 годы отводилось правоохранительным органам, точнее, борьба велась не столько с теми, кто злоупотреблял алкоголем, сколько с конкурентами государства – самогонщиками. По уже сложившейся «советской» традиции алкоголь становился проблемой либо когда страдало производство, либо когда потребление алкогольных напитков было связано с мелкобуржуазными, криминальными элементами – спекулянтами, «паразитами», имеющими нелегальные доходы от реализации спиртного, и, следовательно, представляющими опасность для социалистической экономики и государственной монополии на производство алкоголя. В остальных случаях, такой порок, как пьянство, утратил в советском обществе статус явления, несовместимого с советским строем, с принадлежностью к рабочему классу, и превратился в некое «частное понятие» из области «частной жизни человека».
С 60-х годов действовали сторонники более мягких, постепенных методов ограничения пьянства – в частности, замены привычки питья водки на потребление вина и пива. Были написаны тысячи статей, сняты фильмы, «сухое» постепенно вошло в быт, по крайней мере, городской, заменяя водку и портвейн. Л.И. Брежнев издал в 1972 году постановление ЦК и Совмина «О мерах по усилению борьбы с пьянством», где речь шла об ограничении производства водки, улучшении ее качества, увеличении производства сухих вин и слабоалкогольных напитков. Эта попытка «снижения вреда», причиняемого алкогольными напитками была крайне неудачной: на прилавках магазинов появилось большое количество плодово-ягодных и крепленых вин сомнительного качества, с появлением к концу 1980-х годов кооперативов, стали создаваться подпольные цеха по производству алкоголя.
Несомненно, самые жесткие меры борьбы с алкоголизмом и пьянством были предприняты с приходом на пост генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева, когда в мае 1985 года были введены резкие ограничения на производство и продажу алкоголя. Считается, что инициатором этих мер был член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев. Предвестием введения жестких мер стала, в частности Пленарная сессия Верховного Суда СССР в апреле 1985 года, перед официальным началом Кампании, которая потребовала от судей всех уровней отработать все легальные средства для осуждения пьянства и алкоголизма и отработать механизмы к хроническим алкоголикам.
Антиалкогольная кампания проводилась стремительно и имела как позитивные, так и негативные последствия. Критики социальной политики М.С. Горбачева отмечают, что на местах эти указания проводились в жизнь с массой нелепостей и крайне необдуманно. Серьезный ущерб был нанесен винодельческой промышленности, вырубались знаменитые виноградники в Грузии и Молдавии, на Кавказе и в Крыму. Реформа стала «катастрофой» для государственного бюджета. Производство спиртных напитков давало в бюджет страны большие суммы, и снижение их производства не могло не сказаться на экономике. Если при Л.И. Брежневе винные магазины открывались в 11 утра и работали и в будни, и в выходные, то в разгар антиалкогольной компании спиртные напитки продавались только в будние дни с 14 часов местного времени, что стало одной из причин снижения уровня трудовой дисциплины на предприятиях, так как участилось количество прогулов. Были приняты жёсткие меры против распития спиртного в парках и скверах, а также в поездах дальнего следования. Пойманные в пьяном виде имели серьёзные неприятности на работе. Были случаи исключения из КПСС.
Кампания сопровождалась интенсивной пропагандой, подкрепленной научными исследованиями, в частности, повсюду стали распространяться статьи академика Ф. Углова и В. Жданова о вреде и недопустимости потребления алкоголя. Официальные действия принимали различные формы: одной из наиболее очевидных был контроль над ценами. В августе 1985 года в качестве первого шага были снижены цены на фруктовые соки, а цены на водку, коньяк, фруктовые, плодовые, ягодные вина были значительно увеличены. Цены на пиво остались без изменения. Почти годом спустя, в июле 1986 года произошло дальнейшее повышение цен на 20-25% на водку, ликеры, вина, спирт, коньяк на фоне небольшого снижения цены на низкоалкогольные вина и значительного снижения цен на ряд потребительских товаров. Таким образом, производство и потребление алкоголя значительно снизилось, но в условиях недавно обретённой свободы, часть производства стала перекочевывать в теневую экономику.
Первые результаты антиалкогольной кампании были настолько обнадеживающими, что многие как в СССР, так и за его пределами были уверены в быстром замечательном успехе. Министерство здравоохранения докладывало в своих отчетах, что главная цель была не усиление борьбы с алкоголизмом и пьянством, а полное освобождение от этого социально опасного зла. С июня 1985 по июнь 1986 в СССР впервые за долгий срок более чем на сто тысяч уменьшилось количество смертей по причине сердечно-сосудистых заболеваний. Медики считают, что это – результат сокращения потребления винно-водочных изделий. Уже к концу 1985 года производство и потребление алкоголя снизилось на 25 – 35%. В течение всего 1986 г. оно продолжало снижаться. Это сразу же сказалось на общественном климате, оздоровив всю обстановку в стране: уменьшилось количество заболеваний, связанных с потреблением алкоголя, повысилась производительность труда, снизились прогулы на производстве. Сам факт признания правительством угрожающего положения в стране от массового пьянства сказался очень резко на самосознании народа. Заметно улучшилось поведение людей в общественных местах.
Однако постановление, выполнявшееся почти два года, уже с конца 1987 года стало нарушаться. То там, то здесь, на местах и в центре пошли слухи о разрешении увеличения продажи алкоголя. Постепенно начала набирать силу новая волна алкоголизации. Основные массы населения, которые первоначально относились благосклонно к противоалкогольной кампании, были разочарованы механизмом ее проведения и в конце они пили даже больше, и более крепкие напитки, чем ранее. Правительство, со своей стороны, имело меньше прямого влияния на производство алкоголя в ранних 90-х, чем до начала противоалкогольной кампании, так как стало больше производится спиртного в частном секторе и нелегальной экономике.
Политика по проблемам алкоголя является неотъемлемой частью общей социальной политики государства. Парадоксы антиалкогольной политики и практик, которые возникают и мультиплицируются в повседневной жизни как реакция на «государственные меры по преодолению…» заключаются в том, что запреты и жесткие административные ограничения не способны изменить сложившуюся на протяжении многих поколений традиционную систему ценностей и культуру общества.
Алкогольная проблема – частная по отношению к социально-экономическому развитию России. Попытка ее решения строится на объективном анализе причин и факторов распространения пьянства и алкоголизма и учете реальных условий жизни общества, в том числе отношение населения к алкоголю. Поэтому работа по снижению уровня пьянства и алкоголизма не могла возыметь успех в отрыве от улучшения условий и качества жизни людей.