Заповедный лес Глава 12 Поле русское

Глава 12

ПОЛЕ РУССКОЕ

1.

 Пролетело пять лет. Бесконечно тянется время страданий, годы счастья убегают незаметно. Вот и для обитателей леса Заповеденого незримо промчались эти многие месяцы добра да покоя. Подрос Радовид; тесна оказалась колдуньина избушка в балке Змеиной. Выстроил тогда Красомир дом на берегу озера Русалочьего, просторный дом, с крыльцом высоким, ставенками резными, крышей двускатной. Светло и уютно сделалось в нем от смеха радостного, тепла душевного, любви бесконечной. Шумным гомоном начиналось утро каждое для Хранителя: хлопотливым легким шорохом скользили босые пятки Илленари, щекотали ноздри солнца лучики шаловливые, набирали силу песни птичьи, под перезвон струй хрустальных вторили им голоса русалочьи, и подходили с докладами лесовички из мест разных. Слушал их Красомир с сердцем спокойным; мирно жили лес Заповедный, просторы славянские.
 А и все одно хватало забот у хозяина с хозяюшкой: советом аль делом подсобить; спор разрешить так, чтобы обиженных, значит, не осталось, чтоб не затаилось зло в душах нестойких; утешить либо подсказать и человеку, и зверю, и деревцу стройному. Все обращались за помощью, и никто не уходил с бедою нерешенною.
 Когда же за полдень переваливало солнышко красное, сажал росич сыночка на плечо и шел в балку Змеиную, друга проведывать. Не оставил ведь Кукиш жилья сердцу дорогого, где коротал век свой длинный.
 Говорил тогда злыдень:
 – Уж прости ты меня, Красомирушко, не серчай и ты, хозяюшка, а только, куды ж я отседова на старости лет попрусь-то?! Сколько здеся зим перезимовано, сколько бед перебедовано, сколько счастья видано! Тут и любимая моя завсегда со мною рядышком, в землице сырой спит-почивает, и подруженьки мои верные туда-сюда шуршат; куды ни ступну – кажный кустик памятен, кажный камушек родным дышит. Да и токмо помехой я вам на месте новом буду с "охами" своими старческими.
 – Насчет помехи ты это брось, ворчунишко завзятый, – уламывал злыдня Красомир. – Голову свою попусту не дури мыслями глупыми. Кто тебя лучше Радовида присмотрит, воспитает, где надо, одернет, где следует, подзатыльник отпустит? Я вон, гляди, каким благодаря тебе вырос.
 – Э, милай, не хитри. Ты-то нам с бабкой сиротинушкой достался, а у сына твово и отец, и мать имеются. Так что, не сбивай с пути истинного; лучше в гости почаще заглядывай.
 На том споры и оставили.
 Однако старик время тоже не зря проводил, некогда ему скучать было, по хозяйству хлопотал неустанно. Засыпал с лесовиками вместе землей наносной болото над могилкой Вырицы, поляну сделал, березками стройными засадил, приговаривая:
 – Как помру, туточки и схороните, с разлюбезною моею рядышком.
 На той поляне любил старик присесть на пенечке либо на травушке, да сказ завести:
 – Вот помню, иду как-то с Красомирушкой, и вдруг...
 Ох, лились тогда речи неустанные; такие красочные, что у слушателей невольных аж дух захватывало от подвигов геройских. Что-что, а приврать Кукиш знатно умел, каждый раз новые "подробности" припоминая. В желающих послушать тоже, надо сказать, недостатка не было: лесовики да русалки, девы древесные, звери да птицы, сторожа балки Змеиной, а, как подрос, и Радовид без отца часто к старику наведываться принялся. Наслушается малец баек дедовых, меч деревянный струганный подхватит и ну махать, приговаривая:
 – Вот тебе, вражина проклятый, вот тебе! За слезы младенческие, за стоны материнские, за землю родимую, за Фирея, за Муни, за все по заслугам получай!
 Прерывался тогда голос злыдня, и крупные слезы текли по бороде седой.
 – Что ты, деда?! – подбегал мигом Радовид.
 – Ништо, ништо, милай! Просто солнышко нынче яркое больно, спасу глядеть нетути.
 А иной раз припирал домовой дверь в избу поленом, давал наказ племени ползучему, поворачивал на пальце указательном руки правой колечко алмазное, волшебное, старым другом дареное – р-раз, и мигом в замке горном оказывался, у Кхашхаша в гостях. И хоть бы однажды застал демона за чем-либо, кроме чтения! Нет, добросовестно впитывал суккуб науку колдовскую, не зря впитывал. Потому что зазеленели склоны горы пустынной, зашумели сады фруктовые, запестрели цветники дивные, зажурчал весело поток прохладный, у подножья образуя озеро глубокое. Потянулся к воде народ. Изнова дома выросли, поля распаханные спелым зерном вызрели, смех детский переливами звонкоголосыми выплеснулся. И никто в местах здешних даже ночами темными не вспоминал больше о горных троллях; знали люди: не бывать отныне злу в краях этих, защитит их добрый Фирей-волшебник.
 Отчего Фирей?! Оттого, что Кхашхаш, когда в башню вернулся, перво-наперво приучился менять облик свой кошмарный, чтобы не пугать никого, значит. На старца, конечно, маловато походило, но вид получился добрый, а поскольку образ самого Фирея народу уж и не помнился, так и сошел обман тот праведный.
 Только для друга возвращал демон лицо свое первоначальное, и шел у них тогда пир горой, текла беседа неспешная.

2.

 Закат – один из самых трогательных отрезков дня в любом месте земли, потому что в этот момент природа, хоть и на время, но прощается с отеческим теплом и светом солнца, будто не ведая состоится ли их новая встреча. Однако ни с чем не сравнится закат в горах. Немного лениво уплывает к горизонту пылающий алый диск, и еще дышат розовой сказкой седые вершины, а багровое чудо уже тонет в прозрачной тишине вечности. Когда же над резной кромкой исполинов едва различимым остается один лишь тонкий пламенеющий полумесяц, на голубых просторах вспыхивают ослепительно-нежные оттенки оранжевого, желтого, зеленого сияния. Проходит мгновение, тают теплые тона, среди густой синевы светятся какое-то время снеговые шапки, и вскоре все окончательно поглощает сиренево-черное покрывало ночи.
 Двое сидели на террасе горного дворца, потягивали мелкими глотками терпкое душистое вино и неторопливо разговаривали в ожидании предзакатных красот.
 – Хорошо! И тихо-то как! Не то, что у меня, в балке Змеиной, – Кукиш помолчал. – Спокойно, однако скучновато. Не тоскуешь, милай?
 – Нет. Недосуг печали предаваться: забот и раньше хватало, с той же поры, как люди к горе вернулись, и вовсе хлопот прибавилось.
 – Во-во, опять люди энти! К нам теперича тоже без перерыва шастают (иде они были, когда с недругом борьба зачиналась?!); кто за советом, за помощью, а кто и так просто, полюбопытничать. Гляжу на них – дивно делается. Кажись недавно под Злом ходили – страдали, маялись. Прогнал Красомир нечисть, свободу принес – живи, радуйся. Дак нет! Будто подмывает кто на дела паскудные; лень да зависть быстро промеж домишек ихних гнезда свои черные свили; доброе позабыли, уж и сами неправду готовы чинить. Честным трудом пропитание добывать разучились; языком лишь дружно работают. Прощать не желают; за каждую мелочь око за око выдрать готовы. С неимущим делиться, что нож в сердце; вопят себе денно и нощно "дай-дай". О благодарности простецкой речи нет в помине; Красомиру ж от язвительных душонок и достается. Пыжатся, а одного не понимают: все в мире нашем по заслугам случается; не им, так детишкам ихним ответ перед богами держать.
 – Хочь и сам когда-то из человеков вышел, но нынче не люблю племя ихнее. Мы допрежь по-другому поступали. Энтим же, что ни сделай – все мало, все плохо. Ночами по деревням близлежащим пройдусь, разговоры послушаю – так, глядишь, и самого Хранителя пожрать готовы. У тебя не так, что ли?! – проворчал, заметив на губах демона улыбку, злыдень.
 – И так случается. Раньше я тоже удивлялся; теперь знаю, не ведают они, что творят.
 – Энто как же так, не ведают?! – возмутился Кукиш. – Наворочают и в кусты. Защищаешь, значит?!
 – Да нет. Не то говоришь ты. Подучился я малость по книжкам волшебным, получил возможность раскрывать невидимое, глянул как-то под гору порой ночною. Что такое?! Залита деревня светом зеленым; мелькают меж домов пятна расплывчатые. Присмотрелся. Выползают из земли тени отравленные, вдоль стен снуют, в окна заглядывают, недовольных ищут. Кто подходит и послабее душою выглядит, враз их добычей делается и зло творить начинает. Редкий человек противостоять призракам может. Тогда с воем жутким, ухом человеческим не слышимым, в небеса отлетает нежить подлая. Только мало таких. Вот и страдают.
 – Чего ж делать-то?! – заерзал в подушках Кукиш.
 – Сколько возможно, Добро сеять. Добра ненавистные пуще всего опасаются. И еще способ имеется.
 – Какой?
 – Коснуться гостей подземельных сплетением из ветвей дубовых, прутьев ивовых, корней яблоневых.
 – Дак энто их еще углядеть надобно! Иде ж столько волшебников набраться? – разочарованно протянул злыдень.
 – Наука немудреная. Обучу мигом; лишь бы душа Добром полнилась.
 – Эт хорошо...
 Домовой оборвался на полуслове; иглой будто пронзила сердце тревога неистовая.
 – Ох, беда с Красомиром! Шепчи, милай, заклинание, чтоб я с ним рядом, значит, очутился! Скоро шепчи!

* * *

 В лесу Заповедном сумерки еще только подступали. Золотисто-медвяные лучи приятно грели спину росича, возвращавшегося за руку с сыном с сельской ярмарки домой, к озеру Русалочьему. Тенькнуло в воздухе предвечернем, скрежетнул металл по металлу, что-то мягкое ударило под лопатку левую.
 Оглянулся Красомир – мешком плюхнулся на траву невесть откуда возникший Кукиш, подле него кинжал иноземный острый; вскинул брови – в кустах у обочины фигурка маленькая, уродливая, горбатая да головастая.
 – Му-у-ни?!
 Удивлению росича не было предела.
 – Какой те Муня! Разя ж Муня тя стал бы жизни лишать?!
 Злыдень, вставая на ноги, выхватил из-за ворота принявший на себя смертельный бросок нож маахисов и метнул его в горбуна. Стон взлетел в тишину, пало тело сраженное, и, ломая ветки, друзья ринулись в заросли, где истекал кровью скрючившийся карлик; кинжал Кукиша торчал под его ключицей левой. С каждым толчком алым быстро покидала горбуна жизненная сила.
 – Кто ты?! – склонился к умирающему Красомир.
 – Остерегись! – злыдень кивнул на изготовленный к броску зажатый в руке врага нож, метнуть который тот был уже не в силах.
 – Эль-Хаким, – сквозь кровавые пузыри прохрипел карлик. – Я искал тебя пять лет. Искал, чтобы убить за смерть братьев, которых ты и твой крылатый демон погубили в песках близ Армузда. Я отчаялся, но в самый последний момент явился однорукий в черном. Он-то и привел меня в эти края. Он велел передать, что "Черный Бруно ждет тебя в ночь перед полнолунием на поле у западной границы леса, ждет для последней битвы". Я ответил тогда, что убью обидчика до того, как передам послание. Черный человек лишь усмехнулся и произнес: "Постарайся не умереть раньше". "А, если до того умрет он?" – спросил я. "Тогда принеси мне его голову".
 Горбун перевел дух.
 – Я ошибался. Наверное, этот Бруно знает тебя лучше.
 – Наверняка, – не преминул вмешаться Кукиш.
 – Что ж, видно, такова воля богов. Но это еще не конец – отмщение ждет тебя на лесной опушке.
 С побледневших губ стекла багровая струйка. Душа Эль-Хакима отлетела в иной мир.

* * *

 Совет в приозерном доме был краток. Красомир наотрез отказался от всякой помощи. Четыре дня оставалось до полнолуния, и богатырь занялся приготовлениями к поединку.
 – Какой поединок! – злыдень мерил столешницу возмущенными шагами. – Да энтот гнусняк с цельной армией явится, чтоб в лепешку тебя смять!
 – Не явится.
 – Явится!
 – Не сомнет.
 – Еще как сомнет!
 – Если трусишь, дома оставайся.
 – Кто?! Я?! Энто я-то трушу?! Да, кабы не я, ты с силищей своей знаешь иде сидел бы?!
 – Иде-иде? – поддразнил росич раскрасневшегося старика.
 – Тама... – скорчив выразительную рожу, коротко ответил Кукиш, однако спорить прекратил.
 – Хорошо. Ты собирайся, а я в балку наведаюсь, наказ сторожам оставлю и, аккурат, к завтрашнему вечеру обернусь. За три дня поспеем. Лады?
 – Лады.
 Едва растворившись в темноте, крутанул злыдень колечко вампирово, посовещался с другом; той же ночью назад вернулся, лесовичков собрать успел, с ними пошушукался; днем могилку Вырицы навестил, посидел, роняя слезы скупые, губами шевеля медленно; сказал гадюкам слово ласковое на прощание, подпер дверь в избу, поклонился в пояс: "Прощевайте все, может еще и свидимся" и под вечер переступил порог Красомиров.
 Стоял росич посередь горницы, прижав к груди любимую свою; спал на лавке Радовид малый.
 – Не печалься, краса ненаглядная! Сколько уходил я на бой смертный, а, все одно, возвращался живой да здравый. Так и теперь будет. Никто и ничто нас ни в этом, ни в том мире разлучить не сможет. Радовида успокой. Проснется, скажешь: "Ушел, мол, отец по делу. Вернется скоро и, всенепременно, с гостинцем"; ни к чему мальца тревожить. И сама кручину отринь, любавушка нежная, слез не лей понапрасну. Жди лучше.
 Поцеловал жену крепко, поднял котомку старенькую, положил поверх припасов зеркальце эльфийское, бросил суму на левое плечо, посадил Кукиша на правое и зашагал, не оглядываясь.
 Но долго еще стояла на крыльце красавица Илленари, и долго катились слезы по ее прекрасным щекам.

3.

 У западной опушки леса Заповедного разметались без конца-края просторы полевые, по весне из-под снега талого изумрудной зеленью подернутые, в лето разноцветьем пестрым объятые, к осени золотом урожайным сверкающие, зимой же ковром слепящим снежным заботливо укрытые. И в какое бы время ни окинул чей взор океан сей безбрежный, теснилось сердце малостью своей пред величием мира необъятного, однако душа русская полнилась радостью полета и грудь вздымалась, вольный воздух отчизны вдыхая.
 Вот на эту-то полосу приграничную вечером дня июльского вышли герои наши и замерли, но не от красот природы-матушки родимой, а оттого, что перекатывались пред ними волны рати неисчислимой, что собрал за пять лет Бруно Черный и привел на последний бой.
 Центр войска несметного составляли серые обитатели подземного царства вперемешку с шестирукими, одноглазыми мастеровыми, вооруженные металлом серебристым. На левом краю бледнели мордами синюшными упыри поганые; спину им подпирали уродливые фигуры троллей носатых. Справа ворчали огры – обросшие шерстью гиганты с каменными дубинами в лапах, а меж их ногами сновали гоблины – карлики уродливые, премерзкие, ростом в полчеловека взрослого. Тыл тьмы-тьмущей составляли стройные ряды скелетов, над коими реяли в вышине нетопыри огнеглазые. И еще многие и многие в молчании там стояли. Бруно Черного лишь не видать было среди болота этого ядовитого.
 – Ну, углядел теперича, милай, на какой поединок тебя карла горбатый звал? Все еще совладать думаешь?!
 Кукиш сидел на плече с видом победителя и улыбался во весь рот.
 – Чего скалишься без толку? Драться будем – на то и меч волшебный, чтобы Зло изничтожить.
 – Как же, драться! Раздавят тя, милай, да по земле размажут – мокрого места не останется.
 – Поживем – увидим, – росич спокойно погладил рукоять голубого клинка.
 – Экий ты, однако, – рассердился злыдень. – Никогда неправоты своей не признаешь!
 – Отчего же...
 – А, – махнул рукой домовой и, набрав побольше воздуха, свистнул, что есть мочи.
 Предвечернюю тишину прорезал звонкий молодецкий посвист, и будто ожил дотоле недвижимый Заповедный лес: из-за каждого кустика да деревца показались десятки, сотни, тысячи лесовичков-сторожей, с ними волки, медведи, лоси сохатые, обитатели озер да болот лесных. И была армия эта хоть и малой, но грозной.
 Приблизился к хозяину леший с рукой правой сожженной.
 – Все поспели? – спросил Кукиш.
 – Почти. С востока еще наши подходят. Далековато ведь. Но, глядишь, к сроку будут.
 – Ладно, – потер руки злыдень. – Теперича сразимся.
 – Ну и хитрец же ты, наставник, – рассмеялся Красомир.
 – А как же. На двоих-то хочь у одного умишко быть должон, иначе лапти завязывать можно. Однако, это еще не все...
 Договорить домовой не успел: сомкнутый строй Зла медленно двинулся в атаку. Росич быстро построил ряды своего войска. Когда до столкновения грудь в грудь оставалась пара десятков шагов, крайние ряды лесовичков метнули крохотные шарики колдовского трута. Озарилось небо темное сполохами пламени яркого, поднялся тут визг и рев чудовищ нескончаемый. Смялось левое крыло армии вражеской, повернуло назад: больше всего на свете тролли огня жаркого опасались. Захлебнулась атака. Смрад душный воздух заполонил. Потянулись к серебристому диску лунному клубы дымов черных, сквозь которые проступили фигуры серых и огров мохнатых.
 – Трут сберегайте! – подал Красомир команду лесовикам, повернулся к однорукому: – Вправо зверей веди! Левым теснить медленно! Остальные, за мной!
 Обнажил меч росич и врезался в гущу противников. С обоих боков прикрывали Хранителя поросшие мхом и листвой корявые тела верных сторожей леса Заповедного. Неуловимой молнией косила голубая сталь урожай богатый. Там, где клинок не успевал обернуться, наносили удары крепкие деревянные руки леших. Дрогнули серые, не сдержали натиска, зашатали строй, спины показывая, и прочь побежали, подминая задние ряды скелетов белевших в свете лунном.
 – Остановитесь, трусы! Вы позорите имя Повелителя!
 Саженях в сорока, посреди бегущей толпы, возникла тень Бруно. На лице бледном уголья глаз ярко горели, крыльями черными за спиной полы плаща развевались, призывно вздымался левой руки обрубок ужасный. И таким близким ненавистный показался, что забыл Красомир обо всем, не подумал, что ловушкой бегство кажущееся обернуться может, что не бывает страха в тех, в ком нет души и сердца; пошел на врага, далеко позади верных лесовиков оставив. Тут же по знаку Бруно мгновенному окружила богатыря стена плотная костей мертвых. Вращать мечом не переставая, кинул взгляд Хранитель вкруг себя.
 – Влипли, кажись! – кратко высказался вцепившийся в волосы Кукиш.
 Справа ни на шаг не сдвинулись от черты первоначальной огры с дубинами каменными. Едва только опрокидывали рогами лоси гиганта очередного под медвежьи лапы мощные, как вставал на его место новый мохнатый. Мелких уродливых гоблинов легко рвали на части волки клыкастые, но было тех великое, великое множество. И отступили звери постепенно к кромке деревьев, листвой взволнованно шелестевших. Видел росич, как напрягались души дубов да сосен, как пытались они корни выдернуть, как хотел придти на подмогу лес Заповедный; хотел, но не имел мочи такой. В тоже время покорные знаку Бруно упыри и тролли, сгорая в пламени трута волшебного, упрямо слева напирали.
 Лесовики стояли до последнего, погибая один за другим под ударами войска подземного, и очутился вскоре Красомир в двойном кольце вражеском. Замерло сражение. Разлилась над полем тишина звенящая. Зазмеился над землей голос вкрадчивый:
 – Ну, вот и конец твой близится! Сладок час отмщения, однако не обольщайся, витязь: сам ты – ничто, хоть и много вреда принес царству нашему; меч твой – вот причина и цель битвы сей величайшей. Доживай минуты последние, вдыхай воздух полной грудью, пока воины мои не сомкнут объятья тяжкие и не раздавят тебя. После пройдемся мы огнем по лесу Заповедному, равнинам русским, чтобы ни травинки не осталось здесь зеленой, ни деревца, ни кустика, ни вообще памяти какой о твоем роде-племени. А Меч Четырех Ветров забросим в глубины моря подземного, лишив глупцов из рода человеческого последней надежды помешать Повелителю в правлении его славном. И воцарится Зло над землею навечно!
 Так говорил Черный Бруно.
 Холодели сердца тех, кто стоял у лесной опушки, но спокоен был Красомир-герой, и не дрогнул спутник его преданный Кукиш.
 Медленно сжималось кольцо скелетов. Считанные мгновения оставались до той поры, как уничтожат они двух смельчаков в центре поля русского. Вот уж сажень осталась, полсажени, но наткнулись мертвецы вдруг на преграду невидимую, силятся, а преодолеть не могут. Завыли, завопили, заскребли пальцами костяными; от леса же донеслась речь спокойная:
 – Рановато, мразь черная, победу празднуешь! Еще ведь не расплатился ты и хозяин твой за смерть Фирея-волшебника!
 Вскинули глаза Красомир со злыднем: стоит на пригорке Кхашхаш в обличье демоническом; страшен вид его казался, а прижались к телу кожистому остатки войска лесного, силу добрую ощущая.
 Прокричал суккуб слова заветные, свершилось чудо: заскрипели корни длинные, вздыбилась земля, несметным строем пошли на нечисть деревья ожившие, множеством рук-ветвей по десятку противников сминая. Скоро очистилась дорога к Хранителю, снова стали по оба его плеча соратники верные, закипела битва со страстью прежней. И бились они до утра самого. А как заалело вдали солнышко красное, пал над станом вражеским туман белесый.

4.

 Кхашхаш сидел, привалившись к белому стволу березы стройной, висла голова его устало между плеч опущенных, мелко подрагивали веки полуприкрытые в забытьи омутном. Опушка леса Заповедного на добрых двести саженей отодвинулась, обнажив корнями землю взрытую, телами павших, да пепла грудами усеянную. Удушливый запах смерти витал над полем русским. Первые же лучи светила дневного превратили останки нечисти в жижу зеленоватую, к полудню до последней капли испарившуюся, после чего принялись лесовики товарищей хоронить. Из стены же тумана густого доносился рокот неясный – то готовилась армия смерти к натиску новому.
 – Следующую ночь нам не выстоять, – демон приоткрыл глаза и снова погрузился в тревожный сон.
 – Почему?! – в один голос воскликнули росич и домовой, расталкивая друга. – Вокруг ведь столько мощи древесной, много больше, чем солдат у Бруно.
 – Это так. Однако мои силы истощены. Возродить их не один день потребуется. Ныне же мне не пробудить даже былинки тонкой.
 – А энтих-то еще тыщи несметные, – подал голос Кукиш и с надеждой посмотрел на воспитанника: – Чего делать будем, Хранитель?
 Красомир склонился к котомке, тряпицу достал, размотал ее осторожно, крохотное зеркальце являя.
 – Ты чего это, совсем что ли рехнулся! До погибели, может, несколько часов и осталось, а он красоту наводить вздумал.
 Но поток красноречия домового иссяк, когда перед ними из воздуха возникли изумительной красоты мужчина и женщина в белоснежных, золотом расшитых нарядах, с бриллиантовыми коронами в соломенных волосах.
 – Ваше величество?! Королева Элойя?!
 – Да, мой отважный рыцарь, перед тобой действительно повелительница Эй де Туата, а это твой сын, принц Элмир. Я назвала его по началу и концу наших имен.
 – Но, как же древнее предсказание?!
 – Оно свершилось в точности. Легенды эльфов гласят: раз в несколько столетий королева на один день берет себе в мужья смертного и, погибая, рождает новую королеву, чтобы продолжить беззаботное существование сказочной страны. Но однажды должно придти время, когда очередная повелительница останется в живых, потому что произведет на свет не дочь, а сына, последнего правителя Эй де Туата, с появлением которого наступит славный конец великой волшебной страны счастья. И час этот настал. Мой герой, побудь наедине с Элмиром; вам есть, что поведать друг другу. Я вернусь с вечерней зарей во главе моего народа, чтобы помочь Заповедному лесу и его Хранителю, чтобы опрокинуть Зло, чтобы защитить людей, чтобы... погибнуть, оставив в человеческой памяти сладкую легенду о королевстве Эй де Туата.
 Белоснежное облачко растворилось в мареве полуденном.

* * *

 Никто не слышал беседы росича с сыном нежданно обретенным, да и не до того было. Подоспел наконец-то отряд лесовиков с восточных окраин. Им определили место, в общем, строю, чем и занимались Кхашхаш, Кукиш и однорукий леший.
 День пролетел. Склонилось солнце к закату. Поредел туман белесый, открыв взору войско Зла, изрядно поуменьшившееся, но еще сильное и опасное. Предвкушая победу, на этот раз встал Черный Бруно впереди в окружении телохранителей отборных.
 Засерело небо, но вместо тьмы свет разлился над полем русским, золотой свет: всюду, сколько глаз хватало, строились полки рыцарей и крылатых человечков. Собрались все: мужчины, женщины, дети, стар и млад эльфийский. Звенели мечи, скрипели тугие луки, блестели острия копий, развевались стяги яркие.
 Даже с такого расстояния прочитал Красомир страх в глазах Бруно, тот животный страх, что неведом был его нечисти; но ведь сам-то однорукий оставался человеком.
 Росич снял с плеча верного Кукиша, протянул ему сверток длинный и зашептал:
 – Ты слышал сам: им не нужен я, им не нужен лес Заповедный, они хотят заполучить Меч Четырех Ветров. Он в тряпице этой. Возьми ее, возвращайся к озеру Русалочьему и сохрани меч для Радовида. Силы сравнялись, но туманен исход битвы. Им не победить, но мы проиграть можем, хотя и обескровим Зло так, что ему и за десять веков не подняться. Однако волшебный клинок потерять нам никак нельзя! Понял?
 – Понял. Как не понять, не дурак вроде! Но никуда я отседова не пойду! На кого же я тебя оставлю, милай?!
 Красомир, улыбаясь, вытянул из ножен точную копию заветного оружия.
 – Элмир хорошим чародеем оказался; в полчаса из ничего меч наколдовал. А что до боя предстоящего, так в умелых руках непобедимым и прут деревянный становится. Неси!
 Зазвенел голос Хранителя, и не сумел возражать злыдень, поплелся, голову понурив, к ельнику мелкому на опушке, поминутно оглядываясь туда, где стрелы свистнули первые, рев чудовищ и клич эльфийский раздались, искры стальные высеклись, и сошлись во вздохе последнем две армии, Добра и Зла. Но отчего-то не болело сердце Кукиша ни за Добро, ни за лес Заповедный, ни за друзей-товарищей; смотрел злыдень во все глаза лишь на мелькание голубой, но вовсе не волшебной теперь молнии. Вот взметнулась, упала, снова взлетела ввысь, опять потонула в черных волнах, вынырнула и исчезла.
 Старик ждал. Продолжалось сражение, ибо вели его Кхашхаш, Элойя, Элмир, леший однорукий; однако не сиял больше клинок Красомиров. Тесным обручем сдавило грудь Кукиша, замер злыдень, слезы глотая, и услышал за спиной покашливание робкое. Обернулся – лесовичок молоденький.
 – Простите великодушно, не подумайте, что струсил. Поотстал я от всех – птенцов в гнездо подсаживал. А сейчас я мигом, – и страж лесной изготовился ринуться в гущу боя.
 – Стой! – заорал Кукиш.
 Лесовик оторопело захлопал глазами.
 – Тебя как кличут-то, милай?
 – Вешенкой.
 – Вешенкой, значит, – задумался старик, прибавив в сторону: – Вроде и похож даже.
 – Так вот, Вешенка, вручаю тебе дело великое, много важнее, чем-то, что в момент сей на поле происходит! Дом у озера Русалочьего знаешь?
 – Где Хранитель живет?
 – И-эх! – вытер бороду злыдень. – Ты отныне Хранитель леса Заповедного! Тебе растить мальца Радовида! Повзрослеет, меч ему отдашь энтот: в нем вся сила Добра заключается! Пуще жизни его берегите! Понял?!
 – Понял...
 – Ну и иди поскорее отседова! Да за парнишкой, гляди, лучше присматривай! Ежели что...
 – А ты как же, дедушка?
 – А об нас еще легенды рассказывать станут! Чую, что жив Красомирушко, и место мое с ним рядом! Ий-ох-хо! – издал боевой клич Кукиш, как мечом взмахнул метательным ножом маахисов и помчался туда, где в последний раз мелькал голубой клинок Великого Хранителя Заповедного леса.