ПУТЬ. Глава 17. Дела давние, окончание

Несколько человек кинулись на руссов, стараясь схватить их и повалить, выкрутить руки, обездвижить. Оставшиеся стоять поодаль, готовили сыромятные ремни, чтобы связать в мыслях уже поверженных упрямцев.
Но наскок захлебнулся. Один из балтов двумя могучими ударами левой – правой опрокинул на спину парочку нападавших, да так, что они и подняться сразу не могли, а как поднялись – стояли шаталися. Второй увернулся от удара в лицо, принял на могучую грудь другой, не дрогнув даже, ухватил двух всадников за затылки, да и сшиб их головами – дух с них вон. Алигер же, охваченный руками за пояс в кольцо, ловко извернулся, освободился от захвата, и сам оказавшись за спиной противника, в свою очередь схватил его поперек туловища и прогибом назад бросил того через голову. Сам на ноги тут же поднялся, и к схватке опять изготовился.
Все произошло очень быстро, и выглядело эффектно и эффективно. Стало ясно, что в бою «на кулачки» возиться с руссами придется долго. Савел обнажил кривую саблю. За ним последовали и товарищи его.
– Что ж, – сказал, – не хотите по доброму, так по худу получите, на себя теперь пеняйте.
– Пожалеть бы не пришлось, – ответили воины-северяне, тоже достав свои мечи.
– Вот и поглядим, да сперва попробуем.
Пешие всадники с обнаженными саблями в руках подступили совсем близко.
– Прощайте, братушки, – тихо молвил Алигер, – дальше всяк за себя сам ответит. Даже без двух, что тихо лежат, много ворогов слишком. О себе думайте и о мече своем. А бежать, как Финист велел, нас никогда не учили, да и не прорваться через кольцо все одно.
В этот момент вскинулся Иеремия, увидав что-то вдали.
– Посмотри, Савел, – зашептал он на ухо предводителю, – вон на горизонте всадник со вторым конем в поводу. Ох, сдается, увез он что-то особенно важное.
– Почему? – Главарь, обладавший орлиным зрением, смог рассмотреть даже масть коней далекого наездника, и понял, что догнать того будет непросто, если вообще возможно.
– Руссы своих не бросают, – ответил Иеремия, – если этот уехал, то по причине настолько важной, что сам себе это бегство простил. А у них не то важно, что другие скажут, а то, как сам себя судишь.
– Пожалуй…
Савел махнул рукой.
– Вы, четверо, – скомандовал он тем, что ближе к коням стояли, – догнать и убить. Все, что при нем найдете, мне лично в руки передадите.
Он чуть подумал и добавил:
– Деньги, коли найдутся, себе оставьте. Не исполните – лучше не возвращайтесь: шкуру спущу!
Четверка бросилась к лошадям; все прекрасно знали, что «шкуру спущу» – это не фигура речи: спустит, причем буквально.
– Пятнадцать лучше, чем двадцать один, – заметил один из русичей, облизнув пересохшие губы.
Такой расклад мало, что менял, но утопающий хватается за соломинку, и когда четверо иудеев скрылись из виду, руссам показалось, что это знак во спасение, ведь даже если ты не боишься смерти, умирать все равно не хочется.
Накинулись сразу со всех сторон. Но уж слишком много их было, если все вместе, кучей – то только мешали бы друга дружке, а потому получилось, что балтам отбиваться пришлось каждому только супротив двоих-троих.
И никого воины царя северных земель особо не интересовали – людям Савела в дом попасть надо токмо – там их цель, там Младенец ненавистный, но тройка руссов дверь за спинами своими крепко держала, грудью ее защищала. А потому обречена на гибель была.
Вот уж плетью повисла рука одного, проткнутая гнутой сабелькой вострой; вот вспорол рубаху на груди клинок бусурманский, а с рубахой и мышцы глубоко порезал; клюнул кинжал в шею другого – ладно не глубоко, только пошатнулся воин…
Но и ерусалимцы не без потерь: двое уже никогда не встанут, навек успокоенные мечами в северных землях кованными; еще двое без пальцев остались, сабли в другую руку взяли, да не владеют они той рукою, так же, как искалеченной, да и боль силы и мужество отнимает.
Одиннадцать против трех, хоть и израненных – уже успех. Но не успели ему порадоваться, как упал наземь Алигер, насквозь саблей пронзенный.
Отмстили за него почти сразу, да с лихвой даже – двоих к праотцам отправили, одному голову снеся начисто. Но только слишком уж силы неравные изначально были, да и теперь такие почти – полегли руссы, чужого Мессию защищая. Свободен вход в дом стал.
Ногой Савел вышиб дверь, и дверь изнутри на засов запертую. Немного беспокоили его двое, в дому скрывшиеся, но почему-то он думал, что они вместе с тем ускакали, за которым погоня выслана. Иначе, пошто в рубке не участвовали?
– Иди, и доверши дело, – велел одному из всадников.
Зло сказал, зубами скрипнул – больно потери собственные раздосадовали. Странные эти руссы, непонятные для него: ведь предлагали уйти – не ушли; ясно было, что сгинут в бою – все одно, бились. Столько крови пролито! Ведь не жить Младенцу все равно, а гляди ж ты – верят, что все правильно делают. Зачем с жизнью расстались? Чего ради? Не понимает Савел, потому и злиться.
– Ступай, – повторил он, протягивая коннику клинок дамасской стали, – кончай скорее.
Воин завел руки за спину.
– Я с детьми не воюю, – помотал головой в отрицательном жесте.
И упал тут же, клинком ранее ему предложенным, насквозь пронзенный.
– Кто еще приказа царя Ирода ослушаться не страшиться? – Глухим голосом вопросил главарь.
– Не горячись, Савел, – Иеремия взял из его рук кинжал, – я все сделаю, как надо.
– Ты и ты, – он ткнул пальцем в двух воинов, – со мной пойдете.
На этот раз никто не возразил.
Они вошли в сени, оттуда в основную комнату вела только одна дверь. Иеремия сам распахнул ее. Посередине помещения стоял мужчина, одетый в белый хитон, голова была укрыта капюшоном. На руках он держал укутанного в одеяло младенца.
Он приложил палец к губам:
– Тс-с-с, – шепнул он, – не разбудите мальчика.
– Ну, вот мы и нашли, что так долго искали, – Иеремия сделал несколько шагов вперед, двое сопровождающих последовали за ним, – не бойся, он ничего не почувствует.
И нанес удар.
Злодей еще ожидал, что отец развернется и закроет ребенка своей спиной, или иным способом попытается защитить его, но то, что произошло, было настолько неожиданным, что на несколько секунд ввергло его и воинов-иудитов в ступор: вместо того, чтобы защищать младенца, мужчина неожиданно прикрылся им. А вместо того, чтобы легко войти в нежное тело ребенка, лезвие кинжала глухо воткнулось во что-то твердое, больно отыграв в предплечье, державшей оружие руки. Кинжал намертво застрял в этой неожиданной преграде.
– Нашли, говоришь? – Лжеотец скинул капюшон, оказавшись руссом по имени Малюта; Иеремия видел его на приеме у царя Ирода, – смерть вы свою нашли! Получай, детоубийца!
Он выпустил из рук кулек. Тот с глухим стуком упал на дощатый пол, верхняя половина одеяла откинулась, и обнажила срез полена для топки печи. Из рукава балта смертоносной змейков выскочил длинный изогнутый нож и, описав дугу, перерезал горло Иеремии. Тот повалился на пол, суча ногами и захлебываясь кровью.
Двое воинов, придя, наконец, в себя, обнажили сабли, и кинулись на убийцу их начальника. Но не успели сделать и пары шагов, как сами свалились на пол, пораженные в спину мечами – это Финист, появившийся из дальнего угла, где прятался под грудой сваленного тряпья, сразу с двух рук проткнул насквозь не ожидавших засады врагов. Эти не бились в предсмертных судорогах – удары были нанесены точно в сердце. К тому времени затих и Иеремия.
– И сколько же их там всего? – Спросил Малюта, принимая свой меч из рук командира и пряча нож обратно в рукав.
– А разве это важно? – Финист пожал плечами.
– Нет, – помотал головой воин, – но если наши друзья постарались и их человек пять осталось, можно выйти и принять бой, а если больше – я бы в дому подождал.
– Узнать это мы можем, только сами посмотрев.
– Так обнимемся же тогда, друг мой. Никому не ведомо, кто доживет до заката.
Крепко обнялись. Потом взяли по сабле поверженных врагов, теперь в каждой руке у них было оружие. Вышли в сени, подошли к выходу из дома, посмотрели в глаза друг другу, кивнули и толкнули дверь.
Хлестнуло солнце дневное по глазам, на секунду ослепив руссов с полумрака вышедших, да только и вороги их не ожидали появления чужих воинов.
– Сладилось дело? – Услышали они голос вожака.
– Сладилось! – Ответил Финист.
И упали, мечами пронзенные, двое иудеев, что ближе к ним стояли.
– Ах, собаки неверные! – Страшным голосом закричал Савел и бросился на Младенца защитников.
А с ним и оставшиеся шестеро сабли, опрометчиво прежде в ножны сунутые, обнажили. И завертелось, понеслось!
Финист и Малюта крепко бою на мечах обучены. Раскрутили их так, что и подойти к ним никто не мог, а первый, кто сунуться поближе посмел, тут же без руки остался.
И так вороги подступали, и сяк – все без толку. Да только силы человеческие не беспредельны – устали воины мечами орудовать. Тут-то и кинулись на них со всех сторон.
Те, что без пальцев остались, едва на ногах стояли, как бойцы никуда не годились. Безрукий просто сидел на земле и, зажимая культю, тихо выл и активности, понятно, не проявлял. А все одно, перевес в числе на стороне людей царя Ирода.
И вот уж Малюту в грудь ранило, а Финисту руку выше локтя распороло. Малюте совсем худо приходится: по ноге чиркнуло, щеку порезало. Командир и рад бы на помощь прийти, да не получается – на самого с трех сторон наседают.
Чувствует Малюта конец близкий. Вот и настало для него то «рано или поздно» когда надо долг свой до конца исполнить и отдать свою жизнь за дело великое, да за предводителя своего великого и мудрого – таков каждого воина удел. Кинулся он грудью на саблю вострую, насквозь прошила она тело могучее, да только и он свой меч в живот ворогу по самую рукоятку вонзил. Закричали оба, да замертво свалилися.
Крик тот на секунду отвлек внимание, чем Финист и воспользовался: от стены, куда прижали его, отскочил, и сразил двоих беспалых. Те, по слабости, сопротивления должного не оказали.
Трое супротив него остались, безрукий, ясно, не в счет.
Устал воин с Балтики, руки оружия не держат. Саблю выбили, одним мечом защищался. Отступал назад, да за тело Малюты споткнулся, упал. И лицом к лицу с другом оказался. Глаза у того открытые, а взгляд хрустальный, чистый, но не живой. Вскочил Финист на ноги, ярость силы ему прибавила. Расчертил мечом в воздухе крест размашистый, да с разворота срубил голову басурману, что ближе был. Тут-то силы его совсем и оставили – ни ногой шагнуть, ни руки не поднять.
Да только отступил Савел с единственным в живых воином оставшимся. Устрашился на минуту ярости не человеческой ворога, для него непостижимого. И увидел в том русс знак Богов своих – сделано все, не будет позора, если и он отступит. Да и перед кем ему позориться – полегли все боевые товарищи.
Меч по земле волоча, тяжело подошел к двери дома Иисуса маленького родителей, и за дверью скрылся.
Долго не решался Савел войти за ним, а как вошел – так и нет никого в дому. Три трупа его воинов, да и только. Потом уже и выход «черный» нашли, и двор позади дома с двумя верблюдами там привязанными.
Но ни волхвов, ни Младенца, ни родню его не обнаружили. И где искать их непонятно было. И даров никаких не сыскали – все богатство ясли резные  дитятины. Для вида одного по ближайшим окрестностям порыскали, да без толку, понятно. С такими вестями Савел возвращаться в Иерусалим не собирался.
К тому времени тот, кому руку срубили, кровью истек, тихо так кончился.
– Ты, – сказал он коннику, единственному с ним оставшемуся, – поедешь к царю, и доложишь, что все исполнено в точности. Младенец мертв.
– А как же вы, господин?
– А про меня скажешь, что поскакал вдогонку тому из волхвов, что боя не приняв, умчался, что-то очень ценное увезя. Пусть подмогу нам вышлет, да на людей не скупиться – с силой мы столкнулись доселе не виданной. Гостей с Балтики наскоком не одолеть. Знаки на пути оставлять будем, по ним и найдут нас.
– Боязно как-то царю заведомую ложь говорить.
– А ты не страшись. Нет выхода иного: за другое известие на кол сядешь.
– Может, мне все же с вами поехать?
– Тогда оба на колу окажемся. Токмо так делай, как сказано. Пусть он спокоен будет.
– А ну, как начнет подробности выспрашивать?
– Обязательно начнет. А ты правду расскажи. Про все: и как погибла большая часть отряда, и про мужество северян. Только концовку немного поправь – никто из них не ушел, кроме одного, а Младенца зарезали.
На том они и расстались. Один поехал в Иерусалим, а другой действительно по следам волхва и конников, его преследовавших, пустился.
Хоронить мертвых не стали – ни сил не было, ни времени.
Савел нагнал своих в тихой рыбачьей деревеньке на берегу Средиземного моря – конь у него был не хуже, чем у Каспара. Да и у четырех преследователей жреца то же неплохие. Пусть не так быстры, но не менее выносливы.
А через какое-то время к ним пятьдесят сабель присоединилось – знать, поверил Ирод посланнику. Криве к тому времени далеко вперед ушел, да следопыты среди иудеев хорошие были. Как след его отыскали, так более и не теряли.
И мчался одинокий всадник все дальше и дальше на север. Жгли камни янтарные нераскрытые грудь Верховного жреца. Все меньше и меньше веры у него оставалось, что вернется он в Вифлеем.
Хотел в Царьграде у гребцов Гандыбы остановиться, на кораблях, коим велено было ждать царя Балтов возвращения, да путь туда оказался отрезанным воинами Ирода VIII. Видно, здесь у него свои люди были, а весточку он им голубиной почтой прислал. Пришлось эту стоянку пропустить, и дальше мчаться.   
– Быть беде, быть беде, – шептал он на скаку, – дорогу Он знает, а пути не ведает.
Так переживал по поводу даров, которые до адресата не дошли, что даже назад повернул, но чуть с преследователями не столкнулся, да, слава Богам, вовремя заметил. Теперь у него один ориентир был – Рамове. Туда и направился. На своей земле и силы новые придут, и уверенность, и решение верное принять проще.
А время? Так, великие дела суеты не терпят. Можно и обождать чуток, коль уж так пошло все неуклюже.