Мы думали, что это невозможно

               
               

      «Страшная книга» - так помечена глянцевая суперобложка «Записных книжек» Л.Я. Гинзбург. Отточенная рефлексия автора погружает читателя в мир блокадного человека. Кто мог пережить, должен иметь силу помнить. Гинзбург скрупулезно следует этому долгу очевидца. Много лет ее книга служила путеводителем по кругам блокадного ада. Казалось, подобное не может повториться. Но вот уже новые очевидцы пишут свою «страшную книгу», проходя через те же адовы круги. Оттуда доносятся их скорбные и недоумевающие голоса. Наше дело их услышать.

В представленных читателю записках, опубликованных в открытых источниках, нет ни одного моего слова. Они составлены из мыслей и воспоминаний людей, переживших первые дни и недели войны, начавшейся 24 февраля 2022 года.


                ***
               
Мы не молчим. Многие говорят или пишут. Многие не могут – не даёт ком в горле. Не поднимается рука. Есть воспоминания, которые ты прячешь даже от себя.


Первый день войны

Каждый, кто его прожил, помнит свой первый день войны…
Отличительной чертой первых дней было это неведение, странным образом смешанное с долгой подготовкой, с долголетним внушением мысли о неизбежности и сокрушительной тотальности события…
Чувство конца прежней жизни было сперва столь нестерпимо сильным, что сознание, минуя все промежуточное, полностью сосредоточилось на развязке.
                Л. Я. Гинзбург
               
-      Я очнулась от глубокого сна. Сидела и понимала, что ничего не понимаю. Включаю телевизор, а там - фильм ужасов. Конечно, были слухи. Но мы думали, что это невозможно. У нас в голове это не укладывалось, поэтому никто не верил. И тут - шок. Что делать? Куда бежать? По телевизору - бомбы летят, крики, смерти. Ужас. Все планы отменились. Ева не пошла в школу. В доме все замерло, затихло. Черное время. Ощущение траура. Помню, каждое 9 мая бабушка смотрела военные фильмы и плакала весь день. Я тогда не до конца понимала…

-      24-го февраля в 9 утра у меня был урок в 9-м классе. Но что-то уже упало на аэродром неподалеку от нас. Мы жили на окраине Мариуполя, это район Черемушки и поселок Южный. Там рядом поля, а неподалеку от нас — воинская часть и аэродром.
Я не могла совладать с эмоциями и не провела первый урок. А потом, к шестому уроку, взяла себя в руки и стала помогать детям психологически. Я не урок проводила, а рассказывала, как моя мама (ребенок войны) выжила в Луганске. Какие там были авиационные обстрелы. Как потом, 9-го мая, была победа. У меня был 9-й класс, 6-й… Я рассказывала, что у каждого человека есть судьба, которую дает Господь. И что много всего дивного на войне. Что надо верить, держаться. Бывает, что люди спасаются чудным образом.

-      Казалось, это какое-то недоразумение, ошибка, страны быстро договорятся. Лучшие разведки мира неделями предупреждали: будет большая война. Думала, нагнетают.  Как и большинство знакомых бизнесменов, я убедила себя, что это никому не выгодно.

-       Как началось мое утро в этот день? Началось оно, конечно, раньше, как у всех жён военных. Всё мы понимали уже заранее. Страшно было сразу. Готовы не были. Я по крайней мере точно не была. И до сих пор. Ещё пытаюсь это вместить до конца.

-        Мы проснулись в мире, который очередной раз разделился на до и после. В котором никто из нас не хотел бы жить даже в самых извращенных фантазиях.

Осмысление

Образовалась новая действительность, небывалая, но и похожая на прежнюю в большей мере, чем это казалось возможным. В ней надо было разобраться.
               
                Л.Я. Гинзбург


-      Если мы братский народ, то почему вы на нас нападаете?

-      Что ты будешь делать, если начнется война? Вопрос, который мы задавали друг другу сначала как будто в шутку. Ну, в самом деле: какая война? Бомбы с неба? Обстрел школ и больниц? Блокада городов? Это невозможно – думали мы. Только сумасшедший может делать такое в XXI веке. Даже самые умные из нас, даже те, кто хорошо знает историю и военное дело, оставляли шанс на то, что сумасшествию и масштабной военной агрессии нет места в современном мире. Но умные и опытные все-таки озвучивали варианты спасения для гражданских. И мы слушали их рекомендации. Слушали и все равно не верили, что такое возможно. Пока вопрос не поменялся с «если» на «когда». Что ты будешь делать, когда начнется война? К концу зимы почти все мы уже понимали: война начнется, вопрос только в дате. А потом наступило 24 февраля, и в 5 утра украинские города проснулись от взрывов и воя сирен.

-     Если люди все одинаковы, в одинаковой степени могут становиться бездумными исполнителями преступных приказов, то почему немцев накрыло нацизмом с его садистскими практиками, а, например, американцев нет? Хотя в то же время у них тоже дела шли – не айс. Почему русские под Путиным оказались готовы стать захватчиками и нисколько не смущаются тем, что их страна начала войну? Этого ведь не было в советском менталитете, и ничто подобным образом не изменилось в сознании граждан других бывших советских республик. Те же люди, которые в эксперименте превращаются в невольных садистов – а их, как показывал эксперимент во всех странах, пугающее большинство – они же не становятся такими в обычных, нормальных условиях, значит, надо выяснить все факторы, активизирующие опасную программу. Они – в условиях эксперимента.


-      Если вы думаете, что в Украине сейчас обычный локальный конфликт, вы ошибаетесь. Это настоящая война. Россия всегда говорит, что никогда ни на кого не нападала первой. Это ложь. Украинский историк Александр Бабич изучил вопрос и опубликовал статистику: только в XX веке Россия прожила всего 9 лет без войны. Все остальное время эта страна либо нападала, либо принимала активное участие в войнах: Япония, Персия, Испания, Польша, Чехословакия, Афганистан, Сирия, Чечня, Грузия... И вот Россия напала на Украину.


Мы теперь враги

-      Человечество воюет несколько тысяч лет, и, как правило, завоевательная война никогда не осуждалась жителями той страны, которая ее начала. Саргон Великий, Кир Великий, Александр Македонский, Цезарь, Наполеон — это были не военные преступники, а образцы для подражания. Мы с трудом можем себе представить митинг римлян на тему: «Юлий Цезарь, руки прочь от Галлии!»

-      26 февраля, уже почти в прошлой жизни я прилетел в Москву из Сиднея, где я живу последние годы.  Прилетел, потому что хотел присоединиться к миллионам своих соотечественников, которые, по моему убеждению, должны были выйти на улицы российских городов. Прилетел, потому что не мог оставаться в сытой и спокойной Австралии, в качестве пассивного наблюдателя.
Москва продолжала жить своей жизнью. В первый же день в Москве на Арбате я провел час с ветеранами протестного движения. Три женщины с богатым опытом арестов и задержаний, они были страшно разочарованы и подавлены.
На улицах людей НЕ БЫЛО !!!!!

-      Оксана перестала общаться с родственниками из России. Они пишут ей, что "украинцы сами себя обстреливают", а "жизнь в подвалах - это выдумки". Родственница написала ей из Сочи: "Хватит выставлять фейки из интернета". Ксюша ответила: "Это мои фотографии".
В какие-то моменты я думала: я их ненавижу, ненавижу, они испортили мне всю жизнь. Но потом знакомая сказала мне: чтобы себя не съесть изнутри, нужно всю ненависть и злость убрать из сердца. Если ты оставишь ненависть к этим оркам, ты будешь постоянно об этом думать, и это будет пожирать тебя. Жизнь так распорядилась. Мы через все пройдем. И сейчас я думаю: значит, все это было не просто так. Я стараюсь не держать ненависти к этому народу.

-       Я смотрю на российских военных. Они говорят с нами на одном языке. Они выглядят, как мы. Мужчины внешне похожи на моих соседей, знакомых. Они - не татаро-монголы. Они - не турецкое иго. Они - не немцы из 1941 года. Я считываю нашу идентичность. Одинаковость. И плачу ещё сильнее.
Зачем они пришли в нашу страну? Зачем они творят это с нашими городами, дорогами и надеждами. Мы же одинаковые, мы же братья и сёстры! Как можно так поступать с родными? Как можно было это всё допустить? Насмотревшись на вежливых российских военных по дороге, моя подруга предположила, что ЭТИ военные не могли так поступить с нашим Мариуполем. Наверное, его бомбили какие-то ДРУГИЕ российские военные.
Всё это не укладывается в голове. Всё это невозможно постичь. Всё это невозможно простить.

-         Вчера мне звонил отец. И по голосу я поняла что-то поменялась. Он спросил как мы… я рассказала. А потом он сказал что у меня однобокая позиция! У Меня Однобокая Позиция?! Нас убивают, стирают наши города!!! И что же я хочу если Мариуполь просто платит цену войне… вот если бы нормальные люди вышли и сдались… как такое возможно?! И ещё какая то странная информация о том что всех украинских маньяков выпустили из тюрем и я должна боятся их, а не солдат у которых есть понимание чести! Что то я никогда не слышала об отряде украинских маньяков. Хотя и про отряды перелетных птиц не слышала.
Я сидела и плакала после этого разговора! Папа ушёл когда мне было два года. Нам удалось наладить отношения пять лет назад. А теперь он опять ушёл!  А сегодня позвонил мой дядя, который сейчас живет в Москве, но всю жизнь до этого жил в Мариуполе. Там он последние три года живет. Он позвонил моему дяде в Мариуполь. Своему родному брату! Рассказал что наша верховная рада приняла закон убить всех кто говорит на русском языке! Прямо так и написано, с его слов, зачистить! Поэтому Мариуполь так обстреливают! Но это же такой бред((( его же российская армия и обстреливает! И как с этим жить?! Может там газ какой-то?! Который лишает здравого смысла.

-      Меня зовут Александра, мне 22 года. Я родилась в Донецке и не уезжала из него. В начале всех событий мне было 14. Я не могла никуда уехать. Повзрослев уже и свыклась.
Я люблю свой город, мне очень больно наблюдать, что с ним делает «русский мир» уже 8 лет. Я училась на журналистике. Нас отправляли практиковаться на местные каналы, это засилие пропаганды меня ужасно раздражало и я решила, что такая журналистика мне не нужна и бросила обучение в Донецке. Когда-нибудь хочу поступить в Украине и работать в этой сфере дальше. Мне кажется очень важным, что люди должны слушать друг друга и слышать, сейчас между нами словно стена.

Связь с миром

Страшная была жадность на информацию. Пять раз в день люди бежали к репродуктору, прерывая любые дела. Они бросались на каждого человека, который хоть на шаг был ближе, чем они, к фронту, или к власти, или к источникам информации. А расспрашиваемый сердился на бестолковые вопросы. Потому что спрашивающие хотели узнать совсем не то, о чем они спрашивали. Они хотели узнать, как это бывает, когда война, как это будет…
                Л.Я. Гинзбург

-      Люди ничего не знали. Их пытали отсутствием новостей и держали в пустоте.
-      По факту же никто не знает, что здесь, потому что связи нет, электричества нет, воды нет, газа нет, прекращения огня нет и все боятся ехать сюда. Что я поняла точно, так это то, что никому нет дела до нас, кроме украинских военных, которые делятся своей едой и водой. Я не удивлена, но, честно признаться, ожидала большей поддержки. Конечно же, не ожидала такой жестокости и агрессии от российских военнослужащих.
-      У нас появилось радио. Новости не самые позитивные, вот уже полтора часа длятся переговоры. Очень надеюсь, что настанет мир. Мне еще так много хочется сделать.

-      Сегодня по радио говорят о том, что не выпускать мирных из Мариуполя в Запорожье - это особое распоряжение Путина. Мол, только от него одного зависит наша эвакуация.
Не самая приятная персона, чтобы от него зависела твоя жизнь!
Но что там творится на самом деле, никто не знает, потому что нигде нет правды.

-      А потом появилась редкая связь и я позвонила. Мой сын и его жена Леночка радовались, как сумасшедшие. А я не успела ничего спросить про них самих, потому что люди вокруг хотели узнать, чей Киев, наша ли Одесса и как держатся остальные города. Потом я старалась звонить каждый день между обстрелами и даже во время бомбёжек, если была связь. Я всегда предупреждала: «Если пропадет, не переживай. Ты же знаешь, связь неустойчивая». Она, и правда, была неустойчивая на ступеньках обстрелянного дома с вылетевшими стеклами и обгоревшими этажами.

-       Самые обычные люди, а не герои могли пробираться в разбомбленный офис «Киевстара», заряжать генератор бензином и давать мариупольцам возможность хоть иногда связываться с близкими и узнавать новости.

-    Это была не просто связь, это был глоток свежего воздуха, кусочек веры, огонек надежды. Кто-то из сотрудников делал это каждый день в определенное время. Люди знали, что примерно с 11 до 13 у них есть шанс на тоненькую ниточку связи. Мариупольцы собирались на ступеньках девятиэтажек на проспекте Мира и возле магазина «1000 мелочей».

-      Теперь я понимаю, почему герои книг про тюрьму или войну так радуются новостям. Когда ты сидишь в темноте, без доступа во внешний мир, никакой связи нет, даже воды особо нет, то единственное, что дает надежду — наличие достоверных новостей. Мне так хочется иногда просто зайти в Инстаграм и написать, что со мной все в порядке. С другой стороны, ты никогда не знаешь, что будет завтра. Есть ли смысл тогда обнадеживать?

-     Если у вас есть возможность позвонить близким и сказать, что вы их любите — сделайте это.

-      Когда мы уже начали выходить из домов, спрашивали людей, которые шли по улице: “Что? Где? Город еще украинский? Какие районы еще украинские?” Люди что-то рассказывали. Потом одна коллега, которая уехала в Киев, рассказывала, что зять с дочкой пошли за водой. Это было в центре города, улица Зелинского. Он что-то почувствовал под ногой и вдруг поскользнулся. И он увидел, что это — мозг человека. Мозг человека… Это, наверно, самое страшное: увидеть на что ты наступил. Что это был человек…

Мой город

Наперекор врагу жил город, который враг хотел убить…
С начала войны город стал обрастать непривычными деталями. Прежде всего, появились крестообразные наклейки на окнах (чтоб стекла не вылетали). Мероприятие это было предложено населению уже в первые дни войны. Среди неустоявшейся тоски этих первых дней, когда новые формы жизни еще не определились, это механическое занятие успокаивало, отвлекало от пустоты ожидания…
Позднее стали заколачивать витрины и окна. Одни забивали окна, потому что вылетели стекла, другие – для того, чтобы они не вылетели. Иногда в дело шли свежие, почти белые листы фанеры, иногда корявые, очень мрачные доски. Заколоченное окно – знак покинутого жилища. 
                Л.Я. Гинзбург

-      Все окна у оставшихся соседей заклеены скотчем. Крест накрест. Когда я сказала маме что надо так сделать, то она сначала расстроилась… как потом окна отмывать… а я готова с радостью и свои помыть и мамины… лишь бы война закончилась.


-       Если посмотреть карту, то можно понять, что Мариуполь среди всех украинских городов в самом невыгодном для войны положении (рядом море, по границе Россия и ДНР, наверху Белоруссия). Выехать из этого города сложнее всего. Уже 2 недели мы в кольце/котле, нам пытаются доставить гуманитарную помощь и автобусы для эвакуации, но все зеленые коридоры расстреливают и минируют военнослужащие России. Они разворовывают продукты и воду, которые поставляют в Мариуполь, в то время как военнослужащие Украины приносят нам свое продовольствие, свои запасы. Вот такие мы разные люди.

-      Мой нежный и пахнущий морем город, тебе сейчас больно и страшно. Тебя мучают и терзают, ранят и убивают. Я не знаю, как тебя утешить. Я не знаю, как утешить себя. Мариуполь – место горя и отчаяния. Город, в котором навсегда поселились боль и страх. Мой город больше не пахнет морем. У него другой запах – запах горя и смерти.

-      У меня нет слов и слёз. Поплакать получается только, если встречается некий триггер - стих про русский корабль, семейные фото из мирной жизни или новости по радио о том, что Мариуполь с его блокадой объявили в мире вторым Ленинградом.
-     А героев в Мариуполе не было. Все были самыми обычными. Некоторые даже иногда злили. Леша, например, каждый день ходил за информацией, добывал ее под обстрелами. Включал свой телефон на ступеньках девятиэтажки и ловил заголовки украинских сайтов. Выходил в одно и тоже время, как на работу. Его пожилая мама очень нервничала, если в это время бомбили. Мы все ее успокаивали и злились на Лёшу.
-     Родной мой город! Душа моя, страдаю вместе с тобой!

-     Это он, город, борется, страдает, отталкивает убийц.
         
                Л.Я. Гинзбург

Обстрелы
Покоя той зимой не было никогда. Даже ночью.
                Л.Я. Гинзбург

-      Обстрелы не прекращаются. Над домами снаряды летают без остановки.

-       Сегодня над городом кружил военный самолёт и сбрасывал бомбы на город. Вчера от удара авиабомбы пострадала детская больница и роддом, в котором я рожала младшего сына.

-       Ночью был авиаудар по Святогорской Лавре, одной из святынь православия, в Святогорске. В ней прятались 920 беженцев из Харьковской области, среди них 200 детей… Нужны ли здесь слова и комментарии? Есть только 4 буквы, которые могут всё это передать, - Б О Л Ь

-      До семи вечера (с пяти утра и до семи вечера) шли обстрелы. Иногда они начинались с шести утра. Я смотрела и видела, что война в городах — это война по расписанию. В седьмом часу вечера мы садились ужинать. Мы ели раз в день. Пили много воды, потому что была постоянная жажда. Как пламя. Нервная система привыкала очень тяжело.

-      Говорим теперь о том, что бежать некуда, и это правда. Бомбят 24/7 и никогда не угадаешь, куда попадет. Даже те, кто хотел бы уехать, не имеют такой возможности. Мы в кольце, русские продолжают идти на смерть, им без разницы, кого убивать, Мариуполь пытаются сравнять с землей.

-      Моя подруга и коллега спрашивала, когда погиб ее муж: «За что, Надя?» Она не кричала, она шептала. Кричать не было сил. Мы и сейчас не понимаем: за что? За что убили наш город?

-      В Харькове — прилёт. Орки ударили по Госпрому.
Памятник архитектуры в стиле конструктивизма.
Я даже слов не могу подобрать. Немцы его не тронули во Вторую мировую, понимая его ценность. Но теперь пришли настоящие варвары: то, что они творят, чудовищно.
Это единственное здание Харькова, находящееся под защитой ЮНЕСКО. Шесть человек пострадали во время удара КАБами.


-      Утром обсуждаем с мамой ночную бомбёжку Харькова.
«Когда мы вернулись из эвакуации, — говорит она, — в Харькове было много разрушений. Но немцы его не так сильно разрушили, как э т и.
Помню, их каждый день вели по Сумской укладывать брусчатку на площади: камушек за камушком  — вручную. Всегда было слышно, что уже ведут их. Тогда мы бежали домой, и каждый хватал что-то из еды (сама понимаешь, с едой было не очень), чаще всего — хлеб, картошку. Бросали им, они ловили. Тощие были совсем…мы их жалели».

-      В воспаленное время живем. Харьков на карте красный и вокруг него тоже всё воспалено - пуски КАБ на Харьковщину. Страна изнасилована. НО борется! И я вместе с ней.

—-    Мама говорит: "Вот они Харьков бомбят - а там ведь многие были за них раньше". Говорю: "Это как во время восстания альбигойцев архиепископ сказал: "Убивайте всех - Господь отличит своих", мама говорит: "Да, это из той же оперы.

-   Души харьковчан уже истерзаны. Как можно весь этот ежедневный ад выдержать?! Цель Путина – жилые дома с мирными жителями. Странная война! Страшная война! И нет ей ни конца, ни края.

-      Сегодня днём на Мариупольский Драмтеатр - центр и сердце города - россияне сбросили бомбу. В здании прятались беженцы с Левого Берега, чьи дома разбомбили ещё в первую неделю войны. Там было много детей. Которых просто привалило под обломками разрушенного здания. Спасатели не могут пока никого достать и спасти, потому что идут постоянные обстрелы местности. Не могут посчитать жертв. Меня тошнит от этой новости. Физически ощущаю отвращение к войне и тем, кто её затеял. Я хочу выть от безысходности и невозможности вернуться к прошлой жизни.

-      Погибшие лежат в подъездах, на балконах, во дворах. И тебе ни капельки не страшно. Потому что самый большой страх – это ночные обстрелы. Знаете, на что похожи ночные обстрелы? На смерть, которая вытягивает из тебя все жилы. Ночью нельзя спать. Потому что снятся мирные сны. Ты выныриваешь из них и погружается в кошмар. Сначала идут звуки. Металлические мерзкие звуки, как будто кто-то поворачивает огромный циркуль и измеряет расстояние до твоего убежища. Чтобы поточнее ударить. Потом летит снаряд. Ты слышишь, как огромный молоток колотит по железной крыше и затем страшный скрежет, как будто огромным ножом разрезали землю, или громадный железный великан идёт в кованых сапогах по твоей земле и наступает ногами на дома, деревья, людей. А потом наступает тишина. Она мертвая. В это время мы ждём: что же ещё прилетит. И если появляются новые звуки, цепенеем. Потому что не понимаем, что они означают. Какую смерть: быструю или страшную и мучительную? Кажется, за несколько недель на нас испытали все виды оружия. Какая им разница, из чего нас убивать? Но нет, к процессу убийства они подходят творчески и разнообразно. Хочется стать горошинкой и закатиться в щели подвала. Может быть, так есть шанс выжить?

-     Потом тишина, и в короткой тишине заново решается вопрос о жизни и смерти человека. Решается тем, что он сделал два шага лишних к трамвайной остановке, или нагнулся за уроненным портфелем, или с тротуара шагнул на мостовую. Человеку кажется, что все пойдет по порядку - что будет свист, потом разрыв, который он увидит со стороны, и потом уже с ним что-то случится.
               
                Л.Я. Гинзбург

-     Окровавленные люди лежат на дороге. Вся улица в дыму.

-     Самое страшное - это ночь. Ты лежишь, а над домом начинают летать беспилотники. Они летают так низко и так громко, что тебе кажется, что они сейчас снесут крышу дома. Ты лежишь в страхе, начинает трясти и колотить. Падаешь на пол, закрываешь голову руками и понимаешь: это просто инстинкт самосохранения, это не поможет.

-      Разбор завалов закончен... 6 погибших детей... И один ещё не рождённый... Дети, которые уже никогда не станут Джиной Лоллобриджидой, Вахтангом Кикабидзе, Инной Чуриковой... И сколько уже таких детей...
     Мирного неба, незламні! Обіймаємо! Ми. (Мирного неба, несокрушимые! Обнимаем! Мы).

-      Я решила не покидать Киев. Как я могу оставить его… и тех кто меня защищает. Я отношу ребятам из теробороны обед и вижу их радость… и мне радостно.. но каждый раз когда я вижу что кто то уехал.. мне не по себе. Это такое бездонное чувство одиночества! Поэтому я так дорожу каждым словом которое мне пишут..
Вчера был комендантский час весь день. И эта мертвая тишина… как вакуум.. кажется что ты оглох и больше ничего никогда не услышишь.
Тишина теперь пугает больше.. потому что после обстрелов ждёшь тишины, а после тишины… обстрелы..


-      Знаете, мы дня три-четыре держались, а потом было страшно. Через каждые три-четыре дня будто из самого живота поднималась мысль: “Я этого не выдержу”.


Костры

Типический блокадный день начинался с того, что человек выходил на кухню или на темную лестницу, чтобы наколоть дневной запас щепок или мелких дров для времянки.
                Л.Я. Гинзбург

-      Утром люди палят костры возле многоэтажных домов, чтобы приготовить чай и разогреть еду. Выметают стёкла. Поднимают куски крыши с тротуаров. Оценивают нанесённый ущерб.
Зелёный коридор не дают.

-      Девятиэтажки почти все были почерневшими, разрушенными. Очень страшно было на них смотреть, ведь совсем недавно был Новый Год… Дома светились. В них была жизнь… А когда мы принесли еду в эти дома, увидели, что люди почернели, просто почернели от того, что постоянно жгут костры, что-то готовят.


-      Потом в точно установившемся порядке следует выход в булочную или в магазин, если есть выдача. Проходят трамваи, люди идут на работу и в магазин. А город по-прежнему тихий и прибранный – как ни странно.
                Л.Я. Гинзбург

-      Хлеб всему голова, никак его из головы не выбросить. За последние годы я много страшного видела, а забыть не могу одно: как батоны руками рвали в куски, чтобы всем хватило.

-      Серым утром  по льдистым тротуарам люди спешат за гуманитаркой. Торопятся в суетливой спешке. Прячутся от  бомб и снарядов, от страшных новостей по ТВ.  А  горло ящика без устали нанизывает  фразу за фразой на нитку никчемных смертоносных событий. Такое и во сне не могло присниться. А вот оно! Не во сне. На яву!


Подвалы

 Иногда в бомбоубежище тянулись тихие, пустые часы. Тогда казалось, что почему-то это уже невозможно, что больше уже не будет. Потом вдруг возникал круглый звук вместе с глубоким содроганием земли. Собственно, это был именно удар, круглый и тянущий вверх. Но вместе с тем он всегда казался звуком. Люди в подвале подымали головы, чтобы взглянуть друг на друга. «Положил», – говорил кто-нибудь. Мужчины вяло обсуждали – где и какого веса.
                Л.Я. Гинзбург


-      Мы живём под землёй, спим в подземных комнатах на полу на матрасах, наверх выходим поесть и поиграть, если нет сильных обстрелов. Отопления, газа, света, воды и связи нет. Слушаем новости по радио и надеемся на эвакуацию.

-      Ночью кое-как удалось поспать, нам повезло с местом. Это подвальная комната 5 на 4 м; с высокими потолками. Здесь 20 [позже исправлено на 15] человек и 3 собаки (хаски классный, а две маленькие кусаются). У нас есть преимущество перед другими комнатами, есть место, чтобы лежать. В остальных люди спят сидя и стоя. Только вот кислорода не хватает.

-      Людям было очень сложно. Нам в своих частных домах было легче, ведь мы были только с соседями. А с людьми в подвалах случались страшные истории. Кто-то, знаю, даже с ума сходил в тех подвалах. Были сложные взаимоотношения между людьми, люди по-разному себя проявляли. Женщина, которая мне это рассказала, сидела в центре города в подвале. Это возле нашей школы №18, где я работала. Там они вместе с другими жителями сидели в подвале. Ее мать больна, уже много лет лежачая, ей приходилось из подвала подниматься к матери по ступенькам на седьмой этаж, а на ступеньках лежали мертвые люди. А она с детства очень боится мертвых. Поэтому, закрывала глаза. Становится тихо — она к матери поднимается, чтобы накормить, помочь. Потом спускается… Она говорила: “Это был сущий ужас!”

-      Весь день, всю ночь стреляют, но вот сейчас стало попадать по нашему зданию. Дети плачут, пацаны психуют, что поспать не дают, женщины молятся. Соседка через отсек шептала целый день какие-то слова. Ее муж сильно кашлял. У него в груди что-то свистело, он дышал, как будто его душили. В постоянной подвальной темноте я их не узнавала. Это были неизвестные мне люди. Некоторое время я о них не думала. Потом услышала, что просит женщина в дальнем  углу подвала. «Господи, забери нас отсюда, у нас нет сил бороться. Пожалуйста, забери к себе, или просто из этого города». Я украла у нее эту молитву. И тоже просила Бога теми же словами много раз. Ее муж страшно кашлял, она ходила по серому бетонному полу вокруг него и шептала. Он задыхался, она ничем не могла ему помочь. Просто каждый день умоляла Бога. Нужны были лекарства или ингалятор. Наверное, через ледяные стены подвала Бог ее просьбы не слышал. Наш подвал был похож на храм, в нем постоянно молились. В нем горели свечи и каждую минуту вспоминали о Боге. Говорили вслух. Не стеснялись, не притворялись. Закрывали рот ладошками, когда вскрикивали. Не хотели пугать детей. У детей были взрослые глаза, и они стали удивительно послушными. Маленькие, отважные мариупольцы. Раньше для них смерти не было. Они просто не знали, что это такое. Потом каждый из них понял, что мама или папа могут не вернуться, если вышли на минутку из подвала, как не возвращались родители их друзей. А ещё через какое-то время моя семилетняя племянница спросила у меня: «Если мы умрём, мы все равно останемся вместе?» – «Конечно, вместе. Только вместе». И в этом подвале.

Вода

Потом еще нужно принести воду из замерзшего подвала. Ледяной настил покрыл ступеньки домовой прачечной, и по этому скату люди спускались, приседая на корточки. И поднимались обратно, обеими руками переставляя перед собой полное ведро, отыскивая для ведра выбоины. Своего рода высокогорное восхождение.
Странно – эта вода (вообще странно, что бесцветная, быстротекущая вода тяжела, как камень), которая камнем висит на руках, на плечах, вжимает человека в землю, она же, оставляя за собой этажи, легко взбегает по трубам. Водопровод – человеческая мысль, связь вещей, победившая хаос, священная организация, централизация.
                Л.Я. Гинзбург


-      Сейчас обсуждаем, где достать питьевую воду, если магазины не работают, а за мародерство стреляют, не разбираясь. Да и вообще, считается ли мародерством, если берешь продукты из магазина, который разбомбили? Кайди (хаски) все хочет выйти, а Женя и Андрей (сыновья из других семей, вместе с которыми Ковалевские перемещались по убежищам — прим. ”Медузы”) собираются в [супермаркет] АТБ за кормом для собаки и сигаретами. Говорят, что у них большой опыт в перебежках. Их уговаривают не идти, но пацаны стоят на своем. Жуть. Они ушли, Кайди скулит…
Попадают сейчас где-то рядом, но не в здание. То, что я и говорила по поводу алкоголя… Мужики напились, стали курить в здании, кидать окурки, вести себя агрессивно. Наши парни из комнаты решили пойти на дежурство, чтобы помещение не загорелось. Ругались с этими мужиками, в ответ на что один сказал, что у него есть автомат, а другой показал какое-то оружие. Очень агрессивные, не зря запретили в Украине сейчас алкоголь
Папа пошел за водой, там стреляют, надеемся на лучшее.
 Папа вернулся с едой, водой и новостями. В садик возле нас попали, наша квартира пока целая, сосед снизу сказал, что следующие 2 дня зачистка будет. Надеюсь, все будет хорошо.
Папа шел мимо ”Жданова” (”Мариуполя”) (старое и новое название магазина на бульваре 50-летия Октября в Мариуполе — прим. ”Медузы), там лежали трупы (люди с сумками бежали в убежища). Когда начались сильные обстрелы рядом, он забежал в дом возле белого туалета и его оттуда выгнали с матами, пытались забрать сумку. Рада, что все обошлось.
Не представляю, как себя чувствует папа, который бежал столько времени под градами и видел мертвые тела людей, которые просто хотели выжить.
О смерти не принято здесь говорить, мы ведь все верим в лучшее, но на самом деле каждый прокручивает эти сценарии. Все помнят, что без воды больше трех дней не продержаться, без еды можно и месяц, без сна максимум 7 дней. Каждый понимает, что если и умирать, то мгновенно, и лучше снаряд, чем осколок. Никому не хочется долго мучаться, все стараются отгонять любые мысли о смерти, но мы-то знаем, что в каждом „все будет хорошо” кроется „мне страшно”.
Вот недавно прибежали парни с рынка. Бегали папа, Сергей, Андрей, Женя. Толя и Дима (члены семей, переживавших осаду вместе с Ковалевскими — прим. „Медузы”) . Принесли носки, расчески, батарейки, стаканы, тарелки и воду. Вода вообще имеет очень большую ценность в военные времена. Конечно, она в основном пошла на общак по всему убежищу. Вспомнилась, как с детьми в лагере так стремилась записать ролик на тему важности воды. Теперь никто не счел бы эту идею глупой, ведь когда сам сталкиваешься с проблемой — смотришь совсем по-другому.
На днях в Мариуполе скончалась девочка от обезвоживания.

-      Я научилась жить без света, газа, электричества. Есть не хотелось, воду старалась пить экономно. Потому что даже подумать было страшно, что нужно выйти за водой наружу. Ее привозили обыкновенные люди и раздавали бесплатно. За ней выстраивались сумасшедшие очереди странно одетых людей, которые разбегались от воды только в том случае, если над ними свистели мины. Мы тогда ещё общались друг с другом. И я узнала, что на угол одной из улиц каждый день привозят воду из горводоканала. Возит ее в огромной бочке обыкновенный мариуполец по собственной инициативе. Он приезжает каждый день, а потом стоит под обстрелами и наполняет баллоны людей бесплатной питьевой водой. Люди периодически убегают оттуда, когда сильно стреляют и становится опасно, ругаются друг с другом за место в очереди, а водовоз молча наполняет им баллоны. Я не знаю, как зовут этого человека, и надеюсь, он выберется из ада живым. Потому что очень хочется, чтобы он прочитал эти строки и услышал мое спасибо, которое я ему тогда сказать не успела.

Тело

Месяцами люди – большая часть жителей города – спали не раздеваясь. Они потеряли из виду свое тело. Оно ушло в глубину, замурованное одеждой, и там, в глубине, изменялось, перерождалось. Человек знал, что оно становится страшным. Ему хотелось забыть, что где-то далеко – за ватником, за свитером, за фуфайкой, за валенками и обмотками – есть у него нечистое тело.
                Л.Я. Гинзбург

-      Знаете, как пахнет горе? Оно пахнет гарью, немытым телом и уксусом, который мы добавляли в каждое блюдо, чтобы забить запах тухлятины. Мне кажется, никто из нас все это время не смотрелся в зеркало. Если честно, было все равно на свою красоту. Это стало совершенно неважным. Потому что был очень большой процент, что через минуту ты будешь мертвым и уже без разницы, как выглядит твое отражение. Мои волосы стали ужасными. Они превратились в паклю. Но это тоже не волновало. Все ходили в шапочках. Их натягивали до глаз, потому что на умывание драгоценную воду тоже никто не тратил. Я мечтала о двух вещах – чтобы не стреляли и принять горячий душ перед смертью.

-      Не верится, что пошла уже четвертая неделя войны. Никогда бы не подумала, что могу 2 недели не мыть голову и полноценно не принимать душ

-      Господи, сегодня месяц с начала войны! А мы всё спрашиваем себя - это реальность? Это правда происходит с нами? Это не фильм? Это не сон?..


“Непригодны для дальнейшей жизни”

Тянется, до отказа натягивается резиновая ткань жизни; но вот ослабел нажим, ее отпустили, и резина мгновенно устремилась обратно, к исконным своим пределам и формам. То, что открывается человеку в пограничных ситуациях, – закрывается опять. Иначе, например, люди нашего поколения были бы давно непригодны для дальнейшей жизни.
                Л.Я. Гинзбург

В Одессе в Пасху 23 апреля 2022 года Юрий Глодан вышел в магазин и остался жив, но российская ракета попала в его квартиру, уничтожив одним ударом 3 поколения: 3-месячную Киру Глодан, ее маму – 28-летнюю Валерию и бабушку. По словам Юрия в тот день для него умер весь мир. Вскоре на фронте погиб и он.

Во Львове в результате утреннего ракетного удара погибла почти вся семья — выжил только отец, его жена и три дочери погибли.

-      Я сегодня решила не читать новости. Совсем. Я не могу больше пропускать это через себя…. Столько предательства, столько разрушений… столько бессмысленного… я так любила свой родной город, мой Мариуполь что когда мне было 7 и меня увозили оттуда я сшила мешочек и положила туда горсть земли… он до сих пор у меня есть. И я до сих пор люблю мой город. То что от него осталось…


Разрушения


Есть разрезы домов, назойливо напоминающие мейерхольдовскую конструкцию. Есть разрезы маленьких разноцветных комнат с уцелевшей круглой печью, выкрашенной под цвет стены, с уцелевшей дверью, иногда приоткрытой. Страшная бутафория аккуратно сделанных, никуда не ведущих дверей. Разрезы домов демонстрируют систему этажей, тонкие прослойки пола и потолка.
Есть дома сквозные, с сохранившимся фасадом, просвечивающим развороченной темнотой и глубиной. А в пустые оконные выбоины верхних этажей видно небо. Есть дома, особенно небольшие, с раскрошившейся крышей, из-под которой обрушились балки и доски. Они косо повисли, и кажется – они все еще рушатся, вечно падают, как водопад.   
                Л.Я. Гинзбург 
               
-      Знаете, что я увидела, когда меня забрали друзья и везли из Мариуполя? Я не узнала свой город. Слишком долго сидела в подвале, а его за это время уничтожили окончательно.
Я увидела мертвые дома, обугленные стены, вырванные с корнем деревья, оборванные провода с флагом и убитых людей на дороге. Но самое страшное было не это. Мы ехали мимо 15-этажки с выбитыми стеклами. На улицу развевались шторы и гардины. Мне показалось, что этот дом почти не пострадал. Но мы его объехали. Позади дома была вырванная стена и изрезанные осколками балконы, вынесенные взрывной волной окна. Это был дом-перевёртыш, как загримированный покойник. Издалека живой, а вблизи мёртвый. И таких домов было сотни.


-      Мы шли по очередному разбитому селу. Все что осталось от былой жизни говорило о крепких хозяевах, когда то живших в этих домах и на этой земле.
К концу третьего года войны, у мира не осталось иллюзий про руzzкий мир-убийцу с его подоночной сучностью.
Все чаще ловлю себя на мысли, что неизбежно «принимая» все это разбитое и уничтоженное, сожженное, замученное и убитое, во мне, внутри, мужает возмездие…и оно не просто растет, оно мужает и матереет.
Мы шли и смотрели на все это разбитое и убитое…там где еще совсем недавно, как сказали ребята, по улицам бегало много шумной детворы, как часть мирнотякущей жизни села, не было не души.

-      За окном такая весна… так хочется радоваться… а мне кажется что меня как мою землю… бьют и жгут… разрывают снарядами.. а весна она все равно такая красивая! Хочется жить и делать глупости. Влюбиться например!!! )
Пусть у вас будет хороший день!».

-      Самые сильные и самые крепкие деревья растут в условиях опасности... может и мои дети такими вырастут. Я смотрю на эту нежную почти прозрачную берёзу и вспоминаю слова из «Странствий» Германа Гессе:
«Когда на нас обрушивается отчаянье и мы не в состоянии больше выносить эту жизнь, дерево словно говорит нам: "Сохраняй спокойствие! Жизнь не бывает ни легкой, ни трудной. Это наивные детские мысли. Прислушайся к голосу Бога внутри тебя, и твои мысли умолкнут”». 
И я смотрю на мою берёзу и не могу оторваться от неё…





Источники:

«Заметки блокадного человека» Л. Я. Гинзбург издательство Захаров.

Все записи были взяты из свободного доступа в интернете:
Телеграм - канал @Dnevniki22

ФБ: из постов Инны Адамович, Валентины Камышниковой, Марины Шаповаловой, Марины Ткачевой, Ирины Евсы.
Выдержка из статьи Латыниной “Пломбированный когнитивный вагон”.

Дневник Полины Ковалевской


Рассказ Оксаны Павловой
https://t4pua.org/ru/2277

Надя Сухорукова “Мариуполь. Блокадный дневник”
https://www.facebook.com/profile.php?id=100092979120436

https://vk.com/wall-222578320_1001
http://proza.ru/2022/02/26/194