Врагу не сдаётся...

Степан Степаныч прислонил к стене дровяника лопату, которой сгребал снег с тропинки, ведущей от дома к калитке, и присел на ступеньку крыльца.
«Устал, дедка, – подумал он, с трудом восстанавливая частое дыхание. – И всего-то метров пять прогрёб, а оно вон как... Эх, где ж ты, силушка молодецкая?»
Мало-помалу отдышавшись, полез в карман тёплого армейского бушлата, подаренного сыном, за сигаретами...
Снега за ночь насыпало не то чтобы много, но прилично – сантиметров десять. Хорошо хоть, что зимы в последние годы стали малоснежными: наметёт, бывает, немного – и всё. Иногда и вообще можно лопату в руки не брать: прошёл пару раз от крыльца до калитки и обратно – вот тебе и тропинка протоптана, ходи себе почти как по асфальту. Но порой так с небушка насыплет – мама не горюй...
Правда, ходить Степану Степанычу особо-то и некуда – разве что за дровами или за водой, да два-три раза в неделю в магазин за хлебом да за куревом. Ну, и ещё чего надо там прикупить... Так это-то всё рядом: и дровяник от дома в двух шагах, как раз по пути к калитке, и водяная колонка – почти сразу за калиткой. А до магазина – метров двести, не более того, но там дорога грейдером расчищена: молодцы, коммунальщики, следят за порядком в посёлке по совести!
А боле идти ему и некуда: ну не в кино же! А телевизор тогда на что? Да и далеко до центра посёлка, где кинотеатр находится, - километра два, если ни больше. Да потом столько же и обратно топать. А силы-то где на такую прогулку взять? И так-то, бывает, и на ровном-то месте ноги заплетаются, как у пьяного. Да ещё и деньги на билет тратить: он что, миллионер? Была бы жена жива, может, вдвоём и сходили бы как-нибудь – и в кино, а заодно, как говорится, на людей посмотреть да себя показать. Но...
«Зачем живу?» – подумал Степан Степаныч. И вздохнул: нет ответа...
«Скорей бы уж, что ль... туда...»
И он поднял слезящиеся глаза к небу...
И вдруг вспомнилось давнее и давным-давно, казалось бы, забытое – из бесшабашной юности...
Было это где-то в середине шестидесятых.
Тогда ещё много жило в их посёлке мужиков, прошедших Великую Отечественную. Большинство из них ещё работали, но кто-то уже и на пенсии пребывал: одни – по возрасту, другие – по инвалидности. И те, что на пенсии, помимо обязательных домашних хозяйских дел – а куда от них в сельской местности денешься? – в свободное время занимались кто чем: кто – охотой (будто бы на войне не настрелялись), кто – рыбалкой, кто грибы с ягодами собирал, кто кроликов разводил... Если, само собой, силы и здоровье позволяли. Но много среди них было и тех, у кого как раз здоровье-то и не давало этим увлекаться: они его, здоровье своё то есть, на войне оставили, даже как-то этого и не заметив. Потому, наверное, во время войны в госпиталях больных практически и не было – там одни только раненые лечились. Зато когда война закончилась, так все госпитали были забиты именно больными, а не ранеными: пока шли бои и сражения, на болячки свои люди внимания не обращали, а как кончилось всё это – вот они, за войну накопленные, и повылазили.
И жил на центральной улице посёлка дядя Ваня Спиридонов – вот как раз из таких, здоровье на войне потерявших. Воевал дядя Ваня, судя по его наградам, славно, да и демобилизовался он в звании старшего лейтенанта, хотя службу начинал простым красноармейцем. Вернувшись домой, работал, как все, несмотря на свои болячки: работал, где скажут, от труда не отлынивал – и лес заготавливал по мере сил, и родной посёлок (тогда ещё село), почти полностью уничтоженный фашистами, восстанавливал; да мало ли дел в те времена у советских людей было? Невпроворот, хоть ночами работай...
А потом, со временем, иссякли у дяди Вани силы - не то, чтобы совсем, но о работе ему пришлось забыть. По дому-то и по хозяйству он своей семье ещё как-то помогал, но постепенно и видеть стал хуже, и ноги у него стали иногда отказывать. В общем, к середине шестидесятых осталось у дяди Вани одно занятие, чтобы под ногами у своего семейства не путаться, – сидеть на скамейке возле калитки да с редкими прохожими здороваться, а часто и хоть парой слов с кем-то из них перекинуться, потому что все в посёлке друг друга знали – и по именам, и по отчествам, и по фамилиям, и по прозвищам.
Вот так дядя Ваня Спиридонов и проводил свой, так сказать, досуг, но только, разумеется, в тёплое время года да если дождей не было. А зимой – дома сидел да в окошко на улицу поглядывал, пытаясь узнавать проходивших мимо его дома людей.
И вот однажды летом Степан Степаныч (в то время – ещё просто семиклассник Стёпка) остановился возле сидевшего на скамейке дяди Вани, но не из желания с ним поговорить, а потому что как раз напротив той скамейки у старого Стёпкиного велосипеда цепь слетела: тут хочешь иль не хочешь, а остановишься.
- Что, сынок, авария? – участливо спросил дядя Ваня.
- Да уж... не вовремя как, – пробормотал Стёпка.
- Дык подтяни цепь-то – и все дела, – посоветовал дядя Ваня.
- Да ключа у меня с собой нету, дядь Вань, – расстроился Стёпка.
- Дома забыл?
- Потерял... вчера...
- Эх, ты, недотёпа! – дядя Ваня покачал головой. – Ну, не переживай: это дело поправимое. Погодь тута малость...
Он с трудом, опираясь на палку, встал и, шаркая подошвами стёртых тапок, ушёл во двор, прикрыв за собою калитку. Но минут через пять вернулся и протянул Стёпке велосипедный ключ.
- Во, в сарае на стенке висел, – сказал дядя Ваня, тяжело опускаясь на скамейку. – Хорошо хоть, что помню, где, а то ждал бы ты тута меня до морковкиных заговень...
И беззвучно рассмеялся.
Стёпка сноровисто устранил неисправность и протянул ключ дяде Ване.
- Спасибо, дядь Вань!
- Оставь себе, – отмахнулся дядя Ваня. – Мне он всё одно без надобности: я своё на лисапеде уже отъездил... А тебе – как раз к делу. Бери, бери, сынок. Токмо не теряй больше... Да ты присядь на лавку-то да посиди со мной чуток. Ежели не торопишься...
Торопиться Стёпке было особенно некуда. Да если бы и торопился, то всё равно присел бы рядышком со стариком – хотя бы из чувства благодарности за то, что дядя Ваня выручил его в трудную минуту.
- Вот сижу тута цельными днями, сижу... – помолчав, сказал дядя Ваня. – А чего сижу? Да просто толку с меня таперича никакого: ни дров наколоть, ни воды принесть... Да и глаза совсем худые стали: вон, уж и буковок в газете не вижу... Зачем живу? Лучше б уж помереть – да и дело с концом...
- Бабушка моя то же самое говорит, – кивнул Стёпка. – Только она ещё говорит, что не надо самому смерть свою поторапливать: Господь, говорит, Сам знает, кого и когда к себе забрать.
Дядя Ваня вскинул на Стёпку насмешливый взгляд.
- А ты что, в Бога веришь, что ль?
- Вот ещё! – вскинулся Стёпка. - Я – пионер! Какой Бог, дядь Вань?! Нету никакого Бога!
- Вот и я так думаю, что нету, – кивнул дядя Ваня. – Это всё попы выдумали, чтоб народ дурить...
Помолчали немного, а потом дядя Ваня вдруг спросил:
- А что ещё твоя бабка про смерть говорит?
Стёпка пожал плечами: он в бабушкины редкие рассуждения о религии никогда особо не вслушивался – зачем ему? – но кое-что из них ему всё же запоминалось, хотя он и не понимал, почему.
- Говорила ещё, что каждый человек до тех пор живёт, пока в нём надобность есть. Пока он какое-то дело не сделал – самое своё последнее, которое должен сделать. Говорит, что сам человек про то дело, то есть – какое оно, может и не догадываться. А как только он его сделает – ну, тогда и всё...
- Что – всё? – спросил дядя Ваня, вдруг отчего-то насупив густые седые брови.
- Ну... это... – замялся Стёпка. – Ну, тогда и всё. В общем, на кладбище...
Дядя Ваня вздохнул, помолчал немного, а потом сказал:
- Ну, давай, Степан, поезжай давай. А то заговорил я тута тебя совсем, а у тебя, небось, дел полно...
Стёпка обрадовался такому повороту: разговор их на такую мрачную тему ему не нравился. Да и чем он мог нравиться мальчишке, у которого вся жизнь была впереди?
Он вскочил на велосипед и лихо крутанул педали – так, что песок из-под заднего колеса струёй вылетел. И уже на ходу оглянулся и крикнул:
- Спасибо за ключ, дядь Вань!
Дядя Ваня, задумавшийся о чём-то своём, в ответ только кивнул.
Таким Стёпка его и запомнил...
А где-то через неделю или чуть более того дяди Вани Спиридонова не стало...
Это бабушка Стёпке рассказала, что сидел дядя Ваня, как обычно, на своей лавочке возле калитки, а по улице мимо него грузовик ехал. И не быстро ехал, и всего-то километров двадцать в час, потому что по старой мощёной булыжником дороге особо не разгонишься – это тебе не асфальт. И тут из проулка девчушка лет шести-семи на велосипеде выскочила – да прямо чуть не под заднее колесо грузовика. Водитель её и не видел, потому что на дорогу смотрел, ямки стараясь объезжать, а не по сторонам. То ли тормоз у велосипеда отказал, то ли девчушка растерялась – что теперь в этом разбираться? Какой смысл? Да и что с ребёнка спросишь?
И быть бы ей, девчушке, под колесом этого самого грузовика, если бы не дядя Ваня: рванулся он со своей лавчонки наперерез девчушке, успел дорогу на тот свет ей перегородить, а сам от толчка девчушкиного велосипеда на своих больных стариковских ногах устоять не смог и под то самое колесо навзничь так и упал. И – затылком о булыжник...
А наехать на дядю Ваню водитель не наехал: как сам он потом говорил, будто почуял что-то и тут же резко на тормоз нажал.
Хоронили дядю Ваню Спиридонова всем селом. И Стёпка на тех похоронах был...
И потом ещё не один год, проезжая или проходя мимо пустующей лавочки, на которой когда-то сидел дядя Ваня, вспоминал он его, невольно вздыхая...
Докурив сигарету, Степан Степаныч сунул окурок в пустую консервную банку, приспособленную под уличную пепельницу, и тяжело поднялся.
«А ведь права была моя бабуля, когда говорила, что каждый человек до тех пор живёт, пока в нём надобность есть, – подумал он, надевая рукавицы. – Вот и дядя Ваня, видно, для того и жил, чтобы девчушку ту от смерти спасти. Ведь не сиди он в тот момент на своей лавочке... представить страшно...»
Взяв в руки лопату, Степан Степаныч, не торопясь, принялся расчищать тропинку к калитке от оставшегося снега. Расчищал – и думал, что, может быть, и он тоже не напрасно ещё небо на этом свете коптит: может, и ему тоже ещё предстоит что-то важное и нужное в этой жизни сделать, чтобы... что?
- Ну, то нам знать не положено, – пробормотал он. И неожиданно для самого себя тихонько запел:
- Врагу не сдаё-отся наш гордый «Варяг», пощады никто-о не жела-а-ает...
И на душе у Степана Степаныча вдруг стало светло и даже радостно...


Рецензии