Глава 16 Возвращение

Глава 16: Возвращение

Туман обволакивал промёрзшую землю — густой, липкий, пропитанный сыростью и едким запахом гниющих листьев, что оседали под ногами в вязкую кашу. Он стелился низко, клубясь у самых щиколоток, заглушая шаги, словно живое существо, что не желало отпускать тех, кто осмелился нарушить его мёртвую тишину. Король Всеволод, священник Андрей и горстка выживших — всего семеро измученных душ — брели сквозь это белёсое марево пятый день, цепляясь за последнюю надежду: стены Вальдхейма. Лошади остались далеко позади, в Моргенхейме, их тела, разорванные тенями Некроса, лежали среди руин, вместе с последними запасами еды и воды. Там, где некогда зеленели ухоженные поля и шумели придорожные трактиры, теперь зияли заброшенные рвы, заросшие колючим кустарником, и покосившиеся остовы домов, чьи крыши провалились под тяжестью времени и непогоды. Земля отвернулась от людей, укрывшись пеленой мрака, и каждый шаг давался тяжелее предыдущего, как будто она сама сопротивлялась их возвращению.

Всеволод шёл впереди, высокий, с широкими плечами, но сутулый от усталости, что грызла его кости. Его тёмные волосы, слипшиеся от влаги и пота, падали на лоб, закрывая глубокие морщины, вырезанные днями без сна. Глаза, усталые и красные от бессонницы, горели непреклонностью, что не угасала даже под бременем голода и холода. Плащ, некогда багряный, символ его власти, теперь выцвел до тусклого бордового оттенка, обтрепался по краям и висел на нём, как изодранный саван. Но он всё ещё цеплялся за него, как за последнее напоминание о былом величии, о том, кем он был до того, как тьма Моргенхейма разорвала его мир на куски. "Держись, дочь," — шептал он про себя, и этот едва слышный шёпот был единственным, что удерживало его от края отчаяния. Мысль о Диане, о её огромных голубых глазах, что смотрели на него с детской верой, о её твёрдой руке, сжимающей кинжал на тренировках, была якорем, что не давал ему рухнуть в бездну.

Остальные плелись следом, сгорбленные, молчаливые, словно тени самих себя. Голод грыз их внутренности, оставляя пустоту, что ощущалась тяжелее камня. Холод пробирал до костей, проникая под рваную одежду, под кожу, в самую душу. Ярослав, королевский воин с обветренным лицом и шрамом через бровь, шёл, стуча зубами, его дыхание вырывалось облачками пара в сырой воздух. Валрик, телохранитель короля, высокий, как сосна, с широкими ладонями, сжимавшими рукоять меча, шагал с напряжённой спиной, но даже его выносливость трещала под натиском усталости. Гримар, коренастый и молчаливый, с топором на плече, выглядел как медведь, загнанный в угол, но его глаза, глубоко посаженные, выдавали страх, что он не смел озвучить. Лора, молодая женщина с тонкими чертами лица и спутанными светлыми волосами, поддерживала своего отца, Эдгара, чья трость оставляла глубокие борозды в грязи. Эдгар, старик с морщинистым лицом, казался тенью былого себя, его взгляд был пуст, как выжженная земля. Андрей, священник, замыкал шествие, его ряса, некогда белая, теперь покрылась серыми пятнами, а пальцы, сжимавшие деревянный символ Люминора, дрожали от напряжения и холода. Никто не жаловался — сил на слова не осталось, только тяжёлое дыхание да шорох шагов нарушали тишину.

На третий день пути они наткнулись на деревню — или то, что от неё осталось. Туман расступился ровно настолько, чтобы явить их глазам мрачный силуэт: покосившиеся крыши, треснувшие стены, прогнившие доски, торчащие из земли, как кости давно умершего зверя. Ярослав сплюнул в грязь, его голос, хриплый от сухости в горле, прорезал тишину:

— Может, хоть корку найдём? Надоело жрать ветер.

— Сомневаюсь, — отозвался отец Андрей, перекинув суму через плечо. Его тон был тихим, усталым, но в нём сквозила горькая правда. — Но крыша над головой — уже удача. Ночь близко.

Всеволод молча кивнул, не отводя взгляда от деревни. Он не хотел выдавать тревогу, что с каждым часом всё сильнее сжимала его сердце, острая, как нож, вонзённый в грудь. Но она была там, в глубине, и с каждым шагом становилась тяжелее. Он шагнул к самому большому дому — старому, сырому, пропахшему плесенью и чем-то ещё, едва уловимым, но зловещим, что цеплялось за ноздри. Балки под ногами скрипели, угрожая рухнуть под весом семи человек, пол устилала сухая солома, шуршащая под сапогами, а в углу тускнел давно остывший очаг, окружённый почерневшими камнями, покрытыми копотью.

— Сумерки близко, — прогудел Валрик, его низкий голос дрожал от напряжения. Он стоял у входа, сжимая меч, словно ожидая, что тьма вот-вот вырвется из углов. — Лучше остаться здесь. Хоть стены защитят от ветра.

— Слышите? — внезапно перебила его Лора, её голос был тонким, но резким, как звук треснувшего стекла. Она замерла, вглядываясь в тёмный коридор, что уходил в глубину дома. Рядом стоял Эдгар, опираясь на трость, его бледное лицо было напряжено, а глаза, мутные от усталости, следили за дочерью. — Там кто-то ходит.

Все напряглись, дыхание замерло в груди. Сквозь щели в стенах завывал ветер, хлопая ставнями где-то вдалеке, но затем послышался шорох — тихий, почти призрачный, а за ним — слабый, протяжный стон, что пробирал до костей. Всеволод сжал рукоять меча, пальцы побелели от усилия, его взгляд метнулся в темноту коридора. Валрик и Гримар синхронно изготовились, подняв оружие — меч и топор сверкнули в свете факела, что держал король.

— Кто там? — рявкнул Всеволод, вскинув факел выше. Пламя затрещало, бросая дрожащие тени на стены, но ответом была лишь тишина, густая и зловещая.

Они двинулись на звук, ступая осторожно, словно боялись разбудить что-то скрытое в этом доме. Половицы скрипели под ногами, солома шуршала, а воздух становился всё тяжелее, пропитанный сыростью и запахом гниющих досок, что смешивался с чем-то ещё — металлическим, резким, как запах крови. Лора держалась за руку Эдгара, её пальцы дрожали, а Андрей шептал молитву, его голос был едва слышен, растворяясь в мраке. В конце коридора обнаружилась каморка, загороженная ржавым засовом, покрытым пятнами бурой ржавчины. Гримар, крепко ухватив топор, рванул засов с глухим скрежетом, что эхом отозвался в стенах. Дверь поддалась, открывшись с протяжным стоном, от которого по спине пробежали мурашки.

Внутри лежал старик — дряхлый, в лохмотьях, с кожей белее мела и глубокими тенями под глазами, что делали его похожим на призрак. Его дыхание было едва слышным, похожим на шорох сухих листьев, а рядом валялась пустая миска и опрокинутая кружка, покрытая коркой грязи. Он шевельнулся, его мутные глаза приоткрылись, и он прохрипел, едва шевеля потрескавшимися губами:

— Воды…

— Андрей, — коротко бросил Всеволод, не отводя взгляда от старика. Его голос был твёрд, но в нём мелькнула тень сострадания.

Священник, сжав губы в тонкую линию, опустился на колени рядом с умирающим. Он достал кожаную фляжку, в которой плескалось всего несколько глотков воды — остатки их скудных запасов, что они берегли для себя. Приподняв голову старика, он дал ему напиться. Тот закашлялся, вода стекала по его подбородку, но он глотнул, жадно, как зверь, цепляющийся за жизнь.

— Спасибо… — выдохнул он, моргая мутными глазами. — Думал, конец…

— Что здесь было? — Всеволод опустился на колено напротив, его голос стал низким, как рокот далёкого грома. Он смотрел в лицо старика, пытаясь найти в нём ответы, что могли бы пролить свет на тьму, что гналась за ними от Моргенхейма.

— Тень… — старик с трудом выдавил слово, его голос дрожал, как треснувший колокол. — Она… повсюду. Остальные кричали, бежали… я видел, как они исчезали в тумане. А я… не смог. Этот туман… он живой. — Его глаза закатились, голова откинулась назад, и он обмяк в руках Андрея, дыхание его стало ещё слабее.

— Жив? — Валрик шагнул ближе, вглядываясь в лицо священника. Его рука всё ещё сжимала меч, будто он ждал, что тень вот-вот вырвется из углов.

Андрей приложил пальцы к шее старика, проверяя пульс, и кивнул.

— Еле дышит. Оставим его в покое.

Они уложили старика на охапку соломы у стены, укрыв его драным плащом Валрика, что тот снял с плеч, несмотря на холод. Ярослав вытащил из мешка чёрствый кусок хлеба — последний их запас, завёрнутый в тряпицу, что пропиталась сыростью.

— Кормить нечем, — буркнул Гримар, отводя взгляд, словно стыдясь своего бессилия.

— Пусть очнётся не в темноте, — сказал Всеволод, ставя факел рядом. Пламя трещало, отбрасывая золотые блики на лицо старика, и на миг его черты смягчились, как будто он вспомнил что-то давно забытое.

Утром они покинули дом, оставив деревню позади. Андрей склонился над стариком, положив на его грудь маленький деревянный символ Люминора, и прошептал короткую молитву, едва слышную в утренней тишине, что звенела в ушах. Валрик, оглядев пустые улицы, пробормотал:

— Прости, старик. Больше мы не в силах.

Дорога становилась всё тяжелее. Голод грыз их внутренности, оставляя пустоту, что казалась тяжелее свинца, ноги подкашивались от усталости, но случайная добыча спасала от края. На четвёртый день Гримар подстрелил пару тощих зайцев, их шкуры были покрыты грязью, а мясо — жёстким, но той ночью у костра варился бульон — густой, с запахом мяса и трав, что казался им роскошью после дней голода. Лора подвинула чашку Эдгару, её голос дрогнул:

— Ешь, отец. Ты еле держишься.

Старик принял еду дрожащими руками, но глаза его, тусклые и пустые, смотрели в огонь, будто он искал там что-то давно потерянное. Он кивнул, но не сказал ни слова, его молчание было тяжелее слов.

Всеволод сидел в стороне, укрытый тенью голых деревьев, глядя в затянутое облаками небо. Перед ним мелькало лицо Дианы — её твёрдый взгляд, когда она училась держать меч в маленьких руках, её гордый профиль на балконе замка, озарённый закатом Вальдхейма. Где она? Жива ли? Тревога резала его душу глубже голода, глубже усталости, глубже страха, что гнался за ним от Моргенхейма. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони, оставляя красные следы.

— Ваше Величество, — Андрей подсел к нему, его ряса шуршала по земле, пропитанной влагой, — вы терзаете себя.

— Не могу иначе, — глухо ответил король, не глядя на священника. Его голос был хриплым, как будто слова вырывались из глубины, где копились боль и страх. — Диана… вдруг там беда? Вдруг я опоздал?

— Верьте в свет Люминора, — тихо сказал Андрей, положив руку на плечо Всеволода. Его пальцы дрожали, но в голосе была сила, что он черпал из веры, несмотря на усталость. — И в её силу. Она ваша дочь — в ней ваша кровь, ваша воля.

Всеволод нахмурился, но кивнул. В словах священника была правда, но она не могла заглушить страх, что грыз его изнутри, как зверь, что рвёт добычу. Он вспомнил слова Тенебрис из Моргенхейма, её холодный голос, что резал тишину: "Вы пока нужны этому миру." Её спасение было загадкой, что не давала ему покоя. Почему она помогла? Что скрывалось за её тенью?

На пятый день туман сгустился до предела. Он висел в воздухе, плотный, как вода, скрывая даже очертания спутников, превращая их в размытые силуэты. Холод пробирал до костей, проникая под одежду, под кожу, в самую душу. Валрик споткнулся о корягу, выругался, его голос прорезал мглу:

— Чёртова мгла! Ни зги не видно! Как идти, если даже рук своих не разглядеть?

— Держитесь ближе! — крикнул Всеволод, подняв факел выше. Пламя тонуло в белом мареве, свет его гас, не пробивая мглу, оставляя лишь слабый ореол вокруг его руки.

Андрей шептал молитвы, его голос дрожал, но не умолкал, слова сливались в тихий гул, что отгонял тьму, что цеплялась за их разум. Туман отвечал шорохами, невнятными голосами, что звучали то близко, то далеко, словно кто-то крался за ними, шепча их имена. Лора сжала руку Эдгара, её пальцы дрожали, её голос стал тонким от страха:

— Меня зовут… — прошептала она, глаза её расширились, отражая белёсую пустоту. — Это призраки? Или я схожу с ума?

— Нет, — отрезал Андрей, его голос стал твёрже, как сталь, что он выковал из веры. — Тьма играет с нами. Наполняет страхи голосами. Не слушай их. Иди вперёд.

Гримар, сжимая топор, буркнул, его дыхание вырывалось облачками пара:

— Лучше бы волки напали. С ними хоть ясно, что делать.

Когда надежда почти угасла, мгла начала редеть — медленно, нехотя, словно отступая под чьим-то взглядом. Валрик первым заметил перемену, его голос прорезал тишину:

— Светлеет! Вальдхейм близко?

Сквозь голые ветви проступили очертания равнины, а за ней — тёмный силуэт крепостных стен, что возвышались над землёй, как стражи давно забытого мира. Всеволод прищурился, вглядываясь в дымку, его сердце сжалось от смеси облегчения и тревоги.

— Башни… Это он?

Они поднялись на холм, и перед ними открылся вид: Вальдхейм, укрытый тонкой дымкой, молчал. Флаги на мачтах висели неподвижно, как саваны, их некогда яркие цвета выцвели до серого и бурого. Башни, что прежде гордо устремлялись в небо, теперь казались мрачными стражами, чьи тени падали на город, как предвестие конца. Король выдохнул, и в его голосе скользнула горечь:

— Не узнаю его… Что здесь произошло?

Они спустились к воротам — массивным, грубо сколоченным из тёмного дерева, покрытого трещинами и пятнами сырости. Тишина давила на уши, прерываемая лишь воем ветра в щелях, что звучал как плач потерянных душ. Всеволод шагнул ближе, стиснув меч, его сердце билось неровно, каждый удар отдавался в висках, как барабан войны.

— Диана, — шепнул он одними губами, и голос его утонул в зловещей пустоте, что окружала город.

Внезапно воздух прорезал резкий свист. Три стрелы вонзились в землю у ног короля, одна задрожала в грязи, едва не задев его сапог. Факел в его руке дрогнул, осветив острый наконечник, что блестел в тусклом свете. С башен грянул грубый голос, хриплый и резкий:

— Стой! Кто идёт?

— Король Всеволод! — рявкнул он, вскинув голову. Его голос разнёсся эхом, отражаясь от стен, как гром в пустыне. — Открывайте!

Ворота заскрипели, открываясь медленно, с протяжным стоном, словно нехотя подчиняясь приказу. За ними не было стражи с приветственными криками, как в былые дни, когда его возвращение встречали звоном колоколов и гулом толпы. Лишь отряд в чёрных доспехах, оружие наготове, лица скрыты под шлемами, стоял в молчании. Из тени выступил человек в броне с золотыми вставками — высокий, бледный, с твёрдым взглядом, что резал, как клинок.

— Ваше Величество? — в его голосе смешались недоверие и холодное уважение, как будто он видел призрака. — Вы живы… Совикус ввёл комендантский час. Непокорных — в темницу.

Всеволод шагнул вперёд, глаза его пылали, как угли, готовые вспыхнуть пожаром.

— Где моя дочь? — Его голос резал, как клинок, каждый слог был пропитан яростью и страхом. — Что с храмом? Почему город мёртв?

Мужчина отступил на шаг, подбирая слова, будто боялся их выпустить, как яд, что может отравить воздух.

— Храм… уничтожен. Священники мертвы. Город в страхе. Совикус правит железом, чтобы удержать порядок. А Диана… — он понизил голос до шёпота, его взгляд метнулся в сторону, словно проверяя, нет ли чужих ушей. — Мы не знаем. Говорят, её не было в храме, когда началась резня. Молимся, что жива.

Сердце Всеволода сжалось, как в тисках, его пальцы стиснули эфес меча так, что суставы побелели, а металл впился в ладонь. Он вспомнил слова Дианы из её побега, её решимость, что горела в её глазах, когда она училась держать меч, её голос, что звенел в замке: "Я не подведу тебя, отец." Где она теперь? Жива ли?

— Где Совикус? — Его голос стал ниже, но в нём звенела угроза, что не оставляла места сомнениям.

— В зале совета, в центре города, — ответил стражник, глядя королю в глаза, его тон был осторожен, но твёрд. — Но осторожнее, Ваше Величество. Не все ждут вас с радостью. Страх и слава — два лица Вальдхейма, и многие думают, что вы вернулись слишком поздно.

Слова стражника повисли в воздухе, тяжёлые, как свинец, что падает в воду. Стражники окружили их, повели внутрь, но каждый шаг по улицам Вальдхейма был как шаг в чужой мир. Дома, некогда полные жизни, теперь стояли пустыми, их окна были выбиты, стены покрыты трещинами и пятнами сырости. Жители прятались за ставнями, их лица — бледные маски страха — мелькали в щелях, как призраки, что боятся света. Андрей, шагая рядом с королём, шепнул, его голос дрожал от тревоги:

— Что с храмом? Почему никто не говорит правду?

— Не спрашивай, — бросил стражник, не оборачиваясь, его тон был резким, как удар хлыста. — Это не для разговоров.

Всеволод шёл вперёд, чувствуя, как город чуждается его, как тень ложится на каждый камень, каждую улицу. Перед глазами вставали слова Тенебрис, произнесённые в тот миг, когда она явилась из мглы Моргенхейма: "Найди Ловца Душ." Её голос, холодный и глубокий, как шёпот бездны, всё ещё звенел в его ушах, отзываясь болью в груди. Кто это? Человек? Призрак? Или нечто, чего сама Тенебрис боялась назвать? Он вспомнил её слова из той ночи, её предупреждение: "Вы пока нужны этому миру." Почему она спасла их? Что скрывалось за её тенью? И как это связано с Дианой?

Он знал одно: его дочь — в сердце этой тьмы, что опутала Вальдхейм, как паутина. И чтобы найти её, он пройдёт через всё — через туман, что шептал зловещие голоса, через страх, что грыз его душу, через саму смерть, если придётся. Его шаги гулко отдавались по мостовой, его взгляд был устремлён вперёд, туда, где в центре города возвышался зал совета, где ждал Совикус — человек, чья тень легла на Вальдхейм, как предвестие конца.