Глава 10. Между рейсами

Блеклый свет фонаря, пробиваясь сквозь пелену мороси, рисовал на потрескавшемся асфальте автобусной остановки призрачные круги. Эмилия зябко передернула плечами, сильнее закутываясь в вытертую кожаную куртку, пропитанную запахом табака и дешевого бензина. Под подошвами промокших ботинок хрустел мелкий гравий. В пальцах, обмороженных ветром, тлела сигарета, оставляя горький привкус на губах.
Расписание автобусов, исчерканное чужими пометками и выцветшее от времени, сливалось в одно мутное пятно. Она смотрела сквозь него, сквозь серую морось, сквозь блеклые огни города, но видела лишь одну и ту же картину, снова и снова прокручивающуюся в ее голове, как заезженная кинопленка.
Ехать или не ехать? Голос в голове шептал этот вопрос уже несколько часов, не давая покоя. Она всё реже наведывалась к Александру. Учеба, на которую так удобно было списывать, служила лишь полупрозрачным оправданием. Истинная причина крылась глубже, разъедала душу, как кислота.
Усталость. Тягучая, всепоглощающая усталость. От нищеты, вечного безденежья, от невозможности вырваться из этого замкнутого круга. От мрачной атмосферы заброшенного здания, ставшего их общим склепом. От болезненных картин Александра, запечатлевших на холсте его измученную душу. Но больше всего – от его ревности, пропитавшей воздух, словно ядовитый газ, отравляющий все вокруг.
Она все еще любила его, да. Это была любовь, переплетенная с жалостью, с виной, с какой-то болезненной зависимостью. Любовь, испачканная страхом. Страхом перед его прогрессирующей болезнью, перед его неконтролируемыми вспышками ярости, перед тем, что однажды он окончательно потеряет связь с реальностью и утащит ее за собой в бездну.
Его ревность, словно паранойя, преследовала её повсюду. Он видел измену в каждом взгляде, в каждом слове, в каждом молчании. Создавалось впечатление, что он выстраивает вокруг нее клетку из подозрений, медленно лишая ее воздуха.
“Не оставляй меня, Эмилия, пожалуйста, не уходи,” - его голос, дрожащий и отчаянный, звучал в ее ушах, словно заклинание. И она оставалась, поддаваясь чувству вины, ощущая себя якорем, удерживающим его на плаву. Но что будет, если якорь сам пойдет ко дну?
Она взглянула на свои руки, тонкие и бледные, и увидела на них тени той жизни, которую могла бы прожить. Той жизни, где были бы кино, мечты, надежды. Но вместо этого она увязла в чужой трагедии, жертвуя собой ради человека, который, возможно, сам не хочет спасения.
Вдалеке, словно свет в конце тоннеля, мелькнули фары автобуса. Сердце болезненно сжалось. Пора решать. Сейчас, здесь, на этой проклятой остановке, пропитанной запахом безысходности.
Автобус, тяжело вздохнув пневматическими тормозами, остановился. Двери, словно пасть чудовища, распахнулись, впуская в себя волну теплого воздуха, смешанного с запахом солярки и потных тел. Водитель, угрюмый и небритый, бросил на Эмилию вопросительный взгляд.
Она сделала последнюю затяжку, чувствуя, как никотин обжигает горло. В глазах, полных печали и нерешительности, отражались хаотичные огни ночного города. Она смотрела на распахнутые двери автобуса, словно на портал в другую жизнь, но ноги не двигались с места.
Пепел упал на промокший асфальт. Дрожащей рукой Эмилия затушила сигарету, словно гасила последнюю надежду. Она глубоко вздохнула, втягивая в легкие сырой, холодный воздух, и, закрыв глаза, осталась стоять на месте. Автобус, тяжело вздохнув, закрыл двери и, фыркнув выхлопными газами, умчался в ночь.
Она не поедет к Александру сегодня. Возможно, не поедет никогда. Но сейчас, оставшись одна на этой пустой автобусной остановке, она чувствовала не облегчение, а лишь пустоту, словно потеряла что-то очень важное, что-то, что уже никогда не сможет вернуть.