Часть Первая Побег. Глава V

"Пока мы переводим дух, потирая ноющие плечи и сбитые ступни,

наши пленители словно бы и не знают сна."





Эхо. Гулкое. Хлёсткое. Многократно отражаясь от всеобъемлющей скальной породы, оно разносится там, где давно простыл наш след. Короткий стук — Раз — другой! Пауза. Раз. Другой.

Если бы не эти стук и свист, безжалостные в своём постоянстве, можно было бы подумать, что пещеры пусты, но тусклый фиолетовый свет разливается здесь вовсе не благодаря Подземным грибам. В неясном мерцании можно заметить тёмную кожу выступающую из-под мрачных одеяний стражей. Они охраняют шатёр. Внутреннее убранство ярко контрастирует с холодом пещер, — роскошные ковры, а так же многочисленные одеяла и подушки устилают пол, складываясь в причудливые узоры, которые однако оставлены без внимания владелицей.



Прямая как игла, острая как сталь, она застыла в центре, мертвенно вцепившись в плеть. Три живые змеиные головы на концах плети то и дело взмывают под своды шатра, чтобы в следущий миг наградить очередной порцией болезненных укусов жалкую фигурку дроуского мужчины, скорчившегося на полу. Презренный по факту рождения, ничтожный и бесполезный, эльф впитывает каждую крупицу ненависти которой может наградить его Верхновная Жрица, прежде чем он потеряет сознание.



По крайней мере, это всё успевает заметить Шур, откинув полог минуту назад. Собрат растянувшийся на ковре — истерзанный, скомканный, — служит лишним напоминанием того, сколь временными могут быть его собственная красота, уважение и статус, в случае если он позволит себе промашку столь же постыдную. Отводя взгляд от страдальца, или скорее неудачника, он отвешивает поклон властной женщине перед собой. Понадеявшись узнать больше о беглецах, пришелец лишь вызывает новый приступ ярости. Его вопрос в очередной раз напоминает Жрице какому бесчестию были подвергнуты их разведчики и сколь бесполезными оказались охранники, позволившие беглецам ограбить личные покои леди Ильвары и надругаться над Ашей.

И сколь бы Шур ни пытался после этого взывать к рациональному, докладывая о сложностях возникших на их пути, ответ Верховной жрицы остаётся столь же хлёстким и безжалостным как и её плеть. Плевать на потери. Не щадить никого, ни квагготов, ни собственных людей, продираясь через завалы и хитросплетения пещер, в поисках разношёрстной группы негодяев опорочивших их Дом, их Род и что страшнее, Лично Её.

Тусклое подобие, лишь только намёк на уязвимость, Ильвара Миззрим позволяет себе когда прогоняет мужчин из своих покоев — Шура и двух охранников, уволакивающих обморочное тело. Присаживаясь, она снимает многочисленные украшения и вглядывается в безупречную гладь зеркала, что безмолвно насмехается над гнетущим, болезненным, отсутствием роскошного головного убора обычно покоившегося на голове жрицы…



***



Безмятежные в своём неведении, мы умудряемся передохнуть и восстановиться.

Наш путь пролегает по узким тоннелям, полных произростающих здесь грибов пригодных в пищу и воды, звонкой и чистой, которая пробивается через каменные толщи крохотными ручейками. Тоннели пустынны. Ни человек, ни зверь не решаются без нужды погружаться в их блеклые хитросплетения. Они пролегают вдаль, однообразные, бесконечные, неизменные. Природные коридоры тянутся невыносимо, иссушая любые силы и каждый всполох надежды на скорое спасение. Порой моему движению вторит разнообразное бормотание на множестве языков, пока непосредственный Стуул не просыпается, выглядывая из рюкзака Сарита. Соскучившись по голосам спутников в своей голове, крохотный миконид чихает выпуская споры и общение между нами продолжается так естественно, как это вообще может быть. Или Должно было быть, живи мы в лучшем мире.



На одном из привалов я с интересом наблюдаю как Тенебрис инкрустирует выигранный у Джимджара камень прямо в своё тело. Деловито орудуя инструментами, она умудряется проводить тончайшие манипуляции, одновременно обрезая, изгибая и оплавляя металл. Я бы с лёгкостью поверил, скажи механическая кошка про индивидуальный разум заключённый в каждой из её рук, столь ловко они движутся без тягостностной зависимости друг от друга. Добираясь до нагрудной пластины, она прекращает работу, встревоженно ощупывает корпус и спешно удаляется, стреляя глазами по сторонам.



Лишившись примечательного зрелища, я ловлю свой шанс как следует пообщаться с Ханаан — пдобно новенькой картине в галереях уныния, девушка пребывала в центре всеобщего внимания на протяжении всего дня. Тогда-то я и узнаю во всех красках о её жизни в милом уединённом домике, застрявшем среди хаоса словно кораблик в бутылке, отделяющей его от океана. Её манеры пока ещё вгоняют в краску большинство из моих спутников, а древние словечки более подошедшие моей бабке, будь у меня таковая, выбивают длинные паузы в разговорах. Тенебрис она и вовсе доводит до белого каления каждым почтительным обращением, вынуждая непосредственное создание открещиваться от статуса госпожи этой заклинательницы. Смешно конечно, ведь именно автоматон в нашей группе выглядит настолько древним, чтобы заслуживать каких-нибудь изощрённых пространных титулов. Есть какое-то глубинное очарование в столкновении взглядов и мыслей, которые никогда бы не делили общее пространство, живи мы в менее безумное время. Не знаю, кажется ли это забавным и моим спутникам, или то сказывается привычка впитывать и примерять на себя чужую культуру. Я ведь и сам ещё каких-то десять лет назад говорил и мыслил иными формами и категориями, чем вызвал бы сейчас такое же диковинное впечатление. "Нитка говорит, что её дело маленькое — она просто следует за иголкой" — говорили у меня на родине и подобные афоризмы, как их называют жители этого континента, служили мыслью, а не хлёсткой цитатой.



Ханаан щедро делится рассказами о порталах, как они приглашают её в невиданные места и нередко пытаются посмеяться над ней, заигрывая как с пространством так и с самим временем. Какое-то знакомое лёгкое отчаяние звучит в её проникновенном голосе, когда она спрашивает не будут ли остальные против её игры на лире. Мне сложно судить о невозможных материях, но кажется жизнь её действительно полна безумных скачков, постоянно выдирающих тело из привычного темпа жизни, забрасывая в неизвестность. Получив драгоценную возможность, ей отчаянно хочется получше узнать всех этих странных, волнующих существ, пока на миг схлестнувшиеся пути не расплелись вновь. Когда два десятка глаз восторженно загорается, а множество истерзанных душ вновь вспоминают о существовании в этом мире красоты, искусства и музыки, только у Сарита хватает дурноты нрава или великой силы воли, чтобы напомнить беглым пленникам об осторожности. Минута слабости может стоить "завтра" каждому из нас.



Решив воспользоваться недавними уроками и ступкой созданной Джимджаром, Ахана решает изготовить муку из крупных грибных спор, действительно здорово напоминающих зёрна. Влекомая исследовательским интересом, она всё больше удаляется от своего наставника Баппидо и находит особенно примечательный экземпляр, до боли похожий на привычные, съедобные виды грибов. Похожий, но не идентичный. К нам она бежит взволнованная, старательно пытаясь что-то прожевать. Не обращаясь ни к кому конкретно, она тараторит на бегу:
 “ой… оно такое вязкое… О нет, что если я перепутала грибы? Ну конечно, конечно я не справилась, зря я не спросила Баппидо! Что если он ядовитый? О боже! А... где я оставила мой посох?..” — жрица Истишиа затихает лишь заметив всеобщее изумление. Пока она стоит словно лазурная статуя, старый дерро подходит к ней и выхватывает из её сжатого кулачка остатки грибной шляпки. Занудный скрип издаваемый вечно недовольным Баппидо объясняет, что это — Язык Безумия и обычно даже такого небольшого укуса бывает достаточно, чтобы человек целый час напролёт проговаривал каждую из мыслей. С другой стороны, по крайней мере он не был ядовит, верно?



Долгие и муторные часы пути подкрепляют мысли о неизменности здешнего ландшафта голыми, как эти стены, фактами. Разномастные шаги быстро превращаются в убаюкивающую песнь, заставляющую спутников клевать носом на ходу, а редкие шёпоты только умножают гипнотизм атмосферы. Но знаете кому вовсе не до сна? Бедному Джар’Ре. И дело никак не в его хвалёных бдительности и собранности, нет. Мне слишком страшно. Акаша начинает скучать. Потустороннее создание наполняет сознание красочными образами кровавой охоты — дикой погони и неистовой эйфории от медленного погружения когтей в плоть жертвы. Не знаю, развлекает она меня так или просто спит и слишком громко видит сны, но при первой возможности я набиваю пузо грибами до тошноты. Брести становится труднее. Сломанный калейдоскоп по которому мы путешествуем неумолимо выдает всего три цвета. Тоннель обрывается. Стены и потолок рвутся во все стороны, оставляя путников на широком пространстве, усеянном фиолетовыми грибами до самого чёрного горизонта. Редкие далёкие грибочки дают свет слабый, мистический, позволяя восхититься глубиной открывшегося пространства. В то время как большинство созерцает эту непривычную картину, тучный рыболюд продолжает движение, словно автоматически, странно петляя вдоль стены у самой границы. Когда Сарит и Баппидо присоединяются к нему, мы разводим руками и просто продвигаемся за Шуушаром шаг в шаг, избегая многочисленных сторонних ответвлений.



Зачарованный непривычной новизной Подземья, я окликаю остальных, при виде нескольких примятых грибов, залитых чёрной жидкостью. В свете лучезарных пузырьков удаётся разглядеть разлагающиеся останки существа, будто бы собранного из множества разных животных. Жуткая такая поделка. Остов демонической твари медленно тает, оседая и расплываясь чернильным пятном той самой вязкой массы. И пока я пытаюсь понять как подобная тварь могла функционировать при жизни, Персиваль выхватывает из окружающей серости нечто более знакомое его взору — тёмную рукоять. То что осталось от массивного клинка проступает ореолом неестественно-круглого островка чистоты и спокойства, возвышающегося среди демонического ихора. Присоединяясь к нашему созерцанию, Ханаан совершает сложно-воспроизводимый взмах рукой и притопывает по земле. Земляной покров дыбится, подхватывает орудие, катится вместе с ним словно каменная вагонетка к сандалиям чародейки, по пути ненасытно вбирая демоническую субстанцию при малейшем прикосновении.



Огнегривый воитель уже тянется поднять его, но куда ему поспеть за вороватой кошкой, имеющей пунктик по части всего неизведанного, мистического и в особенности, бесхозного. Приближая находку к свету, она вращает и аккуратно перехватывает предмет, размышляя на ходу об остроте каждой выступающей части орудия за исключением центра рукояти. Судя по засохшей на них крови, острые края гарды не являлись повреждёнными подобно нескольким дюймам сохранившегося лезвия, напротив — эфес имел сразу несколько небезопасных элементов для погружения оружия в плоть носителя. Сверкая линзами в фиолетовом свете пещер, Тенебрис восклицает, что данное оружие питается кровью. Клинок был средоточием скверны, вне всяких сомнений, но куда больше мурашек по спине вызывало желание сей скверны противодействовать демонам. Поглощать их. Жизнь в Подземье либо для крепких духом, либо для хилых рассудком…



Выслушивая изыскания автоматона, Персиваль подаётся вперёд, в несколько прыжков добираясь до мёртвой туши, в надежде обнаружить больше примечательных вещей. Благодаря молитвам Аханы, светящиеся пузырьки липли на лезвие обнажённого меча, медленно скатываясь по лезвию. Высветляя пространство вокруг демонического остова. В крупных ячеистых провалах здешней почвы становятся видны кости и следы разложения множества существ находящихся под землёй. Парень продвигается дальше. Горка позади демона оказывается кучей черепов сквозь которые произрастают местные грибы. Острие вытягивается вперёд. Свет выхватывает тело мёртвого человека, наполовину устланное грибными шляпками. Природа находит свой путь и плевать ей на подобные уродливые мелочи. Взмах! В сторону Персиваля устремляется множество щупалец, бессильно выстукивающих кровожадную песнь по щиту и латному нагруднику!



Волна, ужасная и всеобъемлющая прокатывается по пещере. Со всех сторон, насколько хватает глаз, грибы приходят в движение. Выбрасывая вперёд жгутики, целый вал фиолетовых шляпок надвигается размеренными рывками, а мы, в свою очередь, сломя голову припускаем дальше, пытаясь спастись от чудовищного нашествия щупалец.



Пещера резко сужается, образуется давка. Продвигаться крупной группой не позабыв кого-либо позади становится проблематично. Утыкаясь в ветвящиеся каверны мы то и дело сталкиваемся, попутно отбиваясь от медленно надвигающейся угрозы. Ханаан повторяет свой фокус — топает ногой, возникающие на земле рытвины замедляют преследователей, а девушка проносится мимо меня в один из тоннелей, наткнувшись там на вопящий гриб. Отвратительный визг нарастает, отражаясь от стен. Недовольно зашипев, Тенебрис уничтожает рвущие уши грибы меткими выстрелами из арбалета, но на чародейку уже надвигается топот из глубин пещеры. Мы сдерживаем ползучую мерзость, а крик Ханаан призывает нас двигаться уже назад. Часть группы скрывается в стороннем проходе, откуда в лицо слабо плещет лёгкое дуновение ветра. Чародейка проносится мимо меня во второй раз, а из-за поворота позади неё возникает гуманоидное существо с обвисшей кожей, жутковатыми заросшими глазами и какой-то опасной корягой в руке. В голове щёлкает, описание сходится, но... не таких существ я представлял себе, когда милая тавернщица называла меня троглодитом.



Боль и погибель надвигаются со всех сторон. Место одного поверженного гуманоида занимают двое, тут же привечая меня шипастой дубинкой по руке. Боль тупая, нервирующая, сбивающая мысли в кучку, а позади троглодитов несутся ещё два их уродливых близнеца, возглавляемые самкой. Если судить по ужасным синякам и тому как долго саднили лёгкие после встречи с её оружием, патриархатом у них и не пахло. Сложно сказать какими ещё ушибами и травмами я бы разжился, если бы не доблестные Эльдет с Джимджаром, вставшие рядом единым фронтом. Истощённые фигуры пещерных обитателей осыпаются наземь за какие-то секунды, стоило численному превосходству стать не таким подавляющим.



Тем временем щит Персиваля жалобно скрипел. Товарищи сдерживали буйный змеиный клубок, из глубин истерично копошащихся отростков периодически возникал огромный клюв, вознамерившийся добраться до еды, чуть только получится расколоть плотную скорлупу доспеха. По крайней мере так я это себе представлял после — будучи уже смертельно раненым чудовище спасалось бегством и ползло мимо меня, оставшегося в полнейшей темноте. Когда светящийся клинок появляется из-за поворота, возвращая свет в мою мрачную жизнь, Оно уже лежало мёртвым, после одного единственного пинка направленного страхом или отвращением, но точно не меткостью.



Пыль боя оседает. Не без удовольствия проходит традиционный ритуал подсчёта пострадавших, останавливаясь на цифре ноль. Опасность позади, а узкие проходы перед нами всё больше расширяются. Опять. Сталактиты нависают над головами, ноги вскидывают вверх лёгкие клубы каменной пыли, а шагам вторит скромный говор горного ручейка. Глядя на то, каким инициативным сегодня стал Шуушар, я мысленно смеюсь над тем как близость к дому способна вдохнуть энергию даже в гранитный камень. Пробуя мутную воду, куаотоа замирает и выдерживает паузу, возвещая — “Тёмное Озеро близко уже!”. Ахана тут же припадает к тончайшей струйке воды, гладит её как питомца и одухотворённо делится осколками своей тоски, размышляя как было бы здорово увидеть широкие, полновесные воды по которым так истосковалось сердце. Именно поэтому необходимо ускориться — игнорируя ноющие раны и слабое головокружение я первым призываю друзей двигаться дальше. Очень хочется оторваться от преследователей раз и навсегда. Ко мне прислушиваются. Темп возрастает, постепенно награждая меня за рвение новыми и новыми оттенками серого камня и мрачных сводов.



За скальным коридором группу ожидал широкий берег вод, уносящихся необозримо далеко. Потолок проваливался ввысь, подобно бескрайнему небу и если бы не каменные арки обволакиваемые туманной дымкой и не флюоресценция грибов как единственный источник освещения, картина сошла бы за обыкновенное надземное озеро в безлунную ночь. Мы движемся по самому краю, другой берег водоема не дано узреть даже самым зорким из нас, а дорожка оказывается тем же изогнутым лабиринтом, что и раньше, просто вместо стен нас ограничивала узкая кромка суши. Обгоняя остальных, водяная эльфийка припадает к озёрной глади едва берег становится устойчивым. Тёмное зеркало покрывается нервной рябью, предупреждая о множестве секретов надёжно погребённых где-то в мутных глубинах, тайнах обязанных остаться под водой как бы вежливо девушка к нему ни обращалась.



Минуты тянутся, выходя за пределы дозволенного. В повторении изгибов скалистого берега я перестаю находить отличия, как если бы мы ходили кругами многие часы. Арки, валуны, трещины земли и вздыбленные камни, шелест, шорох и шёпот дыхания убаюкивают, пока их разом не перекрывает отвратительный писк. Спокойствие сгинуло, звук заполняет голову целиком, а ход времени издевательски копирует мою походку, начав спотыкаться. Желеобразный воздух усложняет движения, камни сотрясаемые ступнями отпрыгивают назад. Выталкиваемая подошвами почва проскальзывает обратно под стопу. Пространство вокруг, напротив же — становится отзывчивым и податливым, взывая к чему-то поселившемуся внутри не так давно.



***



Лодки! Лодки плывут пред мысленным взором! Странное, как будто и вовсе не моё чувство, вопрошает, хочу ли я увидеть больше, не струшу ли услышав глас судьбы? Наваждение повторяется и в его самой сердцевине опять движутся лишь четверо — я, Тенебрис, Ахана и Персиваль. И Ханаан? Заклинательница неловко переминается на рубеже видений, не страдая ни от внутренней борьбы, ни от внеземного наития. Девушка озирается, опасливо поглядывая на собственные руки, словно ждёт развития событий и не желая задерживать новую подругу, простодушный Джар'Ра разрешает потустороннему чувству накрыть себя с головой. Когда безумная энергия охотно опускается покрывалом рисунков и образов, фигуры Персиваля и Аханы отдаляются, как будто решили увернуться от узоров застилающих взгляд видениями лодок.



Пока отстающие судёнышки рывками выталкивались вперёд ударами вёсел, центральное вело их благодаря магии, позволяющей донышку гладко скользить по самой поверхности. На его носу отчётливо был виден заклинатель, воздевающий над головой посох, увитый росчерками алого. Словно во сне, мой взор прокатывается сквозь ряды, замечая Тенебрис и Персиваля, себя, а затем и Ахану, лежащими на дне лодок. Одурманенные узники, скованные путами сна. Тогда ещё при нас было куда больше личных вещей и одежды, а синяки не успели разукрасить запястья.



Гребцы переговариваются. Они спрашивают заклинателя о месте назначения, озабоченные судьбой пленников. На одеждах этих людей видны знаки отличия — броши, заколки, нашивки, одновременно слишком мутные, но при этом сверкающие неявной для меня значимостью.

Человек с посохом достаёт свиток, предпочтя ответам изучение схематичного изображения. Чертежи некоего устройства усеивает ворох колдовских символов. Стоит сознанию Тенебрис подле меня заметить механизм, как тут же пергамент обращается единственным отчтётливым островком ясности, показывая рисунок — примитивное обозначение пары существ, каждое из которых заполняло свою сторону внутри двух сообщающихся капсул. Подписи указывают на заклинания, способные воплотить ритуал, переплетаясь в определённом порядке. Нити из символов несутся перед глазами, приходят в движение, переплетаются, рвутся, беснуются, охватывая всё вокруг.



***



Видение разрушается. Мы отдаляемся и выпадаем из транса, поодиночке приходя в себя. Меня мутит, голову пронзают отчаянные боль и головокружение. Не справившись с накатившей слабостью я припадаю на колени, ощущая привычное тепло и пощипывание крови, хлынувшей через нос. Словно в детство вернулся…

Тяжелее моего приходится фигурке Тенебрис, рухнувшей рядом. Кажется любознательная изобретательница взвалила на себя куда больше остальных, отчего её тело скреблось металлом о камень в отвратительных корчах. Оклемавшись первым, Персиваль застыл над ней, переворачивая автоматона на спину. Магия струилась по рубиновому кристаллу и перекала вдоль тела медленно, наполняя выцарапанные на поверхности руны бледной рябью, словно сдавленное дыхание.



Стоит нам лишь немного прийти в себя и шаги с другой части озера становятся очевидными. Целая гурьба шлепков становится аккомпанементом для растревоженного шёпота беглецов. Каждый в тайне надеялся, что это сородичи Шуушара и это каким-то образом связывалось в сознании с безопасностью — всё ещё бесконечно наивные, тогда мы считали тёмных эльфов самыми мерзопакостными существами Подземья, на контрасте ожидая от прочих большей сговорчивости. Как же мы ошибались.



Пришельцы действительно походили на Шуушара, но вели себя и двигались иначе — эти куатоа следовали за лидером суетливыми зигзагами, напоминая косяк сухопутных рыб — плавники оттопырены, причудливые безэмоциональные головы поворачиваются вместе с туловищем из стороны в сторону. Толпа пестрит копьями, собравшись стайкой вокруг более рослой предводительницы. Облачённая в сеть, увешанную бусинами и раковинами она дирижировала отрядом при помощи посоха, направляя по песчаной косе. Завидев нас, она оценивает взглядом Персиваля, затем Принца Дерендила и не желая терпеть разницы в росте забирается на плечи одного из прислужников, прежде чем приблизиться.



Поведение рыболюдей, их манера двигаться и мимика, если эти ужимки вообще можно было так называть, сбивали с толку, в корне усложняя чтение намерений. Споры Стуула связывают наши разумы, приветственные слова Персиваля звучат разумно и вежливо, но в ответ стайка охотников продолжает вращать бошками, жутковато поглядывая то одним, то другим глазом. И хоть бы словечко в ответ. В надежде избежать конфликта Ахана выступает вперёд, звонкий голосок девушки возвышенно подрагивает обращаясь к незнакомцам в поисках чего-то универсально общего, примеряющего любых мыслящих существ — радости жизни и торжества взаимовыручки. И тут дьявол потянул меня за язык.



Взволнованная речь эльфийки безусловно произвела эффект, но по большей части на меня одного. Искренние слова, чувственные и глубокие, заслуживают как минимум — признания и подкрепления. Выступая рядом с подрагивающей спутницей, словоохотливый Джар'Ра даёт себе волю, обрисовывая кладезь мудрости и чудес, коим могла стать для куаотоа наша водная жрица. Очень уж много родственных мотивов чувствовало сердце, ещё этот недавнишний ритуал поиска проводника, проведённый Аханой — то как вооружённые копьями рыбёхи пырились на девчушку своими блеклыми глазищами, совершенно не осознавая подобного, виделось мне грубым, если не кощунственным. Я не знаю каково было наше положение до моей выходни, но теперь ситуация резко ухудшалась. Рыболюдка, скептически взиравшая на Персиваля с высоты живого постамента, начала злобно булькать, потрясая палкой и тогда мы понимаем, что даже присутствие Шуушара в наших рядах являло изъян очевидный, непростительный. Наш тихоня был изгнан из племени за мягкость веры и критику жестокости, с его участием теологический спор срывает с участников маски, окончательно обращаясь въедливой грызнёй. Рваные жесты ускоряются, бульканье речи нарастает, а мы медленно тянемся к оружию, осознавая к чему дело идёт. Ещё и вода у самого берега как-то неестественно дрожит и плещется, я бы даже сказал хищно. Подозреваю, мы снова в меньшинстве.



Битва разгорается как в песнях — мгновенно и зрелищно. Схватка увлекает за собой, выводя полотно из сотни действий застывших в моменте, угрожая гибелью в воде и на суше. Подлые, мокрые, склизкие куаотоа лишены благодушного спокойствия Шуушара — их зловредная жрица с первых секунд впадает в кровавое бешенство, не щадя никого. Прямо верхом на прислужнике она устремляет вперёд отряд, напоминающий морского ежа с гарпунами вместо иголок. Озёрные воды расступаются, волна оказывается вторым отрядом агрессивных созданий, тупых и злобных, зажимающих беглецов в тиски. И тыкают они в нас копьями и кидают в нас сети и бьют нас током и жабрами поколачивают. А ещё у них острые зубы и отвратительный запах изо рта. Возможно от всего тела целиком. Мысль которую я пытаюсь выразить — наши противники лишены как чести так и изящества в своём вероломстве. Друзья мои с каждым разом сражаются всё лучше, всё более слаженно. Сердце моё ликует при виде подобных успехов, вот только смотреть становится сложно, потому как свет болезненно меркнет. Жрица куатоа ревёт, с навершия её посоха срывается тоненькая синяя линия и жалит меня, высекая искры из глаз. Равновесие я теряю, когда победа уже кажется у нас в кармане. Не смотря на все охранные и целительные усилия спутников, горемычный Джар'Ра приходит в себя только чтобы повторно вкусить боли и снова запрокинуть голову, расшибаясь о мокрые камни. Последним, что я вижу находясь на границе реальности и забытия становится копьё, вонзившееся между глаз израненной рыболюдки. Из воды к нам надвигалась следующая волна куатоа.