Классный октябрь

      – А помнишь наше старое фортепьяно? – спрашивает меня как-то кузина. Ещё бы, я его не помнил! Можно сказать, мой первый эротический опыт. Но стоит ли об этом ей говорить? Пожалуй, нет, лучше в другой раз: наверняка вопрос задан неспроста, и откровенность может всё испортить. А послушать хочется.
      – Прекрасно помню. «Красный октябрь», кажется?
      – Да-да, оно самое. У меня с ним такая история приключилась!
      – Как, и у тебя тоже? – всё же не удерживаюсь я.
      В её глазах недоумение.
      – Да нет, ничего особенного, – спохватываюсь я, коря себя за оплошность. –  Собственно, не с ним, а с тем, как я к нему относился. Ты же, наверное, помнишь, я всегда был неравнодушен к музыкальным инструментам, вечно к ним тянулся. Дома то у нас ничего такого не было. Так что у тебя за история, говоришь?

      – История, в общем-то, тоже не с ним, а с тем, какую роль оно однажды сыграло в моей жизни. Хотя, не буду пафосно выражаться – на жизни моей оно, конечно, не отразилось – ты же знаешь, пианисткой я не стала. Грамоте нотной выучилась, это да, - так то матушка настояла. Но не более того. Всегда думала – зачем это, не моё оно, никогда не пригодится. Ан нет, пригодилось, и даже при очень странных обстоятельствах. Так что, ничего напрасного в жизни не происходит.

      Ну вот, опять за своё, думаю. Но виду не подаю, чтобы не лишить её куража. Это я по блеску глаз вижу – они всегда загораются, когда она вдруг припоминает что-то необычное из своей жизни.
      – И как же тебе это пригодилось?

      Кузина принимается за рассказ.
      – Решили мы как-то с подругой съездить на море, давняя история. Денег у нас было немного – да и откуда они у вчерашних студенток, едва окунувшихся в самостоятельную жизнь. Но на пару недель отдыха в частном секторе какого-нибудь курорта средней руки должно было хватить.

     Странное это выражение – средняя рука, думаю я. Правая – понятно. Или левая. Но средняя – где они такое видели? Что-то вроде заднего ума – это о спинномозговом речь, что ли? Или та же короткая нога, причём, одна на двоих, стоя на которой с кем-то проще найти общий язык. Да и общий язык туда же. Словесные извращенцы!

     – Ни о Сочи, ни о той же Ялте мы тогда и мечтать не могли, – тем временем продолжает кузина. – Приехали в какой-то посёлок под Геленджиком – Дивноморское, кажется, – сняли комнатушку в фанерном домике с видом на море сквозь решётчатый забор. Тогда такие халупы там в огородах вместо курятников лепили все кому не лень и сдавали по рублю за сутки. Да и какой спрос с этого жилья: вечером выпил местного вина на тот же рубль, быстренько поспал и – на море в сланцах. Вот и все траты. Ну, понятно, хлеб там, фрукты – но за всё, в сущности, каки-то копейки. А мы ещё и на вине экономили. Так что вполне скромно и со вкусом.

      В общем, две недели пролетели, как один день. Деньги, как ожидалось, на исходе, только на обратную дорогу. То есть, всё правильно рассчитали. Но уезжать было жалко – погода к октябрю только разыгралась.

      Поехали в Геленджик за билетами накануне отъезда, чтобы всё без суеты было. В кассе автовокзала обеденный перерыв. Вышли на бульвар прогуляться, время скоротать, и тут – на тебе, до чего тесен мир! – навстречу сестра близкой подруги. Машу ей рукой:

      – Привет, – говорю, – Надюша.
      – Ой, – отвечает она, – вот это да! Не поверишь – я тебя как раз вспоминала.
      – То-то мне икалось. А что это я тебе вдруг на ум пришла?
      – Ты ведь в музыкальной школе училась? И у вас даже пианино было – ведь так?
      – Ну да, всё верно. Но, правда, давно это было, много забылось.
      – Неважно. Ты-то мне и нужна!

       Я, прямо, вся обомлела. Какая тут связь – курорт и музыкальная школа! Она бы ещё про вязание крючком спросила – я и на эти курсы тоже ходила.

       И тут она описывает свою ситуацию. В санатории, где Надюшка отдыхала вместе с сестрой и с отцом, она, случайно проявила свой талант – у неё ведь за плечами консерваторское образование. Так вот, в фойе санаторской столовки стоял рояль, и как-то после ужина она присела за его клавиши, чтобы освежить навыки и немного размять пальцы.

      Звуки фортепьяно привлекли отдыхающих, среди которых оказалась супруга какой-то московской шишки, к тому же большая любительница классики. Подошла к ней, они разговорились. Выяснилось, что она приехала сюда с мужем, и вот уже который день не находит себе места без привычного времяпровождения. Тяжко, говорит, тут без музыкальных вечеров.
      «Действительно – что за отдых без «Лунной сонаты» на ночь, прекрасно её понимаю», – иронизирует подруга, и продолжает.
      – А вы бы не могли играть тут по вечерам? – спрашивает меня.
      – Могла бы, – говорю, – даже с удовольствием. Только у меня путёвка на днях заканчивается.
      – А вы не хотите еще задержаться? Не волнуйтесь, я всё устрою, если не возражаете.
       А что, думаю, можно и задержаться.
       – В принципе, – говорю, - не против.

      Она к Кузьмичу – так она мужа называет. Тот звонит кому-то и решает все проблемы: Надю оставляют в санатории на полном пансионе, оформляя массовиком-затейником – благо, отпуск у неё не лимитирован. Своих она отправляет, сама остаётся. Да и кто не останется? Условия прекрасные – солнце, море, крыша над головой, питание. Днём пляж, вечером музыка – что ещё пожелать?
      Идиллия эта продолжается какое-то время, но тут её благодетельница выставляет новые условия.

      – Ваши опусы с этюдами, – говорит – прелестны, но хотелось бы послушать что-нибудь посерьёзнее. Например, концерт Прокофьева для фортепьяно или, скажем, что-нибудь из Рахманинова. Не могли бы с этим справиться?
      – Смогла бы, – отвечаю, – но нужно немного порепетировать. Да и без листмейстера здесь не обойтись.

      В общем, договорились, что я повременю с ответом до вечера, может, что и придумается. А тут – ты! Давай, вместе попробуем? Кстати, ты надолго здесь?
      – Завтра домой. За билетами, вот, приехала.
      – Так, может, останешься? Они со своим Кузьмичом, думаю, решат вопрос.
      Почему бы нет, размышляю. Дома никто не ждёт. Да и погода располагает.

      – Да, но я с подругой, – киваю на приятельницу.
      – Идём, – говорит, – обсудим всё с моей москвичкой.

      И что ты думаешь? Всё устроилось, как нельзя лучше. Меня оформили в библиотеку, приятельницу – посудомойкой. Поселили нас в частном секторе, и не в курятнике каком-нибудь, а в квартире со всеми удобствами. Питание предоставили санаторское. Но, правда, денег не платили. Да и зачем они, когда и так всё есть. Впрочем, кусок хлеба мы свой отрабатывали, хоть и отчасти, но всё же. Тут уж не придерёшься. Подруге с посудой пришлось покувыркаться, а мне – с нотами. А а что ещё делать библиотекарю, как не листать страницы?

      Правда, тоже бывало непросто: битый час одну страницу за другой переворачиваешь, в самый солнцепёк, и тут забыться бы хоть на мгновение, расслабиться – мысли то о море. Но нельзя. После ужина надо всё начисто отработать, без фальши – неудобно перед заказчиком. Рахманинов – дело нешуточное.
Так ведь и этого мало оказалось! Представь себе: в первый же вечер стою у рояля, вокруг чопорная публика. Дамы в платьях, мужчины чуть ли не при галстуках. Горят свечи, искрится хрусталь, и я – этакая клуша, в шортах и шлёпанцах, разве что не в панаме, – не то продавщица мороженного, не то пионервожатая. Москвичка морщится. Нет, так дело не пойдёт!

      На следующий день меня отправляют в местный драмтеатр, чтобы экипировать подобающим образом. Опять же, по звонку. Костюмерша подобрала наряд, словно Золушке на бал. Только вот башмачков хрустальных не нашлось. С обувью у них, как и у крёстной, тоже загвоздка вышла, а милого мальчика-пажа под рукой не оказалось.

      А теперь представь себе такую картину: сверху жабо, снизу чуть ли не кринолин, а из-под него сланцы торчат – ну не босиком же. И во всём этом великолепии я выхожу к роялю и начинаю важно листать ноты! Духота, на лбу пот – цирк, да и только! Но все довольны. А, главное, заказчица.
      Но я все же тогда не удержалась, расставаясь с ней вечером – ты же знаешь, человек я прямой, говорю то, что думаю. Дескать, вам, столичным, с таким масштабами и возможностями, наверное, по силам и горы сдвинуть. «Ну что, ты милочка», – отвечает, – «по московским меркам мы люди скромные. Да и, вообще, печемся об общем благе. Смотрите, как люди радуются».
      И то, думаю, правда.

      Подруге мой не меньше доставалось, но она то пирожков со своей кухни вечером подкинет, то фарш для люля-кебабов. Так что, жили, как у Христа за пазухой. Что при твоём коммунизме. Особенно, когда Надюшка вино приносила – видимо, тоже от свой благодетельницы.

      – Вот такой классный отпуск у нас тогда приключился, – закончила свой рассказ кузина. – Почти весь октябрь бесплатно провели на море. А ведь всё из-за пианино!
      – Да, другими словами «классный октябрь».
      – Точно, – согласилась она. – Не будь у нас того «Красного Октября», не случилось бы этого. Кстати, совсем забыла – пансионат этот так и назывался: «Красный Октябрь».
      – Да ладно!
      – Ей богу!

      Всё это показалось мне забавным, если бы не одно обстоятельство. Впору было задуматься. Октябрь, говоришь, коммунизм…
      Да, прав был иностранный консультант из булгаковского «Мастера» – человечество мало изменилось за прошедшие две тысячи лет. И пусть пройдёт, дай бог, еще не одно тысячелетие и наступит царство справедливости и всеобщего благоденствия, где от каждого по способности и каждому по потребности – так ведь, кажется, было начертано на знамени «великого октября» – но и тогда найдутся такие вот кузьмичи, который не побрезгуют под видом заботы о народе отщипнуть от общего пирога малую толику для себя, скромняги. Покровители прекрасного!

      – А что с этим пианино в итоге приключилось? Всё ещё стоит у тебя?
      – Ой, ты знаешь, оно же нам не новым досталось. А они ведь громоздкие и чувствительные к перемене мест. У нас с тех пор два переезда было. Один этот «Октябрь» с трудом выдержал, а потом я уже рисковать не стала. В общем, отдала, что называется, в хорошие руки – в детский дом. Надеюсь, он хоть там приносит пользу, а то ведь только пыль собирал.

      Да, интересная аура, должно быть, у этого пианино, подумал я. Тем более, носящего такое громкое имя. Ведь сколько превратностей внесло это неоднозначное событие столетней давности в судьбу страны. А чем этот инструмент хуже? Может быть, по этой причин и ему довелось немало повидать на своём веку: все эти переезды, детские дома и – не поймите превратно – вынужденное соседство с кроватью. Впрочем, почему бы и нет? Ведь неспроста я обмолвился о своем интимном юношеском опыте, чему оно тоже было свидетелем. Но об этом несколько позже.