Договориться с Тенью. продолжение 22

…   Прошло девять месяцев. Стоял солнечный апрельский день, воскресенье. Павел с утра  осмотрел новую площадку для мангала, беседку под стеклянной крышей, проверил тягу в русской печи, сложенной на прошлой неделе одним  умельцем на все руки, как его называли в народе: Кулибыным,  установил на лужайке шезлонг.  Павлу нравилась его усадьба в старом стиле с новыми технологиями. Довольный жизнью, в прекрасном расположении духа, он поднимался по террасированному участку к своему  дому, любуясь юкками и голубыми елями, посаженными прошлой осенью, с радостью отмечая, что все, до единого деревца прижились в их раю. Подходя к дому, Павел услышал стоны жены, под ложечкой предательски ёкнуло. Он бегом взметнулся по ступенькам на крыльцо и чуть не столкнулся с Софией при входе.    
     Жена стояла, держась за скобу двери, пережидая очередную схватку, готовая к выходу, сумка, собранная  для роддома, была рядом. Павел растерялся, как будто не было  девятимесячного ожидания. Он готовился к этому дню, и ждал его с нетерпением. Мало того, он дал согласие участвовать в сомнительном для него эксперименте под названием «партнёрские роды».  Правда, тогда он думал, что это нормально, но не теперь! Теперь ему реально стало страшно. Самое страшное, что от него сейчас ничего не зависело, и он ничем не мог помочь испытывающей боль Софии. Он физически не выносил её боли и, София знала уже об этом. Она  терпела, закусив губы и закрыв глаза, стараясь сдерживать себя, когда муж бережно усадил её в машину. Они выехали из Пионерского, и казалось, не быстро ехали, а низко летели и уже через четыре минуты въезжали в город. Павел, тревожно поглядывая на Софию, мчался, грубо нарушая правила: обгонял по двойным сплошным линиям ехал по городу, превышая скорость, никого не пропускал, пролетал мимо пешеходов на «зебре»  и, конечно, при такой езде, скоро за собой увидел в зеркале заднего вида машину гаишников. На требования прижаться к обочине и остановиться, буркнул себе под нос: ага, щаз, прибавил скорость. На территорию роддома влетели с кортежем сопровождения. Павел выскочил из машины, сунул подбежавшему гаишнику несколько зелёных банкнот с изображением президента чужой страны, и подхватив Софию на руки, понёс к крыльцу роддома.               
Через несколько минут их определили в отдельную палату.
   

 Уже лёжа на кровати, София посмотрела на мужа и поняла, что идея с партнёрскими родами была ошибкой. Она знала, что Павел нежный и чуткий, будет таким же любящим и включённым в воспитание отцом, но роды, это не спектакль и не стоит испытывать судьбу. Неизвестно, как сработает подсознание Павла в этом случае, они уже проходили историю с её травмой, София не хотела наступать дважды на эти грабли, и передумала рисковать. Пусть лучше сакральное действо, дело двоих – матери и ребёнка, останется между ними двумя, профессионалы не в счёт. Веками женщины рожали в отсутствии мужчин, не все такие герои, как Григорий Мелехов, способные перекусить пуповину. Она знала, что Павел тысячу раз будет благодарен ей за то, что почувствовала его состояние, поняла его и деликатно освободила от этого испытания. Пусть у мужчин будут свои мужские подвиги, а у женщин свои, природа всё мудро распределила и не стоит вносить свои коррективы.
     Дверь в палату распахнулась и в неё стремительно вошёл врач, — молодой мужчина. Рожениц  сегодня было много, как будто договорились в этот солнечный выходной день задать ему жару. Доктор повернулся с вопросом к Павлу:
—Когда начались схватки? Павел растерянно взглянул на Софию. Врач достал из кармана перчатку, надел и, склонившись над Софией, проверил раскрытие шейки. Вытянув окровавленную руку, повернулся к побледневшему Павлу:
—Не передумали,  рожать вместе будем?— спросил, смерив его взглядом, как будто прикинул, если в самый неподходящий момент, этот экземпляр мужчины под два метра, потеряет здесь сознание,  не усложнит ли им всем жизнь?
—Я передумала, — поспешила ответить София. Муж будет ждать в коридоре, если что-то пойдёт не так, и понадобится общее решение, мы его позовём.  Павел удивлённо вскинул брови.
—Да, я так хочу. И буду чувствовать себя спокойнее, если ты уйдёшь. Правда, я стесняюсь, не обижайся, пожалуйста! Она протянула к нему свои руки, Павел наклонился и они обнялись, как в последний раз.
     «Не обижайся» — повторил он про себя. Ничего себе подарок! Да он не представлял, какая умница его жена, как прочувствовала его и главное, как преподнесла! Они одно целое, она слышала его и понимала, после всех испытаний, соединившись снова, они жили в безмерной синхронности, дыша вместе, как одна душа на два тела. Он сам не смог бы попросить освободить его от присутствия на родах, проявить свою слабость. А она умница. Он никуда не уйдёт,  будет здесь, за стеной, рядом, будет слышать её, заходить вытирать ей пот, держать за руку, гладить по головке, рассказывать ей смешные байки, подносить воду, но в момент родов он хочет только закрыть глаза, молить  Бога о том, чтобы всё было хорошо и ждать. 
     Он не помнит, сколько раз заходил в палату и держал её за руку, не помнит, что говорил и как часто выскакивал на улицу,  затянуться сигаретой до головокружения и затем вдохнуть свежего воздуха. Помнит звёздное небо и свои молитвы-заклятья: пусть всё будет хорошо, Господи, пусть всё будет хорошо! Я прошу тебя, Господи! Накажи меня, как хочешь, за все мои плохие поступки, только пусть всё будет хорошо с женой и ребёнком!
     Павел шёл, как робот, по коридору, прислушиваясь к звукам ночного роддома, — десять шагов в одну сторону от палаты Софии и столько же обратно, когда навстречу ему из манипуляционной поспешно вышла  медицинская сестра с капельницей на штативе. Павел отошёл в сторону на своём девятом шаге от родной палаты, освободив дорогу и, повернулся посмотреть, куда она войдёт. Он даже зажмурился, пытаясь себя обмануть, — вот сейчас он откроет глаза, а её уже не увидит, так как та скроется за соседней дверью. Но нет, медсестра вошла к Софии. Павел направился следом и перед дверью столкнулся с доктором. У него было строгое, озабоченное лицо.
   

  Павел вошёл в палату, встал перед женой на колени и, взяв её руку в ладони, прижал к своим глазам. Ничего не успев сказать,  увидел, что в палату вошли двое санитаров переложить Софию на каталку, встали поодаль, ожидая: над той склонилась медсестра: ввела в вену иглу и закрепила,  по прозрачным трубкам из флакона сверху быстрыми каплями   потекла какая- то жидкость. Павел смотрел на эти капли и убеждал себя: сейчас всё наладится, вот они капают и помогают Соне,  всё будет хорошо. Да! Кому же звонит врач? Почему бегом? — подумал тревожно  Павел.   Каталку развернули головой к двери и повезли, медсестра шла рядом, держа в руках штатив с капельницей.  Павел смотрел на  жену, её  бледное лицо и алые, сухие  губы, и ему хотелось, чтобы это был сон. У дверей операционной их  догнал врач-гинеколог и остановил Павла: сюда нельзя!
—Мне можно, у нас партнёрские роды!
—Это не роды, а операция! Вернитесь в палату жены и ждите, — строго приказал доктор. София вымученно улыбнулась мужу и, разлепив губы, едва слышно шепнула: позвони папе, пусть приедет.
     Шесть месяцев назад
     Ольга Сидоровна умерла ночью во сне. София исполнила её просьбу не говорить никому об её тайне, пока та  жива. Это было сложно. Особенно, когда вернулись из Мюнхена. Родители находились в иллюзии, думая, что дочь уезжала  к Герману,  а вернулась с Павлом. Отец, частично посвящённый в планы Павла, удовлетворённо молчал, — главное цель достигнута, а все средства хороши для достижения цели! И что там его любимый зять предпринял, он мог только догадываться. Мария несколько раз пыталась выяснить подробности путешествия дочери, но та отшучивалась: меньше знаешь, лучше спишь! — говорила матери София и была близка к истине. Она не представляла, как мать отнесётся к этой новости. Говорить ей про дядю генерала, София не решилась бы ни при каких обстоятельствах. Хватит того, что она знала о позорной ветке в своём генеалогическом древе и часто возвращалась мыслями к двоюродному деду. Иногда она думала: если все родственники с их характерами запечатлены в её генах, не выстрелит ли в следующем поколении какой нибудь из них в их с Павлом сыне? Мужу она рассказала, от Павла у неё не было тайн. Он ровно отнёсся к новости, и успокоил: не заморачивайся, говорят, когда то мы дойдём до понимания, что все мы есть одно целое и все связаны друг с другом!  Помнишь, как мы ходили в лес и пытались выкопать можжевельник? Его корни так тесно переплелись с другими растениями, что невозможно было отличить, где какое. А с виду это был просто лес с отдельно стоящими деревьями и кустами. Загляни глубже под землю, и ты увидишь, что ошибалась.  Так и с людьми, мы все тесно связаны, только наше  эго нас разделяет. А если его отбросить…  Свет и тьма — две части одного целого, помнишь, твой мудрый отец об этом говорил, когда нам с тобой лет по тринадцать было? Так что, выбрось из головы этого генерала. Думай о моём героическом дедушке и наш сын родится похожим на него. Кого там папа советовал слушать для уверенности в себе?
—Кажется, Шумана или Шуберта, я  не помню.
      

 Дождливый ноябрь проронил свои слёзы на могилу Ольги Сергеевны, а  на сороковины декабрь укрыл тонким покрывалом  горку поблёкших венков и свежий букет её любимых белых хризантем сравнял с первым снегом. Родственники постояли у могилы, помолчали. Вернулись домой к накрытому столу, помянули, вспомнили и тяжёлые и смешные моменты из долгой жизни Ольги Сидоровны. Только София сидела напряжённая и понимала, что именно сейчас  нужно рассказать  всё матери.  Мама должна знать правду о своём происхождении.
     Но тут, за столом при всех, так и не решилась. После обеда помогла Марии перемыть посуду, собралась с духом и пригласила прогуляться на свежем воздухе. Мария удивилась: почему не с мужем? — А хочу посекретничать с тобой — ответила дочь. Они оделись и вышли в сквер возле дома, бродили в молчании некоторое время, оставляя цепочку следов за собой, снег усиливался, а София всё не знала, как начать свой не простой разговор.
—Не томи, что случилось, что-то серьёзное? С твоим здоровьем или с Павлом? не выдержала мать.
—Мам, не волнуйся! Правда, ничего не случилось.  Вернее, случилось, но не со мной, а с тобой и очень давно. Постарайся спокойно отнестись к этому сегодня. Мария остановилась и удивлённо посмотрела на дочь:
—О чём ты?
—О твоём отце. Ты знаешь, кто он?
— В каком  смысле, кто он? Ты узнала что то новое? Он бывший агент КГБ?
—Нет, мама, я не об этом.
— Знаю, что умер лет десять назад, нормально пожил, умом не блистал, шил людям обувь на заказ, руки, откуда надо, из плеч росли. Оставил домик жене. Мы с ним не общались, сама знаешь, жена его сразу против наших встреч была, он ко мне и до развода с мамой не испытывал кровных чувств. А уж когда расстались и вовсе позабыл. Ну и я его, соответственно.
—Мам, и не мог испытывать. Не твой он отец. Вот про это хочу тебе рассказать. Твоим биологическим отцом, был хозяин мебельной фабрики, немец Пауль, у которого наши бабушки в Германии работали. 
   

 Мария остановилась, посмотрела удивлённым и не доверчивым взглядом на дочь:
—Не может быть!  Кто тебе это сказал?
—Бабушка. Она сама мне призналась. И взяла с меня обещание никому не говорить до её смерти.
— Но почему не мне? Почему тебе сказала?
—Думаю, что мне сказать ей было легче. Я спровоцировала её, когда выбрала немецкий для работы, когда с Германом начала общаться. Она и решила, что надо сказать, если бы не это, возможно никто и никогда не узнал бы её тайну. Она сама старалась всё забыть и у неё почти получилось. Ты меня всё пытала, что у меня с Германом было, и зачем я к нему в Мюнхен улетала. А не было ничего с Германом. И не в Мюнхен я летала, а в Берлин с сестрой твоей старшей, Евой познакомиться. Мы и встретились. А вы думали, что я в Мюнхене и Павел туда примчался за мной. Ну и я потом к нему подъехала. Всё, пошли домой, чайку попьём, согреемся, я тебе фотки Евы покажу, расскажу всё, — тормошила одеревеневшую мать София. Та стояла и невидящими глазами смотрела сквозь дочь.
—Мама, застудимся, пошли! — потянула за рукав. Давай, пошли,  дома вместе поплачем, — видя, как покатились слёзы по щекам матери, сказала София.
     Вошли в квартиру, но дома уже не плакалось. Мужчины играли в шахматы,  Екатерина Сидоровна, устроившись в низком глубоком старом кресле, вязала пинетки для будущего новорожденного, — теперь, после ухода сестры, она жила в семье племянницы. Сначала сопротивлялась, не хотела стеснять, говорила, что ей одной спокойнее. Но ясно, что это были отговорки, и как можно было оставить в одиночестве родного человека? Прожив всю жизнь рядом с сестрой и, похоронив её, сухонькая старушка выглядела маленьким  беспомощным ребёнком-сиротой. София в первый же день предложила её забрать к себе с Павлом в загородный дом, на природу. Но Мария убедила, что у них в городе ей будет лучше.  В доме Софии и Павла, безусловно, комфортно и много места, но одиноко, какой смысл заменять её  одиночество в родных стенах на одиночество в чужих? Ребята до вечера  на работе, а здесь, в квартире, служившей и рабочей студией, они с мужем находились постоянно. Под стенкой стояли в три ряда картины,  зал надвое разделяли полки с книгами, в углу музыкальный центр и компьютер, посреди зала — мольберт. А кроме хозяев ещё одна живая душа — канарейка в клетке поёт, заливается! Хочешь её слушай, хочешь — музыку.  И гарантия, что всегда не одна. Это было главное. И Екатерина Сидоровна согласилась на переезд. Положа руку на сердце, она уж и сама собралась вслед за сестрой с горя и тоски, а теперь появилась надежда пожить, правнуков увидеть.
   

  Мать с дочерью вошли в зал, занеся с улицы свежесть мороза,  первого снега и, ясно уловимую перемену в настроении. Мужчины вопросительно посмотрели на них, оторвавшись на мгновение от шахмат. Екатерина Сидоровна подхватилась и засеменила на кухню ставить чайник, вынесла на блюде пирожки, блины, конфеты. Когда уселись все за круглым столом, София посмотрела на мать: может, ты сама скажешь? — Нет, — отрицательно махнула головой Мария и взялась разливать чай.
—Я должна вам сообщить кое-что, — начала София. — Бабушка, незадолго до своего ухода открыла мне секрет и я дала слово, что не расскажу о нём, пока она жива.  Сегодня сорок дней, согласно поверью, последний день  её душа здесь, рядом с нами и всё слышит. Со всеми прощается. Я хочу, чтобы душа моей бабушки успокоилась и поднялась как можно выше, ничем не омрачённая, в том числе и этой тайной, которую она всю жизнь хранила. София немного помолчала, собравшись с мыслями. Все взгляды были устремлены на неё, никто не притронулся к чаю.
—Да что же за секреты могли быть у Оленьки? Она всю жизнь у нас на виду, жила праведно, никому зла не принесла, худого слова не сказала!— не выдержала Екатерина Сидоровна.
—Правильно, бабушка! Так и было, она не принесла. Но ей… Вы вместе батрачили в Германии, помнишь, вашего хозяина фабрики Пауля?
—Хорошо помню, деточка, и хотелось бы забыть, да как же забыть такое?
—Однажды Пауль изнасиловал её. От него родилась моя мама. Это я хотела сегодня сказать. И ещё. Я тогда, в июле, летала в Берлин, а не в Мюнхен, на встречу с дочерью Пауля, Евой. И сегодня хочу показать вам фотографии, и рассказать всё, что знаю о маминой семье по линии отца. Или почти всё, — поспешила поправиться она. Мне стало интересно, ну это же важно, знать о своих корнях, — как бы оправдывалась София. Но об одном человеке, она точно не хотела рассказывать ни сегодня, ни в будущем!


—Вот это новость! — озадаченно почесал бороду Александр Сергеевич. — Ну-с, Марья Паулевна, так вас теперь называть? — Как всегда в  своём амплуа, съязвил он, — что скажете в своё оправдание? И какой сюрприз ещё вы мне преподнесёте под  занавес жизни? 
—Здесь, как бы вопрос вообще не ко мне, — медленно, с паузами и без улыбки, и давая понять, что не поддерживает его шутливого настроения,  ответила Мария. — Скажу, что мне неприятно и горько узнать такое о себе. И для меня сейчас не важно, кто он был — русский, немец, монгол, татарин. Узнать, что ты родилась не от любви, а появилась нежеланной у изнасилованной матери, вот это для меня главная печаль. 
—Вот, поди ж ты, какой малюсенький сперматозоид, а сколько может натворить!— хохотнул Александр Сергеевич, снова пытаясь сгладить, перевести в другое русло не простую для жены новость.
—Ага, — подал голос Павел, — из такого малюсенького и Наполеон появился.
—Ну, скажем, сегодня для нас актуальнее, Гитлер.
—Да, что ж такое? — вспыхнула Мария. Забросай теперь меня каменьями! — и встала из-за стола, с гордо поднятой головой, прошествовала в свою комнату.
—Заметили, какая у нашей мамы осанка? Сразу видно, арийская кровь! Как я раньше не догадался! — снова не удержался  от остроты Александр Сергеевич. И не хотели, но все улыбнулись, сбросив копившееся напряжение. София укоризненно посмотрела на отца, как на расшалившегося малыша и пошла в комнату вслед за матерью.
     Смех смехом, но Александра Сергеевича, — еврея, поцарапал вдруг открывшийся факт происхождения жены. Неприятная мысль, тенью скользнула и оставила свой шлейф надолго: «Да, гены, гены!  пальцем не сотрёшь».