99. 9, или 13 подвигов инженера Петровкина-21

Глава 21.

:Охотники на привале и нападение передвижников.


Друзья привели покалеченного Пыталова в чувство, но сами ещё находились в шоковом замешательстве. Нападение анаконды случилось слишком быстро, и тут, конечно, любой мог растеряться. Они стояли в полной тишине и ждали, когда первым заговорит организатор. Только Гарри бродил кругами, ругался и искал свои золотые рога.

— Друзья… — наконец прошептал сдавленным голосом Пыталов. — Мы стали свидетелями чудесного спасения. До сих пор не могу поверить, что я жив. Это невероятно.

Он трогательно захлопал глазами, а собравшиеся захлопали в ладоши.

— Давайте отпразднуем это великое событие, — предложил носитель древнейшей фамилии. — Василич, тащи меня к столу.

Василич поднял помятое тело организатора и взвалил на плечи. Юго-западный Димка, в свою очередь, схватил анаконду и обмотал её несколько раз вокруг себя. Петровкин с Гарри ничего не взяли и пошли налегке. Рядом восторженно скакала Тамара Ивановна, собирая луговые цветы. За короткий путь от места нападения и до стола она успела сплести венок и водрузить его на голову спасённого предводителя. От избытка чувств тот прослезился.

Все понимали, что надо выпить. 

За столом их ждали “Martell“, шампанское “Piper-Heidsieck“, сахар-рафинад и котлеты. Друзья расселись.

Натренированной рукой Димка бодро разливал коньяк, бросал в него сахар и заливал шампанским. Петровкин с Гарри отказались от нелепого алкогольного винегрета, отдав предпочтение чистому коньяку. Тамара Ивановна налегала на котлеты с капустой.

Настроение постепенно улучшалось.

Василич травил байки. Собравшиеся хохотали. Пыталов держался за ребра. Луна томно выкатывалась из-за горизонта.

— Как чудесно жить! — периодически вставлял покалеченный.

Многие понимающе кивали и возвращались к чудесному времяпрепровождению. Даже анаконда кивала, хотя дремучей глубиной своего рептильного мозга понимала, что совсем недавно переломала кости одному из самых прекрасных людей на земле, и весь этот страшный шухер был из-за неё. Она в тот вечер тоже много пила и грустила о своём.

— Вот возьми, — нагнулся к уху Петровкина уже сильно опьяневший Пыталов. — Тут адрес одной подруги Крабова. Сходи к ней, пока её тоже не чпокнули.

— Хорошо, — согласился Илья Никодимович, пряча листок в нагрудный карман.

— А что это вы там про Крабова секретничаете? — нахмурилась Тамара Ивановна.

— Мы не секретничаем, — возразил Пыталов. — Вспоминаем, каким он был прекрасным человеком. И всё.

— Ох, — вздохнула Тамара Ивановна, — я же тоже его немного знала.

— Неужели? — удивился Пыталов.

— Да, — грустно произнесла Тамара Ивановна. — Илья, вы же помните тот случай на заводе?

— Я ничего не помню, — отрезал Петровкин, который в последнее время вообще старался не вспоминать события древнее нескольких дней.

— Ах, вы же все время на больничном! — всплеснула руками Тамара Ивановна. — Тот случай, когда наш аппарат взорвался. Тогда к нам Крабов приезжал. Сильно сердился из-за этого. Ругал всех. Игорю в глаз дал…

— Это он мог, — улыбнулся Пыталов.

— Гришу за волосы отодрал…

— Умел, да.

— Меня в унитазе топил…

— Бывает, — успокоительным тоном произнес представитель древнейшей фамилии.

— Интересный мужчина, — подвела итог Тамара Ивановна.

— Кирилл Юрьич, — трогательно произнёс любитель луковых колечек, — а расскажите что-нибудь. Какая же это охота, без задушевной беседы? А то я устал уже анекдоты травить.

Травмированный Пыталов мечтательно улыбнулся, расположился поудобнее, опершись на мешочек с песком, и завёл свою древнюю песню.

Остальные, хлопая глазами, внимали.


“УКОЛ ШПАГОЙ“.


“Дед мой рассказывал, а ему — прадед. Дрались как-то молодой граф Кентавр-Рафаевский с полковником Волковым на дуэли. Дело аккурат к Рождеству шло. Женщина в том деле была замешана, или ещё что у них случилось, никто уж толком не помнит. Выпало им драться на шпагах. Ну, Волков хоть и старый хер, но в молодости-то известный бретёр был — не одного светского дрыгоножца на кладбище отправил. И всё ему, знаете ли, с рук сходило. Даже в солдаты ни разу не разжаловали. Покровительствовал ему кто-то сильно. Рафаевский тоже в рубаках ходил, но опыта ему не хватало. Условились прямо в Сочельник друг друга и продырявить. Секунданты поначалу возражали — мол, подождать бы немного — но какое там, дело уже на принцип пошло. Приходит как-то после вызова Волков к княгине Башметбетовой на бал. Шубу прямо на лестнице сбросил, в залу ввалился, руки из карманов не достает, прохаживается, ни с кем разговоры не заводит — по всему видно, тревожность ситуации накручивает. А Рафаевский в это время как раз в танце с какой-то юной барышней заходился: голову закинет и кружит её, кружит… Волков его взглядом поймал, зафиксировал и вдруг — как у всех на виду язык высунет… а потом раз или два в воздухе им ка-аа-ак провернёт! То ли службу свою прошлую в кавалерии выпячивал, то ли на какой-то им одним с Рафаевским жизненный эпизод намекал — никто так и не понял. Но чувствуют: может закончиться плохо. Поэтому старый князь — он тогда уже почти глухой был, всё с трубкой в ухе ходил — отозвал Волкова в сторонку и говорит: “Послушайте, полковник, не в моих правилах советы давать, но, может, вы как-нибудь… этого… того самого…“ А Волков грубо ему так: “Князь, не в моих правилах принимающей стороне на что-либо указывать, но вы бы лучше ухо своё лечили, да в чужие дела нос-то не совали, а то он у вас, не дай Бог, тоже разболится“. Князь такой отповеди не ожидал, но на заднюю ногу не припал и смело так полковнику отвечает: “Дело ваше, конечно. Однако как бы вам самому, любезному, носа-то не лишиться. Молодой наш, говорят, мастер клинка. Не попортил бы старому кавалеристу шкурку“. На что Волков только расхохотался. “Не знаю, говорит, какой он там мастер-шталмейстер, но не пробьют часы и двенадцать, как заколю я вашего Рафаевского-Цымбалевского в перелеске — прямо в писюнчик!“ Старый князь, услышав такое, прямо отпрянул, а княгиня чуть в обморок не свалилась — пирожное из рук выпустила и дар речи утратила. А Волков ещё раз громко расхохотался и к лестнице сапогами загремел. Но заметили многие, что на груди у него справа финтифлюшка какая-то приколота, вроде медали или значка с лентой, а на ней число загадочное: “1006“. А тут через несколько дней игра большая у Заболотного случилась. Он тогда в столице крупнейший карточный стол держал, все это знали и когда играли по-серьёзному, то к нему с разных мест стягивались. Вот сидят господа, выпивают, углы гнут, мелом ставочки отмечают… а тут опять заходит Волков и не раздеваясь — за стол. Рафаевский в тот вечер тоже играл. И много, кстати, выигрывал. Волков подходит к нему и без приветствий, без этикета вываливает: “Вы, говорит, Кентавр-Рафаевский, не только человек без чести и без совести, но и дрянь, рвань и тарабань заезжая. Но не долго вам осталось под светилом нашим горестным ушами крутить!“ Тут все и ахнули. Сами понимаете, что после таких слов кровопролитие могло и без всякой дуэли, прямо во дворе, за сараями, случиться. Но молодой Рафаевский, надо должное ему отдать, от бравады этой солдафонской не завёлся и спокойно так Волкову отвечает: “Не понимаю, полковник, пьяны ли вы, в трезвом ли уме, но потрудитесь объясниться. А то я за вашим свистом в усы смысла не уловил“. А полковник ему опять грубо: “А что тут объяснять! Какого чёрта вы ко мне какого-то коричневого карлика подослали. Якобы шпагу дуэльную, заколдованную, из дамасской стали продать. Я проверил, клинок его — не клинок, а дрянь: при первом же ударе разломится надвое!“ Тут все во второй раз ахнули: “Коричневый карлик! Господи, помилуй“. Только молодой Рафаевский не ахнул и опять спокойно отвечает: “Полковник. Мне неинтересно, какие карлики вас по ночам посещают, но больше в моём присутствии попрошу такое из себя не выдавливать. А то не посмотрю на ваше благородное происхождение и спущу с лестницы, как холопа, для прочищения мозгов…“ Полковник от таких слов аж запунцовел: “Да чтоб тебя!..“ Но продолжать не стал, развернулся к Заболотному и говорит: “Братец! А ну-ка давай сыграем. Раздай направо-налево. Тысячу шесть рубликов серебром ставлю“. Заболотный тот ещё прохиндей был и от лёгкой игры никогда не отказывался, даже если и сумма небольшая: ведь плюс, как говорится, — не минус. А здесь отказался: “Нет, говорит, господин Волков, давайте не сегодня, я шкапчик с деньгами затулил, а ключ найти не могу. Заходите завтра вечером — бахнем!“ Полковник постоял ещё с секунду и двинул к выходу совершенно взбешённый. Но многие из присутствующих тогда тоже финтифлюшку с фантастическим числом на его груди заметили — опять её нацепил, значит. Короче, пришло время дуэли. Полковник приехал верхом. Спрыгнул с лошади на утоптанный секундантами снег. Обнажил оружие. Дождался сигнала. Сделал выпад — и тут же поймал грудью остриё шпаги Рафаевского. “Ах ты ж, с*ка, бл&дь, г0вnо, только и смог сказать“. И тут же умер“.


— Ну и история, — с облегчением выдохнула Тамара Ивановна, едва найдя в себе силы, чтобы дослушать её до конца.

— Да уж… — согласился Илья Никодимович.

— А что это за число-то было? — почесал нос любитель луковых колечек.

— Да хер его знает, — признался Пыталов. — Раньше эта аристократия драная совсем меры не знала. Даже в туалет без понтов сходить не могла. Может, был в том числе смысл какой, а может, не было. Может, в тайном обществе полковник тот состоял, а может, просто в лавке купил понравившуюся вещицу и позировал. Не сохранилось об этом сведений…

— А давайте фотографироваться! — резко переменил тему Димка. И все восторженно загудели.

Василич не поленился — смотался на КПП и пригнал “Аурус“. Отдыхающие включили фары и стали позировать на фоне влажного тропического леса. Больше всех, нужно сказать, старалась анаконда. Она чувствовала свою вину и всеми силами старалась её, как могла, загладить. Потом они снова вернулись за стол и продолжили. Шампанское и коньяк быстро закончились, да и котлеты тоже. Нужно было что-то делать. И Петровкин, вспомнив студенческие выезды на картошку, выразил одним предложением то, что давно уже было в головах у многих участников мероприятия:

— А почему мы не танцуем! — воскликнул он. И все снова восторженно загудели. Из машины вырвалась музыка, и пьяные тела задёргались ей в такт. Петровкин изображал танец робота. Гарри крутил нижний брейк. Василич ломался вприсядку, отбивая неподражаемую “Kamarinskaia a la Russe“. Димка наслаждался модным 10 лет назад тектоником. Пыталов, понятное дело, вообще не танцевал и только время от времени морщился от боли. А Тамара Ивановна вальсировала подобно мотыльку, перепрыгивая с кочки на кочку.      

“Буйна голова, тут главный — буйна голова!“ — надрывался голос из динамиков.

— Буйна голова, — подпевал Илья Никодимович и эмоционально раскидывал руки.

— Тут главный — буйна голова, — соглашался с ним в танце Василич.

— Три притопа, два пера… — отрывисто выдыхал Димка.

— Два прихлопа, три жмура… — трогательно вытягивал покалеченный Пыталов, хотя было видно, что пение доставляет ему невыносимую боль.

Всё было бы ничего, и, вероятно, вскоре бы наши друзья дотанцевали, доотдыхали и поехали бы себе по домам, но тут на другой стороне озера неожиданно блеснули фары.

— Машина?!! — удивился Пыталов.

— Может, отдыхающие? — несколько неуместно предположил Илья Никодимович.

— Какие ещё отдыхающие? — насторожился организатор мероприятия. — Это режимный объект!

Танцы сразу же прекратились, и музыка исчезла.

Загадочная машина остановилась. Из неё вылезли суетливые люди в камуфляже и стали сразу что-то раскладывать.

— Что они там копаются? — нахмурился Пыталов.

Юго-западный Димка взял в руки элитный бинокль и через некоторое время, потраченное на наблюдение, неуверенно произнёс:

— Кажется, что-то собирают.

— Б#%^ь, да это понятно, а что собирают? — разозлился организатор.

Димка ещё раз посмотрел на другую сторону и ещё более неуверенно добавил:

— Какой-то треножник собирают. Видно плохо.

— Треножник??? — хотел было по привычке заорать Пыталов, но одумался и вместо повышенных тонов переключился на шипение. — А не кажется ли тебе, дурья твоя башка, что это не треножник, а миномёт!

Димка ещё раз приложил глаза к иностранному прибору и согласился:

— Да, точно: миномёт собирают.

Тамара Ивановна хотела уже было взвизгнуть, но Гарри схватил со стола небольшое деревце капусты брокколи и одним движением заткнул даме рот.

— Хлопцi, давайте швидше, часу дуже мало, — донеслось с другого берега.

— Да это, кажется, небратья подъехали, — прошептал Василич и начал отползать от стола в сторону, где, по его прикидкам, они недавно обронили оружие.

— Вот уроды, — не сдержался искалеченный Пыталов и пояснил происходящее тем из отдыхающих, кто был плохо осведомлен о внешней и внутренней политике. — Они сейчас с фронта целыми батальонами снимаются и к нам просачиваются. Потом впрягаются тут за мелкий прайс в разный блудняк. Серьёзные люди жалуются, что все цены посбивали. Готовы прямо за еду работать.

— Совести нет, — подтвердил уползающий Василич.

— Сдавайтесь! — зачем-то заорал Димка, который уже нашёл свой модный карабин и, по всем признакам, собирался атаковать противника.   

Люди на другом берегу замерли, бросили собирать свой треножник, и через некоторое время в сторону наших друзей полетели красивые дорожки трассеров.

Началась страшная стрельба и неразбериха. 

Тамара Ивановна визжала, как бензопила.

Петровкин с Гарри упали на землю и боялись поднять головы.

Пыталов трусливо прятался за своей недавней крупногабаритной спасительницей и отчаянно озирался, прикидывая путь до машины.

Василич и Димка без сожаления жгли импортные боеприпасы.

Вокруг начали рваться мины.

— Ну что, собрали они треножник?!! — прокричал, со злой иронией, Пыталов, но юго-западный Димка его не слышал.

Петровкина тоже оглушило, и он мысленно начал прощаться со всеми близкими ему людьми.

— Кучно кладут! — откашлялся Василич между перезарядками. — Надо уходить.

Пыталова не нужно было просить дважды, он давно оценил серьёзность ситуации и только ждал удобного момента.

— Уходим! — скомандовал он.

Участники увеселительного мероприятия начали медленно, но уверенно сдвигаться в сторону припаркованного автомобиля. Всех прикрывало тело Тамары Ивановны, которое охало и перекатывалось между пучками травы Тимофеевки.

Всё: спасительные двери авто!

“Грузимся!“

На прощание представитель древнейшей фамилии, на глазах у обескураженного противника, безупречно выполнил тройной аксель, захлопывая за собой переднюю пассажирскую.

Василич ударил по газам, и “Аурус“ с выключенными фарами вылетел в лес, начав петлять в поисках дороги к КПП. Вскоре он покинул границы заповедника и, чудовищно набирая скорость, стал удаляться от проклятого места.

— Зацепило меня, — процедил Пыталов, когда они отъехали на пару километров.

Василич бросил взгляд на своего товарища по несчастью и изменился в лице: на животе организатора стремительно расползалась кровавая клякса.

— Только не в больницу, — дал последнюю инструкцию раненый. — Там меня вмиг зарежут. Во “Второй мед“ вези. Да побыстрее.

Машина неслась с выключенными фарами по МКАДу.

Василич для успокоения врубил музыку:

“Магадан — Воркута.
Твой дом — тюрьма.
Пришить рукава.
Али-баба“.       


Продолжение здесь: http://proza.ru/2025/02/24/1989