Северянин. Часть 2

Биографические очерки. Часть 2

Хроника первых приключений: 1944-1952 гг. Заполярье

1944-1945 гг. – мы в эвакуации в г. Фурманов (тогда - Середа) Ивановской области. Как эвакуировались - сказать трудно. С Сеть-Наволока до Мурманска можно было добраться только катером, под угрозой быть расстрелянными немецкими мессершмиттами. Даже в полярную ночь. Скорее всего нас переправили на малом охотнике (МО) за подводными лодками или на торпедном катере, наиболее часто используемыми в те годы для перевозок людей, десантов и вооружения. Дальше – поездом, вдоль линии фронта. Опять под угрозой налетов немецкой авиации и атак диверсионных групп. До линии фронта от неё местами было менее 60 км, а до ближайших немецких аэродромов в районе южнее Кандалакши или Петсамо  - километров 75. Минут 10 лета. Не случайно срочно построенный участок железной дороги от Кандалакши вдоль южного берега Белого моря называли «второй дорогой жизни».

До Мурманска, может, и дальше, нас сопровождал отец. При посадке не хватило мест в вагоне, и проводник не хотел нас пускать. Отец, обычно спокойный, перешел на более понятный проводнику русский язык и для лучшей аргументации выхватил пистолет. Нас усадили. Мама была уже на 7 или 8-м месяце беременности. Брат Сергей родился в марте 1944 г. уже в городе Середа. Там нас разместили у старушки, в небольшой избе с русской печкой. В ней или рядом с ней нас мыли. Здесь же уже жили моя бабушка Мария с дочкой старшей маминой сестры, тети Оли, которая осталась в Полярном, и мамина средняя сестра, тетя Вера, тоже с дочкой, родившейся 9 мая 1941 года, за 43 дня до начала войны. Они были эвакуированы из Мурманска еще в 1941 г., когда начались первые бомбежки.

Середа (Фурманов), кроме русской печи, запомнилась двумя яркими впечатлениями. Первое – девушки, купающиеся в пруду на надутых белых наволочках. Больше такого я нигде не встречал. Сегодня понимаю – наволочки были сшиты из достаточно плотной хлопчатобумажной ткани. Ведь Фурманов – город текстильщиков. Вторая картинка – старушка с соседнего дома зовет меня с собой. Её лицо изрезано морщинами, и она кажется мне страшной. Иду за ней, но побаиваюсь. Заходим в сарай, бабушка отгребает сено. По ним – крышка погреба. Она спускается в него, достает банку со сметаной, наливает в стакан, протягивает мне. Добрая русская бабушка, а я принял её чуть ли не за бабу-Ягу.

1945 г., осень - возвращение с эвакуации в Мурманск. На всю жизнь запомнилась две поразившие детское воображение картинки: первая - полный солдат вокзал, высокие полусводы потолка и окон зала ожидания, может в Ярославле, солдат-гармонист без ноги, распевающий рядом с нами под гармошку «Артиллеристы, Сталин дал приказ, артиллеристы, зовет Отчизна нас ...». Слова  запомнились. Может быть, и потому, что их потом у нас не раз пели за столом сослуживцы отца. Но больше помню про крейсер «Варяг». Уже года в 4 меня ставили на стул, и я на радость военным морякам чистым детским голоском выводил «Наверх вы товарищи, все по местам ...». «Варяг» и сейчас остается одной из моих любимых песен. Песен о героизме и преданности Родине наших предков.

Вторая картинка первых послевоенных лет - уже расчищенная дорога среди пустырей и развалин сожженного немцами Мурманска, второго Сталинграда, как его иногда называют. Мы с мамой идем по улице Ленина в сторону Росты где-то в районе Пяти углов. Мама несет на руках братишку. С левой стороны дороги - множество торчащих вверх труб деревянных домов, сожженных в ходе фашистских бомбардировок, справа – полуразрушенный Дом культуры. Где-то здесь недалеко до войны был и наш дом, безжалостно уничтоженный «культурными» европейцами. Когда я вспоминаю эту картинку, грудь начинает сдавливать комок ярости. За что? .... То, что это улица Ленина и перекресток Пяти углов, узнал позднее, когда мы переехали в Мурманск. До него мы пожили по местам службы отца на различных участках Сеть-Наволока, в Малой Волоковой, что у основания полуостровов Средний и Рыбачий, в Полярном и даже в Росте, небольшом поселке между Мурманском и Североморском, тогда – Ваенгой. Североморск к этому времени стал главной базой Северного флота, хотя такое предложение рассматривалось еще до войны.

Говорят, что мысль материальна. Я так тоже подумал, когда недавно узнал, что в Мурманске в 2017 г. воздвигнут необычный  и, наверно, единственный в мире такой мемориальный комплекс, посвящённый мужеству жителей города в годы войны. В центре его установлены три колонны в виде уцелевшей от бомб и пожаров печной трубы. Несколько столбов вокруг символически также напоминают трубы. То, что осталось от города после бомбардировок. Та же картинка из детства, что у меня столько лет хранится в памяти. Перелетела от меня к землякам-скульпторам. Памятник так и называют «Трубы» или «Памятник печной трубе». По числу бомб на квадратный километр Мурманск был вторым после Сталинграда городом в СССР. О его роли для страны и северных конвоев союзников в годы войны говорят следующие цифры: всего в Мурманске было принято 423 судна с военными грузами, доставившими 4148 танков, 2597 самолетов, 1038 бронемашин. С грузами, ковавшими победу.

Теперь о первых детских и не всегда безопасных приключениях

1946-1947 гг., Малая Волоковая. Отца в конце октября 1945 г., после почти годичной командировки на Дальний Восток и учебы на курсах офицерского состава в училище береговой обороны ВМФ во Владивостоке, возвращают на должность начальника штаба, а с апреля 1946 г. назначают командиром 3-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны КоМОРа (Кольского морского оборонительного района) Северного флота. Его штаб и подразделения стали размещаться в районе Малой Волоковой. В этом же году ему присваивают звание майора (капитана третьего ранга). По Малой Волоковой запомнилось, как матросы вручную медленно тащили от пристани на сопку большую пушку, поход на дивизионный склад со старшиной Свинкиным, пачки папиросной бумаги для самокруток (выпросил одну поиграться), поход с детворой к нашему ястребку, совершившему вынужденную посадку на плато в тундре где-то не так далеко от нас, раздвигающаяся скала, скрывающая  пушку, подземные этажи береговой башенной артиллерии. Сыну командира разрешалось посмотреть. И, конечно, наш одинокий белый двухэтажный домик на сопке, построенный, наверно, еще до войны финнами. Первая ванна. С перешейка немного выше его можно было с одной стороны увидеть узкий залив с пристанью внизу, с другой – бескрайнее море, сверкающее волнами на солнце. Все это было очень интересно. ...

1947 г. Возвращаемся в родные места, в Сеть-Наволок. Отец становится командиром 1-го Отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны Северного флота. В нем он служил еще в 1939 г. и встретил войну с Германией.  На переходе из Малой Волоковой в Сеть-Наволок шли долго в темноте вокруг Рыбачьего, сильно качало. Катер переваливался с боку на бок. Маму разбила морская болезнь. Она металась по кубрику с платком у рта, её начинало тошнить. Нарушил строгий приказ отца, вылез по трапу на палубу, посмотреть, что вокруг. Упал, покатился к борту, к леерам. Где-то почти на краю меня подхватил перепуганный отец, выскочивший с капитанского мостика. Конечно, отругал и вернул в кубрик. Что могло случиться, тогда еще не понимал.

В Сеть-Наволоке на окнах одноэтажного кирпичного дома, где живем, почему-то светомаскировка, темносиние солдатские одеяла, родителей нет. Мама недооценила мою сообразительность, спрятала коробок спичек на шкафу, решила, что детям туда не залезть. Ошиблась. Добрался, подставив стул к шкафу, стал играться со спичками. От простого зажигания и любования горящими огоньками перешел к опытам на возгорание бахромы настольной скатерти. Она не спешила гореть. Когда загорелась, начал тушить, стащил скатерть на пол - она продолжала дымиться. Испуга не помню. От заполнявшего комнату дыма убежал в другую комнату, утащив с собой младшего брата. Как умные дети, закрыли дверь, спрятались под кроватью, где нас и нашла вовремя вернувшаяся мать. Потом, как провинившийся, долго стоял в углу. Наверно, мама и отшлепала меня как надо. Урок запомнился - больше костров дома никогда не разводил.

1947 г., Сеть-Наволок, – первая «самоволка», или первый самостоятельный «турпоход». Со старшими ребятами лет десяти-тринадцати, никому не сказав, ушел по снегу в полярную темь на другой участок, по гражданскому - в другой поселок. Идём друг за другом, след в след по снежному бездорожью. Я, как самый малый, плетусь в конце. Ноги в мягком снегу передвигаются с трудом. Местами он выше моего роста. Шли довольно долго. Где-то вдалеке, под сопкой, потом замерцало несколько огоньков. Спустились к домам у замерзшего озера. Ребята поразбежались ... Отец нашел меня на дивизионной конюшне, где я с любопытством рассматривал коня и мучил вопросами чистившего его матроса. При моем тогдашнем росточке конь казался огромным. Ноги выше меня. Конечно, это была не первая увиденная лошадь, но память почему-то сохраняет её. Рассерженное лицо отца, нашедшего меня здесь, тоже запомнилось. Он недооценил моё растущее любопытство.

На этом участке мы тоже немного жили до этого. И не без приключений. Однажды ночью проснулся и увидел, как мама бесстрашно бьет со всего размаха туфлей забравшихся на кровать крыс, отгоняя их от младшего брата. Это было моё первое знакомство с этими разбойницами. В тундре они тоже встречаются. Идут за человеком. Утром мы с ней заделывали осколками стеклянных бутылок прогрызанные в углу пола дырки.

Сеть-Наволок запомнился также невероятно вкусным запахом свежеиспеченного хлеба. Пекарня располагалась возле нашего дома на 2-м участке. Иногда я туда заходил, и матросы-пекари угощали меня теплым хлебом, только что вытащенным из печи. Его запах до сих пор сохраняется в памяти. Домов на участке было всего два, они стояли рядом друг с другом под сопками. Руины их сохранились до сих пор.
 
1948 г. Полярный. Лето. Штаб Северного флота над бухтой на скале. Под скалой – стадион. В скале над ним – бывший дзот. Так просто в него не влезешь. За стадионом через мост – многоэтажный госпиталь. Рядом – баня. Когда нет отца, мама водит меня в женское отделение. Уже стесняюсь, голых северянок стараюсь не разглядывать, даже чуть-чуть. ... В штабе флота с осени 1947 г. работает отец. Иду к нему. У входа - матрос с винтовкой. Прохожу. Часовой пропускает. Спускаюсь по ступенькам с ковровыми дорожками в глубь скалы этажа на два. Ступеньки ведут и ниже. На моем этаже в середине комнаты на столе разложена карта Баренцового моря и на ней макетики кораблей. Интересно. Передвигаю кораблики. Туда и сюда. Подошедший отец почему-то не обрадовался моим играм с корабликами. Даже отругал. Позже понял, что это была штабная оперативная карта, на которой отмечалось расположение кораблей Северного флота. Я со «своим» флотом, наверно, случайно атаковал побережье Норвегии. Но обошлось «без международных скандалов». 

1948-1949 гг. Полярный. Переехали из дома у школы на горке в циркульные дома прямо над причалом подводных лодок и малых охотников за подводными лодками. У первого дома запомнился стоящий за ним громадный валун, сбор брусники почти рядом на склоне сопки, мостик над оврагом, ведущий к Старому Полярному. Там рядом с мостиком в двухэтажном деревянном доме жили бабушка и тетя Оля с моими двоюродными сестрами Аллой и Галей. Галка родилась недавно и еще лежала в детской кроватке, смешно шевеля маленькими ножками и ручками .... Родители иногда «забрасывали» нас с братишкой пожить к бабушке и сами ненадолго куда-то уезжали.

В циркульном доме, на первом этаже, у нас снова две комнаты. Запомнились походы к подводникам. Можно было залезть в подводную лодку, пройти по отсекам. Моряки угощали компотом из сухофруктов. Иногда и макаронами по-флотски. Вкусно. Компот и макароны по-флотски люблю и сейчас. В Полярном уже стал понимать, что мне могут нравиться девочки. На прежних «точках» отца их почти не встречалось. В циркульных домах понравилась дочка адмирала. Примерно моего возраста, красивая, спокойная. С нами она мало играла. Держалась немножко в стороне. Все-таки адмиральская дочь. Помню, что видел её редко. В Полярном в начале 1950 г. родился мой третий брат, Владимир.

1950 г., весна. Переезжаем в Мурманск. До него недолго пожили в Росте, тогда отдельном поселке севернее Мурманска, на квартире средней маминой сестры тети Веры. Её муж, дядя Леня, сибиряк, - тоже был военный, но сухопутный. Роста запомнилась небольшими деревянными двухэтажными домами, как бы взбирающимися двумя – тремя стройными шеренгами на сопку. Дома были такие же, как у бабушки в Старом Полярном. Типовые. В Мурманске отцу выделили комнату в коммунальной квартире в самом центре города, в доме 25 на проспекте Сталина. Сейчас это проспект Ленина и у дома другой номер, 48. В пятикомнатной угловой квартире на первом этаже, кроме нас, еще две семьи и одинокая женщина. Все семьи – военных моряков. Фамилию одной из-за её необычности почему-то помню – Паша; с ударением на последнем слоге. У них - две смежные комнаты у входа в квартиру и трое маленьких детей. Двое более взрослых ребят - в соседней комнате. Но с ними общаемся мало.

В этот год поступаю в школу. Начальную школу при педучилище. Она недалеко от нашего дома. Тоже на проспекте Сталина. Еще ближе, через дорогу от нас, была обычная школа, но родители выбрали другую. Особую. Наверно, лучшую. В школе при педучилище у учащихся была своя форма, как кителя у флотских офицеров или гимназистов в царское время. Ребята с обычной школы носили в то время светлосиние рубашки. В нашем классе  было много детей военных моряков. Все – мальчики. Тогда обучение еще велось раздельно. В этой школе я проучился два года и два месяца, до нашего переезда в Таллин. Помню образ своей первой учительницы. Небольшая, темноволосая, c косами, уложенными на голове, спокойная, лет примерно сорока. Правда, на года тогда мы не обращали внимания. Имя и отчество память, к сожалению не сохранила. Почему-то всплывает имя Евгения. Иногда на несколько уроков приходили молодые учителя. Что-то рисовали разноцветными мелками на доске, что казалось интересным. Теперь я понимаю, что это были студентки старших курсов, проходившие практику.

Класс был дисциплинированный, без драчунов и хулиганистых ребятишек. Из тех, с кем больше дружил, помню фамилию Галазова, небольшого, большелобого, светловолосого парнишку. Правда, большинство из нас тогда тоже было «блондинами», стриглось «под ноль». Учился он похуже меня, но старался. Я тоже не был отличником, но учился без троек. Подводили чистописание и рисование. Из смешных историй с началом обучения вспоминаю свое освоение буквы «я». Отец проверяет мои знания азбуки. Говорит, запоминай, буква «я» это ты и показывает на меня. Понимаю, я значит ты. Под картинкой с яблоком уверенно читаю «тыблако». И так несколько раз. Отец почему-то сердится.

В этой школе меня приняли в пионеры. Это уже в мае 1952 г. Мне – 9 лет. Заканчиваю второй класс. В Мурманске солнечная теплая погода. Иду со школы домой. На груди только что повязанный вожатой красный галстук. В груди какое-то волнение. Кажется, что все обращают внимание на меня, на мой галстук, а мне этого не хочется.

В Мурманске родители решили отдать меня в музыкальную школу. Договорились с директором. Отец уже присмотрел или почти купил мне аккордеон. Но в музыкальную школу в назначенный день я не пошел, заупрямился. Парадокс жизни: в 18 лет на заводе «Вольта» в Таллине сам с друзьями по ремонтно-механическому цеху пришел в духовой оркестр, освоил азы музыкальной грамоты. Благодаря этому через год, когда был призван на срочную службу в армию, стал военным музыкантом, а после демобилизации играл в различных оркестрах в институте в Ленинграде, на комбинате «Балтийская мануфактура», на целине, по вечерам в кафе в Таллине и т. д.

Про Мурманск много различных воспоминаний. Даже исторических. В один из дней 1950 или 1951 года пошли с ребятами смотреть на пленных немцев. Человек 5 их работало под охраной солдата с винтовкой на расчистке города недалеко от нашего дома, на горке напротив кинотеатра или дома Красной армии. Это на продолжении проспекта Сталина, но улица в гору носила другое название. Сегодня это Кольский проспект. Немцы были худые и высокие. Предлагали ребятишкам конфеты. Все брали. Я – отказался. Из рук фашистов не берем. Рука немца так и повисла с конфетой в воздухе. Это уже проявлялись черты развивающегося характера. Через много лет, уже в двухтысячные годы, описал этот запомнившейся случай в стихотворении "Конфетка фашиста".

Многим мамам в то время было не до нас. Работа, младшие дети. Отца по делам службы и отъездам на учебу в Военно-морскую академию (ВКОС БА – Высшие курсы офицерского состава береговой артиллерии, отделение – командиры / начальники штабов секторов береговой обороны ВМФ), куда он поступил в начале 1951 года, также часто не было дома. И на улице мы были предоставлены сами себе. Проявляли самостоятельность. Могли смотреть футбол даже в полночь, когда в  полярный день, а он длится здесь целых два месяца, с двадцатых чисел мая до 23 июля,  ярко светило солнце, безбилетниками где-то пролезали на футбольные матчи и лазили под высокими трибунами стадиона, ходили на причалы в порт и к озеру между сопок за восточной окраиной города, снабжавшего его питьевой водой, бегали по оставшимся окопам на южной стороне города, играли в «казаков-разбойников», плавали с шестами весной на льдине в большой круглой котловине от мощной авиабомбы на пустыре с остатками фундаментов разрушенных зданий возле нашего дома, зимой вместо санок (их мало у кого еще было) катались с горки у нашего дома на ржавых листах железа.

Одна из таких катаний обернулась для меня несчастьем – железным листом перерезало безымянный палец и косточку на левой руке, но он еще держался. Хорошо, что мама была недалеко, гуляла с младшим братом. Она срочно отвела меня в медпункт или больницу на том же проспекте Сталина. Я так и шел, придерживая замотанный платком палец другой рукой. Рану продезинфекцировали, перевязали, палец сохранили. Обошлось без заражений, но шрам на нем до сих пор иногда дает о себе знать. 

В подвале крайнего подъезда дома 25 на проспекте Сталина, что ближе к сопке, в то время размещался продуктовый склад. Зимой за продуктами к нему иногда подъезжали на оленьих упряжках. Ребятне со двора  это всегда казалось  диковинкой и привлекало всеобщее внимание. Меня особенно удивляло то, как легко олени с нагруженными санями и возницей в унтах с длинным шестом (называется хорей) взлетали на нашу горку, тогда казавшуюся высокой. Как и сами олени.

О некоторых детских проделках. Как-то нам не хватило билетов на детский спектакль «Аленький цветок» в городском Дворце культуры. А пойти очень хотелось. Ребята посмелее предлагают пройти без них. Не без легкой боязни рискуем. С кучкой смельчаков, создавая толкучку у входных дверей, прижимаемся к «билетникам», «прорываемся» мимо контролера в зал, показывая на идущих сзади, мол, билеты у них. Где-то даже нашли места. Спектакль впечатляет. Особенно запомнился конец, разгорающийся красным цветом на полутемной сцене «аленький цветок». Смотрелось очень красиво. Это был мой первый поход в театр.

В кино мы тоже ходили уже самостоятельно. Выпрашивали у матери или отца деньги на билеты, стояли в очередях за ними. Хорошо помню кинотеатр «Родину», рядом с ним небольшой сквер с памятником. Со сквера открывался хороший вид на Кольский залив, порт, корабли на рейде. В «Родине» с братом Сережкой просмотрели несколько серий только что вышедшего на экраны трофейного «Тарзана», на который были огромные очереди, фильмы «Молодая гвардия», «Парень из нашего города», «Семеро смелых». Последний - про партизан. Они почему-то помнятся лучше других. Впечатляли, воспитывали патриотизм, смелость, верность долгу, слову, презрение к предательству и другие лучшие человеческие качества. Восприятие ряда из них в детстве стало для меня определенным тормозом в предпринимательстве 90-х годов, где обман партнера, недержание слова были нередкими явлениями.

Мальчишеское озорство и любознательность иногда могли привести к тяжелым последствиям. Напротив Мурманского Дворца культуры на улице Пушкинской однажды с ребятами залезли на дорожный каток. Подергали ручки. Он неожиданно медленно поехал. Мы даже растерялись немножко. А сзади уже неслись крики рабочих, возвращающихся с магазина или обеда. Спрыгнули. Каток катится дальше. Спасаемся. Думать некогда. Разбежались в разные стороны. Прыгаю через придорожную канаву с водой. Неудачно. Оказываюсь почти до пояса в воде. Быстро перелезаю мокрый через высокую решетку забора. Убегаю. Что было дальше с катком – не знаю. Наверно, рабочие успели его догнать. Хорошо, что улица была прямая и достаточно длинная.

У мамы в Мурманске было много родственников. Здесь жили многочисленные бабушкины братья и сестры Прибышины: дядя Саша, дядя Володя, тетя Юля, тетя  Лида. Лобановых, по северной дедушкиной линии, было меньше.  Но общались мы со всеми редко. Помню, как один раз ходили в гости к дяде Саше. Он был какой-то большой начальник и жил с семьей в отдельном двухэтажном доме. Еще до войны Александр Дмитриевич занимал пост директора Зашейковского лесокомбината, расположенного недалеко от Кандалакши, а в годы войны, оставаясь директором, был назначен командиром Зашейковского партизанского отряда, создаваемого на случай немецкой оккупации Мурманской области в поселке Зашеек. Но этого не произошло, и большинство членов отряда мобилизовали в Красную армию. Готовился к партизанскому подполью и дядя Володя, работавший техноруком на этом же предприятии. Он помогал обучать будущих партизан саперному делу.

Младшие дети дяди Саши, мои двоюродные дяди Саша и Юра, были почти мои ровесники. Эдик учился уже классе в седьмом, Николай, старший из братьев, заканчивал военно-морское училище. Его фото в курсантской форме висело на стене у лестницы на второй этаж. Младшие Прибышины хорошо рисовали и показывали мне свои рисунки. Со старшими детьми Галиной и Николаем мама дружила еще до войны. Из всех их позднее я встречался только с Николаем, когда в 1976 г. он приезжал в Таллин.

Дядя Володя Прибышин был председателем исполкома в Коле, небольшом городке в 12 км от центра Мурманска. Сегодня фактически это его пригород, или город-спутник, отделенный от столицы Севера лишь сопкой. В то время в нем жило не более 12 000 человек. Кола считается историческим центром Кольского полуострова. До 1775 года она была главной крепостью (острогом) и портом России на Кольском заливе. Официально считается, что Кола основана в 1565 году, но есть мнение, что значительно раньше, в 1264 году. Мы были в гостях у дяди Володи в его просторной квартире только раз. Каких-то впечатлений от города в памяти не сохранилось. Только несколько рядов двухэтажных деревянных домов, ползущих к заливу. Дядя Володя с дочерью Эммой, моей ровесницей, заходил как-то раз к нам в гости в Мурманске. Запомнилось потому, что Эмму видел первый раз, и она мне понравилась.

С Севера на лето в 1948-1949 годах отец отвозил нас в Ульяновск. И мы жили там у его старшей сестры Анны, тети Нюры, на Красноармейской улице в одноэтажном угловом доме с садиком, огородом и хозяйственными постройками с большим сеновалом. Она в то время была директором швейной фабрики, а в годы войны работала секретарем Ульяновского горкома партии. Дом был многосемейный, имел два входа. С нашей стороны в небольшой каморке жила ещё тетя Даша, инвалид с ножным протезом. В другой части дома - семья прокурора Кожевникова с тремя детьми. Старшему из них, Володьке, было уже лет тринадцать-четырнадцать. Сестры Наташа и Таня были младше меня на несколько лет. С ними мы иногда играли вместе, залезали на сеновал.

Девочек я отыскал в Ульяновске в 1970 г., куда еще студентом последнего курса ЛФЭИ приехал на 100-летие со дня рождения В. И. Ленина. Хотел посмотреть, что было сделано в городе к этой дате, на только что созданный мемориал Ленина. Мои подружки детства были уже замужем. Наташа организовала шикарную встречу в лучшем ресторане города, в гостинице «Венец», недавно открытой и входившей в беломраморный комплекс зданий Ленинского мемориала. Володю не пригласили. С ним они не очень дружили. Это была приятная встреча. Повспоминали детство, некоторые проказы, поговорили о жизни, Эстонии, мужья и я по-русски за встречу, знакомство и здоровье достаточно много выпили.
 
Володьке иногда удавалось «подбить» нас с братом на мелкое хулиганство. От нас за высоким забором сада жила многодетная татарская семья. Володька, выдумав какую-то причину, как-то раз подговорил нас бросить в них камни. Что мы, дурачки, и стали делать. С той стороны ответили. Камневойну остановил кто-то из взрослых, сделав нам серьезное внушение. А Володьки к этому времени и след простыл. В другой раз, когда мы гуляли по городу, он научил меня, как я сейчас понимаю, каким-то татарским ругательствам и уговорил, что если я смелый парень, то должен доказать это, забежать в одну или две парикмахерские на нашем пути и выкрикнуть такие-то слова. Я с этим «заданием» тоже справился. Сейчас, конечно, стыжусь.

На Волге, под Венцом, красивым бульваром на её высоком берегу, был городской пляж. Отец пробовал учить меня плавать, сажал к себе на шею и плыл со мной. Когда нам хотелось пить, он брал пустую бутылку, отплывал немного от берега, нырял и набирал в неё воду. Вода в Волге тогда была чище, и с нами ничего не случалось. Ульяновск тех лет запомнился также мороженым и газированной водой, специальные торговые тележки под зонтиками с которой стояли на улице Гончарова. В Полярном всего такого тогда не было. От Красноармейской это было недалеко, и мы сами чаще всего ходили за мороженым и покупали вкусную и прохладную газировку.

Однажды после дождя такой поход чуть не обернулся для нас с братом трагедией. Мы шли босиком по лужам на тротуаре, разгребая ногами теплую воду. Около столбов с электрическим освещением она была глубже и идти там, играясь с волнами луж, было еще интереснее. И мы доигрались. Около одного из столбов попали в наэлектролизованную лужу. Почувствовав достаточно сильное и притягивающее щекотанье тока в ногах, мне удалось выскочить с лужи, а Сережка так и стоял в ней и ревел, не в силах двинуться и не понимая, что происходит. Я хватал за руки редких прохожих, кричал «Дядя, там ток». Хорошо, что какой-то прохожий быстро вытащил его оттуда.

С дождем, грозой в Ульяновске была ещё одна очень интересная история. Я возвращался домой и буквально в 30 метрах от него на той же Красноармейской улице попал в сильнейший ливень и грозу. Спрятался под навес над крыльцом соседнего дома. На моих глазах молния попала в проезжавшую мимо лошадь, что-то перевозившую в телеге. Она упала набок почти рядом, опрокинув телегу. Несмотря на продолжающийся ливень, откуда-то набежали люди, быстро порубили коня, унося с собой отрубленные части. На дороге осталась только телега с лежащими на земле оглобьями. Когда я все это передал маме, она сказала, что это, наверно, татары, они едят конское мясо. На Севере и в школе мы национальности тогда еще не выделяли. Все были свои, похожие, русские