Triangles, глава 1, часть 16

Красное солнце выкатилось из-за горы на другом конце ущелья, как биток на зеленом сукне бильярда выкатывается под удар мастера. Мгновение, удар невидимого кия – и солнечный поток в миллиарды люменов залил ущелье. Осколки темноты, словно шары в лузы, влетали в норы зверей и дупла птиц, будя их насельников своим беспардонным вторжением. Обитатели подземных жилищ недовольно искали у себя какое-нибудь местечко поукромней, рычали, урчали и закрывали лапами глаза. А птицы возмущенно горланили, будя всех остальных. И только туристы, которым удавалось спать в этом бесстыжем гомоне, через пару часов продирали глаза, выбирались наружу и начинали умиляться: «Ах, как радостно природа встречает рассвет! Ох, и до чего же красиво поют птицы!..»

Проснувшись вместе с птицами, когда все еще спали, Анна и Федор развели огонь, вскипятили воду и молча пили чай - старались не шуметь, понимая, что всем хочется хорошенько отдохнуть после вчерашнего перехода.

- Если бы сейчас с нами была моя жена, она бы немедленно потребовала возвращаться в отель, - улыбаясь, полушепотом сказал Федор. – Алла у меня очень мнительная.

- А я бы, пожалуй, ее поддержала, - грустно ответила Анна. – Я сегодня практически не спала. Видимо, палатки и спальные мешки – это не для меня.

- А мне нравится. Посмотри, какой красивый кровавый рассвет.

- Красивый. Но, честно говоря, немного жутковато. Мне, по крайней мере, не комфортно.

- Ты впервые в горах? – спросил Федор.

Анна кивнула головой.

- А я уже во второй раз. И многое бы отдал за то, чтобы первого не было.
Потом немного помолчал, грустно вздохнул и тихо добавил:

- Тогда я потерял друга…

- Жуть какая! - передернула плечами Анна.

Глядя на девушку с красными глазами, - то ли от бессонницы, то ли от слез, - Федор подумал, что, если бы и хотел рассказать кому-нибудь сложную историю своих отношений с Аллой, и как он потерял близкого друга, то это следовало бы сделать здесь и сейчас, в горах, в том же антураже, как и тогда, в день трагедии. Причем, рассказать едва знакомому человеку, которому неизвестно от чего, но тоже грустно, и с которым через два дня они расстанутся и никогда больше не увидятся. Рассказать, не ожидая ни сочувствия, ни слов поддержки, ни осуждения. Но надеяться, что душевная боль, не проходящая уже столько лет, чуть поутихнет.

В студенческие годы Федор купался в женском внимании так азартно, так самозабвенно, как плещутся дети в теплой речке на мелководье. Его атлетическое телосложение, добрый нрав и отрепетированный страдальческий взгляд действовали на сокурсниц, как сильный афродизиак. С парнем можно было по-дружески поболтать, он никогда не делал двусмысленных намеков, не лез с неуклюжими комплиментами и не распускал рук на вечеринках. С ним не боялись флиртовать даже недотроги-заучки. Они знали, что никакого неудобства от этого не возникнет, и в любой момент общение можно прекратить. Если же девушка сама проявляла инициативу и желала чего-то большего, то Федя не считал себя вправе оскорбить ее отказом, так как сам хорошо знал, как это больно, когда тебя отвергают.

Уже на первом курсе политеха он пришел к выводу, что даже одинаково умные красотки умны по-разному. Одни выбирают самых сексуальных и ищут в них хоть какой-то ум. Другие - самых умных, и там выискивают сексуальность. Но если попадаются парни, как он, с сильным интеллектом и либидо, то таких все обольстительницы стремятся немедленно пленить. Но, как сказано в Писании, «кто ведет в плен, тот сам пойдет в плен». В итоге все, кто пытались укротить любвеобильный Федин норов, сами оказывались брошены-огорошены.

Сладкие потоки вожделения, словно течение Гольфстрим, носили Федю, как парусный кораблик, из одной бухточки в другую, где он долго не задерживался. Неделя-другая, и ему становилось скучно с новой подружкой, словно книга уже прочитана, а перечитывать заново не хотелось. Впрочем, даже не прочитана, а так, бегло просмотрена.

Замечено: о том, как человек живёт, можно судить по манере чтения книг. Кто-то смакует, сопереживает героям, пытаясь поставить себя на их место, много рефлексирует. А еще с удовольствием читает описание внешности персонажа, черт его характера, образа мыслей. И в этой тщательности для него нет никакой скуки, никакого напряжения, а, напротив, удовольствие от погружения в чью-то подсмотренную жизнь. А кто-то читает быстро, скользит по событиям, как по снежному склону на лыжах, и интересуется главным образом действиями героев, а не их мыслями и переживаниями. Им не терпится поскорее узнать, чем все закончится. Как много теряют люди от такого чтения! И от такой жизни… Как будто и так не понятно, чем всё в этой жизни заканчивается…

Что касается женщин, то таким же беглым «читателем» был и Федор вплоть до женитьбы. Он с удовольствием брался за толстые и тонкие книжки, хоть в заурядном, хоть в подарочном переплете, только что поступившие в продажу, и потрёпанные от частого употребления. Когда видел, что сюжет заранее известен и нового прочтения знакомого сюжета не предвидится, быстро переходил к очередному чтиву. А если обнаруживал что-то необычное, то мог не выпускать книгу из рук и месяц, и полтора, но не более. Едва ли это можно было назвать любовью. Влюбиться, считал Федор, можно только в то, в чем есть загадка, тайна, а девичьи души представлялись ему не мудреней, чем детские стишки, наподобие «Наша Таня громко плачет...» - все знакомо и предсказуемо – и слезы, и утешения.
Неразгаданной тайной для него была только одна женщина на свете. С кем бы Федор ни оставался наедине, в его воображении все они сразу превращались в Аллочку; ею, а не виками, ульянами и миланами он наслаждался в своих любовных скитаниях.

Тогда же Феде приснился странный сон, будто он ходит по хлебному магазину и голыми руками трогает булки, выбирая самую свежую. Но ни одну не покупает. Ему нравится сам процесс: особые тактильные ощущения от прикосновений, и как хрустит корочка, и аромат свежей выпечки, и как батон после надавливания медленно возвращается в прежнее состояние, а на поверхности остаются трещинки. Но потом откуда-то сверху раздался грозный окрик: «За каждую облапанную булку придется заплатить…»

Федя сразу догадался, что этот сон о нем и его пагубной страсти. Умом он понимал, что безудержная смена партнерш при любви к совсем другой — это нехорошо. Поначалу ему было искренне жаль тех студенток, что слезно переживали свою отверженность, когда он бросал их и обращал свой взор на новых искательниц большой любви, верящих, что путь к ней лежит через постель. Но вскоре стал думать, что нет в этих слезах ничего трагического, чтобы ему огорчаться из-за них, ведь пролитые слезы – такой же атрибут взросления, как аттестат о среднем образовании; кто уже бывал брошен, тот не будет горевать, а кто не бывал – тот получил прививку от цинизма, составляющего суть чувственной любви.

«В конце концов, - думал он, - можно посмотреть на это так, что не я прыгаю из постели в постель, а девушки передают меня друг другу, как эстафетную палочку. К тому же, жизнь слишком коротка, чтоб думать о будущем, забывая о сиюминутных радостях. Надо жить в моменте, здесь и сейчас, наслаждаться настоящим так, как это было детстве. А не соскальзывать то в воображение, мечтая о будущем, то в воспоминания, перебирая прошлое.

Разве можно осуждать меня за грехи молодости? Когда страсти бушуют в теле, как взбесившиеся комары, что не дают спокойно спать по ночам, а все подзуживают, да покусывают, куда ни попадя.

Говорят же, что зло живёт в каждом человеке с момента зачатия. Его не зря называют первородным грехом. Только сначала у него нет своей «профессии». Он, как стволовая клетка, может быть чем угодно. Но потом эта «специализация» проявляется – у каждого своя – в зависимости от предрасположенности. У кого-то это страсть к деньгам, а у меня - к женщинам».

Женившись, разбиватель женских сердец сразу как-то остепенился, пересмотрел свои недавние убеждения и твердо решил, что с разгульной юностью и ее философией покончено навсегда, что теперь он будет примерным мужем, любящим только свою жену, ведь именно о ней он мечтал с 7 класса.