Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 41

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЭ

Глава 41
 

(1)          Муж наилучший, услышав о Дао, способен усердно идти к его центру.
               (шан ши вэнь дао цзинь нэн сян юй ци чжун)
(2)          Муж средних [достоинств], услышав о Дао, то хранит [его], то теряет.
               (чжун ши вэнь дао жо цунь жо ван)
(3)          Низкие люди, услышав о Дао, громко [над ним] хохочут.
               (ся ши вэнь дао да сяо чжи)
(4)          Громко не хохочи они, [такого Дао было бы] недостаточно,
               чтобы [его] почитать [за] Дао.               
               (фу да сяо бу цзу и вэй дао)
(5)          Поэтому [вот что] в сказаниях есть:
               (ши и цзянь янь ю чжи)
(6)          Прозреть Дао, что отупеть.   
               (мин дао жо мэй)
(7)          Приближаться к Дао, что отступать.    
               (цзинь дао жо туй)
(8)          Сравняться с Дао, что ошибаться. 
               (и дао жо лэй)
(9)          Высшее Дэ подобно долине.
               (шан дэ жо гу)
(10)        Великая чистота будто бесчестье.
               (да бай жо жу)
(11)        Беспредельного Дэ будто бы не хватает.
               (гуан дэ жо бу цзу)
(12)        Непоколебимое Дэ кажется неустойчивым.
               (цзянь дэ жо тоу)
(13)        Истинная Реальность как будто изменчива.
               (чжи чжэнь жо юй)
(14)        Великий Квадрат не имеет углов.
               (да фан у юй)
(15)        Великий Сосуд делается последним.
               (да ци вань чэн)
(16)        Великий Тон беззвучен.
               (да инь си шэн)
(17)        У Великого Образа нет очертаний.
               (да сян у син)

(18)        Дао сокрыто в отсутствии имени.
               (дао инь у мин)
(19)        Человек только в Дао
               [все] хорошо начинает, да еще и хорошо завершает.
               (фу вэй дао шань ши це шань чэн)   

 
               «Students of the Way with higher wisdom are very rare, hardly one or two in ten thousand;
Middling and lesser people are countless»
                Liu I-ming, «Awakening to the Tao», translated by Thomas Cleary, Shambala Classics, 2006

               «Настоящий человек древности не знал ни любви к жизни, ни ненависти к смерти;
не радовался своему появлению [на свет] и не противился уходу [из жизни];
безразлично покидал [этот мир] и безразлично приходил в него, и это все»
                «Чжуан-цзы», Древнекитайская философия, том 1, изд. «Мысль», Москва 1972.          


Очень строго.

Если вам кто-то скажет, что он по Дао-пути идущий,
Или на нем стоящий, иль Дао в медитации пьющий,
Верить тому не спешите…
               
На Дао-пути не бывает шатающихся от безделья
И восторженных фантазеров не пропустят Небесные Двери.
Даже добро творящим, и тем, не отведать Дао.
Это дело великой отваги и как у осла упорства,
Тонкого нюха как у собаки и мудрой неспешности черепахи.

(1).         Мы, с Великим Пекинесом, уже докладовали (гл.15), что иероглиф «ши» способен обозначать разные подвиды желтокитайских граждан: храбрые офицеры и сержанты, коррумпированные и изредка честные чиновники, бродяги-философы, а также школьники и вечные студенты, изучавшие что угодно, в том числе и науку о Дао – все могли безбоязненно величать себя гордым именем «ши». Знак «шан» – лучший, высший и самый главный. Соответственно, «шан ши» – это авангард древнекитайского мудросообщества, его ароматный цвет и жирные сливки. В первом мавантуйском свитке от главы осталось всего два иероглифа, а во второй копии в строке нет второго и третьего знаков. Остальные тексты (годянский, Ван Пи, Хэшан-гуна и Фу И) дружно сообщают, что при благоприятном стечении кармически обусловленных обстоятельств сему авангарду и выпадает редкое счастье прослышать о бессмертном источнике Сущего или, выражаясь без затей, фундаментальной Дао-реальности. Возрадовшись и возвеселившись, «шан ши» стремительно принимаются за дело. В стандартном тексте они изо всех сил стараются и идут по Дао-пути (шан ши вэнь дао цинь эр сян чжи). Во второй мавантуйской и годянской версиях вместо знака «цинь» (стараться-напрягаться) стоит «цзинь», буквально означающий «едва, всего лишь и почти». Учитывая, что в те славные времена эти иероглифы были взаимозаменяемы, получается, что «трудолюбивое усердие» присуще всем вариантам текста. Итак, на мавантуйском шелке (шан … … дао цзинь нэн сян чжи) лучшие из мудрейших, прослышав о Дао, могли туда ходить, шагать и путешествовать (нэн сян), а на годянском бамбуке, услышав все то же самое, обретали редкую способность проникать внутрь, середину и даже центр фундаментальной Реальности («шан ши вэнь дао цзинь нэн сян юй ци чжун», где иероглиф «чжун» – это центр; середина; то, что внутри). Любознательным домохозяйкам первая строка наверняка знакома по переводам стандартного текста в исполнении Ян Хин-шуна (Человек высшей учености, узнав о дао, стремится к его осуществлению), Малявина В.В. (Высшие люди, узнав о Пути, являют усердие и претворяют его) или Маслова А.А. (Когда муж высоких способностей слышит о Дао, он усердно следует ему).

(2). (3). (4).       Строка (2) о посредственных учениках (чжун ши), обычно, заканчивается «жо цунь жо ван» – «то хранит, то теряет (пренебрегает, забывает)». Но на годянском бамбуке такой студент «жо вэнь жо ван» – «то внимает (слушает, понимает, чует носом), то забывает (пренебрегает, утрачивает)». 
              Теоретически, когда в государстве на руководящих позициях образуются мощно-гениальные особи (шан ши), оно получает редкую возможность эволюционировать во что-нибудь сильно благоухающее и нестерпимо приятное для жизни. Члены населения средних достоинств (чжун ши), составляющие основу всякого мало-мальски устойчивого скопления двуногих зверюшек, хороши во многих отношениях: они бурно размножаются, вкалывают до седьмого пота «во глубине сибирских руд», вечно хранят гордое терпение и высокие стремления, безропотно отдавая свои бесценные жизни за интересы хитрожадных вождей, жужжащих из телевизора про мифические планы вероломных соседей отнять у них и так не принадлежащие им свободу и богатства. Ожидать от них высокодуховных свершений вряд ли стоит, но на скоропортящиеся трудовые и патриотические подвиги они горазды. Впрочем, домохозяйки из них получаются очень даже хозяйственные. Этого не отнять. А их пирожки с капустой... Ах-ах.
              В строке (3) на авансцену шустрой рысью выбегает толпа недалеких, нагловатых и бестолково активных субъектов (ся ши), громко хохочущих над всем, что превышает возможности их скудного понимания. С развитием этого варианта событий можно безбоязненно ознакомиться, обнюхав бессмертное творение Михаила Афанасьевича Булгакова под скромным названием «Собачье сердце».
              Великий Пекинес, сочтя излишним обнюхивание этой строки, все-таки сострадательно взвизгнул, что в силу беспощадного закона кармического равновесия представители громко хихикающей фауны обречены рано или поздно жалобно скулить, причем, значительно громче, чем хихикали. Вслед за оглашением этой мудрокосмической формулы Пушистомудрейший, победоносно задрав хвостик, с важным видом проследовал в заросли сочных одуванчиков в надежде подкараулить там соседских кур-сепаратисток, накануне участивших свои дерзкие набеги на наши суверенные грядки. Неразумному ничего не оставалось, как самому взяться за толкование сих пронзительных строк. Отложив любимую палку-копалку, сыгравшую на заре времен ключевую роль в головокружительной трансформации обезьянки в человека, он взял, да и начертал на заборе развеселые частушки:
 
Maestoso

Лао-цзы всех живых зверюшек обожал как собственных деток,
Но, взирая на них с «замутненным» сердцем (гл. 49),
Едва ли испытывал эйфорию при виде тех, кто громко хохочет.
Мудрокитайцу чужда человечность и все, кто хохочут, рычат или плачут,
Ему, что «соломенные собаки» (гл.5).
Собственно, граждане, что ж вы хотели?
Восхождение к Дао – это же жесткая дисциплина.

Когда пробужденное Сердце вселенную озаряет своим сиянием,
Великие Будды и иже с ними оставляют все свои мантры.
Все угодники и святые забывают облобызать иконы.
Все оборачиваются поглядеть на Великое Чудо,
Ведь все Великое – ведь оно же в малом (гл.64).
               
Волшебную книгу оставил нам Совершенномудрый.
Ну посудите сами: ведь тот, кто громко хохочет,
Прочитать ее сможет быстро, скажем, минут за сорок,
Если, конечно, в принципе, она ему в руки попасть захочет.
Тот же, кто ищет всего Сердцевину, будет читать всю жизнь.
И Великое Счастье, коль в этой жизни он утолить свою жажду сможет.

(5).     Строка прописана как «ши и цзянь янь ю чжи», что читается следующим тривиальным образом: «Поэтому в «цзянь янь» имеется это». «Цзянь янь» – незыблемая мудромаксима, очевидно, заимствованная из пухлого цитатника народно-философских пословиц и поговорк, с детства знакомых всем древнекитайским домохозяйкам. For example, Малявин В.В. бесцеремонно заявляет, что «автор «Дао-Дэ цзина» имитирует (или частично заимствует) форму поговорок, тем самым придавая своим сентенциям весомость традиции…» Ах, полноте! Великий Лао-цзы уж точно не был профессором «кислых щей», и едва ли имитировал народное творчество в низкочастотном устремлении придать своим сентенциям больше важности. Да и традициям он никаким не следовал, поскольку Дао-ум следует исключительно самому себе, а все традиции начинаются вслед за его огорчительной утратой.
              Для частушек с поговорками следующие далее строки (6-13) чересчур уж специфичны и более всего странно то, что весь этот набор красочных сравнений заканчивается «Великим Квадратом». Дело в том, что «Великий Квадрат» – это конфирмация абсолютного характера. Тот, кто был способен высказать столь «весомую сентенцию» задолго до появления Бодхидхармы на просторах Поднебесной, никогда бы не живописал Дао с помощью зыбких аналогий а-ля вот тут что-то кажется, а там еще и мерещится. Сознанию, сподобившемуся на прикосновение к освежающему потоку фундаментальной Реальности, ничего больше не кажется. Именно поэтому в Чань-буддизме требуется безжалостно и бескомпромиссно проявить Дао-истину строго здесь и сразу сейчас, а не галлюцинировать на вольную тему, какой она представляется двойственному сознанию. Абсолютная Реальность – это Великий Квадрат, Великий Круг, Великий Баран или Великий Кенгуру! Однако, если кто-то возомнит, что Татхата – это квадрат похожий на круг или баран похожий на кенгуру, мы, с Великим Пекинесом, никогда не рискнем вкушать с ним сухой корм из одной миски.
              При всем своем мудрокитайском очаровании, главы 24, 28, 29, 33, 38 и 41 (из того, что мы успели обнюхать) способны породить в сердцах чутких домохозяек обширные, но вполне обоснованные сомнения в их принадлежности кисти одного живописца. Вот и следующая глава 42 с ее чересчур усложненным процессом порождения десяти тысяч вещей никак не вяжется с отсутствием углов и очертаний у всего истинно Великого.
              «Больно ты строг, Неразумный», – заметил Мудропушистый. – «Вот чем болтать в изобилии, взял бы лучше метлу. Осень уж на дворе. Пора опавшие листья в пространстве перемещать».

(6). (7). (8).       Каждая из этих строк состоит из четырех иероглифов, причем, на второй позиции везде стоит знак «дао», а на третьей – «жо» (быть подобным и похожим). Легко догадаться, что содержание первых двух иероглифов уподобляется тому, что олицетворяет собой иероглиф заключительный. В этом уравнении первые и последние знаки могут быть либо прилагательными, либо глаголами. Причем, вариант с прилагательными на фоне иероглифа «дао» – это не более чем фантазии сомнительного содержания. Почему? Ах, уж поверьте на слово. Нет? Тогда всех неверующих домохозяек ждет лекция-колыбельная на тему «Как выглядит Дао из глубины китайской кухни».
              Для пущего вдохновения мы поспешим направить наш сентиментальный взор на нетленные творения представителей ортодоксального глубокомыслия, отдающих предпочтение прилагательным. Lau Din-cheuk: «The way that is bright seems dull; The way that is forward seems to lead backward; The way that is even seems rough» (Яркий Путь кажется тусклым. Путь, который ведет вперед, кажется, что ведет назад. Ровный Путь кажется неровным). Wing-tsit Chan: «The Tao which is bright appears to be dark. The Tao which goes forward appears to fall backward. The Tao which is level appears uneven» Рихард Вильгельм: «The clear DAO appears to be dark. The DAO of progress appears as retreat. The smooth DAO appears to be rough». Отечественный производитель следует тем же фарватером: «Пресветлое Дао кажется тёмным. Дао, ведущее вперёд, кажется влекущим назад. Обыденное Дао кажется исключительным» (Маслов А.А.); «Пресветлый Путь кажется мраком. Путь, ведущий вперед, кажется отступлением. Ровный Путь самый труднопроходимый» (Малявин В.В.). И на десерт «труднопроходимая» поэзия Виногродского Б.Б.: «Просветление Пути отражается в тьме. Продвижение по Пути отражается в отступлении. Равномерность Пути отражается в изъянах».
              Что можно взвизгнуть в направлении всей этой философской турбулентности? Да очень многое. Во-первых, в те нафталиновые времена при отсутствии литературы о буддизме и привычных ныне способов коммуникации, дабы насочинять сравнительные обороты про Дао, следовало растратить большую часть своего свободного времени на «fine-tuning» себя, любимого, к высокочастотным божественным вибрациям. Не факт, что всякому мудрогерою удавалось преуспеть в этом экзотическом мероприятии. «Ярко-пресветлое» и «вперед наступающее» Дао – это как раз сновидения такого неудачника, усвоившего из науки о Дао лишь то механическое правило, что любая глупость, будучи «винегретом» из противоположностей, автоматически должна превращаться в непререкаемую мудрость. Пребывая в наивной убежденности, что Лао-цзы не страдал философским глубокомыслием, а Видел (с большой буквы) Дао непосредственно и без прикрас, все, что он мог честно наблюдать, так это категорическое отсутствие у Дао каких-либо выпуклых форм, свойств и качеств. Дао, что «черная дыра», не выпускающая из своих недр никакой информации, в лучшем случае «черной дырой» и кажется. Вдохновляющей «ярко сверкающей пресветлости» от «black hole» не поступает, отчего интеллектуально развитым гражданам остается только гадать на панцире священной черепахи, что представляет собой ее сокрушительная сингулярность. Поэтому Совершенномудрый без малейшего понятия о «черных дырах» тут же и признается, что Дао – это Форма Бесформенного (гл.14), что глубже глубокого, да чернее черного («сюань чжи ю сюань» (гл.1)). У нее нет никаких ощутимых очертаний и раскрашивать ее цветными прилагательными в высшей степени неуместно. Собственно, единственное украшение к существительному «дао», которое Лао-цзы сподобился напряженно извлечь из своего просветленного организма, это иероглиф «да» – «великий, великое» (цян вэй чжи мин юэ да) (гл.25). Что касается Дао-пути, «ведущего вперед» к героическим свершениям и трудовым победам, то Дао никуда никого не ведет. Спонтанная Таковость недуальной Реальности не знакома с присущей эго-сознанию направленностью существования. Поэтому Татхагата, не спрашивая ни одобрения, ни совета друзей, приходит из тотального ниоткуда, а исчезает, как легко догадаться, в в не менее тотальное никуда (Алмазная Сутра).               
              Напротив, в том богоугодном случае, когда первый и последний иероглифы изъявляют себя в качестве трудолюбивых глаголов, заявления этих строк преображаются из безутешной раскраски Дао-субстанции в изложение мудрокитайцем личных переживаний от ее протекания по его мудрокитайским жилам. Например, строка (6) «мин дао жо мэй» – прозреть Дао, что отупеть. Почему вдруг отупеть? Потому, что Дао-ум, как мы не раз рапортовали, растеряв все свои точки опоры и привязанности, будто бы останавливается. Заторможенное сознание отупевшего по любым причинам гражданина тоже стоит на месте, не успевая реагировать на активную жизненную позицию находчивых членов населения. Хотя на этом сходство благополучно заканчивается, в главе 20 можно насладиться совершенно изумительным акварельным пейзажем, выписанным кистью Лао-цзы по мотивам аналогичных впечатлений. Вот слева неприветливый младенец, еще не выучившийся улыбаться. Справа – обессилевший и неумытый странник, позабывший, откуда пришел и что ему надо. А в центре никуда не направленное Сердце Глупца, еще не успевшее расколоться на сансарические «щепки» нескончаемых мыслей, чувств, желаний et cetera. Сюнрю Судзуки называл чудо-сознание такого «глупца» «the beginner's mind» (ум начинающего): «For Zen students the most important thing is not to be dualistic… If your mind is empty, it is always ready for anything; it is open to everything. In the beginner's mind there are many possibilities; in the expert's mind there are few» (Shunryu Suzu ki, «Zen Mind, Beginner’s Mind», 1970). Мы, с Великим Пекинесом, не в восторге от «ума начинающего» с его «many possibilities» и «readiness for anything». В Сердце Глупца нечему начинаться, впрочем, как и заканчиваться. Оно пребывает вне обычного восприятия в виде пяти иллюзорных скандх, непременно оставляющих за собой липкую пыль на Ясном Зеркале (Алмазная Сутра и Сутра Помоста, гл.1). Поэтому Лао-цзы и говорит, что Сердце Глупца поддерживается не подпорками из условных представлений, а божественным «молоком» Великой Мамы (гл.20). Ох-ох… Брат Сюнрю был слишком добр к своим ученикам, что в итоге так и не пошло им на пользу.
              При том, что Дао-ум будто бы останавливается, взвизгнуть, что он проживает в статической неподвижности, мы не осмелимся. Лишенный всех точек отсчета, по отношению к которым он мог бы участвовать в относительных ментально-эмоциональных вибрациях, Дао-ум пребывает в «состоянии», отличном от всего того, что называется «движение» и «покой». Великий Пекинес как-то обмолвился, что недвойственная Дхарма, пробуждаясь в сознании двуногой зверюшки, переносит ее в иное измерение, в Супер Живую Татхату, где пространства-времени, привычных для обывателя, нет и в помине. По своим сверхъестественным параметрам это «удовольствие» подобно свободному падению сквозь океан квантовой пены, бурлящей вне круговорота причинно-следственной взаимозависимости. Ведь спонтанная Реальность спонтанна именно потому, что не обременяет себя никакими причинами для проявления своей беззаботной спонтанности. В пределах же четырехмерного социально-пищевого континуума причина есть на все.
               «Это же, чОрт побЪери, махровый идиотизм, возведенный непромытыми китайцами в высшую степень их бездуховного прогресса!» – слышим мы воинствующих во православии домохозяек. – «Вот где, спрашивается, молитвенная размягченность обедненного витаминами мозга, покаяния в азиатских грехах и истязания непокорной желтой плоти? Ай?» Неразумный, заслышав гневные речи, тут же ощутил внутреннюю потребность явиться куда-нибудь с повинной, но Великий Пекинес и примкнувший к нему вислоухий кролик вдруг дерзко ощетинились, сострадательно объявив, что будут кусаться и царапаться до самого ужина, но не дадут в обиду измученного странника с неулыбчивым младенцем. Хитрокот Костя, отбывающий епитимью за несанкционированный доступ к миске Великопушистого, предпочел ограничиться благородным молчанием в обиженных тонах.
               Обнюхиваемые строчки не везде одинаковы. В мавантуйском тексте «В» строка (6) – «мин дао жо фэй», где «фэй» – «расточать, расходовать, не жалеть и не щадить». Роберт Хенрикс замечает на этот счет следующее: «Also, in line 6, where the standart text has «mei» for dark, text B has «fei» (extravagant or wasteful), but I follow Hsu K’ang-sheng in reading this as the «fei» which means «poor eyesight», and in this way arrive at «things being in the dark»» (В строке 6, где стандартный текст имеет «мэй» – «темный», текст «В» имеет «фэй» (экстравагантный или расточительный). Я следую за Сюй Кан-шэном, читающим этот «фэй» как «плохое зрение». Таким образом, я получаю «нечто, находящееся в темноте»). Ситуация неуклюжая, поскольку знак «фэй», дабы означать «poor eyesight» или нечто утомительное для зрения, обязан сопровождаться дополнением (например, «фэй му ли» – напрягать зрение, рассматривая что-нибудь слабо различимое). Здесь же дополнения нет, и «фэй», исполняя свои «прямые обязанности», выливается в «прозреть Дао, будто бы тратить без меры», что само по себе звучит сочно и привлекательно. В годянской версии строки (7) и (8) меняются местами, а строка (6) записана как «мин дао жо бо», на что Роберт Хенрикс реагирует так: «I would suggest reading «fei» (scattered, dispersed or diffused) as the intended word, for which «bo» was a phonetic loan». Как говорили в таких случаях древние англосаксы, «why not?»

(7).       В стандартном тексте строка выглядит как «цзинь дао жо туй», где «цзинь» – наступать, входить и приближаться, а «туй» – отступать, возвращаться, отходить. Соответственно, приближение к Дао украдкой и на цыпочках ощущалось древнекитайцами как движение в противоположную сторону. Мы вынуждены нехотя, но неотвратимо записать эту строку в сельскохозяйственный фольклор. Why? Оттого, что высокодуховно отжиматься и религиозно приседать в надежде стать ближе к Дао, то же самое, что испускать мыльные пузыри за ради победы коммунизма на пыльных тропинках далеких планет. Совершенномудрый был хорошо знаком с этой парадоксальной мистикой и в главе 56 он хладнокровно заявляет, что Дао нельзя обрести, чтобы с ним сродниться и нельзя обрести, чтобы отбежать от него вдаль с кислой физиономией. Вольнопасущийся кот Костя твердой лапой утверждает, что в Дао самозабвенно «падают», а не разгуливают вокруг него, распушив усы и задний хвостик. Что до предварительных практик, то Лао-цзы не спешит баловать трудолюбивых домохозяек их разнообразием. Мы впопыхах припомнили всего три, нет, четыре, sorry, пять очень засекреченных упражнений. На первое: «чем меньше к себе интерес, тем меньше твоих желаний» (гл.19). На второе: «Тот, кто внимает Дао, теряет день ото дня. Теряет, и снова теряет» (гл.48). На сладкое: заповеди главы 52, призывающие плотно закрыть все окна, двери, дырки и щели, после чего послушно следовать за сокрытым в собственном сердце источником божественного излучения. Наконец, очаровательное напутствие главы 80, в которое пушистые схимники влюблены с утра до позднего ужина: «[Пусть] слушают друг у друга петухов, да собак, а люди до старости и до смерти не ходят туда-сюда». Ни тебе поста с молитвой, ни лобзания икон, усидчивости в цзо-чань и сосредоточенной возни с третьим глазом. Лао-цзы, не отвлекаясь на медитативную профанацию, зрит в самый корень злободневной проблемы инфильтрации эго-сознания в Дао-реальность. Его скупые наставления ненавязчивы и неказисты, но они всегда под рукой и их эффективность при искреннем исполнении высока и неизменна. Про советы главы 52 мы пока умолчим, иначе нам будет нечего повизгивать при ее истолковании, а вот наставления глав 19 и 48 расстараемся обнюхать невнимательно, но быстро.
              В мире динамического эгоизма для слабопушистой двуногой зверюшки не существует достаточных условий, чтобы просочиться в Дао-реальность. Все, чем она может озаботиться, так это исполнением условий необходимых и обязательных. Например, выветриванием из своего организма тайных желаний и тихих привязанностей. Каким образом? Ну уж точно, не говоря им «нет» после их возникновения. Все эти мыслевирусы исчезнут сразу вслед за честной утратой интереса к самому себе, к жизни и смерти, к Дао, Бодхи и обретению чего бы там ни было. При этом в сознании хомоособи образуется нечто похожее на зияющую дыру, поначалу пугающую своей холодной, но обжигающей пустотой. Так не стоит нервничать раньше времени: из этой бездны как раз и произрастает Абсолютное Бесстрашие. Кстати, не по этим ли знойно-ледяным пескам прогуливался сорок дней Спаситель из Назарета? Уй?
              Короче, фантазиям о мудропередвижениях вокруг окончательной Реальности взяться на трезвую голову просто неоткуда. Why? Да, пока ни вдохнул Дао, остаешься в вязком неведении, с чем его едят, и в какую заветную сторону следует грести передними лапами: «Иду навстречу – не вижу лица его. Следую за ним – не вижу хвоста его» (гл.14). О каком отступлении сквозь наступление может идти речь в такой непрозрачной ситуации?
              Седьмая глава Сутры Помоста рассказывает об одном забавном монахе, который ни с того ни с сего вдруг уверовал в собственную лучезарность. Ученик Шестого Патриарха, навестив благодатного бхикшу, из вежливости поинтересовался: «Любезнейший, а что ты здесь делаешь?» «Вхожу в Самадхи», – ответил беспечный монах. «Вах!» – удивился ученик Патриарха. – «А когда ты входишь в Самадхи, исполнен ли мыслями твой благородный ум?» «Да, я и сам не знаю», – попытался выкрутиться бхикшу. «Не юли, голубчик. Есть мысли – любой дурачина, резко вставший с колен, входит в Самадхи вместе с тобой. Нет мыслей – вслед за тобой устремляются все бесчувственные деревяшки. Вдобавок, по меткому выражению ослика Иа, если ты «входишь и выходишь», то это уж точно не Великое Самадхи». Медитативный монах пригорюнился, но ученик Патриарха был добрый малый и быстренько разжевал проблему на мелкие кусочки, которые любая вдумчивая домохозяйка способна проглотить самостоятельно: «Истинная Дхьяна не имеет места пребывания: в ней нет ни покоя, ни беспокойства. Зачем же искать умиротворения? Истинная Дхьяна превыше возникновения и исчезновения, поэтому входить и выходить из Самадхи просто неприлично».

(8).      В «и дао жо лэй» иероглиф «и» означает «ровный» (выравнивать, сравнять с землей, level to the ground, гладкий), а «лэй» – узелок на шелковой нити (нарушать, ошибаться, изъян, дефект, ошибка, uneven). Торчинов Е.А.: «Ровная поверхность Пути – как кочки и ухабы». Малявин В.В. про неровности на Дао-пути умалчивает, но жалуется на его «труднопроходимость»: «Ровный Путь самый труднопроходимый». Мы, с Великим Пекинесом, заслышав столь священные гимны без промедления впадаем в буйное восхищение, но вот соседские куры интересуются, какими частями своего просветленного тела покорители Дао ощущали его обидные шероховатости? Ай? Вот описывай Торчинов Е.А. не Дао-путь, а свои впечатления от путешествия из Петербурга в Москву, нашим аплодисментам не стало бы конца.
               Конечно, Лао-цзы величает Дао-путь «ровным» неспроста. Пронзительным китайцам было ясно как пареная репка в безоблачный день (гл.1), что Колея Дао постоянна (чан дао): она не подвержена переменам и никак не вовлечена в круговорот сансарических метаморфоз, в частности, рождения и смерти. Будда Шакьямуни и зовется «Победителем Смерти» оттого, что темной ночью под древовидным фикусом на него снизошло нечто колоссально неуязвимое и изначально самодостаточное – то, что в древнем Китае обозначали скромным иероглифом «дао». Так уместить Дао в своем сердце все одно, что проглотить пилюлю бессмертия. Ведь искусный в «удержании жизни» мудрорыцарь не прятался за щитом и доспехами на поле брани. Скорпионы и змеи не желали его жалить, а полосатый тигр терялся в догадках, куда бы вонзить ему острые когти. В Дао-сознании такого героя просто не было места для смерти (гл.50). Why? Да, разве может умереть то, что не имеет себе никакой противоположности?
              Если «ярко-блестящее» и «вперед идущее» Дао нигде в тексте более не попадаются, то «ровное» Дао заметно в главах 14 и 53. В главе 14 Одно-единое зовется ровным из-за неспособности сознания обывателя ухватить его за что бы то ни было, а глава 53 меланхолично отмечает, что Дао-путь очень ровен и прям, но склонные к духовной деградации народные массы обожают кривые тропинки эго-двойственности, как обычно, виня во всех своих бедах Золотую Рыбку.
              К слову, глава 79 сообщает свежую древнекитайскую новость: ровное Дао всегда принимает сторону добрых людей. Поскольку Лао-цзы, обозначив сию мистическую достопримечательность, не стал вдаваться в подробности, схимникам-огородникам пришлось испытать интенсивную озадаченность в сочетании с острым эмоциональным возбуждением. «Ах, что за дело Великому Тождеству до таких условностей, как добро и зло? – верещал Неразумный, подпрыгивая наперегонки с вислоухим кроликом вдоль капустных грядок. – Даже любезнейшему Пи-Пу без разницы моральная нравственность соседских кур, конечно, пока они не начинают выщипывать его пушистый хвостик. В конце концов, мы же не в церкви, где нас обязательно обманут!» Мудропушистый, перестав трепать за ухо плюшевого поросенка, молвил сострадательно, но без сожаления: «О любимый двуногий, в церкви обманут в любом случае, но парадоксальные пристрастия беспристрастного Дао, хоть и удивительны, но закономерны. Ведь божественная беспристрастность потому и абсолютна, что может безболезненно позволить себе любые болезненные пристрастия. Что до необъявленного вторжения соседских кур на наши овощные просторы, то чахлое непротивление этому явлению лишь провоцирует их на новые безобразия. Вот посмотрите, о братья во светлой Дхарме, эти бесславные птицы уже и на крыльце нагадили. Не пора ли обнаружить в наших сердцах свободолюбивое пристрастие, да вздуть во имя китайского Аллаха всех этих нарушителей границы? Заодно и поглядим, в какую сторону обернется нейтральное Дао. Ату! Ату!»
              Читая в строке (8) знак «;лэй» как глагол «ошибаться», вырисовывается простейший натюрморт, в котором мистическое единение с Дао напоминало мудрокитайцу совершение им череды непростительных ошибок. Отчего? Да, взгляни домохозяйки с честной беспощадностью на свое повседневное поведение, они бы сразу обнаружили, что все делают правильно, никогда и нипочем не ошибаясь. Двойственное сознание, не опираясь на отвердевшую иллюзию собственной правоты, не способно комфортно существовать. За вычетом незначительных флуктуаций оно всегда ищет и успешно находит себе любые оправдания.
               «Сравняться с Дао» значит отвязаться от всех без исключения «колышков для привязи ослов», заодно перестав быть упрямым ослобараном, вцепившимся зубами и копытцами в ощущение собственной обособленности. Если сознание обывателя, опираясь на ошибочное поведение, утрачивает привычную для него психологическую стабильность, то сознание Дао-философа, расставшись со своим эго-центром (гл.20), тоже теряет устойчивость, поскольку опереться ему больше некуда. Шестой Патриарх разве шутил, объявляя, что «Ясное Зеркало» не нуждается в умозрительных подпорках (Сутра Помоста, гл.1). Не поддерживаемый ничем, Дао-ум элементарно «падает» в бездну божественной сингулярности или в Начало всех Начал. Именно поэтому Будда Шакьямуни и обрадовал своих королевских родственников благой вестью об том, что в видимых пределах нестерпимо расширяющегося мироздания только Он, один, достоин всех вкусных подарков и высокочастотных повиливаний хвостиком.
              Все разновидности христианских послушаний, покаяний и лобзаний с придыханиями направлены на такую же дестабилизацию эго-сознания. К сожалению, христианство останавливается на полпути, не зная, что ему с этой дестабилизацией дальше делать. Очевидно, божественному Плотнику не хватило времени на такие тонкости или его малодушные студенты были не готовы к их восприятию. Церковные же бизнесмены и вовсе не заинтересованы в проникновении добрых членов своей паствы в божественные сферы, видя в этом угрозу собственному благополучию. В итоге, стяжание Святого Духа обросло догматическими баснями, бездарно выродившись в бессмысленные процедуры по стяжанию «наркотической» зависимости от Его сладкой благодати.
 
(9) – (17).       В главе 6 мы уже обнюхивали расчудесные свойства древнекитайской долины. Как и высшее Дэ долина все вмещает и ничему не противится. Она всего ниже и в нее по доброй воле стекаются ручейки и речки. Жизнь кипит в ней своим поразительным разнообразием: птички, рыбки, кусачие комарики, добрые черепашки и даже неблаговидные пиявки. Долина рада всем. Так же, как и Совершенномудрый китаец из главы 49 она добра с добрыми и добра со злыми; честна с честными и честна с лицемерными негодяями. Что касается строк (10), (11), (12) и (13), то Дао-реальность (гл.14), вечно выскальзывая из цепких «лап» эго-сознания, неизбежно мерещится ему нестабильной и мелкодостаточной (гл.45). Что видит в такой ситуации Дао-ум? То, что Реальность ему тождественна и неизменна. Будда Шакьямуни, Бодхисаттва Авалокитешвара и Шестой Патриарх в Алмазной Сутре, Сутрах Сердца и Помоста безбоязненно утверждают, что в Реальности никогда не было ни единой дискретной вещи. Иллюзорные дхармы потому и иллюзорны, что изменчивы и нестабильны. Абсолютная Реальность потому и Реальность, что всегда одна и та же, постоянна и незыблема. Раз она не имеет себе противоположности, то, в каком же замудреном направлении ей видоизменяться?
             Особый интерес вызывает строка (13), где вместо Дао и Дэ присутствует бином «чжи чжэнь». «Чжи» – это природа, сущность, основа, действительность и реальность. «Чжэнь» – это все истинное и натуральное, без консервантов и пальмового масла. Роберт Хенрикс: «The simplest reality appears to change» (Простейшая Реальность кажется подверженной изменениям). Рихард Вильгельм: «The true essence appears to be changeable» (Истинная Сущность кажется способной изменяться). На фоне этаких деклараций «Книга Перемен» ничем от сказок «тысяча и одной ночи» не отличается. Конечно, «чжи чжэнь» выступает здесь синонимом Дао, но сам факт присутствия этого инородного вкрапления в «Дао Дэ цзин» необыкновенен и удивителен. Строки (14) – (17) максимально восхитительны сами по себе, и понятны даже соседским курам, вечно изнуряющим себя медитативной регулировкой ракурса своего мировосприятия во имя обретения спонтанной беззаботности.
               
(18).        На годянском бамбуке от последних двух строк остался лишь иероглиф «дао», а в мавантуйском свитке «B» сказано «дао бао у мин» – Дао огромно, достойно похвалы и не имеет имени. Роберт Хенрикс: «The Way is Great but has no name». (Путь Велик, но имени не имеет). В стандартном тексте, а также у Хэшан-гуна и Фу И вместо иероглифа «бао» (хвалить, поощрять, величать, огромный) виднеется знак «инь» (прятаться, скрываться, исчезать), преобразующий строку в «дао инь у мин», чаще всего ощущаемую с двух глубокосмысленных сторон:
1.      Lau Din-cheuk: «The way conceals itself in being nameless» (Путь скрывает себя в безымянности).
2.      Артур Уэйли: «For Tao is hidden and nameless» (Дао сокрыто и безымянно).
              На наш вегетарианский нюх, унылое перечисление Артуром Уэйли завуалированности и безымянности Дао уступает первому варианту перевода, согласно которому Абсолютная Реальность прячет себя от назойливых домохозяек в прозрачном безмолвии своей непрозрачной непостижимости. Почему отсутствие у Дао гордого имени наглухо блокирует доступ их сознания к бессмертному источнику разноцветного Сущего? Ай? Да потому, что выдумывать обозначения для источника Сущего – занятие неплодотворно-дурацкое. Ведь любые имена и названия присутствуют в атмосфере только тогда, когда Великое Одно «расколото» на десять тысяч пассивных объектов и гиперактивного эго-субъекта, без устали фиксирующего все подряд с помощью общедоступных лингвистических конвенций.

(19).        В мавантуйском тексте «В» строка состоит из восьми знаков «фу вэй дао шань ши це шань чэн» (Человек только в Дао [все] хорошо начинает, да еще и хорошо завершает). В стандартной версии, а также у Хэшан-гуна и Фу И в ней семь иероглифов – «фу вэй дао шань дай це шань чэн». В годянском тексте строки нет, но на той дощечке, где она могла бы быть, есть свободное место для пяти иероглифов. Сей факт позволяет предположить, что ее написание там было отличным от всех иных вариантов. Знак «фу» – муж, мужчина, итак, ведь, если. Знак «вэй» – только, именно, единственно. «Шань» – хороший, добрый, умелый. «Ши» – начало, начинать. «Чэн» – заканчивать, завершать. «Це» – еще, все еще, к тому же. Рассматривая первые два иероглифа «фу вэй» в качестве устойчивого бинома, обычно, переводимого как «именно потому, что» или «ведь только», субъектом действия неизбежно оказывается Дао. Например, в переводе Роберта Хенрикса: «Only the Way is good at beginning things and also good at bringing things to completion» (Только Путь хорош в начинании вещей, и также хорош в завершении вещей). В стандартном тексте знак «ши» (начинать) уступает место иероглифу «;дай» (давать и брать взаймы, миловать, прощать). Семененко И.И.: «Дао скрытно, у него нет имени, но лишь оно умеет дать взаймы и довести до самого конца». Восхитительно! Дао все начинает, дает всем взаймы и успешно заканчивает. Ох-ох. Вот Великий Пекинес из чувства жгучего сострадания периодически дает во временное пользование свой сухой корм соседским курам. Не станем вдаваться в детали, чем пеструшки этот долг после его переваривания отдают, но при всем почтении к парамите даяния (dana-paramita), не ограничивай Неразумный эти порывы милосердия… Ой, похоже, мы отвлеклись! Так если «фу вэй» объединяет строки (18) и (19), то какая же связь между Дао, сокрывшимся в отсутствие имени, и его расчудесной способностью начинать, завершать и давать безвозвратные кредиты? Да никакой.
              По поводу всей этой задумчивости мы можем взвизгнуть лишь одно: Дао никому не дает взаймы, ничего не начинает и не заканчивает. Дао ПОСТОЯННО, и «действует» в гуще явленного Сущего в волшебном стиле «У-вэй» (Не Действие), никак не похожим на повадки хищных эго-субъектов (гл.2,3,37). Мудрый китаец, чье бесстрашное сердце было знакомо с Колеей Дао, действовал точно так же, как Дао, и Лао-цзы в главе 2 по-секрету сообщает, что «вань у цзо янь эр фу ши е» (Десять тысяч вещей возникают, но [он их] не начинает). Не скроем, «давать в долг и брать взаймы» – меропрятия, слабо изученные морковководами-схимниками, но «начинать» и «завершать» – однозначно сансарические процедуры, обусловленные насквозь и поперек. Дао-реальность, взращивая строго изнутри каждый протон, электрон и даже неуловимый бозон Питера Хиггса, никогда не вторгается в поток существования иллюзорных дхарм, чтобы навязать им свою великодержавную волю. Поэтому мы, с Великим Пекинесом, ни под каким кисло-сладким соусом не примем Дао за субъект действия. Тогда, читая «фу вэй дао» как «муж только в Дао», исполнителем вышеозвученных телодвижений становится китайский муж, весело идущий по волшебной Колее Дао-тождества. Дао-ум не формирует желаний и не выстраивает в самом себе нескончаемые цепочки из условных представлений, в частности, о добре, зле, начале и конце. Будда, собственно, исходя из откуда сравнил пробуждение недуальной Дхармы в пушистой голове домохозяйки с разрушением опирающихся друг на друга строительных конструкций: настоящая мысль опирается на мысль прошлую и поддерживает мысль будущую. И такая дребедень целый день. Не будучи скованным назойливым дребезжанием собственных умопостроений, Дао-рыцарь, что бы ни отчебучил, все будет проявлением Дэ-совершенства.
              В Колее Дао сознание пребывает в потоке Праджни или, как говорит Шестой Патриарх, «вне мыслей» (Сутра Помоста, гл.2,4). В Колее Дао ведут за ручку, будто ребенка, и там нет места размышлениям, возражениям, выбору для себя наилучших альтернатив и жалобному нытью. «Да, будет воля Твоя!» – всегда в таких случаях пели китайские мудрохозяйки.
              Строка, как ни приседай, все равно противоречит непоколебимому заявлению главы 2. В высшей степени сомнительно, чтобы Совершенномудрый к ней руку приложил. Ох-ох.