Реабилитация без компенсации

«С паршивой овцы хотя бы клок шерсти»
(пословица)

Мои мальчики беспокоят свою бабушку новым вопросом: «Нана, власть, чтобы компенсировать причиненный вам материальный ущерб, одному главе семьи, решила выдать по 10 тысяч рублей. А всем депортированным, рождённым до начала 1956 года и находящимся на пенсии прибавить выплату к пенсии по 200 рублей ежемесячно, если эти лица будут иметь справку из МВД ЧР о реабилитации. Как ты смотришь на такое решение правительства, оно справедливо и равнозначно тому ущербу, который был нанесён государством вам в процессе выселения? Разве это не благородный поступок со стороны власти? Это же приличная сумма выделенная государством, Нана? Мать говорит: «Если вы говорите серьёзно, без иронии, то эта, подачка, не компенсирует даже одну голову овцы из того, что было отнято у нас. А ведь у людей в каждом хозяйстве минимально было по 10 голов овец, корова, лошадь, буйвол, индейки, куры, дом, скарб и другая утварь необходимая в хозяйстве. Всё это пришлось каждому приобретать с нуля. Чем выдавать такую унизительную «компенсацию», было бы благороднее извиниться и покаяться перед репрессированными, безвинно разорёнными и обездоленными людьми. Такая компенсация, если говорить по совести, она сыплет соль на наши душевные раны и не даёт им возможности зарубцеваться. А вообще – то, что им до наших ран, как говорят «с паршивой овцы хоты бы клок шерсти» и то польза. Но я бы не стала мараться, получив такую компенсацию, за утраченное хозяйство в 1944 году. Не советую никому ронять честь своего родного очага, ни за какие деньги!
А 10 тысяч рублей не покроют даже моральный ущерб нанесённыё нам, даже за один день выселения 23-го февраля 1944 года, не говоря о днях до 1956 года. Меня в мои годы уже не будет радовать даже миллионная сумма их компенсации. За свою долгую жизнь, можно сказать, я пережила три Апокалипса: первый, когда мне было семь лет, советская власть сгноила, ни за что отправив в Сибирь моего отца, бедного крестьянина. Второй – 23-го февраля 1944 года, когда эта же власть лишила наш народ исторической родины. А третий Апокалипс преподнесла мне новая «демократическая» Россия двумя чудовищно жестокими войнами, что первых два Апокалипса мне показались цветочками по сравнению с первыми двумя. Этот Апокалипс катком прошёл через каждую семью чеченцев, не щадя никого, даже малых детей. Поэтому никакими компенсациями деньгами и золотом нельзя купить доверие и уважение народа. Их можно получить только чистосердечным покаянием за допущенные нарушения законных прав граждан и справедливым исполнением Конституции властью в дальнейшей жизн.
–   Я ни одного слова не могу добавить к высказываниям соей матери. Она подчеркнула в своей речи, что соблюдение Конституции, честный труд, равное и справедливое отношение ко всем гражданам, какой бы национальности они не были – это основные критерии доверия многонационального народа страны к власти. В конце концов, власть без народа – ничто, т.к. она сидит на шее народа, народ доверяет ей распоряжаться всеми богатствами страны, хозяином которых является он.Чеченский народ доказал своей многовековой демократией, что можно жить без классической формы власти, которой доверяют все богатства страны, как кормушку власти. А Совет старейшин, своеобразный Парламент страны, может управлять обществом страны на общественных началах, то есть только лишь моральной стимуляцией, т.к. членами Совета старейшин чеченского общества избирались люди исключительной честности, мудрости и благородства, который не мог допустить бестактность даже к окружающей фауне и флоре. Так в народе существует пример. Что в Совет страны надо было добрать одного человека. Была названа обществом одна кандидатура. Допустим, что это был некий Адам. Когда посланец пришёл пригласить Адама на сход старейшин, но его не оказалось дома. Жена Адама сказала посланцу, что он пошёл за конём, который пасётся там в овраге. Что она сейчас пойдёт и позовет его. Посланец поблагодарил женщину и пошёл сам за ним к оврагу.  Приблизившись к оврагу, посланец увидел такую картину: Адам, подняв пустую полу своего бешмета, подзывал коня, делая вид, что он собирается коня угостить зерном или другим кормом. Увидев такую сцену, посланец вернулся и рассказал, об увиденной ситуации, старейшинам. Старейшины решили, что такой человек не может решать серьёзные дела страны. Человек, не справедливый по отношению к животному, будет хитрить и среди людей. Вот когда научатся проводить выборы, таким образом, когда во власть будут отбирать, во-первых, исключительно по моральным качествам, а во-вторых, по профессионально – деловым качествам, возможно, мы получим власть народного доверия. Думаю, что такие выборы не скоро состоятся. Дай Аллах, чтобы в будущем ваша жизнь была мирной, справедливой, счастливой, направляемая честной и мудрой властью.


Пока не кончится жизни срок – смерть не возьмёт

Хотя я и был свидетелем событий 23-го февраля 1944 года, но память моя не запечатлела их, так как мне тогда не было и двух лет (год и восемь месяцев).
Два года мне исполнилось не в родном селе Цоци-Юрте Курчалоевского района Чечено-Ингушской АССР, а в колхозе им. Будённого Калининского района Киргизской ССР 10 мая 1944года, ровно через два месяца и 15 дней после депортации. Из рассказа родителей я узнал, что при доставке нас на место выселения в пути умерла моя старшая трёхлетняя сестра, которую вынесли из вагона на безымянном железнодорожном разъезде в казахских степях, положив на обочину полотна железной дороги. До прибытия к месту назначения заболела и моя бабушка, пожилая женщина 78 лет. Нас выгрузили из вагонов на станции Кара-Балта, Фрунзенской области, Киргизской ССР. Оттуда нас местные киргизы на санях и подводах доставили в колхоз имени Будённого, где мы первую ночь на киргизской земле провели в конюшне на соломе. В конюшне гуляли сквозняки, об отоплении не было и речи. Правда, солома стала хорошим подспорьем для многих семей, ею наполняли, прихваченные дома, наволочки от подушек, одеял, матрацев, что создавало терпимый уют от холода. В первую же ночь в той конюшне скончалась моя бабушка. Ей заупокойную суру из Корана прочитал мой дядя Висали, благо, он знал её наизусть. В ту же ночь умело ещё двое мужчин и одна женщина. Висали, владел русским языком, поэтому он обратился к представителю комендатуры и работникам сельской администрации, чтобы выделили место для похорон умерших. Здесь было только христианское кладбище, т.к. проживали здесь русские, украинцы, немцы и поляки. Поэтому администрация пошла навстречу желанию чеченцев иметь отдельное кладбище.  Эти четверо, двое мужчин и две женщины заложили первое чеченское кладбище на киргизской земле. Правда, похороны были очень трудными. Кругом мерзлота, копатели голодны и слабые, поэтому могилы больше метра на глубину не копали, больше копать сил не было. На первых порах похорон, нишу покойника рыли посреди могилы и укрывали толстыми горбылями, а потом засыпали землёй. Так хоронили мы покойников, пока были слабы и немощны. Но когда окрепли через год, полтора, мы стали хоронить,  покойников, соблюдая весь похоронный ритуал. Да воздаст этим мученикам Аллах все райские блага в ином мире! В колхозе им. Будённого многие жители разных национальностей были раскулаченные граждане Советского Союза или осуждённые на вольное поселение после выселения из своих пенат, где-то в тридцатые годы при коллективизации. Конечно, эти люди не успели ещё окрепнуть своими хозяйствами на новом месте, но по сравнению с нами они были богачами, так как имели свои дома, огороды, разную живность и пусти уже корни на этой земле, имея все гражданские права для свободного передвижения. А чеченцы и ингуши были под жёстким надзором комендатуры, утратив даже название нации. Нас все именовали «спецпереселенцами», это в самом благосклонном расположении к нам. Если же «спецпереселенец» в чём-то оступился, тогда изрыгалась вся жёлчь ненависти на нас. Бандит, предатель, враг, изменник, вор, убийца, антихрист такие эпитеты сопровождали нас всюду. В школе, на работе, в клубе, на улице. Вот в такой атмосфере нам нужно было выживать, оторванным властью от своих очагов, отобрав все средства на существование. По вине той же власти нам пришлось, чтобы выжить воровать, т.к. наш менталитет не позволяет просить милостыню, как бы трудно тебе не было. Пайки на питание спецпереселенцам выдавались в основном на работающих членов семьи. А не трудоспособные были на иждивении работников семьи, поэтому многие семьи голодали и вымирали как мухи по осени без единого звука и стона, будто убаюканные сладким сном. Меня тоже причислили мои родители к покойникам. Ещё в пути я метался в жару. Все время просил: «Манам, маннам», то есть воды. Я ещё не был отлучён от груди матери, но у матери пропало молоко, и её грудь выделяла лишь кровь. Меня старались кормить кукурузной кашей или похлёбкой, но после них у меня начинались запоры. Катастрофически не хватало в пути следования воды. Мои стоны: «Манам, манам» заставили одного жителя из селения Гелдаган Тимар, через окно вагона в кувшин набрать с крыши снег, чтобы напоить меня талой водой снега. В нашем вагоне кроме наших сельчан , находилось несколько семей и из соседнего села Гелдаган. Когда Тимар высунул железный кувшин из окна вагона, охранник, который находился снаружи в открытом тамбуре, подумал, рука с кувшином покушается на него. Поэтому тот с испугу, или назло сорвал «стоп-кран» вагона и остановил состав. На крики охранника сбежались его вооружённые коллеги и стали выгружать мужчин из нашего вагона, выискивая «покушавшегося». Тут мой отец вышел вперёд и сказал, что хотел набрать снега с крыши вагона, чтобы после растаивания этого снега, напоить жаждущего больного сынишку. Рядом с моим отцом стал и Тимар, сказав, что мой отец говорит правду. Их обеих забрала стража в изолятор, а состав продолжил свой путь. К счастью, их только день и ночь продержали в изоляторе, а потом выпустили. В изоляторе, по их рассказу, так как он не отапливался было очень холодно. На них не были теплой одежды, поэтому им, чтобы согреться и не заболеть, приходилось постоянно двигаться, и часто проводя схватки в борьбе. О сне и отдыхе не было и речи. Дружба, возникшая между Тимаром и моим отцом на том трудном пути, продолжалась всю их жизнь. Тепло той дружбы передалось и их потомкам, которые с уважением и бережно продолжают общаться друг с другом. Как я сказал выше, мои родители не считали меня жильцом. Голова моя была опухшей от множества чирей, губы потрескались от простудных волдырей, при дыхании слышались хрипы со свистом, никаких признаков на выживание, видимо, я не подавал. Господь - Творец сжалился надо мной, т.к. он наделил мать двоюродного брата моего отца знаниями народной медицины. Её звали Маслаат, что в переводе на русский язык означает примирение. Она до нашего выселения занималась торговлей разным скарбом и имела некоторую сумму припрятанных денег и лекарственных травяных снадобий. Вот эта старая женщина и взялась за моё лечение. Она у местных русских и немецких женщин покупала козье молоко и мешая его с травяными отварами, привела меня в чувство. На ноги подниматься я ещё не мог, но уже садился и стал ползать сам. А до этого я лежал укутанный разным тряпьём в углу, выделенного нашей семье в колхозном клубе. Отец часто спрашивал, говорили, мою мать: «Посмотри, не испустил ли он дух?»
Хрипы со свистом прекратились, я начал есть помаленьку, температура нормализовалась, вот только фурункулы с головы не сходили. Видимо, мне надо было сделать переливание крови, но медобслуживание спецпереселенцев в те годы оставляло желать лучшего. Поэтому моя родственница лечила меня дедовскими методами. Она каждый день клала на мои нарывы испечённый лук, когда он был ещё горячим. Через сутки туже процедуру повторяла, пока нарыв не становился белым от созревания. Потом она, надрезав лезвием ножа нарыв, выдавливала всё нагноение из него вместе со стержнем. Потом рану промывала раствором соли. Последние две процедуры моей покровительницы доводили меня истерики, что вынуждало меня ругать её всеми проклятьями, которые приходили на язык. Когда мои раны от фурункулов начинали затягиваться коркой, она смазывала их коровьим маслом или животным жиром. Так с помощью Аллаха эта женщина вернула меня к жизни. Недаром гласит наша народная поговорка, что пока не будет исчерпан отпущенный тебе на жизнь Всевышним Господом срок, смерть не возьмёт тебя, в какую бы ты экстремальную ситуацию не попал. Истинность этой поговорки я испытал на себе. Мне в настоящее время 77 лет, я вполне здоров, могу трудиться по хозяйству, занимаюсь творческим трудом, 45 лет проработал в школе. И всё это, нет никакого сомнения, благодаря покровительству Создателя вселенной и всего живого. Прошу прошения у читателя, за то, что я так отвлёк его от основного повествования, увлёкшись рассказом о собственной персоне. На месте нашего прибытия в Киргизии среди спецпереселенцев особо ценили специалистов рабочих профессий. А отец мой ещё на Кавказе был трактористом, за что не был призван в действующую армию и получил освобождающую бронь от призыва. Он должен был, как механизатор и хлебороб, обеспечивать защитников Отечества всем необходимым для победы над немецким агрессором. Поэтому отец до нашего выселения работал на колесных и гусеничных тракторах марки ХТЗ (Харьковский тракторный завод), ЧТЗ (Челябинский тракторный завод), американском «Фордзоне» и других с 1940-1944 год. Он каждую зиму все эти годы производил ремонт этой техники в МТС-е с. Курчалой, которое было до депортации районным центром. Районным центром это село оставалось и после нашей выселки. Только было переименовано в Шурагат и входило в Дагестан. Отца в Киргизии посадили с первой же весны нашей высылки на трактор и заставили пахать поля под яровые культуры. Мой дядя Висали, которого там все стали называть Василием, который прослужил в рядах Советской Армии с 1941-1943 годы и был участником боевых действиях против фашистов, был комиссован врачебной комиссией в сентябре 1943 года. Он хорошо владел русским языком и был по тем временам грамотным человеком. Поэтому его в колхозе определили на работу учётчиком. Мать мою, как и многих чеченских женщин использовали как разнорабочих. Каждый трудоспособный спецпереселенец обязан был отработать в году минимум 200 трудодней. Ни о какой зарплате этим работникам и речи не было. Если выпадал урожайный год, удавалось выполнить государственный план по сдаче зерна государству, то тогда колхозникам выплачивали натурой по 100-150 грамм зерна за каждый трудодень. Конечно, при таких заработках, прокормить семью не было возможности у спецпереселенцев, тем более, если у работников на иждивении были немощные старцы и малые дети. Поэтому большим семьям приходилось с ранней весны переходить, как и животным, на подножный корм. Мы, дети тех лет, познали вкус всех природных даров, произрастающих на суше и в воде. Познали вкус всех птиц и их яиц, которые ютились под киргизским небом. Мы ели молодую люцерну, перемяв её солью, как некогда на Кавказе наши деды ели крапиву. Молодой стебель верблюжьей колючки, стебель лопуха и его корень, стебель купыря, молочные казелики, зрелые кошелики, дикий картофель, паслён, топинамбур, соцветия вербы и акации, да сколько чего мы переели, названия их и не запомнишь. В период созревания колхозных посевов, детвора спецпереселенцев по ночам делала вылазки, чтобы полакомиться молочноспелыми колосьями пшеницы и ячменя. Зерна этих культур в поджаренном виде были нашим деликатесом на объедение. Правда, поля
эти охранялись конными объездчиками, и если эти стражи настигали нас, то многим приходилось испытать удары их кнута или плётки. Если кого-то удавалось из детворы поймать сторожу, то родителей воришки штрафовали, высчитав им натуральную оплату из трудодней, или обязывали расплатиться деньгами, как возмещение ущерба нанесённого хозяйству. Не приведи Господи попасться даже с горстью зерна в кармане во время уборки или собирающим оставшиеся колоски на поле после уборки. Задержанных «несунов» строго наказывали или осуждали на тюремный срок в трудовые лагеря. Все совершеннолетние спецпереселенцы еженедельно должны были отмечаться у коменданта, предоставляя ему сведения о состоянии семьи, что никто ни куда не отлучался. За подачу неверных сведений глава семьи подвергался наказанию. Однажды моя тётя, сестра отца моего собирала колоски ячменя на убранном поле колхоза вместе с другими чеченскими женщинами. Поле это находилось рядом с плантацией сахарной свеклы, на котором эти женщины вели прополку этой культуры. Вечерело, и женщины, видимо решили немного подкрепиться ячменём, собрав колоски, которые теперь не попадут на колхозный ток. Не пропадать же добру! Когда женщины разбрелись по ячменному полю, тут их настиг комсомольский рейд, который дежурил в тот день на этом поле. Женщины, увидев приближающихся комсомольцев, бросились врассыпную. Благо недалеко росли кустарники тёрна и держидерева, где и удалось женщинам скрыться. Комсомольцы не полезли в кустарники, но всё-таки успели пометать камни по логову спрятавшихся женщин. Один камень угодил в голову моей тёти, которая тут же потеряла сознание. Комсомольцы после камнеметания ушли. Женщины перевязали ей голову и, когда стемнело, привели её в лагерь спецпереселенцев. Знахарки осмотрели её рану, обработали соляным раствором, посыпали её пыльцой гриба-дождевика и наложили повязку. Но чеченцы умели постоять за себя и не прощали активистам-комсомольцам холуйское прислуживание власти. Мой двоюродный брат по отцовской линии, Мухадди,  разузнал через молодёжь, кто был виновником ранения нашей тёти. Им оказался Сепан-Кривой, который отличался среди активистов лютой ненавистью к чеченцам. Мухадди ждал удобного случая, чтобы проучить этого наглеца. Однажды такой случай подвернулся. Степан-Кривой шёл с какого-то  сабантуя, изрядно выпивши, приставая к русским девочкам, которые шарахались от ужаса. Вот тут-то и заступился за девчонок Мухадди. Кривой набросился на моего кузена с кулаками, мол, какой-то «изменник» будет мне, комсомольцу, перечить. Да я сотру его в порошок. Но Мухадди был парнем юрким и отлично наносил удары, как кулаками, так и головой. Свидетелями этой потасовки были русские девчата, к которым приставал Кривой. Мухадди бил Кривого до тех пор, пока он, лежа, со слезами не стал молить его о пощаде, обещая никого больше не  обижать ни словом, ни действием. После этого случая Степан–Кривой, при встрече с Мухадди, приветствовал его с поклоном. Трудно было нам первых 2-3 года и с одеждой и с питанием, и с моральным бесправием из-за произвола власти. Рубашек и брюк у многих взрослых подростков не было. Поэтому нас, как на чучело, надевали мешки, вырезав отверстия для похода голов на дне мешка и рук по боковине. Настоящего чёрного хлеба многие семьи не видели месяцами. Поэтому мы просили и умоляли Аллаха, чтобы Он дал нам возможность дожить до тех дней, когда можно будет, наестся, досыта, лишь только одним хлебом. Многие семьи готовили жидкую похлёбку из размельчённого зерна на ручных мельницах. Два-три литра воды смешивали с 200 граммовым помолом, не просеивая через сито, при возможности примешивая к похлёбке мякину, жмыхи и разные травы. Еду эту готовили два раза в сутки – утром и вечером, после заката солнца. А солнце, особенно летом, двигалось так медленно, что у меня не хватало терпения, и я начинал хныкать, уговаривая мать, чтоб она скорее начинала готовить ужин. Мать заставляла меня, а потом и появившихся моих младших братишек и сестёр (нас выросло 5 братьев и три сестры) называть себя по имени. Мотивировала она это тем, что в загробном мире все дети будут называть своих родителей «папой», «мамой», «наной», «дадой», что не позволит им сразу в судный день отыскать своих родителей. А вот дети, окликавшие своих пап имам по имени, бистро окажутся рядом с ними в день людского водоворота. Мать имела привычку при трапезе наливать в чашку отца похлёбку по гуще. Но отец тогда свою чашу придвигал ко мне. Мать отговаривала его, чтобы он не делал этого, т.к. его работа, трудоёмкая, и он должен усиленно питаться. Я не прикасался к его чашке, хотя она и стояла предо мной. Тогда отец клал несколько ложек густой массы в мою чашку, затем перемешав её, принуждал меня есть. Отец при этом приговаривал, каждый должен работать в меру своих сил, а еду надо делить в семье поровну. Смертность среди чеченцев, впервые годы высылки, была высокой. Менталитет не позволял чеченца выпрашивать милостыню. Поэтому семьи, в которых не было трудоспособных членов семьи, не могли долго протянуть на госпайке, т.к. до семей переселенцев он доходил в мизерном состоянии. Поэтому вымирали целые семьи, как от болезней, так и от голода. Здесь скончался и мой родной биологический дед. Его звали Мусло, и него родилось три сына: Салман, Мука и Висали. У его брата Хамирзи не было сына, хотя он и женился несколько раз. У Хамирзи росла одна дочь, которую звали Тахбика. Поэтому мой биологический дед Мусло, когда у него появился на свет второй мальчик Мука, отдал его своему брату Хамирзе на усыновление, не позволив, матери ребёнка, даже покормить его. Мой отец вырос в семье своего дяди и узнал он об этом лишь в подростковом возрасте. Мусло умер от тоски по родному краю. Он завещал своему младшему сыну Висали, чтобы при возвращении на Кавказ, перевезли его останки на родину и похоронили там. Здесь была убита моя бабушка по материнской линии, молния настигла её во время малого омовения перед намазом на веранде своего дома. Здесь умерла моя младшая сестра Айзан. Беднягу ужалила то ли змея, то ли ядовитый паук, пока врачи определяли диагноз, она на третьи сутки скончалась. Она ничего в рот не брала, но постоянно просила воды и металась в жару. Те, кто выжили в трудные годы, стали строить свои дома на выделенных им под хозяйственные нужды земельных участках. Обзавелись живностью, домашней утварью, стали прилично одеваться. Люди дружно помогали друг другу, часто устраивали в народных традициях субботники взаимопомощи, вечеринки, посиделки, свадьбы, коллективные похороны. Одним словом, жизнь входила в своё обыденное русло. Но при всём видимом умиротворённости и смирении, люди всё время грезили по родному Кавказу. Поэтому при встречах на базаре или с чеченцами из других сел и городов, всегда на устах каждого был вопрос: «Не говорят ли о том, что скоро нас отправят на родину?» И так все 13 лет чеченцы жили с верой, что они вернутся на Кавказ. До кончины сатрапа Сталина не было и речи о нашем возвращении. Но слава Аллаху, что Он и тиранов сотворил смертными, поэтому все хорошие вести до чеченцев начали поступать только после кончины этого тирана. И смерть настигла «палача-вождя народов» 6-го марта 1953года. Только после этого для депортированных народов радостного события, наступила пора координальных перемен в руководстве СССР в вопросе реабилитации безвинно репрессированных и депортированных народов. Всё моё детство прошло на Киргизской земле. До школьного возраста, я рос среди киргизской, курдской, немецкой, русской и украинской детворы. На весь колхоз здесь проживало несколько чеченских семей, поэтому я отлично усвоил, прежде родного языка, языки этих народов. Я свободно мог общаться  с этими детьми на их наречии. В школе помимо русского языка мне пришлось изучать и киргизский язык, т.к. наша семья из колхоза имени С. М. Будённого переехали жить в колхоз «Большевик», где преобладало киргизское население. Здесь у меня с первых же дней начались трения с киргизскими ребятами. Между домом, где мы жили и малокомплектной начальной школой, пролегал большой овраг. По этому оврагу протекала небольшая речка, которую называли «Кара су» – Чёрная речка. В школе этой было лишь одно классное помещение, небольшой коридор, учительская, совмещённая с кабинетом директора. Занятия проводились в две смены: в первую смену занимались объединённые второй и четвёртый классы, а во вторую смену – первый и третий классы. Группа каждой смены насчитывала до 25 учащихся. В каждой группе были переростки, которые уже достигли 14-15 – ти лет. Конечно, дисциплина в этих группах была никудыщней. На уроках, эти великовозрастные ,дети стреляли из рогаток проволочными и бумажными пульками, высушенными из глины шариками. Поэтому не однажды наша учительница, Надежда Ивановна Кононенко, со слезами на глазах уходила в учительскую комнату. И только, после вмешательства директора, наступала временная тишина. Я учился в третьем классе, когда мы переехали в колхоз «Большевик». Так вот, когда я пересекал Чёрную речку через небольшой мостик и поднимался на другую сторону оврага, там меня уже встречала ватага киргизских ребят. Выражаясь на своём языке бранными словечками, они окружали меня, и начиналась потасовка. Они хотели, чтобы я признал их превосходство и заискивал перед ними и выполнял все их прихоти. Но я чеченец, а чеченцу претит его менталитет терять своё достоинство перед несправедливостью и даже перед смертельной опасностью. Наш народ с детства приучает детей быть смелыми, не робеть перед опасностью, и не ронять честь своего рода. Поэтому чеченского мальчика, в одиночку,  посылают в тёмную ночь оставить на условленном месте шапку или другой предмет на кладбище. А другого мальчика посылают на тоже кладбище, чтобы он вернулся оттуда, с оставленным там предметом или шапкой. Конечно, ребятам страшно в темноте, да ещё среди покойников на кладбище. Но они преодолевают свой страх, и закаляют свой дух не робеть в экстримальных условиях. Вот этот дух жил и во мне, поэтому я отбивался от нападавших недругов, как мог. Безусловно, мне перепадало больше тумаков, чем той ватаге киргизских ребят. Я не сообщал об этих стычках ни дома, ни в школе. Мать часто спрашивала меня, почему ей каждый день приходится латать мою рубашку, пришивать пуговицы, стирать каждую ночь одежду. Я говорил, что на уроках физкультуры мы играем в футбол или прыгаем в высоту и длину. Вот там и бывают падения или другие казусы, которые пачкают или рвут одежду, отрывая пуговицы. Начиная с третьего класса, во время летних каникул, отец брал меня на работу в качестве соломокопнильщика на комбайне. Тогда на уборке зерновых культур были в ходу прицепные к тракторам комбайны «Коммунар» и «Сталинец». Саломокопнители их приводились в действие с помощью верёвки, один конец которой привязывался к внутренней стороне копнителя, который находился на оси, а другой конец, пропущенный через шнек, был в руках рабочего. Когда нутро копнителя наполнялась соломой, работник, то есть я, тянул верёвку на себя, упираясь ногами в поперечную раму и опрокидываясь туловищем назад, сидя на своём сиденье. Солома соскальзывала и нутра копнителя и оставалась на скошенном поле. Когда убирали сильно засоренное поле, то соломокопнильщику надо было копны делать маленькими, так как наполненный копнитель трудно было опрокинуть, т.к. я не имел силу взрослого. Случалось иногда , что я не справлялся с опрокидыванием вовремя, тогда отец сигналил трактористу. Тот останавливал трактор, и отец опрокидывал накопившуюся в копнителе массу соломы. К сентябрю уборка зерновых заканчивалась, и в МТС-е выдавали зарплату рабочим обслуживавшим комбайны и трактора. А в колхозе на трудодни платили натурой, т.е. зерном. Поэтому и на моё имя были какие-то начисления. И в середине сентября отец, получив, причитающуюся нам с ним сумму, не на шутку раскошелился, купив мне новые брюки, рубашку, туфли новый портфель и чернильницу. Чернильница была из белой керамики, с рисунком лисицы. Конечно, я был на седьмом небе, т.к. хотел в такой обновке похвастаться в школе среди сверстников. До этого дня вся моя одежда была в заплатах, книжки носил в сумке, сшитой из материи. На сумке той был специальный кармашек для чернильницы. Писали тогда мы ручками, на которые вставляли перья №11. Перо макалось в чернильницу при написании почти каждого слова. Часто перья оставляли в тетрадях кляксы, чернильница, пролившись, пачкала книги и тетради, даже руки хозяина.
Наряженный в обновку, с новой чернильницей в руке я отправился в школу.
Когда я пересёк овраг и направился к школе, киргизские ребята снова набросились на меня. Вот тут я, действительно, пожалел, что оделся в обновку. Одни из них ухватились за портфель и стали вырывать его у меня. Другие вцепились в ворот рубашки, а третьи стали пинать с заду. И тут на меня нашла такая ярость, что я, на тот миг, превратился в затравленного зверя. Я пустил в ход чернильницу, которая находилась у меня в правой руке. Моя рука с чернильницей опустилась на лоб предводителя этой своры. Удар, оставляя красный кружок на лбу, заалел кровью. Второму чернильница разбила нос, из которого тоже брызнула кровь. Увидев кровь, мои недруги бросились врассыпную. Я же собрав свои разброшенные книги, тетради вернулся домой, т.к. рубашка на мне была порвана, пуговицы оборваны.
Вернувшись, дома я всё, как есть, рассказал матери. Мать, не приводя меня в нормальный вид, отправилась в школу. Когда мы перешли через Чёрную речку, она увидела две бутылки из-под вина, она поняла эту посуду, видимо, чтобы сдать в магазине. Когда мы пришли в школу, нас встретил директор со словами: «Не собираешься ли ты, Сара, побить нас этими бутылками?» Мать на ломанном русском языке ответила, что она пришла выяснить, за что киргизские дети пристают к её сыну? Кому он тут перешёл дорогу? Почему вы не пресекаете такие действия ребят вашей нации, ведь мы же мусульмане и должны уважительно относиться друг к другу. Директор заверил мать, теперь он знает о недостойном поведении киргизских ребят. Родители своих детей сурово накажут, и они больше никогда не будут приставать ни к кому.
После столкновения с малой кровью,  действительно, вчерашние задиры стали шёлковыми и пушистыми. Стали здороваться за руки, а некоторые даже подружились. В этом колхозе среди своих сверстников я после этого случая попал в лидерскую группу, и при столкновениях с подростками других сел, я вызывал на поединок вожака противника. После окончания начальной школы нам пришлось ходить, для продолжения учёбы, за 7-8 км. от нашего села в другое село «Эрикту», где была семилетняя школа. В 5-ом классе мы, дети из села Большевик, до осенних каникул, можно сказать – били баклуши, т.е. имитировали учёбу. На пути нашего следования в школу находилась длинная лесополоса с гибкими карагачёвыми деревьями. Так вот мы в той лесополосе играли в «дикарей», насмотревшись, в то время модный многосерийный фильм «Тарзан». Нас было двадцати мальчишек, которые продолжили учёбу в селе Эрикту. Мы по жребию двух из нас посылали в школу, чтобы знать , что было задано нам на дом. Остальные, разделившись на две группы, «дикарили» целый день. А вечером с нашими посланцами возвращались из школы домой, уставшие и голодные. Классным руководителем нашего 5-го класса была Мария Васильевна Шубина, очень добрая женщина, приятной наружности, невысокого роста, с внимательными голубыми глазами. Первую учебную четверть мы все кое-как вытянули, на натянутой оценке «3» почти по всем предметам. На ноябрьских каникулах эта женщина пришла в село Большевик, чтобы познакомиться с нашими родителями и рассказать о нашей посещаемости и успеваемости. Вот тут-то и раскрылась вся наша хитрость. Мария Васильевна показала наш классный журнал, который был испещрён нашими пропусками, усеянный оценками «2» и «3». Конечно, за обман я и остальные ребята получили от родителей наказание. Но теперь мы должны были каждый день получать расписки, что были на всех занятиях в школе с росписью Марии Васильевны. Копию той росписи она оставила у каждого родителя. Конечно, теперь, под таким усиленным контролем, о былой вольнице не могло быть и речи. Поэтому, поневоле, пришлось, подключится к учёбе. Я был слаб в математике, видимо не усвоил простые арифметические действия и правила. В те годы с пятого класса переходили на изучение алгебраических действий. Без надёжного арифметического фундамента, алгебра стала для меня тёмным лесом. На уроках математики я стал посмешищем для одноклассников. Тогда за меня вступился математик, Роберт Аркадьевич Цвецих, муж Марии Васильевны. Он дал слово, перед смеющимся надо мной классом, что к седьмому классу он сделает из меня отличником в знаниях по математике. И он сдержал своё слово, путём усиленных дополнительных занятий со мной и других слабых учащихся. Он, буквально, начав с таблицы умножения, проштудировал с нами всю арифметику и подвёл нас к алгебраической виртуальности. В седьмом классе я быстрее всех отличников и в большем количестве решал примеры и задачи по математике любой сложности, с несколькими неизвестными числами. В седьмом классе я получил «Свидетельство о неполном среднем образовании» в июне 1956 года. В восьмой класс мне пришлось ходить в село, которое называлось «За линию ЦК ВКП (б)». Это был 1956-1957 учебный год, год нашей реабилитации. Годы правления в Союзе  Н, С, Хрущёва оказались благотворительными, как для депортированных народов, так и всех репрессированных граждан великой страны. 16-го июля 1956 года Советское Правительство признало, депортация чеченцев, ингушей и других народов страны Советов была актом беззакония и геноцида «вождя народов» и его верных псов. А 9-го января 1957 года  вышел Указ Верховного Совета СССР « О восстановлении ЧИ АССР» и праве чеченцев и ингушей вернуться на свою историческую родину. В том же году вайнахи стали продавать свои дома за мизерную плату и возвращаться к родным пенатам. Я учился тогда в 8-ом классе, а учебный год заканчивался в конце мая. Возвращающиеся на Кавказ семьи заказывали товарные вагоны на ближайшей железнодорожной станции от места своего проживания. Такая станция для нас находилась в городе Кара Балта. Наш вагон должен был отправиться на Кавказ в начале мая. Поэтому мне нужно было забрать свои документы из школы. Администрация школы охотно пошла мне навстречу, т.к. я учился хорошо, и выдала мне всю папку с табелями успеваемости и поведения, отметив в них, что я переведён в 9-ый класс. 4-го мая, погрузив весь свой скарб в товарный вагон, мы отправились на родную землю. Радость переполняла наши сердца! Нам казалось, что там на нас посыплется манна небесная и перепела. На 10-ые или одиннадцатые сутки мы прибыли на станцию Гудермес. Здесь мы должны были выгрузиться со своим багажом. Станция Гудермес была полностью оцеплена сотрудниками милиции. Здесь никто не встречал нас с распростёртыми объятьями, наоборот, лица стражей порядка были хмурыми.
Двое суток нам не разрешали выгрузиться, рекомендовали отправить наши вагоны за Терек до станицы Шелковская. Оттуда уже пойдёт наша расфасовка по сёлам Затеречья. На третьи сутки, по настоянию начальника станции, т.к. ему нужно было использовать наши вагоны для других целей, потому что за простой вагонов станция несла материальный ущерб, нам разрешили выгрузиться. На третьи сутки милиция сняла оцепление, то ли им поступил приказ сверху, то ли самим надоело или наши лидеры собрали со всех и дали взятку начальству. Мы, конечно, быстро использовали подвернувшийся момент.  Подогнали подвернувшийся транспорт, и разъехались по сёлам. Где-то во втором часу ночи, мы выгружались на дедовских развалинах в селе Цоци-Юрт. Некогда обширное поселение, ныне превратилось в захудалый хутор.  От дедовских апартаментов осталась на половину обвалившаяся печь и дымоходная кладка.  Правда дом дяди Висали ещё стоял и в нём жила русская семья Цветковых. Фамилию их мы узнали утром. Ночью из их семьи никто не вышел к нам. Ночью было прохладно. Собрав для постилки бурьян, благо его здесь было много, расстелив на нем брезент и матраци, наспех заправившись сухим пайком, мы впервые за 13 с лишним лет улеглись со спокойной душой, сбросив тяжёлый груз тоски по родине этих долгих и томительных лет. Жизненные трудности и невзгоды будут нас преследовать до самой смерти. Но преодолевать их гораздо легче на своей родной земле, а если и настигнет тебя смерть, то ласковей родной земли тебя не примет чужая земля. Дяде пришлось выкупить свой родной очаг у новых хозяев. Мы же из плетений хвороста построили двухкомнатную хату, засыпав крышу землёй, обмазав кругом глиной, даже крышу, потом застелив её рубероидом (толью), чтобы не пропускала дождевую воду. Многие дома были построены, собираясь на коллективные трудовые субботники. А те что уцелели, выкупались, правда, некоторые дагестанцы и кумыки отдавали их, бывшим хозяевам бесплатно. Когда народ лавиной хлынул на Кавказ, государство начало выдавать ссуды некоторым бедствующим семьям. Так постепенно начала оживать Чечено-Ингушетия из пепла и праха, как и в прошлые исторические времена. Население, заселившее нашу землю за время нашей высылки, поощряемое руководством восстановленной республики, строило свои козни и устраивало публичные выступления, требуя от Москвы изолировать чеченцев от Чечни и Кавказа. Но справедливость восторжествовала, Чечено-Ингушетия расцвела и встала на ноги. Она уверенно строила своё будущее до развала Союзного государства. От времени развала СССР начинается новая история, как в Чечне, так и во всём мире.