Воспоминания, записанные Сайдцелимовым Мовлой
«Это было в последние дни февраля 1954 года, – так повёл свой рассказ Сайдцелимов Мовла, житель села Цоци-Юрт Курчалоевского района Чеченской Республики. – Мой отец ухаживал за колхозными лошадьми.
В его обязанность входил процесс кормления сеном, уборка конюшни от навоза, водопой, ночное дежурство, охраняя скирду сена за конюшней, которая находилась от сарая на расстоянии 50-60 метров и очистка яслей от лошадиных объедок. Эту работу обычно выполняли два человека. Но мой отец за двойную оплату работал круглосуточно сам, привлекая к помощи нас, его детей. Благо их было у него много от двух жён. Правда, моя мать умерла до нашего выселения. Она осталась лежать в родной земле. Отцу за работу на конюшне начисляли двойную норму трудодней, что удваивало ему и оплату зерном за трудодни. В один из февральских вечеров я зашёл на конюшню. Отец велел мне остаться на конюшне, пока он сходит домой и совершит вечерний намаз. Наш дом от места его работы находился на расстоянии 200 -300 метров. После вечернего намаза в сторожевую будку конюшни обычно собиралась интернациональная компания спецпереселенцев: курдов, которые себя называли азербайджанцами, чеченцев, карачаевцев, ингушей. Они постоянно вели разговоры о Кавказе. В этот вечер разговор про Кавказ начал мой односельчанин Даудов Баудди. В нашем колхозе местное население состояло из одних киргизов высланных народностей. Видимо поэтому здесь межнациональным языком общения всех стал киргизский язык. Поэтому, собравшийся в сторожевой будке интернационал вёл свои беседы на киргизском языке. Они рассказывали о городах Кавказа, где им приходилось побывать по разным причинам: Баку, Тбилиси, Батуми, Баржоми, Кутаиси. Не знаю, какая сила заставила меня вмешаться в разговор старших, и сказать, что я хотя бы завтра смог бы поехать на Кавказ. Настала мёртвая тишина, которую нарушил мой односельчанин Даудов Баудди. Он сказал, что это в парне заговорила мальчишеская блажь. А потом прибавил, да твои нечистоты ворона туда не доставит, не только завтра, даже через год, болтун. Тут он ещё смачно выругался. А потом серьёзно добавил, если ты туда поедешь, я подарю тебе 100 рублей, и укажу тебе на человека моего рода, андийца, на Кавказе , который приютит тебя. По тем временам, это была хорошая сумма, но не такая, чтобы соблазниться ей. А вот человек, который мог бы приютить меня, меня заинтересовал. Я попросил Баудди назвать имя того андийца, и тот сказал, что его зовут Мямди, а фамилия Энкешев. Но, с насмешкой добавил, что не скоро увидишь ты этого человека и воспользуешься его гостеприимством. Я стал мысленно повторять фамилию и имя того человека. Двое из курдов тоже дали слово, что они тоже подарят мне по 50 рублей, если я побываю на Кавказе. Подняв меня на смех, вечер для собравшейся на ночь компании выдался весёлым. Конечно, я не думал об их вознаграждении, да и не было нужды в ней. Но слова Баудди задели меня за живое и подталкивали меня на отчаянную дерзость, во что бы всё это не стоило, побывать родине, поклониться на Цоци-Юртовском кладбище праху отцов и дедов и припасть к могиле матери со слезами и мольбой , прося Аллаха вернуть наш народ на землю предков. Наше село «Алга» располагалось в
пойме, некогда здесь протекавшей, русла реки. Поэтому здесь земля была каменистой и кроме саксаула здесь ни деревья, ни травы не росли. Вдали от села располагались колхозные поля, где выращивали разные посевы культур. На подсобных участках жители сеяли кукурузу, стеблями которой и кормили личный скот. Поэтому с кормами для скотины здесь было трудновато. Некоторые наши односельчане приходили сюда в конюшню, чтобы поживиться охапкой сена. Хотя это и было нечестно, колхозное сено раздавать, отец всё же был грешным в этом деле, рискуя, он помогал землякам, правда, в малых дозах. Сено, заготовленное на зиму, оставалось не использованным и на следующий год. Поэтому Правление колхоза и председатель не особо журили за помощь жителям охапкой сена. Тем более, если сено оставалось на второй год, т.к. оно на много теряло свои питательные качества. Здесь мне припомнился торговый слад на станции, пропадало очень много, хотя и не товарного вида, древесный строительный материал. Под дождём мокла тоннами кормовая соль. И всё это добро пропадало на глазах начальства. Можно же было всё это продать по сниженным ценам. Но нет, пусть гниёт и пропадает, лишь бы не людям. Таких, расточителей народного добра, отец называл злодеями и безбожниками. Поэтому видно отец приводил цитату из какой-то речи Ленина, который вроде бы сказал: «Пусть народ извлекает пользу из того, что может пропасть без пользы». Сказал ли вождь пролетариев эти слова или нет, но отец оправдывал свою щедрость за счёт общественного добра этой цитатой. Площади пашен нашего колхоза были малы, чтобы обеспечить кормами общественный и индивидуальный скот населения колхоза «Алга». К южной границе нашего села подступали обширные поля соседнего колхоза «Кызыл Аскер». Нас по границе с соседями разделял небольшой оросительный арык. Поэтому жители нашего села с весны до осени пасли свой скот на привязи вдоль этого арыка. Село наше насчитывало всего-то не более 50 дворов. В начале марта месяца, в воскресенье, Бауддину Даудову колхоз выделил двухконную подводу для продажи люцернового сена на базаре города Токмак. Подводой управлял мой двоюродный брат Тарамов Саид-Эмин. Вот с этого транспортного средства и началась моя дерзкая «одиссея» побывать на Кавказе. В тот я одел всё то, что посчитал лучшим и нужным мне в пути. Из денег я с собой имел 200 рублей, которые мне отец выделил для обновления моего гардероба после окончания семилетней школы, и деньги вырученные от продажи бывших своих учебников, а также выигранные у своих сверстников игрою в альчики облигации «Государственного займа восстановления народного хозяйства 1952 года».Одет я в длинное бубликовое чёрное пальто, черные шерстяные брюки, кожаные полуботинки и на голове фуражка. О том, что я собираюсь посетить Кавказ, я ни с кем даже не посоветовался ни с старшими братьями, отцом. Хотя отец и советовался со мною по многим жизненным вопросам. Запомнив фамилию и имя Энкешева Мямди, с уверенностью, что я до его дома доберусь, я отправился в путь к родным пенатам, от которых меня оторвали в восьмилетнем возрасте, объявив врагом народа. День выселения и скопление воск НКВД в нашем крае я запомнил хорошо, так как всё видел своими глазами и наслышался об ужасах тех дней, недель и месяцев от односельчан земляков из других сёл. Я учился во втором классе, тогда все школьные учебные предметы в начальных классах велись на родном чеченском языке, русское чтение и письмо, чтобы научить детей читать , писать и сносно говорить по-русски. Отец и сельчане говорили, что в день выселения за отказ призвать население к повиновению были убиты и сброшены подвал сельского Совета наши сельчане: Нанагаев Хамид, Мельчиев Махди, Махчаев Виса и Духигов Аббас. Всех мужчин, якобы на собрание, насильно под конвоем согнали во двор нашей школы. Тут же на чеченском языке к собранным жителям, обратился работник Курчалоевского райкома партии большевиков. Он объявил, о предстоящей депортации нашего народа, за бандитизм и нелояльность к советской власти. Тут некоторые возмутились, а за какую власть воюют наши односельчане и другие соплеменники нашей республики? Оратор из райкома объяснил, что разговоры и сопротивление бесполезно. Вокруг села и школы стоит оцепление солдат, на крыше школы установлены пулемёты. Поэтому, без лишних разговоров, лучше покориться судьбе, и выполнять все приказы военных. В противном случае вас всех перестреляют, т.к. им отдан приказ «Расстрелять» неповинующихся. Здесь всех заставили сбрасывать в одну кучу. Каждого подходящего двое солдат проверяли на наличие, спрятанного огнестрельного или холодного оружия. Через полчаса здесь выросла горка сабель, шашек, кинжалов и охотничьих ножей. Двух бедолаг, подозреваемых в укрытии оружия в мотне кальсон, завели в здание школы и застрелили, объявив, что убили их за сопротивление раздеться догола. А было у них припрятано оружие или нет известно лишь тем, кто их расстрелял и Аллаху. После разоружения мужчин, каждого из них под присмотром вооружённого солдата повели к своим семьям. А те тоже были уже готовы, под присмотром других солдат, с узелками и детьми на руках и еле передвигающими ногами стариками к испытанию очередной жестокости превратной судьбы. Холод, голод, жажда от нехватки воды, антисанитария, болезни, сбрасывание мертвых на обочинах железнодорожных путей, смерть женщин от разрыва мочевого пузыря, всё это почему-то прошло перед ним калейдоскопом через 10 лет в 1954 году при решении совершить теперь тот же путь, только в обратном направлении. Если раньше, нам в паспортах ставился штамп, не разрешавший выезжать за пределы населённого пункта, где был прописан, то теперь ставился штамп:
«Разрешается проживать в пределах Киргизской ССР». Я закончил семь классов киргизской школы, хорошо владел этим языком, сносно говорил по-русски. За месяц до начала моей вылазки с поездкой на Кавказ, отец попросил меня написать заявление на имя председателя колхоза, чтобы нам выписали 2 центнера пшеницы, так как семья испытывает нужду в хлебе. Я на киргизском языке напивал то заявление, как учили нас в школе составлять деловые бумаги. Когда отец подал заявление председателю. Тот, улыбнувшись, сказал:
«Не подписать такое грамотное заявление я не могу».Отец со мной всегда обращался, как со взрослым, он до выселения учился в медресе и знал арабскую письменность, поэтому на конверты своих писем на том языке, он всегда заставлял меня заполнять адрес. Из ежедневного календаря он не отрывал листы, а каждый, прошедший день придерживал резиновым жгутиком, перевернув его. Через четыре года он свободно пользовался каждым сохранённым календарём повторно. Мудрый и бережливый был отец. Может всё это всплыло в моей памяти, потому что я пускаюсь в опасный и далёкий путь и сожалею о том, многое из премудростей отца не взял на примету. Город Токмак был в 15 км. от нашего колхоза. Здесь находился сахарный завод. Сюда поступала почти вся сахарная свекла, выращиваемая во Фрунзенской области. Завод не успевал до зимы переработать всю свеклу в сахар, патоку и жом. Поэтому свекла в больших кагатах лежала укрытая матами под снегом до самой весны. Охранником этой свёклы бил наш односельчанин Солтамурадов Габа. Поле то большое и один охранник при всём желании не смог бы усмотреть за всем. Поэтому чеченские дети, притаившись вокруг кагатного поля, следили за охранником. Когда он уходил на другой конец поля, тут дети и набирали в свои сумочки сладких корней и убегали домой. Свекла была хорошей пищей и жареной, и варёной и испечённой, на худой конец и в натуральном виде. Иногда и я был участником таких рейдов. Когда Габи натыкался на воришку, он говорил «летит, лежит, лежит», что означало в его понятии, бросай ношу на землю. На рынке города Токмака было многолюдно, Саидэмин и Баудди встретили оптового покупателя на сено. Они быстро сговорились о цене и отправились выгрузить покупателю свой товар. Оторвавшись от своих попутчиков, через некоторое время я направился на автовокзал. И как назло, я снова встретился с моими попутчиками Баудди и Саидэмин. Они возвращались на базар после продажи сена. Баудди намекнул Саидэмину: «Не для поездки на Кавказ вырядился этот чудак! Ведь он расспрашивал меня о нашем андийце Энкешеве Мямди, в какой стороне Цоци-Юрта тот живёт». Двоюродный брат Саидэмин, как старший приказал мне сесть на подводу. Я не стал перечить старшему по возрасту, и, сев на бричку, на ухо Бауддину проговорил: «Выкладывай 100 рублей , которые ты обещал, если я отправлюсь на Кавказ. Ты сказал, что ворон фекалий моих туда не доставит. Деньги ты получил за сено, поэтому раскошеливайся!» Баудди, делая вид, что он не расслышал мои слова, отвернулся. Когда я добавил, что твои деньги мне не нужны, я и без них доберусь до Кавказа. Он опять притворился непонимающим меня. Саидэмин, направлявший лошадей, обернувшись, спросил меня, знаю ли я, где живёт в городе наш односельчанин Мусаев Насарди. Я ответил, что знаю. Саидэмин сказал, что во дворе Насарди стоит его велосипед, чтобы я на том велосипеде возвратился домой. И тут я, молча, повиновался ему, ведь всё же он на 2-3 года старше его. Я отправился к Мусаеву Насарди, но его не застал дома. На окрики отозвалась его жена. Я рассказал ей о цели моего визита к ним. Она указала на прохожий коридор, мол, велосипед находится там. Это был велосипед немецкой марки «Бургузател» с толстой рамой, с широкими ободками и покрышками, мощный, как советский «мопед». Правда, с запасными частями у нас для него будет туговато. Я, сев на велосипед, по городскому асфальту решил немного покататься. Когда я начал входить в азарт от быстрой езды, встречаюсь с Мусаевым Насарди. Поздоровались, справились о состоянии семей. Насарди спросил меня, мол, Саидэми, наверно, послал тебя за велосипедом. Я ответил, что так оно и есть. Тогда Насарди попросил меня, чтобы я оставил велосипед у него на пару дней, так как он собирался поехать в колхоз «Кагети», где он работал на строительстве домов для колхозников, но не получил расчётные деньги. Колхоз «Кагети» был от города Токмак на расстоянии 25-30 км. Я уверен, что Сам Аллах помог мне избавиться от поручения Саидэми, пригнать велосипед домой, устроив встречу с Насарди, который пообещал завтра же отогнать велосипед Саидэмину. Правда, у меня был другой план избавиться от поручения Саидэмина с велосипедом. Здесь в городе жила тётя Саидэмина Маржан, вот её сыну Турко я и планировал передать велосипед, чтобы тот отогнал его хозяину. Но Насарди избавил меня и от таких хлопот. Передав велосипед Насарди, я сразу же отправился на автостанцию. В кассе автостанции я купил билет до города Фрунзе, столица тогдашней Киргизии. От Фрунзе, купив билет у кондуктора автобуса, пересел на автобус до города Кара-Балта. Тогда в 1954году это был посёлок городского типа. Здесь я встретившегося чеченца спросил, где останавливается автобус на село Алексеевка. Тот ответил, что на Алексеевку автобус уходит с этого же автовокзала. Но последний рейсовый автобус уже ушёл, поэтому сегодня ты туда не доберёшься. И этот чеченец, уроженец села Гелдаган предложил мне переночевать у него. Конечно, в моём положении это было везением, т.к. иначе мне пришлось бы ночь провести на улице или в лучшем случае на автовокзале. Я не спросил даже его имени, хотя у них я вкусно поужинал, хорошо сваренной фасолью и чуреком и переночевал в тепле и уюте. На следующее утро, после лёгкого чая, мой благодетель проводил меня до остановки автобуса, я поблагодарил его за гостеприимство, и мы распрощались. Я снова направился на станцию города Кара-Балта, но уже на железнодорожный вокзал. Здесь я за двадцать рублей приобрёл билет до города Джамбул на пассажирский поезд «Фрунзе – Москва». Этот билет я купил, чтобы легально можно было пробраться на поезд, а там уже двигаться и дальше под различными хитростями. На станции «Луговая» поднялся на вагон мужчина, который был очень похож на чеченца. Он был одет в одежду военного с погонами старшего сержанта, с очень привлекательной наружности. Он был аккуратно выбрит и имел пышные усы. Правда, в то время о привлечении чеченцев на службу в армию не было и речи. Но, всё же, мне что-то подсказывало, что он чеченец. Я не решался спросить его о национальности или же подойти и пообщаться. Не доезжая до станции Джамбул, этот мужчина подошёл ко мне сам и спросил, куда я еду. Я ответил, что еду на Кавказ. Может быть, он меня признал за кавказца по физиономии или орлиному носу. Когда я сказал, что еду на Кавказ, он, толи в шутку, толи серьёзно, сказал, что он едет в Ведено. Я из истории войны на Северном Кавказе знал, что Шамиль воевал против царских войск, и что его опорой много лет была крепость Ведено. Этот мужчина сказал: «Ты не доедешь до Кавказа, лучше возвращайся к своим родителям, а не то угодишь в тюрьму или в лучшем случае в исправительную колонию». Меня возмутили его слова до глубины души, поэтому я перешёл в другой вагон, сожалея, что так душевно воспринял его появление в самом начале. После проезда станции «Джамбул», дальше мой путь продолжался на заячьих правах. Далеко от станции «Джамбул» после проезда станции «Тюлькебас» кондукторша попросила меня показать билет. Я подал ей билет до станции «Джамбул». Она сказала: «Мальчик, ты давно проехал свою станцию, придётся тебя высадить на следующей станции». Я поблагодарил кондукторшу и сказал, что обязательно сойду на следующей станции, а сам перешёл в другой вагон. Кода я доехал до станции «Чимкент», проводник вагона за неимение билета меня сдал в станционный отдел милиции. Здесь меня стал допрашивать работник милиции в звании капитана. Он спросил меня, куда я еду. Я ответил, что еду к родственникам на станцию «Арысь». Он спросил, какой я национальности. Я ответил, что я чеченец. Тот спросил снова, а почему ты без билета. Я ответил, мы живём в колхозе, а там за трудодни деньги не платят, а натурой платят только при хорошем урожае, и то, если выполнен госплан. Поэтому у нас нет денег, а без денег билет не выдают. Капитан внимательно посмотрел на меня и добавил: «Да видно ты недоволен и советской властью?!» – Властью я доволен, – ответил я, – но недоволен произволом чиновничества, которые потеряли совесть и бесчинствуют. – «Почему ты не имеешь с собой документы?» – спросил он снова. Я ответил, что жителям колхозов паспорта не выдают, учусь я в 7-ом классе, мне исполнилось всего 14 лет. Во время летних каникул я работаю на колхозных полях. Я живу по принципам советской власти: «Кто не работает, тот не ест». – Товарищ капитан, мой вес не тянет и 50 килограмм, а ведь каждому пассажиру разрешается везти с собой 32 килограмм багажа. Неужели поезд надорвётся от моих лишних 18-ти килограммов. – Тут сам капитан и его сослуживцы засмеялись, и капитан приказал отпустить меня. Чимкент большой город и здесь пассажирский поезд стоит 20-30 минут. Когда я вышел из милицейского участка, поезд, с которого меня высадили всё ещё стоял на платформе. Я снова пробрался на тот же поезд только уже в другой вагон и так зайцем доехал до станции Арыс. Город Арыс большая узловая станция, где соединяются железнодорожные ветки от городов: Фрунзе, Ташкент и Кызыл-Орда. В городе Арысе я написал первую весточку о себе родителям. В письме я сообщил, что еду на Кавказ и уже доехал до города Арыс. В кармане у меня столько-то денег. Цель моей поездки увидеть родной край, пройтись по родному селу и поклониться могиле матери. Я обязательно добьюсь своей цели и вернусь обратно, но, если будете меня ругать и унижать, то не вернусь и вовсе. Ручки и чернила у меня не было, поэтому писал я химическим карандашом. Конверт с письмом тоже заполнил тем же карандашом, смачивая сердечник слюной. Когда я вернулся с Кавказа обратно в Киргизию, письмо это мне показал отец, вынув его из священного Корана. После отправки письма, я пришёл в зал ожидания станции, где мог до прихода поезда немного отдохнуть. Так как я весь свой путь от Кара-Балты до Арыса провел в бодрствовании, я был очень уставшим. Как только я присел на скамейку, видимо я сразу же и уснул. Меня разбудил проходивший мимо милиционер, поддев ногой мою ногу. Я не обратил и внимание на его чин, звание. Но он стал приставать ко мне с вопросами, есть ли холодное или другое оружие. Я отвечаю, что нет у меня никакого оружия. Но этот служака тут же начал обыскивать меня. В кармане у меня был маленький перочинный ножичек. Милиционер конфисковал его у меня и стал требовать документы. Я объяснил ему, что мене исполнилось пока лишь 14 лет, да и живу я в колхозе, где колхозникам паспорта не выдают. Как и милиция в Чимкенте этот сотрудник отстал от меня и я вышел на перрон, расстроенный этим случаем. На перроне подвязался ко мене русский парень в возрасте 22-23 лет. Когда мы разговорились, выяснилось, что этот парень был недавно освобождён из мест заключения. Он сказал, что поезд прибудет где-то после полуночи, в зале ожидания на не дадут покоя милиционеры, требуя документы, которых у нас нет. Поэтому лучше устроиться, где-то на улице на ночлег. Я согласился, и мы вышли за железнодорожные полотна на окраину станции, где пролегал глубокий овраг. Кругом ещё лежали снежные сугробы, а в овраге ветер скопил много бурьяна перекати-поле. В Киргизии мы этим бурьяном обогревали свои дома, но постель из него была слишком колючей. Но тут выбора не было. Смастерив кое-как это роскошное ложе, мы улеглись спать, укрывшись моим бубликовым пальтом. Перетягивая друг на друга моё пальто, порою скуля от холода, мы провели ту ночь. Утром, чуть свет мы прошли в город, а когда рассвело мы пришли на станцию. А тут и поезд подошёл «Ташкент – Москва» на станцию «Арыс».
Мы сели на этот поезд и держим путь на Москву. Проезжаем полустанки, разъезды, села, города, каждый оборот колеса поезда подкатывает мена всё ближе и ближе к родной земле. Окрыляемое этими мыслями всё учащеннее бьётся моё сердце. Мой новый попутчик, дрожа всем телом, стал просить меня, чтобы я дал ему своё пальто, чтобы он немного согрелся. Я снял с себя и отдал ему пальто. Через некоторое время мой напарник куда-то скрылся. Приоткрыв дверь тамбура вагона, я посмотрел в сторону первых вагонов. Через два вагона впереди я заметил своего попутчика, который наблюдал в сторону моего вагона. Заподозрив подлость, я, проходя через вагоны, нагнал своего напарника. Я спросил его, почему он прячется и бежит от меня, верно решил завладеть моим пальтом. Он стал оправдываться, что он бежал от контролёра. Я не забуду твою доброту, такому парню, как ты, я никогда не сделаю подлость. Возьми своё пальто, я склоняю голову перед твоей добротой, такими льстивыми словами он развеял мои сомнения. Я олачился вновь в своё пальто и мы продолжили сой путь. Когда мы прибыли на станцию «Беркозан» здесь проводник вагона попросил меня показать билет. Конечно, у меня билета не было. Он спросил, есть ли у меня деньги. Я ответил , что денег у меня нет. Тогда он начал обыскивать меня, но ни в карманах, ни в других местах ничего не обнаружил. Затем он заставил меня снять обувь, не обнаружив и там ничего, он сказал: «Ладно, видно гол, как сокол, обувайся». Обрадовавшись, я, видимо, слишком быстро обул левый туфель на ногу, ведь там я под стопой в носке хранил свои накопления. Проводник, заметив мою поспешность, сказал мне, чтобы я снял левый туфель. Когда я снял с ноги туфель, проводник взял меня за левую ногу и повёл рукой по носку стопы. Естественно, он на ощупь узнал, что там спрятаны деньги. Он заставил меня снять носок и вытащить из него деньги. Тут он сказал, что я должен уплатить 75 рублей штраф, за то, что еду без билета. Когда я уплатил штраф, проводник выписал мне от руки какую-то бумажку, без копировальной бумаги и выдал мне как квитанцию. Я понял, что мои кровные денежки осядут в кармане этого типа, так как он должен был выдать мне копию, а подлинник квитанции оставить у себя, для отчёта перед начальством. Он даже хотел узнать, сколько денег у меня осталось, предлагая мне посчитать остаток. Я сказал, что штраф вы получили, а остальное уже не вашего ума забота. Дальше на пути следования, когда у меня спрашивали билет, я показывал бумагу уплаты штрафа. Контролёры в недоумении отходили от меня. Тогда мой попутчик сказал мне, что это не документ для бесплатного проезда на всём пути. Я разорвал и выбросил её.
На станции «Джусалы», за неимение билета, у меня забрали и деньги, оставленные на питание, последние 30 рублей. Вот с такими убытками я добрался до станции «Аральск», здесь меня подметил милиционер-казах, обшманав мои карманы, забрал у меня облигации «Государственного займа».
Тогда я пожаловался другому милиционеру-русскому, который был выше чином, чем мой обидчик. Русский милиционер подозвал казаха и сказал ему: «Верни мальчику его облигации «Государственного займа». Он спросил и меня: «Ты узнаешь свои облигации?» Я сказал, что у меня было три облигации 100 рублёвой номинации, 50-ти рублёвых пять, 25-ти рублёвых семь. Казах-милиционер вернул мне мои облигации. После долгих мытарств в пути, наконец, мы добрались с попутчиком до Уральска. На этой станции наш поезд по расписанию должен был стоять 20 минут. Мы были голодны. Мой попутчик, у которого за душой не было и копейки, почему-то повёл нас в ресторан. Здесь он заказал два супа, две порции котлет и чай с хлебом. Суп был с жировым наваром и с куском жирного мяса. Подозревая, что это свинина, я запивал хлеб бульоном и не трогал мясо. Но потом мне стукнуло в голову: пить бульон свиного мяса не грех, а есть свиное мясо грех, что-то одно с другим не вяжется. Съел и тот кусок мяса. Когда мы закончили трапезу, мой попутчик подозвал официантку и спросил: «Сколько с нас причитается?» Она пощёлкала на маленьких счётчиках и сказала: «17 рублей». Я вынул из внутреннего кармана деньги и расплатился. После Уральска мой попутчик, распрощавшись со мной, сошёл с поезда на одной маленьких станций. Он сердечно благодарил меня за то, что я спас его от холода, накормил. И добавил: «Гора с горой не сходятся, а человек с человеком встретятся. Даст Бог, ещё встретимся, Жаль расставаться, но меня ждут дома. Ведь я сообщил даже о дате встречи». Подав на прощание мне руку, потом обнявшись, он сошёл. Это прощание было грустным и для меня. Я оставался теперь один со всеми моими невзгодами и приключениями. На этой станции поезд стоял всего 3 минуты. Не успели мы помахать руками, как мы уже не различали очертаний друг друга. Я свой маршрут на Кавказ составлял по Физической карте СССР, а не по карте железных дорог СССР. Поэтому названия некоторых станций и населённых пунктов не совпадали в наименованиях. Например, станции «Урбах» на Физической карте не значится, а записана как станция «Пушкино». Когда мы прибыли на Станцию «Ершов» я обратился в кассу, требуя билет до станции «Пушкино». Кассирша, просмотрев каталог названий железнодорожных станций, ответила мне, что такой станции по этой железнодорожной линии не существует, мальчик. Станция «Пушкино находится где-то возле Ленинграда. «Про ленинградское Пушкино я знаю, т. к. там учился А. С. Пушкин, и называлось оно Царским селом», – блеснул я знаниями перед кассиршей. Но я мог опоздать на свой поезд, поэтому поспешил на него сесть, хотя и терзали меня мысли: «А пойдет ли он в нужном мне направлении, то есть в сторону Кавказа. Утром наш поезд стоял на станции «Саратов». А мне-то надо было двигаться в сторону Астрахани, от которой меня за ночь поезд порядочно удалил. Сойдя с последнего вагона поезда, я направился в вокзальное помещение железнодорожной станции Саратова.
Но здесь, у двери зала ожидания, меня, указательным пальцем правой руки, поманил к себе милиционер, крупного телосложения с четырьмя звёздочками на пагонах. Он стал спрашивать меня: «Откуда я еду, куда направляюсь и где мой билет?» Я сказал ему, что билет я выбросил, как только сошёл с поезда, что я уже прибыл на место. Он снова спросил меня, к кому я направляюсь здесь в Саратове. Я сказал, что у меня живут родственники, к ним я и направляюсь. Он спросил меня о документах моих. Я ответил , что мне всего лишь 14 лет исполнилось и учусь я в седьмом классе. Он сказал, что я не похож на учащегося, и руки в царапинах и мозолях. Тут мне пришлось немного приврать, сказав, что родители мои инвалиды, поэтому уход по домашнему хозяйству лежит на мне. А то, что я учебное время приехал к родственникам, на это я получил разрешение от классного руководителя на три дня. Успеваемость у меня хорошая, поэтому мне и разрешил классный руководитель. Но страж порядка не отпустил меня, а повёл в свой кабинет. По пути в кабинет он спросил меня, какой я национальности. Я представился татарином. К счастью, он, оказывается, не знал татарского языка. Но даже, если бы он и знал татарский язык, то и тогда я бы выкрутился из этой ситуации, т.к. знал киргизский язык. Последний раз он спросил меня, есть ли у меня деньги. Я показал ему 100 рублёвую купюру. После этого он меня отпустил. Аллах помогал мне в пути к родимому краю, зная моё трепетное желание увидеть землю отцов и прадедов. Я снова направляюсь к железнодорожному вокзалу и занимаю очередь в кассу. Тут ко мне подходит молодая русская женщина и спрашивает меня: «Молодой человек ты билет закомпостировал?» Я ответил ей, что я билет до Саратова брал. Она снова меня спросила: «А куда ты вообще собрался ехать?» Я сказал, что еду я до Гудермеса. Она говорит, так почему же ты сразу не купил билет до Гудермеса. Я тоже еду в Гудермес, выходит мы с тобой попутчики. Если так как ты на каждой станции покупать билеты, то такая поездка обходится дорого. Я сожалел , что признался этой женщине о конечной цели моего маршрута. Поблагодарив ту женщину, я отошёл подальше от неё и растворился в потоке пассажиров. Наконец-то, прибил пассажирский поезд «Москва – Астрахань». Радости моей не было предела, как будто я уже попал на родину. Астрахань – это же рядом, по соседству с моим отчим краем!
Я взошёл на вагон с трепетным сердцем, и хорошо, что я не встретился с кондуктором, он, видимо куда-то отлучился. Я был настолько взволнован, что моя внешность и поведение могли бы насторожить его не в мою пользу.
Теперь я еду в обратном направлении, т.к. далеко уехал в сторону Москвы. Наконец, прибыл и на станцию «Пушкино», которая на железнодорожной линии называлась «Урбахом». Станция называется Урбахом , а в населённом пункте висят вывески «Пушкинский сельмаг», «Пушкинская средняя школа», «Пушкинский сельский Совет». В то время этот населённый пункт было селом, а в настоящее время уже город. Через эту станцию я не однажды проезжал после нашей реабилитации на заработки на стройках по России и Казахстану в составе чеченских бригад. В Урбахе на вагон , в котором я ехал, поднялся пожилой казах и сел рядом со мной. Мы с ним разговорились, он на казахском, а я на смешанно киргизо-казахском языке. Я стал у него спрашивать про писателей, фамилии которых я слышал, но ничего про их творчество не знал. Так я назвал фамилии и имена Мухтара Ауэзова, Джамбула Джабаева, Курмагазиева. Правда, я знал наизусть два стиха Джамбула Джабаева «Ленинградцы, дети мои» и стих про мавзолей Ленина.
Видимо здесь я своей болтовнёй хотел скоротать свой путь, и, возможно, немного пообщаться, хотя бы с кем-нибудь. На станции «Джаныбек» мой попутчик сошёл с поезда. До самой Астрахани меня больше никто не беспокоил, даже контролёры, требуя показать билет. В Астрахани я сошёл с поезда, купил три стакана мороженного, разменяв последнюю 100 рублёвую купюру. Отойдя от ларька в сторону, съел его и отправился на трамвае посмотреть город. Когда я вернулся на вокзал из прогулки по городу, на платформе стоял пассажирский поезд «Астрахань – Минводы» Волна радости пробежала по всему моему телу, дыхание участилось, сердце так сильно заколотилось в груди, будто стремилось вырваться наружу и пуститься в пляску. Видно и оно чуяло, что родная земля уже совсем близка.
Началась посадка пассажиров, люди с билетами поднимались на свои вагоны. Я же ждал своего момента, чтобы незаметно для проводника проникнуть в вагон моей удачи. Тут я улучил момент, когда проводника, каким-то вопросом, отвлекла в свою сторону проводница другого вагона.
Я быстро поднялся в вагон и прошёл в тамбур соседнего вагона. Поезд через несколько минут тронулся в путь. Каждый перестук колёс вагонов приближал меня к отчему краю. Аллах милостив и могуч, на следующий день, в 11часов, 20 минут поезд прибыл на станцию «Гудермес». За весь путь от Астрахани на меня никто не обратил внимание. Когда я был 2-3 летним маьльчуганом, моя тётя по матери, Заа, закутав меня в шаль, на своей спине, пешком несла по просёлочной дороге в этот Гудермес. Она была замужем за жителем Гудермеса, которого звали Абдуллой. Я вспомнил то время и то, как мою спину тогда сильно пригревало солнце. Это уже был для меня какой-то ориентир, что к своему селу от Гудермеса я должен двигаться навстречу солнца. Взяв на примету такой ориентир, я по железнодорожному полотну двинулся навстречу солнцу в путь к Цоци-Юрту. Пройдя 2-3 км, я устал и присел отдохнуть, нисколько не сомневаясь , что я не сбился с пути в родное село. На обочине железной дороги находились заросли, расцветшего терновника. Я пристроился в тени этого кустарника, в дремотной истоме, когда я согрелся и вспотел, под одеждой я ощутил движение мурашек и почёсывание тела. Почти неделю я не мылся и не снимал одежду, видимо завелись паразиты. Поэтому я решил проверить своё нижнее бельё на наличие паразитов. Здесь мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы избавиться от незваных гостей. Когда я справился с этой мерзкой и грязной работой, рядом по грунтовой дороге проехал на велосипеде один человек в папахе, которого я принял за чеченца. Сожалея, что я его окликнув не остановил, чтобы спросить в правильном ли направлении я иду, я решил пойти по его следу. Ведь не мог же он уехать слишком далеко. Следуя по его следу, я наткнулся на огород, где тот человек занялся прополкой. Я поздоровался с ним по мусульмански: «Ассаляму алейкум». Он ответил» «Ва алейкум вассалям». Я спросил его, на русском языке, в какой стороне находится село Цоци-Юрт, поняв, что он не чеченец, а, возможно какой-то дагестанской национальности. Горец спросил у меня приметы села Цоци-юрт. Я сказал, что там протекает река Хулхулау. Горец указал на хребет, на южной стороне Гудермеса и сказал, что за этой горкой будет река Хулхулау. Поблагодарив его, я сделал несколько шагов в указанную сторону. Но горец остановил меня и сказал, что, видно, ты из далека путь держишь, поэтому зайди ко мне и отведай у меня хлеб-соль. Я не стал отказываться, тем более я, действительно, был голоден, т. к. всю дорогу от Астрахани был безбилетным зайцем. Хотя я и был голоден, но, тем не менее, скромно перекусив у гостеприимного горца, я снова отправился в путь. Поблагодарив моего благодетеля, я направился снова в Гудермес, так как оказывается я, наоборот, двигался в сторону города Махачкала. На обратном пути к Гудермесу я наткнулся на будку стрелочника, который давал разные направления поездам. Я у него спросил, как мне попасть на речку Хулхулау. Стрелочник тоже указал мне на впереди видневшийся хребет и сказал: «Вот за той горкой с правой стороны дороги и протекает река Хулхулау. Через час, два я перевалил через ту горку, как говорил стрелочник, и, спустившись вниз, вышел на шоссейную дорогу, по которой иногда проезжали автомобили.
На дороге я увидел толпу, которая, видимо, ожидала транспорт в сторону Курчалоя. Здесь было несколько женщин и четверо мужчин, на головах которых красовались широкополые шляпы. Я сразу подумал, что мужчины эти должны быть еврейской национальности, так как слышал, что такие шляпы носят евреи. Правда, разговаривали они на русском языке. Указывая на Гудермес, они говорили, что город с каждым днём красивеет. В их речи часто слышалось слово «шурагат». Для меня это слово было новым и не понятным. Автобусы тогда ходили очень редко, поэтому мы воспользовались первым же попутным грузовиком, чтобы добраться до Курчалоя. Когда мы проезжали Гудермесское кладбище, которое находилось на хребте, я увидел известный во всей округе, цоци-юртовский старый, белый тополь. Этот тополь воспевался даже в народных песнях. По этой примете я уже знал, где находится моё село. Шофёр на окраине Курчалоя нас высадил, так как не имел право перевозить пассажиров. Все заплатили шофёру по пять рублей, я же, думая, что с меня достаточно будет и 3 рубля. Шофёр не стал возмущаться, взял, что ему дали и уехал. Я ощущал приятный запах родной земли, свежесть воздуха, тепло природы, что прибавляло телу новую силу и энергию. Сойдя с машины, мы пришли к базару и кладбищу села Курчалой, которое теперь было переименовано в Шурагат, которое так часто упоминали мужчины в широких шляпах. Возле базара, у шоссейной дороги находился водопроводный краник. Повернув рычаг краника, я напился холодной воды. Рядом с кладбищем села проходила шоссейная дорога с запада на восток. Я вышел на ту дорогу и направился в западном направлении. Проходя по центру села, моё внимание привлёк плакат-баннер, на котором было написано: «12 Марта выборы в Верховный Совет Даг. АССР. Все на выборы». Я удивился, ведь до нашей выселки и Курчалой и Цоци-Юрт находились в составе ЧИ АССР, что теперь эта территория входит в Дагестан что ли?
Купив здесь пачку сигарет «Памир», я засеменил в сторону Гелдагана. От Гелдагана я направился к Цоци-Юрту. Я не знал, как просить и обращаться Аллаху, совершая доа над могилой или на смерть мужчины, женщины, ребёнка. Я знал наизусть первую суру Корана «аль-Фатиха», суру «Ихлас», аяты намаза «Аттахяту» и очень короткую мольбу о прощении. Мать моя – Даташ, она умерла в начале зимы 1944 года . В тот день я простоял возле её трупа, думая, что она уснула и ушёл играть с дворовыми ребятами. Ребята мне предлагали покататься на их салазках. Я выполнял их просьбы. Когда я вернулся домой, наш двор был переполнен односельчанами, они поднимали руки и совершали дуа. Затем исполнили религиозный обряд – зикр, отведали мясо жертвенного животного, совершили намаз по усопшей и понесли мою мать на кладбище. В этот момент я понял, что меня разлучают с матерью навсегда. И тут я начал с рыданиями просить этих людей не уносить мою мать, но на мои просьбы никто не обращал внимание. Я плёлся за толпой, со слезами на глазах, до поворота на шоссейную дорогу. Дальше я не мог идти, ноги подкашивались, кое-как я вернулся во двор. Через месяц умер на нашей улице кто-то. С этой похоронной процессией я со своим старшим братом Хамзатом (так назвал его отец, а мать называла его Тужа) отправился на кладбище. С нами на кладбище пошёл и наш сосед Мовлади. Мы бродили по кладбищу, они читали надписи на стелах новых могил. Тут Мовлади говорит, что у него есть монеты мелочи в кармане, на чью бы могилу положить эту мелочь? Мой брат сказал, что он знает такую могилу и повёл нас за собой. Он привёл нас к одной могиле, и сказал, чтобы свою мелочь он оставил здесь. Я не спросил тогда у брата , чья это могила, но догадался, что брат не выбрал бы чужую могилу для такой процедуры. Конечно, это была могила нашей матери Даташ. Поэтому месторасположения этой могилы крепко врезалось в моей памяти, что я смог бы найти эту могилу в любое время года. Когда я пересёк границу села Гелдаган и вступил на землю Цоци-Юрта, меня снова охватило радостно-трепетное волнение. Неужели я, после десятилетнего заточения и произвола сталинской сатрапии, нахожусь дома, хотя без всякого позволения её опричников, всё ещё держащих народы спецпереселенцев за горло! От границы села Гелдаган на расстоянии 200-300 метров находится цоци-юртовское кладбище. Здесь было полное опустение: от изгороди не осталось ни одного колышка, надмогильные холмики перетоптаны скотиной и другой живностью. Надмогильные каменные стелы вырваны или сломаны, от которых кое-где видны, оставшиеся остовы. Правда, деревянные стелы, не подгнившие за десятилетие, ещё держатся у изголовий своих покойников-хозяев. Среди этого кошмара я стал припоминать то место и ту могилу, на которую наш сосед, Мовлади, положил денежную мелочь. Память не подвела меня, я нашёл ту могилу с деревянной стелой, на которой мой брат, Хамзат, перочинным ножичком вырезал имя нашей матери «Даташ». С криком: «Дорогая моя мама, Даташ!», я бросился обнимать, заросший бурьяном бугорок могилы матери. Слёзы безудержно, словно два родничка, текли из моих глаз. Возможно, из меня выходило то, не выплаканное горе и тоска не смышленого детства, т. к. трагичность расставания с самым родным человеком в те далёкие годы я не совсем понимал. Я долго плакал, обнимал, целуя этот бугорок. Благо меня никто не видел, но, если кто-то и видел меня, зато я б в то время его не заметил бы. Прошу, читатель не осуждай и не смейся надо мной. Любовь к матери, которую потерял в детстве, в пору, когда мать позарез нужна, бывает особенной. Поэтому, не приведи Аллах, никому, потеряв мать в детстве, испытать такое чувство. Я говорил ласкательные слова матери, вызывал её на диалог со мной, но, к сожалению, она молчала. Я, как мог, очистил могилу от жухлого бурьяна и сухой травы, вдоволь наплакался, и направился к селу. Тем более уже вечерело, солнце катилось к закату, а мене ещё надо было где-то пристроиться на ночлег. Кладбище села Цоци-Юрта упиралось на глубокий овраг, где обильно росли кустарниковые деревца шиповника, тёрна, боярышника. Я спустился в тот овраг и опять проверил своё бельё на наличие насекомых. Правда, на этот раз их там оказалось лишь несколько штук. Я тщательно выскоблил по всем швам даже гниды, чтобы как-то благовидней выглядеть перед теми, кто соизволит меня здесь приютить. Когда я закончил эту работу, солнце уже коснулось горизонта, и красный шар его стал разрывать его чёрную линию. Я прошёл в село с наступающими сумерками, это было очень удобное время, чтобы не привлекать на себя внимание праздных зевак, которые могли бы мне испортить благополучное прибытие на родину, доложив местной власти о подозрительном госте, похожим на чеченца. На южной окраине села Цоци-Юрт когда-то был канатный навесной мост. Я прошёл к тому месту, но моста уже не было. Тут торчали рельсы, на которых крепились канаты. Обрывки тех канатов валялись здесь же. Надо было речку Хулхулау перейти вброд. Я снял ботинки, закатил штанины и перешёл на другую сторону. Хотя уже начинало темнеть, но я видел развалины, некогда здесь стоявших домов, заросшие кустарниками и деревьями бывшие огороды, тоскливое запустение, как будто люди здесь остановились табором на какое-то время, готовые в любой момент подняться и тронуться в путь, в поисках другого пристанища. Перейдя речку, я на первой же улице взял направление на южную окраину села. Когда я приблизился к перекрёстку с поперечной улицей, там я наткнулся на несколько человек, которые о чём – то говорили по-русски, но с дагестанским акцентом. Я одного из них поманил к себе рукой, тот подошёл и мы поздоровались. Я у него спросил: «Где живёт здесь Энкешев Мамед?»
Этот человек указал мне на окраину села и показал телеграфный столб, там, мол, и находится дом Мамеда. Поблагодарив его, я двинулся к указанному столбу. Напротив столба, с правой стороны дороги протекал арык, через который была переброшена толстая доска, перейдя которую натыкался на изгородь из хвороста лещины. За изгородью находился дом. По доске перейдя арык, я стал звать хозяев дома, со словами: гостей принимаете, мол.
Последние слова я произнёс на чеченском языке. Хозяйка дома открыла дверь на мои окрики, но мои последние слова, видимо испугали её, т. к. не только этот язык, но даже слово «чеченец» или «нохчо» здесь все 10 лет были под запретом власти. Хозяйка заохала и в испуге попятилась назад, будто перед ней появился дракон или Змей-Горыныч. Я быстро успокоил её, сказав, что меня к ним послали их соплеменники-андийцы: Хамзиев Кусу, Зеиев Алимсолтан, Даудов Баудин, Болчханов Роман. Я приехал из города Токмак, Киргизской ССР. Тогда она, не говоря ни слова, указанием руки, пригласила меня в комнату. Хозяйку дома звали Хавани, она быстро своего старшего сына Магомеда послала к соседям за отцом и хозяином этого дома.
Как только присел на топчане в тёплой комнате, меня сразу же потянуло ко сну. До прихода хозяина я уснул, т.к. несколько суток в пути не смыкал и глаза. Не знаю, сколько времени я проспал, но когда появился хозяин и окликнул меня, я вскочил и ответил на приветствие хозяина. Он обнял меня и спросил, кто мои родители. Я сказал , что я сын Молхаджиева Саидцелима. Он спросил, откуда ты прибыл. Я ответил, что из Токмака. Наша семья и твои соплеменники мы живём в одном колхозе. В процессе нашей беседы меня всё время клонило ко сну. Видя моё состояние, Мамед оставил меня, сказав, ты, видно, устал с дороги, отдыхай, об остальном поговорим завтра. Мы с ним общались на чеченском языке, хотя и прошло 10 лет, как нас выслали, но он не забыл нашего языка. На второй день мы вышли во двор усадьбы Мамеда, и он стал мне указывать на бывшие дома, а теперь развалины, своих соплеменников, называя их всех поимённо. Меня, конечно, мало интересовали перечисляемые им развалины, разве что при возврате в Киргизию, чтобы поведать их хозяевам о состоянии их домов на Кавказе.
Мои мысли крутились вокруг, бывшей нашей улицы и нашего дома. Мамед спросил у меня: «Нож есть у тебя?» Я ответил, что ножичек имеется, и показал ему маленький перочинный ножик, который я нашёл в Гудермесе, когда шёл по железнодорожному полотну. Видно кто-то обронил его, чтобы компенсировать мой ножик, отобранный милиционером на станции «Арыс».
Мамед посоветовал мне срезать хворостинку, ошкуривая её этим ножичком, пройдись спокойно, без суеты, по бывшей вашей улице, из-под лобья обозревая всё, что улавливают глаза, без внешних эмоций. И таким же манером возвращайся, осторожность никому ещё не вредила. Ведь ты весь путь сюда тоже совершал осторожно. Я собирался зайти в мою бывшую школу возле тогдашней мечети, и немного похвастаться перед здешними учащимися, показав им на карте, откуда я прибыл на Кавказ. Об этом своём намерении я намекнул Мамеду, когда буду прогуливаться по нашей улице. Мамед сказал это глупая, мальчишеская затея, может тебе повредить, тебе в твоём положении, лучше не высовываться. Пройдись по вашей улице и возвращайся обратно и ни с кем не вступай в разговоры. Я понял, что моя вылазка должна оставаться тайной. Как и советовал Мамед, я срезал хворостинку и , ошкуривая её, прошел через нашу улицу. Удручающая картина предстала передо мной и на нашей улице: развалины, битая черепица, разброшенная домашняя утварь. Видимо новые хозяева села крыши домов использовали, как дрова, обогревая свои дома и готовя еду.
Леса здесь стали тучными, да и село всё заросло деревьями и кустарником. На нашей улице я не насчитал и 12 – ти домов, где раньше было не менее 60 – ти домов. Из домов наших родственников на нашей улице ( их было свыше 20 – домов) уцелел только дом моего дяди Ибхаджи. В нём, видимо жила русская семья, во дворе было вывешено постиранное бельё. Оказывается там, действительно, жила русская семья Быстрицких, хозяин которого работал в колхозе парторгом. Этот человек, по высказыванию Мамеда, был старым партийным волком. После реабилитации нашего народа и возвращения чеченцев на родину, Быстрицкий переехал в райцентр Шали и часто писал различные статьи в районной газете. Его статью «Я видел Ленина» читал и я в той газете, где автор говорил, что ему в молодые годы пришлось служить в охране вождя пролетариев. От дома Быстрицкого я прошёл дальше до конца улицы. Здесь до нашего выселения находился зерновой ток, куда свозилось зерно всех возделываемых на полях колхоза сельскохозяйственных культур: кукурузы, ячменя, пшеницы, проса, люцерны, сурепки и т. д. Село тогда было разделено на два колхоза по реке Хулхулау. На востоке от реки, был колхоз имени «Цанцаева», а на западе от реки, где я находился, был колхоз имени «Молотова». На токе колхоза имени «Молотова» тогда работал сторожем мой отец, я часто носил ему туда еду. Чаще всего это были лепёшки, начинённые смесью сыра, мелко порезанного лука, а иногда животного жира, на чеченском языке «ч1епалгаш», или «далнаш». Это наши национальные блюда, которые отцу очень приглянулись. Мать их готовила очень вкусно, обильно смачивая коровьим маслом. Вся эта еда укладывалась в кострулю с двумя ручками. Всё это было в моём детстве, когда мать была жива, поэтому я и рассказываю об этом так подробно. Окинув прощальным взглядом, бывший наш двор и развалины дома, я снова вернулся к Мамеду по той же улице. Мой гостеприимный хозяин спросил меня» Ну, как тебе показалась ваша улица? Есть на что посмотреть?» Я ответил: «Очень печальная картина предстала перед моими глазами, как на нашей улице, так и во всём селе. Но всё же приятны воспоминания, где в детстве играл со сверстниками в альчики, жмурки, в лапту, катался зимой на салазках, стрелял из рогаток или из лука. Мамед сказал, что вечером к нему прибудут на мужские посиделки соседи-андийцы. Я им сказал, что, ты сын моего приятеля из Баку, чеченца, прибывший проездом на Москву.
Ты, если они спросят тебя, кто ты, скажи им тоже. Когда наступили сумерки, к Мамеду явилось четверо его соплеменников. Через некоторое время завязался между нами разговор. Они спрашивали у меня, кто я, откуда, куда направляюсь. Я отвечал им, как и просил меня Мамед, что я сын приятеля Мамеда, по пути в Москву решил проведать друга отца. Один из соседей Мамеда спросил, почему я выгляжу таким хмурым и печальным. Я сказал, что запустелая картина этого села не даёт никакого стимула для радостного настроения. Они говорили на ломаном чеченском языке, а я не мог, как они коверкать свой язык. Видно, поэтому один из них спросил меня, а много вас проживает в Азербаджане, и вы все та чисто говорите на своём языке. Я сказал, что там, в нашем районе, компактно проживает семь семей, и все мы так говорим чисто на своём языке в своём кругу всегда. Мы стараемся сохранить свой язык, но в тоже время совершенствуем знание азербайджанского языка. Соседи недолго пробыли с нами: то ли им надоела наши выдумки, то ли спешили куда-то, они перешли в разговоре на свой язык и покинули дом Мамеда. После их ухода мы тоже легли спать. Утром Мамед спросил меня, как я добирался до Кавказа. Я сказал , что добирался сюда через Кызыл-Орду, Актюбинск, Астрахань. Мамед сказал, что я добирался по самому длинному маршруту, когда можно через Баку пересечь на пароме Каспийское море и ты уже будешь в Средней Азии. Об этом думал и я, сказал я, но до конца не оценил эту свою мысль. Мамед, конечно, как старший, был гораздо мудрее меня и сильнее в знании политики, истории, географии. Здесь я у Мамеда, прогуливаясь по их саду и двору, провёл несколько дней, чтобы отмыться от долгой дорожной грязи и отдохнуть. На третий или четвёртый день моего пребывания в гостях у Мамеда, утром он сказал, что ему необходимо по делам жены съездить в Шали (тогда это село называлось Междуречьем), а ты оставайся с моими домочадцами. Я сказал, что я планировал сегодня отправиться в обратный путь. Тогда Мамед отменил свою поездку в Шали, а жена его, Хавани, замесила тесто из овсяной муки, стала готовить мне на дорогу лаваши и варённые куриные яйца. К еде этой Мамед добавил ещё 50 рублей денег, говоря с сожалением, что он застал их в период безденежья. Я стал отказываться принять деньги. Но Мамед настоял на своём. А сказать по правде, у меня осталось в кармане всего двадцать пять рублей на обратный путь. И ты, верно, поймёшь мой читатель, какие это деньги. Когда пачка папирос «Беломор» стоила 2,5 рубля, а «Казбек» 3 рубля.
Я поблагодарил за гостеприимство и деньги, но всё равно, денег на дорогу у меня было мало, и моя крайняя надежда было моё бубликовое пальто, которое я думал продать при крайней нужде. Дай Аллах, чтобы я ошибался в своих подозрениях, но у меня закралась мысль, что хозяева схитрили, когда объявили, что собираются по делам супруги поехать в Шали. Так как я заговорил о возвращении в Киргизию, они не стали отговаривать меня, чтобы я погостил ещё немного, а, наоборот, стали быстро готовить меня в путь-дорогу. Но я не в обиде на них, так как из-за меня на них беда и неприятность со стороны власти могли обрушиться в любое время. Мамед и его супруга гостеприимные, скромные, обходительные и мудрые люди, поэтому их вежливой предосторожностью я был восхищён. Рассовав 10 яиц по карманам пальто, сунув за пазуху два лаваша, обняв на прощание Мамеда и Хавани, я пустился в обратный путь, покидая родное село и Кавказ. Впереди длинная дорога в Среднюю Азию. В то время участковым инспектором милиции в селе Цоци-Юрт (тогда оно называлось Октябрьским) был одноглазый Абит. Этот Абит, говорят, был ехидным типом: радовался, когда человеку доставлял проблему и горе. Одним словом был садистом. Поэтому, если бы мне пришлось задержаться у Мамеда, то были бы проблемы от этого Абита безусловно. Я направился в сторону Курчалоя , на восток, через кладбище, где покоилась вместе с сельчанами моя мать. Я снова подошёл к холмику могилы матери, совершил просьбу к Аллаху, чтобы Он помиловал мою мать, и вознаградил её райскими кущами. Я нежно гладил этот холмик и стелу – всё, что осталось на виду от моего родного человека. Сидя у изголовья могилы, я выплакал все свои беды и горести. Наконец, прощаясь с мамой, я сказал: «Прости, дорогая Даташ, мне бы хотелось остаться рядом с тобой здесь навсегда. Но я должен уехать в чужой край, ведь там тоже ждут меня, и беспокоятся о моей судьбе. Но я вернусь, обязательно вернусь. И моя могила будет рядом с твоей. Мы обязательно встретимся на том свете, куда должно вернуться всё человечество. Покинув кладбище, я благополучно добрался до Курчалоя. Оттуда пешком направился в Гудермес. В обычные дни недели транспорт на этой дороге проходил, видимо, редко, что нельзя сказать об воскресенье. В воскресенье многие спешили для купли-продажи на базары и в Курчалой, и в Гудермес, поэтому в этот день дорога не пустовала без транспорта. На пути в Гудермес, дойдя до реки Мичик, я сделал привал, зайдя в тень кустарника на берегу этой речки. Здесь я, отломив пол лаваша, перекусил, запивая водой из речки очищенные яйца и душистый хлеб. Подкрепившись обедом, я зашагал дальше, хотя и был уставшим. Но я должен был идти, так как должен был успеть на поезд до Махачкалы. Расписание движения поездов я не знал, хотя Мамед мне сказал, что на Махачкалу поезд от Гудермеса уходит во второй половине дня. К 15 часам дня я прибыл на железнодорожную станцию Гудермеса. Поезд «Астрахань – Махачкала» стоял на платформе, как будто поджидая меня. Я негласно проник в один из вагонов этого состава, и тут тронулся с места наш поезд. Ну, как тут не сказать, что Аллах помогает мне на всём моём рискованном пути! Кода мы проехали порядочное расстояние от Гудермеса, ко мне подошёл проводник вагона и спросил: «Я от тебя не требую билета, т.к. знаю, что его у тебя нет. Но скажи мне честно, кто ты по национальности?»
И ему я соврал, что я татарин, живу в Астрахани, в Махачкалу еду к родственникам. Не знаю, в чём он меня заподозрил, но больше приставать он ко мне не стал, не высадил и не отдал в милицию. Позже я узнал, что этот проводник был кумыком по национальности. Без иных приключений я прибыл в Махачкалу. Здесь на вокзале, купив в ларьке бутылку лимонада, сев на скамейку рядом с мусорной урной, я поужинал, оставшимися яйцами и лавашем, запивая лимонадом. Через час, полтора после моей трапезы прибыл пассажирский поезд «Москва – Баку». Купать билет мне и в голову не пришло, так как теперь все вагоны этого состава мои. Я взобрался на этот поезд, и большую часть пути находился в тамбурах разных вагонов. Путь мой продолжался без приключений, пока не появился в моём тамбуре какой –то баламут, который то ли обкурился, то ли был выпивши, начал выкрикивать какую-то белиберду: «Байтахтанын черчиханан Ереван!». Он тоже ехал зайцем, но что-то стукнуло ему в голову, и он орал во всё горло. Я постарался унять его, это было бесполезно. Поэтому я быстро покинул этот тамбур и перебрался в другой, от греха подальше. На второй день к 14 часам наш поезд прибыл в Баку. Из уроков географии я знал , что Баку это город с миллионным населением. Поэтому я решил пройтись по нему, чтобы, хотя бы частично, познакомиться с ним. Проходя по улицам города, я наткнулся на базар. У ворот рынка гудела толпа людей. Я подошёл к ней. Здесь шла игра в напёрстки. Я протиснулся через толпу к центру, где метал три напёрстка ведущий игру. Перед ведущим игру была куча денег. После манипуляций ведущего напёрстками, надо было отгадать, под каким напёрстком находится шарик. Я заметил, что, мои мысленные прогнозы отгадывания, часто совпадали с напёрстком, где находился шарик. Но ведущий был виртуозом в своём деле, поэтому чаще всего выигрывал он. Хотя иногда позволял выигрывать и другим. Алчные мысли начали вертеться в моей голове, что было бы хорошо, сыграв один раз выиграть к своим 50 рублям ещё 50 рублей. Но тут же приходит на ум, а если лишусь и того, что имею? Потом снова: кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Но всё же на правильный путь вывела мудрая народная поговорка: «Лучше иметь в руках синицу, чем журавля в небе». От базара я направился морскому порту. Здесь на вокзале, подойдя к кассе, я спросил: «Когда прибудет пароход на Красноводск?» Кассирша сказала, что сегодняшний пароход отправился в рейс в 15 часов. Следующий рейс будет через день, то есть послезавтра. Если бы я не прохлаждался по Баку, то уже был бы на пароходе в Красноводск. День стал клониться к вечеру, надо было думать о ночлеге. На пристани, оказывается, имелся зал ожидания для пассажиров. Я прошёл в тот зал ещё засветло и в конце зала, на дощатом полу, под скамейками завалился спать, так как сутки на поезде до Баку не сомкнул и глаза. Когда стемнело, в зал ожидания запускали пассажиров, проверяя документы. Меня никто и не заметил, спящего под скамейками. А когда народ заполнил зал, то я уже был в числе пропущенных по документу. И тут Аллах уберёг меня от лишних испытаний.
За ночь в зале ожидания я хорошо выспался, а утром вышел к морю, где по берегу была заложена аллея, с подрезанными кустарниками и аккуратными скамейками для отдыха. Очень красивый и уютный уголок располагал к размышлениям и творчеству. Ведь я тоже был в душе поэтом, хотя жизнь сложилась так, что до поэзии не доходили руки, чтобы что-то запечатлеть на бумаге. Здесь монотонно накатывались беспокойные волны. Они перекатывали своим движением береговую гальку и песок. Воздух, перемешанный с запахами моря, расслаблял тело в приятной истоме, а мысли уносились далеко за горизонт. И только надоедливый гомон чаек возвращал тебя из той космической дали, куда недавно увели тебя легкокрылые мысли. Конец марта месяца выдался тёплым, поэтому я, почти весь день, провёл на берегу моря. Начало вечереть, надо было определиться с ночлегом. Тут ко мне подошли двое русских подростков, почти мои ровесники. Между нами завязалась беседа. Каждый начал говорит о том, чем он занимается. Один из парней говорит, что у него имеется паспорт, а у нас двоих паспортов нет. Но, если ты (он указал на меня) купишь нам батон хлеба и бутылку лимонада, то добьюсь того, чтобы по моему паспорту запустили нас всех троих на ночлег в зал ожидания порта. Я согласился и выполнил его заказ: купил батон и бутылку лимонада. Нас, действительно, по его паспорту запустили на ночлег во вчерашний зал ожидания порта. Утром я снова отправился к морю, на ту же аллею, где можно было нормально провести время. Там ко мне подсели два подростка – один по виду узбек, другой русский. Узбек спросил меня, мол, откуда и куда я еду. Я сказал, что я чеченец. Живу в Киргизии в городе Токмак. Тайком от родителей приезжал на родину, в бывшую ЧИ АССР, теперь возвращаюсь снова в Киргизию. Узбек сказал, что моя свободная поездка ерунда, он, мол, убежал из Армении, чтобы на Айт-Байрам ( так они называют Ураза-Байрам) попасть домой. После обеда у нас завязался разговор о покупке билетов. Узбеку, как мусульманину, я сказал, сколько денег я имею с собой, так как считал нас братьями по вере. После обеда началась продажа билетов. Билет для взрослых в трюме стоил 50 рублей, детский 25 рублей. А билеты на палубе стоили 75 рублей и 30 рублей для детей. Я решил схитрить, немного пригнувшись в коленях, попросил у кассирши детский билет. Но та сказала, что детский билет выписывается детям до 10 летнего возраста. Поэтому мне надо будет покупать билет для взрослого. Но, даже если я и выпишу тебе детский билет, тебя не пропустят на пароход. Я сказал узбеку, на два билета денег нет. Тогда он сказал, мол, купи билет и отдай мне, я поднимусь на палубу и оттуда сброшу его тебе вниз, потом поднимешься и ты. Пассажиры стали подниматься на пароход, показывая билеты контролёру. Пассажиров с багажом сопровождают провожающие, которых пропускают вместе с хозяином багажа, у которого на руках билет.
И я теперь оказался, как без билета на руках, но и вне роли провожающего.Трап, по которому поднимались пассажиры на пароход, почти упирался в бетонную преграду против морских волн. Я воспользовался этой преградой. В прыжке, как обезьяна, я вцепился в трап с параллельного бока преграды. Затем, смешался с потоком пассажиров на трапе. Тут один котроллер вступил в пререкания с одним пассажиром, я другому котроллеру в руку вложил 25-ти рублёвую купюру и пошёл на палубу. Тут меня подхватили узбек и тот, русский паренёк, и мы спустились в трюм. Я упрекнул узбека за то, что он не сдержал своего слова. Тот оправдался тем, что билет ему сразу надорвали, и поэтому бесполезной оказалась наша затея. Я уточнил его: твоя затея, чтобы кинуть меня, как последнего олуха. Узбек ещё говорил что-то в своё оправдание, но я уже его не слушал, благодарный Аллаху за благополучный исход нашей авантюры. Трюм, в котором мы разместились, был весь погружен в воду. Через иллюминаторы видны были морские обитатели. За ночь мы хорошо выспались, хотя и были в сидячем положении. Утром, к шести часам, мы прибыли в Красноводск. При высадке с парохода билеты никто не требовал. Сойдя с парохода, мы распрощались, каждый уверенный в себе, что дальнейший путь каждый сможет одолеть самостоятельно. Я считал себя здесь, в Красноводске, как дома, так как, даже цепляясь за товарные вагоны, мог бы уже добраться до города Фрунзе. Из порта Красноводска я направился к вокзалу железных дорог. Когда я приблизился к складам вокзала, я тайком от охранника зашёл за слады, чтобы справить естественную нужду. Но не успел я сделать и пяти шагов, как из-за большого каменного валуна появился с винтовкой другой охранник. Он схватил меня своей мускулистой рукой за локоть и говорит: «Ты чего здесь шляешься. Что не знаешь, что это охраняемая зона?» Я ему в ответ говорю: «Если это охраняемая зона, почему вы прячетесь за каменными глыбами? Если бы я вас увидел с винтовкой на посту, то я бы не приблизился к этому месту. Вы сами нарушаете правила охраны социалистической собственности. Охранник не на шутку взъерошился на меня: «Ах ты, сосунок, ещё учить меня будешь, а ну-ка пошли в милицию!» Не отпуская моего локтя, охранник повёл меня в линейный отдел милиции. Здесь, в комнате отдела милиции, три сотрудника играли в шахматы. Один из них начал мне задавать вопросы: «Откуда едешь? Кто по национальности? Фамилия, имя? Сколько лет? Учишься, в каком классе? Куда едешь? Я говорю ему , еду из Баку, по национальности кумык, фамилия и имя Махмаев Магомед, мне исполнилось 14 лет, учусь в 7-ом классе, еду в Небит-Даг. Он спросил меня: «Учишься в школе имени Сталина?» Я ответил: «Да», хотя и не знал, чьё имя носит школа в Небит-Даге. Милиционер сказал мне: «Иди на вокзал, и ожидай своего поезда».
Справив свою нужду в привокзальном туалете, я стал ожидать прибытие пассажирского поезда. Через некоторое время прибыл на платформу пассажирский поезд «Красноводск – Москва». Пассажиры стали быстро подниматься в вагоны, я же на примету взял последний, хвостовой, вагон. Пассажиры всегда сторонятся его, т.к. в пути его сильно раскачивает. Когда закончилась погрузка, проводник последнего вагона зашёл в вагон и поезд начал трогаться, вскочил на подножку последнего вагона и стал на буферные сцепки предпоследнего и последнего вагонов. Когда поезд набирал скорость, я был уже в тамбуре предпоследнего вагона. Подойди ко мне проводник этого вагона, я бы сказал ему, что я из последнего вагона и хочу пройти в «вагон-ресторан». Поезд шёл на восток, я два-три часа просидел в этом вагоне, никто на меня не обратил внимание. Оказывается, от Красноводска до города Мари, была недалеко граница Ирана, поэтому этот промежуток пути патрулировался военным нарядом. Тут на меня обратил своё внимание патруль военных. Но после нескольких вопросов они , узнав, что я несовершеннолетний, не стали меня больше тревожить. Оказывается здесь, недалеко от Небит-Дага, был совершен расстрел 26 - ти Бакинских комиссаров, во время Гражданской войны. Сойдя с поезда в Небит-Даге, мне захотелось пойти посмотреть на мемориальный комплекс «26-ти Бакинским комиссарам». Но вспомнив о проведённых лишних сутках в Баку из-за своего любопытства, прогнал эту мысль из своей головы. Я подумал о родственниках, которые, верно, сходят с ума, беспокоясь обо мне. Когда началась проверка билетов в Небит-Даге, я взобрался на крышу вагона. В Туркмении, в конце Марта месяца, тепло как у нас (на Кавказе летом). Поэтому здесь, чем в душном вагоне, было хорошо с прохладным ветерком.
Здесь тоже до самого горизонта простирается ровная степь, сплошь усеянная сусликами, которые, встав на задние лапки, удивлённо смотрят на проходящий поезд, словно часовые на посту. Миновав столицу Туркмении Ашхабад, поезд прибыл в город Мары. На вокзале громко по радио звучала туркменская песня «Яр-яр». Отбивая под ритм этой песни ногами перепляс, я сел на одну из скамеек вокзала города Мары. Вдруг кто-то крепко обхватил меня сзади. Им оказался милиционер, который сопровождал поезд от Красноводска до Мары. Он потащил меня в милицию, проговаривая: «Ты от самого Красноводска ехал без билета, сейчас мы узнаем, что ты за птица!» Я постарался вырваться из его рук, но крепко держал меня за шиворот и левую руку. Так он меня провёл в линейный милицейский отдел. Он сдал меня в этот отдел, сказав, что от Красноводска я ехал до Мары без билета. Как и в любом отделе, здесь начался обычный допрос с выяснения личности, где проживешь, откуда, куда едешь. Я, конечно, стал сочинять им обычные свои побасёнки. Что я кумык, несовершеннолетний, учусь в 7-ом классе, живу в Байрамали, ездил на каникулах к родственникам в Красноводск. Когда я сказал, что я кумык, допрашивающий сказал, что есть ли такая нация. Но один из сотрудников сказал, что есть в Дагестане. Конечно, я им врал, но мои уверенные ответы, видимо, заставили их поверить мне. Наверное, и Аллах не считал моё сочинительство грешным, так как я никому не причинял зла. Поэтому Он всюду помогал мне выбраться из курьёзных ситуаций. Когда милиционеры станции Мары отпустили меня, решил искупаться в здешней реке Мургаб, так как меня очень тянуло на сон. С голодом справиться в пути мне было легче в этом путешествии. Тут лишь бы перекусить хлебом и запить водой, а вот сон – его прогнать гораздо трудней. Некоторые дети и подростки уже плескались в реке, а взрослые, проходя мимо, упрекали купающихся юношей. Мол, рановато ещё купаться, не ровен час, можно заболеть. Возможно, они и были правы, поэтому купаться не стал, хорошо помыл лицо и ноги. Вернувшись на вокзал, я стал поджидать поезд. Здесь моё внимание привлекли четверо мужчин: один – высокого роста, в офицерской форме, на лацкане пиджака которого красовались медали и Звезда героя. Второй – низкого роста, широкоплечий крепыш. Третий – тоже высокого роста, чернявый, в тёмном костюме, который держал в руках сетку с пирожками. А четвёртый – примерно, лет двадцати, молодой, курносый паренёк. Первый и четвёртый, явно, были русскими, так как носы были, как пуговки. Высокий был похож на калмыка, а низкий крепыш, наверно, туркмен. Начало вечереть. Я и те четверо ждали прибытия поезда. Ночь надо было провести здесь. В зале ожидания спать не позволяли милицейские сотрудники. Русский, с сеткой в руках, подсел ко мне и тихо спросил, куда я еду. Я ответил, что еду во Фрунзе. Он сказал, тогда мы с тобой попутчики, я же еду в Самарканд. Я сказал, хорошо, будем добираться вместе. К моему попутчику подошёл высокий калмык и попросил взаймы деньги. Мой попутчик дал ему деньги, но я не заметил сколько. Ночь начала вступать в свои права, стало прохладно. Мой попутчик тут предложил мне пойти переночевать к калмыку, занявшему у него деньги, переночевать, т.к. на вокзале им не дадут даже вздремнуть. А у калмыка дома живёт одна старушка, и спать нам всем места хватит. А если он за ночлег потребует плату, то пусть за плату посчитает деньги, которые он у меня занял.
Я был уверен в искренности намерений моего попутчика, который хочет помочь мне в ночлеге. Поэтому, не подозревая никакого подвоха, я согласился на его предложение. И вот мы всей кампанией, я и все четверо приглянувшихся мне людей, отправились на квартиру калмыка. Шли мы долго, петляя по каким-то улицам. Наконец, вышли на окраину города, и остановились в парке немного отдохнуть. Настало время ужина. Тут между нами завязалась беседа, иногда, в разговор, вставляя фразы, типа: иногда приходится и бродяге попотрошить бродягу. Сетку моего попутчика с пирожками те трое, не спрашивая разрешения у моего товарища, они опустошили, не оставив хозяину даже кусочка. После трапезы калмык попросил меня дать ему надеть моё пальто, т.к. у него хроническая малярия, и его сейчас начнёт бить озноб. Я отдал ему пальто. Он быстро облачился в него, но оно было маловато на его широкоплечем теле. Через час, другой я потребовал его вернуть пальто, т.к. и мне уже стало холодно. Но он просил подождать ещё немного. Через час я вновь потребовал калмыка вернуть моё пальто. Тогда тот заявил мне: «Где твоё пальто? Если бы оно было твоим, то оно было бы на тебе, не на мне!» И тут он вынул из кармана открытый складной нож, направив его на меня, стоящего напротив него. Нисколько не дрогнув, я сказал ему в лицо сурово: «Значит, ты так отвечаешь на морю доброту. Бог справедлив, Он всё видит, и Его кара настигнет подлеца!» Была лунная ночь, лезвие складного ножа короткое, не то, что финка. Поэтому я сразу подумал, что от одной раны этого ножа я не сразу умру. А вот упасть и притвориться, что умер, придётся, чтобы не наносили повторные раны. Убивать меня они, видимо, и не собирались, так как меня сзади зажал в своих объятьях их товарищ в военном кителе с орденом и медалями. Пока он меня держал стиснутым в объятьях, калмык и туркмен убежали и скрылись вдалеке. Тогда «орденоносец» сильно оттолкнул меня от себя, что я чуть не пропахал лицом землю, если бы не успел опереться на руки. Когда я поднялся на ноги, «орденоносец» стоял передо мной, как великан перед пигмеем. Я был бессилен вступить в единоборство с ним. В это время раздался вдали свист его напарников, подзывая его. Он ушёл, не обронив больше ни слова. Со мной остался только мой попутчик до Самарканда. Я спросил его, почему он не заступился за меня, ведь мы же попутчики. Он ответил мне, ты, что не видел, как, нагло, они сьели мои пирожки, без всякого разрешения от меня. Они избили бы и меня, если бы я ввязался в драку. Это настоящие сволочи и мелочные грабители. Было видно, что мой попутчик сочувствует мне и жалеет меня. Оставив своего попутчика здесь, я отправился в милицейский отдел на другом краю парка. Я постучал в окошко отдела, форточка открылась и оттуда выглянул сотрудник . Я заявил ему, что с меня жулики сняли пальто, а там находились документы и деньги. Сотрудник ответил: «Подожди во дворе, мы сейчас выедем». Я жду минут 15-20, но никто не выезжает со двора. Я стучу снова и говорю, когда же выдумаете выезжать. Они спрашивают, мол, где с меня сняли пальто. Я говорю, что здесь в парке. А они говорят, что же ты делал в это время в парке, тут и нам не безопасно ходить по парку в это время. Лучше б гулял себе по городу, чем в парк заходить. Я, конечно, понимал, что милиция не будет заниматься поиском грабителей. Но сообщив об этом грабеже в милицию, я хотел избавиться от их приставаний, требуя от меня документы и объяснения о личности до выезда отсюда. Я вернулся уже ночью на вокзал и зашёл в зал ожидания. Я порядочно продрог, возможно, поэтому одна из русских женщин-пассажирок спросила меня: «Молодой человек, почему ты так налегке одет?». Я, ни тогда, ни сейчас, несилён в знании русского языка. И, поняв её слова, как намёк на то, что одежда на мне поношенная, сказал: «Да у меня было пальто, но его с меня жулики сняли, а с пальтом забрали документы и деньги. Эта женщина на весь зал стала говорить: « Ой Боже мой, смотрите, у этого молодого человека пальто жулики сняли, забрали документы и деньги!» К счастью, на мой дальнейший путь, у меня, из-за этой женщины, появилось много свидетелей моего ограбления. Поэтому я спокойно мог отдыхать в этом зале. Недаром гласит народная мудрость, нет худа без добра. Жулики увели моё пальто – беда, но я получил в глазах пассажиров индульгенцию пострадавшего – это в моём положении было добром. Утром я снова отправился в парк, думая, а вдруг повезёт и встречу кого-нибудь из вчерашних моих грабителей. Конечно, я знал, что это напрасный труд, но всё же – надежда умирает последней. Побродив по парку около двух часов, а потом, спустившись к реке Муграб, я по её берегу направился снова к вокзалу. По берегу реки шириной до двух метров пролегала дорога для гужевого транспорта. Берега реки были высоки, а русло было широким и глубоким. По дороге русла я дошёл до того места, где на берег Муграба была проложена ступенчатая тропинка. Напротив той тропинки, там внизу, у речки, какой-то мужчина стирал свою рубашку. Он посмотрел в мою сторону и наши взгляды встретились. Мы узнали друг друга. Он окликнул меня: «Эй, молодой человек! Подожди немного. Если бы он не окликнул меня, я собирался проследить за ним, спрятавшись где-нибудь, в какой дом он войдёт, а потом позвать на помощь милицию.
Я по ступенькам тропы поднялся на берег реки, он тоже поднялся вслед за мной. Он говорит: «Ты не узнаёшь меня?» Я говорю, что не узнаю, и, делаю вид, что внимательно приглядываюсь к нему. Он говорит: «Да ты что, мы же вчера вместе были в парке. Я у тебя ещё пальто забрал, но это была шутка. Во время этой беседы, к нам подбежал мальчик лет шести от роду, ему мой собеседник приказал, пойти домой и принести, указав на меня, дядино пальто. Мальчик побежал домой, но быстро вернулся, говоря, что мать не отдала пальто. Тогда мой собеседник сам отправился в дом и явился с пальтом. Даже, держа его за плечики, помог мне, услужливо , одеть на меня. –Ну как, в целости и сохранности вернул тебе пальто? – сказал он. –Да, как и прежде, целое,–подтвердил я. И добавил: – Ты сегодня не уезжай, завтра я тоже еду в Бухару. Поедем вместе. – Хорошо, подумаю, – ответил я, и, как мог, скорым шагом отправился в город. Когда я проверил карманы пальто, носовой платок был в одном кармане, но в другом не было перочинного ножа. Носить в кармане, хотя бы и маленькое режущее средство – это вековая привычка чеченца. Поэтому мне было очень досадно, что ножа там не оказалось, т.к. репрессированных людей везде преследуют жизненные проблемы. Они должны быть всегда к отпору несправедливостей со стороны безнравственных людей. Прогуливаясь по городу, я заметил мальчугана, который об круглый камень, как точильным бруском, наточить перочинный ножик, уж очень похожий на отнятый у меня. Я подошёл к нему и сказал: «Ну-ка, покажи мне свой нож!» Нож, конечно, был мой, с выцарапанными буквами «С» и «М». А мальчик оказался сыном моего ночного «грабителя». Мальчик сам в этом признался. Когда ножик положил в карман, то мальчик стал хныкать: – Верни мой нож, мне ночью папа его подарил!– Я ему в ответ: – Да, как раз твой папа ночью украл моё пальто, а из кармана этого пальто нож он подарил тебе. А теперь я, как хозяин этого ножа, возвращаю его настоящему владельцу. Всё справедливо, по-божески.– Мальчик, увидев и ночной трофей папы на мне, видимо, понял, что попал впросак, поэтому быстро скрылся за домами. Я сам удивлён, мой читатель, как могло так случиться, что в таком большом городе я мог наткнуться на этого мальчика с ножом. И здесь налицо праведная воля Аллаха. Изрядно поглазев на город, я вернулся на вокзал железной дороги. Здесь стоял товарный состав из 60-ти тонных цистерн и 20-ти тонных четырёх открытых вагонов, которые были загружены горбылями. Не зная, в какую сторону направится состав, толи в сторону Чарджоу, куда мне необходимо, толи в сторону Кушки, куда мне нежелательно. Я залез на 20-ти тонный вагон и уселся в тамбуре на откидной стул для сопровождающего. Состав через некоторое время тронулся, но чя не знал в нужном ли мне направлении он идёт. Когда поезд проходил через станцию, я заметил название станции «Байрамали». Мне повезло опять, поезд шёл в направлении станции «Чарджоу». Огромное пространство, от города Мары до Чарджоу, идёт поезд по бескрайным пескам, где нет, не только станций, но даже разъездов. Наконец, поезд дотащился до станции «Чарджоу», где-то во второй половине ночи. Здесь я направился в зал ожидания. Когда я открыл дверь зала, на пороге стоял милиционер. Я тут же отпрянул назад, пока он стоял к двери спиной, так как боялся, что он потребует у меня документы. Около станции, за туалетами была кустарниковая роща, там я собирался провести остаток ночи, наблюдая за движением поездов. Не прошло и полчаса, как состав, на котором я прибыл в Чарджоу начал трогаться, продолжить путь в том же направлении. Пока поезд не набрал скорость, я успел ухватиться за поручни одной из цистерн состава. Но скользкие поручни цистерны, вырвались из моих рук, и я плашмя упал на галечную насыпь дороги, не коснувшись, к счастью, шпал. Лестницы вагонов пролетали над моей головой, так как я лежал на расстоянии протянутой руки от полотна дороги. Я тут же откатился от полотна дороги, быстро поднялся, так как падение обошлось без травм, и, сказав: «Бисмилла», вновь ухватился за поручни лестницы цистерны, пробегающего состава. На этот раз я удержался с помощью Аллаха на цистерне. Не сделай я этот отчаянный шаг, то мне бы пришлось всю ночь скрываться в зарослях кустарника. Взобравшись по лестнице на цистерну, я по раме, упираясь руками о цистерну, хотя она и была облита мазутом, пробрался к замку сцепки вагонов. Здесь я развернулся по движению поезда и, держась одной рукой за раму, сел на одну половинку замка. При движении по бескрайним степям и пустыням товарные вагоны движутся , как и пассажирские поезда на больших скоростях. А если на пути следования случаются спуски, то состав движется на тормозах, что из-под колёс вылетают потоки искр. В такие моменты мне приходилось закрывать глаза. На жестком замке, испытывать на лице жар от струй искр, было слишком неудобно. Поэтому я встал, опираясь руками на цистерну, снова прошёл по раме к тамбурному козырьку для сопровождающего. Повиснув на козырьке, я спрыгнул в тамбур и сел на откидной стул проводника. Да, это уже было царское ложе для меня. Теперь уже можно было, хотя бы сидя, вздремнуть.
Этот поезд доставил меня в город Узбекистана Коган. Коган – это узловая станция, а город сам не больше нашего Гудермеса. Здесь находится пункт по формированию составов. На всех путях горят разноцветные светофоры. Трудно было ехать на товарных вагонах, поэтому я решил постараться попасть на пассажирский состав. Когда прошёл к залу ожидания пассажиров, там, у входа, стояли сотрудники милиции. И попадись я им на глаза в таком чумазом виде, сразу бы меня задержали. Я прошёл к тупику для товарных вагонов, выбрал немецкий вагон «пульман», гружённый досками, и завалился спать. Будь , что будет! Не знаю, сколько времени я проспал, но меня разбудил резкий грохот от удара при сцепке паровоза с вагоном, на котором я лежал. Потом меня вместе с вагоном понесло в какую-то сторону. Пока паровоз набирал скорость, я успел спрыгнуть с пульмана. В зал ожидания я пройти не мог, поэтому стал любые заросли кустарника или бурьяна, чтобы, немного отдохнуть. Утром, до восхода солнца я прошёлся по городу, под водяным краном вымыл чисто руки, вместо мыла применяя глину. Почистил пальто и ботинки, одним словом, навёл марафет. Потом, когда народ по городу пришёл в движение: кто по делам, кто на работу или учёбу, слившись в этот людской поток, я пришёл на вокзал. Чтобы попасть домой я должен был быть постоянно привязанным к вокзалам железных дорог. К обеду на станцию прибыл пассажирский поезд «Ашхабад – Москва». Я влез на этот состав, но почти весь путь провёл на крышах вагонов, проезжая города: Навои, Каттакурган, Джизак и, наконец, Ташкент. Тут я в привокзальном ларьке купил две булочки и снова на тот же поезд, с которым добрался до станции Арыс. Там я заночевал с отбывшим срок наказания в тюрьме узником на куче бурьяна, перекати-поле, когда ехал на Кавказ. Теперь мне нужен был состав , идущий до города Фрунзе. На расписании движения поездов до прибытия моего поезда было ещё часов восемь. Тут тоже я прогулялся по городу, чтобы как-то убить время. Во второй половине дня прибыл пассажирский поезд «Москва – Фрунзе». На билет у меня не осталось и копейки, поэтому на поезд я проникаю тайком от проводника.
Когда поступает команда проводника, приготовить билеты для проверки контролёрам, я быстро взбираюсь на крышу вагона. В городе Чимкенте я спустился с крыши в вагон, но тут меня снова забрали в милицию, за неимение билета. Но и тут, видимо пожалели, как несовершеннолетнего, поэтому отпустили. Когда вышел я из отдела милиции, мой поезд уже набирал скорость, тронувшись с места. Когда я подбежал к нему, мимо меня пробегал последний вагон. За его поручни вцепиться я не успел, но уцепился за сцепной замок последнего вагона. В резком прыжке я уселся на него и до ближайшей станции ехал, сидя на этом замке. Когда поезд, через некоторое время, остановился на станции, я взобрался на крышу и до города Джамбул спал на крыше. Хорошо, что вовремя прохода состава через Джамбульский тоннель я не проснулся и проехал лёжа, иначе бы меня не было б в живых.
В Джамбуле я прошёлся по перрону, купил в киоске за 3 копейки газету «Казахстанская, правда». Когда состав тронулся, я снова устроился на крыше одного из вагонов и, подстелив газету, так как крыша была вся в копоти, снова завалился на бок. Ложась на бок, я всегда, в обнимку, обхватывал двумя руками вытяжную трубу вагона. Правда, при длительном пребывании в такой позе, иногда затекали мои руки или стягивала их судорога. Тогда мне приходилось садиться и делать физическую зарядку руками и туловищем.
Мой путь на Кавказ и в обратном направлении можно сказать прошёл почти в зимних условиях, так как большую его часть я провёл вне помещения, а всегда на природе и на ветру. На станции «Джамбул» на поезд поднялись и мои соотечественники, чеченские парни. Услышав говор на родном языке, после стольких дней моего мытарства, я ощутил прилив крови и частое сердцебиение, радость подпирала к горлу, даже слёзы навернулись на глаза. Родная речь – это целебный бальзам для истосковавшейся души, оторвавшейся от своих соплеменников. Вся моя усталость от тяжёлой дороги улетучилась, как туман, бегущий от напора солнечных лучей. Я получил заряд новой энергии, которой хватило бы вновь повторить весь пройденный путь от самого начала. За эти трудные дни моего рискованного путешествия, слуха моего не коснулась ни разу речь, с молоком матери вложенная в моё сознание Всевышним Создателем. Я впервые осознал, что возможность общаться на родном языке своей нации, – выше всех земных благ и почестей в чужом обществе. Оказывается, за эти недели я потерял не только среду общения, но потерял сам себя, так как стал уже забывать некоторые слова родной речи и заменять их словами международного русского языка. Вот и происходит руссификация народов СССР, т.к. учёба в школе, других учебных заведениях, делопроизводство, суд, СМИ – вся система власти строится на языке главной нации – русской. Остальные более 100-та национальностей должны переродиться в русскоязычных, а в конечном итоге во второсортных русских. Прошу прошение, читатель. За пространные мысли, пронёсшиеся в моей баламутной голове. Поезд из Джамбула доставил меня из Казахстана в Киргизский город Каинда. Здесь начальник поезда, проходя, увидев меня на третьей полке, с явным пренебрежением на лице, указательным пальцем, не проронив ни слова, поманил меня к себе. Видимо хотел меня сдать здешней милиции. Делая вид, что я повинуюсь его воле, я пошёл за ним к выходу из вагона в тамбур. Но, когда мой поводырь вышел из вагона на сторону вокзала, я спрыгнул из вагона на противоположную сторону. Здесь поезд стоял всего три минуты, а он и не стал меня ловить, перейдя на мою сторону состава. Я прошёл к концу перрона и вышел на сторону вокзала и направился в сторону зала ожидания для пассажиров. Тут встретились мне две женщины-чеченки. Они говорили на нашем языке. Одну из них другая называла именем Маржан. В их речи часто звучало слово Чалдавар. Конечно, это киргизский город Чалдавар. Я вспомнил, что в этом городе была замужем моя тётя по матери, за односельчанином Сайдахмедом. Я не вступил с ними в общение, спрашивая о тёте, так как боялся, беседуя с ними, отстать от очередного поезда. От Каинды до Фрунзе добирался я без напряжения, проводники не слишком усердствовали в бдении дверей своих вагонов, может тут сказывалось приближение конца маршрута состава. На одной из маленьких станций я купил на последний рубль маленький лаваш. И вот поезд прибыл во Фрунзе, вечером, на закате солнца. Я от вокзала спешу на автостанцию. Здесь идёт погрузка пассажиров на последний рейс автобуса Фрунзе – Токмак. Автобус набит пассажирами под завязку, да и касса закрыта. А это уже было в мою пользу, так как мог без билета взойти на автобус. Кондукторша с головы автобуса стала обилечивать пассажиров. Когда она стала рассчитываться с сидячим пассажиром, я, воспользовавшись этим, аккуратно перешел в сторону обилеченых. Она, видимо, не заметила мою проделку, а если и заметила, то из-за своей человечности не стала срамить меня. Проехав 60 километров оставшегося пути от Фрунзе до Токмака, я остановился у своих троюродных братьев Джунаида и Джебира. Они жилы по соседству в городе Токмак, в посёлке Старая Покровка. Это было, примерно, в 22-часу ночи. Я остановился у Джебира. Меня встретила его супруга Совдат, которая со слезами обняла меня, приговаривая: «Ну и заставил ты нас поволноваться, мальчик!» По нашим обычаям сноха не может называть родственников мужа по именам. Поэтому снохи к родственникам мужа обращаются придуманными вежливыми именами. А тут явился и Джебир: «Мовла, ты вернулся! Ты ли это на самом деле!» Он тискал меня, не выпуская в своих объятьях. Совдат, его супруга, оттеснив мужа, сказала: «Мальчик, не сердись на него, это он так красноречив и нежен, потому что выпивший». Да, Джебир грешил этим делом, но не был пьяницей и алкашом. А брат его Джунаид был глубоко набожным человеком, преданным мюридом святого овлия Кунта-Хаджи Кишиева, соблюдающий сунну пророка Мухаммада (1.с.с.). Он строго придерживался чеченского кодекса нравственности. Одним словом был настоящим Нохчо с большой буквы. Он всю свою сознательную жизнь оставался таким. Через полчаса вернулся с коллективного намаза и Джунаид. Увидев меня, он прослезился, хотя по нашему адату это не желательная слабость на людях. Но все мы люди. А всё, что естественно, то не безобразно. Так гласит же народная мудрость. «Ты не голоден? – спросил он. Мы очень переживали за тебя, просили Аллаха, чтобы Он помогал тебе в пути, и вернул тебя целым и невредимым. Аллах услышал нашу мольбу и вернул тебя к нам. Слава Аллаху, на веки веков. Джунаид сказал, что все переживали за тебя, а родители твои находятся в отчаянии. Поэтому мы, если ты не голоден, отправимся к твоим родителям. Когда мы придём в колхоз «Алга», я сообщу первым радостную весть о твоём возвращении твоему отцу Саидселиму. Конечно, он за такую весть сделает мне стоящий подарок. Я, утвердительно кивнул головой, подтверждая его слова. Нам предстояло пешком одолеть 15 километров до нашего колхоза. Транспорт тут и днём редкость, а про ночь и говорить нечего. На протяжении всего пути до колхоза «Алга» Джунаид заставлял меня рассказывать о моём вояже на Кавказ. Мой рассказ настолько увлёк его и воодушевил меня, что мы миновали место, где должны были повернуть своё движение к колхозу «Алга» и продолжали уже уходить в другую сторону. Когда мы подошли к арыку, который отделял наш колхоз «Алга» от колхоза «Кызыл-Аскер», мы с ним опомнились, что мы ушли от своего поворота почти на 2 км. Тут Джунаид одёрнул меня: «Мовла, ведь мы с тобой давно перешли поворот на ваш колхоз, и уходим дальше под впечатлением твоего повествования. Я подтвердил его подозрение. Тут мы, ориентируясь по арыку, по полю дошли до границы нашего колхоза, а там и до нашего дома оставались метры. Время было за полночь, все уже улеглись спать. Джунаид подошёл к нашему окну и, постучав по стеклу, позвал моего отца: «Саидселим, Саидселим!» Отец, видимо, хотя и лёг, но не уснул, так как всё же переживал за сына, то есть – меня. Отец, прильнув к окну, ответил: «Да, да! Я слышу, Джунаид!» Он, видимо, по голосу узнал своего кузена. Дверь не запиралась на крючок, так как отец ,каждую ночь за время моего отсутствия дома, ждал, что вот-вот к нему кто-то явится с печальной вестью, что с сыном случилась какая-то беда или он скончался. Живым больше увидеть сына Саидселим не рассчитывал. Когда мы с Джунаидом, он впереди, а я позади него, то отец сказал: «Клянусь Аллахом, Джунаид, когда я услышал твой голос в столь поздний час, я сразу же догадался, что ты явился ко мне вместе с Мовлой. Если бы у тебя была ко мне плохая или печальная весть, ты бы ко мне явился бы днём. Добро пожаловать, Джунаид. Зная нашу печаль ты, несмотря на ночь и большое расстояние до нас от Токмака, преодолевая все трудности, явился ко мне добрым вестником. Да возблагодарит тебя Аллах за твои труды». Джунаид, видя радостную растерянность своего кузена, забыл ему намекнуть о положенном в таком случае презенте. Он сказал, что ночные его труды восстановятся после сна, главное в том, чтобы вы были, хотя бы на один час раньше, были освобождены от бремени печали и тоски по сыну. Утром разослали подростков, чтобы сообщили по селу и ближайшим родственникам за его пределами о моём возвращении. Не прошло и часа после отбытия глашатаев, как наш дом и двор заполонили все чеченцы нашего колхоза. Все спрашивали о виде и состоянии родного края, своих сёл, домов, как будто у меня была возможность объехать всю Чечню, каждое село и побывать в каждом доме. Но я имел общее представление обо всём крае, по примеру увиденного запустения от Гудермеса до нашего села Цоци-Юрт. Поэтому мне ничего придумывать и не надо было, а говорить только о запустении, запущенности и одичании края, сёл, домов, после изгнания их настоящих хозяев. К обеду посетители разошлись по своим делам, и я немного отдохнул, после напряжённой беседы с посетителями. На обед меня разбудила моя мачеха, Медни, приготовив сырных лепёшек, которые являются нашим национальным блюдом «чепалгаш», похожие на грузинское блюдо «хачипури». Но наши чепалгаш могут начиняться не только сыром, как у грузин, а к сыру добавляют мелко накрошенный лук и яйцо любой домашней птицы. Готовят их щедро, обильно обливают сливочным маслом, даже рядом с горкой в подносе ставят пиалу с маслом, чтобы трапезник мог макать, разрезанные дольки этой еды. Медни, хотя и была мачехой, но она одинаково была внимательна к родным и не родным детям своей семьи. Я попросил её дать мне возможность немного поспать, так как меня не столько мучает голод, сколько тянет ко сну. Мачеха не стала настаивать на своё желание, она была из благородной и воспитанной семьи женщиной. Она была из очеченившихся андийцев из Ботлихского района Дагестана, предки которой пришли в Чечню при начале завоевания Кавказа Петром , где то в середине 18 века. Её предки были активными мюридами Шамиля во времена имамата и участниками объединения хуторов по нижнему течению реки Хулхулау в единое село Цоци-Юрт. У меня и моих братьев Сейдали и Хамзата было две мачехи. Первой мачехой после смерти нашей матери была Маккха, она умерла в 1945 году в Киргизии (Да простит её Аллах). Она была очень набожной женщиной, училась в девичестве в медресе, бегло читала священный Коран, каждый пятничный вечер читала суру «Ясин», она из рода «гуной». Род гуноевцев очень большой, поэтому и родственников у неё было много. Суру «Ясин» в её чтении можно было слушать сутками, очень приятным и нежным был её голос. Да и имя её, по идее, должно было звучать, Макка, как название города святыни мусульман Макка. Но по чьей-то, толи злой, толи благостной воле, имя за ней закрепилось Маккха. А на образные имена чеченский народ способен., например: Ц1ога, Ц1ома, Моза, Мода, Жарг1а, Хьоза, Мука, Дахка, Ма1аш, Маккхал и т. д. Каково же значение этих имён при переводе на русский язык? Это – Хвост и Хобот, Муха и Грязь, Кабаниха и Воробей, Крыса и Мышь, Рога и Коршун.
После смерти Маккхи мой отец недолго придерживался траура. Он поехал в горное село «Карай» и, переговорив с родственниками Медни, в 1946 году женился на ней. В семье у отца были малолетние дети, поэтому ему было не до траура, семья нуждалась в женских руках заботе. Медни нам заменила мать, и мы до 1996 года росли под её присмотром и заботой. Да простит её Аллах, да возблагодарит Он её раем! Когда я проснулся, Медни мне вновь подала подогретые чепалгаш с чашечкой масла. Плотно поев, вкусных лепёшек, я отправился на встречу со сверстниками. Где я им сообщил, что я съездил на Кавказ и вернулся обратно. Один из сверстников, Баки, произнёс на киргизском языке: «Айткхандан кхайпаг1ан адам экенсен». То есть человек, исполняющий своё обещание. После короткой беседы мы поиграли в лапту и разошлись. Дома отец, посадил меня напротив себя, и стал подробно расспрашивать о нашем селе и о состоянии домов наших родственников. Когда отвечал словами да или нет, отец оставался довольным. Но, когда я говорил, кажется или возможно, то он строго запретил мне употреблять эти выражения. И сказал, если знаешь точно –говори «да», не уверен, говори «нет». На второй день моего прибытия из Кавказа, мой отец дня два отлучился из дома. Оказывается, он оповещал родственников о предстоящем торжестве по поводу моего вояжа на родину предков. И вот, в пятничный вечер у нас собрались наши родственники и бывшие односельчане на мовлид. Это песенное или словесное восхваление пророка Мухаммада (1.с.с.). Муллой на мовлиде был киргиз по имени Касым. Когда один из прибывших попросил воды напиться, я быстро, зачерпнув кружку в ведро, подал её левой рукой. Мулла Касым на своём языке подсказал мне: «Онун кхолун менен бер». Это означало: подай правой рукой. Настолько набожным и праведным человеком был мулла Касым. Я перевёл кружку в правую руку, и, ручкой к просящему, протянул кружку с водой. Этот мулла у себя, в маленькой комнатушке, собирал молящихся на пятничный намаз. Правда, среди киргизов мало было тогда молящихся не только по пятницам, но и в обычные дни. Киргизы, как мы, Азаном не призывали тогда на моление. У них мулла сообщал, что настало время молитвы, тогда и собирались они на бдение. Дома у многих были убогими хижинами, с крышами засыпанными землёй и сверху обмазанными глиной. В верхом благоустроенности была крыша покрытая камышом. В нашем колхозе такой дом был лишь у одного киргиза Даванбая. Этот человек вместе с семьёй круглый год чабановал в горах и в доме том не жил. Поэтому дом этот, так как всё время пустовал без хозяев, постепенно ветшая, приходил в упадок. За строением Даванбая находилось дерево-жиде, дикая облепиха, во время созревания плодов которого под ним собиралась детвора всего колхоза. На этом дереве созревали мелкие, напоминающие по вкусу хурму, плоды. Съедобными были плоды сами упавшие с дерева, поэтому тряхнув дерево, мы ели падалицу. Однажды мулла Касым спросил меня: «Как тебя зовут?» Я ответил, что зовут меня Мовла. Он сказал, что это хорошее имя. Даже в священном Коране приведено это имя, как один из 99 синонимов, присущих имени Аллаха. Добрым мусульманином был мулла Касым, каждым своим обращением он умел приласкать и расположить к себе человека. Да вознаградит его Аллах за все благодеяния. Все мои родственники после моего возвращения из Кавказа рассказывали о своих переживаниях за время моего путешествия в родной край. Послушав об их переживаниях за мою судьбу за эти недели разлуки, я даже стал уже жалеть о том, что я решился на столь рискованный шаг, доставив моим близким, столько горя и страданий. На третий или четвёртый день, после моего возвращения, в наш колхоз явился работник милиции Чуйского района. Он подошёл к гоняющим футбольный мяч подросткам, среди которых был и я. Назвав мою фамилию и имя, он спросил их, знают ли они такого подростка этого колхоза. Один из мальчиков указал на меня, да вот, мол, он. Милиционер отозвал меня в сторонку, достал из своего планшета бумагу и ручку и подал мне. Он сказал, чтобы я написал то, что он мне продиктует. Он сказал, что я должен написать расписку, о том. что я больше никогда не покину пределы Киргизской республики без ведома власти республики. Я сказал, что я писать на русском языке грамотно не умею. Тогда он положил бумагу на планшет, заставил меня присесть и на коленях написать эту расписку на киргизском языке. Он сказал, что мне повезло, так как еще не совершеннолетний и это первое правонарушение, иначе бы, минимум не миновать бы мне, трудовой колонии для несовершеннолетних. Положив мою расписку в планшет, страж порядка удалился с чувством исполненного долга. О моих похождениях кто-то доложил власти, чтобы создать нашей семье горестные проблемы. Аллах судья всем сексотам, власть их содержит в любом обществе. Наступило лето, началась пора чеченских субботников, когда будущим молодым семьям строили саманные дома. Сначала заготавливали саман, затем возводили стены, настилали потолок и укрывали крышу, и, наконец, обмазывали глиной и белили. Вот сообща, коллективно, с музыкой и танцами, шутками и прибаутками оказывали братскую помощь друг другу. На таких мероприятиях, указывая на меня, все говорили: «Вон тот побывал на Кавказе!». Слышать такой отзыв о себе было очень приятно. Приходилось слышать от сверстников и такое, мол, что он там забыл, и какая блажь понесла его туда. Я не обижался и на таких людей, ведь они показывали своё безразличие к пропитанной кровью и потом земле отцов, к родным очагам, к земле, в которой покоится останки семи, а то и семьдесят предков. Такие люди даже не подошли ко мне, чтобы спросить о своих очагах, отобранных у их родителей насильно властью. Им не присуще чувство патриотизма, это уже манкурты, которых волнуют лишь низменные страсти и проблемы брюха. Да и моя выходка, с той поездкой на Кавказ, была всего лишь блажь с мальчишеским максимализмом, после спора с андийцем Даудовым Баудди и тремя турками-месхетинцами, или курдами, хотя эти последние называли себя азербайджанцами. Кому и что я доказал, кроме того, что доставил лишние переживания и волнения своим поступком близким и родным людям. Какой позор ожидал меня перед этими четырьмя людьми, если бы я, сломя голову, не пустился в этот вояж. Глупая была моя затея, при трезвом и мудром осмыслении. Но, как говорится, чеченец тем и прославился, что он, очертя голову бросается в полымя, не думая взвешенно о последствиях. И тем самым оправдывает пословицу: «Кто не рискует, тот не пьёт шампанское». Правда, в 6-7- классах, я сильно увлёкся уроками географии, любил проводить часы, изучая физическую карту мира. Объектом моего пристального внимания был, конечно, Кавказ. Показывал сотоварищам по учёбе Дагестан, город Грозный, столицу моей бывшей республики, грузинский город Гори, где некогда родился кровожадный зверь Сталин. Да и его верный пёс Берия был из той же Грузии. Они были виновниками трагедии депортированных народов. Всегда мысленно пробегал по маршруту городов, через которые можно проехать на Кавказ. Возможно, эта увлечённость и толкнула меня на такое путешествие. А может тут сказалась чеченская ментальность: обещал что-то сделать – кровь из носа, но сделай. Думаю, что все три фактора воздействовали на мою выходку поездки на Кавказ. Слава Аллаху, что всё завершилось так благополучно. Но при всей удовлетворённости своим поступком, меня мучила одна мысль, что моя юношеская «одиссея» не останется в памяти нашего народа, если она не будет записана и напечатана в каком-нибудь печатном органе Чеченской Республики. Одним словом, не станет доступной для массового читателя. Многое из того путешествия у меня изгладилось их памяти, ведь прошло с тех пор уже больше 60-ти лет. Конечно, наша нация в те годы была лишена всех гражданских прав в Советской России, но как писал о нашей нации А. Солженицин в знаменитом романе «Архипелаг ГУЛАГ»: «Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности, – не одиночки, а вся нация целиком. Это чеченцы». Я хотел, чтобы и моя дерзкая вылазка, наперекор всем гонениям власти, стала дополнительным аргументом, подтверждающим верность высказывания великого мыслителя и писателя А. Солженицина. А также я хотел, чтобы люди поняли, что любовь к своей Родине и отчему краю, придают человеку неимоверную силу, перед которой не устоять никаким преградам.
Дерзкий вояж Мовлы на Кавказ
© Copyright: Заурбек Хамерзаев, 2025
Свидетельство о публикации №225022301664
Свидетельство о публикации №225022301664
Рецензии