О военном лихолетье

Кати Чокаев


До начала финской войны жизнь у советских людей была относительно сносной. По крайней мере, не ощущалось чувства голода. Хлеба было достаточно, его можно было купить без карточек, хотя иногда приходилось стоять в очереди. Но с ее началом сразу появились карточки, и длинные очереди стали обыденным явлением. У рабочих, и вообще у горожан, положение было немного лучше, чем у колхозников, которые за трудодни, даже до войны, ничего не получали и влачили нищенский образ жизни. А тут еще война, куда уходило все. Люди перебивались личным подворьем. Некоторые умудрялись засевать лесные поляны - ирзош, так как приусадебные участки были небольшими, и прокормить семью только ими было невозможно. Занимались также торговлей. Хотя это занятие на официальном языке называлось «спекуляцией» и строго наказывалось, люди, тем не менее, умудрялись привозить откуда-то дефицитные товары и перепродавать их по выгодной цене. Редко кто получал пенсию или другую материальную помощь от государства. Помню только один случай такой помощи: в 1942 или 1943 гг. (точно не помню) по Шали разнесся слух, что некий Зайнди Халидов получает спецпаек как Герой Советского Союза.Но вскоре нас выселили. Сталин не утвердил Зайнди Халидова в звании Героя. Это звание официально не присвоено ему по сегодняшний день.
Впервые дни войны много людей уходило на фронт, и мало кто возвращался - разве кто по ранению или став инвалидом - без ног, без рук. Ежедневно приходили похоронки. В колхозе некому было работать. Женщины, подростки, старики из-за отсутствия лошадей и другого тяглового скота и техники (их также отправили на фронт), не могли работать. Правда, где-то в1942 или 1943 гг. решением Обкома ВКП (б) была организована ручная копка на колхозных полях, где трудились подростки и трудоспособные старики - все те, кто мог держать лопату. Помню, как мы со своим семидесятилетним дедом производили такую копку на полях колхоза им. ОГПУ (с. Шали). Однажды подошел ко мне бригадир колхоза и предложил поработать учетчиком. Я согласился, так как других, более подходящих по возрасту людей для такой должности, не нашлось. А мне тогда было 13 лет. Но потом, из-за неурожая кукурузы на 8-ми гектарах посадили нашего бригадира Сайди, а меня уволили. После этого случая я стал возчиком - ездил по дворам колхозников, собирал для фронта продукты, в основном, кукурузные початки, теплые вещи: старые шубы, фуфайки, теплые носки и даже перчатки. У нищенствующих людей забирали все, до последнего зернышка, а взамен - ничего. Людям стало невмоготу жить. И в этих условиях обвинять их в измене, бандитизме, в том, что они, якобы, Гитлеру хотели подарить скакуна, кормили бандитов - кощунственно. Во всей Чечне в то время трудно было найти не чесоточного коня, остальных забрали на фронт. У нашего отца забрали старую кобылу с жеребенком-сосунком. К тому же Чечня не была оккупирована немцами. Всю работу в колхозе, от пахоты до уборки урожая, люди осуществляли вручную. Вот такой была жизнь. О социальной помощи, отдыхе и даже медицине люди знали только понаслышке, и то не все.
Еще один момент из быта военного времени запомнился мне. Лето. Июль или август1 942 года. Под Моздоком и Малгобеком идут ожесточенные бои с фашистами. Левый берег Терека находился в руках немцев, а правый - в основном, наш. Вот-вот ждут переправу немцев. До нашего села доходят частые взрывы артиллеристских снарядов. В это время нежданно-негаданно приезжает в свое родное село Шали подполковник Абдулла Ахтаев, кадровый офицер, который давно не был дома. В центре Шали, где разместились административные органы - туьканаш юкъ - сабантуй: танцы (лезгинка), играет чеченская гармошка. Все это веселье сопровождается, как водится в таких случаях, стрельбой из маузеров и автоматов. Это тамада Абдулла, виновник сабантуя, и его адъютанты, веселясь, ведут стрельбу. А в это время Шали, как и другие прифронтовые чеченские села, было заполнено частями Красной Армии, которые вмиг окружают веселящихся. Кто-то из  подчинённых подполковника шепчет ему на ухо: «Нас окружили». В тот же момент Абдулла соскакивает с места, с маузером в руках, и кричит солдатам: «Назад!» Окружившие, видя, что имеют дело с подполковником, попятились назад, а командир их, капитан по чину, подбегает к Абдулле, отдает честь, просит прощения. Потом, с разрешения подполковника, как тамады, пускается в пляс, в Наурскую лезгинку. Напарницей в круг выходит Мария, эвакуированная киевлянка, которая с лета 1941 года жила в нашей семье и уже неплохо справлялась с чеченским женским танцем. И в данном случае также не ударила в грязь. Кончилось это тем, что, вдоволь пообщавшись с земляками-шалинцами и натанцевавшись, Абдулла, к вечеру того же дня, умчался в свою часть, но не один, а с нашей Марией, которая согласилась стать фронтовой женой подполковника. Позже, уже после депортации 1944 года, до нас дошел слух о том, что Абдулла и его брат, майор Абдул-Вахаб Ахтаев, героически погибли летом 1944 года в Польше, о чем нам поведал демобилизованный капитан Исмаилов. Он же сообщил о гибели другого нашего земляка – Езиева Якуба, капитана, начальника волжской переправы во время Сталинградской битвы осенью 1942 года. А вот о судьбе Марии нам, к сожалению, до сих пор ничего неизвестно. Хотя мы не забываем о ней, прожившей с нами почти год и полюбившейся детям. Да и нашим родителям тоже, привыкшим к ней, как к своей дочери и относившимся к ней даже лучше, чем к родным детям - по крайней мере, нам так казалось.
О Езиеве хотелось бы сказать вот еще что. В начале 1943 года, подводя итог Сталинградской битвы, командование намерено было включить Езиева в список представляемых к званию Героя, но помешал особый отдел, который уже знал о готовящейся депортации чеченцев. В отношении участия наших людей в Великой Отечественной войне. Как уже говорилось, военнообязанные мужчины на моих глазах ушли на фронт – за исключением тех, кто оставался в тылу по брони. Это отдельные категории госслужащих, ответственные работники, сотрудники правоохранительных структур и прочие.