На чужбине

Разида Эрсеной


Денисолт зашел в общежитие и хотел проскочить незаметно в свою комнату, но вахтерша окликнула его. Денисолт неохотно обернулся. Он не слышал, что говорила Марья Федоровна, точнее, он не слушал, и слова не доходили до его сознания. Увидев в ее руках конверт, он догадался, что ему пришло письмо.
Что с тобой, Дени? Ты заболел?
Нет.
Но ты такой бледный.
Ночью много занимался.
Подорвешь свое здоровье. Нельзя так. Питаешься ты плохо, а занимаешься много. Зайди ко мне через полчаса. Вот придет сменщица, я освобожусь - пообедаем. Без тебя борщ невкусный. Мои дети как разъехались кто куда, не могу, есть одна сама.
Спасибо, - сказал Денисолт, глядя на конверт и думая, как бы скорее подняться к себе.
Держи, из дома, - сказала Марья Федоровна и протянула ему конверт.
Спасибо, Марья Федоровна! - Денисолт взял конверт и пошел к лестнице.
Не забудь прийти на обед! - крикнула ему вслед Марья Федоровна.
Денисолт поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, лег на кровать. Письмо впервые не вызвало никакой радости, ему даже не хотелось его читать. Он положил письмо на край кровати у подушки и отвернулся к стене. Ему не хотелось ни думать, ни вспоминать о произошедшем случае. Но мысли упорно лезли в голову, порой мешаясь с образами и картинами прошлого.
Он силой отогнал живые впечатления последних дней и стал вспоминать родных. Но на память приходило только грустное и неприятное. Сколько ни вспоминал он о выселении, каждый раз переживал, как будто все это произошло сегодня. Вспоминался переполох в доме и как он спорил с офицером из-за своего портфеля, хотя, что значил этот школьный портфель по сравнению с тем, что происходило в это время с ними со всеми?! Ему даже немножко смешно было, что он вступился за свой портфель и ни о чем другом в это время не думал. Когда пришли солдаты с винтовками и с ними офицер, высокий и подтянутый, Денисолт сидел на топчане в комнате, которая была одновременно и прихожей, и кухней, так как в этой комнате была печь. Вдоль стены, от печи до окна, был топчан, на котором он любил, сидя у окна, читать книги. Он как раз читал роман «Два капитана» и удивлялся, что в нашей стране тоже бывают такие нехорошие люди, как подлый и низкий Ромашов. Послышался шум, громкий разговор, топанье ног. Денисолт оторвался от книги, недовольный тем, что пришлось прервать чтение на самом интересном месте, и не сразу понял, чего хотели военные. Он услышал голос отца:
В чем дело?
Мы ничего не знаем, - ответил офицер. - Собирайте вещи только первой необходимости - и во двор, там стоит подвода.
Мать, пришедшая со двора, рыдала и била себя по коленам. Чего они хотят от отца? Почему мать плачет? Отец подошел к Денисолту и приказал одеться тепло. Зачем? Как же я ходить буду, если на мне будут все теплые вещи? У нас зимы всегда короткие. Военные уже были у печи и ждали, когда он выполнит приказание отца.
А портфель взять? Мы там будем ночевать? Я не опоздаю в школу? - спросил военных Денисолт. Солдаты ничего не ответили.
Ничего не знаю, сын, - сказал отец.
Денисолт положил книгу на подоконник, нехотя спустился с топчана и пошел в другую комнату одеваться. За ним следом пошел солдат. Что ему надо? Почему отец не предложил им покушать? Почему они не хотят быть гостями? Какие строгие солдаты!
Денисолт стал одеваться, а солдат присел на табуретку. Когда Денисолт оделся и вышел на кухню с солдатом, он увидел, что учебники его разбросаны на топчане, «Двух капитанов» на подоконнике не было. Денисолта как в голову ударило. В последней драке после уроков у него порвали портфель, и после хорошей взбучки ему, наконец, купили новый. Обновка в середине года была особенно приятной.  Ему нравилось, что у всех старые портфели, а вот у него – новый портфель. Все это сразу промелькнуло в сознании Денисолта и, увидев портфель в руках офицера, Денисолт сказал:
Дядя, это мой портфель!
Офицер ничего не ответил. В это время из другой комнаты вышла мать, вся в слезах, с узелком и чемоданом в руках. Вышел и отец с мешком муки. Увидев отца, Денисолт повторил:
Дядя, это мой портфель.
Отец поставил мешок к стене и, глядя исподлобья, сказал:
Отдайте мальчику портфель.
Он ему больше не понадобится.
Значит, надолго?
Не знаю.
Так, - сказал отец и пошел к двери слева.
Куда? Стой! - закричал солдат.
В кладовку, - ответил отец.
Солдат пошел следом за ним. Через минуту отец вернулся еще с одним мешком.
Кукуруза тоже нужна, - сказал он, глядя на офицера. - А портфель надо было попросить. Он бы сам отдал. У нас дарят пришедшему то, что ему понравится. Он нежадный. Он настоящий чеченец.
Денисолт заметил про себя, что отец сказал не «гостю», а «пришедшему». Офицер был явно смущен, но, быстро справившись, с иронией сказал Денисолту:
Ты мне разрешишь пока подержать в портфеле книги? Тебе ведь надо родителям помочь. А потом я тебе его верну.
Потом можешь здесь все забрать. Мы ведь не забираем с собой дом, - сказал отец.
Хватит разговаривать. Пошли, - скомандовал офицер.
Все вышли из дома. Во дворе стояла пустая подвода. С улицы доносились крики, рыдания. У каждого дома суетились солдаты с винтовками. С плачем садились в подводы женщины. Кудахтали куры, лаяли собаки, животные мычали и блеяли. Казалось, небо, земля, деревья смотрели с удивлением на эту суету всей улицы.
Когда отец поставил мешки и чемодан матери в подводу, все сели в подводу и подвода поехала к широко распахнутым воротам, из сарая вырвалась белая курица с хохолком на голове и, громко квохча, прыгнула в подводу. Все остолбенели, а Денисолт поймал ее и прижал к себе.
Когда на вокзале в Грозном они слезли с подводы и Денисолт напомнил офицеру, сдававшему доставленных людей ответственным воинам за погрузку: «Дядя, дайте мне мой портфель», - офицер делал вид, что не слышит. Денисолт заплакал от обиды.
Верни портфель, тебе дома мало? - зло произнес отец, обращаясь к офицеру на «ты». Офицер неохотно вернул портфель. Денисолт схватил портфель, и в это время его подняли и поставили в вагон, где уже набилось очень много людей. Так и ехал он, прижав к груди портфель, радуясь, что спас его. Когда же он открыл его и нашел там недочитанную книгу, он был просто счастлив. Правда, очень скоро Денисолт понял, что в наглухо закрытом вагоне, где впритык сидели люди, читать не придется. Он думал, что на первой же остановке почитает, но остановки все не было и не было...
На этом оборвались его воспоминания, и он вспомнил о письме. Что теперь будет? Если мать узнает, она не будет плакать - все слезы давно выплаканы, она замкнется, и будет переживать, молча, продолжая делать повседневные дела. Когда отец умер в дороге и его едва успели закопать в землю во время небольшой остановки поезда, она не проронила ни слова. С виду казалось, что она и не переживает, так была спокойна, соблюдала все условности, принимала соболезнования и продолжала заботиться о Денисолте. И лишь, когда доехали до пункта назначения, уже в Талды-Кургане на вокзале случайно столкнулась с тетей, ехавшей, оказывается, в конце этого же эшелона, горе матери вдруг прорвалось. Тетя обхватила ее за плечи, и мать разрыдалась по-детски открыто, не стесняясь чужих людей. Лицо ее выглядело непривычно. Суровые черты лица смягчились, рот растянулся беспомощно, и послышался откровенный рев убитой горем женщины. Больше Денисолт не видел ее плачущей. Тогда он понял, что мать умеет закрывать на замок свое сердце и отдаваться горю мысленно, механически выполняя все привычные обязанности по дому.
Для матери это будет второй удар после смерти отца, с тех пор как уехали с Кавказа. Нет, в Талды-Курган я не поеду. Что мне теперь там делать? Работать на руднике, как все наши? Нет. Родственники не должны знать, что произошло. Я не вернусь, пока не восстановлюсь. А может, уехать? И все начать заново? Тогда придется скрываться. Если найдут, опять будут допросы. Нет, хватит с меня допросов. Не хочу. Это все этот историк. А я думал: что это он все на меня посматривает? Как я не догадался? Точно. Он спровоцировал, а я попался на крючок. Вспомнились последние дни в университете. Все началось со злополучной лекции по истории КПСС: «... Чеченцев и ингушей недаром выслали. Если бы не было среди советских людей предателей, мы бы быстро покончили с фашистской Германией».
Простите, Николай Степанович, но тема лекции: «Первый съезд писателей в 1934 году», а причём тут чеченцы и ингуши?
Молодой человек, вы политически близоруки. В истории всегда существует связь между событиями и фактами, даже, на первый взгляд, самыми отдаленными. В истории, как и в природе, действует принцип закономерности, нет ничего случайного, во всем прослеживается причинно- следственная связь. Или вы не согласны с принципами диалектического материализма?
Это так, конечно, но тема лекции конкретная.
Не учите меня, молодой человек. Уж не чеченец ли вы сами?
Какое это имеет значение? Разве можно оскорблять беспричинно весь народ?
Извините, молодой человек, причины были, и весьма серьезные. Партия никогда не ошибается, потому что она вооружена самой передовой теорией.
Но ведь ничего не было доказано. Ни в одной книге про это не написано.
Молодой человек, мы продолжим разговор в другое время и в другом месте, а сейчас не мешайте мне читать лекцию.
А я вам не мешаю, вы сами отвлекаетесь от темы.
Слушай, ты, заткнись! Чего устраиваешь перепалку? - зло сказал кто-то из студентов, сидевших недалеко от Денисолта.
Не связывайся с ним, он обязательно отомстит, он за всеми следит, - прошептал сосед Денисолта.
А я не боюсь, - сказал Денисолт громко.
Ну и зря, - прошептал снова студент.
Чего вы не боитесь? - спросил Николай Степанович, слышавший ответ Денисолта.
Высказывать свое мнение. Трусость в нашем народе всегда считалась самой подлой чертой.
Вы по документам аварец? - спросил неожиданно Николай Степанович.
А чеченцы и аварцы - одинаково горцы, - ответил Денисолт.
Но аварцы после добровольного ухода в плен имама Шамиля приняли российское подданство, а чеченцы продолжали борьбу против России и лишь в 1961 году подписали капитуляцию. Вам понятно, почему чеченцев нельзя было оставить на Кавказе, когда фашисты оккупировали уже Осетию и Ингушетию и приближались к Грозному? А впрочем, зачем я вам все это объясняю? У меня есть сведения, что вы не аварец, а чеченец. Следовательно, вы обманули приемную комиссию!
Это не имеет значения, кто я. Я хотел учиться. По нашим законам я не сделал ничего плохого. Я, действительно, аварец. Отец у меня аварец по происхождению, а мать чеченка, и я горжусь этим.
Значит, советские законы для вас не существуют?
Я отказываюсь отвечать на такие вопросы. Я на лекции, а не в НКВД.
Вот там вы и ответите на все эти вопросы.
Ты нас тоже обманул, - взвизгнул студент, который кричал, чтобы Денисолт заткнулся. - Он не аварец, он чеченец! Его отец осел в Чечне после имама Шамиля, он - очеченившийся аварец. Чеченцы все равно не признают выходцев из Дагестана чеченцами. Нам рассказывал один чеченец про эти их порядки. В бюро ВЛКСМ все это знают. Он не аварец, он - чеченец. Он бессовестный обманщик, - закричал студент, показывая на Денисолта пальцем. - Такой всегда предаст. Бей его! - Близсидящие набросились на Денисолта, началась свалка. Профессор пытался остановить студентов, но они уже были неуправляемы. К счастью, кто-то выскочил из аудитории и сообщил секретарше в деканате о происходящем. Декан подоспел вовремя. Денисолт, вытирая кровь с подбородка, взял свои тетради, сложил их в портфель и пошел к выходу.
Магомедов, сходите в медпункт, а потом зайдите ко мне, - сказал декан.
Вспоминать остальное ему не хотелось. Было противно и досадно. Усилием воли он отогнал воспоминания о том дне, перевернулся на другой бок и увидел письмо. Он распечатал конверт и стал читать. Мать, как всегда, беспокоилась за него и обещала выслать деньги, как только продаст сшитые вещи на базаре. Если бы мать не умела шить, они бы не выжили. И многие чеченские семьи жили базаром: женщины шили на продажу вещи и продавали на базаре, прячась от милиционеров, так как считалось, что это незаконная трудовая деятельность.
С чего начать? Что делать? Куда пойти? Пойти было решительно некуда, не к кому и, кроме того, он не знал, зачем ему идти к кому-то. Послышался стук в дверь. Денисолт не шевельнулся.
Открой, это я, - сказала Марья Федоровна. - Ты что, спишь? - Денисолт не ответил.
Странно. Никуда не выходил, а дверь заперта. Может, к кому-то из ребят зашел?
Марья Федоровна ушла. Когда шаги затихли, Денисолт встал, подошел к столу, раскопал среди книг папку и стал читать «Легенду о Пхьармате2», но ему скоро надоело читать. Расхотелось, хотя обычно он зачитывался, не замечая времени. Он понял, что заниматься дальше любимым предметом бессмысленно. Все оборвалось разом, так же неожиданно, как неожиданно было выселение. Он снова лег на кровать и стал думать, что предпринять, как дальше жить. Посоветоваться с кем-нибудь? С кем? И зачем? Он и так знал, что в его положении ничего нельзя сделать, надо ждать конца всей этой истории. Извиняться в этой ситуации значило унизиться. Нет, только не это. Пусть лучше Ида клюет печень, чем унизиться. Почему у нас Ида, а у греков орел клюет печень Прометея? Наш Прометей - обыкновенный ремесленник, от его имени Пхьармат произошло слово «кузнец» - пхьар. Эти мысли сразу напомнили о разговоре с профессором языкознания Александром Яковлевичем, у которого Денисолт писал курсовую работу об осетинском фольклоре, которым занимались даже французы. Денисолт взял эту тему только потому, что и у чеченцев есть нартский эпос, только  с той разницей, что чеченцы описывают свою борьбу с пришельцами, нартами, отнимающими у чеченцев землю, а осетины отождествляют себя с нартами, которых они представляют великанами, богатырями, покоряющими чужую землю. Именно это и сказал Денисолт Александру Яковлевичу, сдавая ему свою курсовую работу. Александр Яковлевич этот тезис Денисолта отклонил, напомнив ему о том, что с тех пор, как сам товарищ Сталин занялся языкознанием, многие вопросы обрели четкость и ясность ответов, в частности, и в вопросе о происхождении чеченских сказаний. «Это заимствования из осетинского нартского эпоса и никакого нарторстхойского, то есть чечено-¬ингушского, эпоса нет», - ответил Александр Яковлевич Денисолту.
Где доказательства? - возмутился Денисолт.
Я не нашел нигде ни одного доказательства.
Вы очень смелы. Вы не считаетесь с авторитетами и существующими научными концепциями.
Единственный авторитет в науке – это истина,
выпалил Денисолт.
Вы не выслушали меня до конца.
Извините.
Так вот, в науке, дорогой мой, все не так, как вам хотелось бы. Существуют концепции. Они признаются как аксиомы. И с ними следует считаться. Тем более, что они подтверждаются историей и совсем недавними фактами. Факты, дорогой мой, против вас.
Разве не было так в истории, что то, что не признавалось, было, в конце концов, признано, и наоборот. Ведь доказал Шлиман, что был город Троя и, что была Греко-троянская война, а до 19 века считалось, что это неправда. Разве в науке так не бывает?
Наступила неловкая пауза. Денисолт понял, что он опять зашел далеко, и хотя Александр Яковлевич не такой, как Николай Степанович, но позиции у них в чем-то были общие. Паузу разрядил Александр Яковлевич:
А сказание о Пхьармате прекрасно. Высшая поэзия. Но не кажется ли вам, что это все-таки заимствование из древнегреческой мифологии?
В те далекие времена не было науки. Народ в своем коллективном творчестве не мог заниматься плагиатом.
Ну зачем так резко? Вы очень категоричны. Откуда вы вообще взяли эту легенду?
В детстве слышал. Родственница рассказывала.
Извини, но это уже сказки. Не советую этим заниматься.
Но меня интересуют народные сказания. Как у Пушкина, «преданья старины глубокой». Я хочу этим заниматься серьезно.
-Не советую. Вы смелый человек. Это, конечно, похвально, но не всегда смелость побеждает. Для открытого проявления смелости нужны особые условия. Не случайно греки разделяли свой эпос на «Илиаду» и «Одиссею» - героический эпос и бытовой эпос. Героика на войне и героика в повседневной жизни - разные вещи. Ахилл бы не сумел выбраться из пещеры Циклопа. Это уж точно.
А Одиссей подлый. Из-за него Паламед погиб. И вообще, приспосабливаться к обстоятельствам - это же подло. Одиссей не мой герой.
Вы удивительно бесстрашный человек и прямой, как линейка.
Я с Кавказа, а горы Кавказа прямые.
Но теперь-то вы не на Кавказе. Нельзя так прямо все высказывать. И у Одиссея можно чему- то научиться. Существует ведь и язык иносказания.
Я привык называть вещи своими именами.
Вы удивительный человек. Но вы молоды и не знаете еще, что в жизни все не так просто и порой нужны не героические примеры. Вам будет очень трудно в жизни с такими несгибаемыми взглядами. Курсовую работу я вам зачту, но уберите это ваше утверждение, противоречащее общепринятой концепции. Подумайте на досуге о нашем разговоре. А ваши толкования сказаний спрячьте подальше. Еще не время иметь собственные концепции. Вы меня поняли? До свиданья.
Стало еще тоскливее. Только теперь он понял, как Александр Яковлевич был прав. Каким же я был глупцом! Пёр верхом на коне! Все случившееся подтвердило правоту Александра Яковлевича. Если бы этот разговор состоялся хотя бы годом раньше, может, это и приструнило бы меня. И никто до него мне не говорил, чего нельзя делать. Как жаль, что он у нас вел занятия только в этом семестре, а не раньше, я бы не совершил всех этих глупостей. Как я был глуп! Находясь в яме, мнил себя Ахиллом. Мы в яме, весь народ стал народом теней. Как я не понимал этого? И вдруг еще одно прозрение: «А может, Акбар донес?» И он вспомнил и эту глупость - свое поведение с Акбаром, сокурсником. Это тоже подтверждало правоту Александра Яковлевича.
«Это уже совсем глупая история, - думал теперь Денисолт. - Зря я так поступил с ним». Во дворе общежития играл патефон, выставленный на окно третьего этажа. Все сидели в комнате за столом и бурно спорили. Была обычная студенческая вечеринка. Затем патефон перенесли на тумбочку и стали танцевать. Денисолт пригласил танцевать Жулдуз. Она давно нравилась Акбару. Но Денисолт решил во что бы то ни было доказать, что он имеет право выбирать первым. Жулдуз легко поддалась ухаживаниям Денисолта. Недовольный затаенный взгляд Акбара раззадоривал Денисолта. Жулдуз уже не хотела танцевать ни с кем другим. Но, убедившись в своем превосходстве, Денисолт резко оборвал танец и присоединился к спорящим товарищам. Жулдуз села рядом с ним. Акбар сказал нарочито громко:
Между прочим, мой род самый почитаемый среди казахов. Мой род белой кости. Мы ведем свой род от самих ханов, - это, конечно, было сказано для Жулдуз, и она посмотрела на Акбара.
А у нас вообще не было ни князей, ни ханов, - сказал Денисолт, - каждый чеченец считал себя достойнее чужого князя.
Одно дело - считать, другое - быть. А ты аварец, а не чеченец. Ты сам говорил, что чеченцы считали себя выше дагестанцев, и потому, большинство чеченцев, не признавало Шамиля, как имама. А Руслан говорит, что чеченцы не любят аварцев и не признают их, хотя их много среди чеченцев, - сказал Акбар.
Так говорили о тех аварцах, которые спускались с гор, приходили
нищими и оборванными и нанимались прислуживать. Презрительно относились к прислуге, а не вообще к дагестанцам.
Но ты же из сюли, ведь так у вас называют аварцев. Ты же сам говорил, что вы всех дагестанцев называли «сюли».
Какой же он сюли, если оказался у нас, в Казахстане? - вступилась Жулдуз. - И вообще, к чему весь этот разговор? Давайте лучше танцевать и веселиться.
А к тому, что за их гордость они и оказались на нашей шее.
Что ты сказал? Как это мы оказались на вашей шее? Разве это не наша общая советская страна? Разве мы одни сюда приехали? А греки, а немцы, а поляки? А русские, украинцы, белорусы тоже на вашей шее? Они вам города и заводы строят, а чеченцы на рудниках работают. А ну, повтори, что ты сказал!
Я сказал то, что все говорят.
Денисолт вскочил и схватил Акбара за шиворот.
Отпусти, отпусти, - хрипел Акбар. Денисолт отпустил ворот Акбара и сказал тихо:
Давай выйдем, - Акбар ничего не ответил и сел. Денисолт снова подошел к нему и сказал:
Встань! - Акбар встал. Денисолт резким движением спустил с Акбара штаны.
Ты не мужчина, - сказал Денисолт и пошел к выходу.
Все остолбенели. Акбар подтянул штаны, застегнул потуже ремень и тоже вышел. Денисолт в течение двух недель дожидался визита родственников Акбара. Он воображал, как он примет вызов родственников Акбара, как уедет, чтобы избежать исполнения мести. Но никто не приходил: ни Акбар, ни родственники. А когда Денисолт встретился случайно на улице с Акбаром, то очень удивился, что тот поздоровался первым, но посторонился. Денисолт заметил на Акбаре новые штаны. Затем он, сдавая переделанную курсовую работу, снова встретился с Александром Яковлевичем. Александр Яковлевич при этом спросил:
Кто-нибудь видел вашу работу?
Не знаю. Я писал, иногда оставлял работу на столе у себя в комнате.
Рискованно, м-да. Общежитие - проходной двор. Не исключено...
Но ведь это научная работа, Александр Яковлевич. Я ведь доказываю...
Увы, мой друг, не всегда очевидное есть вероятное. Но не будем преждевременно справлять панихиду. Будем надеяться на лучшее.
Теперь он был уверен, что Акбар донес на него. Но откуда он мог знать? Может, Жулдуз проболталась? Точно. Раз вызывали в НКВД, значит, был донос. Все знают, просто так на допрос не вызывают.
За окном сгущались сумерки. Наступал вечер. Надо выйти. Скоро из библиотеки вернутся товарищи по комнате, начнут приставать с расспросами. Денисолт медленно поднялся, нашел залежавшийся хлеб, достал вареную картошку, оставшуюся с утра, лук, поел и вышел. Проходя мимо комендантского поста, он обрадовался: Марьи Федоровны не было. Миновав благополучно проходную, он вышел на улицу. Весь мир теперь казался чужим и неприветливым. Органическая связь между ним и окружающим миром, казалось, порвалась, и было странно, как он мог думать, не замечать, что он не такой, как все, что у него совсем другое положение. Как он мог быть таким беспечным, радоваться, когда приходили в голову интересные мысли и ходить окрыленным, забыв про выселение, про косые взгляды и шипение некоторых студентов, когда речь заходила о нем?! Как он мог, все это видя, жить так, как будто этого нет? Что толку от всех моих догадок? Никто не узнает о них. Александр Яковлевич прямо сказал, что не время писать об этом. О нас вообще писать нельзя, ни о нашей истории, ни о языке, ни о фольклоре. А когда это будет возможно? Наверное, никогда. А что если... нет, это безумие. Это невозможно. Все равно не доедешь, снимут с поезда. И деньги нужны. И все же... все равно у меня все потеряно. Достаточно увидеть горы, чтобы обрести силы бороться за жизнь. Мне бы коснуться ногой родной земли, и я вернулся бы, вновь обретя силы. Может, смогу повторить подвиг Пхьармата? Нет, это невозможно. Но разве не казалось вначале, безумием предложение Суворова перейти через Альпы? А ведь перешли. Разве не безумием были мечты корсиканского капрала Наполеона? Но это подвиги в особых исторических условиях, а в обыденной жизни это примеры запредельной высоты. А как же мать, жена, сын? Сын рожден в изгнании. Кем он будет? Каким он станет, будучи оторванный от своих корней, от родной земли? В институт не возьмут. Будет таким же вспыльчивым, но покорным не станет. Мы только начинаем свой путь изгоев. Нет, Зелимхан будет наживать шишки, но выживет, станет кем-то, только если он будет превосходить других. Нам теперь надо превосходить других, чтобы нас признавали обыкновенными, такими же, как все люди. Смогу ли я ему помочь, смогу ли я его воспитать? Теперь уже вряд ли. Женщины это сделают лучше меня.
Денисолт, - окликнула его Жулдуз. Денисолт очнулся от своих мыслей и поздоровался с Жулдуз.
Смотрю: ты, не ты? Идешь, смотришь в землю, как будто что-то потерял. Тебя, говорят, вызывали. Что ты теперь будешь делать?
Не знаю.
Пойдем к моему отцу, у него связи, я попрошу, он поможет.
Нет, спасибо, Жулдуз. Это не такое дело, чтобы он мог помочь. Нам... мне вряд ли кто сможет помочь, - и он попрощался с Жулдуз.
Денисолт дошел до сквера, посидел у фонтана и вернулся домой поздно, когда все уже спали. Не ужиная, лег спать. Когда он утром проснулся, в комнате никого уже не было. Все ушли на занятия. Денисолт вспомнил о вчерашнем решении бежать. Теперь эта мысль уже не показалась ему безумной и нелепой. «Это все ночные страхи, - подумал он, - ночью все рисуется в мрачном свете. Что мне будет? Выгнали из университета. Разве этого недостаточно? Все потеряно. Теперь только на рудники или в грузчики. Интересно, а почему меня допрашивать приходили военные? Мы что, в плену? Дело не закончилось. Но и не вызывают больше. Значит, в любой момент могут за мной прийти. И не посадили, и свободу не дали. Надо бежать. Бежать, пока снова не пришли».
Денисолт быстро собрался. Чемодан придется оставить, иначе будет заметно. Он собрал в узелок необходимые вещи, документы и оставил записку на столе, что пошел устраиваться на работу, и вышел. На улице было холодно. «Надо поесть»,- подумал он. Зашел в столовую, взял обед и, пока кушал, у него изменился ход мыслей. Его вдруг осенило, что бежать некуда. Как долго я смогу прятаться? А на что жить? Я ведь не в горы уйду, как абреки уходили от царского закона. Но в лесах была пища. А здесь где я смогу прятаться? Без документов... а без них на работу не возьмут, даже в грузчики. «Будь что будет!» - подумал Денисолт и решил поехать к родным: матери, жене, сыну. Значит, надо получить в НКВД разрешение на выезд к матери в Талды-Курган. С этими мыслями он вернулся в общежитие. У него поднялось настроение, как будто его вопрос решился. Он включил радио и услышал голос Левитана, торжественно объявившего об окончании исторического XX съезда Коммунистической партии Советского Союза. Через несколько дней он узнал о решениях съезда, касавшихся чеченцев, ингушей и всех депортированных народов. Денисолт был потрясен, что партия признала свою ошибку и реабилитировала репрессированные народы. Он воспринял признания партии как чудесное избавление от роковых ошибок, которое придало партии новое дыхание, а его народу, задыхавшемуся от несправедливости и гонений, живительные силы и надежду на возрождение. «Значит, и история чеченцев будет реабилитирована и открыта для исследования», - думал он. Он восхищался смелостью и честностью коммунистов, нашедших в себе мужество признаться в своих ошибках. Переполох, который вызвали признания партии, и перестройка политики партии и государства отвлекли внимание от Денисолта. Никто его больше не вызывал и, получив разрешение на выезд в Талды-Курган, он уехал к своим родным. Все чеченцы только и говорили о том, что теперь можно будет вернуться на родину, и ждали новых решений о своем реальном освобождении с возвращением прав на выбор места жительства и равных прав с другими советскими народами.
1Чеченцы в выселении не имели права поступать в высшие учебные заведения.
2.В чеченской мифологии аналог древнегреческого бога Прометея