Дуська

Дуська
         Именно так её называли все и всегда. Не Дуня, не Евдокия и, уж тем более, не Дуняша. Все – это офицерские жёны и их дети в нашем военном городке, где она подрабатывала, а точнее, работала, как нянька, уборщица, повариха и посыльная. В те далёкие пятидесятые годы мужья-офицеры с утра до вечера были заняты на службе, а многие жёны, нередко работающие, обременённые детьми и, проживая в нескольких километрах от города, не всегда справлялись с выполнением триединой задачи "стирка-уборка-готовка". Вот тут их и выручала Дуська, которая становилась во многих семьях, помощницей по дому.
         Тогда, в начале 50-х годов, офицерские жёны были непростыми и непохожими друг на друга женщинами. У кого-то детство, а у кого-то юность пришлись на, не просто суровое, а жестокое военное время. Часть из них провела годы войны в полуголодной эвакуации, другие испытали ужасы фашистской оккупации, а некоторые побывали под пулями и прошли по непролазной грязи фронтовых дорог. Среди них были и крепкие сельские девахи, и худенькие горожанки. Все они ценили своих, вечно пропадающих в воинской части или на учениях, мужей-офицеров, чья служба обеспечивала семьям надёжную крышу над головой и неплохое материальное положение на фоне всеобщей послевоенной бедности.
        Итак, кому какая помощь в семье была нужна, звали её, Дуську, и она старалась успеть везде. Там с ребёнком посидит и нехитрый суп сварит, пока молодая лейтенантша на базар сбегает, тут квартиру убрать майорша позовёт, или полковничья жена в город пошлёт готовое платье у портнихи забрать. Всё делала быстро, даже как- то торопливо, но с неизменной улыбкой. Дуська никогда не оговаривала заранее стоимость услуги и с лёгким поклоном благодарно принимала выдаваемые ей купюры. Дети в офицерских семьях вырастали, их отцов переводили на другие места службы, но появлялись новые малыши, прибывали в полк новые офицеры, а Дуська оставалась.
        В каждой семье эта услужливая женщина со всеми находила общий язык. Я не помню, чтобы она отозвалась о ком-то плохо или пожаловалось на недоброе отношение к себе. А помню я её столько же, сколько и себя. При необходимости уже ранним утром она стучала в дверь нашей квартиры, и, если надо было, уходила поздним вечером. Иногда я видел из кухонного окна, как её маленькая фигура возникала из утреннего тумана на тропинке, петлявшей между сараями. Добираться ей приходилось пешком из села Григоровка, находившегося в трёх километрах от Ворошиловского военного городка, который стоял на пустынной окраине Староконстантинова. Летом этот путь представлял собой пыльную грунтовую дорогу, зимой - едва заметные неровности на снегу, а весной и осенью – размокшую колею с грязью по щиколотку. Никакого транспорта, кроме редких колхозных или военных грузовиков, в наших краях не было.

      Я не знаю почему она с юных лет выбрала себе именно такую работу, предпочитая её колхозу или какому-либо предприятию в городе. Возможно потому, что в любом коллективе она чувствовала себя ущербной. Природа явно не отметила её своей благосклонностью. Дуська была маленького роста, но ширококостная, с круглым лицом, достаточно заметно побитым оспой, а две тонкие короткие косички негустых волос представляли всю её незатейливую причёску. А ещё она почти постоянно улыбалась, слушая собеседника, а если говорили о невесёлых вещах, то, закрыв щёки ладонями, слегка покачивала головой из стороны в сторону. Вероятнее всего, она в раннем детстве лишилась родителей и росла в семье каких-то родственников, которые использовали девочку как няньку и дармовую работницу. Как ещё иначе объяснить, что, родившись в 1919 году, она была неграмотной. При этом память у неё была хорошая и, всё сказанное или порученное ей, никогда не путала. Говорила она на украинском языке, активно используя и русские слова. Это был так называемый "суржик", русифицированный украинский язык, на котором и сегодня говорит Центральная и Восточная Украина.
       Меня, сначала одного, а потом и с младшим братом, оставляли с ней, когда маме надо было, хоть раз в неделю, съездить в город на базар. Без этого было трудно обойтись, ведь в нашем крохотном бакалейном магазине не торговали мясом и рыбой, а из овощей завозили только слегка подгнившую картошку. Время от времени Дуська с мамой мыли светло-серый пол из грубых некрашеных досок в нашей единственной комнате. Они кипятили на плите воду в большой кастрюле, растворяли в ней мыло, выливали на пол, тёрли его большими проволочными щётками, затем собирали воду тряпками, при этом запах бани быстро и надолго обволакивал всю комнату.

       Иногда Дуська пыталась рассказывать мне какие-то сказки, но понять их смысл было тяжело из-за путанного сюжета, и повествование быстро прекращалось. Я пошёл в первый класс, уже умея читать, и через несколько месяцев довольно быстро "проглатывал" небольшие детские книжки. Поэтому наши роли с нянькой поменялись, я читал ей толстый том "Сказки народов мира", а она внимательно слушала, слегка покачивая головой, совершенно искренне переживая приключения различных персонажей. Видно было, что все, даже самые известные, истории Дуська слышит впервые. Она не уставала повторять во время наших бесед, какие хорошие у меня родители, как я должен любить их. Затем глаза её влажнели и следовали сетования, что её родителей давно уже нет. Что случилось с ними она не говорила, а я не догадывался спросить. Ещё из монологов моей няньки следовало, что в том же доме, где и она, живёт её сестра с двумя детьми несколько старшими, чем я, и что отца у них, опять-таки, неизвестно по какой причине, нет. Дуська не уставала повторять, что злая сестра хочет выгнать её из той крохотной комнатки, которую она занимает в доме. Детей своих она постоянно настраивает против Дуськи, а других родственников у них, к сожалению, нет.
         Почти везде офицерские жёны, помня недавнее голодное военное время, старалась её покормить. В ответ на такое предложение Дуська каждый раз смущалась и говорила:
- Спасибо большое, но смотрите, а то вдруг детям будет мало, а я и дома что-нибудь  себе сготовлю.
      Но предложение принимала, поскольку на своём питании экономила, как могла. Хлеб, макароны, картошку она покупала в нашей продуктовой лавке. Своего огорода, как у большинства сельчан, у неё не было. Как-то раз объяснила моей маме причину такого отсутствия:
- Устаю я очень за целый день. Ещё пешком по грунтовой дороге надо идти туда и назад, никаких сил не остаётся. Да и пока меня дома нет, соседи вырвут всё, что там вырастет. И так, сестра может то ведро угля, то несколько поленьев дров из моего сарая прихватить. Я замечаю это, но не говорю ей. Всё равно ведь не признается, только поругаемся опять. Пусть её детям теплее будет.

       Уже в последующие годы мама иногда вспоминала, как однажды, отправившись на базар, поручив своей помощнице не только приглядывать за мной, шустрым четырёхлеткой, но и прибрать немного в комнате. Вернувшись, она удивилась необычно серьёзному выражению лица Дуськи, которая, протянув ей денежную купюру, обиженно заявила:
- Вы, Рая, наверное, решили проверить меня и положили под кровать эти деньги. Но мне чужого не надо, я беру только то, что зарабатываю. Не делайте больше так.
Мама опешила от удивления:
- Дуська, как ты могла такое подумать? Я на базар спешила, пересчитывала деньги и, видно, отвлеклась на ребёнка, и это выпало из рук. Ты же видишь, я в квартире ничего от тебя не прячу – ни деньги, ни продукты.
       Зимой 53-го года мой отец и ещё двое офицеров, по случаю, купили в складчину свинью в той же Григоровке у какого-то сельчанина. Он же и согласился эту некошерную животину заколоть, а главное – разделать. Что и было сделано за сараями на досках, уложенных на снег. Помню, как половина нашего полуразрушенного балкона была заставлена, припорошенными снегом, свёртками с мясом. Большой бумажный пакет мама тогда дала Дуське, которая приняла его со слезами на глазах, тихо проговорив при этом:
- Так для меня это будет настоящий праздник. Я уже и не помню, когда хороший кусок мяса ела. В детстве редко давали, в войну - вообще мяса не было, а сейчас всё денег не хватает, вот иногда полкурицы у соседки куплю.

        Мы расстались, когда я окончил первый класс. В то лето отца перевели на новое место службы в небольшой городок возле границы с Польшей. Дуська плакала, это я помню. Плакала и говорила, что таких добрых отношений, как в нашей семье, у неё никогда не было и уже не будет. Мама, как могла её успокаивала, обещала писать и советовала найти грамотную соседку, которая будет читать эти письма. Так оно и случилось. Много лет мама, хоть и не часто, но писала ей, рассказывая о нашей семье, интересуясь её жизнью. Дуська, действительно, нашла такую женщину, которая обеспечивала связь с нашей семьёй. Соседка не только записывала её ответные монологи, но и добавляла кое-что от себя. Так мы узнавали, что у нашей бывшей няньки-помощницы нет денег на покупку достаточного количества дров и угля на предстоящую зиму, что она лежала в больнице с воспалением лёгких и другие неприятные новости, о которых Дуська не хотела сообщать. Тогда мама шла на почту и отправляла небольшой денежный перевод.

            Летом 1962 года в жизни нашей семьи произошло весьма неординарное событие. Вместо обычного отпуска у дедушки и бабушки в Житомирской области мы поехали на юг, в Ялту. Младший брат отца уговорил моих родителей присоединиться к его семье и впервые совершить это, несвойственное им, действие. Бирюзовые маленькие волны, накатывающиеся на разноцветную гальку, светло-серые горы, достигающие облаков и покрытые большими пятнами тёмно-зелёных лесов, казались мне воплощением сказочных описаний из детских книг. Кисти винограда, нависающие прямо над верандой нашей съёмной квартиры, ещё больше усиливали ощущение какой-то нереальности происходящего. Но это было не всё. Примерно середина нашего отдыха совпала с моим днём рождения. Я, как обычно, готовился получить новые книги, настольные игры и, не очень интересующие меня, рубашки или свитера. Но когда было сообщено, что мы двумя семьями идём в ресторан, у меня не хватило воображения представить себе это место. Лишь спустя годы я понял причину такого роскошного праздника – в тот год мне исполнилось 13 лет, а значит, по еврейским законам, детство осталось уже позади, и я перешёл в статус мужчины.
      На обратном пути из Ялты папин брат предложил моим родителям заехать на день в Староконстантинов, навестить его тёщу и вспомнить город, который они покинули пять лет назад. Так и сделали. Проведали старушку, прошлись по центральной части города, угостились мороженым. А потом… Потом мы с родителями на автобусе поехали в Григоровку. Благо езды было минут двадцать. Не знаю, как нашли Дуськин дом, но помню её шоковое состояние, когда она увидела нас. Руки её дрожали, она суетилась вокруг нас и, не замолкая, повторяла:
- Боженька, откуда? Как вы помните? Почему не написали? За что мне такое отношение? Боженька!
        На новом месте службы отца мы не были избалованы комфортным жильём. Наша большая квартира, хоть и находилась, в добротном одноэтажном доме, но все "удобства", а также сарай с углём и дровами, располагались во дворе. Но даже после таких неприхотливых условий я был поражён увиденным. В крохотной комнатке стояла маленькая лежанка, накрытая цветастым покрывалом, рядом примостилась небольшая печка-плита. В полуметре от этого очага располагался грубо сколоченный столик, покрытый серой клеёнкой и, вплотную к нему, примостился единственный рыжий стул. Но самым удивительным был неровный, в мелких бугорках, земляной пол чёрного цвета. Такого я никогда раньше не видел. Через всю комнатку тянулись провисшие верёвки для сушки белья. Вход в эту каморку был прямо с улицы, поэтому в зимнее время тепло от печки там держалось недолго. Из-за этого Дуське на покупку дров и угля приходилось тратить немалую часть своих скромных доходов. Чуть успокоившись, она начала неторопливо рассказывать о себе, хотя особых новостей за минувшие пять лет у неё не прибавилось. Как и раньше, эта маленькая женщина жила за счёт того, что помогала по хозяйству в семьях офицеров. По-прежнему сестра находила причины для ссор и злобно смотрела, когда Дуська на праздники давала её детям небольшие скромные подарки. Также она хвалила свою добрую соседку, помогавшую ей, неграмотной, ориентироваться в жизненных вопросах.

              Тем временем сменяли друг друга мои школьные, а затем и институтские годы. Мы уже жили во Львове, и я, хоть не очень интересовался жизнью бывшей няньки, всегда внимательно слушал мамины пересказы её писем. В начале 1973 года, где-то за месяц до моей свадьбы, мама, составляя список гостей, сообщила мне, что решила пригласить и Дуську, заботившуюся обо мне фактически с рождения и до восьми лет.
- Но ты же знаешь, мама, - не удержался я, - что она никогда не выезжала дальше райцентра. Даже расписание автобусов она прочесть не сможет. Как ты представляешь себе её поездку за 200 км?
- Я ей всё детально напишу, вышлю деньги. Баба она говорливая, а язык и до Львова доведёт, – успокоила меня мама.
     Так в точности оно и получилось. Отзывчивая соседка расписала Дуське на листе бумаги весь маршрут, добавив на нём обращение к добрым людям с просьбой помочь неграмотной женщине. Этот листок путешественница держала в нагрудном кармане, показывая его при необходимости. Неравнодушные попутчики находились везде, и Дуська добралась до дверей нашей львовской квартиры без особых приключений.
       За свадебным столом эта маленькая женщина сидела тихо, ни с кем не заговаривала, ела весьма сдержанно, несмотря на то, что почти все блюда видела впервые в жизни. Время от времени она резко вскакивала со стула, подходила к моей маме, обнимала её руку и, постояв так одну минуту, как бы удостоверившись, что это не сон, не говоря ни слова, возвращалась на своё место. Прощаясь на следующий день, Дуська разрыдалась:
- За что мне такое уважение от таких прекрасных людей? Чем заслужила? Убирать в доме помогала, за Геной смотрела. Так я во многих семьях тоже самое делала. Но никто потом обо мне и не вспомнил.

             А годы продолжали бежать. В 1986 году мамин дядя, младший брат моей бабушки, в возрасте 88 лет упал и сломал шейку бедра. Несмотря на то, что жил он в столичном Киеве, после операции его отправили домой, не предложив места для частичной реабилитации. В стране набирала обороты перестройка, и всеобщим мерилом всех действий становились деньги, каковых у пенсионеров было совсем немного. Так он оказался лежачим больным, нуждающимся в круглосуточном уходе.   Его маленькая хрупкая жена, которой было уже за 80, ничего поделать не могла. Детей у них не было, и тогда выход, хотя и частичный, нашла моя мама. Опять, как и 13 лет назад, она написала Дуське большое письмо и выслала деньги. И опять с помощью добрых людей, пожилая неграмотная сельская женщина добралась, на это раз уже до Киева. Я встретил её на вокзале, привёз в дядину квартиру, где мама провела с ней подробный инструктаж по уходу за больным.
     Когда до нашего выхода из дома, для возвращения во Львов, оставалось несколько часов, Дуська что-то вспомнила, подсела ко мне и, с видом тайного заговорщика, произнесла негромко:
- Гена, очень прошу тебя помочь мне в одном деле. Тут в огромном городе я сама просто потеряюсь.
Не обращая внимания на мой удивлённый взгляд, продолжила:
-Когда мы с тобой ехали с вокзала, я видела, что возле дома продают мандарины.
- Да, - ответил я, – тут рядом, в уличном ларьке. Ты хочешь? Я спущусь и куплю тебе сейчас.
- Нет, нет. Мне не надо. Не привыкла я к такой еде. Я хочу, чтобы мы купили несколько килограмм и отправили посылку в Григоровку, детям моих племянников.
- Подожди, Дуся, – не выдержал я, – ты же всегда говорила, что и сестра, и племянники нехорошо к тебе относятся.
- Да, это так, - вздохнула она, - но дети будут рады. У нас в селе таких вещей никогда не бывает.
       Мне оставалось только удивиться бесконечной доброте этой простой женщины, спуститься с ней к ларьку, затем найти ближайшую почту и заколотить небольшой фанерный ящик с оранжевыми шариками, источающими экзотический аппетитный аромат.
       К сожалению, через несколько месяцев дяди не стало. Его жену, убитую горем, забрал к себе кто-то из её племянников. Дуська вернулась в свою Григоровку и обмен нечастыми письмами с моей мамой продолжился. Тем временем политические потрясения всё больше влияли на уклад повседневной жизни, великая страна металась на перепутье и лихорадочно, как бы наощупь, выбирала дальнейшее направление развития.

       В 1990 году вся наша семья покинула Советский Союз, и связь с Дуськой прервалась. Мама не хотела, чтобы односельчане, а в селе всегда всё про всех известно, знали, что она получает письма из Израиля. Сегодня уже четверть века, как нет моих родителей. Но до сих пор, когда речь заходит о раннем детстве, я вспоминаю наш послевоенный двор, окружённый разбомбленными домами, и эту маленькую неприметную женщину, стремившуюся делать людям добро и так ждавшую взаимности.