Фантомы Фабиана - III

III

      Прошел месяц. Иржи стал забывать о Миреке, как вдруг как-то вечером жена показала ему последний номер журнала "Свет в образех". Там была напечатана статья "Вперед, в прошлое" о "талантливом фотографе" Мирославе Кратохвиле. Самое ужасное, что на развороте демонстрировались "фантомы", включая "Любовников".
- Вот этот смахивает на тебя,- смеясь показала на "Любовника" Божена, - только он худой, а у тебя брюшко! А что это за плоская девица рядом с тобой, а?
      Иржи Фабиан побледнел и закашлялся.
      На следующий день он позвонил Миреку.
 - Несмотря на публикацию статьи, - бодро поведал Мирек, - никаких интересных предложений не последовало!
     Иржи предложил деньги. Друзья встретились в пивной "На розграни", расположенной недалеко от станции метро "Градчанска". Когда-то в этой пивной - третьей ценовой категории - они, два желторотых шестнадцатилетних сопляка, частенько пили пиво и обсуждали турнирное положение "Дуклы", "Спарты" и "Славии".
- Деньги принес? - бесцеремонно спросил Мирек, молниеносно выдув полкружки "Браника".
- Деньги - в банке, - поморщившись, процедил доктор, - А ты сначала ознакомься вот с этим.
      Иржи протянул фотографу проект договора, составленного доктором на работе.
- Неохота смотреть, - усмехнувшись, а затем икнув, заметил Мирек. - Давай подпишу.
- Ну, смотри, тебе виднее, - пожав плечами, сухо проговорил Иржи и протянул Миреку бумаги.
     Тот взял их, бегло прочитал, затем поднял глаза на доктора, ухмыльнулся и покачал головой:
- Как был ты жадиной, так и остался, Ирка.
     Доктор насупился, но промолчал.
     Мирек еще раз быстро пробежал многостраничный текст, потом с непроницаемым лицом попросил у доктора ручку, вновь с усмешкой посмотрел на приятеля и размашисто подписал бумаги в необходимых местах.
     После этого подписал договор и помрачневший доктор права.
Итак, документ о совместном бизнесе был готов для регистрации и вступления в силу, а это означало, что 30 тысяч долларов - остальное Иржи оставил-таки себе - должны были перейти в распоряжение прилично нахлеставшегося тогда в пивной за Иркин счет Мирека для "расходования на конкретные цели".
    Судя по бумагам, Мирек не обманул. Как-то раз он даже показал доктору новые аппараты, которые разместил в загородной халупе (chalupа по-чешски означает "летний домик" вроде нашей сборно-щитовой дачи - прим. автора) на Сазаве, где летом по выходным и в отпуск совершенствовал свое изобретение и пьянствовал вместе со своим мордастым зятем, служившим в каком-то подозрительном заведении охранником.
    Мирек, видимо, развил кипучую деятельность. Он обивал пороги издательств, слал письма, засыпал иллюстрированные журналы предложениями. Через год кое-что стало удаваться. В ряде изданий появились фотографии или схемы, подписанные "М. Кратохвил". На неизвестный Божене счет потекли кое-какие деньги. Правда, их было немного, причем доктор подозревал, что его компаньон влез в еще большие долги. На это указывали некоторые обстоятельства, в частности, эпизод с демонстрацией "аппаратуры" в халупе у Кратохвилов, когда Мирек, выпив пару бутылок пльзеньской "дванацтки" (dvanactka на разговорном чешском языке означает пиво с экстрактивностью начального сусла в 12% - прим. автора), потребовал от Иржи денег на "компьютеризацию процессов съемки", а когда доктор отказал, начал орать, что раз Иржи такой бедный и к тому же идиот, то он, Мирек, разживется "зелеными у тех, у кого в голове есть мозги, а не латинские цитаты".
      После такого оскорбления Иржи был готов примириться с утратой большей части своих накоплений. Однако года через два имя "Кратохвил" стало известным. Каким-то непостижимым для Иржи образом Мирек вошел в доверие к специалистам в области этнографии, истории и археологии. "Историю чешского национального костюма" покупали очень охотно. Дальше - больше. Когда археологи раскопали в августе в самом центре Оломоуца (на Сокольской улице) пару рыцарских шпор, датированных двенадцатым веком, а в более поздних слоях чешского Ренессанса обнаружили осколки расписных стеклянных чаш так называемого "оломоуцкого типа" (веретенообразных эмалированных кубков, разрисованных птичками, цветочками и "кавалерами в парах"), знатоки вспомнили об изданном за год до раскопок красочном альбоме "Чешские древности" М. Кратохвила, где были помещены цветные изображения этих самых шпор и чаш, только целых и невредимых, а не изъеденных ржавчиной и не разбитых вдребезги (находки пролежали несколько столетий в помойной яме, выкопанной еще в раннем Средневековье).
      Не менее сильное впечатление произвел на публику и специалистов найденный позднее в том же Оломоуце, но уже на Денисовой улице, кёльнский денарий короля Оттона третьего, правившего в десятом веке. И эта монета - точь-в-точь! - была, оказывается, ранее воспроизведена в упомянутом альбоме рядом с фотографиями испанских реалов и эскудо венецианской чеканки из клада, найденного в Восточной Чехии и хранящегося в музее города Наход. Сходства в деталях поражали. Впоследствии неутомимые археологи Национальной службы памятников архитектуры принялись раскапывать южную часть надворья у здания деканата Оломоуцкого факультета философии, расположенного на улице Кршижковского. Вскоре их восхищенным взорам  представились полуметровая серебряная гривна и черепичная дощечка с вырезанной на ней фигуркой монаха, несущего крест. Эти уникальные находки датировались серединой 10 века - в то время для местного епископа здесь возводился костел Святого Петра. Ясное дело, что фото гривны с дощечкой счастливо нашлись в упомянутом выше альбоме!
     Видимо, Мирек полюбил Оломоуцкий край: когда в районном центре Штернберк сотрудники местной ратуши обнаружили в основании колонны, рядом с которой красовалась статуя Девы Марии, ржавую коробку с монетами 17 века и остатками истлевшей бумаги, бдительные оломоуцкие краеведы заглянули в "Древности" и, разумеется, обнаружили там цветные фото упомянутых монет и сложенный вчетверо лист бумаги с описью содержимого коробки. Однако в состояние полного изумления их повергло другое фото из "Древностей", на котором их недоуменным взорам предстали три кельтских серебряных квинара с профилем Тогирикса, вождя лингонов, датированные специалистами второй половиной первого века до нашей эры. Дело в том, что чешским и французским историкам были известны лишь две такие монеты, одну из которых лет десять назад обнаружили на раскопках древнего Андемадуна близ современного Лангра, в Бургундии, а вторую случайно и совсем недавно нашел у себя в палисаднике некий Милан Бартоничек, скромный обыватель из северочешских Марквартиц.
      Во-первых, получалось, что "Древностям" чешские раритеты были известны за несколько лет до находки одного из них, а, во-вторых, они как бы "предсказывали" наличие второго такого же, еще не найденного! А, может быть, это была мистификация пана Кратохвила? Черные искатели с энтузиазмом перелопатили всё вокруг Марквартиц, а затем весь Устецкий край и... и ничего не нашли.
      Затем настал черед старинного города Чешский Крумлов. В сентябре того же года реставраторы, работавшие в галерее средневекового монастыря францисканцев, расположенного в Крумлове, случайно обнаружили под поздними конструкциями целых двадцать четыре деревянных расписных потолка эпохи Карла IV. И что же? Оказалось, что именно эти потолки - все двадцать четыре! - красовались на цветных иллюстрациях "Чешских древностей". Специалистов из Национального института памятников культуры ошеломило полное совпадение растительных орнаментов, геометрических узоров, других художественных деталей, приведенных в "Древностях", с расчищенными росписями на монастырских потолках.
    Последовавшие позднее открытия группы археологов из пльзеньского Западночешского музея, сделанные в "Воротах Шумавы", то есть в историческом городе Сушице, вызвали у историков что-то вроде нервного смеха. Сотрудники музея, изучавшие осенью с помощью микрокамер фрагменты подземной часовни монастыря августинцев (тринадцатый век), на месте которого позднее был выстроен готический собор Девы Марии в Сушице, сфотографировали, кроме полусотни человеческих костей, четок, средневековой керамики, стеклянных шумавских бусинок, известных в народе под названием "позвоночки", восемнадцатисантиметровый металлический крест эпохи барокко, а также серебряный венский пфенниг, датированный второй половиной четырнадцатого века. Нечего и говорить, что, обратившись к "Древностям", эксперты обнаружили там фото точно такого же креста длиной в 18 см и пфеннига с указанием, что монетка "найдена" на Шумаве.
      Примерно через полгода много шума наделала газетная статья одного пенсионера, бывшего сотрудника Исторического музея Праги, посвященная "Манускрипту Войнича", - таинственной рукописи, якобы приобретенной императором Рудольфом II у какого-то пражского алхимика за солидную сумму в 600 дукатов. Собственно говоря, "шум" вызвали фотокопии двух из 28 страниц манускрипта, которые считались в ученом мире утраченными. Загадочная рукопись 15 века, хранящаяся в Йельском университете США, давно вызывала споры специалистов: она была написана на неизвестном языке, не поддававшемся дешифровке, и снабжена красочными рисунками, многие из которых медиевисты не могли удовлетворительно интерпретировать. Правда, в Штатах нашлась в конце концов пара смышленых программистов, доказавших, что язык рукописи - древнееврейский. Однако к "делу" Мирека это сенсационное открытие отношения не имело, ибо означенное "дело", заключалось в том, что репродукции "утерянных" страниц взял и предоставил некто М. Кратохвил, утверждавший, что так называемый "хрономираж" артефактов удалось "схватить" в зале рядом с галереей Рудольфа, надстроенном в его царствование над восточной частью имперских королевских конюшен на Пражском граде. В конце концов газетчики окрестили фотокопии "талантливой подделкой гениальной мистификации" и на этом успокоились. Однако успокоились они преждевременно. 
      Когда археологи, производившие раскопки в "Ганацком Стоунхендже" (в Оломоуцкой области, близ города Простейов), извлекли из культовых ям черепки каменного века, никто не удивился, обнаружив в "Древностях" совершенно идентичный простейовским горшкам набор оранжевой посуды из обожженной глины, под фотографией которого в книге было скромно указано "керамика культуры колоколовидных кубков, Моравия, ок. 2500 лет до н.э."
      Вскоре после этого пан Кратохвил стал регулярно появляться на Чешском телевидении в передачах известного энциклопедиста Вацлава Цилека, охотно демонстрировавшего мирековы "иллюстрации" в своих научно-популярных программах "Путешествия по старым дорогам" и "Подземная Чехия".
      Хорошую прессу неожиданно получила иллюстрированная журнальная статья "Аустерлиц: атака и разгром русских кавалергардов", которая впоследствии вышла отдельной брошюрой и на основе которой по заказу студий "ЧТ Арт" и "Арте" был сделан телефильм. Его время от времени крутили в перемонтированном виде по европейскому спутниковому телеканалу "Хистори". 
     Статью, видимо, написал какой-то продвинутый студент, а "графическое оформление" и соавторство принадлежало маэстро Кратохвилу. Иржи сразу вспомнил, как Мирек приглашал его приехать в Брно, а оттуда - в Славков, чтобы "поснимать битву трех императоров" (" А на уборку хмеля не хочешь меня пригласить?" - мрачно пошутил тогда доктор). Иржи, разумеется, отказался, поскольку его (с его-то брадикардией!) совершенно не тянуло мотаться по Праценским высотам. К тому же он не без оснований подозревал, что Мирек с зятем все равно нарежутся после "съемок" до зеленых чертей и всю ночь напролет будут горланить "Как меня в Годонине забрили в солдаты".
     С него хватило эпизодов их жуткого пьянства на Сазаве, где ему, Иржи, демонстрировали "аппаратуру" и "продукцию" - какие-то полуфото-полукартинки крестьян, солдат и "благородных" господ, старомодно одетых или даже раздетых, ибо "аппарат" Мирека иногда фиксировал этих людей в процессе совершения ими различных физиологических актов. Да и что Иржи мог сказать Божене в оправдание своего вояжа в Моравию?
      Нет, разумеется, он отказался, о чем, правда, после публикации иллюстрированной статьи, даже жалел.
    Иллюстрации Мирека отчасти напоминали батальные сцены из англо-американских, итало-французских и русских киноэпопей о наполеоновской эпохе. Читателей и специалистов поражала масштабность и неожиданные, как бы случайные ракурсы "съемок", точность исторических деталей и неестественная достоверность боевых столкновений. Их шокировал тупой и отталкивающий (а кое для кого - притягательный) натурализм рукопашных схваток, вид трупов, обезображенных картечью и чугунными ядрами. Поговаривали об "антирусской" трактовке тех боевых эпизодов, которые изображали окружение царской пехоты и гвардейских кавалерийских частей и сдачу в плен корпуса Пшебышевского. Обозреватели и эксперты долго и бесплодно спорили о том, что собой представляют иллюстрации - фото или картинки. Мирек охотно давал интервью, говорил туманно и невразумительно об изобретенной им "художественной технике", новом "схватывании" хрономиражей и улыбался холодной улыбкой гения.
     Конечно, пара въедливых историков, ссылаясь на свидетельства очевидцев и документы, указала на "целый ряд ошибок" в схемах и иллюстрациях. Как будто очевидцы и документы не могли врать!
      Но что поражало, пожалуй, больше всего, так это портреты Наполеона, маршалов Даву и Сульта, русских генералов Кутузова и Буксгевдена, а также второстепенных русских, австрийских и французских военачальников. В прессе живо обсуждался вопрос о внешности Бонапарта - в иллюстрациях она заметно отличалась от канонического профиля корсиканца и выглядела несколько комичной. Да и остальные исторические лица смотрелись как-то невзрачно, приземленно, буднично. Какой-то писака даже отметил, что это шаржи, а не портреты. Много писалось и о том, почему нет "фото" Александра Первого и его австрийского "коллеги". (Всё дело в том, как объяснял тогда Мирек в телефонном разговоре с Иржи, что фантомов некоторых известных исторических лиц ему так и не удалось "схватить"!).
    В средствах массовой информации еще долго и взахлеб судачили об "исторических иллюстрациях и схемах Кратохвила", называя их "талантливыми подделками мистификатора". Затем на всю страну прогремели псевдоисторические серии Мирека: "Призраки чешских замков", "Портрет Яна Гуса", "Военный гений Жижки" (в предисловии к этой монографии, между прочим, какой-то австрийский антрополог взахлеб доказывал, что сохранившаяся часть черепа из склепа в Чаславе скорее всего действительно принадлежит великому полководцу, чьи "фотопортреты" красовались на цветных вкладках брошюрки), а позднее много шуму наделали книги "Интимная жизнь знаменитостей" и "Тайна гибели Яна Масарика", одним из соавторов которых, разумеется, оказался Мирек. Говорили, будто сам Отакар Вавра, прочитавший книгу о Масарике, звонил "талантливому" фотографу и предлагал ему сотрудничество в съемках художественного фильма на эту трагическую тему. Проект, однако, не был реализован из-за недостатка презренного металла, да и знаменитый кинорежиссер так и не дожил до предсказанных им самому себе 104 лет, скоропостижно скончавшись на 101-м году своей долгой жизни.
      Мирековы дела пошли в гору, и о Кратохвиле заговорила вся Чешская Республика, а затем и Словакия с Венгрией. Через некоторое время имя "Кратохвил" начали склонять на все лады в России, Германии, Франции и Туманном Альбионе, а также в Штатах. В британских газетах даже писали, как следует произносить эту трудную богемскую фамилию - Krah-tokh-veel!
Мирек стал знаменитым!
    Через три года доктор вернул свои "тридцать серебряников", как он мысленно называл переданные взаймы деньги. А через год на тайном банковском счете скопилось уже в полтора раза больше, и это был немыслимый, сказочный доход!
 Но тут контакты Иржи с изобретателем прекратились, ибо срок их договора истек, а к знаменитости было не подступиться. Сама знаменитость более не проявляла желания встречаться со скромным преподавателем университета. Мирек, по слухам, вел переговоры о продаже каких-то патентов и передаче части прав на использование своей аппаратуры одной весьма крупной транснациональной компании.
Вел он себя как типичный плейбой, о нем с удовольствием писала желтая пресса. Впрочем, серьезные издания тоже не обходили его стороной, поскольку бывший фотограф тратил немалые деньги на благотворительность. Новоявленный миллионер бросил семью, завел "настоящих" подружек (не чета тем, какие у него были во времена прозябания) и разъезжал с ними по всему миру, так что Иржи даже не представлял, где тот, собственно, живет. Да это и не волновало почтенного доктора.
 Скорее, он испытывал чувство досады. "Ну, надо же было оказаться таким идиотом! - мысленно казнил себя доктор. - Ну, что тебе, дураку с юридическим образованием, стоило включить в договор типовое положение о том, что, мол, "как только проект станет коммерчески успешным, доля пана Иржи Фабиана увеличивается до... А что, тебе, придурку, мешало сделать договор бессрочным? Болван! Деревенский болван!.."  И доктор по привычке хватался за сердце, принимался расхаживать по своему кабинету, разводить руками и трясти седой головой.
      Впрочем, чувство глубокого разочарования по поводу упущенной выгоды не мешало ему по-прежнему перезваниваться со Зденкой и изредка с ней встречаться.
      Иржи убедил себя в том, что у мужчины могут быть как жена, так и дама сердца. Жена, полагал он, это в идеале та, кто всегда с тобой, она готовит тебе привычную и вкусную еду, рожает детей, нянчится с ними, подает мудрые жизненные советы и неплохо зарабатывает. А дама сердца... Видимо, это тот идеал, который ты рисуешь в своем воображении в меру твоей способности фантазировать исходя из твоей испорченности (или наивности). Как представлялось Иржи, это может быть реальная женщина, маячащая в твоей жизни и время от времени делающая  жизнь не такой монотонной и мелкой, каковой она является на самом деле...
    Зденка снова, как когда-то, стала сниться ему. Самое смешное, что сны, в которых ему являлась "дама сердца", были иногда эротическими. Однажды Иржи, после длительных раздумий, предложил ей:
- Здена, поедем со мной на викенд в Венецию.