The Future of World Order in a Multilateral World

                The Future of World Order in a Multilateral World
                © Copyright by Vladmir Angelblazer, Jurist and Philosopher,
                Victoria, B.C., CANADA.
                2025-02-22


       The dissolution of the USSR in 1991 marked not just the collapse of a state but the implosion of an entire civilization. The Soviet Union was more than a geopolitical entity; it was an ideological experiment, a distinct socio-economic structure, and a unique cultural phenomenon. Its disintegration left millions adrift in an existential void, severed from a shared historical destiny and thrust into the harsh realities of nascent capitalism. This seismic shift set the stage for a complex and often painful transition, one that continues to shape the global order today.

In the aftermath of the Soviet collapse, the new post-Soviet elites sought to integrate into the Western-led global order. However, this integration was neither seamless nor genuine. The West viewed these elites as temporary instruments rather than equal partners, fostering resentment and geopolitical tensions. This imbalance was emblematic of a broader failure: the West’s inability to recognize Russia’s legitimate historical trajectory. Instead, it imposed neoliberal economic policies—often referred to as "shock therapy"—which led to economic catastrophe, social disarray, and the rise of oligarchic capitalism in the 1990s. These policies dismantled state institutions and deepened Russia’s humiliation, creating a fertile ground for disillusionment with the Western model.

"The arrogance of power is a disease," warned J. William Fulbright. The Western narrative, shaped by triumphalism, presumed that Russia would inevitably conform to liberal democratic norms. Yet this expectation ignored the deep-rooted historical and cultural structures that define Russian society. Russia has always been more than a nation-state; it is a civilizational entity, balancing autocratic centralization with the necessity of social cohesion. The 21st century has seen Russia, under Vladimir Putin, reassert its sovereignty and resist external ideological impositions. This reassertion, however, has been met with fierce opposition from the West, leading to a renewed phase of geopolitical confrontation.

The conflict in Ukraine epitomizes this clash of worldviews. For the West, it is framed as a struggle for democracy and sovereignty; for Russia, it is a matter of national security and historical justice. Regardless of perspective, the conflict has become a proxy battleground for deeper geopolitical tensions that extend far beyond Ukraine itself. As Henry Kissinger cautioned, "To be an enemy of America is dangerous, but to be a friend is fatal." This sentiment resonates as Western allies find themselves entangled in conflicts that serve Washington’s strategic interests rather than their own.

Similar dynamics are evident in other regions: the Middle East remains a theater of continuous struggle, the Asia-Pacific region is fraught with tensions over Taiwan, and Africa and Latin America are increasingly contested arenas for global influence. These developments underscore a broader shift in the global order. The unipolar world dominated by the United States is giving way to a multipolar reality, where nations like Russia and China challenge Western hegemony by promoting sovereignty, non-interference, and alternative models of governance.

This transition raises critical questions: Is the world heading toward a new Cold War, or is it entering an era of pragmatic multipolarity? Unlike the ideological divide of the 20th century, today’s conflicts are driven not just by ideology but by strategic interests, resource competition, and technological advancements. "The West will sooner or later have to understand that the world is no longer theirs alone," observed French President Emmanuel Macron, acknowledging the irreversible shift in global power dynamics.

The challenge of our time lies in navigating this complex reality without descending into large-scale conflict. Diplomacy must adapt to acknowledge and respect multipolarity rather than seek to impose a single model upon the world. The history of failed interventions and regime-change strategies demonstrates that force alone cannot shape the future. If the West wishes to maintain its influence, it must embrace cooperation over confrontation and recognize the legitimacy of diverse civilizational paths.

Russia’s post-Soviet experience reveals an essential truth: the universalist aspirations of Western liberalism are not, in fact, universal. Civilizations follow their own historical logics, shaped by centuries of tradition, struggle, and adaptation. "History will be kind to me, for I intend to write it," Winston Churchill once declared. Yet history is no longer written by one power alone. Russia’s path will not be dictated by external forces but by its own internal dialectic of continuity and transformation.

The world stands at a crossroads, and the coming decades will determine whether humanity can achieve a more stable and just global order. The West must choose: will it acknowledge the inevitability of multipolarity and engage in genuine dialogue, or will it persist in futile attempts to suppress an ancient civilization’s rightful place in history? The answer will shape not only Russia’s future but the destiny of the world.



                Будущее мирового порядка в многостороннем мире


       Распад СССР в 1991 году ознаменовал не просто крах государства, но и крушение целой цивилизации. Советский Союз был больше, чем геополитическая единица; он был идеологическим экспериментом, уникальной социально-экономической структурой и особым культурным феноменом. Его распад оставил миллионы людей в экзистенциальной пустоте, оторванными от общей исторической судьбы и брошенными в суровые реалии зарождающегося капитализма. Этот тектонический сдвиг создал основу для сложного и зачастую болезненного перехода, который продолжает формировать мировой порядок и сегодня.

        После краха Советского Союза новые постсоветские элиты стремились интегрироваться в Западный мировой порядок. Однако эта интеграция не была ни гладкой, ни подлинной. Запад рассматривал эти элиты как временные инструменты, а не как равноправных партнеров, что порождало недовольство и геополитические напряжения. Этот дисбаланс стал символом более масштабного провала: неспособности Запада признать закономерности исторического пути России. Вместо этого были навязаны неолиберальные экономические политики, часто называемые "шоковой терапией", которые привели к экономической катастрофе, социальному хаосу и расцвету олигархического капитализма в 1990-х годах. Эти политики разрушили государственные институты и углубили унижение России, создав благодатную почву для разочарования в Западной модели.

       "Высокомерие власти — это болезнь", предупреждал Дж. Уильям Фулбрайт. Западный нарратив, сформированный триумфализмом, предполагал, что Россия неизбежно примет либерально-демократические нормы. Однако это ожидание игнорировало глубинные исторические и культурные структуры, определяющие Российское общество. Россия всегда была больше, чем национальное государство; она является цивилизационной сущностью, сочетающей автократическую централизацию с необходимостью социальной сплоченности. В XXI веке Россия при Владимире Путине вновь заявила о своем суверенитете и сопротивлении внешним идеологическим навязываниям. Однако это возвращение встретило ожесточенное сопротивление со стороны Запада, что привело к новой фазе геополитического противостояния.

       Конфликт на Украине олицетворяет это столкновение мировоззрений. Для Запада он представляется борьбой за демократию и суверенитет; для России это вопрос национальной безопасности и исторической справедливости. Независимо от точки зрения, конфликт стал прокси-полем битвы для более глубоких геополитических напряжений, выходящих далеко за пределы самой Украины. Как предупреждал Генри Киссинджер: "Быть врагом Америки опасно, но быть другом — фатально". Это высказывание находит отклик, поскольку Западные союзники оказываются втянутыми в конфликты, которые служат стратегическим интересам Вашингтона, а не их собственным.

       Подобные динамики наблюдаются и в других регионах: Ближний Восток остается ареной непрекращающейся борьбы, в Азиатско-Тихоокеанском регионе нарастают напряжённости (tensions) вокруг Тайваня, а Африка и Латинская Америка становятся всё более оспариваемыми аренами для глобального влияния. Эти события подчеркивают более масштабный сдвиг в мировом порядке. Односторонний мир, доминируемый Соединенными Штатами, уступает место многосторонней реальности, где такие страны, как Россия и Китай, бросают вызов Западной гегемонии, продвигая суверенитет, невмешательство и альтернативные модели управления.

       Этот переход поднимает важные вопросы: движется ли мир к новой холодной войне или вступает в эру прагматичной многополярности? В отличие от идеологического раскола XX века, современные конфликты движимы не только идеологией, но и стратегическими интересами, конкуренцией за ресурсы и технологическими достижениями. "Западу рано или поздно придется понять, что мир больше не принадлежит только ему", — отметил президент Франции Эммануэль Макрон, признавая необратимый сдвиг в глобальной расстановке сил.

       Вызов нашего времени заключается в том, чтобы пройти через эту сложную реальность, не скатываясь к крупномасштабному конфликту. Дипломатия должна адаптироваться, чтобы признавать и уважать многосторонность, а не стремиться навязать миру единую модель. История провалившихся интервенций и стратегий смены режимов демонстрирует, что сила, сама по себе, не может формировать будущее. Если Запад хочет сохранить своё влияние, он должен выбрать сотрудничество вместо конфронтации и признать легитимность различных цивилизационных путей.

       Опыт России после распада СССР раскрывает важную истину: универсалистские устремления западного либерализма не являются универсальными на самом деле. Цивилизации следуют своей собственной исторической логике, сформированной веками традиций, борьбы и адаптации. "История будет ко мне добра, ведь я намерен писать её", — однажды заявил Уинстон Черчилль. Однако история больше не пишется одной единственной силой. Путь России не будет диктоваться внешними силами, а будет определяться её собственной внутренней диалектикой преемственности и трансформации.

       Мир стоит на перепутье, и ближайшие десятилетия определят, сможет ли человечество достичь более стабильного и справедливого мирового порядка. Западу предстоит сделать выбор: признать неизбежность многосторонности и вступить в подлинный диалог или продолжать тщетные попытки подавить законное место древней цивилизации в истории. Ответ на этот вопрос определит не только будущее России, но и судьбу всего мира.