Что-то из детства...

Ветер наспех пеленает деревья и фонарные столбы в липкие от воды простыни, прыщет дождём в лицо, а мокрый снег,- всё у него наспех, - он уже тут и суетится подле, тает на щеках, принуждая рыдать.

Казалось бы... Следует поторопиться, да бежать без оглядки под сень подъезда, где сухо скрипят половицы, прогибаясь под шагами и подкидывая пыльный песок, где пахнет мышами и кошками, где на каждой двери - жестяной короб почтового ящика, из дыр которого, вместе с содранными второпях уголками газет, выдувает сквозняком некую унылую, печальную музыку, что вот ещё немного, и кажется перейдёт на вой.
Тем же сквозняком, тянет из-за незакрытых дверей простылыми кипячёными простынями, распаренными деревянными бельевыми щипцами, густо посоленной горбушкой и брызжущим от негодованием постным маслом, что зловеще поглядывает из сковороды на желтоватый клубень картофеля. Нарезанный ломтиками, тот истекает белым соком на почти что насквозь истерзанной готовкой деревянной доске, темнеет с лица...  Крайний ломтик толще прочих, и останется чуть сыроват внутри, будет хрустеть на зубах. Однако же лучше жареной картошки лакомства нет, иное всё - баловство, супротив картошки. А если её с солёным огурчиком или, что ещё лучше, - с бочковым помидором, который сдаётся и загодя пускает прозрачную слезу рассола от одного лишь взгляда в его сторону...

Так что про подъезд, и про соседей знаемо, кажется, всё. Также, как и собственные норов с укладом лежат на ладони прочих. Известно, кто чем жив, который из-за чего уже нет. В каком году вселился ответственный квартиросъёмщик и чья фамилия наперёд иных выписана на доске у входа. Само собой не утаить и криков, и рыданий, и звона посуды... Со стороны, через стену слышны даже мольбы: «Не надо, мамочка, я больше не буду!» Только не спросит никто после: что, зачем и почему. Обождут, покуда расскажется само.

В детстве, пожалуй, любое хорошо, но из особенного - возвращаться с родителями из гостей. Один из них держит за руку, шаги не путаются в ногах и на хлопчатых коричневых чулках сзади не осело ни единого пятнышка. Ты глазелешь по сторонам без опаски оступиться, и от тепла отцовской руки так уютно и хорошо, даже несмотря на снежный дождь. Ты следишь за тем, как снежинки тонут в неглубоких запрудах неровностей тротуара, как скоро меняются их совершенные строгие черты, и не заметил, как поменялись твои собственные, далёкие от совершенства.
Верно, славно оно шагалось, со вкусом и полным, непростительным ... простительным непониманием важности момента.

Отчего же  нейдётся туда теперь, коли тянет сердце в тяготы той нарочитой, недетской тоски? Не можется отчего?

Это что-то из детства. Воспоминания о прошлом тревожат настоящее, а ты чувствуешь его, переживаешь вновь и никак не решишь выбрать, что более к месту - улыбнуться по-стариковски мудро или расплакаться горько, навзрыд, как дитя.