Лето в сосновом бору рассказ

      
         Я взял удочки и котелок, чтобы пойти к озеру  порыбачить.   Уже с вечера в душе   поселились радость:    не смог заснуть, и  в четыре утра  вышел из дома.  Утром, в восемь тридцать, как и в другие дни, приходил  поезд из города, на котором должна  приехать она. Боялся сглазить  себя внутри  этого события, поэтому и взял удочки.  Никого я не жду, просто пошёл на рыбалку.
         

 Ранним утром  лучше  ходить в резиновых сапогах по бору. Штормовка, грубые штаны и кепка завершили  экипировку. Яркое пятно фонаря выхватывало притоптанную дорожку с ещё зелёной травой, и я быстро вышел на широкую дорогу к озеру. Почва была песчаная, но плотная. Только иногда  спотыкался о толстые корни сосен, прорезающих дорогу то справа, то слева. Знал, что скоро начнётся густая травяная полянка, которая заканчивалась деревянным мостком,  уходящим в воду.
       

Смятенно и  тревожно   находиться  почти ночью у леса   в одиночестве. Местные жители  называли  его  бором. В густой и мрачной темноте  фонарь двигался вместе со мной. Шуршали  сапоги, котелок позвякивал на кочках, и ты один. Никого не видишь, а тебя видят все. Кто все? Никого здесь нет. Грибники ещё не вышли: слишком темно, легко заблудиться, если углубиться в лес.
       

  Под сапогами зачавкала вода, значит, рядом где-то мосток. Вдоль берега справа росли камыши, оттуда  послышался лёгкий плеск и шорох, но в кромешной темноте и глухой тишине он показался мне громким и впечатляющим. Наверное, утки проснулись от моего присутствия, они там даже днём прячутся.  Слабый и тёплый ветерок коснулся  лица и скользнул в темноту. За спиной – сосновый бор. Он начинался как-то внезапно, и днём я часто всматривался в его хвойную глубину, иногда проблескивающую белыми стволами берёз. В последние годы лес резко терял  яркую зелёную одёжку, и хвоя подсыхала уже к концу лета, опадала, поэтому трава вокруг деревьев  присыпалась её мягким  слоем. Грибники  разгребали его  и вытаскивали грузди. Эти уродливые углубления долго стояли оголённые, смешанные с землёй.
         

 Всплывшая  в  воспоминаниях  картинка отвлекла меня, и я не сразу заметил, как на другом берегу  в окнах некоторых домов вспыхнул свет: грибники проснулись. На душе повеселело. Со стороны леса воздушными волнами распространялась прохлада, смешанная с хвойным духом.
       

Стук поезда я услышал, когда тот подходил к  соседней станции,  отчётливый и резкий,  отрывистый, хотя и негромкий, километрах в трёх от озера. Так стучат товарные поезда. Шум нарастал с каждой минутой, наконец, загрохотал неистово и исступлённо. Странно, в домах люди, живущие в такой близости от железной дороги,  привыкали к шуму идущих поездов и даже не просыпались при этом. Многих, я думаю,   он убаюкивал, как бы давая команду спокойствию и умиротворению, как мне, например.  Сейчас же он отстукивал у меня молотками в ушах: ту-ту; ту-ту; ту-ту, ту-ту; ту-ту; ту-ту. Казалось, вагоны никогда не кончатся. Но они завершились, и шум колёс утихал: поезд удалялся  к следующей станции.
       

  Рельсовая дорога в километре от меня, поэтому тяжёлый грохот   второго   товарняка я услышал, когда вода в озере  позолотилась: это ударили о его поверхность первые лучи солнца. После ночной тьмы всё на глазах преображалось. Зелёными пучками проступили камыши, из мрака вынырнули белые стволы берёз, набиравшими спелость  плодами покачивал боярышник.  Вскоре  угомонился и затих ветерок. Предрассветное безмолвие рвал мощный и густой перестук колёс, на которые обрушивалась тяжесть вагонов, гружённых  толстыми брёвнами. Бум-бум-бум! – стучало в голове. Я развернулся к озеру: ковёр золотых щетинистых иголок неподвижно лежал на воде. Удивление подтолкнуло перевести взгляд на сосновый бор,  он взлетел к верхушкам деревьев: и там солнечное золото заполучило место в зелёных иглах сосен. Бум-бум-бум, - отстукивал товарняк, но властные звуки становились всё глуше и глуше.
       

  Я вернулся к мостку и присел на его край.  Представил, как она садилась в поезд, разговаривала с попутчиками или  читала  книгу. Смотрела в окно и видела всё, что я часто вижу, когда еду в город или обратно. Если она сидела в левой стороне вагона, то обратила внимание на   сосновый лес. Тот самый, который я вижу сейчас. Интересно,  разглядела она золотые верхушки сосен или нет. Нет, конечно. Если бы заприметила, поезд подходил бы уже к станции. Это случится часа через два, не раньше. Скорее всего, она сейчас спит.
          

  Весной прошлого года она приезжала ко мне.  Конец апреля больше напоминал начало лета. Мы не сразу отправились к озеру. По просеке спустились к реке. Открытые полянки освободились от снега, в ложбинках же  он вальяжно раскинулся между соснами и не думал таять, поэтому запоздалые подснежники красовались особенно победно. А вот медуницы своё время не пропустили: голубыми сгустками  разбежались по лесу. Она к шляпке пристроила несколько цветков, и синева её глаз пересеклась с бирюзой  медуниц.  Речка неглубокая, и мы босыми ногами зашли в воду. Она наклонялась и пыталась ладонями подцепить проплывающих рыбёшек, но они рассыпались из-под рук веером и ускользали в глубину. Ей хотелось искупаться, и мы вернулись к озеру.               
         

   Вокруг  озера - лето, но вода апрельская, холодная.  Её желание искупаться я принял за шутку, потому что не купался никто. Она медленно подошла к воде, расстегнула летний сарафанчик и мгновенно погрузилась в воду. Многие за ней наблюдали. Я  стоял в нерешительности.  Поплыла не оборачиваясь. Шляпка с каждым мгновением уменьшалась в размерах, но лазурь медуниц не исчезала с её полей,  играла  с  синевой неба. Вышла из воды под солнце и накинула сарафанчик на мокрое тело.               
         

 Вечерами  я часто  варил для неё тройную уху, рыбаки научили. Она крала у меня из ведра карасей и в наполненную водой ванну выпускала плавать. Они с открытым ртом выныривали и хватали воздух, чтобы снова погрузиться в воду и благодарно помахивать хвостами. Пока она спасала этих карасей, другие (мои) уже булькали в кастрюле, потом протирались через сито – и снова в кастрюлю, один из секретов знатной рыбацкой ухи.
          

    Она подхватывала ложкой порцию моего угощения, секунду рассматривала содержимое и несла ко рту, забавно подставляя кусок хлеба, чтобы не расплескать. Но капли ухи иногда подтекали с ложки на её пальцы, и тогда она облизывала  их и жмурилась от удовольствия. Потом виноватым аквамарином из-под ресниц  разглядывала меня и ждала реакции. Я одобрительно кивал, и тогда смех нападал на нас обоих. Мы кидали ложки на стол и поджимали животы ладонями, чтобы не лопнуть от смеха.
       

 Перед  отъездом смотрела, не мигая, мне в глаза: «Я уезжаю надолго и далеко, скажи что-нибудь». Я не знал, что сказать. Уверен, встретимся  ещё, что тут говорить. Я был счастлив. Много всяких событий, радостных и беззаботных,  случилось  за это время! Я жил,  радовался и знал, что со мной всё будет хорошо. Сколько мы в то лето исходили тропинок и просек в сосновом лесу! Он не  так красив, как его изображают художники иногда на своих картинах, как о нём сочиняют стихи  поэты, но мы всегда находили панорамы и виды, останавливающие наши передвижения, и подолгу рассматривали сосновые чудеса. Я написал много новых картин, с ней и без неё, но непременно с изображением  соснового леса.
            

     «Я уезжаю далеко и надолго», -  вопросом, а не утверждением звучали её слова, но я тогда вопрос не услышал, разглядывал медуничные глаза и наслаждался мгновенным счастьем и гармонией внутри себя.
           Почувствовал, что надо обернуться. Между сосен повис белый круг с лучистыми золотыми линиями, разбежавшимися по веткам  деревьев. Длинные и короткие, широкие и узкие, лучи его высветили поляну перед озером. В это же мгновение я понял, что пассажирский поезд подходил к соседней станции. Звук от стука колёс мой слух ещё не получил, но я знал, что поезд  через минуту отойдёт от станции и через три километра остановится на моей. Мне хватит этой минуты, чтобы не кинуться ему навстречу.
         

  Я  пересёк поляну и забежал в лес. Широкие яркие солнечные полосы в разные стороны пересекали траву и доходили почти до моих ног, поэтому трава поделилась на жёлтые и зелёные дорожки, отмеченные круглыми шапочками цветов.  Радость обрушилась на меня вдруг. Хотелось, чтобы  это утро в сосновом лесу никогда не заканчивалось, а повторялось много раз в моей жизни, чтобы я проживал эти счастливые мгновения не однажды.
            

    Тихий ход поезда звучал всё отчётливей. Он разносился  по-иному в сравнении с товарными поездами: мягкий и плавный, деликатный и женственный. Я отмечал в сознании его голос: да-да-да; да-да-да.  Отгонял страшную мысль, что её в поезде может не оказаться, что она осталась там, куда уехала далеко и надолго. Нет, это она приняла решение, она  выбрала между далеко и надолго  мой сосновый лес, который станет нашим. Я не мог отказаться от счастья, которое возводил в своих мыслях и воспоминаниях, живописал и воссоздавал, пунктирно предъявлял себе наброски, раскрашивал и прорисовывал детально.