de omnibus dubitandum 30. 102

    ЧАСТЬ ТРИДЦАТАЯ (1659-1661)

    Глава 30.102. О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГЕРБОВ…


    Так как, с одной стороны, изображения на печатях не были наследственны и, с другой — значение их в общежитии было так велико, то лица, владевшие печатью, озаботились о надписи на ней или, если она была двухсторонняя, об изображении символа или эмблемы, лицу присвоенной и состоявшей или в фигуре или молитве (напр., на печати Пипина Короткого: Christe protege Pipinum, regem Francorum, или какой-нибудь фразе. Всего ближе, конечно, было помещать на печатях выражения, которые показывали значение самой печати; нередки следующие фразы: secretum comitis, secretum meum, secretum meum mihi, testimoniun veri clavis custos sigilli, secretum colas, annuncio secreta, confirma, secretum veri, secretum est, secretum serva {Секретная печать графа, секретная печать для меня, свидетельство истины, страж печати, соблюдай секрет, возвещаю секретное, секретная печать истины, секретно (лат.)}.

    Девизы, в форме наставлений и правил, также не были чужды печатей: это доказывают выражения вроде следующих: Deum time, Deus in adjutorium meum intende, fugite partes adverse, Misere re mei Deus, Bonum est confiteri Domino {Бойся Бога, Внемли, Боже, склонись, Боже, к мой защите, избегай участи лживых, помилуй меня, Боже, Добро есть исповедоваться Господу (лат.)}.

    Церкви, аббатства и города имели в печатях изображение своего покровителя и приличные тому надписи: Dionisius Areopagita, Video celos apertos; Nicolaus suscitans clericos, Ave Maria gratia plena, imago Sancti Audomari {Дионисий Ареопагит, вижу небеса отверстые, Николай... Радуйся, Мария Всемилостивая, образ святого Одомария (лат.)} и пp.

    Таким образом, надписи и изображения на печатях, имея исторический смысл для лица, печать употреблявшего, по правилу не переходили к его преемнику, который мог избрать себе новый девиз, новое изображение, а вместо имени своего предка должен был выставить свое.

    Таковое было правило, но, тем не менее, недостаток собственных памятников, которые могли бы быть изображены на печатях, заставил в средние века прибегать к антикам, к которым в печатях или прибавляли надпись или даже обходились без нее. Такие печати могли быть и наследственными, тем более что строгого соответствия между изображением на камее и знанием избравшего его лица не существовало; напр., в 1280 г. аббат одного монастыря употреблял печать с изображением вооруженного воина с головою, покрытою шлемом; на печати другого аббата 1211 г. представлена богиня охоты Диана.

    В 1301 г. на одной печати также аббата изображен Феб, управляющий колесницею, запряженною четырьмя конями. Аллегорическая надпись: signum veritatis была прибавлена к изображению на печати. Таких примеров средние века представляют множество [Wailly J.N. de. Op. cit. Р. 74], а подобное употребление камеев (которые, как увидим ниже, перешли в Россию очень рано и другим совершенно путем) вполне объясняется тем влечением, которое человек всегда чувствует к прекрасному всех стран и народов, и сознанием невозможности произвесть в искусствах что-либо подобное тому, что завещано позднему потомству древнею Грециею.

    Наряду с камеями, однако, христиане средних веков избирали для своих печатей символы, которые, будучи заимствованы из божественного учения Спасителя, составляли в некоторой степени ручательство в том, что распоряжение, печатью утвержденное, будет соблюдаться свято и ненарушимо.

    Таковы изображения креста — символа искупления, голубя — знака невинности, рыбы — напоминающей священную воду крещения, якоря — означающего твердость веры, лиры — как орудия возношения хвалы Богу. Изображения эти, впрочем, были так неопределенны, что государи одной и той же страны в разное время и при разных обстоятельствах меняли символы, по-видимому, совершенно произвольно. Оружие разного рода занимало почетное место на печатях королей и простых рыцарей Западной Европы; нередко они и сами являлись на печатях на коне, в латах, или государь на престоле с атрибутами власти, с скипетром, в короне.

    Из всех символов, которые встречаются на печатях средних веков, более всего споров возбудило изображение лилии на печатях королей Французских. Доказано, что символ этот употреблялся Каролингами и даже королями первой династии во Франции и помещался не только на печати, но на оконечности скипетра и поверх короны (что объясняет ее форму); но ученые не согласны между собою: действительно ли эта фигура изображает лилию и что она, могла представлять?

    Доказывали, что под словом Шішп, в хрониках встречающемся, должно понимать всякое изображение, имеющее вид цветка (fleuron), а не собственно лилию, и утверждали, что это наконечник алебарды; но в настоящее время почти все признают, что это лилия. Цветок этот вообще возбуждал к себе сочувствие, был символом в печатях многих государей и остался отличительным признаком печати, а потом герба королей Французских (не говоря о частных лицах, в гербах которых лилии нередки [Wailly J.N. de. Op. cit. Vol. 2. P. 81-83]

    Из предыдущего изложения истории печатей в древности и в Западной Европе мы извлекаем следующий вывод: ни один народ, ни одна страна, ни в какое время не были чужды понятий о печатях и символах. Но были ли во всех них признаки, по которым наука отличает геральдический герб? Были ли правила для составления печатей возведены в науку, утверждены ли эти знаки как непременные спутники благородных фамилий, дана ли им наследственность? — нисколько: найти для себя знак отличия от других подобных существ так сродно человеку, что встречается повсеместно, и если видеть в символах начало гербов, то первыми их приверженцами должно бы считать диких американцев.

    Было даже время, когда испанцы, по возвращении Колумба из Америки, слушая рассказы его и спутников о раскрашенной, татуированной коже дикарей, думали, что нашли ключ к разгадке, и стали выдавать американских туземцев за изобретателей гербов. И что же как не герб, говорили тогда, было изображено если не на щитах, то на лицах этих дикарей? Каждая черта замысловатого рисунка проведена недаром, не случайно, а в память битвы, в которой пал неприятель, в память события, в котором лицо принимало участие.

    Вожди, короли диких имели в малом виде изображение рисунка, которым украшено их лицо, и при совершении разного рода документов обмакивали кусок дерева в краску и начертывали им верный снимок того рисунка, который виден на их лице. Нам кажется, что и между таким рисунком и гербом нет ничего общего, ибо кроме символического изображения, кроме того, чтобы оно носилось на оружии, щите, шлеме, необходимо:

1) чтобы составление герба было подчинено строгим правилам науки, утвержденным практикою и давностию употребления, и

2) чтобы герб, быв правильно составлен, правильно переходил по наследству по прямой нисходящей линии. Он должен сопровождать благородного человека от колыбели до могилы; он изображается на его печати, на ливрее, посуде, экипажах, на погребальной колеснице и, наконец, на памятнике. По гербу должны узнаваться род и звание того, кому герб принадлежит. Очевидно, что ни печати, ни символы, древними народами употреблявшееся, нисколько не объясняют истории гербов.

    Где же и когда образовалась эта наука, которой в былые времена посвящался не один год изучения, которой правила не знать стыдился бы каждый и, значение которой на Западе теперь утратилось вместе с уважением к древности дворянства рыцарского, геральдического?

§ 6.

    Общий ответ на предложенный выше вопрос тот, что гербы завещаны нам германцами средних веков и рыцарством. Но трудно найти двух писателей, которые бы сходились на этот счет в подробностях. Заслуга первенства обработки геральдики остается за ученым иезуитом Менестрие (Menestrier Р.С.Е.), который оставил потомству, кроме других сочинений, две по этой части главные книги: ’’Nouvelle m6thode raisonnee du blason ou de V art heraldique” и другое: ’’L’origine ou vraie pratique de Part du blason” (1659). Они заслуживают внимания и до настоящего времени, хотя после него об этом предмете писано было очень много и история вообще сделала шаг вперед.

    Говоря о геральдике Западной Европы только для объяснения атрибутов в наших гербах, мы, по необходимости, оставляем подробности несогласий между писателями относительно происхождения гербов и остановимся только на результатах, добытых наукою.

§ 7.

    Германские и галльские народы, отличающиеся воинственным своим духом, имели издавна обычай носить на войне пестро выкрашенные щиты, а шлемы — украшать изображениями животных. На это прямо указывает Тацит, говоря: "Scuta lectissimis coloribus distunguunt” [German. Р. 6. Щиты различными цветами отмечают (лат.)], и в другом месте: “Germano ne scuta qui- dem ferro nervore firmata, sed vinimum textus seu tenues, fucatas colore tabulas” {Аnnal. 2. 14. [У германцев нет панцирей, нет шлемов, да и щиты у них не обиты ни железом, ни кожею — они сплетены из прутьев или сделаны из тонких выкрашенных дощечек (лат.)]}.

    А о шлемах галлов говорит Диодор Сицилийский, что к ним прикреплялись рога и изображения животных. Но мы видели обычай этот и у других народов древности, которые, тем не менее, не имели сами гербов и не передали идеи их новому человечеству. Германские же племена были в сравнении с ними поставлены совсем в иные отношения, и оттого принялось, дало корень и развилось у них учреждение, которое так тесно связано с дворянством Западной Европы.

    Германская община, вторгаясь в чужую землю и покоряя жителей ее, имела в виду обеспечить себя насчет владения недвижимою собственностью. На нее человек, особенно первобытный, привык смотреть с уважением. Nulla terra sine domino, нет земли без господина, — было девизом того времени, но не менее справедливо было бы сказать тогда, что нет благородного дворянина без земли. Большего упрека, чем безземельность, трудно было найти для дворянина того времени.

    Поэтому раздел приобретенной оружием земли был первым последствием победы и завоевания. Старший между равными, вождь (primus inter pares), брал себе лучший участок и делил остальное между товарищами. Последние через это не становились самостоятельными и обязаны были верностью (trustes) своему вождю, который и выводил их в случае нужды на поле брани.

    С другой стороны, у каждого мелкого владельца вассальной земли были свои подчиненные, которые смотрели на него как на своего господина и под его знаменем примыкали к отряду. Поэтому отличительные знаки на вооружении были необходимы и притом не только для различия благородных от roturiers, подвластных, но и для того, чтобы можно было распознавать от других главного представителя вассального участка.

    Позднее, во время крестовых, напр., походов, когда дворянство, рыцарство всей Западной Европы, вдохновившись одною святою идеей, шло на Восток для освобождения гроба Господня, необходимость в этих знаках была еще настоятельнее, и мы увидим, что это событие было одним из главных, давших толчок развитию гербов. Но задолго до этого мирового события рыцарство, благородное конное дворянство, имело случай сталкиваться с неверными, с маврами в Испании, защищать христианство и прекрасный пол, так что не подлежит сомнению, что при дворе Карла Великого рыцарство (la chevallerie) уже имело тот блеск, который ему приписывают поэты и повествователи того времени.

    Как рыцарство, вытекшее совершенно естественно из духа германского народа, из его быта, положения в завоеванной Европе и, из отношений к покоренным народам, было обще всем странам, населенным германцами, так и гербы стали принадлежностью дворянства всех стран Западной Европы.

    Как далее в одних странах дух рыцарства под влиянием местных причин развился в более широких размерах и блестящих формах, а именно: в Англии, Франции, Германии и в наших нынешних Остзейских провинциях, так в них же оказалось более правильное развитие гербов.

    Если трудно перечислить все частные причины, которые в Западной Европе вообще и в каждой из ее стран в особенности дали толчок к образованию гербов, их усовершенствованию и разветвлению, то необходимо отыскать причины, по которым геральдика усвоила гербу твердые и повсеместно однообразные приметы. Знаки отличия, носимые даже на оружии, мы видели, не были чужды многим народам глубокой древности; но они не признаются за гербы, потому что не считались непременною принадлежностью воина, не переходили в его род и не становились его достоянием.

    Особенность в этом отношении рыцаря средних веков станет совершенно наглядною, ясною, когда посмотрите на этого благородного воина, который сам весь закован в стальные латы: у него на лице опущено забрало, так что представителем всей его личности, скажу больше, его убеждений, его мысли становится один щит. По нем, читали и знали, с кем имеют дело.

    Точно так и лошадь рыцаря едва видна из-под тяжелого вооружения: как же не отличить и коня знаком, видимым на щите? Необходимость употреблять чаще и чаще щиты на поле брани и чести и, сродное человеку желание сохранить в своем потомстве память о подвигах предков вызвала потребность в обработке гербов и в укреплении за каждым рыцарем и его родом того герба, который был (и мы увидим по большей части не случайно) избран его представителем.

    Очевидно, что время, когда и страна, где всего более представлялось случаев являться в вооружении, должны были породить необходимость в гербах, в строгом их изучении и разграничении. Нет сомнения, что самое благоприятное для этого время был конец XI и начало XII столетия, и, действительно, к этому времени относятся древнейшие гербы в настоящем смысле слова: на картинах, печатях стали представлять воина на коне, в полном вооружении, в шлеме или короне, если герб принадлежал королю, а на левой руке витязя был виден щит с изображением разных знаков и эмблем.

    По тщательным разысканиям ученых бенедиктинцев древнейшая известная им гербовая печать привешена к одной грамоте графа Роберта Фландрского 1072 г.: на щите изображен лев Фландрии, а на печати графа Раймунда Тулузского 1088 г. — крест Тулузский. Гораздо чаще и обыкновеннее стали гербы и печати с гербовыми изображениями с XII и XIII столетий.

    Даже государственные гербы Англии и Франции обязаны своим установлением этому же времени, хотя известно, что окончательное их образование последовало позднее, так, напр., число лилий во французском гербе ограничено тремя только в правление короля Карла V (1380 г.).

    Германский императорский орел, который, как общий символ власти, конечно, встречается довольно рано, является постоянным и твердым гербом на печатях только со времени Рудольфа Габсбургского, а двуглавый орел только при императоре Сигизмунде [Ledebur. Streifzuge durch die Felder des koeniglichen preussischen Wappens. Berlin, 1842]. Одиннадцатый век, сказали мы, видел образование гербов в современном значении слова, и вот те события, которые были причиною этого явления:

1) развитие рыцарства и установлений, с ним тесно связанных;

2) турниры и обряды, при них соблюдавшиеся, и

3) крестовые походы.