076. Патриарх Тихон

Василий Иванович Беллавин (1864-1925 гг.) родился в семье священника Псковской губернии в 1864 году. С детства он отличался религиозностью и спокойным, добродушным нравом. С детских лет он пошел по стопам отца, выучившись сначала в училище, потом - в семинарии, а затем - в Петербургской духовной академии. А в 26 лет он сделал судьбоносный выбор и был пострижен в монахи с именем Тихон.

В 1897 году он был назначен служить в Царство Польское, а через год его направили в Северную Америку. Здесь он занимался просвещением коренного населения Аляски, часто преодолевая пешком многие километры трудного пути. В Северной Америке (США и Канада) епископом Тихоном были открыты десятки православных церквей и первая духовная семинария, переведены на английский язык все богослужебные тексты.

Прослужив в далекой Америке до 1907 года, архиепископ Тихон был направлен в Ярославскую епархию, где старался уделять внимание каждому, даже самому отдаленному приходу. Так же себя он вел и в Виленской епархии, куда был переведен через 6 лет. За многолетние труды он был самим императором награжден бриллиантовым крестом на клобук (епископский головной убор). А когда пришла пора Тихону уезжать из Вильно на новое место служения, прощаться с ним пришли не только православные, но и глубоко почитавшие его католики и староверы.

Февральская революция 1917 года привела к тому, что церковь лишилась своего главы - императора. В августе 1917 года в Москве открылся первый после двухвекового перерыва Всероссийский Поместный Собор. Решался вопрос о восстановление патриаршества, которое отменил еще Петр I. 28 октября в Москве было первым днем кровопролитного междоусобия. Загремела по улицам Москвы стрельба, загрохотали орудийные выстрелы. Под влиянием этих ужасных событий Собор решил немедленно приступить к избранию Всероссийского Патриарха. Наиболее ярко мнение православного люда на Соборе выразил один из депутатов-крестьян: «У нас больше нет Царя, нет отца, которого мы любили; Синод любить невозможно, а потому мы, крестьяне, хотим Патриарха».

По итогу голосования были выбраны трое кандидатов, в том числе и митрополит Тихон, который оказался третьим по числу голосов. Однако избрание патриарха решили отдать на волю жребия.

5 ноября 1917 года в Храме Христа Спасителя было многолюдно. Посреди храма стояла Владимирская икона Божией Матери, а перед ней - ларец с бумажками, на которых были написаны имена кандидатов. Из алтаря вышел древний монах - отец Алексий из Зосимовой пустыни. Он трижды перекрестился и вытянул из ларца бумажку. Один из митрополитов громко провозгласил имя избранного патриарха: Тихон. Новый патриарх осознавал, что в тяжелое время ему выпало управлять русской церковью и ответил на свое избрание так: "Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано: "Плач, и стон, и горе".

Большевики не скрывали, что их целью является не просто социальное переустройство общества, а полное изменение его сознания, воспитание человека «свободного» от каких-либо, как они говорили, «религиозных предрассудков». Вместо этого народное сознание заполнялось надуманными идеями о мировой революции и строительстве "рая на земле"- коммунизма.

В. И. Ленин, как и другие большевистские вожди, еще до захвата власти высказывались о своей богоборческой позиции. Вот цитата из письма Ленина Горькому, написанного в 1913 году: «Всякий боженька есть труположство — будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, всё равно. Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье даже с боженькой — есть невыразимейшая мерзость, это самая опасная мерзость, самая гнусная зараза». Неудивительно, что, придя к власти, Ленин и его единомышленники начали с первых же дней искоренять эту «мерзость» и «заразу».

Уже в одном из первых советских декретов — в «Декрете о земле», принятом на второй день Советской власти, были предусмотрены масштабные антицерковные мероприятия. Была провозглашена национализация всех земель: наряду с помещичьими, удельными, земель монастырских и церковных со всем «живым и мёртвым инвентарем», усадебными постройками и всеми принадлежностями. Все это переходило в распоряжение местных Советов.

Протоиерей Иоанн Кочуров был расстрелян в Царском Селе уже 31 октября 1917 года по приказу новых властей. Советская пропаганда ставила духовенство в один ряд с классовыми врагами – буржуазией, дворянами, офицерами, «кулаками». И пастырей нередко ликвидировали по произволу местных советов только за социальное происхождение. Было огромное количество случаев, когда красноармейцы или «красные партизаны» (часто попросту бандиты), занимая село или входя в монастырь, попросту расстреливали священников и монахов, даже не разбираясь в их политических взглядах.

Но нередко за священников вступалась паства. Яркий пример – отец Георгий Коссов, духовный сын преподобного Амвросия Оптинского. Он был любим крестьянами и много для них сделал: построил школу, приют для девочек-сирот. Да и святость его была очевидна, сам Иоанн Кронштадтский советовал обращаться к отцу Георгию. И одна за одной попытки арестовать этого пастыря проваливались: народ вставал на его защиту стеной. Хотя от ареста в конце 1920-х годов праведника это не уберегло, все же он умер своей смертью. А вот любимый петроградской паствой протоиерей Философ Орнатский, арестованный в 1918 году, мученической смерти не избежал. Толпы народа, пришедшие к зданию ЧК, так и не смогли добиться его освобождения.

19 января 1918 года Патриарх Тихон, в ужасе от творимого большевиками, написал и опубликовал своё знаменитое Воззвание, известное в народе под названием "Анафема". Оно, в частности, гласило: "Забыты и попраны заповеди Христовы о любви к ближним: ежедневно доходят до нас известия об ужасных и зверских избиениях ни в чем неповинных и даже на одре болезни лежащих людей, виновных только разве в том, что честно исполняли свой долг перед родиной, что все силы свои полагали на служение благу народному. И все это совершается не только под покровом ночной темноты, но и вьявь при дневном свете, с неслыханною доселе дерзостию и беспощадной жестокостию, без всякого суда и с попранием всякого права и законности.
Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это — поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей — загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей — земной.
Властию, данною нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви православной.
Заклинаем и всех вас, верных чад православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение".

К этому моменту большевики уже взяли под контроль все газеты, поэтому  в прессе "Анафема" не публиковалась. Однако о ней стало известно, поскольку послание напечатали в церковной типографии. Советской власти очень не нравились выступления патриарха - он клеймил ее беззакония, будь то "красный террор", расстрел царя или массовое вскрытие мощей святых. Он был чуть ли не единственным человеком, который открыто осмеливался осуждать Советскую власть. Большевики назвали Тихона в "Известиях" "врагом номер один".

Кульминацией антицерковного законотворчества большевиков в первые месяцы после переворота стал ленинский «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», опубликованный 23 января 1918 года. Этим декретом у Церкви не только отнималось право владеть собственностью, но она вообще лишалась прав юридического лица, то есть-де-юре Церкви, как единой организации, больше не было. Церковь, как организация, оказывалась вне поля легальности, вне советских законов. Теперь преподавание религии в школах запрещалось.

С 1918 года началось неслыханное ограбление русской церкви. В звоннице Ивана Великого в Московском Кремле хранилась так называемая «Патриаршья ризница», то есть все сокровища, которые были накоплены патриархами всея Руси: подарки им, патриархам, сделанные за многие века другими государствами, или русскими царями, монастырями, церквами. Там было и художественное шитье, и древние иконы, а главным образом золото и драгоценные камни в виде иконных окладов, риз, панагий, митр, чаш, крестов. По теперешним понятиям трудно сейчас и вообразить, сколько же стоила в переводе на деньги, не говоря уже о художественной, исторической и научной ценности, эта ризница. Но вот, в один прекрасный день появилось в газете маленькое сообщеньице, будто ночью вся ризница украдена. Подъехали, де, неизвестные лица на грузовике и все увезли. Это кто же в 1918 году в столичном Кремле, охраняемом латышами и специальными курсантами, мог приехать на грузовике и спокойно увезти патриаршью ризницу? Куда же смотрел «железный Феликс» с его ЧК? И почему же так и кануло все, как в воду, без попыток догнать, найти, раскрыть преступление? Очевидно это было просто плохо надуманное объяснение этого неслыханного грабежа. Большевики спешили хапать, ведь хоть и захватили они власть, но полной уверенности, что продержатся долго, еще не было.

Для того чтобы ограбить русские монастыри, был найден другой благовидный предлог: помощь голодающим. В начале 20-х годов в России разразился страшнейший голод, от которого ежедневно умирали люди. В народе говорили, что страшный голод является наказанием за осквернение властями мощей в 1919 году. Но, есть этому объяснение более рациональное: голод был организован самими революционерами, так как хлеб из деревень вывезли во время грабительских продразверсток, да и пахать стало не на чем из-за массового изъятия лошадей. Ужасы этого голода описаны в книге А. Неверова «Ташкент – город хлебный», в начале 1920-х годов правда еще прорывалась. Там показана постоянная смерть, которую мальчик видит в своей деревне. Потом он едет в Ташкент за хлебом и по дороге тоже видит смерть: умирают дети, взрослые. Его постоянно высаживают из поездов, но он добирается до Ташкента, а потом возвращается домой к уже умершей семье.

В годы мировой войны в России не было нехватки продовольствия, так как она, как и до войны, по-прежнему оставалась самым крупным его производителем. Из-за военных действий, как на суше, так и на море, его экспорт на мировой рынок сильно сократился. И поэтому зерно на складах, элеваторах и холодильниках хранилось в достаточном количестве. Но это не нравилось пришедшим к власти большевикам, так как в сытой стране их утопия коммунизма не могла получить никакой поддержки у народа. План состоял в следующем. Изъяв все продовольствие у населения, коммунисты получали возможность его строгого распределения по своему усмотрению. Так, следуя правилам древних восточных деспотов, они решали свою проблему: "У кого в руках хлеб, у того и власть". Известно, что человек без хлеба жить не может. Он будет работать на того, кто этот хлеб ему дает. А чтобы он дорожил этим в условиях страшного голода, хлеба надо ему давать столько, чтобы он только-только не умирал и при этом не мог никому оказывать помощи.

Кроме того была установлена категория людей, так называемых "лишенцев", которым не предусматривались никакие пайки. "Лишенцев" не брали никуда на работу, а поэтому они были лишены пропитания. Так коммунисты уничтожали интеллигенцию и всю прочую им неугодную часть населения, которая им мешала. Правда, у тех оставалась еще одежда, обувь и всевозможные золотые безделушки и изделия, которые те вынуждены были обменивать на хлеб у тех же коммунистов и их агентов, у которых хлеба было полно.

Коммунисты, отнимая хлеб у крестьян, говорили им, что он пойдет голодающим городам, а в городе объясняли рабочим, что кулаки в деревне не дают специально рабочим хлеб, намереваясь их уморить голодом. Так путем подлого словоблудия они обманывали тех и других, сами организуя голод, как в городах, так и в сельской местности.

Голод был создан искусственно, на самом деле элеваторы все забиты хлебом и взяты под контроль ВЧК. Хлеба было много, им хорошо кормили китайцев, латышей, немцев, австрийцев, мадьяр и других наемных "интернационалистов", задачей которых было держать силой оружия голодное и ослабленное население России. Большая часть продовольствия вывозилась из страны заграницу, другая лежала на складах, третья просто сжигалась.

Весна 1922 года стала последней для активной публичной жизни В.И.Ленина. В марте он в последний раз выступил на партийном съезде. В том же марте 1922 года он выпустил секретное письмо членам Политбюро. Оно состояло из дальнейших указаний по реализации декрета об изъятии церковных ценностей, выпущенного 23 февраля:

«Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления… Нам во что бы то ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и самым быстрым способом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей… А сделать это с успехом можно только теперь. Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечил нам сочувствие этих масс, либо по крайней мере обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется безусловно и полностью на нашей стороне… Поэтому я прихожу к безусловному выводу, что мы должны именно теперь дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий. Самую кампанию проведения этого плана я представляю следующим образом:
Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин (вот зачем понадобился в тогдашнем правительстве единственный русский - всесоюзный староста), — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий...
В Шую (в маленьком городке Шуе верующие воспротивились изъятию церковных ценностей, П.Р.) послать одного из самых энергичных, толковых и распорядительных членов ВЦИК.., причем дать ему словесную инструкцию через одного из членов Политбюро. Эта инструкция должна сводиться к тому, чтобы он в Шуе арестовал как можно больше, не меньше, чем несколько десятков, представителей местного духовенства, местного мещанства и местной буржуазии по подозрению в прямом или косвенном участии в деле насильственного сопротивления декрету ВЦИК об изъятии церковных ценностей… Политбюро даст детальную директиву судебным властям, тоже устную, чтобы процесс против шуйских мятежников был проведен с максимальной быстротой и закончился не иначе, как расстрелом очень большого числа самых влиятельных и опасных черносотенцев г. Шуи, а по возможности так же и не только этого города, а и Москвы и нескольких других духовных центров… Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…»
 
Приходили в кожаных куртках, сдирали с икон золотые и серебряные ризы, сваливали их в кучу, комкали и уносили. Точнее увозили, потому что это было тяжело и громоздко. При этом грабить церковь необходимости не было: в годы страшного голода коммунистическое государство находило средства для помощи своим боевикам по всему миру. И что еще печальнее, церковные ценности голодающим не помогли. Собрать золото и серебро, переплавить, продать за границу – все это дело небыстрое.

Добрались власти и до патриарха. В мае 1922 года Тихон был помещен под домашний арест в Донском монастыре. Здесь он прожил в изоляции до июня 1923 года. Его часто вызывали на допросы на Лубянку, где Тихон подвергался запугиванию, давлению и провокациям. Сам патриарх старался сохранять при этом чувство юмора: на двери своей комнаты он повесил надпись: "По вопросам контрреволюции не беспокоить". Этот арест вызвал волну возмущения не только в России, но и за рубежом, и даже привел к ухудшению отношений с рядом стран.

Советская власть решила разрушить церковь изнутри, для чего поощряла церковный  раскол и появление священников-"обновленцев", поддерживавших их реформы. Они чуть было не получили полную власть в Церкви во время ареста патриарха, из-за чего Тихону пришлось пойти на уступки власти, лишь бы выйти на свободу и спасти истинное православие. В июне 1923 года он выпустил заявление, в которым объявлял:
"Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности .. за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный суд изменить мне меру пресечения, то есть освободить меня из-под стражи. При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне Советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежёвываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции".

Эти слова были спокойно восприняты в верующем мире, все понимали, что Тихон принял это заявление под давлением. Сам Тихон объяснял так: "Пусть погибнет имя мое в истории, лишь бы Церкви была польза". Так или иначе, но патриарх все-таки был выпущен на свободу.

Содержание под стражей, несколько покушений, обострившиеся болезни подкосили его здоровье: в начале 1925 года он слег в частную больницу. 7 апреля Тихону стало хуже и он скончался поздним вечером, сказав перед этим: "Теперь я усну… крепко и надолго. Ночь будет длинная, темная-темная.." На похороны патриарха собрались толпы народу, среди которых были все слои населения, от крестьян и рабочих до священников и интеллигентов. Патриарх Тихон был самым влиятельным религиозным деятелем первых лет после революции, потому что он объединял всех и был глубоко уважаем и внутри России, и за ее пределами.