Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 42

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЭ

Глава 42
 

(1)        Дао рождает Одно.
             (дао шэн и)
(2)        Одно порождает два.
             (и шэн эр)
(3)        Два порождают три.
             (эр шэн сань)
(4)        Три рождают десять тысяч вещей.
             (сань шэн вань у)
(5)        Десять тысяч вещей на [своих] плечах несут Инь и обнимают руками Ян.
             (вань у фу инь эр бао ян)
(6)        Ци в середине предполагает гармонию.
             (чжун ци и вэй хэ)

(7)        Под Небесами не любят [быть] «сирыми», «недостойными», «обделенными».
             (тянь ся чжи со у вэй гу гуа бу гу)
(8)        Но [именно так и] зовут себя ваны, да гуны.
             (эр ван гун и цзы мин е)
(9)        Поэтому вещи либо приобретают, теряя, либо теряют, приобретая.
             (гу у хо сунь чжи эр и хо и чжи эр сунь)
            
(10)      То, чему учат другие, также учу и я:
             (жэнь чжи со цзяо во и цзяо чжи)
(11)      «Тому, кто [действует] силой, не удастся умереть своей смертью».
             (цян лян чжэ бу дэ ци сы)
(12)      Я буду считать [это будто] отцом [всех моих] наставлений.
             (у цзян и вэй цзяо фу)


«… Я отыщу секрет, и Ларчик вам открою:
В механике и я чего-нибудь да стою…»
                Крылов Иван Андреевич, «Ларчик»

(1). (2). (3). (4).         Этот знаменитый фрагмент окутан густым туманом неимоверного количества толкований. Мы, с Великим Пекинесом, туман недолюбливаем, особенно вокруг «Дао Дэ цзин», и поверить первым строчкам этой главы уж точно не осмелимся. Почему? Да порождение чего угодно – процесс хоть и загадочный, но однозначно предполагает наличие в пространственно-временном континууме как минимум мамы, папы и их отпрыска. В сомнительных случаях непорочного зачатия из этого дружного коллектива выветривается лишь папа, а мама и отпрыск друг от друга, сколь псалмы ни пой, все равно отличаются. В Дао, как ничем не обусловленной Форме Бесформенного (гл.14), нет ни единой точки отсчета, относительно которой оно могло бы цвести и плодоносить. Также и для Одно-единого не отыскать ничего по отношению к нему внешнего, куда ему было бы дозволено размножаться на всеобщее обозрение. Ни то, ни другое, ни по каким вменяемым параметрам не разнятся, поэтому Дао, порождающее Одно-единое – это, как говорили древнекитайские домохозяйки, сливочное масло, густо намасленное на такое же сливочное масло. Вот и глава 39 со всей серьезностью объявляет, что Небо, Земля, беспокойная тьма разноцветных предметов и даже «его высокоблагородие» ван-государь образовались такими, как есть, исключительно в силу того, что впитали в себя Одно-единое. «Тройки» и «двойки» в этом мероприятии отродясь никакого участия не принимали. Ох-ох. 
               Конечно, мечтать никому не запрещается, но Лао-цзы не был народным фантазером, и едва ли выдумывал после сытного обеда усложненные схемы возникновения Сущего. Для него не был секретом тот замечательный факт, что Дао ничем от вещей не отличается при этом в силу своей недуальности, ни одной из них не являясь. Нет Дао вне вещей! Ведь все, что бы ни было формой, есть Пустота, да и сама Пустота, если приглядеться с безопасного расстояния, тоже не более чем форма (Сутра Сердца Праджняпарамиты). Разве они утруждают себя мучительным порождением друг друга? Что на этот счет полагают мыслящие широко вглубь домохозяйки?
               В «Дао Дэ цзин» нигде кроме этой главы происхождение многоцветного Сущего не рассматривается в столь удручающих подробностях. В первой главе Земля и Небо возникают из того, что не имеет имени. Все же десять тысяч вещей образуются в сознании беспечной домохозяйки сквозь присвоение им имен и названий с последующим построением вокруг них условных мыслеконструкций, а вовсе не взаимодействием Инь и Ян. «Великий Квадрат не имеет углов» (гл.41), и любая детализация глобальных процессов абсолютного характера свойственна лишь эго-сознанию, погруженному в кислое болото сансарического дуализма. Все это слабо отличается от болезненного различения цветов, звуков и вкусных ароматов, ранее наблюдаемых на просторах главы 12. Нам, с Мудропушистым, невтерпеж мерещится, что первые шесть строк – это, как и в предыдущей главе, сочные цитаты из давно позабытого всеми манускрипта, в котором древнезадумчивые домохозяйки коллекционировали свой философский фольклор. Похоже, этот фрагмент оказался в «Дао Дэ цзин» без ведома Совершенномудрого, в очередной раз подтверждая участие в написании этого гениального памятника разношерстных китайских товарищей.

(5). (6).         Строка (5) констатирует элементарную закономерность, согласно которой все животрепетные организмы (крокодилы и жирафы, рыбки, зайчики и птички) доверчиво тянутся передними лапками к тепло-светлому Ян прочь от мрачно-холодного Инь. Однако неодушевленным предметам уже без разницы как освещенность с мокрой влажностью, так и температура окружающей их агрессивной среды: им «все равно, страдать иль наслаждаться». Поэтому мы бы не спешили записывать все десять тысяч вещей в строгих поклонников Ян и непримиримых противников Инь.
               Строка (6) в текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И выглядит как «чун ци и вэй хэ», где «чун» – течь, смешивать, переполняться, заваривать чай, пустота сосуда; «ци» – жизненная сила, энергия, дыхание; «и вэй» – предполагать, считать, думать; «хэ» – гармония, согласие. Если припомнить главу 4, начинающуюся с иероглифов «дао чун», обычно ощущаемых как «Дао пусто» или «Дао течет», то легко догадаться, что и здесь сочетание «чун ци» способно обозначать «пустое» или «текучее» ЦИ. Рихард Вильгельм: «All things have darkness at their back and strive towards the light and the flowing power gives them harmony». (Все вещи имеют за спиной темноту, стремятся к свету, и текучая энергия (чун ци) дает им гармонию). Или вот Мэн-цзы (372-289 гг. до н.э.) во второй главе одноименного трактата (translated by James Legge) сознается в уникальной способности своего организма выделять из себя «flowing» ЦИ: «It is exceedingly great and exceedingly strong. Being nourished by rectitude and sustaining no injury, it fills up all between heaven and earth». (Оно чрезвычайно великое и чрезвычайно мощное. Когда его взращивают прямотой и искренностью, не нанося ему ущерба, оно заполняет собой все между небом и землей). Роберт Хенрикс: «The ten thousand things carry Yin on their backs and wrap their arms around Yang. Through the blending of ch’i they arrive at a state of harmony». (Десять тысяч вещей несут за плечами Инь и обнимают руками Ян. Посредством смешения Ци они достигают гармонии). Great! В Инь и Ян добавить столовую ложку ЦИ, перемешать, но не взбалтывать, и… вуаля! Гармония на первое, второе и десерт. Ян Хин-шун категорически против перемешивания: «Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию». Вот испросить бы этого научного работника, кто с чем и зачем образует гармонию в его шедевральном переводе. Мы следуем за первым мавантуйским текстом, где вместо «чун ци» наблюдается «чжун ци» (иероглиф «чжун» – это центр или середина). Знаки «чун» и «чжун» очень похожи, но все-таки не одно и то же. Учитывая это обстоятельство, «чжун ци и вэй хэ» плавно выливается в «ЦИ в середине (чжун) предполагает (и вэй) гармонию (хэ)».
               Странно, что при всей любви желтокитайцев к Инь и Ян, эти праначала упоминаются лишь в этой главе. Будь Совершенномудрый солидарен с постулатами ее первых шести строк, в силу их космологической значимости он бы, непременно, упомянул их где-нибудь еще. Но Лао-цзы Видит (с большой буквы) Дао напрямую без искажений и прикрас, не утруждая себя развлечением домохозяек философскими выдумками. Тем не менее, всем известно, что на свежем воздухе Инь не встречается без Ян, а Ян не бывает без Инь. Изобильный Инь превращается в Ян, а переизбыток Ян перетекает обратно в Инь. Вот только кем, чем и как определялся их избыток и недостаток в гуще десяти тысяч вещей на полях и огородах древнего Китая? Ах, ну конечно, очень желтый предок с очень важным выражением лица трудолюбиво замерял для ленивых потомков уровень содержания Инь и Ян в быстротечных феноменах относительно китайской печки, направления ветра или в лучшем случае «Книги Перемен». Мы, с Мудропушистым, стоя рано поутру с палкой-копалкой на картофельных грядках пушистым хвостом к холодному Инь, весело уверены, что гармонизировать эти праначала нет никакой возможности по тривиальной причине их тотальной обусловленности всякой ерундой вплоть до гадания на кофейной гуще и подсушенных стебельках тысячелистника. Собственно, в главе 55 Лао-цзы кратко, но хладнокровно определяет, что такое истинная гармония под прозрачными Небесами: «Гармонией зовем Постоянство» (хэ юэ чан). В Постоянстве Дао-тождества нет места ни Инь, ни Ян, ни каким-либо их сказочным сочетаниям. Ведь если «ЦИ» – это субстанция изначальной Реальности, то Инь и Ян – это ее манифестация на «границе» Дао (гл.1), во «внешней сфере» изменений и перемен. Любая гармония во «внешней сфере» – это не более чем эфемерная (если не лицемерная) ментальная конструкция. В мире иллюзорной двойственности просто нет абсолютной точки отсчета. В мире иллюзорной двойственности любые точки отсчета относительны, и выстроить вокруг них мало-мальски устойчивую гармонию недопустимо аж до сопливых огорчений. Лишь свободное протекание недуальной первосубстанции в центре (чжун ци) между нестабильными противоположностями дозволяет ей пребывать в божественном постоянстве гармонии со всем подряд и чем угодно (поэтому и «шоу чжун» (хранить Середину) в главах 5 и 16).
               Возможно, в мечтах религиозно-озабоченных домохозяек Чистые Земли Будды (восточная Земля Будды Акшобхьи и западная Земля Будды Амитабхи) и наполнены вожделенной ими гармонией, но Татхагату, бесстрашно приходящего из ниоткуда и молниеносно исчезающего в никуда, чистота и гармония интересуют не более, чем соседских кур успехи двуногих зверюшек в балете и космосе: «The harmonies of Buddhafields, the harmonies of Buddhafields Subhuti, as no-harmonies have they been taught by the Tathagata» (Ваджраччхедика-сутра). «У кого есть мохнатые ушки, да услышит!» – подытожил резюмирование вислоухий кролик Пи-Пу, сострадательно любуясь очередной оранжевой морковкой («Oh mein Gott! Пора уж подытожить резюмирование!» – стандартный отклик соседских кур на хвастливые песни вольного хитрокота Кости о его кровожадных подвигах на мышиной охоте в кромешной темноте). Ах!

(7). (8).       На наш, с Великим Пекинесом, зорко инфантильный нюх, второй (строки 7-9) и третий (строки 10-12) куплеты этой удивительной главы независимы как друг от друга, так и от первой ее космологической части. «Обделенные судьбой» ваны и гуны уже упоминались в главе 39, но там они прекрасно вписывались в натюрморт. Здесь же их появление выглядит несколько экзотическим, если не взвизгнуть большего. Причем, раз уж мы затронули третий фрагмент, то не терпится отметить, что в мавантуйском тексте «А» строки (10) и (11) начинаются иероглифом «гу» (поэтому, по причине), который тут же сигнализирует о тесной причинно-следственной связи между тем, что ему предшествовало и тем, что за ним следует. Хотя знак «гу» в строке (10) и обещает перетекание второго фрагмента в третий, последние три строки настолько самостоятельны и универсальны, что их можно беззаботно склеить с любой главой «Дао Дэ цзин».
                В строке (7) вторая мавантуйская и стандартная версии текста говорят «жэнь чжи со у вэй …» – люди ненавидят (быть). В первом мавантуйским тексте строка выглядит как «тянь ся чжи со у вэй …» – все, что под Небесами ненавидит (быть).
                В древнем Китае «ван» – это царь-государь. «Гун» – князь или герцог в европейском понимании. Также приближенными к трону были «хоу», «бо», «цзы» и «нань» (маркиз, граф, виконт, барон).

(9).         На мавантуйских шелковых свитках от строки мало что сохранилось. В текстах Ван Би, Хэшан-гуна и Фу И сказано «гу у хо сунь чжи эр и хо и чжи эр сунь», что мы почти дословно и переводим. Артур Уэйли: «Truly, things are often increased by seeking to diminish them and diminished by seeking to increase them». Ян Хин-шун и Маслов А.А.: «Поэтому вещи возвышаются, когда их принижают, и принижаются, когда их возвышают». Малявин В.В.: «Посему тот, кто теряет, порою приобретает. А кто приобретает – тот теряет». Роберт Хенрикс: «Thus with all things – some are increased by taking away; While some are diminished by adding on». (Так и все вещи – одни увеличиваются, когда от них отнимают; другие уменьшаются при добавлении к ним).
               В дружном коллективе схимников-огородников вся эта чехарда с уменьшением увеличения при занижении приобретений не возбуждает и намека на благородное молчание. Больше морковки – кролик доволен. Меньше капусты – кролик в тоске. Вот не замечали мы обратно пропорциональных настроений в репертуаре любезнейшего Пи-Пу. Конечно, если прикинуться несчастным и обездоленным, лежа под кустом смородины кверху лапками, то из соображений задиристого гуманизма можно было бы возмыслить, что Великий Пекинес частично ослаб, вкусив поутру двойную порцию заморского сухого корма (Больше корма – меньше сил!) Но это не так. Как утверждает хитропушистый мудрокот Костя, самурайская мощь – это не та субстанция, которую можно проспать в кустах после плотного завтрака. Ах-ах…

(10).      Строка в стандартном тексте и у Хэшан-гуна записана одинаково «жэнь чжи со цзяо во и цзяо чжи» (люди учат этому, я также учу этому). В переводах Малявина В.В. и Ян Хин-шуна: «Чему учат люди, тому обучаю и я». В тексте Фу И в строке на пять иероглифов больше, но на ее смысле это почти не отражается. Мавантуйский текст «А» (текст «В» в этом месте не сохранился), невзирая на отсутствие иероглифов на второй и третьей позициях, радует совершенно удивительным ее написанием – «жэнь (…) (…) цзяо си и эр цзяо жэнь». Особое удивление вызывают два безобидных иероглифа «си и», где «си» – вечер или ночь, а «и» – спорить, обсуждать, discuss, talk over. Неожиданно вырисовывается трогательный предзакатный пейзаж, на просторах которого Лао-цзы за чашкой суперкитайского чая обсуждал насущные философские проблемы. С кем? Возможно, с сонными учениками, а, может быть, с прогрессивно мыслящими древнекитайскими курами. Вот Великий Пекинес тоже обожает молча поболтать про Дао с вислоухим кроликом Пи-Пу и мудрым хитрокотом Костей.
                Роберт Хенрикс отреагировал на мавантуйский вариант этой строки следующим образом: «Line 13 (у нас строка 10) assumes a form in the Ma-wang-tui texts that we do not find in other editions. Normally the line simply reads, «I will also teach it» (wo i chiao-chih). The Ma-wang-tui text has «hsi i erh chiao-jen» (literrally – evening consider and then teach others). I read the «hsi» (evening) as «i» (also), since the archaic pronunciation of the two were close («dziak» and «ziak» respectively) » Соответственно, его перевод: « [I] will also consider and then teach to others» (Я также обдумаю и затем научу других). Мы следуем здесь стандартному тексту, но, доведись нам озвучивать мавантуйскую версию этой очаровательной строки, решительно прочитали бы ее в том виде, как она и прописана: «Люди (…) (…) учат, [я] вечером обсужу и научу других людей». Неутомимые соседские куры активно поддержали нашу робкую непреклонность восторженным кудахтанием и бурными аплодисментами всеми передними крыльями. Ух!

(11).        Здесь «цян лян чжэ» – это тот, кто силен, жесток и овратительно нахален. Также «цян лян» – это Дух с головой тигра, туловищем человека и четырьмя копытами, знаменитый тем, что на завтрак, ужин и обед поедает демонов. Короче, «цян лян» – это по звонкому выражению вдовушки с ямочками на щеках, «Грубый медведь! Бурбон! Монстр!» (Медведь. Чехов А.П.). Знак «лян» в первом мавантуйском тексте несколько отличается от своего стандартного аналога, и в сочетании с «цян» обозначает уже угрозы и запугивания. Вдобавок строка там начинается со знака «гу» (по причине, поэтому), и Роберт Хенрикс справедливо полагает, что «strong and violent» не умрет сам собой и по-хорошему: «Thus, «The strong and violent do not come to a natural end»». Или, как поет несравненная Nina Simone: «Oh, Sinnerman, where you gonna run to?» (О грешная особь, куды ж собралась ты бежать?) Однако выпукло мускулистый субъект вовсе не обязан быть жестоко-нахальным негодяем. Полным-полно вокруг тщедушных тиранов, у которых прям на их сморщенном лбу отпечатана эта судьбоносная строка. Так мы и полагаем, что «цян лян» обозначает именно того стандартного монстра, который во имя себя, любимого, своих капризных родственников и подлых соучастников во лжи и тотальной коррупции наводил выгодный ему порядок с помощью грубой силы, наглого вранья и ядовитого коварства. Созерцая мерзкие безобразия этаких ван-султанов, Лао-цзы безошибочно констатирует универсальную общегалактическую закономерность – «что посеешь, тем завтра тебя и накормят, пока принудительно не лопнешь».

(12).      Дословно «у цзян и вэй цзяо фу» – Я; Знак «цзян» указывает на будущее время; «И вэй» – считать, полагать; Учение, религия, наставления; Отец. В мавантуйском тексте «А» вместо «цзяо» стоит знак «сюэ» (знание, наука). Последние два иероглифа «цзяо фу» (учение; отец) выглядят неуклюже, что и дозволяет толковать строку невнятно, но разнонаправленно. Ян Дюйвендак: «I shall be the father of that doctrine» (Я буду отцом этого учения). Wing-tsit Chan: «I shall make this the father of my teaching» (Я сделаю это отцом моего учения). Торчинов Е.А.: «Вот мудрость эту я и сделаю своим учителем». Роберт Хенрикс: «I will take this as the father of my studies» (Я приму это за отца моих размышлений). Артур Уэйли переводит последние две строки необычно, но с творческим задором: «Show me a man of violence that came to a good end, and I will take him for my teacher». (Покажите мне жестокого человека, который хорошо кончил, и я приму его в качестве учителя).

P. S.

Allegro.

Коль на потеху соседским курам
Дао рождает Одно-единое,
То в чем же разница между ними?
Затем Единое делится надвое,
И вдруг превращается в тройку.
Вот это и впрямь интересно!
Хотя с умным видом можно сказать,
Что это Земля, Человек и Небо,
Инь, да Ян вместе с Ци вперемешку.
Фантазиям нет предела!
Только от них ни холодно и ни жарко.
Фантазиями не утоляется голод.

Неплохо бы встретиться с Лао Данем,
Да задать ему эти смешные вопросы.
Как-то раз я и напросился...

Неприветливо встретил меня Совершенномудрый.
Поначалу назвал древнекитайским словом,
Полагаю, что неприличным.
Увидев на лице моем непонимание,
Перешел он на «беглый» русский.
Тут все сразу я понял до самых печенок.
Что, мол, ежели я, недостойный, еще раз его побеспокою,
То нашлет на меня он злобного тигра,
Чтоб вонзил он в меня свои острые когти (гл.50).
Затем пригласит свирепого носорога,
Чтоб бодал он меня своим длинным рогом.
Испугался я не на шутку:
Зарыдал, как рыдают дети в песочнице, не поделив песочек.
И, увидев мои сопли и слезы,
Смягчилось его мудрое Сердце.
И сказал он, что на такие вопросы
Знает ответ каждый древнекитайский школьник.
Пробормотал я, что и сам знал когда-то,
Но забыл в суете повседневной.
Получил я ответ в виде вспышки Яркого Света.
И, покидая мое перепуганное сознание,
Великий сказал на прощание,
Что во всех четырех пределах нет ничего,
Достойного запоминания.
С тем и растаял.

Если перевести вспышку Яркого Света
Обратно на «беглый» русский,
То ответ получается предельно простой и ясный:
Никогда не бывало Великого Равновесия нарушения;
Никогда не рождалось под Луной ни единой вещи.
Единое делится пополам лишь в воспаленном сознании,
И все, что сказано Лао-цзы, от этого воспаления лекарство.