Южаки

В книге Ольги Громовой "Сахарный ребёнок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской" есть глава, посвящённая спасителям дошедшей до края маленькой семьи, состоящей из мамы и дочки.

Она настолько выразительна, что почти полностью перетащу её сюда, предварительно пересказав начало книги.

В 30-е годы живёт в Москве интеллигентная семья: родители работают в советских учреждениях, их маленькая дочка дома с няней. Сначала арестовывают отца, а летом 37-го высылают из Москвы в Киргизию и маму с дочкой, которой нет ещё 6 лет.

Там они сначала попадают в лагерь, хотя не должны были, они же просто ссыльные, но кому-то нужно строить растущие как грибы лагеря. Не буду пересказывать эту страшную главу, а следующая называется "Ни кола ни двора". Если в лагере у мамы Стеллы была работа и баланда, то в качестве ссыльной ни того ни другого. Глубокая осень, все вещи давно поменяны на еду, мама с дочкой ночуют в стогах и побираются, но однажды мама не встаёт, и девочка бежит в ближайшее селение за помощью.

"Открыла дверь, вошла и упавшим голосом поздоровалась. Большая семья сидела за столом и ела, а во главе стола сидел Бармалей - Синяя Борода. Чёрные глаза сердито смотрели на меня из-под кустистых бровей". "Бармалей" запрягает лошадь и скрытно привозит умирающую ссыльную к себе в дом, семья выхаживает её и дочку. Тут и рассказывается их история.

"Южаки.

Удивительной была история этой семьи. Савелий и его жена Настя родились в Курской губернии ещё при царе Александре II. Фамилия их была Южаковы, а потому здесь их звали Южаками. Ко времени нашего знакомства им обоим было за шестьдесят. В 1907 году, уже имея пятерых детей — двух мальчиков тринадцати и одиннадцати лет (Якова и Васю) и девочек девяти, шести и двух лет (Лену, Дуню и Фросю), — Савелий и Настя в начале столыпинской реформы отправились на поиски лучшей жизни. В степях за Волгой, в Казахстане переселенцам обещали земли сколько хочешь. Запрягли лошадей, нагрузили телеги скарбом и детьми, привязали сзади коров и ранней весной отправились в путь. Ехали почти год. За это время схоронили младшую Фросю и родившегося в дороге мальчика.

Уже зимой добрались до Актюбинска. Получили большой надел земли и пробедовали холода в купленной у местных казахов юрте. Весной засеяли поле семенным зерном, которое бережно привезли с собой. Работали все «с темна до темна, аж хребет трещал». Яша и Вася с отцом наравне и пахали, и сеяли, и косили, и молотили (цепами!), и дом строили. Настя и девочки Лена с Дуней — и в дому, и в огороде, и со скотиной, и пряли, и ткали, и вязали, и всех обихаживали. Дети работали без скидки на возраст. Если мала ещё, чтобы работать косой или серпом, то с тяпкой — возраст не помеха. Каждый год прикупали земли, скотина сама плодилась. Года через три прочно стали на ноги. Савелий купил у местных баев большой кусок степи и начал разводить скот — коров, лошадей, овец. Овец купил «на развод» тонкорунных. У Савелия на всякое дело, особенно на скотину, была «лёгкая рука».

К 1912-му году Савелий уже «ворочал делами»: поставлял скот для российской армии — и говядину, и баранину, а также тягловых лошадей для артиллерии. В семье прибавилось ещё три рта — близнецы Михаил и Данила и младшая Вера. В 1915-м году женили и выделили в отдельное хозяйство Якова. Весной 1917-го женился и получил свою часть Василий.

Весной 1918-го года Савелий, спасаясь от революции, продал всё имущество, погрузился на телеги и вместе с безропотной женой и пятью детьми (Лене — двадцать, Дуне — семнадцать, Мише и Дане по девять, Вере — шесть) двинулся в Среднюю Азию. Ехали и по дорогам, и без дорог. Савелий хорошо говорил по-казахски, и это очень помогало в пути. Ехали больше года. Гнали с собой скот — тонкорунных овец, молочных коров, везли инвентарь — плуги, бороны, сепаратор и даже ножную швейную машинку «Зингер». В телеги были запряжены жеребцы и кобылы-тяжеловозы. Настя с Верой ехали в крытой пароконной кибитке, отец, старшие дочери и близнецы — верхом. При переправе через какую-то речку утонул один из близнецов — Даня.

К середине 1919-го года добрались до Кара-Балты и осели там. В стране шла страшная Гражданская война, но здесь, в Киргизии, было, в общем, тихо. Построили дом, родили близнецов Петра и Павла, вспахали и засеяли поле, опять работали без отдыха. Стали на ноги. Осенью 1920-го года выдали замуж Дуню, дав за ней хорошее приданое.

А зимой 1921–22-го годов разразился голод. Совпало это с аграрно-водной реформой: землю и воду отобрали у местных баев и крепких крестьян-переселенцев. (Тогда ещё слово «кулак», которым потом стали называть небедных крестьян, не было в обиходе.) Пока землю и воду отбирали и делили, посеять вовремя не успели. А кто посеял — собрали всего ничего.

Там, на багаре, то есть на землях без полива, почти ничего не растёт. А вода — в арыках с гор. За арыками нужно ухаживать и воду распределять так, чтобы всем хватало. А если арык принадлежит всем и никто за него не отвечает — воды в нём почему-то нет. Да и мирабов всех повыгоняли. А мираб в Средней Азии — человек важный: это человек, умеющий делить воду.

Южакам приходилось очень туго, но в семье в этот тяжёлый год никто не умер, хотя старшие и пухли с голоду, отдавая всё, что могли, малышам.

Савелий и Настя, несмотря на голод, сберегли посевное зерно — пшеницу и кукурузу, — корову и бугая (быка-производителя), трёх тонкорунных овец и барана, двух лошадей — жеребца и кобылу. Всё остальное за год съели.

И вдруг ближе к весне пропал тринадцатилетний Миша. Он часто ходил к соседям: там было совсем плохо, и Миша помогал ослабевшей соседке. У неё дети были моложе Миши (ещё не помощники), а муж — гуляка и выпивоха и, стало быть, тоже не помощник.

Миша пошёл помочь соседке — и не вернулся домой. Когда стали его искать, сосед, отводя глаза в сторону, говорил, что Миша к ним не приходил. А ещё через неделю южаковский пёс долго дрался с соседской собакой. Отняв у той собаки какую-то вещь, принёс её домой, положил на порог дома и тоскливо завыл.

Пёс принёс хозяевам Мишин скальп. Всё стало понятно. Видимо, Мишу съели соседи, но доказать ничего не удалось, да власти не особенно и старались.

Настя долго лежала в беспамятстве.

Пока Настя болела, Савелий отдал свой дом Дуне с мужем и, забрав семью, переехал в другое село — Вознесеновку. На краю села ему нарезали землю под усадьбу и дали надел по числу едоков — так решил Вознесеновский сельсовет. И опять он начал становиться на ноги, но работников в семье уже было маловато — сам, жена да старшая Лена; Вере было десять лет — на ней было домашнее хозяйство, а трёхлетние Пётр и Павел пасли гусей.

Осенью 1922-го года родилась Маня, последняя, самая младшая из детей.

К осени 1937-го года, когда мы появились у Южаков, у них было справное единоличное хозяйство. Единственное в окружающем их колхозном «благоденствии»! В хозяйстве работали только пятеро: сам Савелий, Настя, восемнадцатилетние Пётр и Павел и пятнадцатилетняя Маня по-прежнему трудились с утра до вечера. А Лена и Вера были замужем и жили своими домами. Казалось, Савелий умел всё. Помимо обычной работы в поле и в саду, он прекрасно владел гончарным кругом. Горшки, крынки, миски, кружки делал и обжигал сам. Плёл всякие корзины, лапти.

Семья держала овец. Тонкорунных овец стригут раз в год, весной, с каждой овцы настригают 5–6 кг шерсти. Местных мериносов (грубошёрстных) нужно стричь весной и осенью, получая по 3–4 кг шерсти с каждой стрижки. Всю шерсть перерабатывали: мыли, чесали, пряли, из получившихся ниток вязали кофты, платки, носки. Очёсы шли на изготовление кошмы (войлока). Савелий валял валенки, а из белой шерсти мериносов катал нечто тонкое и мягкое, как сукно. Из этой «ткани» делали одежду (её даже красили в разные цвета!).

Кроме того, Савелий плотничал и столярничал — делал всякую мебель. И резал по дереву. Это были настоящие деревянные кружева! И рисунок придумывал сам. А ещё он делал деревянные ложки и миски.

Если было нужно, брался хозяин и за свой переносной горн: ковал гвозди, скобы, ножи, чинил инвентарь, подковывал лошадей. А ещё чинил обувку и заливал галоши.

В селе его очень уважали, но и побаивались: некоторые опасались, не колдун ли он. Однако если нужно было копать колодец — звали Савелия: он безошибочно определял место, где нужно копать, где вода ближе. Если корова не могла растелиться — помочь просили Савелия. Савелий умел практически всё.

У всех в садах рос тутовник — это такое большое дерево со сладкими ягодами светло-жёлтого цвета, похожими на крупную длинную малину. В России его ещё называют шелковицей. А Савелий посадил вдоль забора с соседом целый ряд тутовника и весной, когда на тутовнике распускались листья, куда-то ездил и привозил несколько коробов с ожившими гусеницами шелкопряда. В сарае на стеллажах этих гусениц кормили листьями тутовника. Гусеницу кормят 30–35 дней, потом она начинает завивать кокон. Чтобы кокон хорошо разматывался, на стеллаже расставляют специальные кокончики в виде веничков из соломы. Зимой, когда было «нечего делать», семья заготавливала несколько тысяч таких веничков. В течение трёх дней гусеница заканчивает завивку и превращается внутри кокона в куколку. В коконе за 14–18 дней куколка становится бабочкой, но чуть раньше, на 9–10-й день после завивки, коконы собирают и сразу сушат. Долго хранить коконы нельзя — вылетит бабочка и кокон не будет разматываться. Южаки сушили коконы в русской печке. Потом сухие коконы хранятся хорошо. Ну а в «свободное от работы время» коконы разматывали, получая шёлковую нить. Из этой нити ткали шёлк или вязали шёлковую вещь тонким крючком.

Если на еду резали овцу или барана, Савелий выделывал снятую шкуру. Из выдубленных шкур потом шили кожухи всем членам семьи (кожух — это что-то вроде дублёнки).

Вот какая семья взялась выхаживать и обихаживать маму и меня".

Ещё раз вкратце: в семье рождается 12 детей, трое погибают в дорогах, одного в голод съедают соседи, восемь выживают. Глава семьи хлебопашец и скотовод, плотник, столяр, гончар, кузнец, сапожник и скорняк.

"Вечерами все садились за работу. Маня и Настя пряли, мама шила Мане нарядные платья и кофточки (Маня уже заневестилась, и ей готовили приданое). Савелий и сыновья резали ложки, чинили обувь, а я громко и с выражением читала всем работающим толстую старую книгу - "Жития святых". Иногда доставали ещё одну книгу, и тогда читать садилась мама - это была Библия. У меня не получалось читать её бегло, книга была на церковнославянском языке. Мама читала и, если видела, что фраза мне не понятна, переводила на русский".

До революции мама Стеллы училась в Смольном институте благородных девиц и в ссылку взяла с собой только томик русской поэзии. Девочка научилась читать в четыре года. Оставлю без комментариев русския Жития, прокомментирую славянскую Библию. Как раз при Александре II, в 1876-м году впервые была издана русская Библия, но допустим в этой семье была Елизаветинская или иная славянская. Кто же они такие? Похоже, что староверы, в Курской губернии таковых хватало.

Книга не о них, и после того, как ссыльные покидают своих спасителей, мы больше ничего о них не узнаем.

Автор настаивает на том, что всего лишь художественно обработала подлинные мемуары Стеллы Натановны Дубровой (Нудольской) по её просьбе.

Ну а теперь главное, для чего вытащила этот фрагмент. Поскольку книга для детей (нынешних городских), то в ней просто и наглядно описывается семейная история русского крестьянина, и это прекрасно.

Потому что когда впредь я услышу  очередной бред о "деревенщине" - мне будет что доходчиво пересказать.

Слышала не раз. Сначала только от донецких, дескать, мы продвинутые горожане, а в Киеве взяла верх деревенщина. Потом и от других: "на Украине победила архаика". И более того: "а белорусам зачем мова, маркер деревенщины"?

То есть люди продолжают жить в позапрошлом веке, когда вера в прогресс была безоблачной и города были символом культуры.

Проснитесь, давно всё ровно наоборот!

Универсализм крестьянина, наверное, Питирим Сорокин в "Долгом пути" впервые сравнил с горожанами. Процитирую по памяти: "Разве можно сравнить кругозор и трудовые навыки коми крестьянина с кругозором и трудовыми навыками американских синих воротничков, знающих только своё рабочее место и дорогу к нему".

С тех пор прошло ещё почти сто лет, не рискну подробно  описывать современные реалии, чтобы не нагонять на себя саму тоску и панику.

20 лет назад в Даниловском монастыре в Москве на секции Рождественских чтений с громким названием Третий Рим один докладчик с таблицами и графиками рассказал нам, что скоро некому будет поддерживать советскую инфраструктуру. Не развивать, а элементарно поддерживать. И нет столько людей, и не хотят имеющиеся в наличии этим заниматься. Я к тому времени уже навидалась вымирающих шахтёрских городов на севере, мне стало страшно.

Но жизнь показала, что не так всё ужасно, есть же Средняя Азия и Китай. Это с точки зрения сегодняшней горожанки. А если и там закончатся излишки сельского населения для обслуживания наших городов? Риторический вопрос.

Три года текущего безумия только утвердили моё мировоззрение. Деревня, крестьяне - это была универсальная самодостаточная вселенная. Самостояние. Им даже и Гуттенберг не особо был нужен, с теми же красотой и изяществом, с какой они строили себе дома, шили одежду и обувь, изготавливали инструменты, обрабатывали землю, грамотные крестьяне-староверы переписывали книги от руки.

Совершенно другая порода людей, и я вроде этих ссыльных москвичек тоже ещё застала их живыми - на севере, на Печоре. Судя по истории Лыковых сейчас вряд ли остался хоть один, Агафья не в счёт.

Отсюда Европа рвалась на запад, пустив по ветру индейские перья. Кстати вспомнилось из Бруклинского моста Маяковского, апофеоза модерна.

Пустив по ветру тысячелетнюю крестьянскую цивилизацию, СССР сгинул, оставив в наследство редеющим потомкам ударными большевисткими темпами раскулаченных, индустриализированных и урбанизированных крестьян ЯО и автократию, от которых и бежать-то некуда, от них не убежишь.

Дед Савелий, последний из могикан.

Будь у меня получше с фантазией, непременно дописала бы его историю. Небось сейчас уже и крестов на могильных холмиках не осталось в киргизской степи.

Богатыри, не мы. Но пока не утонут горожане в собственных отбросах, вряд ли это дойдёт до большинства, так и будут слетаться в мегаполисы, как бабочки на огонь.