Дао Дэ цзин. Толкования. Глава 43

Л А О – Ц З Ы

Д А О   Д Э   Ц З И Н
               

Т О Л К О В А Н И Я
ДЛЯ
ДОМОХОЗЯЕК


Посвящается:
Великому коту Косте и
Великим Пекинесам Ян Чжу-цзы и Чун Чун-цзы.


Записано со слов Великого Пекинеса Ян Чжу-цзы
с безразлично-молчаливого благословения Великого Пекинеса Чун Чун-цзы
в год плодовитой свиньи – 2007 от рождения Иисуса Христа.
(16. 02. 2007 – ……… )


ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЭ

Глава 43


(1)          Наимягчайшее под Небесами вскачь несется по наитвердейшему.
               (тянь ся чжи чжи жоу чи чэн тянь ся чжи чжи цзянь)
(2)          [То, что] «Не Вещь», проникает [даже там, где] нет щели.
               (у ю жу у цзянь)
(3)          Вот поэтому я и знаю пользу «У-вэй».
               (у ши и чжи у вэй чжи ю и)
(4)          Учение без слов и польза «Не Действия» –
               (бу янь чжи цзяо у вэй чжи и)
(5)          Под Небесами немного, способных это достичь.
               (тянь ся си нэн цзи чжи и)


– А у вашего Пекинеса природа Будды имеется?
– Природу Будды нельзя иметь.
– У всех собак на деревне есть природа Будды.
– Какая он вам собака?
                Мумонкан, случай 50, «Диалог вислоухого кролика Пи-Пу с соседскими курами возле дырки в заборе»

«Иисус сказал: Будьте прохожими»
                Евангелие от Фомы, стих 47, библиотека Наг-Хаммади, 1945

(1).      На годянском бамбуке этой главы нет, в мавантуйском тексте «В» сохранилась примерно треть ее иероглифов, а первый мавантуйский и стандартный тексты почти не отличаются друг от друга. Учитывая, что сочетание иероглифов «чи чэн» вынуждало древнекитайца мчаться на лихом коне, сломя голову и закусив удила, первая строка будет звучать так: «Под Небесами самое мягкое (слабое); Скакать во весь опор (мчаться галопом); Под Небесами самое твердое (сильное)». Роджер Эймс и Дэвид Холл: «The softest things in the world ride roughshod over the hardest things». Роберт Хенрикс: «The softest, most pliable thing in the world runs roughshod over the firmest thing in the world». В примечаниях он добавляет, что «It becomes clear in chapter 78 – if it is not clear here – that the softest thing in the world is water and the firmest is rock» (Из главы 78 становится ясно, если это не ясно здесь, что наимягчайшая вещь в мире – это вода, а наитвердейшая – это камень (скала, булыжник)).
              В «Дао Дэ цзин» сравнения Дао с водой встречаются не раз (гл.8,9,28,34,61,66,78), но здесь констатация того, что все мокрожидкое и мягкообразное превалирует над твердосухим и неуступчивым, слабо сочетается со специфическим заявлением строки (3) (Вот поэтому я и знаю пользу «У-вэй»). Трудно вообразить, чтобы Лао-цзы на основании наблюдений за борьбой водной стихии со скальными образованиями вдруг оказался в Абсолютной Реальности по самые ушки. Хотя в главе 39 он и предпочитает драгоценной яшме простой булыжник, уступчивой скромности и обывательского простодушия недостаточно для растворения сознания эго-субъекта в Колее Дао, да еще и манифестации этого «растворения» на пленэре в виде его действий «Не Действием» (У-вэй). Натурфилософские изыскания, в принципе, не способны привести к столь божественному образу существования, и та же глава 78 сообщает, что всяк безоблачный простак знает о победе мягкого над твердым, но нет никого, кто мог бы функционировать подобным образом. Кроме того, если в главе 78 слабо-мягкое атакует твердо-сильное, что худо-бедно соответствует бытовой мудрости «вода камень точит», то здесь наимягчайшее уже мчится галопом мимо всего затвердевшего без всяких аналогов этому процессу в народном творчестве. Поведение двуногой зверюшки в стиле «вода точит камень» предполагает избыток в ее организме упорного терпения, которое она демонстрирует окружающим в ожидании того счастливого момента, когда внешние обстоятельства сами собой сложатся в желаемую ей конфигурацию. А как не сложатся? Тогда ее терпеливое упорство неизбежно обернется стандартными сансарическими фрустрациями. Как говорил в таких случаях вождь пролетарских домохозяек: «Мы пойдем другим путем!»
                Заслышав эту мистическую главу, Великий Пекинес сразу утратил интерес к соседским курам и плюшевому поросенку. Похоже, он унюхал нечто из ряда вон выделяющееся. Похоже, Неразумному снова придется петь хвалебные мантры и имитировать виляние хвостом, чтобы выведать у него важнокитайские секреты. Так оказалось, что «У-вэй» – это поведение бесстрашной домохозяйки, чье сознание устойчиво пребывает в Колее Дао. С поэтической точки зрения такое сознание подобно Ясному Зеркалу, зависшему в атмосфере без всякого уважения к одному из фундаментальных физических взаимодействий – гравитации (Сутра Помоста, гл.1). Ясное Зеркало, молниеносно отражая все, что ни попадя, не формирует внутри себя никаких привязанностей, оставаясь индифферентным к воздействию притяжения, от чего бы оно ни исходило. В свою очередь древнекитайская вода, не желая участвовать в традиционных восточных единоборствах, проносилась мимо камней и булыжников (гл.8), не обращая на них ни малейшего внимания. Подобно жидким жидкостям Дао-ум, «утонувший» в самозабвенном Самадхи, не прилипает к иллюзорным дхармам, находясь с ними в постоянном контакте (Сутра Помоста, гл.2,4). Если Дао-ум ни на что не опирается и ни к чему не липнет, то его волшебный «галоп» просто нечем остановить. «Гате, гате, парагате, парасамгате…» – именно таким мистическим заклинаним заканчивает свое космическое послание Сутра Сердца Праджняпарамиты. Согласно ему, сознание, вступившее в ПОТОК (по меткому определению мудроиндусов), уходит, и снова уходит («гате» – уходящая за), перешагивая через все «пределы» и уклоняясь от фиксации чего бы там ни было. Лао-цзы разве от скуки восклицает в главе 20, что подобно горному ветру, не ведает, где ему остановиться? А Чжуан-цзы? Разве его мастер-мясник, разделывая бычью тушу, героически преодолевал твердые хрящи? Нет! Его тесак спонтанно и безошибочно находил ПУСТОТУ между ними. Вжик-вжик! Работа сделана, мясник никогда не устает, сыт и доволен, а про его перманентно острый ножик домохозяйки слагают легенды. Ух!

(2).       Строка, донося из глубины веков ободряющую весть о том, что отсутствие всякого присутствия (у ю) проникает (жу) даже в те заповедные места, куда проникнуть невозможно (у цзянь), провоцирует нас на обширные проявления изумления, удивления и нестерпимого восторга. Столь красочное Видение Совершенномудрым лучезарных глубин сознания, воистину, ошеломляет и завораживает. Даже в буддизме нет ничего подобного. Почему? Да Победитель Смерти не придавал никакого значения разглядыванию собственных впечатлений, а его ученики, послушно не задумываясь, были рады копировать поведение своего Великого Учителя. Но Индия – это не Китай: климат иной. Там влажность, кобры, слоны, буддизм и велорикши. Здесь драконы, хитрые лисы, даосы, пекинесы и петарды. Как справедливо заметил красноречивый Цицерон, «Suum cuique!» или «Каждому свое!». Ах, слава Богу, Лао-цзы не обременял себя педагогическими заботами. Иначе, мы, с Мудропушистым, да и не мы одни, запросто остались бы без пяти тысяч иероглифов под скромным названием «Дао Дэ цзин».
              Разнообразные сочетания иероглифов «у» (то, чего нет или отсутствие чего-либо) и «ю» (то, что есть или присутствие чего-либо) встречаются в тексте неоднократно, причем, с различными оттенками их значений. Во второй главе «у» и «ю» мирно сосуществуют, а в главе 40 смело участвуют в глобальных процессах движения и действия постоянного Дао сквозь изменчивый мир разношерстных феноменов. В главе 11 сочетание «у ю» олицетворяет собой пустоту ньютоновского пространства, заполняющую собой древнекитайскую жилплощадь и хозяйственные емкости в виде чайников, кастрюль и соковыжималок. В свою очередь настоящая глава радует свежей неожиданностью – волшебной способностью «у ю» проникать даже «у цзянь». Иероглиф «цзянь» – интервал, щель, зазор, промежуток и отрезок времени, а «у цзянь» – это их отсутствие. Так куды крестьянину податься, если в главе 11 «у ю» заполняет собой все пустоты, а здесь просачивается еще и туда, где никаких пустот уже не ожидается?      
              На этой стадии нашего расследования Великий Пекинес возжелал срочно отлучиться к своей любимой миске, недавно наполненной более существенным содержимым, нежели «отсутствие всякого присутствия» (у ю). Неразумный же поспешил благоговейно припасть к «шедеврам» отечественных производителей на заданную тему. Ян Хин-шун: «Небытие проникает везде и всюду». Маслов А.А.; «То, что не имеет сущности, проникает туда, где нет даже щели». Малявин В.В.: «Невещественное войдет в то, что не имеет пустот». Семененко И.И.: «Неналичие проходит в то, что не имеет промежутка». И апофеоз в исполнении Лукъянова А.Е.: «Небытие и бытие входят в неразрывное пространственно-временное единство». Восхитительно, но очень затруднительно. Затруднительно осознать из этих деклараций, что же, в конце концов, проникает туда, где нет зазоров и щелей, пустот и тихих промежутков. Отсутствие древнегреческого импорта в виде «бытия» и «небытия» на прилавках древнего Китая уже было обнюхано в главе 40. Одинокое «неналичие» и «неразрывное пространственно-временное единство», если честно, вообще, внимания не заслуживают. «Невещественность» – это интересно. Ведь мы, с Великопушистым, тоже упорствуем в робком стремлении растолковать «у ю» как «то, что не вещь». Так «невещественность», по утверждению толкового словаря, это все абстрактное и эфемерно-духовное, насквозь лишенное внутри себя материально-питательной субстанции. Ох-ох. Все неуловимо-духовное являет собой не более чем розовые галлюцинации, способные проникать лишь самих себя. Знать неисчерпаемую пользу «У-вэй» на их основании возможным не представляется.
              Здесь пора обратить неусыпное внимание засыпающих домохозяек на то, что бессмертное сочинение Лао-цзы называется «Дао Дэ цзин». Учитывая эту общедоступную информацию, легко догадаться, что именно Дао было способно проницать все подряд, включая и то, что непроницаемо по затвердевшему определению. Вся тьма вещей, а также любые духовно-имматериальные измышления принадлежат иллюзорной сфере обусловленного восприятия Реальности (гл.40). Однако чарующий калейдоскоп дуалистических переживаний мира множественности порождается в сознании домохозяйки именно его фундаментальным Единством. Ведь всякая форма есть Пустота, да и сама Пустота есть форма (Сутра Сердца Праджняпарамиты). Дао – это Супер Живая Татхата, чья божественная нелокальность и дозволяет Дао-уму «заполнять собой» все беспредельное мироздание, вне зависимости от наличия в нем вещественных промежутков и невещественных галлюцинаций. Поэтому, вовремя вспомнив про главу 14, где Дао именуется Формой Бесформенного и образом того, что «Не Вещь» (у у), мы, с Великим Пекинесом, ставим знак равенства между иероглифами «у» (вещь) и «ю» (то, что есть), не усматривая в данном контексте никаких ощутимых различий в их смысловом содержании.

(3). (4).        Строка (3) «у ши и чжи у вэй чжи ю и» буквально читается как «я поэтому знаю «у-вэй» имеет пользу». Строка (4) «бу янь чжи цзяо у вэй чжи и» – без слов учение (воспитание, наставление, инструкция) и польза (преимущество) «У-вэй». Признаться, одно лишь упоминание «учения без слов» (бу янь чжи цзяо) ставит главу 43 на совершенно запредельную для сознания кухонной домохозяйки высоту духовной пронзительности. Разжевывать подобные тонкости – мероприятие неблагодарное во многих отношениях, но, как говорит Великий Пекинес, «взялся за косточку – жуй до конца».
               «Что мо-о-ожет сравниться с учением без слов?» – бодро повизгивал Мудропушистый в такт арии из «Иоланты». – «О любимый двуногий, что еще за беззвучное обучение? Кто кого и по какому поводу дрессирует?» «Ясно дело, строгий мастер-мудрец учит бестолкового монашка уму-разуму. Держит его в ежовых рукавицах, но при этом молчит как рыба. А тот растет над собой, вызревает. Как мудробезмолвие впитается в послушника-то смиренного, так мастер ему кулак и покажет, аль ваджрапалкой внезапно обрадует. Ох-ох… Вот Лао-цзы и печалится, что немного осталось героев, способных такое учение выучить».
              Обучать двойственное сознание его же изначальной недвойственности – занятие максимально хлопотное и минимально результативное. Традиционное понимание «бессловесного учения», в общих чертах озвученное выше, навеяно популярными дзенскими историями, в которых учебный процесс происходит безжалостно, но немногословно. Олицетворяя собой Дао-истину в ее окончательной лучезарности, Мастер Дхьяны нежно воспитывает неокрепшего бхикшу на бытовых примерах, не тратя сил на презренную прозу в любых ее проявлениях. Бедняга-студент рубит дрова, носит воду из ближайшего оврага и окучивает картошку, впитывая науку чань-буддизма вместе с трудовым воспитанием. Чисто теоретически, на заключительном этапе обучения он обязан вырваться из оков сансарического сна от резкого удара палкой, шваброй или мухогонкой, что непременно обрушится на его бритую голову вслед за стандартным вопросом о загадочной причине беспричинного появления Бодхидхармы пред народом древнего Китая. Ох, ух и ой-ой! Скажем прямо, такое понимание «учения без слов» вызывает у нас лишь сострадательные подергивания хвостиком. Как отъявленным буддистам-морковководам, нам невдомек, куда в этом случае девать три корзины Великого Учения Будды Шакьямуни. Разве Победитель Смерти был несведущ в искусных методах приведения честных граждан в Чистые Земли? Ай? Конечно, учитанные домохозяйки могут нам возразить, что Будда за сорок пять лет после своего со всех лап сшибательного Бодхи не выдохнул ни единого слова. Мы легко воспротивимся этому заблуждению. Факт остается фактом: Будда воспроизводил вокруг себя звуковые колебания без ограничений и в щедром изобилии. При этом доходчивые речи Благодатного способствовали переправе на «другой берег» значительно большего поголовья живых зверюшек, нежели все его ласковые улыбки на фоне благородного молчания.
              Столь же очаровательный натюрморт просматривается и в евангелических сказаниях, где Спаситель из Назарета уже демонстрирует «молчаливое учение» в более впечатляющем объеме, чем основатель буддизма. Чудесное хождение по воде и изгнание злых духов в стада безобидных животных с последующим их жестоким затоплением. Воскрешение неживого Лазаря, праведное избиение работников торговли и хлебобулочные изделия, спонтанно размножающиеся неизвестным современной науке образом. Что уж говорить о молниеносном излечении всего спектра хронических и инфекционных заболеваний, коим были подвержены древние иудеи, пренебрегавшие элементарной гигиеной полости рта и многих других частей своего иудейского тела. Разве можно сравнить загадочные улыбки и безобидные шлепки мухогонкой с этой искрометной магической феерией? Однако, каковы же результаты учебного процесса? На какую глубину «отважные» апостолы впитали весь этот набор молчаливых упражнений? Ох-ох. Итоги божественной педагогики выглядят неутешительно: жалобный скулеж в захлестываемой волнами лодке; беспробудный сон «от печали» на горе Елеонской; нездоровая страсть Иуды к поцелуям и многоразовое предательство Петра, награжденного за такие «заслуги» ключами от Рая. На десерт – никуда не верующий Фома Близнец, при всем своем обывательском скептицизме безгранично доверяющий чувственному восприятию.
              К месту будет взвизгнуть, что именно апостол Фома являет собой яркий пример неспособности чудес и фокусов преобразить эго-сознание обывателя в нечто более лучезарное. В основании веры во что бы то ни было всегда лежит тривиальное недоверие, и в двойственном сознании одно будет перетекать в другое вплоть до свекольного заговенья на закате кальпы. Абсолютная Уверенность присуща лишь Дао-уму, преодолевшему раз и навсегда весь свой сансарический дуализм (гл.21). Кстати, Иисус Христос тоже не стеснял себя в словах и выражениях, обильно подкрепляя ими свой вариант «безмолвного обучения». Признаться, будь Будда Шакьямуни и Спаситель из Назарета строгими апологетами «благородного молчания», никто бы и не прознал про буддизм и христианство.
              Ежели слегка вникнуть в вопрос ПРЕОБРАЖЕНИЯ сумрачного сознания религиозно озабоченных граждан, то христианство никогда и не уделяло ему должного внимания, оставаясь две тысячи лет заскорузлой догматической дисциплиной со всеми сопутствующими дуализму мышления побочными эффектами. Откровенная ложь и лицемерие, свойственные исключительно локальному эго-сознанию, всегда стояли на защите его «завоеваний», оправдывая любые преступления уникальной возможностью подставить свои щеки под удары судьбы вслед за тотальным истреблением всех инакомыслящих. Как так вышло? Похоже, Иисусу Христу просто не хватило времени. Ведь Будда Шакьямуни «тренировал» своих учеников почти полвека, а Спаситель – три года. Увы. Причем, нельзя сказать, что вопрос трансформации эго-сознания был христианству чужд. Снисхождение Святого Духа на малодушных апостолов как раз и должно было спровоцировать фазовый переход их обывательского мышления в божественные сферы. Однако сей сакральный эпизод даже не упоминается в евангелиях, появляясь под «шум с неба» лишь в деяниях самих же апостолов: «И явились им разделящиеся языки, как-бы огненные, и почили по одному на каждом из них». Потрясающе! В результате сего пожароопасного происшествия коллектив избранных и первозванных внезапно заговорил на иностранных языках с полным презрением к проблеме «бессловесного учения». Жаль. Доведись кому из них обрадовать окружающих Благородным Молчанием, эта древнеиудейская сказка заслуживала бы более пристального обнюхивания.
              Возвращаясь к пяти тысяче иероглифов, которые уж никак не получается назвать «учением без слов» в общепринятом понимании этого словосочетания, следует отметить, что Лао-цзы, в принципе, был с буддизмом не знаком. Поэтому экстраполировать «бессловесное учение» в духе популярного чань-буддизма на «Дао Дэ цзин» лично мы не заторопимся. Кроме того, если припомнить, что в главе 5 мудрый китаец взирает на своих сограждан как на никчемных «соломенных собак», а в главе 64 оставляет даже последнее желание что-либо пожелать, то по всем приметам педагогическим зудом он не страдал. Тогда, решительно исключая из «учения без слов» полезные наставления другим, остается дрессировать лишь самого себя.

(5).       Эту суровую строку мы предпочитаем в исполнении первого мавантуйского текста: «[тянь] ся си нэн цзи чжи и» (Под Небесами немного способных достичь это). Стандартный ее вариант растерял в сумраке времен два иероглифа: «тянь ся си цзи чжи» (под Небесами немногие достигают этого). Знак «нэн» (способный) и частица «и», акцентирующая строгость суждения, безусловно, придают мавантуйскому варианту строки еще большую мудронасыщенность.
              На фоне всего ранее взвизгнутого закономерно возникает тревожный вопрос о непомерно высокой стоимости безмолвного обучения. Почему под Небесами нет почти никого, кто мог бы его себе позволить? Мы, с Великим Пекинесом, пребываем в наивном убеждении, что Лао-цзы не был угрюмым обывателем и для него не являлся китайским секретом тот очевидный факт, что пробуждение к фундаментальной Реальности никакое обучение обеспечить не в состоянии. Так эта строка и заканчивается иероглифами «цзи чжи» – «достичь это, сравняться с этим, подняться до этого или оказаться достаточным». То есть, Совершенномудрый рассматривал «учение без слов» не как засекреченный учебный процесс, состоящий из тихих упражнений, а как нечто, что необходимо было достичь для обретения изначального древнекитайского счастья.
              Благоутробное заблуждение, что пробуждение к Просветлению есть кульминация медитативно-богомольного процесса, именно заблуждение и есть. В жестких условиях овощных изысканий на чаньских грядках с него все только начинается. Пятый Патриарх в первой главе Сутры Помоста честно признается, что даже пронзительному студенту недоступно проникновение в тонкости буддизма прежде его знакомства с недуальной Дхармой (По сути, весь набор буддийских упражнений, ритуалов, мантропения и добротоделания – это бесполезная трата калорий и времени. Если подошел к Небесным Вратам, но все ее остаешься снаружи, то грош тебе цена (Сутра Помоста, гл.1)). В буддизме таким знакомством является спонтанное пробуждение Бодхичитты («Бодхи» – просветление, «читта» – ум, мысль). Вислоухий кролик Пи-Пу и примкнувший к нему мудрокот Костя упорствуют во мнении, что Бодхичитта – это гром с ясного неба, удар молнии, микропросветление как увертюра к путешествию в Дао. Именно Бодхичитта имплантирует в сердце двуногой зверюшки ваджраподобное семя Бодхи, исподволь прорастающее и беззвучно адаптирующее весь ее организм к абсорбции божественного Света. Зачем? Да нельзя новое вино вливать в старые мехи. Лао-цзы про Бодхичитту никаким местом не слыхивал, но в конце главы 14 он упоминает «НИТЬ ДАО» (дао цзи) – термин, которым мудрокитайцы обозначали уникальную способность всякой домохозяйки впитывать высокочастотное божественное излучение, которое в буддизме называется «Праджня». Короче, обучением двуногой зверюшки, вступившей в Поток Великой Дхармы, сам Поток и занимается. Именно Праджня осуществляет переправу на другой берег чудесным образом, безмолвно, но твердой лапой (Сутра Помоста, гл.2,4). Собственно, этот процесс потому так и называется – «ПраджняПарамита».
              По нам, так это и есть «учение без слов», которое Благодатный обрел темной ночью под древовидным фикусом. Столь чудесное ОБУЧЕНИЕ доступно немногим гражданам, но тот, кто отведал его беззвучный вкус, может быть абсолютно Уверен (с большой буквы), что прожил свою вдохновенную жизнь вовсе не за зря. Аминь.