Аглаша

               
        У покосившихся ворот заброшенного деревенского кладбища остановилась легковая тёмно-вишнёвого цвета машина. Девушка-брюнетка двадцати пяти лет, в спортивном костюме, открыла водительскую дверцу. Ступая осторожно, оглянулась по сторонам. На ней были тёмно-синие брюки ровного кроя, белая куртка с синими полосками и сверху наброшена безрукавка в тон брюк. Из багажника она вытащила инвалидную коляску.  Помогла выйти старушке с палочкой.  В это же время открылась правая боковая дверь, и женщина лет шестидесяти с тёмными, как воронье крыло волосами, с паутинками проседи, стала рядом. Глаза-угольки смотрели уверено, строго.
        — Маша, —  обратилась женщина к брюнетке, — доченька, мы здесь не можем толкать коляску, трава густая, высокая.  Пусть бабушка идёт ногами, опираясь на палочку.
       Но брюнетка улыбнулась и ласково посмотрела на мать ясными, как весеннее небо, глазами.
        — Ничего, мама, мы же рядом, поможем.
        — Я предупреждала, не надо потакать её прихоти ехать в забытые Богом места, — ответила немного раздраженно старшая, словно в продолжение нескончаемого спора, — искать разрушенный дом и затерянные могилы.
         — Успокойся, мамочка, — спокойно ответила Маша, — это бабушкина память, она её держит цепкими пальцами и не отпускает.  Кто ещё поддержит и поймёт её тревоги, поможет перед вечностью облегчить душу, поблагодарить того, кого уже нет в живых, и пролить слезу у дорого погоста, если не мы.
          — Моя мама или твоя бабушка последнее время стала очень сентиментальна! — с ещё большим раздражением отвечала старшая. — Ей всего лишь восемьдесят. Радуйся, наслаждайся сытой, спокойной жизнью. Но она всё копается в прошлом.  Изводит себя и меня, и вас, внуков. К сожалению, её муж — мой отец и твой дедушка, давно не с нами. Мы помним их, любим, скучаем. Но я не могу понять, зачем вот это? — и она развела руками в стороны, обвела взглядом могильные холмики, поросшие раскидистыми ивами, стройными клёнами, кустами шиповника, усеянного яркими бусинками ягод, красно-оранжевыми листьями бузины, чёрной, с крупными, зрелыми соцветьями и пышной кроной. Не спорю, красивые места, но и жуткие. — Она нервно передёрнула плечами и попыталась, как бы укутаться в наброшенный на плечи шёлковый зелёный шарф.
        — Рая, Маша, не спорьте. Конечно, я пойду одна, а вы подождите у машины. — ласково, с нескрываемым чувством тревоги, пыталась бабушка погасить спор дочери с внучкой. — Не торопите меня, дайте время всё обдумать и с чистыми светлыми мыслями посидеть у родных могил.
      — Вот я и пришла к тебе, Аглаша! — старушка, отложила палку в сторону, стала на колени, трепетно гладила могильный холмик, проросший густым осотом. — Я не могла не прийти. Я должна была перед смертью поблагодарить тебя за спасённые жизни. За внучку Машу, которая появилась на
божий свет благодаря твоим молитвам, Аглаша. Кто-кто, а
  именно ты понимала, какие будут роды у моей дочери Раи
— врачи разводили руками. Но ты вселяла веру своей
         выдержкой и древними знаниями. Я пришла к тебе    разделить с тобой нашу радость. Внучка Маша, твоя крестница, выходит замуж. Благослови её на этот важный жизненный, самостоятельный путь. Молю об одном, чтобы её жизнь была светлой, счастливой как вода горного ручья. Года  мои на пределе, но в сердце лишь одна благодарность к тебе, передать которую словами невозможно.  Всё помню. И эта память не даёт мне спокойно жить.
          В её памяти всплыла картина, как она молодая, полная сил, с первенцем, маленькой Раей на руках, переехали из рабочего посёлка в семью мужа, но перешагнув порог, она словно попала в чуждый мир. Хозяйство большое, работать приходилось много, и в том числе, прислуживать. Муж Владимир часто уезжал на заработки. Послевоенные годы были суровые, голодные. Приезжал муж раз в месяц и то на день-два.  Она помнит, что на малютку не было сил и времени, чтобы побыть рядом. Видела дочь лишь тогда, когда кормила грудью. Властная, непреклонная свекровь Меланья постоянно была недовольная и всё сердито ворчала:
          — Куры не кормлены, корова не доена, а ты прохлаждаешься? Надеешься за дитём спрятаться? У
меня не забалуешь!
         Анна Моисеевна хорошо помнит, как оставшись в доме без мужа, ощущала внутреннюю потерянность, пустоту. Скучала, ночная подушка-подружка не просыхала от слёз.  От тяжёлого труда и безысходности осунулось лицо, вещи висели на ней словно на вешалке. Через полгода от былой красоты и молодости остались лишь горькие воспоминания. Но самое главное, сильно шелушилось лицо, покрылось оно серым налётом и тёмными коричневыми пятнами. Свекровь совсем не замечала или не желала замечать ухудшающегося состояния невестки, но с каждым днём больше и больше нагружала тяжёлой работой.
          —  Внучку пора отлучать от груди, — в один из дней, голосом нетерпящим возражения, приказала свекровь.  — Девке почти полгода, на свои харчи пусть переходит. — Зло, сверкая чёрными глазами, твердила Меланья. — Моду взяла, часами сиднем сидит, отдыхая. Грудь вывалит, дочка сосёт, а она, лошица, на ходу спит. Положи за пазуху щётку, и вмиг охота у девки отпадёт к груди прикладываться. Лето на дворе ещё, только середина августа. А ты её балуешь, с собой в кровать берёшь. Нечего приучать! Перебирайся-ка ты лучше спать на сеновал. Не царица, не замёрзнешь. А внучка со мной и дедом останется. Она обвела презрительным взглядом невестку. — С утра гусей надобно резать, для засолки.  А то будешь ходить туда-сюда, дверью хлопать, нас разбудишь. Тихо двери закрывать не умеешь? Топаешь, словно бегемот, половицы под тобой скрипят. Да отцу ноги вымой, уже который день отлыниваешь.
        Анна Моисеевна сидела у заброшенной могилки и тихонько смахивала слезы. Единственной поддержкой в этом доме был свёкор. Он всегда находил для неё ободряющие, согревающие слова. Хотя и сам часто получал нахлобучки от жены, не сдавался, держался, и от его душевной силы исходило тепло.
         В тот вечер, когда Аня налила в таз воды и поднесла свекру, он улыбнулся по-доброму и тихо сказал:
         — Отдохни дочка, пока мать не видит, я и сам это смогу сделать. Что-то ты совсем худой стала, кости да кожа. А пятна на лице твоём  почему-то мне напоминают змеиные пятна, и всё чётче, и чётче. Ускользнёшь от адской работы юркой змейкой. Спрячешься где-нибудь в норке. Если и дальше так пойдёт, мы тебя в темноте и не найдём! — невесело улыбнулся он своей шутке.
        Аня присела рядом и прошептала:
         — Да, тятя, что-то у меня сил совсем нет, морозит, будто кто-то всю энергию выкачивает. Я уже еле хожу.  Лицо и кожа, то горят огнём, то мёрзнут и зудят, так бы и разодрала себя всю. Мимо зеркала боюсь проходить, на себя смотреть противно. Когда Владимир вернётся, и не узнает меня, то разлюбит, выгонит? А я ведь его одного всем сердцем люблю. Тоскую и плачу без него, но когда он рядом, видеть не могу, почему-то противен он мне. Вы старше, подскажите, как мне быть?
         Она закрыла лицо головным платком и тихо застонала. Иосиф смотрел на неё с состраданием:
         —   Потерпи, голуба моя, я что-нибудь придумаю.
         На другой день свёкор Иосиф до зари запряг лошадь, выехал со двора. Дни потянулись мрачные. Анна даже через много лет, с болью в сердце вспоминает эти три самых тяжёлых дня в её жизни. В доме надрывно плакала  маленькая дочь Рая. Слышались грубые крики бабки Меланьи. Затем старуха вышла во двор, где Аня в это время закидывала тушку гуся в крутой кипяток.  Свекровь подошла со спины и схватила невестку за шею, ядовито шипя:
           — Ну, змеюка подколодная, зачем мужику на меня ябедничаешь, куда он укатил, никому не сказавши? Видела и слышала, как вы вечером за шторкой шушукались. Пока он не приедет, посидишь ты лучше в подвале. А то смотри у меня, как возьму да и мокну твою пятнистую харю в этот чугун вместо гусака! 
        Анна Моисеевна неожиданно вздрогнула, горько вздохнула, но мысли снова вернулись, как река после мощного грозового потока, в старое русло. Просидела она три ночи в холодном подвале под замком. Утром выводила её  свекровь на работы, а вечером загоняла назад под пол кладовой.  Сидя в темнице, Анна слышала, как дочь Рая звала маму. Превозмогая боль, женщина пыталась сцеживать грудное молоко на землю, укутывала грудь старыми ненужными тряпками, которые ей бросила Меланья. У Анны, уставшей от трудоёмкой работы, даже не хватало сил растереть и согреть опухшие за день ноги. Она стала замечать, как в последние дни её всё сильнее бил озноб. Думала, что это из-за воспалённой груди поднимается температура. Ещё тревогу вызывали неутихающее шуршание, скрежет по углам подвала. Но если она забывалась тревожным сном, то перед глазами возникал сгусток чего-то тёмно-красного, похожего на лицо мордатого мужика, он протягивал к её шее костлявые руки и хохотал. Ей казалось, что она постепенно сходит сума. Силы покидали, но мысли о дочери не давали сломиться, её энергия, как потухающий костер, то тлела, то вспыхивала бушующим пламенем сопротивления. Душа металась. Ей страшно было даже представить, что она может умереть здесь, в этой холодной яме, а дочь, её маленькая девочка останется сиротой. И неизвестно, какая ей в дальнейшем уготована судьба.
       Помнит Анна и то утро, когда у ворот остановилась телега, и она услыхала голос свёкра Иосифа, голос отца родного Моисея Петровича и брата Петра. Сама выйти им навстречу она не могла, подвал был закрыт с улицы на железный засов. Но до её слуха донеслись торопливые шаги. Двери открылись, и свекровь, ядовито шипя, прохрипела:
        — Скажешь кому, твоё орущее отрепье отравлю. Помни!
   Анна хорошо запомнила тот момент, когда поднялась по лестнице на свет, зажмурилась от солнечного света, у неё закружилась голова, ноги подкосились, и молодая женщина упала на землю. Брат Петро успел подхватить её на руки и понёс к телеге, положил на солому. Свёкор вынес из дома Раю и посадил рядом. Родные увезли мать и дочь к знахарке Аглаше.
         Целую неделю ведунья вела борьбу за жизнь умирающей молодой женщины Ани. Конечно, сама она не помнила, но её мать Мария рассказывала, как Анну связывали верёвками, как она сопротивлялась, кусалась, не хотела пить наговоренную воду. Её купали в этой воде, она вырывалась, каталась, извивалась по полу змеёй, выла,  словно дикий затравленный зверь. После третьего купания разом обмякла, стихла, уснула, и проспала сутки. Через неделю, когда увидела дочь Раю, заливаясь слезами, прижала к груди. Помнит, как вышла в сад, любуясь спелыми яблоками, осенними яркими цветами на клумбах. Через месяц вернулся и муж, его вызвали к умирающей свекрови Меланье. Владимир приехал к тестю с тёщей забрать жену с дочерью. Ведунья Аглаша перед поездкой надела на Анну шерстяной оберег и сказала:
        — Теперь она тебе ничего не сделает и твоей дочери тоже.  Будь спокойной, сильной, мудрой, сбереги себя и семью, если любишь.
       Помнит Анна, как вернулась в заклятый дом. Видела, как мать Владимира лежала обессиленная и уже почти при смерти.  И та, увидев невестку, сквозь зубы прошептала:
        — Справилась? Но помни, ты сама-то будешь жить, а дочка твоя Райка и внуки с правнуками будут гнить изнутри до самой смерти!
        Помнит и это Аня, как с ожесточением на слова свекрови рванула со своей шеи оберег и бросила ей в лицо, как и наказывала знахарка:
         — Если станет угрожать, покарай оберегом. 
         Помнит тот миг, как Меланья отчаянно вскрикнула, вся скукожилась, попыталась закрыться руками.  Но руки обессиленно упали на постель, словно плети, и разом свекровь испустила дух. После похорон в её кровати нашли под периной в чехле из серой льняной пряжи чешую змеи. Свёкор не дал никому к ней дотрагиваться. Сам развел костер, пепел собрал и бросил в реку.  И только после этого обряда Анна стала наполняться жизненной энергией, и они все вместе вернулись в дом отца, Моисея Петровича. Свекор Иосиф купил в этом же посёлке участок, и вместе с сыном Владимиром они построили новое родовое подворье.  Вывезли всю живность, а старый курень смотрел пустыми оконцами на опустевший двор и вскоре сгорел.  И предчувствует Анна Моисеевна, как зимними вечерами налетит ветер, прошелестит по верхушкам заброшенного сада или закружит, завоет, подымет вихрь чёрной сажи, развеет её по притихшим улочкам заброшенного казачьего хутора.  И кажется ей, будто бы ветер пытается разорвать замкнутый круг магии, чтобы сбросить все  камни печали  с сердца седовласой, хрупкой, но сильной духом  женщины.
2024 год