2. Блуждающая

     Здравствуй, уважаемый читатель!
     Можно я буду называть тебя Каспером?

     Ах, Каспер, Каспер... Сто процентов, что тебя даже не передернуло от этой банальнейшей вступительной любезности - "Здравствуй... уважаемый...".  Ты, и глазом не моргнув, проскакал мимо и, заткнув все входные отверстия, попёр на глубину. А почему? Да потому, что привык читать по диагонали, потому, что почти всё сейчас можно читать лишь по диагонали, потому что чувства по диагонали и вся жизнь по диагонали. Остановиться и вдуматься - значит терять темп диагональной жизни, значит терять время, значит прослыть лузером в умах и устах бегущей толпы.

     Не торопись, сделай одолжение, вынырни. Ну, нельзя же, в самом деле, нырять в речку жизни с двухпудовым амулетом стереотипов на шее. Как же плавать-то? Разве есть удовольствие в вертикальном перемещении от поверхности ко дну? Выныривай, давай. И для начала выдерни затычки, которые, отлитые по ГОСТУ, были вколочены в твои отверстия семьей, школой, институтом для того, чтобы "сформировать социально адекватную личность". Иначе говоря, чтобы ты не сомневался в смысле господствующих лозунгов и свято верил, к примеру, в то, что белое - это белое, а черное - это черное. Нам невозможно будет сидеть с тобой на одной скамеечке, поплёвывать в звездное небо и говорить о вечном, если ты плохо усвоил теорию одного безумного старика-еврея по фамилии Эйнштейн, единственную достойную того, чтобы прикладывать ее в качестве трафарета на всё мироздание.

     Ты будешь мне интересен тогда, когда очистишься от скверны полицентризма, воспитанного слабостью и невежеством, вспорешь кишки себе, нежно любимому, воскреснешь в новых ощущениях, услышишь за спиной шелест крыльев, расправишь их, мятые и неопытные, пробьёшь свои диагонали и, задохнувшись от восторга, впервые взлетишь высоко-высоко, туда, где не свистит родительский ремень и не перекатываются гулко параграфы государственных законов потому, что там нет ложных стереотипов, есть только безбрежные пространства правды, радости и грусти.

     Но пойми, если не пришло время харакири - не дёргайся. Лучше отложи книгу. Если цель твоя стяжать материю - отложи книгу. Если цель твоя стяжать славу - отложи книгу. Если... отложи книгу.

     Тебе рано еще со мной в одну палату. Очищение невозможно без кровопускания. Сколько светлых голов, растряхивая кудри по ступенькам, скатились к подножию эшафота под улюлюканье "адекватно сформированных". Не ходи за мной, если не готов. Я не жрец и мне не нужны для поклонения тераимы, пусть даже увенчанные золотыми нимбами. Я не цезарь, и мне не нужны чужие бастионы, кровью политые. Я не политик, и мне не нужны толпы одураченных, пусть даже свято верующих. Я простой шизофреник, как они сказали, и имею одно желание - просунуть ножку табуретки в дверную ручку, и если они начнут выламывать, буду стучать тощими кулаками в стену и, задыхаясь от бессилия, орать на них грубым русским словом - Козлы… козлы драные…

     А ты, Каспер, всё же, вынь затычки, ведь я свободный радикал, и из всех возможных движений всегда сваливаюсь в броуновское. Некоторые, беспрекословно усвоив законы алфавита, ждут, что после А будет Б, но получив по лбу буквой Зю, бегут куда глаза глядят, лишь бы настучать и опустить. Рекомендую им читать титанов застоя. Они, титаны, добились больших успехов в плане собственной предсказуемости и гармоничного развития личности читателя. Читая их опусы можно одновременно смотреть мордобой в тупом боевике, препираться с женой по поводу невынесенного мусора, жевать колбасный бутерброд и чесать промежность. Мысленный аппарат бездействует.

     Я хочу, чтобы ты никуда не бежал и не задавал глупых вопросов, на которые они всё равно не ответят, а потер бы шишку на лбу и сказал, - Ну, мужик, даёт! А в качестве теста один тебе вопрос ехидный, - Сколько осей протыкают Землю? Что, что ты сказал? Одна? Молоде-ец! Одна. И, конечно же, через полюса? Да? А вот черта с два! Почему тебя сразу утащило в географию четвёртого класса? Неужели в твои-то годы ты все еще мыслишь систематизированными кем-то категориями? А ты-то кто, что? Ничтожная пылинка перед лицом несокрушимой неизбежности? Это они так сказали. Теперь вот суетятся с той стороны двери, наливают глаза красным, вгоняя себя в состояние транса, необходимого для свершения экзекуции, попросту говоря, для элементарного мужицкого избиения меня, и без них полуживого. И только половину из них я могу простить обычным христианским прощением, поскольку идут они бить лишь мое хилое тело, эти юродивые, до зуботычины только способные. Пусть их, они слабы, у них нет крыльев, они младенцы с бугристыми бицепсами и с орудиями пыток в руках, они вряд ли уразумеют эту диковину - прощение сквозь выбитые зубы.
 
     Вторая же половина - инквизиция. Сторожевой пес у подножия системы. Это настоящие враги. Опричнина. Облечённые в мантии из государственных законов, с тонкими судейскими губами на брезгливых лицах и с разрешением на казнь. Они несут поленья и солому и пришли они по мою душу. Эти страшнее и фундаментальнее. Это они систематизируют общественные и научные категории и подобно средневековой инквизиции сжигают еретиков. А я как мой друг Джордано, которому вот-вот заломят руки, выведут из подвала на городскую площадь, предъявят отлучение и подожгут хворост. Я так и слышу из-за двери бряцанье топоров и натужное пыхтенье ломающих двери, - Сейчас, сейчас… да навалитесь сильнее, олухи… ха, ещё один Джордано Бруно нашёлся… через четыреста-то лет… Эй, Бруно, слышишь?.. Сейчас, сейчас… готовься… Конечно, выломают и войдут, сокрушат ребра, разложат поленья и запалят, вздернут на вертел и, прокручивая над угольями, будут приговаривать, - Вот тебе ось, вот тебе блуждающая, хотел - получи, Джордано сраный…

     И кожа лопается от жара, и внутренности, шомполом через рот протащенные, на вертел наматываются, и рожи их с глазами красными вокруг вращаются, и вместе с ними и слова их, и дети их, орущие, и мысли всякие чужие, и плач чей-то, и народы, в ореоле своем, чередой в круг входят, и неживая природа с дальними звездами блистающими. Все вокруг меня хоровод ведут, кладут голову мою опаленную на цветы лазоревые, терновый венец снимают и ласковые песни поют над могилой моей…

     А утром снова придут, уже не судьи, врачи с санитарами, снимут веревки окаянные, под веки заглянут в белки жёлтые, по щеке заросшей пару раз ласково так съездят, и головой качают, - Эх, Бруней... Бруней-дуралей... Ведь сорок уже, а все как дитё малое. Ну чем ты Христа-то лучше? Он бог, да и то такой гордыней не превозносился. И силится взорваться слабая грудь на миллионы пылающих осколков, да сил нет, и слова где-то глубоко в сердце потерялись, и нет их, и народы отступили в темноту веков своих, и терновый венец запустил жала свои ядовитые в кожу мою желтушную.

     - Молчишь, Бруно? Да уж лучшё молчи. Хоть вид сделай приличного человека. С тобой и разговаривать-то легче, когда в одни ворота, даром что они у тебя фанерные, все как горох отскакивает. Да и не Бруно ты вовсе. Он про мироздание вещал пока на костёр не угодил, а ты про ось какую-то. Ладно, бывай. Сестра, препараты по расписанию. Больной после кризиса и реакции у него явно нехорошие.

     Затем скрипели деревянными голосами, пародируя консилиум, сверкали роговыми оправами, рассыпали мертвые латинизмы, демонстрировали дутые авторитеты. В общем, употребляли свою большую и правильную науку с целью заломить руки моей, маленькой, моей личной, моей ручной такой, из моей жизни вылепленной, которая ведь и не мешала никому, заявила только, что Земля, и Солнце, и Вселенная - это блеф, а не блеф - это я. И нет земной оси, нет солнечной, есть только одна, блуждающая, через мои полушария просверленная. Центр мира - Я. Где я, там и центр мира и ось мира. Бедный Иорик, мой учитель-философ, всю жизнь, как попугай, вбивавший в неокрепшие головы чужие истины, он так этого и не понял. Не понял, что если нет меня, нет моего мозга, то нет ничего. Поэтому только я центр мира и я средоточие всех его благ и всех его катастроф. Всё вертится вокруг меня, вокруг моей оси, мировоззренческой, единственной, блуждающей в пространстве вместе со мной. И судьи не поняли. Они унаследовали лишь правила доминирующей системы власти, следование которым даёт кусок хлеба с маслом. Прикрыли отсутствие понятия вымученными дипломами и купленными степенями, рассовали по карманам удостоверения прокуроров от святой инквизиции и расселись в судейских креслах с париками и душами фальшивыми...

     Но..., бедный мой Каспер, читатель мой терпеливый, прости. Я перегрузил твои неподготовленные ячейки с первых же строк. Наверное, ты растерялся и уже хочешь убежать в лес к пению птиц и пряным запахам трав. Не обижайся. На меня нельзя. Мой усталый бред должен вызывать только сочувствие и задумчивость. Но если ты взял в руки эту книжку, значит есть еще надежда на благоприятный исход, хотя упомянутый выше еврей скривился бы на эти слова и двинул в ответ некую сентенцию типа - Не один ли хрен откуда упасть, если при этом все равно башку расшибешь.

     Ах, он прав, этот выдающийся ум, сумевший понять, что и теория его в целом также относительна, как и объекты ее приложения. И в этой системе отсчета относительны мы все. И он, и я, и ты, Каспер. Относительны, но не реальны. Есть только блуждающая ось, есть только сиюминутные чувства. Всего остального нет. Оно или было в прошлом или будет в будущем. Жизнь – текущий миг. Прошлое - мертвая неодухотворённая история или, по-другому, история мертвых, сосредоточенная в знаниях. Может быть, это и наша личная история из прошлых жизней, забывшаяся в угоду какому-то высшему принципу. Реинкарнация - принцип сансары. Рождение - смерть, рождение – смерть.

     Вспомни-ка, Каспер, может быть это ты, сын македонского владыки, в золотом шлеме Александра Великого, ударами ужасной фаланги раздвигал границы империи? А может быть это ты, на рубеже тысячелетий окрестил языческую Русь, словом и дубиной разрушил идолища и вознес сусальные купола? А может быть именно тебе провидение предложит перепахать поле новейшей истории и ты увековечишь себя бронзовыми копиями на обозримом историческом пространстве и войдешь в скрижали вместе с царями?..

     Нет ответа. И я не знаю. Только каждую ночь, во всех своих прошлых и будущих жизнях, ты умирал и будешь умирать от холодных потусторонних проникновений. Особенно ближе к финалу, особенно ближе к суду нездешнему, когда кто-то мохнатыми жёсткими лапами тянет тебя в темноту под кровать, молча, и злобно, и неотвратимо, и этот кто-то слуга могучего господина, вечного и немилосердного. И душа трепещет, и холодом содрогается, и выйти боится, и остаться не может.

     И это не зависит от твоего венца, будь то царственная корона помазанника или обожжённая беспощадным солнцем лысина матроса. Ты, будучи облечен огромной единоличной властью, одним движением скипетра можешь ввергнуть страны и народы в кровавую резню. Но каждую ночь тысячи убиенных солдат будут тянуть свои иссеченные руки к твоему горлу. А можешь весь свой век гнуть хребёт на галерах чтобы не сдохнуть от голода, таскаться по дешёвым кабакам и измочаленным портовым девкам, поколачивать пьяными вечерами оквашневшую жену и все равно по ночам умирать в холодных объятиях зовущей бездны.
 
     Все там будем, все обвенчаемся с ней, с долгожданной невестушкой. Кто по своей воле под венец пойдет, кого и насильно приведут. Вот только редко ты, невеста наша, лицом своим страшным заглядываешь к нам. Ослабели мы разумом, президентов и епископов на первые места поставили, а они нас в клетку кодексов загнали и янычаров приставили как к делам, так и к мыслям нашим. И мысли наши пивными ящиками по предбаннику перекатываются, неуклюже и неповоротливо в стены замшелые гулко упираются. На гул янычары злые вбегают. Один со звездой во лбу и серпом в руке, другой с крестом на груди и анафемой на устах. И оба письменами размахивают. Один о счастье народном, другой о славе царей обетованных. Ткнут в рожу письменами, махнут серпом освященным, глядь, они сами, сами, ящики в штабеля складываются, ровнехонько выстраиваются и песни поют. Сверкнут янычары очами огненными, щепки за порог, в другие страны, выбросят. И уж не видят глаза, единообразно сфокусированные, что счастье народное в застенках выковано, а слава царей кроваво отблёскивает.
 
     Мы с тобой, Каспер, заглянем в книгу, страницы которой еще не обмусолены грязными пальцами мошенников от истории, в книгу, которая написана не талантом, а томлением чувства, униженного попранными ожиданиями. Нам предстоит выбраться из нашего душного предбанника, вдохнуть свободу, осознать, что новая свобода это новый предбанник со своими слугами кривого ятагана, снова приложить усилие вытянув шею в направлении радости и, наконец, умереть с кровавыми пузырями на губах, на полпути к ней, к истине, всеобщей и абсолютной, не заболтанной продажными судьями и простыми дураками. И не существующей. И сделать это мы можем только отсюда, из комнаты с белыми потолками, с белой же дверью, в ручку которой просунута ножка от табуретки.