Серо, тускло

У отца на полке стояло много книг о боевых действиях вблизи его родного города. Мне они были скучны. Что может увлекать в описании состава фронтов и передвижений войск?
Но когда мы ходили по грибным местам, приходилось натыкаться то на колючую проволоку и вышки, то на квадратные ямы, оставшиеся от землянок. Следы тех событий.
Одна из наших учительниц была в пятилетнем возрасте в концлагере, рассказывала о хлебе с сенной трухой. Другая пережила ленинградскую блокаду, вспоминала сладость снега, а больше в рот положить было нечего. И большой живот, налитый водой. Напьёшься воды - и голод не так мучителен.
Мы ездили в деревню, где старушки вспоминали, как немцы играли в футбол на льду реки, пиная куль с новорождённым младенцем. Рассказ впечатляющий, но откуда-то взялось ощущение лжи. Ездили с экскурсией по местам, где погибали солдаты или местные жители, и везде были рассказы, и почти всегда мы знали, что эти рассказчики сочиняют. То ли это их привычное развлечение, то ли плату за истории получают. Один из якобы героев-партизан оказался сыном полицая. Очень трогательно в деталях рассказывал о страданиях жертв одного изверга, и оказалось, что он был свидетелем деяний своего любимого отца
. Ему, видно, и сочувствовал по-настоящему. Когда это обнаружилось, мы стали внимательно всматриваться в разговорчивых свидетелей преступлений немцев и пытаться их вывести на чистую воду. Это резко обострило внимание. Если раньше мы пассивно претерпевали наше патриотическое воспитание, то тут вдруг заняли определённую позицию. Теперь мы знали, что нехорошие люди спекулируют памятью о прошлом, Мы должны их распознать. Как? При помощи уточняющих вопросов. Въедливые детишки многим выступающим нервы попортили. Но когда человек был по-настоящему добр и искренен, слушали с жадностью. Честные рассказы были намного короче сочиненных. Вот бабушка ребенком увидела, как в затапливаемом доме соседка несколько мгновений царапала пальцами стекло. И всё. Нечего ей больше рассказывать.  Она помнит это и то, как солдаты пытались детишек угощать диковинными конфетами - сладкими колечками на нитках. Дети прятались, но в щели сараев поглядывали на лакомство, пока немец сам его не съедал. Хотелось попробовать конфетку, но нельзя было. Никто не знал, почему. Просто нельзя.
И потом как будто сразу - счастье победы.
Но ведь немцы были долго. Почему воспоминаний нет? Да было просто как-то плохо. Очень скучно. В школе только немецкий язык и закон божий, никаких физик и географий. На улицах даже куриц не было, всех в первые дни отловили и сварили. Скучно, тоскливо. Никаких вестей о том, как далеко продвинулся фронт. Быть может, родной страны и нет уже, и эта смертная тоска - навсегда. Старичка-учителя повесили, но на него из стыда не ходили смотреть, только шепнули.
Серо, тускло. В солнечные дни сидели по домам, чтобы не попасть на глаза развлекающимся немцам. Топили ночью, чтобы днём дымом не привлечь к дому внимание. Потому что не знали, какую беду этим накличут. Не играли, не смеялись. А потом проехали танки, и после часа затишья забегали соседки, громко крича, что наши вернулись. И тогда вышли из домов и стали разговаривать. Дети разыгрались, хотя получилось это не сразу, за годы страха забыли, как можно играть. Потом дружно дрова заготавливали, дома ремонтировали. Снова зажили.
Так и вышло, что довоенное время яркое, весёлое, послевоенное бодрое, радостное, а между ними как будто ничего и не было. Серо, страшно. Бесконечно долгое ничто.