Время и стекло

ВРЕМЯ и СТЕКЛО

Замкнутое пространство - это родной мой поселок Арти конца 60-х и начала 70-х годов. Сухопутно поселок связан с внешним миром через разбитую гравийную трассу, ведущую к Красноуфимску. До пункта назначения автобус системы ПАЗ идет два часа. Пассажиры выходят на конечной станции - Красноуфимском ж/д вокзале – запыленные, измотанные и порой заблеванные, так как не все выдерживают дорожной качки. Отсюда начинается дорога в мир.

Есть еще один вариант вырваться из родного поселка – через аэропорт на самолете Ан-2. Полет занимает 45 минут, место приземления – свердловский аэропорт Уктус. Но билеты дефицитны, а вылет не гарантирован – капризна уральская погода. Бытует пословица «На Урале три дыры – Арти, Гари, Таборы». Местное население непатриотично называет родной поселок «ямой».
Милая артинскому сердцу «яма» процветает – механический завод исправно перевыполняет план, работая по госзаказам. Идет бурное строительство, растут первые трехэтажные дома. Заложена первая благоустроенная кирпичная школа №1.

Под строительные объемы создаются новые организации, специализирующиеся на обслуживании поселка и окрестных совхозах. При численности населения в 14 тыс. в поселке обнаруживается самое большое в регионе количество техники на душу населения – более 7 тыс. единиц. В основном это мотоциклы. Обладателей «москвичей», «запорожцев», «волг» или «побед» считают удачниками и ловкачами.

Взрослое население увлечено развитием личного подворья – цветут сады и огороды, увеличивается поголовье частного крупнорогатого скота, создаются пасеки и микрофермы по разведению пушного зверя. Попутно охота и рыбалка. Народ трудится не покладая рук. Свободное время – удел молодежи. В поселке активно развивается спорт.

На стадион во время футбольных матчей вход по билетам, но каждое ристалище становится праздником. Трибуны переполнены, а безбилетники дислоцируются на крыше складского пристроя к главному магазину райпо. В почете волейбол и баскетбол. Зимой на пруду систематически проходят лыжные гонки, на стадионе заливается каток, где вечером – музыка и иллюминация. Азартно проходят сражения по хоккею с мячом. Артинцы хоккей с мячом обожают и точат коньки на заводе.

Действует музыкальная школа, работают три библиотеки, заводской ДК им. Королева с кинотеатром, еще один кинотеатр «Мир». На месте бывшей «чайной», где народ любил побренчать гранеными стаканами, заложено здание районного ДК. Место считается проклятым – ранее там дислоцировалась главная артинская церковь, которую бодро разрушили ретивые комсомольцы, уничтожив при этом утварь и иконы. Проклятие оправдывает ожидания – вскоре один из строителей погибает, летально сиганув, будучи выпивши, со второго недостроенного этажа на груду кирпича.

Летом чуть ли не ежегодно на единственном в то время стадионе выступает «поезд искусств» - знатные артисты кино и эстрадные исполнители несут в народ свой талант. Для создания бури эмоций особых усилий не требуется – публика рада одному лишь присутствию кумира на сцене. Кумиры разнообразны, чаще всего – киноартисты. Вероятно, их вывозили согласно культмассовым разнарядкам, навряд ли присутствовал денежный «чес».

Появляются черно-белые телевизоры, будоража артинцев сценками из столичной жизни, «Кабачком 13 стульев» и прочими «голубыми огоньками». Надвигаются магнитофоны, работающие на кошмарном носителе «тип 2» - систематически рвущейся ленте. Но даже этот кошмар становится залогом определенной свободы – уже можно прослушивать не только продукцию Апрелевского завода грампластинок, но и нечто новое.

Новое и неожиданное приходит как на пленках, так и на «костяных» пластинках: рок-н-ролл, буги-вуги или Аркадий Северный. Качество скверное, но любопытство огромное. Кстати, ближайший пункт кустарного изготовления «костяного граммофона» находился на вокзале в Красноуфимске.
Выглядел этот вокзальный киоск убого и обыденно. Но из хриплого динамика, прикрепленного к нему, скрипела музыка, а на витрине был выложен разрешенный к записи репертуар с единообразным ценником. Ценник – рубль, вполне суровые по тем временам деньги.

Но за этот рубль + еще какие-то копейки можно было создать некое индивидуальное поздравление. К примеру, «Семен Поликарпович, поздравляем с выходом на заслуженную пенсию и по этому знаменательному поводу дарим песню …». По тем временам весьма эпатажно и оригинально. Кстати, в те времена люди достаточно часто не только доживали до пенсии, но бравурно уходили на натруженный отдых под аплодисменты коллег. Профсоюз тщательно отслеживал подобные события и дарил всяческие подарки.

Казалось бы, культурная жизнь в Артях насыщенно процветает… Но летом в саду им. 1-го Мая уже не играет духовой оркестр – музыканты постарели и спились, будучи частыми исполнителями похоронных маршей.

Понятно, что надвигалась смена музыкальных поколений. Новое поколение было вооружено гитарой. Стоит обязательно отметить, что эта гитара уже шестиструнная взамен еще довлеющего в те времена классического русского семиструнного строя. А это - новые возможности и скорость освоения. Наспех осваиваются пяток аккордов, усваивается термин «медиатор» и начинается исполнение модных песен.

Я преклоняю голову перед мощью советской пропаганды и агитации, но официально утвержденные и идеологически отфильтрованные песни в те времена уже не были модными. В репертуар уличных исполнителей вошли произведения авторско-народные. Возможно – примитивные, вероятно – пошловатые, скорее всего – откровенно грубые, но простые и понятные. А многим и кровно-близкие. Потому что часть артинцев не переминула лично и очень плотно ознакомиться с советской пенитенциарной системой, которая также системно генерировала собственный культурный слой.

Добавьте сюда армейско-дембельские напевы да посконный полупьяный вой российского крестьянина и мастерового, причитания девиц, оставшихся без должного сексуального внимания, и светлые мечты о всяком несбыточном. Нет смысла размышлять о феномене так называемого «русского шансона» или «городского фольклора» - на это есть специальные адепты и апологеты. Но для некоторых эстетов стоит напомнить, что те самые дворовые или подзаборные песни были частью суровой реальности. И оттого милы и близки народу. Это сегодня текст опопсенного недавно шлягера «Плачет девушка в автомате» кажется глубоко сюрреалистичным: «автомат – это что?», «обручальное кольцо – это еще куда?».

Но в те времена в Артях эта песня звучала из каждого темного закоулка, потому что трагедия обманутой девицы была всем понятна и объяснима. Гитара стала фактически атрибутом костюма или психологическим фрагментом ее носителя. Исполнитель – «первый парень на деревне». Гитара звучит на свадьбах и на очень популярных в то время армейских проводах. Поскольку выпивка в Артях была тогда событием нескончаемым, то гитарный перезвон был главной закуской.

Затем наступила пора и ансамблей. Групп, понятное дело, тогда не было и в помине. Были самодеятельные коллективы, которые исполняли музыку на танцах. Танцы - это примерно то, что попозже начало называться дискотекой. Место, где можно было повеселиться и получить в морду.

Вокально-инструментальные ансамбли, как правило, создавались на базе культурных учреждений и даже в отдельно взятых предприятиях-организациях – вероятно, на этот счет была специальная разнарядка. Считались художественной самодеятельностью. Художественная самодеятельность поощрялась – согласно советской идеологии люди социализма должны быть веселы, оттого неуклонно и постоянно петь и плясать. А для этого полагалось всячески аккомпанировать и музицировать.

Немудрено, что ансамбли появлялись чуть не в каждом цехе Артинского завода – для этого специально закупались относительно дешевые инструменты, то бишь гитары с барабанами. Поскольку Артинский завод был тогда на плаву и процветал, то вполне мог позволить себЕ подобный каприз. Поскольку гитаристов хватало, то эти внутризаводские коллективы репетировали и выступали на обязательных внутризаводских смотрах художественной самодеятельности. Ансамбли были «изюминкой» посреди поспешно созданных хоров и плясуний в кокошниках. Смотры были праздниками и всеобщей утехой, зрителей всегда набивался полный зал, за исполнителей болели. Победители награждались грамотой и поощрялись премиями да выпивкой за счет средств профсоюза.

Естественно, что из всех этих маловнятных цеховых ансамблей в итоге формировался коллектив наиболее талантливых ребят, которым выдавали самые лучшие инструменты из наличествующих, и вручали право играть на танцах. Музицирование на танцах было высоким достижением самодеятельных исполнителей. Репертуар был бонтонным, монотонным, идеологически выверенным и общесоюзным: исполнялись сочинения союза композиторов на стихи союза писателей.

Звучал комсомольский энтузиазм и рифмовалось светлое будущее. «Любовь, комсомол и попса» - так будет точнее. Впрочем, «попсы» в те времена не было, были популярные песни и ритмы советских и разрешенных зарубежных композиторов.

Молодежь плясала под эти строго утвержденные ритмы, ничуть не смущаясь давно набившими оскомину мелодиями, упрямо рвущимися из каждого утюга. Оттого что провинциальные танцы отнюдь не место для самовыражения. На танцы дамы шли, чтобы блеснуть своими прелестями и нарядами, а кавалеры чтоб обозначить удаль молодецкую. Как, в общем-то, изначально и издревне было принято в русских селениях. Согласно народным обычаям. Вполне нормальный изыск достойных партнеров для спаривания. Такова природа человеческая.

Оттого общепоселковые танцы были наиважнейшим событием в жизни молодого поколения. Перед танцами исправно засасывалось определенное количество бодрящих напитков (портвейн предпочтительнее!), но в меру – контроль на входе все же существовал. Невзирая на контроль, а также обязательных народных дружинников с красными повязками, наиболее ретивые проносили с собой дополнительные дозы выпивки и принимали горячительное в ходе танцев. Стычки, драки и даже «стенка на стенку» не поощрялись, но и не отменялись. Короче, было весело и жизнь бурлила.

Надо ли говорить, что королями всего этого жизненного буйства были именно музыканты поселкового вокально-инструментального ансамбля. В те времена они наименовались «эстрадниками». Потому что выступали на небольшом подиуме, заставленном всяческой аппаратурой, как бы на эстраде. И благодаря своим талантам находились в центре внимания. То есть были законодателями местной моды, диктаторами манер, императорами вкусов. А также обладателями поклонниц.

Поэтому им все завидовали. Но завистники понимали, что для достижения уровня «эстрадника» необходим определенный талант. И хотя в те времена все были отъявленными атеистами, но понимали, что талант – он от Бога. С Богом не спорят. Из-за этого «эстрадники» были неприкосновенны, но порой тоже получали по морде.

Зависть, как известно, поганое чувство, но отличный мотив. Поэтому те самодеятельные гитаристы, которым по ряду причин не удалось просочиться в «эстрадники», находили свою нишу в своеобразном поселковом «андеграунде», где развивали свои способности и даже восхищали окружающих своими недооцененными талантами. Причин для отказа во вхождение в число «эстрадников» на самом деле было немного, чаще всего мелкие идеологические неувязки.
Мнение райкома комсомола учитывалось, а тем более – райкома партии, хотя КПСС-парторги до такой пошлой мелочи, как танцульки-песенки, не нисходили. Да и такой фактор, как возраст, тоже становился препятствием, до «эстрадника» нужно было еще «дорасти». Поэтому среди «отбросов» музыкального «эстрадного» сообщества было много очень талантливых парней. И они жили своей очень даже полноценной жизнью.

А самое главное – не гнушались новинками. И что было тогда внове? Правильно – тот самый идеологически незрелый забугорный рок-н-ролл. То самое зловреднейшее направление, которое лекторы из общества «Знание» и записные пропагандисты обзывали «музыкой бунта», «контркультурой» и прочими яркими ярлыками, отчего создавали ореол как минимум привлекательности. Запретное всегда интересно.

Тем более, когда исповдоль сообщают о кошмарных крикунах-«битласах» да истерично вопрошают «куда катятся камни?». В чей огород эти камни катятся? Уж не на благостную ли почву благодатного советского социализма?

И оттого пытливым, особенно юным, умам приходилось поневоле выискивать фото The Beatles в журнале «Наука и религия», листать невесть как попавший польский журнал «Панорама», внимательно заслушиваться в миньоны «Криденс клеарватер ривайвл» и «Роллинг стонес», зачем-то выпущенных фирмой «Мелодия» и даже удивляться, отчего композиция «Девушка» обозначена как «английская народная песня». Дефицит информации всегда становится источником знаний. И если уж рок-н-ролл – это очень дурной пример, то именно дурной пример заразителен. И пошла плясать зараза!

Новостей в СССР не было. Если, конечно, не считать прогноз погоды и спортивные отчеты. Но спорт без новостей мертв, а в СССР спортом гордились. Вместо новостей использовались передовицы из высшепартийной газеты «Правда» и поздравления различных Пол Потов и Бокасс в связи со всякими высокими достижениями. Поздравления регулярно обновлялись, а передовицы тотчас же слегка варьировались и немного адаптировались, после чего транслировались в провинциальных газетах. И попутно подкреплялись рапортами об успехах.

Поскольку в державе вместо экономики фундаментом была идеология, то всеобщий прогресс и прочая созидательная жизнь страны сводились к неуклонным рывкам к достижению победы коммунизма. Вся эта сверхпозитивная мешанина абсурдного оптимизма была липкой и скучной до уровня блевотины. Диссонанс между уровнем жизни и ухищрениями пропаганды выглядел примерно так:
- Весна! Закапало из крана. Хвалу по радио поют:
Индустриальная держава борьбу аграрную ведет.
Ударный фронт – животноводство, а семена уже в земле
И получает наш колхозник признание в своем труде.
Качаем нефть и уголь рубим, в печах огромных варим сталь,
Через тайгу, через болота упорно тянем магистраль.
А в это время на погосте, в облитой солнцем тишине
Стоит сосна, праматерь спичек, на мертвецами фаршированном холме.


Тоска была всеобщей, тихой и осязаемой: люди понимали, что надеяться на обещанные благости неизбежно грядущего коммунизма бессмысленно. И выкручивались как могли, самодеятельно и самостоятельно. Тихо приворовывали, потому как кража социалистической собственности была не только социально близкой, но даже слегка поощряемой. Тянули с завода каждый гвоздь – в хозяйстве все сгодится. Оставленное без должного пригляда барахло всяческих контор и организаций непременно растаскивали по личным сараям.

Старательно изыскивали варианты «левого» заработка: объедками из общепитовских столовых вскармливали свиней, для удешевления содержания домашнего скота мешками тащили зерно, рассыпанное в процессе уборочной кампании на дорогах. То есть, как могли, участвовали в повышении качества жизни. И в этом нет ни чего зазорного – коль уж частная собственность претит ленинизму, то «все вокруг колхозное, все вокруг мое». Бери, друже, что державе негоже!
Живы и ладно.
Понятно, что в такой ситуации отсутствие новостей – уже само по себе очень хорошая новость. Но человек, это такая животинка, что помимо хлеба ему хочется еще и зрелищ. Кстати, хлеб тогда стоил 17 копеек, им тоже откармливали скот, потому как было выгодно. Булки хлеба были килограммовые, свежеиспеченные, их закупали в хлебном магазине или прямо у пекарни мешками и тащили домой. Зачастую создавались изрядные очереди. Но не будем о животном, вернемся к общечеловеческому, то есть к зрелищам.ВРЕМЯ и СТЕКЛО - 2

После трудов праведных достойный гражданин Страны Советов имел возможность прислониться к культуре. Отсмотреть фильм, прослушать радио, поглазеть в ТВ. В ТВ было очень модно рассматривать фигурное катание и хоккейные баталии. «Великий хоккеист работает могильщиком – о водка-матушка, ищи меня на дне. Когда он в телевизоре магичествовал, убийства прекращались по стране», - так поэт живописал. По каждому профессиональному празднику (а праздников таких появилось великое множество) демонстрировали концерты.

В концертах показывали высокохудожественные патриотичные песни и элегантные танцевальные телодвижения в кокошниках. Женщины томно подпевали развлекательным программам «…взгляд пистолета свинцов: мужчины, мужчины, мужчины! К барьеру вели подлецов». В те времена советская власть не особо чуралась своих основных подвигов. Было весело, но обрыдло.

Обрыдло настолько, что когда по случаю новогодья под занавес развлекательной ТВ-программы демонстрировали балет телевидения ГДР (обнаженнейшие дамы в пуху и перьях!), то все продвинутые граждане старались не успеть напиться в ходе встречи годовщины или хотя бы успеть проспаться после зажигания елочки. Чтобы РАЗ в ГОД!!! Взглянуть на это буйство плоти. А если повезет, то и какого-нибудь заграничного певца успеть услышать. Желательно африканского происхождения. Все эти, пусть даже и классово-родные, но ошметки заграничной жизни ТВ показывало глубоко заполночь, точнее – практически утром. Когда вся держава лыка не вязала.

Оттого не стоит удивляться невероятной популярности индийского синематографа, случившейся в начале 70-х: это была, прежде всего, «заграница». А потом уж краски, пляски и сюжет. Про Алена Делона и «анжелик» тоже упоминать стоит именно по этой причине. Людям попросту хотелось встрепенуться от лютой тоски и поглядеть на «заграничную жизнь», которая, несмотря на валовой пропагандистский натиск по схеме «два мира – два детства», казалась увлекательной, заманчивой и сладко-благоустроенной. В отличие от существования в развитом социализме.

Если уж вскормленным советским строем взрослым и состоявшимся людям хотелось прикоснуться к «заграничному счастью», то чего уж говорить про юность. Молодость брала свое и жаждала. Желала дорваться до того, к чему ее упорно не подпускали. Легкие «допуски и посадки», конечно же были: совковая граммофонная промышленность выдавала диски польских «НоТо Цо» и «Червоных гитар», кому-то удавалось удачно купить «демократов», а если уж очень повезет, то и венгерскую «Омегу» с незабвенной «Девушкой с перламутровыми волосами». Но, как и полагается при большевистском социализме, «ниша есть, а рынка нет». «Никогда не хватит пирожков на всех!», - такая истина звучала в детском советском фильме, который должен был изображать кошмарную пародию на жуткую жизнь «за бугром».

СССР-казарма скрипела неуклюже и бестолково. Пресловутый комсомол, который выступал в роли смотрящего за молодежью, действовал по инструкциям и только лишь ради «галочки». Но иначе и быть не могло – единственной реальной задачей комсомольских начальников было обустройство личной карьеры и просачивание в партноменклатуру. Чем они плотно занимались.

Хотя возможности «обуздать» молодежные чаяния 70-х лежали на виду. Достаточно, к примеру, было бы возглавить модное тогда практически общедержавное молодежное псевдодвижение псевдохиппи. Тем более что сверху явно уже была сброшена идеологическая установка – «западная молодежь бурлит и протестует, выражая своими длинными волосами и аляповатыми штанами неудовольствие по случаю агрессии во Вьетнаме». Налицо, прямо сказать, классовое единство. И ежели бы комсомольские вожаки спешно отрастили бы длинные волосы, втиснулись бы в драные джинсы (конечно же, советского производства – это обязательно!) да начинали бы комсомольские собраниями цитатами из Джона Леннона, успех был бы оглушительный.

Или, к примеру, слегка бы переиначили – перековали модное в те времена в наших уральских провинциальных окоемах движение «конокрадов». Напомню, что после невероятного успеха «вестерн»-синема с Гойко Митичем, молодежь, вдохновленная югославо-ГДР фильмами, начала уводить коней из совхозных стойл да скакать по ночам и всячески бесноваться. Чего уж проще было организовать стадо заезженных коняг и учить подростков подражать геройским Буденным с Ворошиловым? Изображать какую-нибудь «первую конную». Но юношеские увлечения-безобразия вожаки от комсомола оставили на поток, в результате часть молодежи закономерно загремела на «малолетку» с соответствующим жизненным итогом.

Впрочем, по другому и быть не могло – комсомол был всего лишь неотъемлемой частью совковой бюрократии. Партийным резервом и идеологическим холуем. Именно поэтому пестуемые профсоюзами и комсомолами местечковые вокально-инструментальные ансамбли исправно нагоняли тоску, выступая на всяческих официальных мероприятиях. Понуро улыбались со сцены и распевали песни, ежедневно звучащие по всесоюзному радио. Такова была их оговоренная идеологическая каторга. Исполняли, быть может, весьма слаженно и даже виртуозно. Но не для людей, а для «галочки».

И покуда эти «лидеры общественного мнения» красовались на сценах домов культуры, заботливо обряженные в однотипные строгие костюмчики, молодежь суетилась в изысках новизны и новинок. В тех местах, куда не совала свой пронырливый нос совковая идеология. В зловещем мурле западной пропаганды.

Искренне о своих личных впечатлениях. Если брать за точку отчета особо запомнившейся в то время именно как бы новинки, с треском и скрипом прозвучавшей в программе, которая обычно шла по средам в 21-30 по «Голосу Америки», это, помнится, была,«Black Dog» от «Led Zeppelin». То есть, лет мне должно было быть 11-12, как-то так. Точнее – так именно и было. И я слушал зловредную вражескую пропаганду на хреновенькой радиоле, не помню как этот агрегат назывался. Крутил настройки, искал радиоволны, поглядывал на часы. Ждал, что новенького расскажут и предложат заслушать.

И вот она, новинка - «Black Dog». Эта песенка тогда активно потом крутилась, я по утрам, бредши в школу, я, бывало, напевал «хей, хей, мама…». Под «Голос Америки» и под мотивчик «Black Dog» влился в скверную компанию ценителей зарубежной музыки. Сверстники и одноклассники. Слушали все, что попадется, абсолютно бессистемно. Рассматривали фото исполнителей. Мечтали и наслаждались. А музыка все равно мозги вставила, мировоззрение упорядочила. Чувствовали себя какими-то уникальными.

Родители, конечно, не поощряли, но на то они и родители. Хотя… Мамы есть у всех. У моего друга детства тоже была мама. Внимательная, заботливая, порой очень жесткая. От многих мам она отличалась тем, что целиком и полностью знала лермонтовского "Мцыри". Сейчас, конечно, это удивительно, поскольку очень многие не только не знают кто такой этот Мцыри, но и про Лермонтова не слышали. Сейчас это нормально.

Во всей красе маму моего друга мы с товарищами ощутили в юности: беспрепятственно и не таясь кромешно бухали в трехкомнатной квартире, на полную катушку слушали импортную музыку, среди ночи спьяну наяривали на фортепьянах... Курили и производили бардак. Мама не возбраняла.

Умело готовила всяческие опохмелительные снадобья поутряне (пресловутую "шипучку", к примеру, когда разведенный в воде уксус гасят содой), посреди загула появлялась с веником и тихомирила нас, попутно подметая разбросанные окурки. На ночь рядом с кроватью перепившего сына всегда ставила стеклянную банку с каким-нибудь рассольчиком. Потому что понимала толк в похмелье.

И, повторюсь, наизусть знала "Мцыри". Порой очень удачно вставляла цитаты из него. Мне, например, как-то заночевавшему у них в гостях с разбитой в драке рожей сообщила "... на груди моей следы глубокие когтей...". Но любимой ее лермонтовской цитатой была "меня могила не страшит - в ней, говорят, преданье спит". Вероятно, на то были свои потаенные причины.

Но причину глубокого познания "Мцыри" я знаю точно - мама друга моего изучила Лермонтова в местах не столь отдаленных. Оказалась там ввиду причастности к медицине: по молодости поставила не тому человеку укол, который открыто делать было ни в коем случае нельзя. Укольчик морфия. В средине прошлого века в державе было довольно много адептов морфия. В основном, фронтовики, присевшие на морфий в госпиталях. Зачастую калеки. Без морфия даже мирная жизнь им была мучительна. А наркомании как таковой в державе в те времена не было. Стукачество, напомню, откровенно поощрялось. И укол морфия стал достаточным поводом для тщательного изучения "Мцыри".

Почему именно "Мцыри"? Да потому, что "Мцыри" - очень эмоционально чистая и прозрачная попытка Лермонтова изобразить побег из тюрьмы, точнее - из внутренней тюрьмы. Побег удачный или неудачный - невозможно оценить. Но "Мцыри", несомненно, гениальное и удачное произведение. Собственно, идейная платформа великого русского поэта. Вопль о жажде свободы.

Навряд ли кого-нибудь удивлю, сообщив, что люди, попавшие во времена СССР в места заключения, довольно часто читали очень полезные книжки. И читали весьма много. Кстати, от былых сидельцев не раз слышал цитаты из "Отверженных" Гюго. Гюго был явно популярен, оттого что доступен, наличествовал в зоновских библиотеках, оттого что был не воспрещен и был в ходу. Героизм Гюго использовался. Даже как-то удивился характеристике "гуинплен", прозвучавшей довольно отрицательно (взамен привычного ".удак"). Чтение отвлекает и освобождает, говорил один знакомый неоднократный зэк.

В общем, для кого-то отдушиной были "Отверженные", для кого-то "Мцыри". Не опостылевшего Ленина же читать в заключении. Вкусовщина и свобода выбора. Хоть какая-то свобода. Свобода до последней страницы. Этакий армагеддон темницы и бегство во "внутреннюю монголию". Беглецы в СССР уважались - не зря ж "Священное море Байкал" был чуть ли не торжественным общенародным маршем, хотя всего лишь откровение и даже бахвальство бежавшего каторжанина.

Но не будем о праздничном, вернемся к обыденному. К "Мцыри" и маме моего друга. Мама в итоге сбухалась и умерла. Мир ее праху. Все умрем, а Бог рассудит. Говорят, что к концу своей жизни любила поддатой ходить на кладбище к могилам ушедших родственников и близких людей. И повторяла "меня могила не страшит". Но... "никогда не разговаривайте с мертвыми, неизвестно кто вам ответит".

Оторвемся от кладбища. И вот про жизнь нашу. Было мне тогда 14 лет, весна, сидим в беседке. Курим сигареты "Опал" (как сейчас помню), рассуждаем обо всем, гитара, естественно.

И вот Генка Федяков - Гаврей его кликали - проходится по басам "та-та-тада, та-та-тададам, та-та-там - там-там-там". "Прислали мне, говорит, из далекого города Ревды пленку, "Deep purple", только что концерт (их не альбомами тогда называли, а именно концертами отчего-то), и вот там такая песня...". Sail away, короче. "Хочу ее подобрать да на танцах спеть".

Подобрал, спел, песня стала неимоверно популярной на местных увеселительных молодежных мероприятиях. А Генка и без того был очень популярный - "все девушки мои". Ну и невероятно талантлив. На чем и спекся.

Дамы у Генки были многочисленны и во многих населенных пунктах нашей глубинки дислоцировались. И сопутствующие радости жизни, типа бодро прибухнуть, - как без этого?

Любил Генка это дело. Но и свободу любил, радость творчества. Без свободы творчество невозможно. Идем как-то с ним зимней ночью от дам, через замерзший пруд, ветер, не вьюга, но сильная поземка. Весь алкоголь из головы выветрило. И спрашивает меня Генка: - А вот можешь мне текст написать, про волю.... - Про какую волю, отвечаю, - железную волю, чтоб лишнего не бухать? - Нет, про волю вольную, свободу свободную... Озадачил, короче.

Генка был необыкновенно популярен в узких, конечно, кругах. Через это и сдал капитально - буханул как-то затейливо, несколько дней на радостях на работу не выходил, тогда времена уже были суровые, руководство конторы выдало ему условия "Или отправляем на ЛТП, или от алкашки в диспансере лечиться". Отправился он добровольно-вынужденно в диспансер в Первоуральск. Там подсел на наркоту - точнее, очередная обаянная им медсестра подсадила, таблеточками накормила. Тогда в СССР наркомании не было, ежели кто не знает. И стал Генка в итоге самым первым наркоманом в Артях. Конечно, не самым-самым - после войны много инвалидов-морфинистов было, постоянно на морфии сидели. Умер в 90-х, сердце не выдюжило. Мир праху. Судьба такая.

А Sail away, запущенная им в широкие народные массы, звенела и гремела долго. Даже для меня пророческой случилась - отправился служить на флот, где и отдал три года гражданского долга. Такая вот судьба у этой песни, проникшей в Арти вскорости опосля выхода альбома.

В жизни, особенно в юности, много печального. Но и самоуверенного нарциссизма хватает. Результатом такого нарциссизма стала попытка создания школьного ансамбля. Коллектив, как сейчас бы сказали, был откровенной «кавер-группой». Репертуар от «шизгары» до Monkeys, потом даже Bay Сity rollers прихватили. Для начала даже «квартирник» закатили в хате одного из друзей, родители которого выехали работать на севера. Соседи дрожали и ругались!

Инструмент был сборно-самодельный, но про это отдельная история. Потом подфартило – в ближнем селе Симинчи в клубе неожиданно оказался никому не нужный набор инструментов, отсутствие соответствующих умельцев и желание директора культурного очага устраивать по субботам веселье. Сошлось все эти интересы в одну кучку.

После недолгих переговоров друзья мои посетили село, осмотрели инструмент и решили устраивать провинциальные танцы. Во второй половине дня грузились на рейсовый автобус, двигающийся в Красноуфимск, перед поездкой закупали крайне дешевое плодово-выгодное вино и впадали в хорошее настроение. Началось все, естественно, с битвы с местным народонаселением. Потому что так полагается. Без драки в сельском клубе никак нельзя. Потом подружились и совместно пили брагу. Браги всегда хватало. Если не хватало – приносили еще.


Ночью, когда рейсовый автобус возвращался в родные Арти, завершив танцы, грузили друг друга в него. В зависимости от состояния мироутворения. Водители к нам привыкли. Очаг культуры к этому располагал. Культура кипела! Был даже крайне любопытный эпизод с кинематографом.

Школьником я был вполне высококультурным человеком, потому часто смотрел кино. И вот как-то в то время порадовали нас фильмом «О, счастливчик». Меня и моих друзей тогда интересовало главное – саундтрек к фильму сделал Алан Прайс, тот самый, который из легендарной тогда группы «Animals». И мы фильм посмотрели, и фильм был замечательный, а саундтрек, да и всякие сценки с travelling band – восхитительны. Но вот напасть – фильм отчего-то демонстрировали у нас в Артях только один день. Или два дня. Но не более.

Наверное, потому что фильм забугорный и не несущий должной пропаганды строительства коммунизма и прочего здорового образа жизни. Но все таки демонстрирующий гниение запада, пусть даже гротескно и саркастически, но все равно гниение. Всего один сеанс. А хотелось еще глянуть. И тут совершено неожиданно сложилась правильная ситуация.

В очередной приезд в Симинчи, как раз после того, как посмотрели в родном поселке «О, счастливчик!» неожиданно выяснилось, что пленка с этим фильмом застряла в этой деревне. Население отчего-то не пожелало смотреть этот фильм, а пожелало смотреть индийское кино. И пленка в осталась в клубе.

По такому случаю напоили киномеханика, причем поили принесенной им же самим брагой, изъяли у него ключи и отправили его домой. Откатали танцы с обязательной программой «брага-обжиманцы-драка», на ночной рейсовый автобус грузиться не стали, а начали смотреть фильм. Смотрели три раза и до утра, а попутно распивали брагу, заботливо принесенную местной публикой. Затем совершили надругательство – мало того, что переписали на магнитофон саундтрек, но еще и вырезали из бобины с пленкой кадры с песнями, изрядно подсократив фильм. За что, кстати, киномеханику потом дали изряднейший втык начальники-кинематографисты-фильмопоставщики. Но мы был счастливы!

СССР был пропитан ханжеством. Потому что был порождением большевистской идеологии, упирающейся в классовую теорийку Маркса. На марксизме-ленинизме был настоян «Моральный кодекс строителя коммунизма». Суть которого в том, что «пролетариат не имеет отечества». Оттого пролетариату необходим интернационализм.

Интернационализм крайне странная и надуманная штука. Порождение гордыни. Взять, к примеру, некое племя каннибалов: живут себе люди, кушают как им нравится, а тут приходят посторонние и уверяют, что так жить нельзя. И готовы деньгами, бусами и оружием, а отказ от пагубных страстей поощрять и финансировать. Каннибалы, естественно, соглашаются, потому что дружелюбны по природе своей. Но рецепты своих блюд бережно хранят, ценят, лелеют и улучшают. Даже заезжих дипломатов и прочих понаехавших персон угощают. Тем нравится.

Интернационализм обречен. Как, впрочем, и всякие прочие образцы нынешних социальных инженерий, особенно экстремальных. Большевизм, к примеру. Это даже не ошибка природы, а показатель безумия идеологий. Бездарная попытка поменять суть людскую. И крах таких попыток - всего лишь вопрос времени. Интернационализм – это когда без корней.

Подспудно все понимали, что интернационализм и ленинизм – полнейшая туфта и откровенная имитация. Но этот набор был необходим большевикам для удержания власти или хотя бы для туманно-логического обоснования их права на эту власть. Для этого изображали торжество социалистической культуры и морали, которое входило в несомненный список доблестных побед коммунистической идеологии.

Поскольку показуха, имитация и торжество крайне трудно увязывалось с реальностью, то народные массы на уровне инстинкта задорно выдавали «обратку» - откровенное издевательство над пошлостью и цинизмом пропаганды. Для примера напомню о высококультурном: знатный поэт -«шестидесятник» весьма точно выдал терминологию этой издевки «… когда спекулянты рыночные прицениваются в Чюрленису, поэты уходят в рыцари черного ерничества». Ерничество процветало.

На самом разнообразном уровне. Ернических частушек была тьма тьмущая, потому что народ юмором не обижен. На уровне бытовухи «Ленин, дай прикурить» (это о спичках), «нищий в горах» (это о сигаретах «Памир»), «с нами Ленин» (это о широких диванах или кроватях).

Часто случались невероятно веселые экспромты в поведении – помнится, в моем глубоком детстве, лет мне было пять-шесть, впечатлил мужик на купалке. Этот мужик был в необычайно широких черных семейных трусах, чрезвычайно популярных в те времена. И, помахивая этими трусами, шел по купалке и громко орал «Широка страна моя родная!». После чего плюхнулся в воду, то есть нырнул, а выныривая, продемонстрировал голую задницу и зажатые в руке необъятные трусы. При этом потрясал мокрыми трусами и продолжал вопить «…где так вольно дышит человек!». Публика была благодарна.

Кстати, примерно в то же время все на той же купалке я услышал откровенно антипартийную и глубоко антиинтернациональную песню :

-Куба, отдай наш хлеб!

Куба, возьми свой сахар!

Нахер нам ваш волосатый Фидель

Куба, пошла ты нахер!

Вероятно, мне посчастливилось воспитываться в каком-то явно нелояльном окружении. Впрочем, это были времена, когда СССР еще и полста лет не исполнилось (дату полвека СССР пышно торжествовали в 1972 году), то есть, прошло всего лишь два социологических поколения. И живы были люди, которые помнили, как вполне сносно было жить и без большевиков, а также и то, какого лиха пришлось хватить при большевистской власти. Поэтому к коммунистам относились без высокопарных эпатажей, воспринимали их по делам и выслугам-заслугам. Холуйства было меньше, точнее – лакейщину презирали. Но вода камень точит, особенно гнилая вода.

Надо сказать, что отвратительная и загнивающая западная рок-культура надвигалась довольно упорно. Те, кому удалось послушать задор Beatles или хулиганский азарт Slade как-то уже ничуть не хотели смириться с истошной скукой официозных вокально-инструментальных ансамблей. И это было очевидно даже для партийных.

Рок-музыку клеймили, но отмести ее от молодежи никакими ссаными тряпками не получалось. Поэтому тупо по-комсомольски попытались слегка поучаствовать в рок-движении: выпустили парочку миньонов Битласов и столько же Ролингов, приплюсовали к этому Т-Рекс, Криденс, еще что-то, всего не упомнишь. Попутно выдавали забавный плагиат, такой как хит про «толстого Карлсона» («yellow river», как всем известно) да еще «песню протеста» от «Поющих гитар» про парня, который за каким-то хреном приехал из Америки и распевал рок-композиции.

Короче, кипела идеологическая суета, как и полагалось. В итоге миньоны крутили до абсолютного «запила», а творение «Поющих гитар» звучало на лавочках долгими уральскими вечерами. Идея кавер-исполнения пришлась по душе, тактика «свободного перевода» исходных песен приглянулась. И зазвучали вариации, особенно обильна на разномастные самопальные текстовки была Venus от Shoking Blue. Вокруг «Венеры», которая she's got it», шизоидно и весело «шизгарили».

Но наиболее ернически подошли к рок-опере «Иисус Христос – Суперзвезда». Кавер-версии из советской подворотни были феерическими. Не буду уточнять главного героя этих напевов, поскольку ныне (в отличие от 70-х) начальство запрещает подобную конкретику. Но все же:

-Я десять дней ползу сквозь снег и сквозь пургу

И перебитые ступни я сдвинуть не могу…

Хор: - Идет-идет, шишку съест, идет-идет, другую съест!

-Я десять дней не ел, я десять дней не пил…

Хор: - Гангрена, гангрена, ему отрежут ноги!

- Диагноз поставлен, опасность смертельна!

Скорее на стол положите его.

Дайте мне нож и пилу наточите – отрежу, отрежу я ноги ему!

- О, как будет мне больно! Но режьте скорее вы ногу мою!

О, как будет мне больно, но режьте же, режьте, я потерплю!

И даже как бы парафраз на тему о т Марии-Магдалины:

- Людям протез нужен, людям протез важен

Будь только осторожен и скоро ты пойдешь…..

Ты пойдешь, ты пойдешь….

Но это лишь один кавер на великую рок-оперу, хотя даже версии этого кавера были разнообразны, разномастны и разнохудожественны. Был еще не менее популярным кавер на революционную тематику:

- Феликс Эдмундович, где же вы были?

- В деревню я ездил, налог собирал.

-Вы слышали новость – мы Зимний забрали?

Подвойский напился – какой, …, скандал!

А Луначарский собрал всех министров и догола их обчистил в «очко»

Зиновьев и Троцкий там золото ……

Свердлов их отматькал, но им все равно!

Хор: - Партия нового типа создана

Вместе с Лениным нас в бой ведет

Пусть бегут враги, пусть дрожат они

Наша партия нас в бой ведет!

Вот по этой каверной текстовке понятно, насколько наша уральская молодежь в те времена стремительной агонии социализма внимательно и заботливо относилась к героям революции. И не только к идолам и кумирам эпохи революционной, но и к тогдашнему партийному руководству:

- Наш Ильич, наш Ильич!

Наш дорогой Леонид Ильич!

Причем, даже не только молодежь со свойственным ей любопытством откровенно и жестко ерничала, но даже вполне взрослые мужики распевали (приходилось не раз слышать) каверы «Иисуса Христа» на околоэкономические темы:

-Наш колхоз, наш колхоз

Выполнил план по удою коз!

Стоит ли удивляться, что интерес к западной рок-культуре в отдельно взятой уральской глубинке не угасал, а напористо развивался. Насколько активно? Достаточно сказать, что лично я, к примеру, услышал «461 Ocean Boulevard» Эрика Клэптона в сентябре 1974 года, хотя альбом этот вышел в июле. То есть, буквально три месяца и я уже впервые насвистывал «Я стрелял в шерифа». Кстати, до сих пор уверен, что это лучшее исполнение великолепной песни. Спокойное и членораздельное.

Более того, весьма часто и вполне своевременно в Арти попадали кассеты с первой записью пласта. Ну, а вторые и третьи записи… Они множились и плодились в зависимости от вкусов и пожеланий.

То есть, небольшой уральский поселок городского типа с населением в 14 тысяч душ без партийных потуг и пафосных комсомольских собраний благодаря рок-музыке легко и просто прислонился к интернационализму. Стал солидарен с мировой молодежью. Культура объединяет!

СССР генерировал скуку. «Бери с коммунистов пример!» - такого свойства плакаты висели на всевозможных сооружениях и красовались в обязательных «красных уголках» производств и контор. Обычно рядом с «досками почета».

На «досках почета» были прикреплены фото работяг (желательно коммунистов), которым, вместо того, чтобы оплачивать побогаче работу, предоставляли первые места в первых рядах на партийных и профсоюзных собраниях. Собрания случались по любому поводу и календарным датам. Как правило, сопровождались затяжными отчетами о случившихся достижениях. Достижения были непременным условием развитого социализма.

Отмеченные на «досках почета» передовики усердно клевали носами и пытались не уснуть. Немудрено – обычно собрания случались после завершения смены, то есть «трудов праведных». А никому не нужные отчетные цифры нагоняли тоску несусветную. Иногда (чаще всего по случаю коммунистических праздников) тоска развевалась процессом выдачи премий. Сразу на месте сборищ, наличкой и в конвертах. Деньги всегда радуют. Оттого что деньги – это отпечатанная свобода.

Кстати, в Артях на заводе зарабатывали весьма добротно. Цех №1, производящий косы, в 70-х годах систематически работал в три смены, то есть непрерывно. Объяснялось это не только тем, что процесс разогрева прокатных вальцев и масла для термообработки весьма энергозатратен и поэтому экономичней производственную деятельность не прекращать, но и активным спросом на косу. Более половины выпускаемой заводом косы уходила «за бугор». Приносила валюту.

Поэтому не стоит удивляться, что труженики некоторых операций зарабатывали фантастические по тем временам деньги – по тысяче и даже по 1200 рублей в месяц. В пять раз больше инженера. Особенно шикарно оплачивалась правка косы – операция, требующая необъяснимого таланта, специфического навыка и отточенного глазомера. Из серии «много званных да мало избранных» - поработать на правке пытались многие, но у очень многих не получалось. Дело не шло отнюдь не потому, что стараний не хватало – перспективы стимулировали! – а оттого, что в этом деле реально требуется «рука Бога». Не всякому дано. Тем, кому повезло, за пару лет отстраивали дома или покупали автомобиль.

Впрочем, очень нехило зарабатывали и в игольных цехах, особенно на пресловутой «третьей операции», отличающейся монотонными раздражающими шумами, непрекращающейся вибрацией всего и вся, нескончаемыми брызгами масла. 600-700 рублей в месяц были вполне обычными заработками. А примерно столько же получали те, кто осваивал в то время нефтегазовые северные широты.

То есть, на Артинском заводе вполне можно было трудиться чисто ради заработка, отринув опостылевшие лозунги и транспаранты. Но без пропаганды жить в социализме не дозволялось. В пропагандистский набор неизменно, окромя КПСС, включался профсоюз и комсомол. Но если профсоюз был реально весом и авторитетен, так как имел возможность влиять на распределение набора благ (квартиры, машины, путевки), то комсомол…

Комсомол был жалок. Но иначе и быть не могло: градообразующее предприятие Артинского района твердо крепилось династическими традициями. Профессионалы, за спиной которых стояло два, три, а то и пять поколений предков, до тонкости владеющих навыками заводских специализаций и рабочих профессий, передававших опыт из поколения в поколения, крайне прохладно относились к «соплякам» да «засранцам» с комсомольскими значками. По заслугам. А какие у заводских «комсомолят» могли быть заслуги – на заводе или работай, или иди пляши. Поэтому комсомолу поневоле приходилось увлекаться песнями и плясками. То бишь художественной самодеятельностью.

Но даже художественная самодеятельность была прерогативой профсоюза. Потому как отдых трудящихся. И спорт был под профсоюзом, комсомолу дозволялось разве что в спорте поучаствовать. Профсоюз был могуч и тверд, потому как жестко стоял на защите интересов трудящихся. До анархизма-синдикализма не доходило, но предпосылки были. Профсоюз боролся за возможность заводчан работать и наиболее эффективно продавать свои навыки (возможность работать – единственная реальная собственность при социализме), а также имел возможность участвовать в распределении дозволенных благ. Про попытки профсоюза вторгаться в семейные уклады и расклады умолчу, но дамы приходили с жалобами на похождения мужей. А кто не без греха?
Отдельно о распределении благ. Помимо квартирного вопроса и дележке техники для желающих, профсоюз распределял ширпотреб. Товары народного потребления в те времена были дефицитом, то есть отсутствовали на прилавках. Но в людях процветало и ширилось мещанство – они зачем-то хотели одеваться, обуваться и даже повкуснее пожрать мечтали. Поэтому профсоюзу приходилось напрягаться.
Стыдно сказать, но такая отдаленная уральская глубинка как Арти ничуть не была обездоленной по части тряпочек и обуток. Причем импортных. Поскольку районное градообразующее предприятие Артинский механический завод исправно добывал валюту, то в район, пусть и не обильным потоком, но вполне регулярно поставлялись вполне приличные импортные вещицы. При желании и наличии вкуса можно было достойно прибарахлиться. Даже джинсы и джинсовые костюмы порой лежали-висели в свободной продаже. А всякие рубашонки и юбчонки отличались достойным выбором.
К тому же на территории района пилил лес Красноуфимский леспромхоз, который настойчиво отправлял элитный сосняк в Японии. И в лавках, которые находились «под крышей» леспромхоза, абсолютно свободно лежала японская одежонка. И все те же джинсы. Желающие покупали.
Но все равно дефицит будоражил, оттого профсоюз по мере сил участвовал в его распределении. А так как уже в 70-х годах развития социализма жестко сформировалось понятие «власть у того, кто делит», то заводской профсоюз был весьма полновесной фигурой в местечковых игрищах. Влиятелен настолько, что если бы появилась у него возможность поднять над Артями черный флаг синдикалистской анархии, то поддержка была бы крепкой и многорукой.
Но не будем о святой свободе, вернемся к нудным будням агонизирующего социализма. Комсомол прел и загнивал вместе с общественным строем, поэтому в Артях ему было дозволено немногое – посильно принимать участие. Вероятно, самой задорной задачей комсомола была поставка дружинников, которые группами бродили по окрестностям с красными повязками. Для поддержания должного порядка.
За это дружинникам полагалось сколько-то дополнительных дней к отпуску. Естественно, дружинники не обходили стороной и самое главное еженедельное событие поселка – танцы. А так как комсомольским вожакам мечталось проявить себя и хотелось понадувать щеки, то попутно комсомол присматривал за эстетическим и идеологическим содержанием танцев. Бдил за пляшущими, музицирующими и поющими.
Как происходили танцы? Скорее всего, также, как и по всей державе: музицирующие музицируют, а танцующие танцуют. Флиртующие флиртуют, а желающие показать удаль выпендриваются. То есть, стремятся заехать кому-нибудь в морду.
Но все посконно и кондово. Кондово до такой степени, что порой парни с окраин (а в Артях повсюду окраины!) приходили на танцы в болотных сапогах. Это, если вы помните, такие сапоги, которые выше коленка изготавливались из мягкой резины высотой почти до промежности, но для удобства выше коленка подворачивались. Эти резиновые подвороты распрямляли, чтобы «болотники выглядели как клеши». Такой выпендреж считался вполне нормальным, мало того, «болотники» обладали некоей статусностью. Этакая подчеркнутая обувь удальца и хулигана. Массовых побоищ не случалось, а групповые драки становились событием, которое обсуждалось целую неделю. Очевидцы и участники были героями. Дружинники героизму не препятствовали, поскольку кругом соседи и даже родственники, а на худой конец просто знакомые. Вмешивались, когда уж слишком. То есть чрезвычайно редко.
Участники вокально-инструментального ансамбля, обогащающие танцующую молодежь музыкальной культурой, свою задачу знали туго и потому исполняли только дозволенное. Если уж не совсем дозволенное, то ограничивались чисто инструментовками: вроде как и зарубежное, но творчески обработанное, без сомнительных песнопений. Пытались и «рыбку съесть», и себя показать.
Стоит учесть, что у работников местечковой музыкальной индустрии в то время «зарплат от музыки» фактически не было, поскольку такие «гнезда разврата» как рестораны отсутствовали напрочь. Но был определенный набор бонусов. Бонусы – это известность, узнаваемость и популярность. А что еще нужно, когда молодой человек находится в активном жизненном поиске? Ну, разве что дополнительный допуск к дефициту – узнаваемость как раз эту задачу решала.
Поэтому особой тяги к новинкам не было, свежие веяния и новшества старались использовать по мере их разрешения, идеологических «непоняток» категорически избегали. Старались не наживать лишних проблем. Но все это было зыбко, поскольку публика имеет привычку менять вкусы. На эту вкусовщину поневоле приходится как-то реагировать.
Вот таким тернистым путем шла на Седой Урал рок-культура. И хотя классик марксизма-ленинизма утверждал насчет «важнейшим искусством для нас является кино», но это все полная чепуха. Музыка – вот искусство, которое всех вдохновляет. По крайне мере, нам тогда так казалось. Вопреки вождю мирового пролетариата.
Невзирая и вопреки. И что нам этот пролетариат? Если уж у этого пролетариата есть идеологически назначенный ему булыжник, то и пусть он бьет им самого себя по голове. Быть может, пролетариату и не больно.
Отдельно о Высоцком. 
Сейчас поминать Высоцкого стало чуть ли не престижно и даже высоконравственно, но, по-моему, Высоцкий единственный поэт, которого с постоянством запрещали и вновь разрешали большевики за сто лет своего режима.
В 70-х о Высоцком, конечно, слышали, но слушали только на магнитофонных катушках. Чаще всего записи были отвратительными, а некоторые тогдашние коллекционеры даже утверждали «Чего хотите-то? Он же их на зоне записывает». Встречались даже некоторые «сидельцы», которые рассказывали, что «вместе с Высоцким сидели, он в соседней камере был». При этом в ходу были гибкие пластинки и миньоны «Песни Владимира Высоцкого». Обычно про «скалолазку» и «утреннюю гимнастику». Некоторым везунчикам, которым удалось съездить в Болгарию, подфартило – привезли оттуда большой винил Высоцкого, созданный «Балкантоном» вместе с «Мелодией». Этот диск был предметом гордости в конце 70-х. Были поклонники, но особого трепета лично я не замечал.
Или не ощущал. Если честно, то я к творчеству Высоцкого никак. Воспринимаю и не более. Даже сейчас. Тогда тем более. Хотя у меня два двоюродных братца весьма долгосрочно отсидели на уральских зонах (оба по "черной" масти", один даже со смотрящим чай пил, а на свободе местечковых урок рулил), и Высоцкого очень ценили. Но не мое....
Но я расскажу про 1980 год. Тогда Высоцкий был еще под вопросом низкой высокодухоподъемности и некоей как бы аморальщины. Идеологически не рекомендован, но и не запрещен. Высоцкий попросту был. Но на политзанятиях о нем не сообщали.
И я тогда служил на флоте. Лето и июль. На Сахалине отличная погода. Как раз стояли тогда на выходе из залива Анива на банке у мыса Крильон. Потому как нужно было вскоре выйти в Лаперузу и провести лодку. Кто не знает, так Лаперуза - проливчик мелкий. И лодкам приходится идти в надводном варианте. Я подводные лодки имею ввиду.
А на банке у Крильона офигенно клюет камбала на резаное мясо. И мы ловим камбалу. Она небольшая, как раз размером со сковородку. Поймал - и в камбуз в иллюминатор. Иллюминатор никакого отношения к иллюминатам не имеет, потому что они злопакостные масоны и вообще. Предвестники коммунистического режима, считаю. А иллюминатор типа окошка. Но круглого. Так удобней на флоте. Задраивать его очень способно. При шторме, к примеру. Да и вообще когда корабль нужно к бою и походу приготовить. Но тогда на камбуза готовили камбалу. Жарили ее в огромных количествах.
Я как бы на бессменной вахте - один радист на корабле, сплю в радиорубке - и ловлю камбалу в зоне слышимости моего приемника, "волнушки". Так-то их не сколько было приемников, но мне "волнушка" отчего-то нравилась. И тогда их два сразу включено, но громче всех "Волнушка" работает. И слышу, что меня кто-то истерично на "пиле" зовет. А "пила" - это ключ двухсторонней работы, морзянку выдает с очень своеобразным напевом. На нем работать запрещено. Но, к примеру, ребята с Курил, с метеопостов, только на "пиле" и работали. Потому что им было пофиг. Дальше Курил не сошлют.
Зовут - нужно ответить. Работаем Щ-кодами. Кто в курсе, знает, что Щ-коды похлеще ЗАС, сказать можно все, что хочешь, а подслушивающие идиоты и прочие наймиты потусторнней буржуазии все равно не поймут. И говорят мне ребята, что умер Высоцкий, а толпы народы вышли в Москве (тогда еще была Москва и были москвичи) к его окнам.
Но раз сообщили по связи (своей и нелегальной, заметьте, никто за выход в эфир без приказа командира не погладит), то пошел рассказать к помощнику командира Сереге. Серега был отличный мужик - закончил питерское училище, там женился на дочке начальника училища, начальник хотел оставить его главбиблиотеркарем (парень очень начитанным был), но парень решил служить на корабле, отчего брак развалился, а Серегу отправили на Сахалин. И говорю я помощнику: - Высоцкий умер. - Откуда знаешь?, - он спрашивает. - Мои дела. - отвечаю. - Но точно.

В общем, Серега пошел к кэпу, ему сказал, потом они вдвоем (ну и со мной, конечно), вышли в рубку ЗАС (засекреченная аппарутура связи), там потрещали на УКВ-"Сирени", и мужикам другие правильные мужики все подтвердили. Тогда были правильные мужики.

А потом в Лаперузе встретили лодку. Огроменную. "Акулу". Я аж через СБД подтверждение о ее встрече кинул. Крайне редко такое бывало. Как всегда, обменялись новостями и прочим (это я про винишко и спирт, табак еще). Про Высоцкого рассказали. Провели лодку через пролив. Рядышком шли, всегда так лодки сопровождали.
И на возвращении в Корсаков нажрались. За Высоцкого пили. Спирт и вино, что с лодки. Изрядно тогда накидались. Заодно и по случаю Дня Флота. Такая вот история. Вот и вся моя личная истерика по Высоцкому. Да, лет через пять французский диск Высоцкого на Шувакише стоил не менее 100 рублей, доходило даже до 170… Но к Шувакишу мы еще вернемся.
СССР убило вранье. Россказни про Беловежскую пущу и заговор партийных начальников - это для неисправимых оптимистов. Собравшиеся в пуще начальники лишь подписали приговор тому, что уже фактически свершилось - гибели официальной советской власти. Хотя власть большевиков осталась нерушимой.
Фактически пять поколений жильцов шестой части мировой суши вынуждены были жить в нескончаемом потоке большевистской агитации и пропаганды. Специально обученные люди из каждого утюга сообщали им, что необходимо губить свою жизнь ради всеобщего светлого будущего. Официальные газеты и журналы (других и не было) рапортовали насчет особенностей строительства коммунизма, невероятной уникальности и огромной пользе классовой теории большевиков. СССР была самой читающей страной в мире. Кипела идеологическая жизнь.
В головах советских обывателей, естественно, бурно кипела и подгорала та еще каша, а истории из старой жизни, той самой жизни до большевиков, рассказывались шёпотом. Фильмы из забугорной жизни, переползающие сквозь цензуру, имели аншлаг и пересказывались неудачникам, которые не попали на сеанс. Журналы из ГДР и Польши были гордостью квартировладельцев. Потому что людям втайне хотелось жить хорошо. Не так, как в СССР. Мечта о нормальной жизни была тайной, но массовой.
Кстати, именно повальным желанием очутиться в какой-нибудь невероятной сказке можно объяснить поразительную популярность индийского синематографа, которым были упакованы кинозалы времен агонии СССР. Несуразная цветастость откровенной цыганщины вперемешку с нарочитой тупостью сюжетов пришлась по сердцу истомившимся в ожидании коммунистического чуда организмам граждан. Все понимали, что чуда не будет, будет только пятилетка.
Несуразность вранья большевистских агитпропов и скучного быта советской реальности вызывала у образованщины мигрень, а продвинутого населения крепкое похмелье. Эстрадные сатирики клеймили страждущих мещанством и низкопоклонством. Страдали все, даже те самые сатирики и высокопоставленные парттруженики. Страдали и воровали все. Крали все, что плохо прибито (из-за того, что гвозди украдены), для приближения маленького личного светлого будущего.
Коммунистическая сказка покрылась едкой пакостной пылью. Баснословный коллективизм без опоры на частную собственность пятилетками "на гора" выдавал сплошной эрзац и повальную имитацию. Глянец системы журнала "Работница" ошпаривал тоской и безнадегой. Угасала жизнь без будущего.
Короче, к развалу СССР население было подготовлено кошмаром агитационного вранья. Когда пропаганда переполняет уши, а ложь становится очевидной, приходится блевать. Это естественная реакция организма. В итоге СССР выблевали.
Желающие вернуть эти отторгнутые общественным организмом рвотные массы взад были и есть. Потому что ничего не изменилось. Просто пропаганда вектор переиначила. А потому что сатана - отец ЛЖИ.
Справедливо, конечно же, задать вопрос насчет того, где же в это кромешное время была истинно народная песня и истинно народная культура. А ее не было. Народное творчество заменили имитацией и идеологическими песнопениями. Переодели в те самые разлапистые кокошники. Подмена народной культуры проходила напористо и нахраписто. А как - лучше всего об этом расскажет документ, альбом-песенник, составленный уже умершей жительницей Артинского завода (так, на самом делде, почти до 30-х годов ХХ века назывались Арти) Агнией К.
Передо мной треть толстой разграфленной амбарной книги. Страницы ее заботливо пронумерованы, их 375... Это песенник. Его всю жизнь собирала женщина, которая, судя по последним датам на страницах этого документа, покончила счеты с этим бренным миром в середине или в конце семидесятых. А начала она составлять этот альбом 28 мая 1920 года, первую песню «Горькая доля» ей «подарила сокурсница».
К концу 60-х песенник был заполнен полностью, и вошло в него 183 песни. Самая длинная — знаменитая «Мурка». В варианте песенника убитой урками Мурке отдано ни много ни мало, а 33 куплета.
Часть стихов, видимо, характерных для такого рода альбомов, когда друзья и подруги дарили пожелания счастья, молодости, крепкой и сильной любви. Вот и пример:
«Нет вечно в мире
Ни счастья, ни горя.
Не знает никто,
Что нас ждет впереди —
Счастливая жизнь или тяжкая доля.
Живи, как придется,
Вперед не гляди!»
В альбоме указаны точные даты записи текстов. Песни и стихи с посвящениями заносились в альбом в любое время суток: и в 4 часа дня, и в полдень, и в час ночи, и в девять утра, когда 13 сентября подруга Лиза написала для владелицы песенника «Славное море, священный Байкал».
В отличие от альбомных стихов, песни исполнялись громко и публично, и, естественно отражали умонастроения людей 20-х годов. Никто же не будет петь о том, что не волнует никого. И пели люди в то время вот о чем...
О любви..... представлено много традиционных и общеизвестных песен. Но есть и совершенно незнакомые, которые жили, видимо, очень недолго. Например, песня «Коломбина». Сюжет ее таков: в тихом провинциальном городке живет девушка Коломбина, беззаветно любящая Джона. Джон отвечает девушке взаимностью, но коварная подруга плетет интриги, в результате которых обе любящие души заканчивают жизнь самоубийством. При всей экзотичности имен героев песня настолько русская, что чувствуется — история как бы произошла в захудалом русском городишке.
Есть и известный сюжет о неравном браке, разлуке двух любящих сердец и пышном венчании в церкви. Здесь дело заканчивается без особой драмы, и покинутый любовник просто желает своему более жизненно зрелому сопернику счастья. Это, кстати, была «любимая песня папаши» владелицы песенника.
О революции...... никто в двадцатых годах не вздыхал, судя по песеннику. Следя по датам, можно заметить, что заботили людей дела больше сердечные и пели они душещипательные бытовые романсы. И содержание их пришло из дореволюционной России. Вот, например, просто сногсшибательный «Мотор» — переделанный из ямщицкой песни романс о тяжкой жизни таксиста, водителя «Мерседес-Бенца». Романс этот докатился до Урала, судя по всему из Петербурга, так как водитель летает на своем «моторе» по островам и развозит господ. И вот этот шофер, стоя однажды в артели (стоянка, надо полагать, такси), ругается с городовым из-за поборов и мздоимства, а тот записывает его номер в книжку. И тут уж:
«Дрожа от ненависти, злобы, я регулятор принажал,
И с третьей скоростью он смело на фараона набежал.»
Так «под колесами мотора нашел хамище смерть свою», а шофера ожидает приговор суда. «Прощай ты, Бенц мой легкокрылый, прощая веселый мой гараж. Прощай жена, прощай мамаша, я больше не увижу вас». Романс записан 5 мая 1921 года. И если чуть подкорректировать текст, вместо городового поставить слегка коррумпированного инспектора ГИБДД...
Есть в альбоме и официальные революционные песни, а есть и просто народные. Например, «Два брата» о трагедии крестьянской семьи, в которой один брат ушел к красным, другой к белым. Они встречаются в бою, и младший брат, что был у белых, убивает старшего, что был у красных, и «этот идол, свободы отступник, как ребенок, над трупом рыдал». А собственно гражданская война в песне описана без идеологических затей:
«Привезли пулеметы и пушки,
В бой идут беспощадно они.
И спалили огнем деревушку,
И заплакал несчастный старик.
Отобрали корову и лошадь...»
Особо ощущается в песеннике момент зарождения советской песни. Вот, например, этакий шедевр «Советская полоска»:
Раньше я пою, бывало, «как полосоньку я жала»,
И рыдаю!
Песни старые пропеты, я теперь сама в Советы
Выбираю!
Прежде пьяный муж вернется, подойдет, да развернется,
В ухо хватит!
Нынче мы народ свободный, как подам я в суд народный.
Штраф заплатит!»
Стоит предположить, что основным преимуществом советской власти в те времена для женщины стали выборы депутатов и возможность оштрафовать мужа.
А дальше пошли уже другие песни. Большинство их них вы знаете, в песеннике они датированы тридцатыми и сороковыми годами прошлого века и «списаны с патефона». И самостоятельное народное творчество сменилось трудами советского Союза композиторов и Союза писателей.
Владелица этого пожелтевшего от времени, пухлого песенника пронесла его через всю жизнь как дневник. И уже в старости она вспоминала своих подруг, друзей, близких... К текстам песен и стихов, написанных уже оставившими этот мир людей, она приписывает: «Вспоминаю и плачу», «Твой завет пронесла через всю жизнь».
Этот песенник-дневник — документ очень добрый и грустный. Это часть жизни человека в нашем бурном ХХ веке. И, кажется, что таких больше не будет. В наше время уже не пишут для души песни… Из-за отсутствия души.

И уж коль речь зашла о бездуховности, то о ней и продолжим. Точнее - о том, как канул в Лету духовой оркестр Артинского завода, коллектив легендарный и очень споенный. В прямом смысле этого слова. В начале 70-х музицирование на трубах оказалось невостребованным и уступило эстраду электроинструментам и электрофицированным "эстрадникам". Поэтому духовой оркестр пользовался спросом на обязательных демонстрациях (но это всего лишь пару раз в год), и делах, как ныне принято говорить, ритуальных. То есть на похоронах. Во времена СССР культ смерти был невероятно демонизирован. Нынешние старушки, закаленные в ту эпоху, именно поэтому тщательно складируют жалкие пенсионные рубли на свои грядущие похороны. "Чтоб все как у людей". Умирать в СССР было престижно.
В те времена в похоронном обряде обязательно наличествовали два обстоятельства: фотограф и духовой оркестр. Фотографов уважали и ценили, а от музыкантов из духового оркестра сторонились, словно от проклятых. Потому что фотографы тщательно фиксировали процесс прощания с телом покойного, а музыканты своими упражнениями вгоняли похоронную процессию в тоску.
Фотографии с похорон вкладывались в толстые семейные альбомы, которые по семейным, профессиональным и общенародным праздникам обязательно демонстрировались гостям. Праздников было много. Поэтому собравшиеся у праздничного стола имели возможность полноценно и вдоволь налюбоваться мастерством фотографа.
На снимках было запечатлено, насколько глубоко страдают по усопшему участники похоронного обряда. Присутствующие восхищались эзотерикой и завидовали. Стоит ли удивляться, что координаты умельца-фотографа передавались из уст в уста, приглашения фотомастера катились как ком с горы, а популярность (вместе с сопутствующим гонораром) росла и крепла.
Мода на похоронных фотографов продержалась лет сорок, не более. Началось это увлечение в 30-х годах прошлого века, когда фотография была, по большому счету, для простого люда еще в новинку. А завершилась в средине 70-х, когда народ, похоже, осознал всю чудовищность этого ритуального гламура.
В это же время на кладбищах начал затихать и похоронный марш Шопена в вольных вариациях духовых исполнителей. По крайней мере, некоторые мои друзья, будучи музыкантами и подрабатывавшие "походом на жмура", тогда начали сетовать, что приглашений становится все меньше и меньше. Поскольку большинство из них было студентами про культуру, то похоронная практика существенно дополняла стипендию.
Резкое снижение спроса на озвучивание похорон друзья объясняли не собственной бесталантностью, а "народ уже не приветствует". Заказы к концу 70-х случались все реже и реже, а молодая околомузыкальная богема предпочла похоронным процессиям исполнительство в кабаках. Эта тема была надежней и денежней.
Навряд ли стоит упоминать о том, что старое поколение духовых похоронных оркестрантов практически поголовно сбухалось. Потому что помимо гонорара исполнителям полагалась водка с закуской. Или просто участие в поминках. А в те времена люди умирали довольно часто (конечно, не столь ежедневно и обыденно, как в наши времена), потому крепкий спиртной дух всегда сопутствовал творчеству похоронного оркестра.
Сейчас похоронный оркестр вымер как класс. Шопен больше не востребован. И, кстати, лично я, будучи молодым и жизнерадостным оптимистом, услышав в 15-летнем возрасте «Shine On You Crazy Diamond» от Пинк Флойд, решил, что именно эта композиция должна звучать на моих будущих похоронах. Готовиться к солидным жизненным событиям нужно загодя.
У меня с детства была жесткая аллергия на духовые оркестры. Причины на то были весьма существенные, не эстетские капризы какие-нибудь. Травма детства, мягко говоря. Дело в том, что слишком рано мне очень уж активно пришлось участвовать в похоронах. В шесть лет родного отца похоронили.
О том, что отец умер, мне сообщили в детском садике. Лето, мы играем на площадке, подходит какая-то тетка к воспитательнице и весьма громко спрашивает: - А покажите мне мальчика, у которого отец сегодня утром разбился. Воспитательница указала на меня.
Почему разбился утром, а я днем еще ничего не знал? Потому что детсад был круглосуточным – была в те времена такая форма дошкольного воспитания. Мама работала старшей хирургической медсестрой, поэтому очень часто или дежурила сутками, или вызывали ее на операцию в ночь-полночь. Круглосуточный детсад в ситуации со мной был довольно удобен. Меня, похоже, круглосуточность особо и не волновала. Привык, вероятно.
И в тот раз мама, почти как обычно, была на дежурстве в больнице. Рассказывала потом, что утром привезли какую-то деваху, пострадавшую при аварии с мотоциклом. Сообщили, что мужик, который с этой девахой был, насмерть разбился и «мозги на шесть метров по дороге прыгали. Потому что с лесовозом столкнулся». Мама помогала ампутировать ногу у пострадавшей. И лишь после операции ей сказали, что «с этой бл**ью» был отец.
Насчет отца и этой «бл**и» - тут, кстати, довольно своеобразная местечковая история. Мама моя была не из местных, по национальности полька да, к тому же, еще и сирота. Из небольшой польской общины выселенцев-ссыльных, депортированных на Урал после очередного польского восстания. Мелкая польская шляхта, скорее всего, не более. Общину эту, естественно, старательно уничтожили в 37-м, бабушка исчезла в 1941-м. «Пошла зачем-то в Алапаевск и все…». Маму воспитывали люди добрые, деревенские, чуть подросла – поступила в медучилище.
Вот с такой биографией, не имея ни кола, ни двора, по распределению приехала в Арти. Красавицей была, да и отец тоже был видным парнем. Поженились и меня родили. Все бы ничего, но бабушка, мать моего отца, очень была недовольна снохой-бесприданницей. Потому что уже имела договоренность с родительницей той самой «бл**и», из семьи зажиточной и хозяйственной. А понаехавшая красотка-медсестра все планы расстроила. Но бабушка после моего рождения решила ситуацию поправить и активно сводничала. Результатом и была пьяная лихая утренняя гонка с «бл**ю» на мотоцикле, закончившаяся аварией. Но эти подробности я, конечно, значительно позже узнал.
А тот день в детсаду был для меня шоком. Мало того, шок продолжился, когда вечером забравшая меня из детсада какая-то малознакомая тетка, взяв меня на руки, растолкала толпу, сгрудившуюся вокруг стенда ГАИ с фотографиями (оперативно тогда сработали!) утренней аварии. «Дайте мальчику на отца посмотреть!» - огрызалась тетка на недовольных агрессией зевак. Мальчик посмотрел. До сих пор этот синий стенд с десятком мутных фото помню.
На похоронах дед не отпускал меня с рук. Дед буквально выл. Любил моего отца и меня тоже. Но когда гроб опускали в могилу, поставил меня на землю. Я, вероятно, отошел немного в сторону. И в это время трубно взревел духовой оркестр. А прямо у меня над головой какой-то мудак ударил в тарелки. Жутко и гулко так – «Еплыц!!!». После этого не спрашивайте меня, отчего я духовые оркестры не люблю.
Хотя, конечно, духовые оркестры довольно правильный элемент культуры. Уходящей культуры. Звучали не только на похоронах, но и в парках. Создавали культурную среду и народные увеселения. Танцульки, в частности. Дарили людям праздник.
Были даже инструментом агитации и пропаганды. Очень забавная история на этот счет помнится: после Второй Мировой войны известный уральский сказитель Павел Бажов, будучи депутатом, решил посетить Арти и Красноуфимск. Для встречи знатного гостя к перрону вокзала станции Красноуфимск был подан заслуженный и очень известный в округе духовой оркестр от артинского заводского клуба.
Посещение округа знаменитым автором «Малахитовой шкатулки» случилось зимой. После бравурного исполнения встречного марша на красноуфимском вокзале музыкантам не нашлось места в машине – туда пришлось загрузить прибывшую с депутатом свиту. Депутатская свита – дело политическое. Политика важнее культуры, это все понимали. Особенно музыканты – люди, вне всякого сомнения, очень культурные.
Поэтому обратный путь до Артей протяженностью в 60 километров по заснеженной дороге, да и порой вообще по сугробам, музыкантам со всем своим инструментом наперевес пришлось пройти за три дня. Пешком, но, конечно же, попутно частенько останавливались для сугрева. В те времена так было принято. Избалованностью тогда никто не кичился. Да еще и провели танцы в клубе села Манчаж. Вот такие культурные, крепкие и закаленные были люди.
Один из самых легендарных оркестрантов того времени – человек очень невеликого роста, точнее – карлик, Юрий по кличке Фунтик спьяну замерз майской ночью в средине 70-х годов прошлого века в грязном переулке.
Юра Фунтик был фигурой фантастической. Когда я впервые увидел Фунтика, года четыре мне было. Он стоял в группке взрослых мужиков, курил и страшно сквернословил. Говоря по-русски, безбожно и площадно матерился. Я был до крайности удивлён и, будучи воспитанным мальчиком, ждал, что мужики ему немедленно напинают. Потом вдруг понял, что это взрослый человек, только очень маленького роста. Так и застыл с открытым ртом, не сводя с него глаз.
Жил он одиноко, у своей сестры в маленькой комнатке, скорее даже каморке. Полуподвал, одно махонькое оконце, грязное и тусклое, койка какая-то железная. Это мне однажды соседские детки продемонстрировали, очень любопытно мне было. Рассказали, что появляется он лишь вечером, только чтобы переночевать. Чаще всего удавалось увидеть его у входа в замызганную поселковую пивную – Юра Фунтик курил и пронзительно матерился. Папироса в половину его лица – это было контрастно.
Юрий Фунтик умер в 70-х, в конце мая. Упал в переулке и замерз. Утром его бездыханным нашли. Вместе с Фунтиком скончался и духовой оркестр при заводском клубе. Юрий Фунтик был трубачом. «Трубач у врат зари» - The Piper at the Gates of Dawn – дебютный альбом Pink Floyd с Сидом Барретом, естественно, ни к советским похоронам, ни к кладбищенским фото, ни к Юре Фунтику никакого отношения не имеет. Разве что Юра Фунтик дудел на трубе. Зато именно Сиду Баррету и посвящена Shine On You Crazy Diamond.
И продолжим тему проникновения рок-музыки в Арти, но уже на других оборотах - 33 оборота в минуту. Граммпластинки, они же диски, они же «пласты». Поначалу, конечно, поступали миньончики от фирмы «Мелодия». Сначала «Битлз», затем «Криденс», потом в 1973-м «Ролинг Стоунз». Именно миньоны с четырьмя песнями. Еще был миньон от Саймона и Гарфункеля. Не скажу, чтоб звучали эти пластиночки из каждого окна, но популярность была высокая. Заигрывали до дыр.
Даже переиначивали песни, делали, как тогда говорили, «свободный перевод». Вот, к примеру, как звучал "Down on the Corner" от Криденс в артинском варианте:
- Дело было летом, шел я раз в кино
Вдруг на перекрестке грустное лицо
Потерял я разум и покой в тот день
Ты была красива как Софи Лорен.
И все это задорно и под гитару, с притопом и прихлопом, как и полагается.
А самый первый фирменный диск был Элиса Купера. Его привез муж учительницы-англичаночки, которую распределили в Арти после пединститута. Это был Billion Dollar Babies. Но лично я диска так и не видел, хотя мечтал. Англичаночка очень быстро «ушла в декрет» (так по большевистскому новоязу называлась беременность). На этом ее распределение и закончилось. И Billion Dollar Babies уехал из Артей вместе с ней и с мужем.
Затем, помнится, зимой 1975 ребята, учившиеся в культпросветучилище в Свердловске, привезли «Аэролит» Чеслава Немана. Пластиночка, понятное дело от польской фирмы Muza, то есть «демократы», но сама по себе столь сильное музыкальное явление, что вставляло похлеще иных куда более забугорных исполнителей. И где-то с 1976-77-х годов в Артях начали появляться «фирменные» диски.
Тащили диски чаще всего со Свердловска, с локальных меломанских тусовок. С УПИ (там собирались «под сапожком»), с «Граммофона» (там толклись в основном перепродавцы «демократов»), ну и наконец с «тучи», с легендарного Шувакиша.
В конце прошлого века маленькая станция Шувакиш стала главной достопримечательностью Свердловска. Точнее – знаменитой стала огороженная сетчатым забором частично бетонированная площадка, расположенная в полукилометре от убогого станционного перрона. Там по выходным кипело отчаянное торжище, и лишь на этом вытоптанном миллионами ног пустыре можно было приобрести все то, чего никогда не было на витринах свердловских магазинов.
Как явление Шувакиш заблистал осенью 1977 года. Упаси Боже думать, что до того момента в столице Среднего Урала не было вещевых рынков – базарчики были всегда. В 70-х наиболее знаменитым из них была «визовская барахолка». Именно туда по выходным двигались чудовищно набитые людьми трамваи, пассажиры которых проявляли чудеса выживания и зачастую висели на всех деталях вагона, за которые только могла уцепиться рука человеческая.
В конце июня 77-го городские власти прикрыли столь бурный базарный произвол. Со свойственной для того времени непринужденностью: в разгар бойкой торговли невесть откуда возникли милицейские «воронки» с мигалками и мегафоны проурчали о прекращении действия «барахолки». Тем, кому что-то показалось непонятным, дисциплинированные и специально подготовленные парни пояснили более доходчиво – сапогами. К осени торгующая и покупающая публика двинулась в сторону станции Шувакиш.
Рождение новых торговых площадей произошло стихийно, без «указки сверху». Год спустя началось благоустройство – появился забор и прилавки, а затем и сборщики «дани» с талончиками на право торговли. Купить здесь можно было практически все – от антиквариата до почти что «бутиковых» западных тряпочек, упакованных в хрусткий целлофан с обязательным набором соответствующих наклеек-«лейблов». Сплоченные ряды торговцев и покупателей бодро шептали волшебные слова «суперрайфл» и «саламандра», стройные девушки в белоснежных трусиках примеряли под взглядом восторженной публики узкие свеже-суровые джинсы.
Продуктов питания не было, но пристанционные бабушки предлагали по умеренной цене картошечку и импровизированные бутерброды с салом и огурчиком. Выпивку чаще всего привозили с собой. Книги (обязательный дефицит по тем временам) в торговых раскладах присутствовали, но не слишком часто и обильно – пополнение личных библиотек обычно шло в другом месте, на станционной платформе ВИЗа. Особой погоды «книжники» на Шувакише не делали.
Шуршали полусогнутые «прессики» червончиков, полтинников и канувших в лету 25-рублевых купюр. Студенты, отдавшие все лето «целине», радостно расставались с заработанными яростным трудом деньгами, селяне, убрав урожай и сдавшие выращенный скот родному совхозу, скупали обновки для подрастающего поколения, выбравшийся из нефтегазовых окраин персонал буровых установок приобретал экипировку для надвигающегося круиза по крымским кабакам.
Существование этой барахолки полностью прикрывало проблему дефицита красивых и модных вещей, полыхавшую на закате советской власти. Исчез Шувакиш также стихийно, как и возник – в 1987 на смену ему пришли кооперативы, раскинувшие свои киоски в самом центре столицы Урала. Остались типично «шувакишские» легенды и своеобразная культура, взращенная под открытым небом на заплеванном бетоне этой барахолки.
Смело можно сказать, что все крупные состояния Екатеринбурга зародились на Шувакише. В начале 80-х «фарцовка» (то бишь, преследуемая законом торговля, она же спекуляция) была в молодежной среде занятием достойным и уважаемым. Студенты, занявшиеся этим промыслом, увеличивали свою стипендию, а сноровистые пареньки и девушки, оформившись на какую-нибудь тихую официальную синекуру с символическим окладом чисто «на хлебушко», зарабатывали на Шувакише дополнительно к окладу и на масло с икрой. Не у всех получалось, но рисковать многие пытались. Своеобразный бизнес-инкубатор.
До сих пор бродит среди нынешних бизнес-воротил забавная история о том, как влиятельный уже в нынешнем веке бизнесмен и даже политик ползал в грязной канаве с ведром советской монетной мелочи, чтобы укрыться от наезда жуликов. В то время он занимался сбором дани с посетителей Шувакиша.
Постоянные «бойцы» этого торжища отличались своеобразной униформой – летом фирменные джинсы, кроссовки и футболка, зимой – полушубок или пуховичок, мохеровый шарф и шапчонка из норки. В межсезонье гардеробчик разнообразил кожаный плащ. Центр столицы Урала всегда был наполнен одинаково одетыми молодыми людьми.
Навар на Шувакише создавался доступом к дефициту. Весьма часто источником «нужных вещей» были дедушки-ветераны, которым невесть почему выделяли талончики на джинсы и супермодные кроссовки. Бывало, и приближенные к профкомам родители, участвовавшие в дележе выделенной предприятиям импортной продукции.
Перепродажа этих вещичек шла на стартовый капитал, затем предприимчивые пареньки начинали самостоятельно вписываться в нелегальные бизнес-отношения. Наиболее удачливые вскорости начинали выезжать в Москву, где с переплатой скупали ходовой товарец небольшими партиями. Затем выбрасывали на барахолку. Когда дела шли хорошо, то партии увеличивались, а розничной торговлей занимались оплачиваемые помощники.
Если торговый умелец не влипал в историю, изрядные суммы зарабатывались достаточно быстро. Порой студент-завсегдатай Шувакиша приезжал на экзамен на новеньком авто, поражал воображение преподавателя блеском брильянтика, впаянного в могучую «гайку»-печатку и презентовал экзаменатору блок забугорных сигарет. Все это было добыто без помощи родителей. Стоит ли говорить, что наработанные на Шувакише навыки очень кстати пришлись к моменту зарождения в России рыночной экономики?
Шувакиш порождал собственный жаргон и взаимоотношения. Сотня рублей, к примеру, скромно именовалась «рубчиком», товар делился на «фирму» и нет, наглое жульничество и откровенный обман покупателя не приветствовались, поскольку откровенно преступные действия могли провоцировать и без того внимательных представителей правоохранительных органов.
В торговых рядах и набитых битком шувакишских электричках формировались своеобразные «клубы по интересам» и заводились знакомства, перераставшие в дружбу и деловые отношения. На Шувакиш ездили не только предприимчивые пареньки со всего Урала и соседних областей, но и представители южных республик вкупе с оборотистыми столичными людьми. Шувакиш отвечал на запросы самой требовательной публики.
Но на особицу были «пластиночники», тусовавшиеся на окраине торговых рядов. Активно шел обмен, кипела торговля виниловыми дисками, извлекаемыми из портфелей и «дипломатов». Формировалась музыкальная вкусовщина, объединялись единомышленники и адепты рок-направлений.
С пачкой пластинок в руках порой бродили крайне колоритные личности. Был, к примеру, некий здоровенный детина, из-за несчастной любви прослушавший несколько суток кряду творения любимой группы, из-за чего ставший постоянным клиентом психушки. Или задорный поклонник психоделики, вскорости выросший до самого молодого доктора философии на Урале. Будущий лидер самой известной уральской рок-группы бодро рассуждал о влиянии половых гормонов на творчество негритянских исполнителей. В общем, полная кунсткамера.
Велика вероятность того, что без Шувакиша Екатеринбург бы остался без своих нынешних музыкальных «визиток». Сейчас многие достижения блистательной уральской барахолки до сих пор скупо и бдительно хранятся в личных коллекциях.