Танюша. Соавт. Марина Рыбкина

Танюша Веретенникова была девицей столь трогательных душевных установок, что даже её бабушка, Нина Степановна, всплёскивала руками, недоумевая, радоваться ли такому положению дел или огорчаться.

Робкая, как лань, внучка, проведшая всё детство в деревеньке на сорок дворов у бабушки, и сама понимала несуразность своего характера и всячески боролась с конфузливостью, однако, безуспешно.

Танюша рано потеряла отца: кормилец погиб по нелепой случайности под завалами далёкой угольной шахты. А мать, оставшись одна, уехала исправлять горькую вдовью судьбу в ближайший город, где, судя по редким и сухим письмам, обрела наконец женское счастье и душевное равновесие.

Нина Степановна, женщина простая и резкая, в сердцах назвала невестку «****ью», запретила упоминать её имя в своём доме и все недорастраченные в тяжёлом сельскохозяйственном труде силы посвятила единственной внучке.

Танюша росла задумчивым и любознательным ребёнком, воспитывалась на классической русской литературе (дед слыл в округе знатным книгочеем, даже успешно издавался в послевоенной периодике, и библиотеку собирал дотошно, иной раз выезжая за интересующим его изданием в далёкий райцентр) и деревенских заботах.

Вот такой – с красным аттестатом и именем АлексанСергеича на устах – встретила окончание школы Танюша, не целованная никем, кроме мятежных и прекрасных литературных героев в её снах.

Пришло время определяться с будущим.

– В цивилизацию тебе нужно, Танюша. Неча здесь со мной век проживать, – проявила бабью мудрость Нина Степановна. – Езжай поступать, – и сунула внучке в почти детскую ладошку «похоронные», бережно завёрнутые в цветастый платок.

Уезжала Веретенникова на видавшем виде ЗИЛке. В кабине бросало на кочках по жёсткому сиденью, пахло соляркой, едкий химический запах был приправлен ядрёным потом молодого водителя Кольки, согласившегося доставить абитуриентку до города.

Колька ещё с началки был тайно влюблён в Танюшу и отъезд её воспринял с большим душевным переживанием. Всю дорогу парень похоронно безмолвствовал. Веретенникова тоже хранила молчание, погрузившись в мысли о светлом и, возможно, счастливом будущем.

Наконец, не выдержавши пытки — вроде, в одной кабине едут, а будто на разных полюсах Земли – Колька резко крутанул баранку, ударил по тормозам – ЗИЛок, отфыркиваясь и скрежеща грузным металлическим телом, скатился на обочину.

Парень отпер дверцу, выпрыгнул из кабины, не оборачиваясь рванул драную телогрейку с плеча и бережно устелил ею васильковое поле, на которое заехал грузовик. Танюша восприняла остановку, поле и брошенную телогрейку с тревогой и царапнувшим сердечко разочарованием в ухажёре:

– Ты что задумал?

Колька приметил, как Танюша стыдливо натягивает подол короткого летнего сарафанчика на загорелые округлые колени. Понял, чего испугалась, беззлобно пробурчал:

– Дура. Ты лучше глянь, красотища какая! – и за неимением подходящих слов в своём куцем лексиконе, трагически не соответствовавшем большой душе парня, просторной, как открывавшийся перед ним цветочный луг, замолчал.

Танюша выпорхнула из кабины, подошла сзади к Кольке, потянулась рукой, ласково взъерошила вихры на его макушке:

– Зачем я уезжаю, Коль?

– Мир узнавать.

Колька тяжело вздохнул и со светлой щемящей грустью выдавил наконец потаённое:

– Веретенникова, я ведь люблю тебя. Давно. Но на кой я тебе нужен, такой? Знаю ведь, куда отпускаю. На душе кошки скребут, жжётся прям внутри. – поперхнулся непривычными словами Колька, откашлялся. Не зная куда деть свои большие тяжёлые руки, прикурил, затянулся и процедил. – Но если вдруг надумаешь, – и вовсе замолчал, ожесточённо борясь с папиросой.

Танюша взяла парня за руку, переплела свои тонкие пальцы с узловатыми мозолистыми колькиными:

– Я вернусь, Коль, вернусь. Это хорошо, что так расстаёмся, – девушка положила голову на плечо неожиданно проявившего деликатность мужчины.

Они ещё долго стояли обнявшись, словно прощаясь с безбрежным васильковым полем, за которым начиналась новая взрослая жизнь.