18 сон - Родные души

В 18 сне я была родными душами. Сразу двумя.

Они родились в одно утро, когда небо было цвета расплавленного серебра, а воздух пах обещаниями.

Два листа на одной ветке — среди десятков других. Но только они были связаны так, как никто. Не братья, не соседи, а две души, сплетённые в танце ещё до того, как узнали, что такое движение.

Они почувствовали друг друга ещё зимой, когда были всего лишь набухшими почками, обещанием чего-то живого.

Весной сначала робко, неуверенно, они потянулись друг к другу, расправляя крохотные, мягкие края.

Ветер подарил им первое прикосновение, дождь соединил каплями, солнце окрасило одинаковыми оттенками.

Сначала касания были случайными, лёгкими, почти незаметными.
Где-то внизу часто звучало фортепиано, и ветер приносил к ним его дыхание. Первые звуки совпали с этими первыми прикосновениями. Их крохотные края шевелились в ритме, играя друг с другом, ещё не понимая, что это — танец.
Особый танец, которому они учились вместе. Их края соприкасались с нежностью, их прожилки дрожали, когда порывы воздуха вели их в вальс.

С каждым днём и звуком фортепиано они становились ближе.

— Ты чувствуешь? — шептал один.
— Да, — отвечал второй.

Они чувствовали друг друга сильнее, чем дерево, к которому были прикреплены.
Другие листья никогда не ощущали этого — их прикосновения были случайными, без смысла. Но у них, у этих двоих, был собственный язык, который не могли понять те, кто просто дрожал в общем потоке ветра.
 
Лето раскрасило их любовь в оттенки, которых нет в человеческих словах. Они пили солнце, превращая его в сладость на кончиках, и смеялись над дождём, что пытался пролиться между ними.
Их зелень стала языком — они говорили через прикосновения, через шелест, через то, как замирали, когда луна касалась их прожилок.

Ветер кружил их в медленных и быстрых танцах, их края тянулись друг к другу, сплетались,и казалось, это должно и будет длиться вечно.

Но вот буря пришла ночью, когда деревья стучали ветвями в окна, словно прося впустить их внутрь. Воздух рвал всё на части, небо плакало молниями, а ветка, ставшая им колыбелью, гнулась, как спина уставшего бога.

Они цеплялись друг за друга, их края слились в единый силуэт — два листа, ставшие одним крылом.
«Не отпускай!» — крикнул он, и его голос растворился в рёве.
«Я… не могу…» — выдохнула она, и в этот миг жилка у её основания лопнула с тихим щелчком, похожим на разбитое сердце.

Её унесло вверх, в чёрное брюхо бури.
Она кружилась, ударялась о капли дождя, которые теперь казались иглами, видела, как земля мелькает, как безумный калейдоскоп. Грани крыш, фонари, мусор, глаза птицы в темноте — всё смешалось.

Но больнее всего было то, что она чувствовала: там, на ветке, остался он. Тот, чей край всегда знал, как прижаться к её изгибу. Тот, чей шелест звучал тише, чем у других, потому что говорил только с ней.

Она кружилась в вихре, слышала гул грома, чувствовала, как мир ломается на куски.

Её бросало из стороны в сторону, ударяло о ветки, она летела над крышами домов, мимо окон, за которыми кто-то спал, ничего не зная о ней, ничего не зная о нём, который остался там, наверху.

В какой-то момент буря бросила её вниз, и она увидела землю, приближающуюся слишком быстро.
Но прежде чем рухнуть, новый порыв ветра подхватил её, подбросил вбок.

Она ударилась о карниз, закружилась в потоке воздуха у стены, пролетела мимо уличного фонаря, чьи жёлтые огни размывались в каплях дождя.

На миг ей показалось, что она услышала его голос.
Но это был всего лишь ветер.

Её швырнуло в воду.
Лужа на мостовой приняла её, а сверху продолжал лить дождь.
И она поняла: всё, она здесь одна. Теперь одна.

Она ждала, что буря повернёт назад, поднимет её снова, но ветер был занят другими…

А он… Он остался в одиночестве. Шли дни. Его зелень стала тяжёлой, как свинец. Он всё ещё чувствовал её.
Но это было как ощущать тень в пустоте — знать, что она где-то есть, но не видеть, не слышать, не иметь шанса снова прикоснуться.

Вокруг него оставались другие листья, но теперь он понимал, как пусто это ничтожное соседство. Никто из них не чувствовал его так, как она. Никто не знал, как правильно касаться его края. Ветер, который раньше приносил запахи цветов, теперь для него пах пеплом. Роса, которую они собирали вместе, раздражала его, она стекала с него, смывая следы её прикосновений.

«Где ты?» — шептал он в пустоту, а в ответ слышал только эхо собственного страха.
Лето умерло, осень раскрасила его в багрянец — цвет стыда, цвет тоски.
Он больше не надеялся.

Спустя время ветер пришёл за ним. Другой ветер, уже не такой яростный демон, а дующий мягко, как палец, стирающий слезу.
«Лети», — шептали ему прожилки, и лист отпустил ветку...

Падение было похоже на полёт сквозь время: он видел лица людей, которые даже не подняли головы, чтобы заметить его; видел кота, прыгнувшего за ним в прыжке, полном грации и жестокости; видел, как его тень сливается с тенями тысяч других листьев.

Вдруг он подумал... в нём загорелась надежда, что ветер принесёт его к ней. А потом страшная мысль’ «Может, она уже стала землёй?» — подумал он, и от этой мысли его края свернулись, как лепестки увядшего цветка. 

Ветер нёс его не вниз, а вбок, вдоль аллей, через решётки парков, мимо скамеек, где целовались влюблённые... И когда он уже готов был стать частью мокрого ковра на асфальте, воздух затих, будто задержал дыхание,потом подул чуть вбок...
И вот он мягко опустился на что-то знакомое.
На кого-то...

Его родной лист…
Она - лежала там, потрёпанная, но всё такая же прекрасная.
Лежала на лужайке, рядом с опавшими лепестками роз, её прожилки были похожи на карту дорог, которые она преодолела.

Увидев его, она задрожала — не от ветра, а от того, что внутри неё снова зажглось солнце. 

Они коснулись краями...

— Я боялась, что мы никогда… — её голос дрогнул.
— Я знал, что найду тебя, — сказал он.
— Даже если я уже стала землёй?
— Даже если бы пришлось ждать весну.

И ветер завертел их в медленном вальсе. Они поднялись над землёй, сплелись — и на мгновение всё стало таким, каким было когда-то: до разлуки, до падения, до боли.

Издалека доносилась та же самая музыка — тихая, едва уловимая. В зале на углу парка, за светлыми окнами, кто-то играл тот самый трек RIOPY - Wyden Down, под который они учились танцевать ещё на ветке.

Они опустились обратно в мох, где их накрыл лепесток розы, как одеяло. А дождь, пришедший ночью, струился тихо и аккуратно, чтобы не нарушить их покой, чтобы бережно скрепить их.

К утру их края, слегка подсохшие, всё ещё касались друг друга, а между ними, под слоем листвы, притаилось семя клёна — маленькое, крылатое, готовое прорасти с первым дыханием весны.

Ветер, укрыв их последними лепестками, шептал историю, которую будут рассказывать весной: о том, как два листа, разлученные бурей, нашли друг друга после падения. Потому что падение — не конец. Это период, после которого начинаются новые танцы.