Третья глава Стеклодува

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Стеклянные приключения
Спецназовец Константин Ятога, капитан Орехов и другие. Цхинвал (Грузия) –село Ботиево – Выборг. За много лет до описываемых событий
________________________________________
Высотка какой-то производственной башни цементного завода торчала в чистом августовском небе – ни облачка! – как рыбья кость в синей челюсти. Там где-то сидит пулемётчик с крупнокалиберным и лупит, лупит по ним – головы не поднять. И миномёт там тоже есть, и хрен к нему подобраться, пока этот пулемётчик льёт свой смертельный свинец. Постреливает, гад, аккуратно, зря патроны не расходует; наблюдатель там с хорошей оптикой: как только высунут головы из-за обломанных зубьев кирпичной стены – трах-бабах, только осколками да пылью обдаёт…
Сослуживец Кости, могучий десантник дядя Вова, прошедший уже все самые невозможные пекла на этой планете в свои тридцать с гаком, тяжело бухнулся в кирпичное крошево рядом, укрывшись за плитой, заругался:
– У этих… у осетинов вчера свадьба была. Прикинь.
– У них же эвакуация… – рассеянно сказал Костя, ложась щекой на разогретый приклад «калаша».
– Да хрен там им чё… эвакуация! Сидят в автобусе, песни поют, пляшут… самогонку свою осетинскую квасят… – заговорил сослуживец, часто сплёвывая: жара, пыль, всё на губах запекается. – Прикинь, Костян, в Сербии то же самое было! Один в один! Идём на Приштину, аэродром ихний хлопнуть до прихода натовцев… ну, мы в разведке, напоролись на албанскую засаду. Залетаем в городок какой-то, на броне, у нас три «двухсотых», а эти суки… эти суки, прикинь…
Тут пулемётчик шарахнул ещё раз. Для порядка. Выбил целый ряд кирпичей из-под крыши – те посыпались с грохотом, подняв целое облако пыли. Нет. Так к нему не подобраться, через промзону: они будут как на ладони! Костя перекатился за осколок бетонной плиты, привалился спиной к её шершавой защите, автомат подобрал. Дядя Вова тоже нашёл укрытие, метрах в трёх. В девяносто восьмом ему двадцать восемь было, как сейчас Косте. В Югославию попал, в самую мясорубку.
– …козлы драные, сидят по кафешкам и ракию сосут. Мы им – вы чё, ушлёпки, вас же албанцы целыми селами вырезают… с бабами и дитями! А вы чё тут отсиживаетесь, почему не воюете?!
Костя потащил из подсумка бинокль. Сейчас пыль осядет, посмотреть бы ещё повнимательнее, что там, вокруг башни этой… Подобраться бы к ней с другой стороны.
Пулемётчик затих, видимо, полагая, что российскую группу он надёжно запер в одном из цехов. Они с дядей Вовой на втором этаже, на первом пятеро сидят, из их взвода, но там тоже носа не высунешь.
– И представляешь, что нам эти суки отвечают? Так вы, говорят, русские братушки, за нас и воюете. Вы православные, бля! Вот и защищайте, типа… а мы погодим! У-у, бля, ненавижу, вечно нашу шкуру подставляют! И сербы эти сраные, и осетины…
Пыль осела. Костя протёр рукавом камуфляжа линзы; осторожно, по миллиметру, высунулся из-за плиты. Наставил бинокль.
– Вов… а чего это там стоит? Ну, вон на путях, справа от башни.
– Где?
– Вон, вагоны.
– А… Это там состав стоит, тепловоз угнали давно.
– И что там?
– Хрен знает. Кирилла посылали с группой, он говорит, в вагонах цемент окаменевший.
– А Кирилл давно на связь выходил?
– Не знаю. Потом они замолчали.
– Та-ак…
Десантник тревожно посмотрел на Костю.
– Костян! Чего удумал… Алё!
– Не ори. Слушай, давай-ка я туда смотаюсь.
– Ты чё? Сдурел?
– Не ори, говорю. А чего он стоит? Там под уклон дорога.
– Ну, на «башмаках» стоит… как обычно, наверное. Ты мне скажи, чего ты…
– Пластит есть? – перебил Костя.
Дядя Вова покопался в вещмешке. Перекинул ему два «мыльца» в коричневой упаковке. Костя ловко поймал.
– Хватит?!
– Да. Прикрой меня, братан.
Дядя Вова закряхтел. Прикрылся за стеной, только автомат высунул и давай грохотать. Пулемётчик ожил, сразу – опять осколки, разрывы; наши с первого тоже заработали, у них там тоже ДШК, но сектор обстрела, позиция неудачная…
А Костя пополз по этажу. Шальные пули посвистывали над головой. Летела штукатурка. Главное – избитый, зияющий проёмами лестничный пролёт преодолеть… Получилось!
Через пять минут он уже, тычась лицом в выгоревшую на солнце, до проволочной жёсткости, траву, подползал к замершим остаткам состава.
Глянул в бинокль, снова. Ну да, колея вроде не разбита, ржавые рельсы вползают прямо в зев цеха, в чёрный провал без ворот. Отлично.
 

Там, откуда он только приполз, выстрелы стихли. Купился пулемётчик на подгон, купился; сейчас размышляет, зачем русские начали ураганный и бесполезный огонь. Надо торопиться: он тоже человек военный, наверняка понял, что это прикрытие чего-то… Так! Да.  Передняя колёсная пара и вторая – на «башмаках», ржавых чугунных упорах. О-па! Задние-то вывалились, один треснул вообще, распался. Держится на двух и честном слове. Четыре вагона и цистерна. Судя по надписям, мазут. Бензин бы давно вспыхнул. Ну, ничего.
Костя возился с пластитом. Обращаться он с ним умел, слава богу, научили в «войсках дяди Васи». Липнет к рукам, сволочь, ружейное масло почти не помогает, высыхает на такой жаре быстро… как говорил их комвзвода: чем крепче сожмёшь – тем сильнее «ёпнет»! Дырочки под детонаторы сделал веточками. Хватило на «башмаки» и на брюхо цистерны – там он сам сдетонирует, взрыватели не нужны. Только бы не раньше времени, не сейчас – сгорит к херам!
С башни опять заработал пулемёт. Бил по двору, наугад. Вероятно, думает, что они всё-таки рискнули пойти на захват. Грохотало железо. Костя всё приготовил, залёг за насыпь…
Бабахнуло под колёсами. Разорванные куски металла просвистели, вагоны дёрнулись. Ну, давай, родная, с Богом!
Встал позади и всей силой своего тренированного тела, рыча от небывалого напряжения, упёрся в край платформы.
Как ни странно, столкнуть их, пять железнодорожных единиц, стоящих под уклоном, лишённых всех подпорок и ограничений, оказалось достаточно легко. Показывают же в кино, как люди два груженых автопоезда тащат на себе… Главное – грамотно рассчитать усилие, как он так же грамотно рассчитал порцию взрывчатки. И они поехали!
Поехали, погрохатывая и покачиваясь, набирая скорость. Линия прямая, не свалятся. Там, на башне, пулемётчик очухался, ничего не понял, но начал лупить по вагонам, выдирая крупным калибром щепу из стенок, выбивая куски застывшего в камень бетона из мешков.
Костя это видел. Видел, как вагоны, один за одним, вошли в чёрный провал. Он представил, как эти многотонные махины несутся по цеху, сходят с рельсов, с чудовищной силой бьются о перекрытия, сминают арматуру, ломают опорные балки… Башня начала окутываться пылью, зашаталась. И вот – рвануло внутри, огненным шаром пошло вверх, и башня, и полкорпуса за ней, с миномётчиком, повалились, просели и рассыпались, словно игрушечный домик.
А когда Костя скосил глаза вправо, он внезапно увидел торчащие из травы подошвы десантных ботинок. А потом ещё и ещё… Кирилл. И трое его ребят. Лежали в разных позах. Чёрт! Снайпер! По этому месту работал снайпер, он и положил их всех, до одного.
И в тот самый момент, когда он понял это, пуля из снайперской винтовки вошла ему в череп.
________________________________________
Очнулся он в больничной палате, конечно. В бинтах. События помнил более-менее чётко, потом пришли ребята, кое-что прояснили; главное – цели тогда добились, в рухнувшем цеху цементного завода под Цхинвалом погиб грузинский заслон, и подразделения 7-й Гвардейской дивизии ВДВ рванулись в это узкое горло на бэтээрах, проскочили завод и вышли в тыл к грузинам, рассеяв их… Сослуживцы при этом дико глядели на Костю, на его замотанную голову и подозрительно настойчиво осведомлялись, как он, что с головой – варит ли котелок вообще?
А потом Костя узнал всё остальное про себя и понял, почему вдруг стал местной знаменитостью. Молодые медсестрички заскакивали в их палату якобы «по ошибке», с единственной целью – на него поглядеть. Приходили маститые профессора, убелённые сединами и отягчённые опытом, тоже смотрели, качали головами, перешёптывались. А один раз привели целую делегацию студентов медицинского университета, и сопровождавший их врач академического вида, бородка клинышком, показывая огромные чёрно-белые листы рентгеновских снимков, говорил:
– …пуля пробила левую височную кость и вышла между переносицей и правым глазом, пройдя через часть тканей мозга и пазуху носоглотки. При этом, как это ни парадоксально, ни один из жизненно важных центров мозга повреждён не был! Да, да, вот, смотрите… На самом деле именно такое ранение в своё время у деревни Шума получил тогда ещё молодой Михаил Кутузов. И он тоже глаз не потерял, разве тот начал слегка косить… Просто пришлось носить повязку, стискивающую челюсть, из-за частых болей в височной части и челюсти, возникающих вследствие ранения при перепадах атмосферного давления. Да, такие случаи в медицине случаются, с вероятностью один раз на миллион, но они таки всё-таки случаются, молодые люди…
Костя лежал, туго спелёнатый бинтами, – вся голова, только глаз левый смотрит в белый потолок, видит эти снимки и лысую голову профессора. Непонятно – снайпер пробил ему башку, а он ещё жив! И даже быстро идёт на поправку И всё-таки в госпитале его держали до последнего, перестраховываясь, – действительно, случай-то уникальный.
В это время от него и ушла его невеста. Дочка дяди Осипа, Снежана.
…Она заявилась в госпиталь нарядная, с букетом цветов и целой сумкой фруктов: апельсины, вяжущая рот айва из сада дяди Осипа, румяные яблоки. Надушенная, пахла на всю палату. Костя уже ходил, уже по госпитальному двору гулял, она вытащила его из палаты. Сначала о пустяках, о том, как он себя чувствует, о том, как дядя обустраивает дом Костиных родителей в Ботиево, проданный ему перед отъездом, как тётка Марьяна солит-квасит продукты своего обширного хозяйства… Потом внезапно схватила Костю за руку ладонью с длинными, острыми накладными ногтями. И впихнула его в дверь туалета в самом конце коридора.
– Снежа, ты куда? – всполошился Костя. – Это же мужской…
– По хрену! – коротко и зло отвечала девушка, запирая дверь на выдернутую откуда-то швабру. – Костик… Я хотела тебе сказать: я выхожу замуж.
Он одеревенел. Пошатнулся. Только и выдавил:
– За кого?!
– За Аристидаса Навзаракиса. Англичанин греческого происхождения. Уезжаю с ним в Лондон. Прости, Костик. Так… получилось.
Снежана последние несколько лет училась в Москве, в каком-то вузе по линии международных отношений. Что ж, всё логично.
Он не знал, что сказать. А девушка – высокая, длинноногая брюнетка, безупречно намакияженная, как фотомодель, вдруг нагнулась к умывальнику. Одним движением расстегнула молнию модной юбки сзади, а потом к её худощавым, голенастым ногам упали и чёрные кружевные трусики.
– Костик… возьми меня! – глухо проговорила она, не смотря. – Ты же хотел… я знаю. Возьми. Прямо тут. Хоть раз!
Константин тем временем, не понимая, что делает, вытирал руки. Тут всегда пачка гигиенических салфеток лежала – госпиталь хороший, не экономят. Тупо тёр руки, словно пытаясь с них стереть что-то нехорошее. А Снежана ещё обеими руками развела тугие ягодицы, обнажая бурые складки женского лона, призывно – эти алые ногти-копья на загоревшей в солярии коже…
И эта складчатая бурость. Хрипло дышала, уже томясь, а в одном из унитазов, жалобно журчала, подтекая, вода.
Костя медленно, не веря себе, воткнул мокрую салфетку между этих разведённых ягодиц.
Глухо сказал:
– Дура ты, Снежа…
Рывком отломал пластик швабры и вышел.
Может, тогда и началось ЭТО?  Спустился в столовую, ещё улыбнулся, подмигнул подавальщице, называемой за белесые бровки и обесцвеченные волосы Снегурочкой; взял поднос – а дальше… дальше не помнит.
И снова – в палате очнулся; нет, проснулся, как просыпался дома, или на даче, после крепкого безмятежного сна; бодрый, полный сил… только в палате уже одиночной, опутанный какими-то проводами-датчиками, обставленный приборами с мерцающими кривыми линиями на экранах, с гроздью капельниц на стойке.
И сразу засуетились, набежали белые халаты, начали его ворошишь-тормошить, приборы смотреть. Он ничего не понимал. Сел на стул рядом врач-воробушек: маленький, нос клювиком, глазки добрые и внимательные, смотрят сквозь линзы очков.
– Что со мной было, доктор? – спросил Костя. – Я заснул, что ли… Чёрт, кажется, я заснул, да?
– Да… – прошелестел врач. – Прямо в столовой. За столом. Упали лицом в кашу.
Костя засмеялся. Представил свою физиономию, измазанную рисовой, клейкой кашей с маслом. Забавненько! Пошевелился. Может, попросить снять эти идиотские провода?! Зачем они, он же здоров уже!
– И сколько я спал?
– Восемнадцать дней.
– Что-о-о?
Костя подскочил – чуть не вылетела игла капельницы. Врач забеспокоился:
– Тихо, тихо… Дружок, не волнуйтесь.
– Я не волнуюсь. Но как… как такое случилось? Как так – восемнадцать дней спать?
– А вот так. Мы тоже не понимаем. По всем показателям у вас был нормальный сон здорового человека. Только… добудиться не могли.
– Да не может такого быть! А не эта… как её? Летаргия?
– Нет, летаргические состояния науке известны. Они другие. Там замедляется метаболизм, физиологические и биофизические процессы тоже… Ток крови, ритм сердца. У вас всё было хорошо. Вы даже похрапывали иногда.
– Чёрт! Что же со мной тогда?! – растерялся Костя.
– А вот над этим сейчас целая команда одного медицинского НИИ работает, дружок… – усмехнулся врач. – И никто тоже ничего не может понять.
– А такие случаи… – Костя вспомнил про ранение. – У кого-то ещё были?
– Были случаи в двадцатых годах… – врач почему-то отвёл глаза и голос понизил; хотя в тишине палаты они одни, только приборы жужжат, тонко, комариным писком. – Тогда это назвали «энцефалит Экономо». Но… но возбудителя найти не удалось, картины заболевания не установили. А не так давно в Акмолинской области Казахстана тридцать с лишним жителей нескольких посёлков полегли. Некоторые спали по полтора месяца.
И поняв, что сказал уже что-то не то, перешёл запретную грань, профессор заторопился, вскочил, махал руками: «Лежите, дружок, лежите… Вы теперь под особым наблюдением. Уникальный случай, феномен!» Ушёл.
И пошла жизнь, во сто крат хуже то, что началась после ранения. Тогда и головные боли мучали, и челюсть ныла до одури, как у того Кутузова; и всё же прошло вроде, но сейчас… В сердце Кости поселился страх. Он боялся, что в любую минуту провалится в этот странный долгий сон. И за него боялись. Прогулки ему запретили, из палаты почти не выпускали; в туалет водил санитар, еду приносили. Проверяли его состояние ежечасно и ежедневно. Бесконечные анализы, рентген, гудение кокона томографа, снова анализы, процедуры. Охи и ахи. Жалостливые взгляды. К тому же это состояние повторилось: потом он заснул прямо на унитазе, проспал двенадцать дней, потом на приёме у того врача-воробышка, спал семь суток. А в конце концов и вовсе рекорд побил: двадцать один день спал, отрубившись в аппарате МРТ.
________________________________________
Последовал второй удар. И вторая невеста ушла. Это была Лиля, девчушка из Ленинграда, с которой познакомился перед армией. После ранения даже переписываться начали, Лиля испытывала чувства, а он начал душевно расцветать после Снежаны. И вот – скрючился на кровати, читает:
«Дорогой мой Костинька! Пишу тебе как надо а то сил нет врать уже. Сама ревела тоже, но ничего поделать не могу люблю тебя попрежнему всем сирдечком…»
Орфографические ошибки, почти нет знаков препинания. Пятнышки размытых букв – слёзы?
«Замуш за тебя у меня ниполучится такое дело. Папка мой ездил к тебе в больничку, с врачами говорил. Сказал, что ты дурной стал и себя не помнишь. И что ты бываешь как мёртвый, а мне страшно очинь. И пака сказал, что замуж за тебя меня совсем не пустит никогда, а нашей семье больной не нужен. А я ничего не могу сделать, папка у меня строгий ты же знаешь ваенком, что я могу сделать. Прости меня Костинька и найди себе девушку хорошую от всей души тебе желаю!! Целую нежно твоя Лила».
…Всё это, валившееся на Костю неожиданно, и по частям, все эти чувствительные тумаки судьбы, задержали его почти на два года: возили в центральный военно-медицинский госпиталь Министерства обороны, потом наблюдали в каком-то центре, реабилитация сложная, муторная, он себя подопытным кроликом чувствовал.
Но и это прошло. Провалялся по палатам с полгода – ни одного случая синдрома Экономо. Врач, тот самый, и сказал: «Выписываем тебя. А что? Не до гроба же тебя тут держать… Но мой совет, парень: либо женись, либо сиделку найми. Наука так в твоём случае бессильна и осталась!»
А сразу после выписки умер отец.
Он умер быстро, инсульт мгновенный; вышел из квартиры на работу, автомобиль служебный ждёт, отец уже лабораторией заведовал. И не появился из подъезда. Водитель хватился через четверть часа – отец лежал на площадке между этажами, скорчившись, с матово-белым лицом, руками портфель прижимая; а жильцы ездили туда-сюда мимо в лязгающем лифте.
Похоронили на Волковском, где у отцовской лаборатории был резерв в самых престижных секторах. Потом продали питерскую квартиру: отец ещё лет пять назад влез в строительство новостройки в Выборге, а Косте как раз советовали сменить сырость северной столицы на более холодный зимой, но всё-таки поддерживаемый Гольфстримом, климат этого города. А через два месяца, простудившись на прогулке по набережной, прохваченная сквозняком и получившая воспаление лёгких, ушла и мать.
Несмотря на тяжесть болезни, умирала она легко. До самого последнего мига в сознании была; Костя сидел у её кровати в больнице, она вдруг сказала: «Костик… мне пора. Зовёт. Береги себя…» И сама закрыла глаза.
Ну, конечно, врачи, реанимация, бесполезно – то же, что и у отца, – остановка сердца.
Обмывая дома мать вместе с соседкой – иных помощников у Кости не было, да и трупов за свою жизнь он навидался! – он обратил внимание на то, что тело её, как и всех покойников, сжалось, усохло; нос заострился, ввалились глазные впадины, кисти рук стали прозрачными, а вот ступни… Казалось, с ними ровным счётом ничего не произошло.
Они оставались такими же широкими, с крупными пальцами. Костя помнил их либо пыльными, запорошенными ботиевской землёй; мать неизменно из ДК возвращалась с танцев босая, разувшись ещё там, – и подруг подбивала. Отец ворчал: «Что ж ты босячишь, приличные же люди мы с тобой!», но мать только смеялась. Или чисто вымытыми, блестящими от воды – так она полы мыла, и капельки блестели на напрягающихся сухожилиях, на круглых ровных пятках, на изогнутом завитке мизинца…
Надо было начинать жизнь заново.
________________________________________
Инвалидность ему дали первую, потом сбросили на вторую. С этой «статьей» ни в полицию, ни в охрану не брали – а что ещё Костя умел делать, кроме как воевать? Требовали медицинские документы, медкомиссии сразу заворачивали. Пробовал устроиться охранником в клубы, банальным вышибалой – тоже не прошло. То ли за ним слава уже тянулась – чудной, «спящий десантник», то ли что; а один работодатель прямо сказал: «Ты на кой хер мне, такой калеченый, нужен? У тебя башку раненую переклинит – ты мне грохнешь тут кого-нибудь. Или ствол принесёшь и шмалять начнёшь вокруг, какой с тебя спрос?!»
Константин неожиданно вспомнил о том, как дядя Осип показывал ему двадцатилитровые бутыли ручной работы для домашнего плодового вина. А когда по госпиталям таскали, один врач посетовал: с лабораторной посудой беда. И стоит дорого, и всяких хитрых посудин, реторт и прочего, не найдёшь – только импортное, у нас не делают. Так и родился план открыть стеклодувную лавку, да самому попробовать поучиться этому мастерству.
Съездил во Владимир, где располагался большой стекольный завод. Нашёл одного старого мастера, с трудом напросился в ученики. Тот долго кряхтел, слушая рассказ про травму; опасался. Потом решил: «Ладно. Башка простреленная – ничего, тут лёгкие нужны, а они у тебя чистенькие. Да и раз уж почти что там побывал, тебя ни одна холера теперь не возьмёт, покуда Бог не повелит!»
Ремесло тяжёлое, учился каждый день. Потом начал ёлочные шары делать – получилось. Потом вазы. В итоге Костя нашёл мастерскую и начал искать помещение под лавку.
Ребята помогли. Племянник того самого дяди Вовы, прикрывавшего его под Цхинвалом. Сам когда-то отслуживший сверхсрочную в десантуре, на гражданке – типичный бык с пудовой золотой цепью, он по дешёвке отдал Косте подвал в старом доме на улице Акулова. Ну, конечно, перед этим пришлось уважить хозяина, выжрать в среднем по бутылке «Хеннесси» на душу, а потом уже спуститься в подвал. Показывая его и икая с перепоя, хозяин говорил:
– Вот тут ёпана… всё битым кирпичом, ик! С землёй было завалено… ик! Так я, ёпана, полкану одному позвонил, ик! Он, ёпана, бойцов пригнал, за три дня расчистили. Ик! А там… – он показал на стену. – Там арка такая, ёпана. Полчеловечьего роста. Подземный ход, ёпана, ик!
– И что ты с ним сделал? – с интересом спросил Костя.
Мужик ещё раз шумно икнул, почесал бычий затылок.
– Да, ёпана… забетонировал, на хрен.
– А чего так?
– Да… Менты придут, полезут, кости там найдут какие… старые. Объясняй потом, что ты не верблюд. Ой, ёпана, отпустило, кажись.
Так и обосновался Костя на Акулова. Рядом, через дом – сад скульптуры; среди зелени – Орфей, Кузнец, Коленопреклонённый. В пяти минутах ходьбы – Набережная Большого Ковша и Центральный сквер. Вывеску сделал – стеклянные буквы с подсветкой изнутри, прикрытые белым пластиком с вырезами.
И вот, когда он это всё устроил, да привёз первую парию товара, да вышел на воздух, к перильцам старого чугуна, вспомнил Зеленогорск, он же финский Териоки. Туда он ездил во время первого отпуска после срочной, ещё бабуля жива была. Здоровый, сильный, лом гнул, шутя; море по колено. Кто ему про Кнута рассказал? Чёрт его знает. Костя зажёгся: а давайте сходим?! Ему сказали, что этот странный отшельник, которого даже власть побаивается, обитает посреди озера, на Зелёном острове – а показывается не всякому, и туда ещё добраться надо, озерцо-то болотистое. Ну, выпили немного, для храбрости, пошли. Два Костиных спутника лезть в воду так и не решились, остались на берегу, а Константин, выломав какую-то палку покрепче, полез. По пояс в мутной воде, проваливаясь, дошёл до бережка. Заросли стеной, ни чёрта не видно; армейские ботинки и камуфляж в грязи, на груди сияет единственная на тот момент медаль за отвагу. Да фиг его знает, где этого Кнута-Перепута искать, уже думал назад повернуть, обернулся… стоит!
В каком-то тряпье, лицо, как печёная картоха, а волосы – облаком. Белые-белые, снег сплошной. И на посох опирается, грубо вырезанный. Парень от неожиданности даже растерялся. Спросить, как у кукушки, – сколько лет жить осталось?
 

А тот сам ответил. И такое ощущение, что губ даже не размыкал. Будто голос, глухой, скворчащий сковородкой, в голове Кости звучал.
– Две войны будут. На первой напугают, но возвысят. На второй – ранят, голова грязной будет, к миру уйдёшь.
В лесу кричали птицы. Заполошно кричали, как спугнул их кто-то. Побулькивала трясина.  Комары облаком вились над головой Кости, пищали – но ни один не кусал.
– На третьей – убьют! – коротко проговорил голос Кнута.
Вот жуть-то. Костя переминался с ноги на ногу, а потом выпалил:
– Эта… дядька… а невеста у меня будет?!
Глаза этого старика как-то засветились – белым угольками, как дым из них пошёл. Костя услышал:
– После вандализма. Старая будет. Найдёшь и потеряешь.
А потом ему как дали в лоб невидимым кулаком, улетел в воду; пока вылез, отфыркался – никакого Кнута и в помине рядом нет.
Вот и гадай теперь. Две войны. Ну, ясно – первая – в Панкисском ущелье боевиков Гелаева остановили. Два месяца под обстрелом, под бомбами – иногда и на своих бросали, ад кровавый, ему старшину дали. Жив, целёхонек – возвысили? Да. Вторая – это вот он, Цхинвал. «Голова грязная». Ещё бы не грязная, когда через неё пуля-то просвистела! Поди, там до сих пор свищет непонятно что. А на третьей – убьют? Так он на третью и не собирается, да и кто его возьмёт после такого ранения.
А ещё больше интриговали слова провидца про вандализм. Акт такой вскоре случился: сначала пришли бритые, в «адиках» с рынка. Хрю-му, чувак, мы с промышленного, отстёгивать нам будешь… Костя одного по стенке размазал, легко, второго выкинул на улицу – пинком, третий убежал. А через несколько дней битами перебили все окна в лавке и бутылку с зажигательной смесью кинули. Хорошо, Костя успел систему пожаротушения наладить, и стальные закрывашки витрин. Даже вазы не закоптило.
Вот тогда в его жизни появился капитан Орехов, он же Джонни-Младший из «Злодейского бара Джонни Хайза».
________________________________________
Когда по пяти ступенькам в подвальное помещение лениво просверкали лакированные остроносые штиблеты, перед Костей возник человек в кожаном плаще до пят, безупречной белизны сорочке, чёрном тонком галстуке и лихой гангстерской шляпе а-ля Хамфри Богарт. Он явно не походил на обыкновенного бандита; руки держал в карманах, на худом гладком лице – дьявольская ухмылка. Сделал шаг к прилавку, где стоял Костя в совсем не декоративном, а настоящем кожаном фартуке и специальных очках на лбу – в таком одеянии он обычно колдовал у стеклодувной печи.

 

– Здорово, приятель! – произнёс незнакомец наглым, но вместе с тем мелодичным баритоном.
Костя усмехнулся. Хорош прикид… И спросил глуповато:
– Привет. А в карманах что? Пистолеты?
– Морковки! – ухмыльнулся человек, руки вынул, правда и без морковок, и без пистолетов, одной достал из внутреннего кармана удостоверение, сунул под нос. Сотрудник убойного отдела ГУ МВД по Петербургу и Ленобласти, капитан полиции Константин Орехов. Ишь ты, тёзка.
– А так, для своих, вообще Джонни Хайз-младший. Если что… – добавил пришелец; потом оглянулся на выбитые ночью окна подвала. – А это что? Слышал я, наехали?
– Да нет… – Косте не хотелось впутываться в истории с ментами и бандитами. – Так… мальчишки какие-то с девчонками играли. Вот и разбили.
Орехов состроил гримасу.
– А-а, понятное кино. Слушай, приятель, загляни-ка сегодня вечерком ко мне. «Злодейский бар Джонни Хайза». Ломоносова, 16, вход со двора. Поговорим о мальчишках… да и о девчонках.
– Добро.
Орехов ушёл, оставив после себя запах хорошего одеколона с сигарной ноткой. Костя подумал-подумал, и решил пойти на встречу.
Вот там они и познакомились уже по-настоящему. Орехов оказался хорошим мужиком лет тридцати, встретил в клетчатой байковой рубахе и майке с физиономией Джека Потрошителя, предполагаемого; такие же физии имелись на столах тёмного морёного дерева и скамьях. Посидели, выпили под хорошие бифштексы с кровью, приготовленные его старшим братом, соответственно, Джонни-старшим. Поговорили.
– Ну, и сколько мне платить за «крышу»? – спросил Костя, понимая, что от этого вопроса не отвертеться.
Капитан посмотрел на него круглыми кошачьими глазами – точно как у блудливого кота! – и такими же жёлто-коричневыми, ответил хрипло:
– Сиди на попе ровно, тёзка.  С воинов не беру.
– Почему?
– За державу обидно будет. Не барыга же я позорный…
– Ну, ладно.
– Ладно, не ладно, подаришь мне пепельничку. Я приглядел. Мне один опер её по пьяни расколотил. И весь сказ… Слушай, тёзка. Ты фильм «Константин» с Киану Ривзом смотрел?
– Нет…
– «Слепые становятся очень чувствительными к проявлению окружающего мира» – произнёс Орехов задумчиво, яростно рвя крупными жёлтыми зубами мясо: ножом он практически не пользовался. – Цитатка оттуда… Значит, говоришь, пуля пролетела – и ага? Через всю башку?
– Да. И чёрт те знает, чего там наделала.
– Не боись… – Орехов оскалился. – Своей смертью ты не помрёшь точно. Но наворотишь многое.
– Звучит вдохновляюще.
– Ещё как. Эй, Лика! Лика, я те кричу! Подь сюда.
К столику, покинув компанию пьяноватых байкеров, подошла молоденькая блондинка с хвостом волос, где цвет их переходил в ярко-синий, – жилистая и худая, но с очень выпуклой, почти вертикально торчащей грудью, в нарочито рваных сетчатых колготах на алый символический купальник; в мокасинах кожаных, почти без выраженной подошвы, облегавших маленькую ступню. Орехов схватил девушку за талию, прижал, по-отечески по заднице шлёпнул.
– Видал? Это Лика. Это Константин, Лика. Тот самый… Повелитель Тьмы.
Девица прыснула. Отвесила шуточную оплеуху Орехову:
– А ты тогда кто, чучело?
– Не обращай внимания, Повелитель. Лика – она… она сооснователь, рисователь, составитель барной карты и обладатель самого большого Джибриля Сися в баре…
– Это что такое?
– Молчать, гусары! Не поймёшь… Лика, принеси нам парочку «Зарезанных младенцев», будь душкой!
– Не дождёшься, придурок! – надменно ответила девушка, подмигнула Косте, и тем не менее ушла в направлении стойки – явно за коктейлями.
Они тогда напились здорово. Орехов на улице завёл диковинный «Вольво-780» с двумя дверями ярко-вишнёвого цвета и довёз Костю до дома, по пути нещадно дымя и горланя с бычком во рту: «С одесского кичмана бежали два уркана…»
А дня через три-четыре снова заявился в лавку в образе чикагского гангстера. Опять шляпа на глаза, руки в карманах. Достал фотографии, положил на прилавок:
– Узнаёшь ребятишек?
Все трое в тот день были в лавке Кости. Не исключено, что они и совершили ночной налёт. Но на фото оно в разных позах лежали на жухлой весенней траве, и в головах у всех, только с разных сторон, виднелись пулевые отверстия со следами крови.
– Ты, что ли? – вздрогнул Костя.
Орехов собрал фото, спрятал.
– Не сцы, капуста… Засолим и отпустим! – хмыкнул он. – Оперативная разработка. Отморозки они что надо. Навели на них другую группировку, они быковать. В общем, Господь Всемогущий всё сам решил. Как говорил Повелитель Тьмы: «Я всегда выигрывал. Побеждал тварей, о которых многие даже и не слышали… а меня добили сигареты». Ладно, замнём.
– А в карманах на этот раз что? – искренне поинтересовался десантник. – Опять морковки?
– Тьфу на тебя!
И Орехов неуловимо быстро извлёк из карманов чёрного плаща два никелированных револьвера с длинными дулами, сверкавшими, как ёлочная игрушка, и белыми рукоятками; дула сошлись, целя Косте в переносицу.
– Игрушка?
– Дурак ты. «Смит энд Весссон» одна тыща восемьсот шестьдесят девятого… Третья модель. Ручки из слоновой кости, Костя. Короче… Пить будем?
– Наверное…
Снимая шляпу и швыряя её точным жестом через всё помещение на рожок для одежды, Орехов кивнул на витрину:
– Сам дуешь?
– Дуют пиво! – с достоинством парировал Костя. – А я хоть и Стеклодув, но выдуваю…
С этой второй пьянки, во время которой они раздавили бутылку контрабандного односолодового «Синглтона», доставшуюся после налёта опером на какой-то подпольный склад, началась прочная дружба с Ореховым. На хорошей основе. Да, больше никаких неприятностей в лавке не случалось, а когда через полмесяца подкатило какое-то другое бандитское ополчение на старой «БМВ», Костя просто сказал им: «К ореху!», и тех как ветром сдуло.
Капитан денег не брал по-прежнему. Но Костя сделал, то есть выдул, стеклянные подвески на люстру для начальника Северо-Западной таможни, вазу в виде форменной фуражки для начальника ГУ МВД по Ленобласти, ещё с десяток красивых вещей для солидных людей и важных чиновников…
Однако невесты в его жизни после этого «акта вандализма», вроде как предсказанного Кнутом, так и не появилось. Как-то раз сидели в «Злодейском баре», одна из стен которого была оформлена под боковину контейнеров, уходила в нишу – высоко. Лика взбиралась на эту стену под свист и улюлюканье посетителей. Константин задумчиво спросил:
– А босиком… без мокасин, взберётся?
– Говно вопрос… Лика! – рявкнул Орехов.
Девушка фыркнула, сняла мокасины. Ступни у неё оказались чуть ли не прозрачными, хрупкими на вид – как произведения Кости, собранные из множества косточек и с просвечивающими синеватыми жилочками. Взобралась в два счёта и оттуда, из темноты потолка, показала им фак.
– Она по голой стене, стеклянной, как-то раз до седьмого этажа Лахта-центра на спор забралась. Говорит, там какие-то щели… – прокомментировал Орехов. – Это у неё с детства. Человек-Муха.
– Не замужем?
– Да Человек-Паук далеко, вот и не замужем. А ты что, невесту ищешь?
– Вроде того.
– Не, дружок. Она пока не собирается… – Орехов отхлебнул «Зарезанного младенца»: смесь мартини, мадеры, апельсинового сока и ликёра «Бейлис», спросил, котяровыми газами своими вращая: – Слышь, Повелитель, тебе не невеста нужна. А проводник. Ходил туда?
– Куда?
– В Ад, вестимо.
– Да ну. Нет этого.
– Есть… У нас у каждого в башке – персональный канал спуска. А в твоей, простреленной, там целое метро поди.
– Не помню. Не представляю его себе. Сказка.
– Сказка? – Орехов прищурился. – Ну-ну. «Небеса и ад рядом, за каждой стеной, за каждым углом – это мир за гранью реальности, а мы застряли посередине. Ангелы и демоны не могут проникнуть в наш мир, и вместо них появляются Полукровки…» Так ты «Константина»-то смотрел?
– Смотрел. Обыкновенный триллер. Но такой, живенький.
– Бля, ты сам живенький. Ни хера не понял?
– Не-а.
– Вот и дурак.
– Растолкуй, если умный.
Орехов откинулся на спинку скамьи. На тёмный дуб. Взгляд его затуманился.
– Ты не врубаешься… Бог и Дьявол – это две сверхдержавы. Биполярный мир! У них есть тренировочные лагеря… Рай и Ад. Пограничная, ничейная территория – земля. Тут идёт агентурная борьба, война, понимаешь… И ни Добра нет, ни Зла. Есть вечные интересы. Всё как в разведке. Двойные агенты, провокации, деза и прочее. Знаешь, у меня знакомый был один… вор в законе.
– Неудивительно.
– Не, не врубаешься, точняк. Он запретил своей братве ментов мочить.
– Как? Совсем?!
– Ну, только если в открытом бою. Один на один. И знаешь, что он говорил?! Я, типа, – это про себя! – солдат Бога.
– Верующий был?
– Конечно. У него в хате, он под Питером жил, там целый иконостас был. Так вот… Он, типа, солдат Бога, а то, что он делает, – агентурная игра. Дескать, подманивает Дьявола. Тот покупается. А Бог потом его мудохает… как бы так: свой среди чужих, чужой среди своих. Я ж говорю: агентурная сеть. Так что ты решай, в чью игру играешь. И на чьей стороне.
– А ты сам?
– Я? – взгляд опера затуманился, поблёк; он почему-то отвернулся, с тоской посмотрел на рыже-кирпичные стены, стойку, глухо пробормотал: – А уж и сам не знаю сейчас. Оставили вот тут… резидентом! Охо-хо! А давай ещё один. Новый. «Синяя Борода».
– А это с чем? С тормозной жидкостью?
– Не угадал. С абсентом… Лика!
И было это всё круто, весело; в Выборг пришла настоящая весна, Выборгский замок белел стенами в окружении разросшихся деревьев, шумел Сад Монрепо, по крытым брусчаткой улицам бежали ручьи, девушки скакали через них, промачивая рано обутые балетки, а после стаскивали их и шли босиком, охая и поскальзываясь; продавали каштаны и мороженое, в городе появилась Ассоциация уличных шарманщиков, а Орехову дали майора.
В какой-то из таких свежих, напоенных невыносимым теплом – даже мухи от него с ума сходили! – дней, с улицы завопил автомобильный гудок, прямо по окном, требовательно. Костя вышел, из окна вишнёвого «вольво» скалился Орехов.
– Привет, Повелитель. Ты чё, масть сменил?
– В смысле?!
– А ты над собой посмотри.
Костя задрал голову. На вывеске, на высоте почти второго этажа, наблюдался непорядок. Нижняя часть проёма буквы «В» была облеплена белым непроницаемым скотчем, и получалось: «ЛАВКА СТЕКЛОДУРА».
– Ёп… твоя, что ли, нахулиганила? Кто ещё туда забраться мог.
– Э-э, кореш, ты на меня батон не кроши. Не при делах! – заржал Орехов. – Розыскная помощь нужна?
– Не надо. Сам разберусь.
– Ну, бывай тогда!
 

Вытащил из лавки стремянку, пристроил её, взобрался. Содрал скотч, восстановил статус-кво. Два дня всё было нормально, а потом приходит – и опять «стеклодуРа». Тот же самый белый скотч. Но на этот раз в старинном медном ящике, который Костя купил у антиквара на Блошином рынке в Москве, появился листок «Новости Ленобласти». Через всю страницу шло намалёванное маркером:
«НЕ ПОДУМАЙТЕ НА НАС, ЭТО СДЕЛАЛ ФАНТОМАС!»
У Кости всё внутри ёкнуло. Неужели…
Фантомасом называл себя его дядька, главврач санатория «Остров детства» в Зеленогорске, и там было много воспоминаний… Стиснув в руках газету, Костя ушёл в лавку, забыв на улице стремянку – её, кстати, украли в течение двадцать минут, но он уже об этом не жалел.
 

На второй странице крохотная заметка: «ВОСПИТАТЕЛЬНИЦУ МОГУТ УВОЛИТЬ ЗА ГРЯЗНЫЕ ПЯТКИ». В заметке писали:
«…прокуратура Ленобласти продолжает служебную проверку по поводу действий воспитательницы детского санатория «Остров Детства» в г. Зеленогорске. Молодая женщина, поступив на работу, ввела в практику для отдыхающих, в том числе и детей, босоногие прогулки. По словам родителей, она выходит с несовершеннолетними отдыхающими босиком во двор даже зимой, на снег. В санатории развивается настоящий культ босых ног, члены «Кружка Здоровья», созданного воспитательницей по имени Людмила, приносят «клятву верности», стоя голыми ногами на острых иглах и плача от боли, а сама она пришла босой на приём к вице-губернатору области, когда тот решил, по требованию общественности, разобраться в ситуации… нездоровое увлечение босоножеством, культивируемое в санатории, стало предметом внимания общественности Главного омбудсмена РФ по защите прав детства, Ирины Мозговой… Врачи областного центра профилактики ортопедических заболеваний предупреждают: хождение босиком даже в летнее время таит в себе массу опасностей: от заражения паразитами в зоне водоёмов до грибковых и венерических заболеваний при хождении босиком по городским улицам…».
Фотографии в газете не было. Но Костя понял – это Катя.
Катька-Энигма.
И пошёл новый этап его жизни.