Ватанабэ Он - О, ты из знати, соврал я

Среди женщин из сеттльмента

В тот вечер я впервые выбрался в Иокогаму, в сопровождении Александра, моего соседа по комнате.
Александр разбирался в таких увеселительных местах гораздо лучше меня, японца.
По его собственным словам, Александр был бывшим танцмейстером при императорском дворе Российской империи. После революции он перебрался из Шанхая в Японию, но не смог зарабатывать на жизнь танцами. Теперь он играл на виолончели в одном из ресторанов европейской кухни за Гиндзой, то есть был кавказцем, немногим лучше уличных торговцев сукном, которых часто можно было встретить.
Тем не менее, то ли в силу своего кавказского происхождения, то ли из-за тёмных волос и глаз, и довольно привлекательной внешности, несмотря на бедность, он пользовался особой любовью у женщин из сеттльмента.
Александр говорил на ломаном японском и на таком же ломаном английском, помимо русского языка.
Мы вышли на станции Сакурагитё около девяти часов, поэтому сначала мы направились к тёмному порту, а затем в китайский квартал Ямасита-тё.
И выпили пива в знаменитом интернациональном баре. Почему-то это заведение рекламирует пиво "Эбису", но я однажды пробовал очень вкусное пильзенское пиво в баре "Гамбург", который тоже находится где-то в этом районе.
Когда я собирался в Германию, какой-то странный немец, оказавшийся в том баре, который утверждал, что является членом экипажа крейсера "Эмден", убедил меня, что первое условие для поступления в Гейдельбергский университет — умение выпить четыре дюжины пива. Поэтому я выпил две дюжины пива "Пилзнер".
"Этот "Эмден" — просто работник бара, подсадная утка, - сказал Александр, отвергая "Гамбург". - К тому же, там нет ни одной такой красавицы. Скучно".
С этими словами Александр ткнул пальцем в подбородок светловолосой девушки с узкими глазами, самой симпатичной из четырёх-пяти девушек, собравшихся вокруг нашего столика, судя по всему, разной национальности.
"Маруша! Влюблена в японского писателя! — Маруша, скажи!"
Я уже слышал слухи об этой девушке. Она показала мне платок, который, как она сказала, получила от мистера ;;.
Затем она танцевала с Александром. Пожилая супружеская пара, видимо, члены её семьи, сидевшие у печи, аккомпанировали им на скрипке и арфе. Я не мог больше пить "Эбису", поэтому подошел к барной стойке и выпил водки.
Хозяйка, которая, казалось, сохранила следы былой красоты своей молодости, наливала мне водку и болтала со мной.

"Ну и ладно, если ты умрешь, то и я умру."

Мы вышли из "Интернационаля" ровно через час, как и планировали.
На темной набережной жалко мерзли синие фонари, и свирепствовал ночной ветер, насыщенный резким запахом моря.
Мы выехали в Мотомати, заглянули в "Бунгало", где и стали ждать полуночи. Александр хотел танцевать до закрытия этого танцпола, а я, не умея танцевать, просто потягивал виски и наблюдал за оживленной сценой в зале.
Ко мне подошла сильно перепившая и очень старая танцовщица и стала просить портвейна. Я угостил ее, и вскоре она заявила, что мне жаль, что я не умею танцевать, и предложила научить, схватив меня за обе руки, чтобы поднять.
Но она тут же поскользнулась на натертом воском полу и упала. Она падала снова и снова.
В конце концов, мне пришлось уложить эту надоедливую старую танцовщицу на подушки дивана, чтобы она успокоилась.
В полночь нас выгнали из "Бунгало", и мы пешком отправились прямо в Оомарудани по улице Мотомати, где, вероятно, все уже спали.
"В Оомарудани вдвое дешевле, чем в Хомоку, но там плохо. И японцев там не любят", - сказал Александр, идя под руку со мной.
Когда мы поднимались по темной тропинке, поросшей травой, по левой стороне тянулись дома, на которых висели вывески с названиями отелей.
Среди них мы выбрали самое внушительное здание под названием "Нью Намбер Найн", но поскольку и вход, и окна были совершенно темными, мы были вынуждены постучать в дверь отеля "Токио", расположенного позади него.
"Кто там?" - прозвучал голос, и открылось маленькое окошко.
Лицо черноволосой женщины, освещенное светом из окна, смотрело в основном не на Александра, стоявшего у самой двери, а на меня, стоявшего позади него.
"Китаец," - поспешно ответил Александр. Но "Все занято!" - и окно тут же захлопнулось.
"Тьфу!" - Александр сплюнул на мостовую.
"В "Тиволи" все спят, поедем в Хомоку."
"Хорошо!" - ответил я.
Затем мы поехали в Хомоку на такси, обсуждая, что выбрать: "Дзюнитэн" или "Коминато".
В итоге решили выбрать последнее, поскольку "Киё Хотел" - это буржуазная идеология. Машина неслась по ночной прибрежной дороге.
Свернув налево в узкий переулок и проехав мимо отеля, у которого горел фонарь с изображением сливы и соловья, Александр вскоре остановил машину. Мы вошли в отель под названием "Этуаль". В ярком зале, словно пораженном припадком, стояли в ряд около десяти великолепных женщин, словно июньские пионы.
Александр был им уже знаком, а мне было позволено выбрать любую из них, какая больше всего понравится.
Женщины обступили Александра, называя его "Саша", "Саша". Подругой Александра была молодая девушка, выглядевшая не старше семнадцати-восемнадцати лет, с короткой стрижкой, подчеркивающей ее красивые черты лица, и с хмурыми бровями.
"Саша, танго!" - и девушка тут же обвилась вокруг тела мужчины.
Мне поторопила выбрать свою девушку пожилая женщина, похожая на сводню, по имени "Сакабасан". Я указал на худенькую женщину с бледным лицом, стоявшую в самом конце ряда и смотревшую в сторону.
С самого начала она особенно привлекла мое внимание. Дело в том, что она совсем не пыталась улыбнуться мне, как другие женщины, и в ее больших печальных глазах и заостренных плечах чувствовалась хрупкость цветка и очень робкий, жалкий вид.
Однако это, казалось, было неожиданностью не только для "Сакабасан", но и для других женщин, а также для Саши. Но я посадил ее на колени и погладил ее по тусклой щеке.
Мы заплатили двадцать пять иен за двоих. После расчета мы разошлись по своим спальням. Моя девушка сложила мою одежду и убрала ее в комод с зеркалом. "Вы важный человек?" - спросила девушка, перебирая мои волосы костлявыми пальцами. Голос девушки хрипел в горле, издавая звук, похожий на долгий вздох.
"Ах, я дворянин. Но всего лишь барон," - соврал я.
"Вот как, это хорошо," - ее голос прозвучал как ветер.
"Ты больна, да? У тебя туберкулез?"
"Простите меня… Я, возможно, умру."
"Ну и ладно, ну и ладно. Если ты умрешь, то и я умру."
"Ох, какие приятные слова!" Я прижал ее маленькую головку к своей груди.
"Не надо. У меня болезнь еще хуже," - сказала она, пытаясь отстранить губы.
"Ну и ладно, ну и ладно," - и я насильно прижал ее щеки к себе. -- Та болезнь, которая в течение долгого времени связывала каждого из миллиардов мужчин и женщин во всем мире, -- иными словами, она той же природы, что и любовь между мужчиной и женщиной -- вспомнились мне слова Александра…