ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Операция «Вытаптывание»
Елена Швайнштагнер, полковник Шилова, пенсионерки – Санкт-Петербург
________________________________________
Солнце, прочно обосновавшееся в питерском небе вот уже пятый день, вытопило город дочиста, выжгло его сквозь линзу прозрачно-синего неба без единого облачка. На площади Ленина перед Финляндским вокзалом раскалился от солнечных лучей бронзовый Ильич: если посмотреть сквозь него на строгий прямоугольник вокзала, то он колышется, дрожит очертаниями в разогретом воздухе. На этой большой площади, очерченной со всех сторон асфальтовыми реками проезжей части, стиснутой зданиями Михайловской военно-артиллерийской академии и рядом чеканных зданий напротив, почти нет деревьев; какие-то негустые ёлочки растут у края, там, где кофейня, и всё. Выгоревшая, ставшая сухой и ключей, ещё совсем недавно взошедшая трава покрывает места, оставшиеся непокрытыми фирменной питерской брусчаткой и асфальтом. И даже фонтан, шумящий в самой середине площадки, от жары не спасает; кажется, что его свежее дыхание испепеляет солнце тут же, как только опадает вниз водяная струя.
Группа из трёх пенсионерок, все с чёрными и блестяще-алюминиевыми палочками для финской ходьбы, расположилась под ёлочками. Логичнее было бы у фонтана, где спасались уже отдельные, изнурённые погодой, гости Северной столицы, но одной из них, высокой Ариадне Павловне, гордой старухе в золотых очках с затемнёнными стёклами, у фонтана было, видите ли, «слишком сыро», второй – полненькой Лилии Ивановне, кудрявой и смешливой, плохо дышалось из-за астмы на скамейках, расположенных слишком близко от остановок автобусов. В итоге пенсионерки выбрали равноудалённое от этих зон место, и оказалось оно на траве. Присесть некуда. В итоге обе стояли, а вот третья, крепкая квадратная тётка с грубоватым обветренным лицом, Зоя Михайловна, с рыжими, коротко стрижеными волосами, одетая, в отличие от остальных, в молодёжные джинсы и футболку с принтом, без церемоний уселась на эту траву.
Обмахиваясь костяным веером из антикварной лавки, наверняка предметом её гордости, и покачивая пучком седеющих волос на маковке, Ариадна Павловна говорила:
– …климат совершенно ужасный, совершенно. Что хорошего в этой вашей жаре? Она сырая. Гнилая какая-то… вот у нас в Петрозаводске даже днём на улице в час пик дышится – как в тайге!
Ариадна не так давно приехала из Карелии, похоронив там мужа. Главного инженера крупного карельского треста, и до сих пор не могла смириться ни с потерей этого человека, ни с городом, в котором она с ним познакомилась.
Кудрявенькая Лилия Ивановна, в прошлом учительница английского, хихикнула:
– Милая моя, тут говорят как: климат в Питере великолепный, если вы его полюбите. Наверное, нужно попытаться полюбить…
– Вот ещё! С какой это стати? И не подумаю!
Сидящая на траве щурилась на солнце, она единственная носила солнцезащитные очки не на носу, а на кромке выреза футболки. Она проговорила рассеянно, в пространство:
– Зато тут белые ночи… У нас ночью темнотища – глаз выколи.
Зою Михайловну занесло в Питер с Томского пароходства еще сорок лет назад, двадцатипятилетней девчонкой, «шкипершей», на буксире, и тут она проработала всю жизнь, поднявшись до капитана такого же чумазого буксира, таскавшего баржи по Неве. Ариадна взорвалась:
– Белые ночи?! Милочка, не смешите! Вот в Карелии белые ночи – на улице книжку можно читать, так светло! И главное – сколько нам стоять-то тут ещё?
– Успокойтесь, Ариадна Павловна. Ещё пять минут до двух часов! – урезонивала Лилия Ивановна. – Точность – это вежливость королей…
– Могла бы наша тренерша из вежливости и пораньше прийти! А транспорт вообще ходит ужасно. Загромоздили город этими автобусами, не развернуться!
– Но в автобусе хотя бы льготный проезд…
Они бы так ещё долго перепирались, смотря на башенку Финляндского, часами и шпилем вонзающимся в синь, на сверкание фонтанных струй, но услышали дробный стук наконечников палок для ходьбы. Обернулись. Со стороны Арсенальной набережной приближалась молодая девушка. Волосы тёмно-каштановые, с рыжиной, до плеч, на лице большие тёмные очки, яркая оранжевая футболка, шорты. А ниже – длинные, загорелые, с твёрдыми играми и совершенно голые ноги. До самых длинных, широко расставленных пальцев ступней с великолепным лаком.
– Здравствуйте, дамы! Меня зовут Елена, я ваш тренер!
Ариадна смотрела на босую пришелицу с гримасой недовольства и разочарования, Лилия Ивановна – со страхом, а третья, сибирячка, – с интересом, поднявшись на ноги.
– А что, позвольте узнать? – палкой Ариадна ткнула в сторону босых ступней девушки, едва не задев их. – Вы что, и нам предлагаете побосячить?
Лилия с ужасом спросила:
– Бедная вы моя, вы же так грибок подхватите… Или экзему. Или ноги обожжёте!
– Спокойно, товарищи, спокойно! Никто вам ничего не предлагает. Это мой личный выбор. Чудачество, если хотите. Что ж, вперёд. Нам предстоит маршрут протяжённостью пять километров, вокруг вокзала… Достопримечательностей не гарантирую, исключительно городская среда, тренировка номер один. «Экономная ходьба».
– А что будем экономить? – поинтересовалась Зоя.
– Силы! Захотите попить, отдохнуть – говорите!
И Елена, цокнув кончиками палок, пошла вперед. Её тугие пятки с едва заметной каёмочкой питерской уличной сажи замелькали впереди. Пенсионерки, бурча, двинулись следом.
– …она сумасшедшая! – полушёпотом говорила Ариадна, путаясь в палках, которые из-за её гренадёрского роста постоянно попадали под ноги. – Впрочем, меня не удивляет. У вас тут город сплошных сумасшедших. Со времён Раскольникова…
– Да нет, очень милая девушка! – спорила Лилия. – Вы знаете, сейчас это такой, я бы сказала, тренд… оздоравливание и всё прочее. Странно, конечно, что в городе. Надо бы по песочку, по травке…
Зоя ничего не говорила, только усмехалась. С палками у неё, в отличие от товарок, всё выходило отлично.
________________________________________
…Они пересекли проспект Комсомола, прошли по переходному переходу, потом мимо мрачноватого здания бизнес-центра «Финляндский». Лена впереди уверенно раздвигала поток прохожих какой-то невидимой силой; пенсионерки шли чуть ли не шеренгой позади, и их огибали по сторонам.
– На парковочку. Дамы, на парковочку! – уверенно провозгласила девушка.
– Господи. Ну, на парковку зачем?! – взмолилась Ариадна. – И так от бензина дышать нечем…
– Ну, дорогая моя, может, это у них методика такая.
– Я вам говорю – она ненормальная. Она нас в гроб загонит!
Лена всё это слышала, усмехалась про себя. Она помнила, с каким диким лицом смотрела на неё директриса фитнес-центра, когда Лена заявилась именно туда так – с ослепительно босыми ногами. Пальчиком холёным показала: «И вы будете… ТАК?!»
Ленка ответила – так! Насладилась выражением полного отвращения на лице директрисы, а потом, когда прибавила: «Вам насчёт меня звонили!» – ещё и выражением настоящего страха. Да, Шилова компетентно провела работу с бизнес-центром. Даже специальную брошюру «О пользе некоторых аспектов оздоровительного учения Порфирия Иванова» изготовили в единственном экземпляре, директрисе подсунули накануне. Чтобы совсем в обморок не упала.
Посреди двух «рукавов» улицы вились трамвайные пути; из цветочного киоска несло смешанным с уличными запахами ароматом изнывающих от жары растений, и с остановки – сладковатым духом от компании молодёжи, курившей вейпы. На повороте Боткинской, от красно-белого здания банка, на них выскочила худощавая дама в пёстром платье, босоножках на огромных каблуках, с белой фирменной сумкой на худом плече. Светлые пышные кудри убраны под кокетливую шляпку и вуальку. И палки в одной руке, обе: она ими не пользовалась, держа в другой пальцами с длинными хищными накладными ногтями стаканчик с кофе.
– Ой, здравствуйте! – закричала она заполошно. – А я опоздала! А вы уже пошли! Я Петрова, Кира! Я тут на рыночек забежала…
– Присоединяйтесь, Кира! – милостиво разрешила девушка.
Несколько секунд новоприбывшая разглядывала тренершу, потом вскрикнула:
– А вы правы! Точно, босиком! А то ноги и так отваливаются.
Вмиг разулась, бросила туфли в сумку и встала узкими, алебастровыми ногами на грязноватый асфальт. Старухи онемели.
– Ещё одна ненормальная… – горестно пробормотала Ариадна.
Лилия открыла рот, потом хмыкнула:
– Чего-то мы с вами не понимаем, милочка…
А дальше произошло то, что вогнало брезгливую и желчную Ариадну в совершенней ступор, а Лилию заставило слегка побледнеть. Блондинка под вуалькой воскликнула:
– А! Я только стаканчик выброшу!
И двинулась к выходу из метро, совмещённому с торговыми павильонами. Тренерша зачем-то тоже, хотя ей-то ничего выбрасывать не надо; очередной поезд как раз доставил партию пассажиров, и они выходили навстречу толпой, щурясь от яркого света вместо тусклого метрошного сияния. Вот один, торопливый, с портфельчиком, вдруг мотнулся в сторону, задел металлическую урну – её зев опрокинулся и высыпал мусор, смятые обёртки, такие же стаканчики, недоеденную шаверму, а главное – окурки, окурки, и ещё раз окурки в гарнире жирного вонючего пепла прямо под босые ноги обеих женщин.
И те совершенно спокойно прошлись по нему, более того, остановились на этом всём, и, кажется, даже потоптались… Словно изучая содержимое! Потом урна самопроизвольно вернулась в прежнее положение, а Лена даже голой ступнёй деликатно подгребла рассыпанное, и блондинка выбросила в урну стаканчик.
Онемевшие дамы стояли соляными столбами, и только Зоя Михайловна понимающе усмехнулась.
Пошли дальше. Девушка вела группу по довольно странному маршруту: по переулку вдоль старого жилого дома, мимо рыночного павильона и трансформаторной будки, полукруглого кирпичного здания непонятного предназначения; справа виднелся серый забор, преграждающий выход на пути. Почему не по улице? Тренерша обернулась, прикрикнула бодро:
– Активнее, дамы, активнее! Работаем палочками равномерно! Не идите на полусогнутых коленях, не делайте вялых шагов! Энергичнее!
Оздоровительный сеанс продолжался.
________________________________________
…Шилова шла рядом с Леной, палками орудуя только для вида; и были они у неё какие-то странные, с утолщениями на кончиках. Поправив вуальку, проговорила негромко:
– Теоретически, лучшее средство передвижения для него – это метро. Под землёй.
– Почему?
– В метро множество людей. Сжаты, уплотнены, как и их энергетика – сплошной слоёный пирог. В таком «пироге» одному энергету труднее обнаружить другого, происходит интерференция импульсов. Анубису легче затеряться.
– А действовать он может?
– Тоже с трудом. Это железобетонный тоннель, к тому же над тоннелем – и здания с их насыщенной энергетикой поколений, и кости старые – из прежних захоронений. Особенно на глубоких участках. Экранирует верхний канал связи с Космосом… – женщина вздохнула. – Но тут его не было, точно.
– Ты имеешь в виду, что не было следа на мусоре?
– Конечно. Люди выбрасывают стаканчики, как я, обёртки на выходе. На них, если он хоть раз проехал рядом, останется след… Особенно пепел хорошо принимает.
– А если урна…
– Не очищали два дня! – отрезала Шилова. – Я проверила.
Шли дальше. Лена робко спросила:
– Эдуард Викторович… мной доволен?
Шилова помедлила. Она не столько опиралась на свои палки, сколько выделывала ими по асфальту разнообразные кренделя; в утолщённых концах явно спрятаны какие-то приборы, о назначении которых её спутница не догадывалась. Ответила нехотя:
– В целом – да. Он просто считает, что тебе нужна более серьёзная подготовка.
Девушка поёжилась, повела плечами и пожаловалась:
– Не нравится он мне… голос противный. И глаза стеклянные такие!
– Голос – да! – Шилова усмехнулась. – А глаза действительно стеклянные. Оба.
– Правда?! Протезы?!
– Очень качественные биопротезы с нейронными чипами в голове. Он потерял оба глаза на одной операции… Сильный энергет ударил его «шаром огня». Ну, это сгусток энергии. Глаза выжгло, он получил контузию. Пропустил удар.
– Но он же видит, верно?
– Верно. Видит, и иногда лучше нас с тобой. Современная наука и техника могут многое…
Потянулись складские помещения, гаражи; вот ординарное двухэтажное здание. Шилова скользнула по нему взглядом, приказала:
– Будь внимательнее. Если Он в каком-то месте пройдёт через стену, тоже останется след. Нарушение структуры информационного пространства… затягивается очень нескоро.
– Это на всех домах?
– Нет. Как правило, на нежилых. В них люди не ночуют, они более… проницаемы, опять же, нет лишней энергетики.
Здесь пахло пылью и железнодорожным мазутом – пути совсем рядом, забор кончился. Тут, вероятно, переходят через них. Сзади окликнули:
– Подождите!
Шилова с Леной остановились; пенсионерки догоняли. Зоя Михайловна, на бронзовом лице которой выступил пот, опираясь на палку, стянула с одной ноги кроссовку, потом со второй…
– Зоя, что вы делаете?! – испуганно закричала Ариадна. – Вы же…
– …заражусь вашим грибком и тотчас же умру! – сквозь зубы ответила женщина.
Она забросила обувь в крохотный рюкзачок, болтавшийся сзади, туда же – джинсовую курточку. Лилия Ивановна жалобно заскулила:
– А если столбняк, Зоя?
– Столбняк у нас в голове! – а потом, с улыбкой обращаясь к Лене, сказала: – Я тоже решилась… В обуви, как в печке на ногах!
– Молодец! Ну что, дальше пути нет, дамы, переходим. Нарушим правила.
Впереди к путям примыкал угол склада; какие-то две провинциалки с клетчатыми сумками, охая, перебирались через пути наискосок, по своему маршруту, игнорируя деревянный переход – видимо, для железнодорожных рабочих.
Но Лена повела женщин по этим доскам. Сначала. Однако те вывели их на асфальтовую дорожку для обходчиков, которая упиралась в тупик. Лена ступила на железнодорожный щебень…
Для неё этот красновато-серый щебень – как семечки. Под её пятками он хрустел, как разгрызаемый крепкими молодым зубами кусковой сахар. Разувшаяся Зоя балансировала. Качалась, опиралась на палки; морщилась, но шла. У неё оказались удивительно молодые, мускулистые, широкие ступни с такой же грубовато-обветренной кожей, что и на лице. Поймав взгляд девушки, Зоя пробормотала:
– А то! Летом по палубе буксира попрыгаешь, так после этого…
Труднее всего пришлось Ариадне, каблуки туфель которой проваливались в щебень. Кое-как, охая и вскрикивая, с помощью Лилии перешли пути. Пропустили электричку, которая, звонко крикнув гудком, ушла на запад. Люди в окнах наверняка смотрели на странную разновозрастную компанию в более чем странном виде.
У памятного столба Двадцать третьего километра «Дороги жизни» прошли в проём между двумя пакгаузами, кирпичные стены которых были разрисованы граффити. Шилова глянула туда, наверняка обратив внимание на несколько свежих, определила:
– Нет, тут тоже его не было. Мы сюда неделю назад граффитистов пустили. Они потоптали… Вон знак – чисто.
Лена, конечно, знак не видела, точнее, определить не могла. Промолчала.
________________________________________
Двухэтажное старое здание, буквой «П» протянувшееся вдоль путей и переулка, смотрело на них ржавыми водосточными трубами и тёмными окнами. Много уже облетевшей листвы на тротуаре – она скрипела под ногами, рассыпаясь в прах. В гораздо более медленном темпе, чем раньше, миновали ещё несколько таких, на одном из которых виднелась бронзовая табличка: «Вокзальный Арсенал. Построен в конце XIX века. Памятник архитектуры, охраняется государством», и выбрались на Арсенальную. На другой стороне улицы – огромная стройка, возводят высотные дома. У двухэтажки, в хозяйственном дворе, – киоск с шавермой, скверик, лавочки… Ариадна не выдержала:
– Может быть, мы присядем? Я не могу уже! Это экзекуция какая-то!
– Правда! Водички выпить…
– Хорошо.
Дамы облепили одну из скамеек, как мухи – блюдечко с мёдом. Шилова с Леной стояли, Ариадна нетвёрдой походкой направилась к киоску. Девушка строго говорила оставшимся:
– Вы, дорогие мои, неправильно идёте. Вы волочите палки за сбой, а не отталкиваетесь ими! Запомните: палка ставится плотно на грунт напротив передней ноги, а в задней фазе за корпусом происходит энергичное отталкивание, тогда палка образует прямую линию вместе с рукой. И ещё: стопой, передней частью… пальцами – мы активно отталкиваемся от грунта, ноги распрямлены в коленях, но не напряжены, делают энергичные длинные шаги…
– Да как же мы почувствуем… – взмолилась «англичанка». – Чем нам отталкиваться? Идём и идём.
На ней были «дышащие» светлые туфли «для пенсионерок» на очень плотной, толстой подошве. Лена усмехнулась, озорно глянула на Зою Михайловну:
– Ну… кто чувствует, а кто, конечно, нет!
Вернулась Ариадна с бутылочками воды, Лилия достала кошелёк, раскрыла – надо честно расплатиться, и вдруг кошелёк отложила. Её товарка по группе чуть воду не выронила, ахнула:
– Лилия!!! Вы что?!
Лилия Ивановна, кривя лицо, разувалась. Стягивала свои туфли и белые, старомодные кружевные носочки.
– Есть куда положить, Елена?
– Да, конечно.
– Только можно… я вон, по травке потом пойду?
– Да.
Что ж, пошли по травке. Лилия и Зоя; Лена и Шилова шли по гладкому, недавно положенному асфальту, рядом с ними цокала каблуками Ариадна с гримасой отвращения на лице. Да и палками она старалась наделать в том асфальте дырки…
Дошли до зелёного сквера, примыкающего к проспекту Комсомола. И внезапно Наталья Шилова, сдвинув вниз тёмные линзы, отбросив вуальку, глянула на женщин:
– Девушки! Зайдём-ка перекусим!
Почему вдруг так повернулось, Лена не спрашивала, но сама услышала босыми ступнями то самое. Странно. Такое ощущение, что наступила на крупного чёрного муравья или жука, а он, бедолага, ворочается там, ещё нераздавленный, и силится выбраться… А Шилова увлекала компанию к зданию с вывеской «СЭБ-Банк», на первом этаже которой располагалась закусочная в стиле быстрой еды. И, хотя на лице Ариадны явственно читалось отвращение к подобного рода заведениям, она пошла тоже – все были рады посидеть в теньке.
В закусочной они почти одни; только два мужика, по виду менты в штатском, угрюмо жуют бургеры в углу. Шилова распорядилась:
– Заказывайте, что хотите… Фирма платит!
И тут же, быстро глянув на девушку:
– Нам с тобой – воды без газа!
Ленка опять захотела спросить: а почему, и опять её наставница услышала этот несказанный вопрос.
– После акта энергетики наступает обезвоживание. Надо пить воду. И без газа, углекислота энергетику крадёт…
Когда официант принёс им бутылки воды и бокалы, Шилова налила и… сыпанула в свой и Ленин стаканы едва ли не половину имеющейся на столе солонки. Елена чуть не поперхнулась.
– Зачем?!
– Кристаллизация… – Шилова говорила, не разжимая губ. – Это усиливает… Сейчас поймёшь!
Выпив свою солёную воду, женщина встала и с невозмутимым видом направилась в сторону, где на стене был намалёван знак сортира; Ленке не оставалось ничего другого, как последовать за ней. Пенсионерки о них, кажется, забыли: Лилия что-то рассказывала, Ариадна фыркала, Зоя усмехалась. Пили они традиционный для таких мест безвкусный кофе и апельсиновый сок.
…Однако на заходе в туалетное заведение Шилова почему-то пошла не туда, куда ей следовало бы пойти по половой принадлежности. Не в женскую половину, а в мужскую. Ударом голой ноги открыта хлипкая дверь.
– Закрой и держи! – каким-то особенно хриплым голосом проговорила женщина, обращаясь к Елене.
А дальше началось что-то… В пустом туалете, скрипя и треская, повылетали двери кабинок. Здесь и так было грязновато, но в писсуарах всё вспенилось мутно-жёлтым, вылилось и потекло по полу… Не обращая на это внимания, голыми красивыми ногами расплёскивая лужи мочи, Шилова пошла. Вперёд. По ряду кабинок.
Лену мутило от запаха, и только сейчас она понимала, что означало короткое шиловское «держи!». Она дверь должна была держать. Мысленно. И как ни странно, это получалось. Она ощущала, что, припёртая её сознанием, эта дверка сидит в проёме, как стальная.
Затем из одной кабинки вылетел человек. Худой, в сереньком костюмчике, лысоватый, несмотря на возраст; в руке – кожаная борсетка. С разбега лицом ударился в зеркало, то треснуло. Потом ещё. Как швыряли его – а Шилова, в луже слякоти стоя твёрдо, не шевелилась. А затем кто-то невидимый макнул этого лысоватого головой в пенящийся писсуар. Ещё раз… и ещё… Борсетка выпала, раскрылась, из неё посыпались на мокрый пол крупные купюры, намокая.
– Ты, сука! – произнесла Шилова страшным голосом. – Всё это… отдашь кассирам там, где наворовал, скотина. Под роспись, понял? Скажешь, на полу нашёл… Понял?
– Да… я… ага…
Он булькал. Шилова ещё раз макнула его головой в мочу, а Ленка уже понимала, что это она – пространство сгустилось, сжалось, и запахом и звуком напоминало барокамеру, тот упал на колени, кашлял; а Шилова пошла, шлепая мокрыми ступнями, дальше. Ленка прянула за ней; в одной из кабинок сидел на унитазе пожилой мужик со спущенными штанами, и омертвевшими глазами смотрел на двух диких баб, появившихся в мужском туалете.
Шилова коснулась его лба тонкими пальцами.
– Ты спишь, чудак. Приснилось!
Он откинулся навзничь, на кафель, и блаженно захрапел.
– Уходим!
Они вышли. За дверью слышался утробный кашель – макнутый приходил в себя. Шилова, на секунду остановившись на ковролине коридора и вытерев об него голые ступни, проговорила:
– Паскуда. Ведь предупреждали его…
– О чём?
– Чтоб не использовал! Энергет он, второй степени. Ловит в забегаловках народ: мне девушке надо позвонить, телефон разрядился! Они ему дают. Он потом: а я вам заплачу за звонок. Суёт сотку, типа меньше нет, пилит их энергетикой, а они ему сдачу как с пяти штук отсчитывают… Так и живёт. Ладно, пустой номер, пошли.
Женщины их маленького приключения и не заметили. Диспозиция поменялась: теперь Ариадна рассказывала. Полузакрытые глаза.
– …мой покойный муж видел умерших. Представляете, сидим за завтраком на даче, а он говорит: «Соня, приветствую. Как ты там?!»
– А кто это – Соня?
– Моя сестра! Она уже десять лет как умерла от рака!
Шилова бесцеремонно прервала эти воспоминания, хлопнувшись на коричневое сиденье рядом с Ариадной и выпив из её бокала.
– Уважаемая, если вы будете ещё такое говорить, вас отправят в психушку. Как и вашего бывшего, который там умер.
Ариадна замокла, поперхнувшись и окаменев лицом. А Шилова пояснила:
– Выпить мужик любил. А она ему не давала. Вот вам и когнитивный диссонанс… Хочется, а нельзя. Всё, поели-попили? Вперёд!
Она самовольно взяла на себя полномочия Елены. Но дамы, раздавленные этим бульдозерным напором, не сопротивлялись.
________________________________________
…Ариадна сломалась на перекрёстке Михайлова и Комсомола. Точнее, сначала у неё сломался каблук. Она охнула, оперлась на Зою, оказавшуюся рядом, и, болтая длинной, узкой, жёлтой ступнёй, начала рассматривать туфлю… И вдруг, отбросив её в сторону, вышагнув из второй, пошла через проспект.
На красный свет!
Ей сигналили, машины визжали тормозами, а она шла с блаженной улыбкой по белым шпалам перехода, и её голые ступни, не знавшие загара, терялись на этом снежном цвете. Шилова сняла свои тёмные очки. Задумчиво посмотрела на неё, потом на Елену. Та поняла:
– Девушки! На сегодня маршрут закончен. Все по домам.
– А она?! – выдохнула Зоя, мрачнея. – А она-то как?
– А мы о ней позаботимся! – Шилова ожгла женщина взглядом. – Всё, закончили, до свидания.
– Да, правда, товарищи… Мы с вами почти пять километров прошли.
Зоя подхватила палки под мышку, Лилия ещё ими передвигала. Пошли, уныло. Наверное, задавались вопросом.
А Шилова, стоя на тротуаре и сняв тёмные очки, поднесла ко рту руку с браслетом в форме змеи.
– Центр, пятый докладывает. Сработка. Михайлова, шесть, морг.
________________________________________
К вечеру в одном из помещений техникума, не имеющем окон – снаружи это была глухая стена! – было людно. В кабинете Быкадорова оказалась Шилова, в том же самом пёстром платье, но уже без шляпки и вуальки; кривой, косящий голову набок Эдуард Викторович в костюме (на этот раз не мятом, но такого горчично-коричневого цвета, что мог изжогу вызвать от одного взгляда). Курчавый молодой человек – Роман, в кожаном пиджаке, и ещё один, по виду спортсмен, бритый налысо, в толстовке, чувствовавший себя тут явно неуютно. Молодая женщина в коричневом жакете с длинным, сонным лицом и карими живыми глазами, и два одинаковых, костюмных, с профессионально смазанными лицами, по которым невозможно составить никакой фоторобот. Они, единственные, выдавали тут свою принадлежность к ФСБ этими самыми лицами.
…Быкадоров нахохлился в своём электрическом кресле, как больной голубь. На лысом его черепе отчётливо кровенели пигментные пятна; казалось, их прибавилось. Глядя куда-то точно в центр своего стола, в точку, где сходились невидимые диагонали и не лежало ни одной бумаги, он проговорил:
– Значит… точка локации объекта была обнаружена чисто случайно? Как так могло случиться?!
– Разрешите, товарищ генерал… – морщинистый Эдуард Викторович приосанился, даже лацканы жёваного пиджака пригладил – без видимого результата. – Дело в том, что Анубис прибыл в город спецбортом Минобороны из… из мест боестолкновений на территории ДНР. Там было около двадцати «двухсотых». Так как некоторые, так сказать, не проходили по спискам министерства, то есть были, некоторым образом… добровольцами, их решено было передать в медицинское учреждение на Михайлова, шесть, для опознания. Ввиду повышенной активности журналистов. Через два дня после приёма трупов там одного недосчитались. Ну, списали это на ошибку учёта, никому не хотелось с оборонцами скандалить.
– Я не об этом спрашиваю… – прошелестел, как осенний упавший лист, генерал. – Наталья… Вы сами проверили след?
Шилова жадно пила воду – одна пустая бутылочка уже стояла перед ней на столе. Кивнула, сглотнула напряжённым горлом.
– Так точно, товарищ полковник… Видите ли, Анубис использовал на меня уровень защиты. Видимо, он уже подготовился… А пенсио… участница акции была совершенно чистая. Более того, у неё это был первый контакт с энергетикой Земли, он самый яркий… Я за ней пошла. Да. Там его след. Он прибыл сюда в состоянии «трупа» и потом покинул морг на Михайлова.
– Товарищ генерал, можно я дополню? – это курчавый Роман рвался в бой. – На самом деле, данные полковника Шиловой подтверждаются данными триангуляции со сфинксами на набережной. Та тоже есть чёткая фиксация прохождения через сектор энергета очень высокого уровня, правда, без данных по времени и направлению. Те, кто в нашей базе из таких есть, в это время в городе точно не были.
Быкадоров молчал. Пальцы его, гнутые, жилистые, скрюченные, терзали подлокотники кресла. Наконец, он поднял на присутствующих глаза.
– Что будем делать, товарищи? Анубис проскочил, он в городе. А мы не представляем, где. Соображения есть?
Собравшиеся молчали. Один их фээсбэшников робко проговорил:
– Считаю, товарищ Быкадоров, надо доложить в главк. И объявить… э-э, так сказать, план «Перехват».
Генерал тяжело посмотрел на служивого. Скребуще. Спросил:
– Вы читали авву Исидора Пелусиота?
Фээсбэшник растерялся. Кашлянул, выдавил покаянное «нет».
– Демоны слышат наши слова, а ангелы – мысли… Дословно: «Диавол не знает того, что у нас в мыслях, потому что это исключительно принадлежит одной силе Божией, но по телесным движениям уловляет он думы». Как только ваш план появится хотя бы в одной писаной строчке где-либо, Анубис об этом узнает. Нет. Никакого «Перехвата». Я жду мнений – где?!
Снова завозился курчавый. Он, конечно, окинул взглядом остальных: не рано ли лезет? Но Шилова дала ему ободряющий знак. Одной ухмылкой красивых губ. И Роман храбро выпалил:
– Я уверен, товарищ генерал: на Марсовом поле!
Быкадоров развернулся к нему настолько быстро, насколько позволял комариный писк электромоторов кресла. Упёрся рыбьими глазами.
– Основания, лейтенант?
– Царицын луг, гиблое место! – бодро доложил молодой человек. – Есть данные из записок Екатерины Первой. Затем события 1905-го, гибель унтер-офицера Веденеева. Также случаи тридцать шестого, из актов психиатрической больницы имени Фореля, когда туда доставили рабочего Патрубкова, которого…
– Хватит.
Глаза Быкадорова переместились на второго одинакового из конторы. Лицом тот был всё-таки поинтеллигентнее.
– Что думаете?
– Случай с Патрубковым разбирался… – выдавил он. – Как бы в канве репрессий, но мемориальцы выяснили, что умер от заражения крови. И в записях говорил про мальчика-мертвеца, укусившего за руку. В семидесятые проводилось расследование по нескольким похожим случаям, но МВД ничего не накопало.
Опять повисло напряжённое молчание. Нервный Эдуард, пожевав губами, высказался:
– Я считаю, товарищ генерал… Оцепить Марсово и вытаптывать. Он где-то там. Если мы пустим группы… Например, плановая эксгумация…
– Отставить.
Это было хлёстко сказано, обрывая речь Эдуарда. Быкадоров подъехал к столу. Взял несколько чистых бланков из держателя на столе; в его корявых руках оказался «Паркер», который начал золотым пером выводить на бумаге слова. За этим процессом Быкадоров говорил тяжело, размеренно:
– Марсово не трогать. Анубис там наверняка в одной из могил. Мы его не обнаружим, очень мощный экран сверху… только спугнём. Так. Роман! Вы находите Шлакоблокова, слышите? Вот данные. Доцент Ленинградского университета, Сергей Шлакоблоков, ещё жив должен быть. Если не спился. Шилова! Завершаете дело с журналистом. Нужна консервация, чтобы Анубис не использовал его как мостик. Эдуард Викторович…
Человек в мятом костюме напрягся. И услышал то, чего, наверное, совсем не хотел.
– Готовьте процедуру реактивации. Энигма – Швайнштайгер – Ятога. По прямому включению. «Лазерус» активировать… Всё, без возражений.
…Эдуард нагнал Шилову в конце коридора, когда та гладила голову греческого мудреца. Наклонился над ней криво, жердястым своим телом, глухо спросил:
– А если ваша девушка умрёт?
– Все мы умрём, Эдуард Викторович… – женщина не смотрела на собеседника и глаза её были туманны, как под вуалькой, которой не было. – Все… Не важно, когда и как. Главное – за что?
– А отвечать кто будет?
– Я! – она обернулась. – Это мой крест, Эдик, не пытайтесь навязаться мне в помощники…
Он фыркнул. Развернулся. И косо пошёл к своей двери, ведущей из этого здания только в ему известную сторону…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Побег в Выборг
То ли Тамара ему что подсыпала – в воду или в водку, фиг его знает, всё может быть! – то ли Радка его запрограммировала, но с момента обмотки бинтами его головы он и вправду был как раненый разрывной пулей «дум-дум» на Первой мировой. Не ощущал ничего и не чувствовал. Как бревно, его провезли до Мелитополя, потом на российскую территорию; чуток пришёл в себя в каком-то госпитале в Ростове-на-Дону и опять – вагонная тряска, медсёстры, капельницы.
Как доставили с вокзала в квартиру, не помнил. Очнулся: сидит в кресле перед «плазмой», не включенной, в руке бутылка вискаря. Выпил. Вода водой. Ни вкуса, ни запаха. Да что ж такое с ним сотворили? Теперь и жить станет незачем… Вылил остатки в раковину.
На следующее утро пошёл на работу. Питер плавал в ранней жаре, вода в каналах уже зацвела, хотя случается это не раньше середины июля; от Васильевского исходил удушливый смрад, от Невского и Лиговского – бензиновые испарения. Борис очень переживал за оставшиеся, непотраченные в Ботиево доллары. Он хотел отдать эту тугую скруточку, спрятанную в чехле фотоаппарата, Тамаре, но та жёстко отказала:
– Засунь себе в жопу, а? Я не барыжничаю!
– Да нет, я так. Просто…
– Просто заткнись.
В итоге привёз деньги обратно. Сдавать обратно в кассу не хотелось. В редакции – как обычно, вечный шалман. В новостной комнате на столе сидит Кобылкина, местная прима, болтает худыми ногами в модных босоножках, пьют пиво, анекдоты травят. В корректорской сопят за столами толстые сосредоточенные бабы, щёлкают по клавиатурам. В верстальной – Макс-Барабас материт всех подряд, исправляя опечатки в подписях под фото… К Грише решил пока не заглядывать.
В коридоре Контарева поймал Дима Бочаров, Бочарик, ведущий рубрику светской хроники. Вальяжный, толстый, панибратский, он хлопнул коллегу по плечу, как обычно делал – запросто.
– Прива, Бориска! Как жисть? Как съездил? Трахнул кого?
Контарев подумал и просто ткнул Диму пальцем в плечо. Ну, так, по приколу: «Пух, ты убит!» Толстяк летел метров пять, сшиб разносчика пиццы, оказавшегося на пути, саданулся головой о дверь кабинета Гриши и затих. Сбежались, привели его в чувство: ничего не помнил.
После этого Контарева, задумчиво стоявшего перед кофемашиной, вызвал к себе Григорий Эммануилович.
– Ты чё, Боря?! – заорал он сразу. – Ты что там, травматический синдром хапнул?! Ты чего людей метелишь?
– Да не метелю я… просто так… как-то вышло.
– Вышло? Дима чуть в реанимацию не угодил! Боря, ты что, реально? Ты в себе вообще?!
– Ой… я не знаю, в ком я. И кто во мне.
– Больной! Сумасшедший! Иди отдыхай и в редакции не показывайся! Неделю. Пока вся дурь не выйдет.
– Яволь, майн фюрер! – Борис щёлкнул каблуками своих ковбойских ботинок, хотел ещё руку в «зиге» выбросить, но потом подумал, что это лишнее.
– Клоун! – с ужасом прошептал редактор, показывая на высоком иудейском лбу крупные капли пота. – Иди отсюда, с глаз моих…
Борис вышел из кабинета. Их редакция представляла собой узкий коридор, и по обе стороны его, в комнатках, кипела своя жизнь – обычно он, если нечего было делать, слонялся по этим комнаткам, встревая в разговоры, обмениваясь шутками, занимаясь лёгким трепливым сплетничеством, а то и пропускал стакашек-другой. Сейчас он даже не представлял себе, как ввалится куда-нибудь и что-то скажет (и после случая с Димой в частности, и после всего, что с ним случилось – в общем). Ну, заглянул к сисадминам, которые должны были мониторить электронную версию, сайт, отслеживать комментарии и прочее, но обычно пили и резались в сетевые компьютерные игры. Двое вихрастых программистов при его появлении выпучили глаза, спрятали что-то под столом, звякнув да уронив, испуганно замолчали.
– Пьёте? – вяло спросил Борис.
Помолчал, напутствовал: «Ну, пейте дальше!», вышел. Даже если бы предложили, бухать с ними не хотелось. Да и вообще не хотелось бухать. Странная жизнь у него началась. Скучная, действительно.
Вышел на лестницу – огромную, с ободранными стенами, свисающими лохмотьями пыльных обоев, исцарапанными и местами содранными перилами. Там курили, когда на Гришу нападал очередной приступ борьбы за редакционный порядок и пожарную безопасность. Достал сигареты, закурил, мрачно глядя на обрезанную банку из-под пива, полную окурков. Она жила на подоконнике, пока её существование имело хоть какой-то смысл, а потом отправлялась в мусорку, заменяемая новой. Тихо, пахнет пылью, гнилью и крысами. Сейчас наступит лето, они опять расплодятся…
Сзади послышались шаги, вышел долговязый Лёва, редакционный водитель. Как-то на его старом уазике Лёва и Борис, бывший «ночным редактором», отвозили макет номера в типографию. Машина, не чиненная по причине скупости Гриши, разваливалась на ходу, барахлила рулевая рейка; по несчастью накануне вечером они по случаю дня рождения редакторского племянника хорошо выпили – на Лиговке чуть не влетели под мусоровоз, перепугались… Лёва был простой питерский парень с Малой Охты, в меру циничный, в меру туповатый, но, в общем-то, спокойный и здравомыслящий. Курил он, единственный из всей редакции, «Беломор». Сейчас вот тоже примял картонную гильзу пальцем, поинтересовался:
– Зачётно ты Димона приложил. А за чё?
– Я и сам не знаю. Да я его просто… с дороги отодвинуть хотел.
Лёва задумался, сделал глубокую затяжку.
– Ну и правильно. Достал всех уже. Липнет, как муха. Несёт всякую лабуду… как съездил?
– Нормально.
– Чё, как там мирная жизнь? Уже не стреляют?
– Не стреляют… – ответил Борис, внутренне содрогаясь. – Травка зеленеет. Солнышко блестит. Коровки пасутся… Голуби.
– Раньше голубей было больше и гадили они меньше! – глубокомысленно изрёк водитель. – Да-а… а тут без тебя всякая чертовщина началась.
Журналисту стало совсем нехорошо. Опять?!
– Что? Привидения появились?
– Ну, фиг его знает… – Лёва разглядывал покрытую пылью лепнину на потолке: то ли львиные морды, то ли облупившиеся горгульи. – Кто-то по ночам по редакции ходит. С палочкой. Тук-тук… Недавно наших программеров так перепугало это, что они у Гриши в кабинете заперлись, забаррикадировались. Замок двери со страху поломали отвёрткой.
– И что?
– Да перепились к утру оба. Кресло Грише облевали.
– Интересно… – Борис вяло катал в губах сигарету.
– А ещё Черемисова с ума спрыгнула. Тоже я её застукал… Ночью по редакции шарится… – Лёва как-то странно ухмыльнулся. – …нагишом. Прикинь?! Я тогда за Гришиным ноутом приехал, он его забыл на работе. Приехал, бац! – а камора наша не заперта. Я ноут забрал, выхожу – а тут Светка. На лестнице. Голая и со свечой.
– Да ну?
– По грязи, по пыли… по полу холодному. Ноги грязные.
– Невероятно.
– Точно говорю! Причём смотри… она же мёрзнет всегда. Кутается, носки шерстяные. А тут босая шарится.
– А она что сама… что сказала?
– А ничё. Мимо меня прошла, как зомби, и к себе. А утром смотрит как ни в чём не бывало. Как не видела меня…
– Угу.
Широкий пролёт лестницы стал словно давить Бориса, сжиматься с разных сторон. Прошлое, казалось бы, оставленное в Ботиево, нагоняло его стремительно, кривлялось из тёмных углов и проёмов дверей, ведущих на нежилые этажи.
Надо валить отсюда!
– Ладно… Пойду домой. Гриша сказал отоспаться.
– И напиться, ага.
Борис только вздохнул. Увы, это ему уже не светит.
В Ботиево – влажная теплынь, а Питер природа властно бросила в удушливую жару. И не только прокисшей водой воняло и бензиновым духом, а даже, казалось, потом человеческим, из подмышек, смрадно растворявшемся в воздухе. Белесая дымка окутала Васильевский…
________________________________________
Дома Борис заварил крепкий кофе. Лёг на диван с ноутбуком. Раскрыл, начал искать в интернете информацию о том, что его мучало, о том, что ему пока точно не разъяснили ни Галка, ни Радка, ни Шилова. Где она, мерзавка, кстати? Обещала ведь вытащить. Если бы не эта баба из военной разведки, считал бы он сейчас тараканов в камере Строгановки.
Вот «Энциклопедия демонов». Что у нас тут? Так. Суккуб.
«Суккуб, cукубус (от лат. succuba – «любовница, наложница», от subcubare) – «лежать под», «покоиться») – в средневековых легендах – демон похоти и разврата, посещающий ночью молодых мужчин и вызывающий у них сладострастные сны, персонаж низшей мифологии народов Европы. Как ни странно, но при описании суккубов средневековыми демонологами слово succuba использовалось крайне редко; для именования этого класса существ использовалось слово succubus, которое относится к мужскому роду, однако по факту существо не имеет конкретного пола и является бесполым. Вероятно, это связано с тем, что, согласно воззрению христианских демонологов, суккуб – дьявол в женском обличье. Часто описывается как молодая привлекательная женщина, однако, при этом имеющая когтистые ступни и иногда перепончатые крылья».
Так. Ну, это не совсем про его случай. По его номеру топал не суккуб, без всяких когтистых ступней, а вполне земная Радка, по берегу шёл тоже не какой-то там демон в женском обличье, а Костя. Да и похожий на глиняную куклу дядя Вова Кирсанов тоже на суккуба не походил… А что тогда?
«Инкуб (инкубон, инкубониус, лат. incubus, от incubare, «возлежать сверху») – в средневековых легендах распутный демон, ищущий сексуальных связей с женщинами, персонаж низшей мифологии народов Европы. В большинстве случаев инкуб описывается как безобразное существо, часто напоминающее козла (один из образов дьявола), хотя такой внешний вид приписывался большинству демонов во времена средневековья».
Нет, это тоже мимо кассы. Разве что эта странная птица с кошачьей головой… если она ему просто не привиделась в горячечном бреду. Надо искать ещё. Интернет – это большая информационная помойка. Найдётся всё…
«…Технология создания суккуба органического характера доступна любому магу среднего уровня. Правда, в зависимости от квалификации и энергетики создающего получившийся образец может иметь анатомические отклонения, не проявлять достаточной двигательной активности и т. д. Суккуб создаётся ментальным усилием, соединяющем в единую конструкцию органику. При этом в созданном образце нет души, т. е. собственно сознания, и он является куклой, действующей по воле создающего. Ближе всего такая конструкция относится к понятию «зомби», хотя в последнем случае используется мёртвое, временно искусственно «оживлённое» тело. Суккуб может обладать большой физической силой, производить различные действия, поднимать тяжести и бросать предметы…»
Ага, вот это уже ближе. Некто создал в подвале дяди Осипа такого вот суккуба, тот кинул нож, убил Костю. Потом, как написано в сети, суккубы, в зависимости от запрограммированного срока их жизни, просто растворяются, превращаясь в тот же самый набор органических элементов и воды. А-а, так вот кем была та самая усталая проститутка! Борис на миг вспотел, отложил ноутбук. Эти огромные ступни в шишках мозолей, с кривыми пальцами, это кривоватое асимметричное лицо. Ну да, ну да. В голове сразу же возникла мысль: похоже, таинственный гость Равиля, которого казачка назвала Анубисом-Рамзесом, создал этого суккуба для удовлетворения сексуальных потребностей равилевской братии… А что? Очень удобно. Кукла. С соответствующими природными отверстиями – хоть вдесятером её трахай. Не устающая и не жалующаяся. А потом она просто и растеклась лужицей.
Но только ли для этого?! Вероятно, она и выполняла роль маяка, локатора для Бориса; ведь всё время она оказывалась в пределах его видимости. Если допустить существование всех этих тонких материй и энергетик, о которых говорила Шилова, то этот суккуб контролировал Бориса. Как… подслушивающее устройство, как жучок, что ли.
Может, это она метнула нож в спину Кости? А кто тогда дядя Вова?!
А-а, это понятно. Читал… Голем! «Мифическое антропоморфное существо в еврейской мифологии, полностью созданное из неживой материи, обычно глины или грязи. В Псалмах и средневековых писаниях слово „голем“ использовалось как термин для аморфного, бесформенного материала». Да, это история о ребе Иуде Лёве Бен Бецалеле, известная. Но тот оживил его с помощью свитка Торы, шема, или тетраграмматона. А дядю Вову кто вылепил и как оживил? Тот же Анубис-Рамзес? Борис скользил глазами по строчкам на экране. «Голем – это очень изменчивая метафора с, казалось бы, безграничным символизмом. Он может быть как жертвой, так и злодеем, мужчиной или женщиной, а иногда и тем, и другим…» Хм. Почему именно потомок купца Кирсанова – уж в каком колене и по какой линии, неизвестно, это ясно. Кирсанов с приказчиками убил предка отца Рады, Мироковича, вот поэтому лучшей кандидатуры для того существа, котор, возможно, нейтрализует и саму нестеринарку, постоянно путавшуюся под ногами у Анубиса и разрушающую его планы, не придумать…
Борис напрягся и вспомнил: точно, когда атаманша расстреляла глиняное существо из помпового ружья, она потом в машине оружие ещё раз зарядила. И сложила в магазин какие-то странные пули. Похожие на самодельные. Серебристые, что ли…
Вот! Серебро. И наверняка серебро православного креста. Кого убивают серебряными пулями? Правильно. Вурдалаков, вампиров, оборотней и прочую нечисть. Големов, наверное, тоже – впрочем, в истории о пражском чудовище об этом сказано не было. Что ж, прогресс на месте не стоит, магическая наука тоже должна совершенствоваться.
Журналист вспомнил, как в те годы, когда подвизался ещё по линии питерской криминальной хроники, писал о бандах и рэкетирах. Соскочил с дивана, пробежал в кухню, поскальзываясь ногами в носках на паркете, схватил салфетку, фломастер – те всегда валялись где попало, сел за стол, начал чертить.
Итак, в центре глава «преступной группировки» – Анубис-Рамзес. Логично, что он появляется в Ботиево, в месте рождения и Бориса, и Кости. Так сказать, на родных гробах – дед Бориса там похоронен, на старом кладбище, он даже помнит, как они ходили туда с бабкой, и с её сестрой. Этот старый родственник-алкоголик. У Кости там лежит брат его бабули и дядька по матери, умерший совсем молодым от какой-то запущенной болезни. Затем Рамзес подманивает Костю. Почему Осип наткнулся на Костю в госпитале? Почему вдруг появилась в его жизни эта Тамара и возникла идея передать дом именно Константину? О том, почему снаряд попал именно в комнату, где тётка Марьяна, Борис и думать не хотел… А дальше Костя неминуемо спустится в подвал за старыми игрушками: ностальгия, то-сё. А в Ботиево внезапно приедут большие шишки и кого, как не Осипа, известного спеца в своём уловистом деле, утащат на организацию рыбалки?!
С точки зрения обыденной логики – ерунда, цепочка простых совпадений. Ничего странного, так бывает. Но если НЕ совпадения?!
Дальше подманивают Бориса. Он представить себе не мог, почему и отчего в тот момент, когда сидел в кабинете у Гриши и тупо рассматривал это календарик-перевёртыш с датой «1 января», ему захотелось поехать именно в Ботиево. Сентиментальностью никогда не отличался. Галку давно забыл, как и дядю Осю. Опять совпадение? Просто так пришло в голову?!
Не-ет. Он уже хорошо знал, что просто так мало что бывает, а что с ним было – совсем не просто.
Дальше – Черемисова. Она находит этот спецборт. Тут, вероятно, не обошлось без Шиловой. Но, с другой стороны, Рамзес своей чудовищной силой влияния и внушения, создания белковых организмов мог и этот спецборт организовать. Зная, кстати, что Шилова с фургоном полетит туда. За трупом Кости. И подсадить туда Бориса. В гостинице тут же подсунуть свою куклу-проститутку; ведь не зря же Борис, не страдавший ни слепотой, ни шизофренией, заглянул именно в тот номер, где очередной боец из хусаиновских её пялил! Контакт установлен – заякорили.
И вот тут вмешивается Радка – третья сила. Отчего – гадать и гадать, но если она, условно говоря, на стороне светлых, то одно лишь появление этого демонического чудовища в Ботиево заставило её вступить в игру. А он этого не ожидал…
Борису стало не по себе от всех этих мыслей и картины, набросанной чёрным фломастером на салфетке. Сбегал в ванную, сунул голову под ледяную струю душа. Спокойно, Боря, спокойно… Подошёл к окну. Его привычный двор. Цепочка обгрызенных кустов у противоположного края, у забора. Два алкаша из крайнего подъезда на своём месте, у ржавой детской лестницы-лазалки, выпивают. Дворник их, татарин, всё так же метёт. Три девочки играют в «резиночку»; одна обутая, вторая в пёстреньких носочках, а прыгающая – босая, и её маленькие, беленькие ступни мелькают на серой корке асфальта. Совпадение? Просто так?
Он вернулся в кухню, залпом выпил кружку воды из-под крана, чего обычно не делал. Вода казалась кисловатой, как больничная микстура.
Думай, Боря, думай! И не такие ребусы решал. Потеряв труп Кости, с которым, очевидно, что-то не успел доделать, Анубис решает воздействовать на Бориса и Галину. Этот призрак Константина в форме десантника… какое значение имел этот фокус? Ну, во-первых, напугать. До смерти напугать Галку, выбить её из связки. А может, и убить?! Не исключено, что Радка в этот момент тоже пряталась где-то в кустах, со своим умением оказываться всегда в нужном месте в нужное время. Вот и схлопнулся призрак, пузырём мыльным… Потом Анубис заманивает – через дурочку Яну! – Бориса в логово Равиля, ну, для сохранности. Тот ведь проговорился: его о визите Бориса предупреждали. Тоже логично. Опять Радка, которую нашла Галина. Вызволили. Он у неё, вне досягаемости чудовища. Теперь понятны все эти манипуляции девушки с камушками-горшочками: это своего рода контрольно-следовая полоса, локаторы какие-то, что ли… И животные. Кошки и собаки. Безмолвные пограничники её территории. Козёл, кстати, генерал их, наверное.
Потом Равиль вернулся, и Рамзес посылает его в гостиницу – искать фотоаппарат, флешку со снимками. Зачем?! Чтобы их не увидела Радка – а она видела тот образ, который отпечатался на снимках и явно был недоступен для простого человеческого глаза. Да, замести следы. Но что-то пошло не так, Рамзес решил сжечь гостиницу со всем её содержимым, включая быков Равиля, чтобы наверняка. Не нашли они флешку… Вот и пусть исчезнут. Правда, сам Равиль, судя по информации атаманши, утёк, но это не суть важно…
Кстати, почему не нашли? Неужели этому демону, могущему всё, не удалось увидеть сквозь стальные стенки ящика для грязных салфеток? И тут Борис вздрогнул и подскочил на табуретке.
Салфетки с кровью! Менструальной кровью какой-нибудь девственницы, трахнутой на одной из гостиничных коек!
Смех смехом, а ведь именно она используется во всяких приворотах, обладает магической силой, метит землю, покрывает энергетикой, как щитом. И фотоаппарат вместе с ноутом был засунут именно под этими чертовыми испачканными салфетками…
Тогда всё понятно. Всё. И с финальной сценой тоже. Голем этот, начавший вдруг заплетающимся языком дяди Вовы излагать старинную историю вражды Кирсанова и Мироковича, всю эту генетическую память, он был своего рода передатчиком; но его разбили пули казачки и… и дух Анубиса покинул поле сражения. Он проиграл.
Там – в Ботиево, его разгромили. Наголову.
________________________________________
…Борис допил кофе, уже остывший, даже не думая его подогреть на плитке. Он был слишком возбуждён для таких мелочей. Он чудом выскользнул из этой петли, которая затягивалась вокруг его шеи, а вот теперь – эта ерунда с Черемисовой?! Петля начинает затягиваться уже в Питере?! Самый главный вопрос – зачем Анубису-демону нужен живой Борис и мёртвый Костя? Для каких целей?!
Он понял: надо поговорить об этом с Черемисовой, с племянницей которой он так плотно поработал. Может, этот разговор ничего и не принесёт. Может, она тоже – биоробот такой, кукла, а то и… суккуб или инкуб? Опасно. Но надо! Без этого шага он будет тут сидеть и ждать, и маяться, и оглядываться по сторонам. И бояться!
Борис глянул на часы: ого – уже десять вечера. Стремительно наступают сумерки. Сегодня ночная вёрстка? Да вроде нет. Может, просто сидят, бухают в редакции? Да, вполне вероятно, пятница. И если Черемисова там, то она сидит в своей каморке; идти ей некуда – живёт-то одна, в вонючей общажной комнатке с двумя кошками. Да и на транспорт предпочитает не тратиться, явно кто-то из припозднившихся подбросит на такси.
Борису казалось, что он прямо видит её – в безразмерной кофте, за столом, худые пальцы с сигаретой…
Чёрт с ним. Поедет.
Первое, что он увидел во дворе – это валяющиеся на асфальте сандалики, жёлтенькие, и белые смятые носочки. Ага, оставила та девчонка. Журналист растерянно оглянулся на окна квартир, освещенные и тёмные. Потом зачем-то подобрал эти сандалики. Их держал в руке, а носочки мял в руках… И засунул в карман. Для чего? Он сам не понимал.
С учётом того, что он уже сам был отмеченный, удивляться не приходилось. Кто-то внутри него реализовывал некую программу, непонятную даже хозяину этого тела.
По двору пробежали быстрые ножки. Перед Борисом стояла та девчонка – немного растрёпанная, в синем платьишке. Коленки в ссадинах. Босые маленькие ступни – в цыпках. Как у девчонок его детства.
– Дядь… Это мои сандалики! – сказала девочка тихо.
Курносое лицо, веснушки. Ребёнок как ребёнок. Борис протянул обувь – девочка выхватила её, кивнула и убежала в подъезд, смешно стуча пяточками, мелькая ими в темноте, словно играя белыми шариками. Ещё постоял, закурил и пошёл в сторону остановки.
А дальше… началось. Уже с середины пути Борисом стало овладевать нехорошее ощущение дежавю. Нужный троллейбус не пришёл; решил добраться до метро пешком, всего три остановки. Пошёл по улице и… заблудился. Заблудился в городе, в котором прожил уже полжизни! По знакомой дороге на работу. Силуэты тополей расплывались в сумерках; фонари светили мутно, провалы арок пугали. В итоге насилу выбрел на верный маршрут, и, безбожно опоздав, на одном из последних поездов метро доехал до редакции.
Темно, глухо и пусто. Только у входа стоит белый лексус Гриши. Вот те на! Главред на работе в такую поздноту?! Часы в телефоне Бориса показывали без пятнадцати двенадцать.
Он вошёл в здание. Какие там лампочки… освещал путь телефоном. Больше всего боялся наступить ногой на крысу, но обошлось. Добрался до третьего, своего этажа, толкнул дверь… Отперто! Интересно. Он пошёл по редакции, бесцеремонно зажигая свет.
Сразу в небольшом помещении, которое по причине наличия большого, порядком продавленного дивана и скверно работавшей кофе-машины, да ещё аппарата для продажи сникерсов, громко называли «приёмной», он обнаружил импровизированный стол из двух коробок от оргтехники и доски объявлений. На нём – бутылки, стаканы, немудрящая закусь; пепельницы с горами окурков. Водка не допита. Феноменально! Некоторые окурки ещё даже тлели, превращаясь в серые трупики; видно – люди покинули это место совсем-совсем недавно, второпях и неожиданно. Прямо «Тайна Мэри Селист»!
Остановился у кабинета главреда, позвал негромко: «Гриша!» Не ответили. Нажал на ручку нового замка – тот сменили после хамского погрома сисадминов! – и та открылась. Немного труся, Борис и тут включил свет массивной люстры.
________________________________________
…Кабинет сверкал кожей кресел, полировкой стола, стеклянным шкафом с давным-давно прочитанными книгами, холодильничком с минибаром. Никого. Тикали большие настенные часы. Борис тупо уставился на стол Гриши и вдруг понял, что там не так.
Тот самый календарик крутился. Поворачивался. И теперь даты на нём с костяным щелчком менялись… Первое, второе, третье… Десятое, двенадцатое! За те несколько минут, за которые журналист наблюдал всё убыстряющееся вращение металлического пенальчика, тот успел промотать весь январь и приняться за февраль!
Его скрип и движение росли; вот уже пошёл ветер, как от маленького вентилятора, смахнул бумаги со стола Гриши и, наконец, коробочка сорвалась с креплений, взмыла в воздух и распалась, рассыпалась на сотню вкладышей-дат.
Борис кое-что понял. Метнулся по коридору вглубь. Кабинет Черемисовой, пропахший табаком. На полу – её старые боты и стоптанные, со скособоченными каблуками, босоножки. На столе, среди бумаг – тёплые вязаные ночки. На стуле и на полу – остальная одежда, вплоть до дешёвенького белья.
Он залетел к сисадминам, прихватил из ящика электрический фонарик; с ним те обычно ползали под редакционными столами, ища поруху в соединениях. С этим фонариком выскочил на тёмную лестницу… и обратился в слух.
Где-то капает вода. Шуршит? Да, крысы. А ещё звук шагов босых ног. На последнем, пятом этаже, где протекает крыша, где в необитаемом коридоре гниют лужи воды, где стекло из местами выбитых окон лежит на полу, а с потолка свешиваются балки. Она там!
– Света! – позвал Борис и её как главреда.
Молчание. Пошёл вверх. Вот она, последняя площадка с кривыми прутьями перил. Вот коридор. Борис направил луч фонарика туда, как прожектор.
Собственно, он это и ожидал увидеть. Совершенно голая Черемисова стояла посреди коридора с толстенной ароматической свечой в руке. Плоские груди с мясистыми сосками, давно не знавшие мужских рук, некрасивый складчатый живот с косым шрамом от аппендицита; раздавшиеся бёдра с жирком, нестриженый пах… Ноги, большие, плоскостопые. И странное лицо, будто маска. Глаза в одну точку и не мигают.
Она пошла на него. Вообще, как от неё в таком состоянии чего-то добиться? Не пытать же… Да и как можно пытать это уставшее от жизни тело, наверняка жадное до любого касания, даже до боли, он себе не представлял, а представить было стыдно. А она шла. Стёкла громко лопались под широкими утиными ступнями с короткими пальцами. Хрустели обломки досок и штукатурка.
– Света! – выкрикнул Борис. – Это я! Алё, ты слышишь?!
И уже понимал, что это не Света. Или не совсем Света. Он решил пойти ва-банк. Заорал, зарычал с яростью:
– Эй, Анубас-Барабас или хер-тебя-знает-кто! Чего привязался ко мне? Что тебе надо?!
И обложил «это» самой отборной матерной руганью, на которую только был способен. Помнится, ещё бабка говорила: чертей и прочую нечистую силу надо материть нещадно, они матерков боятся и исчезают.
Но Черемисова не исчезла. Она страшно оскалилась. И выдернула из своей обычной причёски – неряшливого пучка волос – нож для резки бумаги. Хороший такой офисный нож, им горло перерезать – раз плюнуть; и лезвие плоское, стальное заиграло в свете фонаря.
Борису стало страшно. Он прыгнул вбок. Там стояла железная дверь. Старая, ржавая, снятая с петель кем-то, да так и не утащенная. Может быть, в обычном состоянии он бы и с места её не сдвинул, но тут почти оторвал от пола и швырнул на женщину, которая была уже рядом; лезвие, тем менее, успело секануть его по пальцам, обжёгши острой болью.
С громом, поднимая пыль, дверь обрушилась на Светлану, повалила её… а потом начала подниматься. Сама.
И Борис только успел вжаться в стену всем телом, как чёртова махина с рёвом пролетела мимо, волоча за собой мусор с пола, и влетела в проём входа, криво, но намертво заблокировав его, отрезая путь, выбив из рук Бориса фонарь. В полумраке он видел, как Черемисова поднималась с пола, как выгибалось её белеющее тело с ножом в руке. Он попятился, он подумал: вот теперь точно конец.
Но неожиданно женщина пошатнулась. Её, точно гигантским пылесосом, стало втягивать в проём двери слева. Она хрипела, пыталась зацепиться руками с облезшим лаком на ногтях за косяк; трах! – вырвала этот косяк вместе со штукатуркой. Борис осмелился заглянуть туда, в эту пустую комнату.
Черемисова висела в окне, почти вывалившись туда, держась только на исцарапанных пятках и руках. И глаза у неё были почему-то теперь совсем человечьи: испуганные и жалкие.
– Э, Светка! Ты кончай, ты чего?! – завопил Борис.
Но она уже сдалась. Её вытянуло; буквально полсекунды повисела в воздухе, а потом ухнула вниз. Без крика. Только внизу, в пустом дворе, послышался грохот, звон и тревожно завыла сигнализация. Потом смолкла.
Прыгая через ступеньки, царапаясь об изуродованные перила, Борис кое-как в темноте слетел вниз….
Лёва стоял у лексуса, вытаращив глаза, с брелоком-ключами сигнализации в руке. Рот его был открыт, дымящаяся папироса прилипла к верхней губе и подрагивала. Фары у машины включились, а на её смятой крыше и выгнувшемся капоте скрючилось тело Светланы с раскинутыми в стороны ногами, и пика сломанного дворника дико, страшно торчала как раз между ними…
Водитель уронил изо рта окурок. Выхрипел:
– Это… ты… её так?
– Нет! – крикнул журналист, показывая пальцы, с которых капало красное. – Она… она сама…
В мёртвой руке упавшей вздымался в небо так и не выпущенный из неё офисный нож с выкинутым лезвием. В крови.
Питерская ночь молчала над ними – угрожающе. Решение пришло само собой. Лёва наверняка приехал на своей – может быть, с лексусом что-то случилось, он у Гриши постоянно барахлил, не завёлся снова, и Лёва приехал его отогнать в свой гараж, подшаманить. А тут такое…
Борис схватил парня за ватные плечи:
– Лёвка! Увези меня отсюда! Серьёзно! Прямо сейчас – увези!
– К-куда? Домой?!
– Сначала домой, а потом… в Выборг! – выпалил Борис. – Лёвка, мать твою, умоляю… я тебе заплачу.
Ввалился в машину, трясся, зачем-то рылся по карманам – а, конечно, закурить, но сигарет не нашёл, нашёл только дурацкий белый носочек той девочки со двора… С отвращением выбросил в окно, принял «беломорину» Лёвы, закурил, глотал непривычно горький дым; немного успокоился.
Заскочив домой, он вынул из-за подкладки чехла фотоаппарата так и не потраченные в Ботиево семьсот долларов – всё, что было, и отдал Лёве.
И тот помчал его в Выборг.
Почему? Борис и сам не знал. Наверное, всё-таки сработало чутьё. Так раненый зверь, спасаясь от охотников, интуитивно находит пещеру, берлогу, логовину, где можно зализать раны и отлежаться. Он себя больше не ощущал в безопасности ни в квартире, ни на работе. Кошмар тянулся за ним, как кровавый след, да становился кровавым всё более.
А там? Он хорошо помнил, как тогда приехал к Косте.
________________________________________
…Тот уже отошёл от своего ранения, как слышал Борис – тяжелого. Шутка ли, в голову навылет. И ожидал самого худшего, несмотря на бодрый голос в телефоне: а если друг только бодрится и встретит, опираясь на палку, еле двигая ногами? Но Константин встретил на заказанной машине с водителем, жизнерадостный до неприличия. Опять большой, опять бритый, в десантном тельнике, с буграми мускулов под тканью… В голубом берете и дорогой замшевой куртке. Повёз не в свою студию на окраине Выборга в новостройке, отмахнувшись: «Да там не прибрано… Я ж там только ночую. Так, берлога!», а прямо в лавку. Заехали по пути в местный «Бахетле», взяли хрустящего хлеба, румяными караваями, только из печи, свежих овощей, ароматную жареную курицу и, конечно, много водки. Борис ещё спросил: а тебе-то можно, после ранения?!
Костя снова мотанул головой: «Да лана… Голова – как часики, всё ходит!» – «А чего тачку не завёл?» Костя смутился, вскользь упомянул про какие-то обмороки, мол, боится, что за рулём случится, а пьёт он редко, как правило, либо в кабаке у какого-то Ореха, где за ним приглядывают, либо у себя, в лавке, так что надёжно всё. Даже если заснёт с рюмкой в руках.
Борис тогда пил азартно, хорошо, лихо; ощущал себя совершенно свободным. Тяжёлая смерть матери, конечно, слегка психику пошатнула, но, с другой стороны, все мы такие вещи в жизни проживаем, у многих и хуже бывает… Сестра свалила в Австралию. Ни детей, ни семьи, ни обязанностей, гормон играет. Поэтому они и пили, рюмка за рюмкой, хрустя хлебом, огурцами, чавкая помидорной мякотью, сахарной на изломе. Речь Кости понемногу смазывалась, теряла чёткость, слова слипались. Борис только помнил, что Костя ждёт встречи с подругой детства, некой Энигмой – а помнишь девушку в голубом платье? А? Да как, я ж те рассказывал… Танк какой-то, потом пионерское лето, потом санаторий с Фантомасом и трагическая гибель его дядьки. Всё это склеилось в голове Бориса в комок; он только хорошо помнил, что друг, показывая лавку, говорил: а тут вот, мол, будет акт вандализма и после этого у меня появится та, давно забытая невеста. Какой акт? Может, с ней акт? Балда ты, Боря! А чё балда? Акт, так он один… кроме конституционного. В общем, так и поговорили. В итоге Костя, узнав, что Борис нигде не успел остановиться, по шалой глупости даже гостиницу не забронировал, оставил его у себя в лавке. Из какой-то выгородки в углу была извлечена хорошая раскладушка, современная, упругая, встала на каменный пол уверенно. Чистый комплект постельного белья. «Сам иногда ночую… – сконфуженно объяснил Костя. – Не хочется в одинокую конуру свою пилить! А с утречка фартук надену и выдувать. Тут у меня малая печка стоит, для стеклянных миниатюр!»
Утром Борис проснулся, попил заботливо оставленного Костей рассола. На прилавке дубовом – гранёный ключ от лавки, записка: «ЗА СЫРЬЁМ ПОЕХАЛ, БУДУ ПОСЛЕ ОБЕДА, РАЗВЛЕКАЙСЯ!». Борис развлёкся: купил в пивном супермаркете недалеко крепкого эля и хорошо им надрался. Вторая гулянка тоже удалась, добрая была, спокойная. В подвале горели свечи, пламя переливалось в извивах стеклянных фигур и ваз. Борис выдохнул:
– Хорошо тут у тебя… как в склепе!
Костя заржал: «А это и есть склеп! Православный!»
– Да ты чё?!
Друг объяснил всё про замурованную арку в подземелье и прибавил, щурясь:
– А я ведь дознался! Тут эта… типа монастыря было.
– Монастыря? В городе?! Шутишь… дом вон тридцатых постройки, если не пятидесятых.
– Тю! Его на старом фундаменте после войны слепили.
– А что до этого?
– Тут, короче… Тут такая шняга была. Ещё в двадцатые, когда город под финнами был, здесь обосновалась Русская православная миссия. Выстроили особняк. Потом, значит, сделали богадельню, хотели церковь строить. Но тут советско-финская. Потом, того… Потом Советы опять пришли. Но миссию не тронули, она бездомными занималась, голодающими. Потом опять – хряк, и война. Короче, её побомбили хорошо, вот один фундамент остался. А на нём потом дом для политработников построили.
– Хм. Так там что… – Борис кивнул за спину, в сторону спуска в подземелье, по словам Кости, замурованного прежним хозяином; там, ниже, сейчас стояла его чудо-печь. – Кладбище, что ли?
– Не. Краевед один сказал: алтарная, типа. Ценности туда сносили перед приходом советской армии. Иконы всякие и прочее.
– Так ты разломай. Офигенные бабки получишь.
– Я что тебе варвар, что ли? – обиженно буркнул Костя. – Тебя за эти слова дядя Ося бы крапивой выдрал. Пусть лежит. Своего часа ждёт.
Больше они к этой теме не возвращались. На третий день Бориса повели в какой-то «злодейский бар», где, как муха, лазала по стенам какая-то полуголая девка-акробатша, Лика, познакомили с мужиком в обличье чикагского гангстера, ментом по жизни. Кажется, тем самым Орехом-Джонни. Борис опять надрался, как свинья. Проспал полсуток. Встал. Кости опять нет: мотанулся во Владимир, на какой-то стекольный завод, за какой-то партией товара. Записка настаивала: если что, ключ надо положить за третий кирпич слева от двери, в четвёртом ряду снизу.
А Борису уже надо было уезжать: и пьянка бесконечная тяготила, и работа ждала. Так он и сделал. Посмотрел на вывеску: «ЛАВКА СТЕКЛОДУВА», мысленно переделал её в «СТЕКЛОДУРА» и поехал на вокзал.
Вот сейчас на этот ключ и была вся его надежда…
Только бы Костя замки не поменял.
________________________________________
В Выборг приехали в цинковых, бледных всполохах утра. Уазик выгрузил Бориса на Акулова: память не пропил, помнит это место. О, баня напротив. Как была, так и осталась… Журналист кошкой выпрыгнул из машины, попрощался, потом повернул к Лёве воспалённое, помятое лицо:
– Лёв!
– А?
– Забудь меня, слышишь?
– Это как?
– Так. Если даже я, типа, как вот щас стою тут, приду к тебе – сразу между глаз мне.
– Зачем?
– Затем. И обматери. И только потом общайся, понял?!
– Да ты чё…
– Я знаю, что говорю. Тут такая херня, что своей башкой не просечёшь. Реально: тут чертовщина!
И скрылся за углом.
Потом уже, когда машина отъехала, прокрался к лавке. Надо же! Тоже сохранилась. Только часть названия завёрнута в чёрный полиэтилен, лишь начало видно: «ЛАВКА СТЕК…» и всё. Тяжело дыша, ощупывал кирпичи. Вот! Шатается! Ну, давай, дружочек, давай, ещё маленько… Ломая ногти, вытащил. Ключ за это время оброс мшистым зелёным пухом и нитяной паутиной.
Холодея, Борис вставил его в массивный замок на стальной кованой двери. С недовольным клёкотом, но он провернулся. Борис оглянулся и, не увидев на улице в этот ранний час признаков жизни, скользнул в лавку.
Она поразила его пустотой. Помятые остатки витрин в углу – горкой. Туда же сметены разноцветные стеклянные осколки. Прилавок из хорошего дуба вырван с корнем. В стенах – дырки от выдранного крепежа. Что случилось? А, ну да. Гибель невесты, потом эта история с обвинением в убийстве. Менты постарались с обыском. Странно, что упреждающих лент нет…
Он не стал даже искать выпить – не хотелось. Подобрался в уголок за холодной, мёртвой печкой, сел на пол, ноги под себя подогнул и забылся.
________________________________________
А очнулся от того, что по помещению кто-то ходил. Глаза открыл и обнаружил чудесные, почти белые, мраморные ступни с длинным пальцами. Порхали. Выше – леггинсы, юбка, шерстяная кофта и… и золотые волосы Шиловой. Как он помнил, Натальи Георгиевны.
– Вы?! – он задохнулся о ярости. – Да вы как… Вы обещали!!! Вы говорили, я вас найду, я вас вытащу!!!
Небрежно ступая по холодным плитам этими беззащитными ногами, женщина сухо отрезала:
– Не ори, не дома! И дома тоже не ори… дурная привычка.
– Да как вы… Да я… я без вас!
– Знаю. Кофе будешь?
– Буду.
На каком-то ящике – походная плитка, маленькая турка, и всё помещение заливает запах кофе, свежего, из неё. Тонкие пальцы Шиловой подали красную кружку. Борис ушёл в неё головой.
– Мальчик… – она села на раскладной стульчик; такие рыбаки используют. – Надо тебе кое-что объяснить. Не могла я за тобой в Ботиево приехать. И занята была, да и ты… выполнял часть спецоперации.
– Спецоперации?! То есть вы меня тупо использовали?! Херассе…
– Во-первых, именно МЫ, – она сделала ударение на этом коротком, звучном местоимении. – Во-вторых, не тупо. Мы отвлекли очень важного противника и кое-что тут предприняли.
– Да как вы можете… Вот, бля, цинизм какой!
– Друг мой, цинизм – основа государева интереса. Всегда. Так было и так будет. Ты пей кофеёк, ты мне нужен в здравом расположении рассудка.
Они как-то незаметно перешли на «ты» и это, очевидно, не обсуждалось. Борис зло хлебал кофе.
– Может, тогда введёте в курс дела, чёрт подери? Если я на спецзадании?
– Изволь.
– Кто такой Рамзес? – завопил Борис. – Или Анубис? Какого хрена ему от меня надо?!
Шилова заложила ногу на ногу. Откинулась на согнутые локти. Она тоже кофе пила, мелкими осторожными глотками. Красивое лицо совершенно спокойно, ясные глаза смотрят холодно.
– Ну, Анубис – это только наш оперативный псевдоним для него. Потому что родом из Египта. Вообще, он Моххамед эль-Хатиб Салах Саддари. А энергетическое существо, вселившееся в него, – это демон Икенти. Он же – Страж Ворот в гробницах египетских фараонов.
– В бога мать… И как он вселился в него? Когда?
– Неизвестно. Скорее всего, эль-Хатиб был правоверным мусульманином, одним из многочисленных арабских боевиков. Но в предках имел тех, кто гробницы строил… Там история запутанная, многие детали неясны. Икенти вошёл в него и стал его разумом, его сознанием.
– Зачем? Вы мне можете вообще объяснить, зачем это всё… этим демонам надо?
– Могу.
Шилова покачивала голой ступнёй, словно гипнотизируя Бориса. Ох… как бы ему хотелось… вот сволочь, она же понимает, что она с ним творит. Эти маслины пальцев, как у Галки, эти удлинённые голубоватые ногти…
– Все демоны действуют со стороны Тёмного мира. Цель любого из демонов – абсолютный контроль над земным. Исходя из их иерархии способностей. У них разные возможности этого достичь. Но они все хотят. Это как… ну, как, не знаю, обладание мощнейшим ядерным или нейтронным сверхоружием.
– Но – зачем?
– Для подчинения мира людей своему. Для полного контроля всех биологических и физических процессов на Земле. Это сверхцель, это логика… Иначе ничем не объяснить.
– А кто им противостоит?
– Светлый мир. Ну, и Божья сила, как мы говорим. Бог есть Добро, Бог есть Любовь… так вот, цель Светлого мира – не допустить господства Тёмного. Как видишь, всё просто, Борис.
– А как они…
– Отвечаю. Демон силён, пока, как паразит, сидит в чьём-то теле, чьей-то душе. Сам он бестелесен… Сила его весьма ограничена – души и тела людей очень разные. С разной энергетикой. Он может приобрести б;льшую дополнительную силу, если физически овладеет артефактом.
– Каким?!
Женщина засмеялась. Заливисто. Как над пятилеткой-несмышлёнышем.
– Ну-у, их много… Щит Эгида, Топор Перуна, Копьё Лонгина, Глаз Гора, индуистский лук Гондива, мезоамериканские зеркала… Серебряный свиток Джераша или Святой Грааль, наконец. Продолжать?
– Не надо. Половину не знаю.
– Не удивительно. Ладно, это так, к слову. В общем, если они их получают, то они становятся плюс-минус всесильны. На какое-то время. Ну, и ещё разные коды информационные, что-то вроде заклятий-молитв. Или, допустим, мистические вредоносные программы для мира. Например, которые могут вызвать Третью Мировую. После чего, как известно, грядёт Апокалипсис – решающая битва Добра со Злом.
– Культурненько… – угрюмо проговорил Борис, поднимаясь. – И вы решили, чёрт, меня завербовать во всю эту хрень? А если я не хочу?!
– А миру всё равно, хочешь ты или нет. Ты энергетически связан с Константином Ятогой. Очень дальним потомком волхва Ятого с острова Рюген, родственником князя Гостомысла, с которого, возможно, началась славянская цивилизация Древней Руси. Это всё определяет. Для демонов десять – пятнадцать веков – как для нас четверть часа.
– Проклятье! Но зачем вы меня… да, это вы меня потащили туда, в Ботиево?
– Там ваши с Костей родные могилы. Очень важно.
Борис остановился, выдохнул в тёмный сводчатый потолок:
– Кости фонят, да?
Босая ступня Шиловой качнулась – призывно.
– Надо же. Запомнил! Да. Фонят. Что такое, по-твоему, вот эта моя ступня?
– То есть?!
Он вперился взглядом. Ну… красивая. Но не сказал.
А Шилова легонько смахнула с узкой пятки пыль и какой-то прилипший мусор.
– С анатомической точки зрения – это суповой набор костей, сухожилий и хрящей. Соединительной ткани. С биофизической – определённый биомеханизм, по которому пульсирует кровь в определённом ритме. С биоэнергетической – это антенна. Антенна, улавливающая энергетику Земли снизу. И она часть другой мега-антенны – всего скелета.
– А вы… ты думаешь, скелет, это…
– Да. Потому, что никто до сих пор не смог полностью воссоздать скелет и сопутствующие механизмы человека аутентично. Это – антенна. Она принимает сигналы из Космоса и Земли. И за долгую жизнь, представляешь, как она, образно говоря, намагничивается? Потом человек умирает. Скелет кладётся в гроб. И оставшееся время до полного распада – а это сотни лет! – отдаёт в землю накопленные импульсы. Размагничивается. Вот поэтому кости и «фонят». Как мы говорим.
– Хорошо… Но всё-таки! Зачем я был нужен этому Анубису? И Костя?!
– Константин, условно говоря, случайно получил доступ к некоему секретному коду, нужному для демонов. Ну… программе достижения власти. Они заставили его убить переносчика кода, чтобы не было утечки. Но код остался в мёртвом теле – и найти его может только сам Константин. Они стараются манипулировать им через тебя. И тобой.
– Что это значит?
– Если собаке дать понюхать вещь преступника, она возьмёт след и пойдёт по этому следу. Если демон присосётся к твоим костям, генетической памяти предков, твоему сознанию, – жёстко отрезала женщина, – он влезет в тебя. И ты станешь им. Без вариантов. Вот поэтому в Ботиево в тебя всё время хотели «влезть».
– Ага. А я отманивал его? От вас?! Вот же вы мерзавцы.
– Работа у нас такая… Так. Давай о другом. Тебе тут больше нельзя. Здесь опасно.
Борис нервно хохотнул.
– Да? Тут вон целый церковный алтарь за стеной… Мне Костя говорил.
Шилова туда посмотрела, сузила глаза. Отставила чашку.
– Нет тут алтаря. Вывезено всё в сорок пятом. А там – останки трёх монахинь, изнасилованных, и расстрелянного священника. Это Тёмный Вход. Он, правда, запечатан животворной иконой, но это ненадолго. Тебе нужно отсюда уехать.
– Куда? Блин… в санаторий ФСБ?
Шилова встала. И пошла вокруг него – кругами. Он вертел головой, пытаясь поймать её расположение.
– Есть тут такое чудное место – Выборгский замок. Там Башня Сапожника. Мастерская кож когда-то была… и такая каменная чаша для дубления кожи. Глубокая. Пять метров.
– Ого!
– Да. В 1293-м, в ходе Третьего Крестового похода на землю корелов, тут было разрушено их святилище. Наместник, ярл Торгильс Кнутссон, повелел возвести крепость. Оставшихся в живых корелов, в том числе детей, женщин и колдунов заживо сожгли, пепел туда сбросили. А уже в пятнадцатом веке построили над этой ямой Башню Сапожника. Облицевали яму камнем и стали дубить кожу.
– Вы что, совсем? Я не хочу в яму!
– А зря. Идеальное место для того, чтобы переждать. Энергетика мощнейшая, экранирует всё. Души вопят… нет, ну ты не услышишь. Они как стражи.
– Да пошли вы к чертям собачьим! – отчаянно закричал Борис, хватая руками воздух: Шилова ускользала. – Не хочу в башню! Не хочу в яму! Верните меня, где я был, в нормальную жизнь! Не хочу я этого!
– Глупыш… – нежно сказал женский голос откуда-то сзади. – Ты думаешь, я буду тебя спрашивать?
И она укусила его в шею – острыми зубками.
Сознание погасло.
ЭПИЛОГ 1 ЧАСТИ. Обратный отсчёт
На одной части планеты, в пределах полосы примерно от Якутска до Вашингтона, царствовали либо темнота, либо очень ранняя заря, едва разгоняющая ночной мрак, либо густые сумерки. И большинство людей, как и положено им в это время суток, спали. В том числе и наши герои
________________________________________
В Ботиевской больнице, на втором этаже, на новой, но дефектной койке для люксовой палаты, лежала Галка. Из её крепкого тела врачи недавно вынули две пули полицейского «калаша» – хорошо, ни одна не задела никаких важных органов, но в области живота и особенно справа Галка была перебинтована туго, надёжно. И правая нога тоже в гипсе: её она сломала, когда убегала с ноутбуком в сторону леса, шарахаясь от автоматных очередей, с хрустом рушащих ветки над её головой. Конечно, идея попросить патрульных остановиться, «чтобы пописать», – не ахти какая умная, но времени особо импровизировать не было… Из гипса торчали её пальцы с покарябанным лаком; да, те самые, длинные, цепкие, так нравившиеся Борису – и женщина, сонно смотря на них, думала, что, наверное, зря… Зря не дала. Там, у Радки в автобусе, да и вообще, могла бы и сама подсуетиться. Был бы хороший, цветной сон в постылых сумерках её «крайних» годов жизни.
________________________________________
По федеральной трассе Е115 на Воронеж двигалась замызганная фура; усатый водитель-дальнобойщик в кабине делал всё, что полагается дальнобойщикам: курил, сплёвывал из окна в ночь, останавливался на заправках глотнуть кофе, один раз даже прикермарил на стоянке и трахнул «плечевую» – уже немолодую, со злым острым лицом и жёсткими губами; сначала она сделала ему минет, потом это его завело и он, приплатив немного, вставил ей между крепких ягодиц. Сопел, кряхтел, а баба, царапая его ноги жёсткой коркой на пятках, противно шмыгала носом, пока нечто твёрдое ворочалось в её прямой кишке…
И, конечно, водитель никак не мог предположить, что в кузове его старого МАНа, везущего охлаждённые свиные туши из Ставрополя, прямо на покрытом инеем стальном полу лежит почти голая девушка со спутанными чёрными волосами и замызганным голубым бантом в них; лежит, как в анабиозе, не чувствуя ни холода, ни касаний этих туш. Радка шла по маршруту, который диктовал у ней внутри её внутренний компас – шла, совершенно ни о чём не думая, не сопротивляясь ему, как, впрочем, делала всегда в своей более чем странной жизни. А компас этот тащил её куда-то на север, где начинается в болотах Нева, где горит в свинцовом небе золотой перстень купола Исаакиевского собора. Туда было надо!
________________________________________
Туда же, в славный град Санкт-Петербург, окольными путями – то через Балашов, то через Камышин, через маленькие посёлки, по разбитым дорогам, объезжая посты ГИБДД, двигался запылённый звероподобный джип. В нём, включая водителя, трое «быков» с характерными бритыми черепами и ломаными носами, и на заднем сидении колыхается немного скособоченный человек с дёргающимся правым глазом, внушительной пачкой денег в борсетке и пистолетом «беретта» за поясом. Равиля Хусаинова внутренний компас не вёл, он вряд ли знал, что это такое. Ему просто поступил, внезапно, как будто в голове заработал телетайп, мысленный приказ: поехать в Питер и вальнуть одного человека. Равиль бы и сам этого хотел, но лень было связываться с долгой дорогой, и приказ прозвучал так бескомпромиссно и жёстко, что он даже испугался; и себе, и «быкам» не мог признаться, что это – какая-то сила извне, управляющая им. А просто сидел, сопел, почёсывался и злился, смотря в непроглядную ночь за тонированными стёклами. Да, всё началось гораздо раньше: когда он принял «на отдых» группу боевиков-наёмников, и там оказался этот проклятый египтянин, страшноглазый и молчаливый.
________________________________________
В самом же Питере – точнее, в двадцати километрах от него, в Мяглово, сидел в машине у старого, покосившегося дома с почти провалившимся в заросли забором, в своей аккуратной тойоте курчавый молодой мужчина, Роман, и, прослушивая сделанную час назад запись, содрогался. Старик доходит; цирроз печени, язва, что-то ещё; дочь, забравшая его из дома престарелых, долго отбивалась, пробовала не пустить Романа к почти уже умирающему, бывшему доценту Ленуниверситета, Сергею Петровичу Шлакоблокову, но тот сам властным, хоть и уже рассыпающимся, булькающим голосом, потребовал встречи. А дочку, тоже пожилую и морщинистую, услал в летнюю кухню…
Лёжа на старом диване с торчащими из прорех пружинами и чуть прикрыв синеватые складчатые веки, Шлакоблоков говорил:
– Мертвецы… там мертвецы не лежат, живут… А всему виной этот некрополь, памятник… борцам революции… Чудовищная сила, нельзя было его так строить… Я докладывал на заседании городского партхозактива. Из партии выкинули… с работы погнали… Антисоветчиком стал. Там… – он закашлялся, содрогаясь, выворачиваясь наизнанку, дёргая худым небритым кадыком с бурыми пятнами. – Там армия целая… её можно поднять…
– Чем? Кто-то может их оживить?
– Нет… оживить – нет… придать телесную оболочку… что не истлело… только нужен сильный дух, энергетическое существо… поднимет и…
– И мёртвые встанут их могил?
– Не встанут… Они появятся… там, где он им укажет… появятся и будут… рвать… их нельзя будет… убить… они и так мертвы… ищите этого… он там.
Роману надо было ещё гнать по Мурманскому шоссе, проехать ночной Питер и дать подробный доклад Быкадорову. Ситуация с Марсовым полем заметно осложнялась – и то, что он узнал, могло серьёзно поменять расклад сил. Теперь было ясно, зачем Анубис-Египтянин подался в Питер. Собрать армию.
________________________________________
А ещё дальше Питера, рядом с центром Зеленогорска, к западу от Золотого пляжа, где находится яхт-клуб, у большого фургона с непроницаемыми чёрными стёклами разговаривали два сотрудника НТО ФСБ в штатском. Один, пожилой, нервно курил; часто стряхивая пепел. Говорил:
– Совершенно невероятно. Учитель физики… на пенсии. Как ему это удалось?!
– Гений-самородок.
– Как, он говорит, называется?
– Котомыш.
– Почему Котомыш?
– Не знаю. Крадётся, как кот, пролазит в щели, как мышь.
Сам Борис Пирогов, действительно – бывший учитель физики, пожилой, но довольно крепкий человек с жёстким лицом, слегка обезображенным давним ожогом, спокойно сидел в самом фургоне, сложив на коленях длинные, мосластые руки. Только что он показал им, включив несколько прожекторов в старом ангаре, десантную подводную лодку «Котомыш». На двух человек. С манипуляторами-захватами на носу, с двумя герметичными выходами вместо торпедных аппаратов. С отлитой знакомым из металла нашлёпкой в виде кошачьей морды…
На создание этого аппарата, собранного из деталей старого бота, водолазного снаряжения и прочих, очень случайных деталей, у него ушли двадцать лет жизни, квартира, данная ему, как ветерану и пенсионеру, в Териоки, и семейное счастье: и сын, и жена от «сумасшедшего изобретателя» открестились. Жена – та вообще давно лежала в могиле, сын жил в Праге.
А двое разговаривали. Ночь плавала над ними чёрным блином. В Финском заливе вспыхивали редкие огоньки бакенов.
Старший выкинул окурок, закурил новую сигарету. Задумался:
– Теоретически… Если предположить, что объект спрятали не на земле, а под водой, или в подводных коммуникациях, это отличный аппарат.
– Да. Только захваты надо оснастить спецаппаратурой. Ну, и примитивное энергетическое прикрытие… Анатольич, да кончай курить! Мутит меня уже.
– Сейчас, сейчас… А Он, может быть, уже здесь?!
Собеседник вгляделся в темноту. Ответил нехотя:
– Вряд ли. Первая группа докладывает, что его активность локализована в Питере, на Марсовом. Вспомогательный объект законсервирован в Выборге. У него маяков просто нет.
Вот теперь старший не только бросил недокуренную сигарету, но и затоптал её штиблетом. Рванул галстук:
– Всё! Вызываем спецгруппу… Старика с его «Котомышем» одного оставлять нельзя.
Ночь, только ночь, тишина, ленивое поплёскивание воды у пирсов, белеющие корпуса яхт и больше ничего.
________________________________________
Наконец, ночь царила и в Юнтоловском заказнике на сервере Петербурга. Здесь, в развесистой тени деревьев, прячется учебно-тренировочный центр «Лазерус», не отмеченный ни на одной карте; точнее, официальная его приёмная и почта – в «Лахта-центре» на Высотной улице, на одном из верхних этажей (сумасшедше дорого, но там охрана, кондиционеры, улыбчивые сотрудницы, всегда готовые подать кофе, чай или минералку…). Туда приходят солидные клиенты, заключают сделки: ведь «ЛАЗЕРУС», вполне оправдывая своё название, выпускает сложное медицинское оборудование, обладает патентами, лицензиями. А вот Юнтолово – его экспериментальная база. Автомобили въезжают через шлюзовые ворота, как в колонии строгого режима, потом едут по аллее, потом резко сворачивают к главному корпусу. Но бывает, машины, не снижая скорости, летят по прямой, в глухую стену, перед которой всегда стоит несколько машин, стоянка вроде как… И тогда бетонный пол разъезжается вместе с машинами в стороны, стена обнаруживает чёрный провал въезда – и бело-синие фургончики «Лазеруса» исчезают в этом провале. А потом всё сдвигается, как было.
Под землёй, на уровне тридцати метров, – белый электрический свет, белая мебель из металла, шкафы. Белые халаты. Озонированный воздух. В большом помещении – огромная машина, что-то вроде гигантской печки с экранами, проводами, трубками. На главном мониторе переливаются сине-голубым контуры тел, устроенных где-то внутри, в специальных коконах-капсулах. Руки у них раскинуты, соединены. Вряд ли можно в этих обнажённых телах угадать мужчину и молодую женщину – по краям, и ещё более молодую посередине. А, похоже, только она из них и жива; датчики регистрируют её жизненные функции и даже слабое дыхание.
Шилова и Эдуард Викторович стоял перед монитором в белом, во фланелевой униформе, как у работников «скорой», но вот ноги у них в пластиковых бахилах с тяжёлой, многослойной свинцово-серебряной подошвой; хоть и ходить в таких тяжело, но это мера предосторожности. Женщина неотрывно смотрит на монитор, потом тихо говорит:
– Значит, ей надо будет спуститься в ад…
– А это уж, куда Он пошлёт, – так же негромко отвечает Эдуард. – Может, и в рай. В любом случае, Наталья Георгиевна, на вашей совести.
– Знаю. Отвечу, если нужно.
– Присутствовать будете…
Шилова пару секунд молчит, потом лицо её искажается в мучительной гримасе.
– Нет! Я… не могу. Я буду в комнате отдыха.
– Как скажете.
Гвоздев садится в кресло, напоминающее такое же из космического корабля. Наклоняется к переговорному устройству.
– Говорит главный пульт. Начинаем энергетическую трансмутацию. Запускайте обратный отсчёт…
Шилова, тяжело передвигая ноги в бахилах, шаркая и хромая, выходит из операционного зала.
То, что сейчас будет происходить здесь, – а именно операция «Веретено», ещё никогда «Лазерусом» не проводилось по-настоящему. Только отрабатывалось на математических моделях.
А сейчас операция пройдёт, и никто не знает, как это изменит окружающий мир.
13 и14 главы Стеклодува эпилог
© Copyright: Дмитрий Коптяев 2, 2025
Свидетельство о публикации №225022501437
Свидетельство о публикации №225022501437
Рецензии