Расставание

Она стояла у окна, смотря на усиливающийся снегопад за стеклом. Её терзали мысли о неприятности происходящего события, хотя, в общем-то, не происходило почти ничего.
Он сидел в глубине комнаты в продавленном старом кресле, лицо его было наполовину скрыто темнотой вечерних стен, и взгляд от этого казался ещё более грозно-печальным. Он уронил лицо в скрещенные пальцы рук, опирающихся на незаметно подрагивающие колени, и смотрел даже не на неё, а будто сквозь...
Она, как помнится, всё ещё стояла, оборотившись к окну, но не полностью спиной к нему, а чуть повернув в его сторону одно плечико. Будто намекая: я уже ушла, но я ещё здесь.
За окном усиливался снегопад, росли снежинки, превращаясь в тяжёлые набухшие хлопья, а с ними росла в её сердце неумолимая тоска о несбывшемся.
Вот и всё, чем жил их маленький домик этим вечером...
В голове же каждого роились безудержные отчаянные вопли и мольбы. Она молила, чтобы всё это поскорее закончилось. Конечно, придётся переночевать с ним в холодном доме, не ехать же по такой погоде с ворохом сумок домой - городские автобусы уже не ходят, а такси вызвать слишком горда - на себе придётся тащить. От этих мыслей она ещё больше ненавидела себя за то, что заварила всё это. Остаться, переждать, он поймёт и простит. Но нет. Сделанного не воротишь. И так слишком мерзко на душе.
Он смотрел уже больше получаса в одну точку, не смея шевельнуться - вдруг, оцепенение спадёт, а наваждение останется. И получится, что всё взаправду. Она уходит. Она не любит его. Она устала терпеть. Нет-нет-нет!! Пусть обернётся сном! Я сделаю вид, что меня здесь нет, буду тихо сидеть, а наутро она уйдёт, растает... Моя милая разбудит поцелуем в ключицу, я открою глаза и окончательно пойму, что наваждение ушло. Прижму её, нежную и тёплую, к себе и не отпущу до самого полудня. Он сидел, боясь пошевелиться, и смотрел невидящим взглядом на полуоборот её расплывчатого слегка оголённого плеча.
Она думала о чём угодно, только не о его терзаниях. Только смутные догадки о его опечаленности и непринятии происходящего возникали в её усталой головке при взгляде на понурый силуэт, заброшенный и трясущийся в объятиях бесформенного куска дерева и параллона. Но смотреть на него она больше не могла. Боялась. Боялась, что вся решимость её тут же бесследно исчезнет, и сменится безграничной нежностью, невыразимо великим желанием прижать его к себе и сказать: "я пошутила, глупенький". Ведь и сейчас предательское тело стремилось оборотить к нему лицо и глаза. Но нет. Она гнала эти мысли и безжалостно замаскировывала их невидимым (но существующим в воображении) чёрным маркером поверх складывающихся в слова (такие же образы перед глазами) криков потопляемой совести. Вместо этого она упорно думала, все ли вещи уместились в чемоданы, считать ли СВОИМИ вещи, которые он дарил ей, и которые были дороже всех взятых вместе подарков, или же оставить всё ему с презрительным взглядом, говорящим: мне чужого не надо, это ваше. Будет ли она скучать по шапке, которую никогда не носила, но преобрела за свои деньги, шапке, оставленной в доме его матери. А что, если она найдёт мужчину в этом же городе, в этом же районе, и будет гулять с ним мимо ИХ дома. А что, если у сумок порвутся от тяжести ручки, пока она будет тащить их домой от вокзала через весь город? Она была себе противна за такие мелочные мысли и готова была броситься отсюда же, из окна, пусть и первого этажа, лицом в ледяную всепоглощающую пучину дабы остудить разрываемую бредом голову. Она не хотела думать о нём. Даже сейчас. Больше всего на свете ей хотелось не быть в этой ситуации и в этой темной холодной комнате, и она избегала его, хоть и чувствовала на затылке буравящий убийственный взгляд.
Неизбежно просыпающаяся во время расставаний мелочность была ей противна. И из-за того, что сама покорилась ей, она ненавидела себя. Каждое расставание сопровождается сбором вещей, будь то расставание с родительским домом, и перевозка "приданого" в дом избранника, будь то избавление от вещей покойника, пусть даже они и были ему всего дороже при жизни, а теперь - никому не нужный бесценный хлам, пылесборник; или же неизбежное взросление, пакуешь игрушки и карандаши в большие серые коробки и прячешь в дальнем углу чердака как нечто постыдное, хотя ещё вчера с такой любовью прижимал к груди плюшевую собачку. Уезжая же от мужа, она не брала с собой в данный конкретный час ничего ценного, только безделушки и разноцветные тряпки, посеребрённые и покрытые чайным налётом ложки, корявую дурно пахнущую сыростью ветку и ворох кружевных ночных сорочек. Да ещё, к тому же, всё это, политое склизким отвращением к каждой этой вещи. Потому что унося их из этого дома, она неизбежно уносила частичку и ЕГО души. А значит, неизбежно наступит момент, когда она осознает былую ЦЕННОСТЬ этих вещей, и они настолько ей опротивят, что полетят даже не на чердак, а прямиком на помойку. Её плечи подрагивали в мертвенной бледности холодного света луны...