Сентиментальные мысли

                Сентиментальные мысли
         В истории больших и долгих войн всегда хватало загадок, парадоксов и противоречий. При этом, как правило, для каждого конфликта известен массив, так сказать, нейтральных фактов и цифр, кои признавались за истину всеми участниками данной войны. И таких фактов и цифр в общем потоке всегда было явное большинство – не менее чем две трети, а чаще три четверти или более от общего объёма информации. Но Отечественная война 1941-45 гг в этом плане является печальным исключением – многие важнейшие вопросы до сих пор не то что далеки от какой-то однозначной и более-менее взаимоприемлемой оценки, но порой происходят жаркие дискуссии даже о самой реальности и (или) исторической значимости тех или иных событий, фактов и их участников. Конечно, во многом сие связано с нехваткой информации, чаще всего объективной, иногда почему-то до сих пор засекреченной, а порою просто не разысканной, не найденной. К тому же порой сказывается вопиющая небрежность наших прежних владык, их пренебрежение к учёту и контролю, да и к статистике вообще. Уж если во время Финской войны численность РККА определялась с точностью плюс-минус сто тысяч бойцов(!), то что же говорить об эпохе 41-45 гг. Но мы обсудим проблему довольно узкую, и с фактической стороны вроде бы ясную, хотя бы и в первом приближении. Но при том, пожалуй, одну из наиболее спорных. Для начала обсудим  судьбу командующего Западным фронтом генерала Павлова и его соратников, летом 41-го снятых со своих постов и осуждённых к расстрелу Верховным судом СССР. Строго говоря, процессов было несколько – сперва осудили комфронта, его начштаба, начальника связи и командарма-4. Потом командира 14 мехкорпуса, а также начарта и командующего ВВС фронта. Вот с авиации и начнём. Таюрский А.И. вступил в должность 23 июня, когда большая часть ВВС фронта уже была разгромлена, а его предшественник Копец И.И. вечером 22-го застрелился на рабочем месте. А уже 2 июля Таюрского сняли с должности и отправили под суд. Обвинение в «бездеятельности» было единственным, но достаточным для расстрела. Позвольте, а что он мог реально сделать? Самолётов осталось с гулькин нос (более 40 % погибло в первый день войны, ещё не менее трети до конца июня; причём потеряны были в основном новые машины, которые даже не успели замаскировать), аэродромы разбиты и частично захвачены противником, бензина нет, запчастей тоже. Уцелевшие лётчики на исправных самолётах летали лишь для поддержки сухопутных войск, а в оном деле ими вполне могли руководить два-три авиа-комдива. Можно конечно сказать, что наш герой проявил бездеятельность ранее, ещё когда он был зам командующего ВВС округа. Но был он им менее полугода, при этом его непосредственный начальник, уже упомянутый Копец, особых претензий к своему заму не имел. А сам И.И. Копец командовал ВВС округа почти год, и был куда более опытным военным, чем его зам. В 36-37 гг он воевал в Испании, стал командиром группы, героем Советского союза и кавалером ордена Ленина. В 38-ом стал замкомом ВВС Ленинградского округа, а в финскую войну командовал авиацией 8-ой армии. Рост быстрый, но не головокружительный, и прошёл он его без больших потерь и срывов, многим приходилось куда труднее. И коль уж такой военачальник не смог предотвратить разгром первых дней войны, то уж его зам тем паче в том неповинен.
       Обвинения, предъявленные остальным подследственным, более обширны, и в частности в них фигурирует «трусость». Но никто из оных генералов не бежал в тыл, не покидал свой штаб (или командный пункт) и не прятался в подвале во время боя. Неужели командарму, дабы избежать обвинения в трусости, необходимо сидеть в цепи среди своих бойцов и палить из личного оружия по противнику? Даже у штаб-офицеров совсем иные задачи, не говоря уж о генералах. Далее, Д. Павлов обвинялся в «самовольном оставлении стратегических пунктов без разрешения высшего командования». Хоть бы сказали «важных стратегических» пунктов, а то так можно любую избу объявить стратегическим пунктом, ведь с её захватом враг приближается к родной столице. И разве можно что-то делать самовольно, но с разрешения высшего командования? По сути же, важнейшим пунктом, и в военном и в политическом плане, там и тогда был Минск, но его никто не «оставлял». Наоборот, наши части спешили к городу с запада, но немцы их опередили. Далее Гродно, центр укрепрайона, но он был захвачен ударом с севера, где части 29-го стрелкового корпуса (литовского) просто разбежались – из 16 тысяч литвинов в строю через пару дней осталось две тысячи. Но 29 СК принадлежал к Северо-западному фронту, и обвинять в его разгроме командование Западного фронта просто абсурдно. Белосток был важен при наступлении, но при обороне бесполезен, к тому же туда от лица Ставки был послан маршал Кулик, но и он ничего сделать не смог. И вплоть до зимы 41-42 гг никаких претензий к Г.И. Кулику со стороны «высшего командования» не предъявлялось. Остаётся Брест, но его преднамеренно никто не оставлял – понеся огромные потери в первый же день, оборонявшие его части под натиском куда более сильного противника отходили на восток, худо-бедно продолжая сопротивляться. И кстати, командование ЗФ не могло передать дивизиям 4-ой армии каких-то приказов об оставлении чего бы то ни было, ибо связь была прервана немцами в первые часы боёв. А уже 25 июня сама Ставка приказала войскам очистить западные области Белоруссии, то бишь оставить решительно все пункты, стратегические и не очень, занимаемые на тот момент армиями ЗФ. Далее следуют обвинения в «развале управления» и «бездействии власти»(??), но кто же в первый месяц войны оными пороками не грешил? Даже на юго-западе, где в общем и целом наши отбивались более умело и настойчиво, чем в других местах, случаев потери управления и нераспорядительности было хоть пруд пруди. А уж на Северо-западном фронте… 11 армия просто рассыпалась, частично попав в окружение, 8-ая отходила более организованно, что не помешало, однако, немцам занять 6 июля Остров, а 9-го Псков. Это 480 км по прямой от границы. А к 10-му они имели плацдарм на восточном берегу Великой, глубиной в 30-40 км и в 60 вёрст по фронту. До Ленинграда оставалось 250 км. Причём в конце июня в распоряжение СЗФ были переданы некие части, что должны были занять Псковский и Островский укрепрайоны. Но то ли они опоздали, то ли их было явно мало, а скорее всего, то были откровенно слабые части, не способные выполнить поставленной задачи. Ещё в составе СЗФ была 27 армия, но она была разбросана по побережью Балтики, а часть войск занимала оборону на островах Моонзунда. Её командующий, Н.Э. Берзарин, худо-бедно собрал большую часть армии на рубеже Даугавы, но ничего сделать не смог, и отступил на р. Великую, где к югу от Острова организовал более-менее прочную оборону. То бишь в целом командование СЗФ действовало даже хуже, чем Д.Г. Павлов и его соратники. И что же? Командующий СЗФ Ф.И. Кузнецов в начале июля снят с должности, потом командовал армиями, был ранен, но репрессиям не подвергался. Командарм-11 В.И. Морозов, главный герой приграничного сражения «от моря и до моря», оставался командармом до мая 43-го, потом был начальником военно-учебных заведений РККА. А вот командарма-8 П.П. Собенникова в феврале 42-го отдали под суд, но ограничились снижением в звании до полковника. Хуже пришлось П.С. Клёнову, начштаба СЗФ, его арестовали 11 июля, 13 февраля после долгого разбирательства приговорили к высшей мере, а через 10 дней и расстреляли. Перед тем он сознался в «проявлении бездеятельности в руководстве войсками округа», но начштаба войсками не руководит, у него совсем иные задачи. Да и обвинение в бездеятельности было отнюдь не главным, Клёнов, оказывается, «уличался» как участник право-троцкистской организации показаниями арестованных и расстрелянных «врагов народа» ещё в 38-39 гг, и до 56-го не реабилитированных. Но почему же Клёнов избежал всякого наказания по столь вопиющему делу? Скорее всего, Л.П. Берия, отлично знавший подноготную подобных дел, и уже публично объявивший, что пора перестать сажать, решил, что сие как раз такой случай. Но почему же тогда осенью 41-го не придумали чего-то более правдоподобного, а вытащили на свет божий старую лажу? Непонятно… И последний пострадавший, командующий ВВС СЗФ А.П. Ионов, арестованный 26 июня. Ему приписали связь с уже арестованным Я.В. Смушкевичем, коий его завербовал в 39 году, и ещё двумя авиаторами, Левиным и Юсуповым, тоже репрессированными. Это как раз понятно (с точки зрения органов), перед войной и в её начале руководству ВВС устроили форменный погром. Смушкевич, при молчаливом одобрении своих соратников, пожаловался Сталину, что большинство лётчиков летают на «гробах», то бишь на неисправных, устаревших или конструктивно неудачных самолётах. И сразу стал негодяем, поддонком и изменником, хотя тревожные сигналы появлялись и до его ареста, и позднее, и даже после войны. Ещё Ионова обвинили во «вредительстве при аэродромном строительстве», как будто он руководил оным строительством в гордом одиночестве, и никто его не проверял. Тем паче, что в мирное время контролёров было пруд пруди, а самые настырные из них ошивались и в воюющих частях. Правда, к концу 41-го их число сильно убавилось, кто-то сам смылся от греха подальше, а самые тупые попадали «под огонь противника», благо немецкого оружия в армии хватало. А вот первый член военного совета СЗФ П.А. Диброва в августе 41-го был понижен до военкома дивизии, а затем успешно продвигался по карьерной лестнице. Его коллега на Западном фронте А.Я. Фоминых 3 июля был понижен до полкового комиссара, но спокойно прослужил всю войну и сколько-то лет после её. Хотя, по идее, «комиссар фронта», как часто называли первого члена ВС, наравне с командующим отвечает за все успехи и провалы, и ежели Д. Павлова в назидание остальным генералам решили расстрелять, то А. Фоминых должны были по меньшей мере посадить лет на двадцать. Избежал репрессий и начарт СЗФ П.М. Белов, он в ноябре 41-го был даже повышен в звании до генерал-лейтенанта. Скорее всего, Белов был опытным и знающим артиллеристом и решительным командиром, но вряд ли Н.А. Клич в чём-то ему уступал. На финской войне он командовал артиллерией 8-ой армии, а затем и Дальневосточного фронта. Там, надо полагать условия были посложнее, чем в Белоруссии, а с работой он справлялся неплохо, раз его перед войной перевели в приграничный, особый округ. Может, косвенно повлияла служба Н. Клича в армии дашнаков в 18-20 гг? Но тогда надо было репрессировать и И.Х. Баграмяна, он также служил у дашнаков, но дольше, и в более высоком чине. А уж подпоручик Л.А. Говоров, год служивший в колчаковской артиллерии, и вовсе «повинен смерти». Впрочем, с рядовыми генералами и их недостатками и пороками всё более-менее ясно, копнём глубже, вернее выше. Как там обстояло дело с «пороками и недостатками»?
         Разве К. Ворошилов и С. Будённый в 41-42 годах не теряли управления войсками, не впадали в панику? Ещё как теряли и впадали, вспомним к примеру как СМ сидел с трёмя милиционерами в Медыни, не зная где его войска, и есть ли они вообще на белом свете. А Ворошилов, бегавший с наганом в руках среди солдат, вместо руководства боем, не говоря уж о руководстве фронтом? А Л.З. Мехлис, угробивший в Крыму пол-фронта, а осенью 41-го, при формировании резервных частей, активно мешавший работе ГАУ мелочным тотальным контролем? Это уже не «провал в работе», а прямое вредительство. Да и Д.Т. Козлов, командующий Крымфронтом, тоже был тогда, весной 42-го, отнюдь не безгрешен – видя нелепые приказы Мехлиса, он даже доноса на него не написал, не говоря уж об объективном докладе в Ставку! Боялся попасть в «штаб Тухачевского»? Но никто его насильно в комфронта не загонял, вполне мог бы командовать дивизией, в крайнем случае корпусом. Далее, маршал Кулик. Отправленный в начале войны на Западный фронт, он не токмо ничем не помог фронтовому командованию, но и умудрился попасть в окружение, из которого едва выбрался. Потом было неудачное наступление под Ленинградом и сдача Ростова, хотя там, скорее всего, никто ничего не смог бы сделать. Как и на Таманском п-ве осенью 41-го. А генерал Масленников, в начале своей военной карьеры не знавший ТТХ 122 мм гаубиц? Такое позволительно капитану-пехотинцу из запаса, но не генерал-майору, пусть даже и из НКВД. Да даже Р.Я. Малиновский, один из лучших наших полководцев, после харьковского разгрома весной 42-го года ничего не мог сделать путного со своими войсками. Даже среди моряков, куда более подготовленных к войне, находились «яркие личности». Например, Г.И. Левченко осенью 41-го осрамился на Перекопе, а потом, командуя Ленинградской ВМБ, с блеском провалил десант на о-в Соммерс. Ежели бы Д.Г. Павлов и его подчинённые так орудовали на Западном фронте, то немцы были бы в Смоленске дней на десять раньше, чем в реальности. И сие далеко не полный список, даже на уровне «армия – фронт – направление».
        Можно возразить, что большинство перечисленных граждан за свои промахи были понижены в звании, и (или) отправлены в тыл, а то и подвергнуты партвзысканиям. Но ежели подходить к ним с той меркой, что применили к Д. Павлову и его соратникам, то большинство вышеназванных лиц надо было повесить, и не один раз. Но оные граждане были симпатичны генсеку, или нужны ему по каким-то, совершенно не военным, соображениям, или просто, по его мнению, совершенно безвредны. Но ведь Г.И. Кулика расстреляли в 1950 году? Да, но его военные прегрешения играли в том деле второстепенную роль. И вместе с ним шлёпнули генералов Рыбальченко и Гордова, в годы ВОВ больших ошибок не совершивших. Были конечно, некие огрехи, но совсем безгрешных граждан в годы войны в РККА не было в принципе. Но оные генералы ругали колхозы, хвалили частную торговлю, и не шибко верили в прочность просоветских режимов в Восточной Европе. Да они ещё и усомнились в организационном таланте И. Сталина. А сие куда страшнее, чем угробить на фронте пару дивизий, да даже и корпусов. И кстати, все трое тогда уже были в отставке, да и война давно закончилась. Так что сие совсем другая история.
       Теперь копнём ещё глубже. Что, нарком обороны С.К. Тимошенко и начальник генштаба Г.К. Жуков в первые дни войны не теряли управления войсками, не отдавали сомнительных приказов и распоряжений? А предсовнаркома и с 30 июня председатель ГКО И.В. Сталин не сидел неделю в прострации, покуривая трубку в своём кабинете в самые тяжкие дни войны? И потом, уже став наркомом обороны и верховным главнокомандующим, он не раз попадал в просак, игнорируя идеи и соображения своих военных, дабы осуществить собственные неудачные мысли. А печально знаменитая директива № 1, отданная в ночь с 21 на 22 июня! Много говорилось и писалось о её нелепости и нелогичности, но самое печальное-то в том, что она была просто не нужна. В трёх основных приграничных округах был разработан план прикрытия границы, не столь продуманный и подробный как система боевых готовностей ВМФ, но достаточный, дабы привести хотя бы часть войск у границы в боевую готовность. Надо было лишь отдать приказ людям, которые худо-бедно знали, что делать и как, а не учить их азбучным истинам. Ах, генсек боялся как-то ненароком спровоцировать немцев? Но когда фюрер был готов к атаке, он сам провоцировал драку, не стесняясь никакими средствами, а когда считал себя не готовым, не поддавался ни на какие уловки. К июню 41-го об этом знали решительно все на свете, хотя правящие круги нейтрально- прогерманских стран – Ирландии, Испании, Турции, Аргентины – всячески сдерживали свою прессу, дабы не навредить ненароком немцам; но шила в мешке не утаишь. Да и вообще форма приказа вещь третьестепенная, важен сам факт. Ну а то, что И. Сталин отвергал с порога цифры и факты, о коих знал весь мир, и надеялся обмануть А. Гитлера, говорит лишь о его тупости и необразованности. Он был совершенно некомпетентен для своей должности. Кстати, в речи 3-го июля, старательно и неуклюже оправдывая полную неготовность к войне Союза ССР, наш лидер ничего не сказал о текущих репрессиях в армии. Понимал видно, что народ такое не одобрит. А вот в приказах, не предназначенных для штатских, можно говорить всё что угодно. Но ведь как аукнется, так и откликнется – ежели военачальников РККА держали на положении крепостных, то с какой стати им было заботиться о судьбе, и о престиже, собственного диктатора… Но это так, к слову, а возвращаясь к основной теме приходиться констатировать, что вина И. Сталина в катастрофе начала войны выше вины Павлова, Климовских, Качанова и др., вместе взятых. И в общем ясно, что даже высших военачальников судили и миловали в те времена совершенно произвольно, от фонаря, даже с точки зрения Верховного главкома. Но раз правительство не заботится о своих подданных, и сплошь и рядом карает за просто так, то подданные имеют право, хотя бы моральное, не поддерживать такое правительство ни под каким видом.
      В заключение отметим ещё один момент. Разведывательные самолёты вермахта в предвоенные дни и недели ежедневно летали над западными областями, вплоть до Москвы и Ростова на Дону, фотографируя всё и вся. Понятно, что мосты, железнодорожные станции и заводы можно снимать задолго до нападения, они уж никуда не денутся. Но артиллерийские парки, полевые аэродромы, учебные лагеря и места разгрузки транспорта вещи мобильные, их можно переместить в любой момент, и по самому неожиданному поводу. И если уж и их усиленно фотографируют, да и не по одному разу, значит война грянет в ближайшие дни. Немцы народ разумный и экономный, они не стали бы гонять уникальные самолёты зазря, и тратить дефицитную плёнку. Только полный идиот мог этого не понимать. После 15-го по самолётам стреляли зенитчики, несмотря на все запреты и разносы, и чем дальше, тем чаще. Очевидно, кадровые военные понимали, что нельзя за просто так давать завтрашнему врагу ценную информацию. Особенно усердствовали моряки на Северном флоте, а 19-го там произошёл и первый воздушный бой – немецкий истребитель напал на наш И-153, коий осмелился прогнать разведывательный самолёт противника. Стреляли и пограничники, когда не в меру ретивые разведчики абвера появлялись вблизи погранзастав. И на Балтике в последнюю «мирную» неделю было очень оживлённо. 14-15 июня в финские порты прибыли семь немецких минзагов с полным комплектом мин на борту. Мины, естественно, были спрятаны в трюмах, но 7 крупных кораблей, с характерными силуэтами, скрыть просто невозможно. Далее в Суоми приплыла еще куча судов, конкретно 12 тральщиков, 17 торпедных катеров и 4 плавбазы. А поздним вечером 21 июня заградители начали ставить минное заграждение поперёк Финского залива, вплоть до эстонских шхер. Помогали им три финские подлодки. Как раз был разгар белых ночей, и не заметить такую эскадру, и тем паче характерные всплески устанавливаемых мин, было невозможно. Но ещё до того случилось куда более серьёзное событие. В полпятого вечера 21.05 на Аландские острова (а тогда сие была демилитаризованная зона, согласно всем договорам, включая и международные) высадилось 5 тысяч финских солдат с боевой техникой, включая и 60 с гаком орудий. Перевозило их 23 судна, а после высадки персонал советского консульства на архипелаге (30 человек) был арестован. Даже если они и не успели сообщить в посольство о случившемся (что весьма сомнительно), само молчание консульства говорило о многом. К тому же советская разведка имела на островах хорошую агентуру, благо среди шведского населения хватало недовольных «финским диктатом» (в середине 30-х гг советская печать с удовольствием писала о притеснениях шведов в Финляндии, не таких грубых, конечно, как русских и лопарей, но всё же...). Фактически война уже началась, но первый генсек старался оного не замечать. Правда, почти наверняка подобные факты старались утаить от Москвы, благо и пограничники, и военные флоты находились очень далеко от столицы. Но что же хорошего можно сказать о системе, при которой боевые офицеры больше боятся своего начальства, чем возможного противника? Ничего… а вот плохого можно и нужно сказать очень и очень много.
     Но раз мы именуем тогдашнюю власть свирепой диктатурой, своими деяниями превзошедшую любую деспотию Востока, то можно ведь сказать, сообразно монархическим нравам, что любая власть от Бога, и грех ей сопротивляться. Увы, не всё так просто даже со средневековой точки зрения. Уже в 12-13-ом веках католические богословы обосновали тот тезис, что от Бога власть как учреждение, как феномен общества. А люди во власти могут быть разные, и коль любой человек греховен, хоть чуть-чуть и в принципе, то возможно, и даже неизбежно появление и во власти совершенно не подходящих личностей. И коль такое случилось, их подданные просто обязаны сменить незадачливого правителя. Конечно, в то далёкое время под плохими правителями подразумевались в первую очередь те, кто стремился ограничить влияние церкви на мирские дела; но очень важен сам факт. В дальнейшем сия тенденция лишь углублялась и упрочнялась. Да даже и русская православная церковь, более других связанная с властью (сперва великого князя, потом царя), регулярно пыталась воспроизвести и озвучить подобную доктрину. Последний раз аж в 1667 году, на Церковном соборе, лишившем патриарха Никона его сана, под давлением Алексея Михайловича. Несмотря на столь грубое вмешательство светской власти в дела церкви, Собор добился признания духовной власти «вторым светильником», то бишь как в небе есть два светила, Солнце и Луна, так и на Земле есть два светильника, мирская и духовная власть. Понятно, что Луна светило вторичное, светит тускло и отражённым светом, и уподобление ей церковной иерархии не очень почётно. Но сам факт, что её (иерархию) признали величиной, соразмерной с властью самодержавного московского деспота, очень неплохо. И когда православные священники благословляли в годы крестьянских бунтов мятежных мужиков, никто потом не казнил их и не истязал. В худшем случае ссылали в далёкие приходы, на Север, в Сибирь или на западные  католические окраины. Ну а потом, в Новое время, появились на свет проповеди индепендентов времён Английской революции, Декларация независимости США, Декларация прав человека и гражданина (в редакции 1793 года) и множество позднейших актов, провозглашавших право народа сменять неугодную власть, и в крайнем случае, даже насильственными методами. И много раз во всемирной истории подобные действия получали почти всеобщее одобрение. Кстати, в 1894 году все россияне мужского пола старше 12-ти лет, а члены императорской фамилии и женщины, присягнули новому императору, Николаю Второму, включая и будущих революционеров, не проживавших на тот год в эмиграции. Конечно, присяга новому монарху проводилась скопом, в церквях, расписывались в присяжном листе лишь грамотные, или желавшие назваться таковыми, а потом лист подписывал священник, приводивший к присяге сограждан. Тем не менее, по оному обряду некие обязательства перед новым монархом народ российский принял, и обещался их не нарушать. А в феврале 17-го россияне дружно отвергли «обожаемого монарха», а заодно и его законных наследников. И ладно бы токмо простой народ, но и все командующие фронтов и флотов, при почти полном одобрении нижестоящих командиров, высказались за отречение царя. Хотя формально они не имели никакого права такие вопросы даже обсуждать. А уж Ленин и Троцкий, Спиридонова и Гершуни, Савинков и Мартов, да даже и Струве с Милюковым были просто изменниками, а частью даже типичными уголовниками. Именно так они и воспринимались после поражения Первой русской революции, и не токмо правительством, но и обществом, да и большинством народа. Но через десять лет ситуация изменилась, а победителей не судят. Хотя законы-то остались прежними, да и их толкование тоже. Но формальности, даже самые логичные и мудрые, как мы ещё не раз увидим, сплошь и рядом пасуют перед реальной жизнью, сложной и нелогичной, а часто и иррациональной.
   Но ведь все военные с давних пор принимали торжественную присягу, причём индивидуально, и расписывались за неё! Но и в этом деле всё было непросто. В 1918-ом Нарком по военным и морским делам Л.Д. Троцкий собственноручно написал текст торжественного обещания, позднее названный присягой. Вполне разумный вариант, разве что слегка длинноват. Он был в ходу до 39 года, хотя уже в 29-ом Л. Троцкого выгнали из Союза, и вскоре назначили главным врагом народа. По идее, как-то несолидно использовать текст столь крамольного происхождения почти десять лет, но это мелочи. Лучше вчитаемся в новый вариант присяги, издания 39 года. Во-первых, теперь красноармейцы должны были выполнять все приказы не только командиров и начальников, но и комиссаров. Но комиссар в принципе приказывать не может, он имеет лишь политические, воспитательные и контрольные права, что было узаконено ещё в 18-19 гг. Неужели к 37-му, когда институт комиссаров был зачем-то возрождён, наши командиры стали столь негодными, что за ними надо не токмо следить, но сплошь и рядом выполнять их функции? Но в любом случае отри-цание в тексте присяги принципа единоначалия позволяло, при большом желании, игнорировать и саму присягу. Мол, командир приказал одно, комиссар другое, а «начальник» третье, ну а мы в итоге не делаем ничего. А в августе 40-го года комиссаров опять упразднили, и ссылку на них исключили из текста присяги. Но 16 июля 41-го комиссаров опять «возродили из пепла», теперь до октября 42-го, когда окончательно решили, что командиры Красной армии способны управлять своими подчинёнными самостоятельно. То бишь те, кто присягал в 39-ом и начале сорокового приказы комиссаров обязаны выполнять, а присягавшие в первой половине 41 года лишены оного удовольствия. На первый взгляд всё это мелочи, но в таком деле мелочей не бывает, в подобных текстах важна каждая буква. Особенно когда в стране идёт «охота на ведьм», а «врагов народа» ещё недавно отлавливали пачками. В варианте 39 года добавилось требование хранить военную и государственную тайну, хотя какие такие тайны могут знать старшины и лейтенанты, не говоря уж о рядовых? Впрочем, если секретить всё подряд, то любого военнослужащего можно обвинить в «разглашении», что очень удобно для карательных органов. В новом тексте исчезло упоминание о великой цели освобождения всех трудящихся, что естественно, ибо о мировой революции никто уже и не думал. Но официально она ещё оставалась в программе партии, и столь явный и грубый оппортунизм вряд ли был полезен. И уж совсем непонятно, почему из текста убрали обязательство воздерживаться от дурных поступков самому и удерживать от них товарищей. Ну это ладно, а вот то, как новый вариант присяги использовался на практике, очень показательно. Уже давно, с Наполеоновских времён, в цивилизованных странах было принято к военной присяге приводить личный состав один раз, так сказать, на всю жизнь, невзирая на пертурбации общественно-политической обстановки. Конечно, ежели государство разделится на ряд более мелких, или наоборот, с кем-то объединится, новая присяга неизбежна, но только в подобных, совершенно исключительных случаях. Известно, что переприсяга Временному правительству весной 17-го года была встречена отрицательно, особенно офицерским корпусом. Но тогда в стране хотя бы произошли большие перемены, сменилась власть, провозглашены были гражданские свободы, появилось местное самоуправление в лице Советов. А что изменилось в СССР в начале 39-го? По большому счёту ничего, восторги по поводу новых конституций (союзной и республиканских) давно стихли, с врагами разобрались, хотя бы официально, Лаврентий Палыч кой-кого даже освободил, на радость публике. И с какой стати все военнослужащие должны присягать вторично, той же стране и той же власти? Призывники 38-го не отслужили и года, и вот на тебе, опять «вали присягать». Создаётся впечатление, что «клятва верности» комиссарам была главной, если не единственной, целью всей кампании. Но коли так, то результат был скорее обратным, что и следовало ожидать. Ежели в военные годы существование комиссаров ещё можно было хоть как-то оправдать, то в 39-40 гг большинством населения они воспринимались как энкеведешные надзиратели за командирами, либо за армией вообще. И последнее, в текстах 18 и 39 гг в конце отмечено, что если «по злому умыслу» присягнувший нарушит своё торжественное обещание, то его ждёт суровое наказание. Но в конце 30-ых неграмотных официально в стране уже не было, ну а ссылки на тему «глуп, туп, неразвит» не очень убедительны. А вот в военное время сплошь и рядом можно оказаться в тылу врага (если взвод или роту, да даже и батальон, быстро и скрытно охватили с флангов), или даже в плену, без всякого злого умысла (человек был контужен или потерял сознание). Запомним сей момент на будущее.
           Интересно, что И.В. Сталин 23 февраля 39-го тоже принял воинскую присягу, ну по крайней мере подписал присяжный лист (сейчас он хранится в его доме-музее в г. Гори). Хотя генсек тогда был официально штатским человеком, всего лишь членом Главного военного совета, и графа, где указывается воинская часть или учреждение, осталась незаполненной. Но уж раз назвался груздем, так исполняй все свои обязанности. В первую очередь, в начале Финской войны он должен был выполнять указания своих прямых начальников, наркома обороны К.Е. Ворошилова и начальника генштаба Б.М. Шапошникова по руководству военными действиями. Вместо этого Шапошникова отправили в отпуск, а всё руководство войной возложили на командующего ЛВО К.А. Мерецкова, причём его округ в одиночку должен был действовать на фронте в 1200 км. Естественно, ничего хорошего из того не вышло, пришлось в итоге привлечь к делу и Генштаб, и десятки полков, бригад и дивизий со всей Европейской части страны. Затем тов. Сталин отправил в Ленинград (в том числе) Л.З. Мехлиса, помогать местным воякам, хотя с 18-го года Мехлис занимался по военной части лишь партполитработой, да и то с большими перерывами. А до того он сумел дослужиться лишь до командира орудия (по современной терминологии), то есть к 39 году был сугубо штатским человеком. Тем самым генсек в очередной раз нарушил устав (или уставы). Правда, военные моряки от «помощи» тов. Мехлиса сумели отбрыкаться, а вот Мерецкову и его коллегам сие удавалось не всегда. Однако же, член ГВС И.В. Сталин не ограничился посылкой «железного» Льва Захарыча на «фронт», а сам лично участвовал в издании приказов и директив действующим войскам, хотя что он мог понять и оценить, сидя в Кремле, уяснить очень трудно. К примеру, 09.12.39 Сталин подписал директиву ставки ГК об использовании артиллерийских частей в наступлении. Вместе с К. Ворошиловым и Б. Шапошниковым, как будто оные граждане не могли решить сугубо частную проблему без помощи свыше. И к тому же «проблемы» не стоили и выеденного яйца – приказывалось там, где возможно, артиллерию возить на тягачах «Комсомолец», а там, где они пройти не могут, возить пушки на лошадях. Кстати, 60 таких тягачей финны захватили в ходе боёв в более-менее исправном виде, и использовали до конца Второй мировой войны. В тот же день ИВС подписал распоряжение командующему 7-ой армией, а на следующие сутки руководил переброской нескольких эскадрилий на финский фронт. И далее в том же духе, до самого конца войны. Хорошо хоть распоряжения о снабжении валенками бойцов от 10 декабря подписал один Ворошилов. Хотя, строго говоря, это дело как раз Ленинградского ВО, точнее его интендантской службы. Как и розыски потерявшегося вагона с лыжами для 9-ой армии, который кто-то отцепил от эшелона около Петрозаводска. Вообще-то воинские эшелоны должны иметь надёжную охрану, но то ли о ней позабыли, то ли охранники спали (или выпивали), а может быть им показали липовую бумажку, что мол вагон прицепили по ошибке, и он не ваш. Ну а поскольку такие ошибки случались сплошь и рядом, похитителям охотно поверили, да и чем эшелон короче, тем его охранять легче. И случилось сие уже в начале февраля 40-го года, когда вроде бы в прифронтовой полосе (хотя бы) навели некий порядок, да и вагон не вещмешок и даже не телега. Но видно «навели» не везде и не во всех случаях. И самое смешное, что судьбой вагона опять пришлось заниматься высшему руководству РККА. Теперь, правда, они не подписывались персонально, а скрывались за ново-выдуманной вывеской «Ставка Главного Военного Совета». Но любой совет, пусть и трижды военный и самый наиглавнейший, орган совещательный, и любая «Ставка» при нём будет токмо лишней, бюрократической инстанцией. Ставку может иметь главнокомандующий, начальник генштаба, при определённых обстоятельствах командующий военным округом или отдельным флотом. И не более того, а всё прочее лишь «пустые хлопоты». Понятно, что Тимошенко тогда был нужнее на фронте, ставить во главе любой Ставки Кулика или Ворошилова генсеку не хотелось, а Шапошников по его мнению был староват и мягкотел. Но что мешало ему самому возглавить самую наиглавнейшую ставку? Не хотел отвечать за ход и исход позорной и провальной кампании? Но ведь то был его прямой долг.   
    И совсем плохо у вождя всех племён и народов было со сбережением вверенного ему оружия и техники – огульное и торопливое наступление на всех основных направлениях, предпринятое по его приказам, стоило РККА сотен потерянных самолё-тов, танков и автомашин, тысяч орудий и пулемётов, а уж винтовки и карабины никто и не считал (их целых, или легко починяемых, финляндцы собрали на «полях боёв» более 20 тысяч, и успешно использовали против наших). Далее, за всё время войны половину полевых орудий и станковых пулеметов, поступивших в финскую армию, составили трофеи, не считая безвозвратных потерь. Недаром командующий финской Лапландской группой войск генерал К.М. Валениус, отвечая на вопрос французской газеты, кто мол активней всего снабжает финнов оружием, ответил, что русские, конечно. Вряд ли во всём оном был «злой умысел», хотя давно замечено, что глупость страшнее любой измены. Но вот когда первый генсек всю вину свалил на военных, формально даже не ему подчинённых, и чужими руками отправил кого в ГУЛАГ, а кого и на тот свет, это уж точно подходило под определение «злого умысла», и не единожды сотворённого, а растянутого на недели и месяцы. Теперь вернёмся к последним предвоенным дням, когда его вмешательство в епархию Тимошенко и Жукова обернулось большими потерями и убытками. Вот вам и верность присяге… Да, тогда И. Сталин уже был Предсовнаркома СССР, ну так и занимался бы своими прямыми обязанностями, готовил экономику страны к долгой и трудной войне. Но ведь он и в этом не преуспел. В частности, до последних дней в Донбассе строили новые шахты, которые все достались немцам, в то время как нефтедобыча в Поволжье финансировалась по остаточному принципу. Скорее всего, принимая присягу в 39 году, тов. Сталин надеялся морально ободрить народ и как-то подстегнуть прочих военных. Вот мол, я сам готов идти за Советский строй в огонь и воду, ну и вам не дам поблажки. Конечно, никакого влияния на «настроение масс» сие не оказало, как показало уже начало той же финской войны. Командиры предпочитали пить водку в столовых и кафе, а рядовые – самогон в близлежащих избах, посылая политработников в (или на) общеизвестные места. И потом подобные казусы возникали часто и регулярно. В общем, с присягой у генсека всё вышло «совсем наоборот», говоря словами классика.
          К тому же в столь щекотливом вопросе, к сожалению, многое зависит от конъюнктуры. Вот немецкие военнопленные, вступившие в «Свободную Германию» и иные подобные организации, свою присягу явно и принародно нарушили. Говорят, что они мол, изменили нацизму, но остались германскими патриотами. Но ведь после 34 года немецкие военнослужащие присягали не стране, не правительству или рейхстагу, а лично Адольфу Гитлеру, который олицетворял собой немецкий народ и его государство. Но волею судьбы Ф. Паулюс и его единомышленники оказались в лагере победителей, и все проблемы с присягой, верностью нации и стране были забыты. После войны почти все они осели в ГДР, да и там народ относился к «свободным германцам» неприязненно, несмотря на явное покровительство им со стороны советских властей. Норвежцам и голландцам было проще, их монархи и премьеры успели сбежать на Британские о-ва, и участники Движения сопротивления как бы сражались на законной стороне. Хотя формально правительство В. Квисли-нга контролировало почти всю Норвегию и её население, и с его точки зрения антифашисты были предателями. А датчане и бельгийцы, выступавшие на стороне антифашистского блока, оказались в ещё более тяжёлом положении, их короли, а в Дании и всё правительство, включая премьера, очутились «под немцем». Повернись колесо истории чуть-чуть иначе, и участь активистов Фронта независимости Бельгии была бы хуже, чем солдат РОА, ведь они не могли сослаться на годы террора и коллективизацию, на отсутствие гражданских свобод и вечные нарушения конституции. А уж во Франции маршал А. Петен, самый верный союзник фюрера, пришёл к власти совершенно законным путём. С согласия П. Рейно, своего предшественника, при сочувственном одобрении президента и парламента, маршал сформировал новое правительство Франции, заключившее, при всеобщей поддержке, перемирие с Германией и Италией. А 10.07.1940 г Национальное собрание Франции большинством голосов (из шестисот депутатов воздержалось и голосовало против не более ста человек; правда многие просто не пришли голосовать, но как говорится, это их сложности – хотели бы твёрдо сказать «нет», так явились бы) приняло конституционный декрет, передававший все полномочия для разработки и опубликования новой конституции правительству Петена. Новая конституция, одобренная народом и правительством, вступила в силу и действовала до августа 44-го года, когда правительство Виши добровольно сложило свои полномочия. Так что Ш. де Голль, согласно букве закона, был предателем и изменником, и французский суд, действуя строго по закону, приговорил его к расстрелу. К счастью генерал был в Англии и избежал справед-ливого возмездия. А вот А.Ф. Петен и П. Лаваль, формально ни одного закона не нарушившие, в итоге попали под суд и были приговорены к смерти (правда маршалу, учитывая его прошлые заслуги, смертную казнь заменили пожизненным заключением). И уж совершенно непонятным и двусмысленным было положение итальянских граждан в конце 2-ой мировой войны. В августе 43-го года Б. Муссолини был смещён с поста премьер-министра и создано новое правительство, с одобрения короля и парламента. Но прошло полтора месяца, и бывший диктатор был освобождён без всякого сопротивления, создал своё правительство, контролировавшее большую часть страны, включая основные промышленные центры. «Республика Сало» пользовалась поддержкой части населения, и довольно большой части, иначе в ВС республики не записалось бы более ста тысяч добровольцев, и военные заводы не работали бы почти до конца войны. Фашистских активистов не смущала даже немецкая оккупация земель «социальной республики», и её явно марионеточный характер. Впрочем, правительство П. Бадольо на юге страны тоже было безвольным придатком англо-американцев, в чём-то даже более марионеточное, чем кабинет Муссолини. И чьей стороны должны были придерживаться честные итальянцы, исключая убеждённых правых и левых?
          Можно возразить, что по сути в Италии тогда шла гражданская война, во время которой       большая часть формальностей, включая законы и уставы, фактически теряет силу. Но партизаны на севере страны всё же в основном воевали с немцами, а в центральных областях их почти не было. И фашистская милиция в основном следила за порядком и охраняла военные заводы. Так что можно говорить об «элементах гражданской войны» там и тогда, но не более. Но такие же «элементы» были и в Норвегии, и во Франции, где партизаны регулярно стреляли в пособников рейха (хоть и в меньшем числе), и особенно в Польше, где отдельные стычки сплошь и рядом перерастали в настоящую войну. Но в Польше и не было проблемы предателей и изменников, те крайне немногочисленные граждане, что серьёзно сотрудничали с немцами, а не просто помогали фрицам резать евреев, в конце войны примкнули к аковцам и иным сторонникам лондонского правительства. И кстати, солдаты войска польского относились к бойцам Армии Крайовы как к нормальным противникам, а не как к изменникам, в полном соответствии с канонами гражданской войны. То же было и в Югославии, И.Б. Тито охотно брал в свои отряды перебежчиков и пленных из армии НХГ. Впрочем, упёртых усташей, сопротивлявшихся до последнего, партизаны обычно стреляли на месте, им было некогда и незачем разбираться с маньяками, резавшими мирных жителей десятками и сотнями. А в Юго-восточной Азии, на огромных просторах Индонезии, Филиппин, Малайзии, Индокитая и Бирмы термины «коллаборационизм» и «Движение сопротив-ления» вовсе не имели смысла. Активная часть населения воевала за тех, кто обещал больше, а разуверившись в посулах обеих сторон, начала борьбу за независимость. И в тот момент, и с точки зрения и японцев, и европейцев, они стали предателями и изменниками. Впрочем мы увлеклись, пора возвращаться в родные пенаты.
         Во время войны в подполье и в партизанских отрядах, включая резервные и вспомогательные части, по официальным данным воевало около миллиона человек. Все они при вступлении в ряды «народных мстителей» принимали партизанскую присягу, по сути почти идентичную военной. Но позвольте, в партизанских отрядах сражались тысячи, даже десятки тысяч, бойцов РККА, попав-ших в окружение и избегнувших плена. Почти все они попадали в отряды с личным оружием и с документами, в военной форме; а в первые месяцы войны именно они чаще всего и создавали партизанские части, в которые уже позже вступали местные жители (сперва они предпочитали держаться в стороне от всякой вооружённой борьбы). И все они совсем недавно, после призыва, уже присягали советскому народу, не совершив с тех пор ничего преступного, да даже и просто предосудительного. Тем не менее, сам факт нахождения за линией фронта, без всякой вины с их стороны, поставил тысячи нормальных людей как бы вне закона. И не токмо их, но и бойцов истребительных батальонов, коим сам бог велел воевать в тылу врага. Да даже те, кто вышел из окружения в расположение частей РККА (в форме, с оружием и в составе группы) считались потенциально опасными – летом 42-го появился приказ Ставки о демобилизации их из армии. Правда, оный приказ был вскоре отменён, в стране уже просто не хватало обученных солдат, но факт сам по себе замечательный. Далее, в партизанах сражалось не так много детей и стариков, абсолютное большинство их составляли мужчины среднего возраста. Большинство их служили в РККА и в своё время приняли воинскую присягу (мы имеем в виду области к востоку от границы 39 года; на захваченных в 39-40 гг землях в Красной армии, конечно, никто не служил, но там и партизан было кот наплакал). Они после 22 июня вовсе не участвовали в военных действиях, не говоря уж про плен и окружение. Просто оказались на оккупированной территории, причём по вине собственного правительства. И сразу, автоматически, стали в лучшем случае гражданами второго сорта, подозрительными и ненадёжными. И даже после освобождения многих из тех, кто не был хоть как-то связан с партизанами или подпольщиками, старались упечь в лагеря хотя бы на 3-4 года, «для профилактики». А порой туда попадали и бывшие партизаны, чьим-то капризом признанные в чём-то опасными, а то и просто по доносу или из личной мести.
    Ну а с нашими военнопленными и того проще. Советское правительство не токмо не подписало Жекневские конвенции о военнопленных, но и отказалось признавать принятые в Гааге законы и обычаи войны. Мало того, советские представители всячески мешали международному Красному Кресту и общественности нейтральных стран хоть как-то облегчить участь советских пленных. И когда В. Молотов говорил, что Советский Союз не знает военнопленных, а лишь дезертиров Красной армии, его слова не расходились с делом. Достаточно вспомнить лишь бомбардировки советской авиацией лагерей военнопленных, дабы дезертиров стало поменьше. А то, что подобные действия лишь подрывали авторитет Советской власти в глазах своего же народа, было убогому мышлению недоучившегося семинариста просто недоступно. Ну а такая мелочь, как совершенно бессмысленный расход боеприпасов и ресурса самолётов, его и вовсе не интересовала. Народу много и страна большая, наштампуют сколько надобно. На то он и народ, дабы трудиться от зари до зари. А ведь правители обязаны заботиться о своих подданных, даже и о своих холопах. То есть фактов, перечисленных в этом абзаце, уже было достаточно, дабы освободить наших пленных от любых обязательств по отношению к тогдашним властям. Ну и наконец, печально знаменитый приказ № 270 от 16 августа 41-го года, не токмо всех попавших в плен объявивший изменниками, но и грозивший карами их родственникам. Как будто родные могли как-то повлиять на солдат, находившихся за сотни вёрст от дома, и часто неделями и месяцами не имевшими связи с тылом. И бойцы, в свою очередь, сплошь и рядом не ведали, где находятся их родные, особенно эвакуированные, перемещённые, выселенные и высланные, не говоря уж о тех, чьи семьи жили на оккупированной территории. Да и как тов. Сталин представлял себе «непопадание в плен» со всех сторон окружённых, и измученных солдат? Они что, должны были считать патроны, вместо того что бы стрелять во врага, а то не дай Бог, для себя не хватит. Или закалываться штыками, но сие не всегда удавалось и потомственным самураям, сапёрные лопатки были слишком тупыми для таких дел, а кинжалы и финки были далеко не у всех. Впрочем, всё это общеизвестно, лучше обсудим ещё один важный аспект. Приказ был издан в такой момент, когда судьба попавших за линию фронта военных, по крайней мере их подавляющего большинства, была абсолютно не ясна, а никакой связи с многочисленными «котлами» не было. Ведь могло быть и так, что большинство их ещё сражалось, хотя бы в партизанах, а остальные уже погибли. Немецкая пропаганда конечно гремела на весь мир о сотнях тысяч пленных, но даже приблизительно тогда их никто подсчитать не мог, да и не очень-то и хотел. Посему многие реляции выглядели абстрактными и не очень достоверными. А варварски-огульное причисление всех «пропавших без вести» к изменникам и предателям по сути лило воду на мельницу Й. Геббельса. Так что оный приказ был нерационален и вреден для самого командования Красной армии, но некоторым не дано было сие понять. Ну и оный приказ, конечно, поставил жирный крест на всех мыслях о присяге и воинском долге,  по крайней мере, у большинства пленных. Тем паче, что «злого умысла» в их деяниях не было, и карать их, в соответствии с духом и буквой присяги, не за что.
         Отметим, кстати, что ни власовцы, ни сподвижники Хольстон-Смысловского не участвовали в карательных акциях на территории Союза, не служили в полицаях и не участвовали в еврейских облавах. Да даже и бригада Б.В.  Каминского по-настоящему зверствовала лишь при подавлении Варшавского восстания, а на Брянщине, несмотря на все эксцессы, большая часть населения вообще поддерживала «коллаборационистов». Ну а в Польше наш герой видно решил завершить «домашний старый спор славян между собою», как говорил поэт. Ну и исконный польский дворянин, в соответствии с метким замечанием Ильича, что мол, обрусевшие инородцы вечно пересаливают по части истинно русского настроения, решил отомстить варшавянам за разгром Смутного времени и грабежи горящей Москвы в 1812 году. И ежели локотские стражники набива-ли карманы ворованными побрякушками, то польские жолнёры вывозили добро телегами и возами, естественно те, у кого были оные средства передвижения. А прочие заполняли до отказа награбленным вещмешки, патронташи и снарядные ящики. Конечно, «око за око и зуб за зуб» метод недостойный, особенно для боевого офицера, но по-человечески Каминского понять можно. Мало того, что зело буйные шляхтичи мешают культурным немцам бороться с большевистской диктатурой, так они умудрились поссорится и с Советами, и даже с Англией. Ведь требовал же от них У. Черчилль признания линии Керзона восточной границей Польши, ан нет. Так вот и получайте теперь сполна и справа, и слева. Правда, царь Александр амнистировал поляков, служивших в Наполеоновской армии, но потом были два восстания, довольно смутного характера (даже в советское время отмечали дворянское засилье в рядах восставших, и слабость демократии в тогдашней Полонии), и война 1920 года. А нелюбовь Б.В. Каминского к Советской власти объясняется просто, человека трижды сажали за «критику коллективизации». А кто же её не критиковал тогда, кроме чиновников высшего звена, и самых преданных (по-собачьи) сталинцев? Даже на уровне райкомов и обкомов, а иногда и в ЦК, колхозы ругали часто и обоснованно. Кстати то, что нашего героя судили и расстреляли сами эсесовцы, на вполне законном основании, показывает, что он не был приспособленцем и подхалимом. Немцы дважды требовали от него прекращения насилий и грабежей, но командир РОНА категорически отказался хоть что-то предпринять. Мол, мои люди натерпелись от большевиков, остались без гроша в кармане, а теперь от них требуют ещё и с поляками нянчиться! Идейный человек, однако…
           Конечно, тесное сотрудничество с немцами, особенно с эсесовцами, не красит руководство Локотского самоуправления, да и многих их подчинённых. Но местных жителей это не особо смущало, и кое-кто из них продолжал бороться с Советами и после Победы. Вплоть до51-го года воевал отряд Н. Козина, в пору своего расцвета объединявший почти тысячу бойцов. Причём в отряде были люди, до того не связанные с РОНА и Локотскими властями, включая бывших бойцов Красной армии и даже партизан, воевавших до того с немцами. Но Советскую власть они ненавидели не меньше, чем фашизм, и вели себя прямо по Штрик-Штрикфельду, борясь «против Сталина и Гитлера». А.А. Власов и его соратники также были союзниками Рейха, и первое время почти бесправными. Это очень плохо, но у них не было выбора. «Бедному мятежнику надлежит извлекать пользу из любых обстоятельств», как сказал сугубо положительный герой братьев Стругацких. Тот же де Голль получал оружие и деньги от англичан, которые пытались потопить лучшую половину французского флота, а потом, при высадке в Марокко, стреляли во французских солдат. Прошло несколько дней, прежде чем деголлевцы убедили войска Африканского корпуса не сопротивляться союзникам, а потом и соединиться с ними. То есть формально говоря, изменить законному правительству Ф. Петена.  К тому же пока РОА и КОНР не были признаны, хотя бы де-факто, более-менее полноправными союзниками, власовцы не спешили на фронт, а их вождь ограничивался пропагандистскими акциями. И кстати, в конце войны КОНР получал деньги от фрицев в виде официальных кредитов, подлежащих возврату, как принято в отношениях между нормальными государствами. Во всяком случае, 180 тысяч золотых марок, кои А.Л. Парвус задолжал большевикам и отдал в 17-ом году, тоже вызвали массу споров и замечаний. Конечно, отдельные личности и партии вправе получить причитающиеся им средства когда угодно и как угодно, но многие считали что момент выбран очень неудачно. Указывалось, что вряд ли Парвус-Гельфанд отдал свои средства, скорее всего то были казённые активы, но это уже его личное дело. Скорее всего, передал он гораздо больше, нежели 180 тысяч, но ведь за десять лет, со сложными процентами, сумма как минимум удвоилась. А вот поставки из Союза военного снаряжения Армии Людовой, Народно-освободительной армии Югославии, китайским коммунистам, да по большей части и Гоминьдану, шли в виде субсидий, никто и никогда не надеялся их вернуть. И ничего, никого сие не смущает до сих пор. Да и американские поставки Чан Кайши лишь частично шли в форме ленд-лиза, да и из оных возвращать было нечего, что не было потеряно в боях, разворовали гоминьдановские генералы. И то, что сбрасывалось с самолётов бойцам Движения сопротивления в годы Второй мировой, сразу списывалось в расход – хотя бы потому, что невозможно было определить, кто подобрал подарки, и подобрал ли вообще. А вот власовцы к своему оружию относились бережно, только получили они его слишком поздно.
          Может и прав был генерал М.Ф. Лукин, занявший выжидательную позицию, но убеждённым противникам сталинского режима хотелось сделать хоть что-то в плане борьбы с ним. Можно с ними не соглашаться, но вряд ли можно их осуждать. А то, что их идеи имели отклик среди советских граждан, подтверждает процесс над А. Власовым и его сторонниками в 1946 году. Под суд попало всего 12 человек, несмотря на все старания американцев, ускользнули такие видные личности, как начальник оперативного отдела штаба РОА А.Г. Нерянин, полковник К.Г. Кромиади – комендант штаба, а потом начальник личной канцелярии ген. Власова, Д.Д. Галкин, автор «Блокнота пропагандиста» и один из главных идеологов КОНР, В.В. Поздняков, личный адъютант Власова и Н.А. Троицкий, один из составителей Пражского манифеста. И вот 01.08.1946 года в «Правде» было опубликовано сообщение Военной коллегии Верховного суда СССР о том, что коллегией под председательством небезизвестного Ульриха В.В. по обвинению в измене Родине, шпионаже, диверсиях и террористических актах были приговорены к смертной казни и повешены 12 человек. При этом если фамилия Власова ещё упоминалась во фронтовых газетах в 43-44 гг, то его соратники были совершенно не известны советской штатской публике. А те немногие военные, что общались с обвиняемыми до плена, знали и помнили их как способных и опытных офицеров. И никаких доказательств преступлений оных граждан приведено не было, не были названы их звания в РККА до плена, даже фамилии судей, прокуроров и адвокатов, ежели они и были на суде, не упоминались. А ведь сперва предполагалось провести открытый процесс, но уже в апреле 46-го милейший Ульрих и куратор процесса В.С. Абакумов решили не рисковать. Они опасались изложения подсудимыми своих антисоветских взглядов, «которые объективно могут совпадать с настроениями определённой части населения, недовольной Советской властью». Посему дело слушалось в закрытом заседании, без участия сторон (прокурора и адвоката), и даже стенограмма процесса не велась. Секретарь (или секретари) Верховного суда сделали лишь краткую запись дела.
           В первую очередь поражает страх советских бонз перед антисоветскими высказываниями власовцев. Сколько народу может вместить типичный зал судебных заседаний? Двести человек, ну максимум триста. И что, в многомиллионном Союзе ССР не могли отобрать несколько сотен истинных патриотов и коммунистов, коим не страшны лживые россказни заведомых врагов? А то, что должно попасть в газеты, всегда можно отредактировать, что-то просто опустить, а где-то сместить акценты. Получается, что даже простое упоминание антисоветских взглядов в открытой печати способно подогреть аналогичные настроения «определённой части» наших сограждан. А какова сия часть от общего населения? Вряд ли маленькая, иначе так бы и говорили «небольшой» или «малой». А «определённая» это по меньшей мере заметная. И это летом 46 года, когда все подозрительные граждане уже трудятся в лагерях, захваченные в 39-40 гг земли «зачищены» и даже дважды, а все подозрительные иностранцы отправлены восвоясьи, от греха подальше. Все военные преступники из стран Оси ждут своей участи, изолированные под строгим надзором, а многие уже посажены или казнены. В стране тишь да гладь, и коль какая-то часть народа, даже в таких условиях, недовольна Советской властью, так виновата сама власть, а не народ. Конечно, открытый процесс мог принести и иные неожиданности, порой даже весьма опасные. Кто-то мог поинтересоваться, что делали обвиняемые до того, как попали в плен, какие занимали посты и должности. И узнали бы, что Малышкин был генерал-майором, начальником штаба 19-ой армии, Жиленков членом ВС 32-ой армии в звании армейского комиссара (а на «гражданке» он был секретарём райкома ВКП(б) в гор. Москве), Трухин профессором академии Генштаба, а затем начальником оперативного отдела штаба Прибалтийского ОВО, а затем и СЗФ. Беспартийный, репрессиям не подвергался, в 24-ом получил орден Красного знамени. Буняченко, спаситель Пражского восстания, был начальником штаба корпуса, затем командиром 389 СД. Впрочем, о нём поговорим отдельно, а пока кратко перечислим прочих осуждённых. Преподаватель ВА РККА затем начштаба и временный командир 21 СК  генерал-майор Закутный, командир бригады и тоже генерал Благовещенский, полковники Меандров, начальник оперативного отдела 6-ой армии, в 37-38 гг отмеченный в аттестации как хороший методист, трудолюбивый и настойчивый, к себе и подчинённым требовательный, инициативный; Мальцев, начальник управления ВВС Сибирского ВО; Зверев, комдив попавший в плен под Уманью но обманувший немцев и отпущенный на волю; дошёл до Брянских лесов, после проверки командир 8-ой Семипалатинской и 350-ой СД, военный комендант Харькова; 22 марта 43-го года при прорыве из окружения тяжело контужен и вместе с начальником штаба и командиром артполка попал в плен. Подполковник Корбуков, ведавший связью в штабе 2 ударной армии, но попавший в плен лишь 11 октября и полковник Шатов, чуть не убитый маршалом Куликом в конце октября 41-го, опосля чего дезертировавший и сдавшийся немцам через месяц в Таганроге. Кстати, в РОА он был подполковником, там видно строже относились к чинопроизводству, чем в Красной армии. Конечно, внятно объяснить, с какой стати заслуженные и вполне лояльные до того к власти командиры вдруг стали предателями и изменниками было очень трудно, особенно по отношению к тем, кто попал в плен в 42 и тем паче в 43 году. Да и в 41-ом немцы генералов и штаб-офицеров голодом не морили. А теперь пора поподробнее поговорить о Буняченко.
       Сергей Кузьмич Буняченко, украинец, из крестьянской семьи, член РКП(б) с 19-го года. Начал службу рядовым красноармейцем, воевал в Гражданскую войну и с басмачами в Туркестане, участник боёв у озера Хасан. В 37 был исключён из партии за критику политики коллективизации (ещё один!), но вскоре исключение заменили на строгий выговор с предупреждением. С марта 42-го года командовал 389 стрелковой дивизией Северо-Кавказского фронта, а в августе был снят и отдан под суд, якобы за преждевременный взрыв моста через Терек. Мол, не все части успели перейти через оный мост. Но они могли отойти на восток по северному берегу реки, там вдоль железки шла колёсная дорога, в августе вполне проходимая. Тем паче, что немцы от Моздока к Червлёной продвинулись на 40 км, не более. А «мост» скорее всего был у станицы Галюгаевской, там с севера на юг проходила грунтовка, примерно посредине между Моздоком и Наурской. А может быть, мост был в самом Моздоке? Но его немцы захватили 25 августа, за 20 дней пройдя от Ставрополя 200 км по прямой. Для августа 42-го темпы очень быстрые, и при той панике, что охватила наше командование, никто не рискнул бы отложить взрыв даже на пару часов, тем паче что на уничтожение моста имелся приказ сверху. С.М. Штеменко, отвечавший в Генштабе за Северо-Кавказское направление писал, что иные части, потерявшие вооружение или лишившиеся управления, отводились в тыл, хотя и на Тереке, и на перевалах Кавказа войск не хватало. Наше командование было настолько напугано, что оборонительные линии строились не токмо вокруг Грозного, Кизляра и Владикавказа, но и возле Махачкалы и Дербента, в долине Алазани и даже вокруг Баку. Там, правда, больше опасались турок, чем немцев, но при наличии трёх армий в Иране и ещё одной непосредственно на границе, турецкие войска вряд ли захватили бы Ленинакан и Нахичевань, не говоря уж о берегах Каспия. Отметим ещё частую смену командующих, выделение оперативных групп из состава фронта и их последующее слияние. Да ещё на юго-востоке дважды восстанавливали главные командования по направлениям (Юго-западное с 24.12.41 по 23.06.42 и Северо-Кавказское с 26 апреля по 20 мая 42г), хотя ещё в августе-сентябре 41-го стало понятно, что это лишнее звено между ставкой и фронтами. В общем, на таком фоне ошибка со временем взрыва небольшого моста была вполне простительной. И карать за неё расстрелом просто нелепо. Тем паче, что приговор почти сразу отменили, присудили нашему герою 10 лет отсидки после войны, а пока отправили командовать отдельной стрелковой бригадой. Конечно, сие понижение в должности, но всего на одну ступень. Создаётся впечатление, что из Буняченко просто хотели сделать козла отпущения, но потом трибунал Северной группы войск ЗФ видно понял, что в критический и опасный момент неразумно жертвовать молодым и способным полковником. Ясно, что сей реприманд не прибавил Сергею Кузьмичу уважения к советскому правосудию. Затем, за два месяца тяжёлых боёв его бригада, почти не получая пополнений, была практически изничтожена, а обвинили в том, конечно, комбрига. Буняченко угрожал новый арест, и теперь шансы на более-менее справедливый приговор были невелики. В итоге в декабре 42-го он попал в румынский плен, в горах недалеко от города Орджоникидзе. Заметим, что пленила его разведгруппа пехотной дивизии, бойцы которой имели совсем иные задачи. И ночью шляться на передовой командиру бригады вовсе ни к чему. Так что в плен он попал вполне добровольно. И правильно сделал, с какой это стати боевой командир должен отвечать за чужие грехи. Рыба, как известно, тухнет с головы, и сперва надо было разобраться с С.М. Будённым, И.В. Тюленевым и И.И. Масленниковым, а уж потом карать комдивов и комбригов. Тюленев, кстати, после того, как немцы ушли с Кавказа, так и остался командовать Закавказским фронтом, хотя после марта 43-го нападение Турции на СССР было менее вероятным, чем нашествие марсиан. А Масленников уже в ходе «контрнаступления» на Тереке и Кубани не раз терял управление войсками и действовал нерешительно, хотя немцы отступали поспешно, можно сказать, стремительно. Но Масленников был единственным толковым генералом НКВД, и наказывать его было как-то неприлично. А Тюленев ранее служил в 1-ой конной армии, был прекрасным разведчиком, а в Первую мировую стал полным Георгиевским кавалером (как и С.М. Будённый). Но давно известно, что отличный командир полка сплошь и рядом становится негодным командармом, а тем паче комфронта.
      К слову, в 50-ые годы выгнали из партии 38(!) генералов МВД и МГБ, не считая привлечённых к более суровому наказанию. Неужели охрана лагерей, тюрем и пересылок имела более 30-и дивизий, да даже и бригад? А вот В.С. Абакумова, очень толкового руководителя контрразведки СМЕРШ в годы ВОВ, арестовали в июле 51-го по обвинению в государственной измене и в сиони-стском заговоре(??). Возможно, мать его и была крещёной еврейкой, но сам он числился русским и обладал показательно-арийской внешностью, родился в Москве, отец был рабочим. Но после войны «сионизм» заменил в обыденном лексиконе слово «троцкизм», а всё прочее это частности. Обвинили же в связях с сионистами группу эвенков, хотя они не токмо не видели ни одного еврея, но и прочесть хоть что-то о них не могли – по-русски они читать и писать не умели (хотя говорили неплохо), а учебники на родном языке, для начальной школы, были изданы ещё до войны, когда про сионизм и речи не было. Впрочем, им крупно повезло, обвиняемые попали то ли в Норильск, то ли на БАМ (участок Тайшет – Братск), где неплохо кормили, да от родных мест близко. Ну а Абакумова то ли подсидели менее удачливые (и более ленивые, да и тупые) коллеги, то ли он, по мнению вождя, оказался слишком уж шустрым. Нельзя же самостоятельно Лаврентий Палыча подсиживать, пока начальство на то не намекнуло. Как бы то ни было, внятных обвинений генера-лу предъявить не смогли, и следствие затянулось надолго. Такое тоже случалось, хоть и редко, и в основном уже после войны. А в ходе её репрессии продолжались обычным порядком, их лишь старались проводить скрытно, не афишировать. Понимали наверное, что после стабилизации обстановки, пусть ещё и зыбкой, зимой 41-42 гг, обвинять военных в трусости, паникёрстве и самовольном оставлении стратегических позиций как-то несолидно, а потеря управления весной и летом 42-го была прерогативой высшего начальства, а там уже и карать-то было почти некого. А вот простых генерал-майоров, а иногда и генерал-лейтенантов, хватали всю войну. К сожалению, точное число пострадавших установить невозможно – многих сперва осуждали как бы условно, с отбытием срока после войны, иным оный срок прощали, а бывало и так, что срок считали слишком маленьким, причём через 2-3 года после Победы, когда всё вроде бы было забыто. И как считать, это случай военных лет, или более поздних? Но в общем и целом, не считая процессов лета и осени 41-го (опять же приближённо), можно утверждать, что с декабря 41-го по август 45-го репрессировано было не менее 60 генералов и «приравненных к ним лиц» (комиссаров и членов ВС, военных инженеров и воентехников), а всего за войну не менее ста. Оправдали из них всего восемь, ещё 12 умерли во время следствия, и формально вроде бы осуждены не были. Но им, да и нам, от того не легче. Появилась и новая тенденция, старались хватать побольше немцев и прибалтов, хотя их и было-то в нашей армии кот наплакал. Но и других старались не забывать, в этом деле генсек был истинным интернационалистом. Расстреляли даже Я.Г. Таубина, хотя в ноябре 40-го он получил Орден Ленина, как известный и заслуженный изобретатель, создатель одного из первых автоматических гранатомётов. Сие оружие, конечно же, не понравилось нашим миномётчикам, они перед войной считали, что кроме зенитной и противотанковой, классическая артиллерия вообще не нужна. Хотя самый крупнокалиберный, 160 мм, миномёт стрелял всего на 5,5 км, да и серию он пошёл лишь в конце 43 года. Но что интересно, «миномётное лобби» лишь добилось отрицательных результатов испытания гранатомёта, вроде бы не покушаясь на самого изобретателя. А «съели» его, скорее всего, завистники из собственного КБ. Ну а «нижние чины» спасались от репрессий с помощью дезертирства, до сих пор не известна судьба двухсот тысяч солдат, дезертировавших из РККА и КА. Возможно, их не очень-то и искали, куда проще хватать людей на боевых постах, а может быть, это издержки советской статистики (хотя бы частично), бестолковой и неточной. Но как бы то ни было, такие казусы выставляют советский строй в очень невыгодном свете.
          В случае с А. Власовым естественное недовольство талантливого полководца засильем в армии политруков и особистов, как и общей ситуацией в стране, усугублялось наплевательским отношением верхов ко 2-ой ударной армии. Видно надеясь, что один из «спасителей Москвы» может пятью хлебами накормить несколько дивизий, командование фронта, при молчаливом согласии Генштаба, снабжало армию по остаточному принципу, хотя все коммуникации были исправны и базы снабжения находились недалеко. Правда, весной 42-го советская армия вела наступательные бои на огромном фронте, от озера Ильмень до Тима и Волово, и естественно войскам отчаянно не хватало боеприпасов, оружия и продовольствия, да и пополнения были на исходе. Но сие лишь подчёркивает абсурдность сталинской идеи «гнать их (немцев) на запад без остановки», дабы они израсходовали свои резервы к летней кампании, когда у нас якобы оные резервы появятся. Лучшая организация и более густая дорожная сеть позволили вермахту с минимальными потерями остановить натиск наших армий к северу от Курска, а в последующем разгромить Барвенковский плацдарм и Крымский фронт. Ну а потом начать широкое наступление на юге. Гораздо умнее было бы сосредоточиться на ликвидации Демянского выступа и прорыве блокады, усилив сколь возможно северное направление за счёт южного. Был и другой вариант, оставив пока Ленинград в блокированном виде, направить все усилия на ликвидацию Ржевско-Вяземского выступа, который так беспокоил Сталина. Страшная зима 41-42 гг уже прошла, на Ладоге готовилась большая флотилия, были силы для её прикрытия с воды и воздуха. Так что непосредственная опасность городу на Неве уже не грозила. Сей вариант был хуже первого, но всё же лучше того, что Ставка пыталась осуществить на деле. Так что надо было или максимально усилить Ленинградский и Волховский фронты, или отвести ударные силы последнего восточнее реки Волхов, создав там прочную оборону, а освободившиеся силы передать на другие участки. И конечно ген. Власов, да и многие другие, всё это прекрасно понимали. Говорят, за нашим героем прислали самолёт, но он отказался бросить свои войска и отправил в тыл раненых. И вот этот естественный и логичный поступок иные трактуют как желание попасть в плен. Но всегда и везде нормальные офицеры стремились разделить участь своих солдат, попавших в окружение или в иную экстремальную ситуацию. Слегка упрощая, это их долг. Да, были исключения, вызванные особыми обстоятельствами, но они очень редки. А вот тов. Сталин через два-три месяца после начала Отечественной войны взял за правило вывозить своих генералов в тыл, как только угроза окружения становилась реальностью. Иной раз их к бегству просто принуждали особисты. Хотя первые окруженцы вели себя смирно, да и в целом за войну открыто антисталинскую позицию заняло явное меньшинство пленных. Правда, многие колебались, в том числе и знаменитый М.Ф. Лукин, не желая вступать в какие-либо антисталинские организации без твёрдой гарантии их самостоятельности и неподчинения вермахту, хотя бы на оперативно-тактическом уровне. И тут уж сыграли роль негибкость и упрямство немцев, но о том речь впереди. Пока же просто отметим, что и в данном, весьма частном, вопросе генсек принял заведомо неоптимальное решение. И что интересно, когда М.Н. Рютин и его соратники, Ф.Ф. Раскольников, Л.Д. Троцкий с коллегами и большинство старых эмигрантов разоблачали сталинские преступления и предрекали тирану бесславный конец, это было хорошо, принципиально и правильно. А когда А. Власов с товарищами попытались претворить оные мысли в жизнь, сие было уже плохо, мол, союзники у них были очень сомнительны. Но наверное лучше делать хоть что-то реальное, чем брюзжать по поводу «Чингисхана политбюро» и «душителя пролетарской диктатуры».
            Можно возразить, что большинство «наших» всё же воевало за Совдепию, может не очень охотно и не очень умело, но всё же. А кто-то и хорошо дрался, были и настоящие герои (хоть их число и изрядно завысили, да и заслуги у иных не столь велики). А что было делать простому советскому человеку? Ежели в первые дни войны местами народ встречал немцев хлебом-солью, то через полгода даже в Прибалтике отношение к ним стало настороженно-неприязненным. Хотя там, особенно в Литве, немцев считали всё же меньшим злом, чем «русских», благо нацистская политика ставила прибалтов, особенно эстонцев, много выше славян по «расовым признакам». Ну а на «старых» советских территориях после пары месяцев выжидания большинство населения медленно, но верно проникалось ненавистью к захватчикам. И конечно в советском тылу народ знал, хотя бы в общих чертах, обо всём происходившим за линией фронта. Сперва по слухам и рассказам беженцев, отпускников с фронта и эвакуированных, а с началом контрнаступления под Москвой и по официальным данным, по показаниям пленных и освобождённых от оккупации жителей. Что-то в них было преувеличено, кое-что немцы и их союзники по всему свету смогли опровергнуть, но в целом картина была предельно ясной. Порой дело доходило до абсурда, когда репрессировать предлагалось не только коммунистов, комсомольцев и евреев, но и «активистов» и всех сочувствующих. Но в сочувствующие можно записать кого угодно, а кто же на оккупантов-то работать будет? Хотя бы во время войны, когда надо кормить части вермахта, чинить дороги и паровозы, разгружать вагоны и грузовики. И ежели истребить всех сочувствующих, то потом и онемечивать будет некого, появятся безработные наставники из СД и СС. Но увы, видно всякая тоталитарная идеология иррациональна и нелогична, как и её адепты. Воистину, сталинский режим многому обязан М. Борману, А. Гитлеру и Г. Гимлеру, и именно в такой последователь-ности, в соответствии с уровнем их фанатизма, упрямства и политической близорукости.
         И уж совсем абсурдны заявления некоторых немцев, сделанные в ходе переговоров с нашими генералами, оказавшимися у них в плену, что мол, они не желают собственными руками создавать новую русскую армию (из пленных и жителей оккупированных областей). Пределом продвижения (по планам вермахта) была линия Архангельск – Астрахань, а даже самые смелые самураи не мыслили себе переход через Енисей, да и с востока они надеялись подойти к оной реке лишь в среднем течении. То бишь между владениями стран Оси осталась бы территория минимум в 4 млн кв. км, с населением в 50-60 миллионов человек и двумя промрайонами, на Урале и в Кузбассе. Даже в 42 году, в момент наибольшего спада производства в Союзе, здесь было выплавлено 8 млн тонн стали, которых хватило на выпуск 24,6 тыс танков, 29,5 тыс орудий и более трёх тысяч реактивных миномётов. Ясно как день, что на всей этой огромной территории в любом случае существовали бы, независимо от воли и желания стран Оси, какие-то вооружённые силы, хотя бы для самообороны и поддержания порядка. И для немцев оптимальным был вариант «воцарения» здесь ген. Власова, склонного к прекращению войны и не имевшего никаких видов на Выборг, Прибалтику и Бессарабию, не говоря уж о Восточной Европе. Ну в крайнем случае не его самого, а кого-то из его многочисленных единомышленников. К тому же 5-6 лет, а то и поболе, они (власовцы) были бы заняты приведением страны в порядок, и плевать хотели на внешнюю политику. А за это время немцы должны были разобраться как минимум с Англией, а нет, так с ними бы разобрались с помощью атомного оружия. А вот первый генсек к компромиссам был органически не способен, и отказываться от агрессивной внешней политики не желал. Уже летом 42-го, видя что Красная армия научилась отступать с большими, но приемлемыми потерями, а американцы кое-как освоили искусство морской войны, наш диктатор нутром почуял, что почётный мир ему обеспечен, а ежели поднапрячься, то и победить можно. Ну а за ценой он никогда не стоял, и готов был воевать хоть до конца века. При этом снабжение вермахта за Волгой было бы крайне затруднительно, а русские могли по-прежнему получать американскую помощь через Британскую Индию, Афганистан и Иран, даже если бы Среднеазиатские республики стали реально или номинально независимыми. Ведь немцы и японцы были очень далеко, а русские и англичане, старые колонизаторы, близко. Так что «власовская» Россия и его же армия были для Германии наименьшим злом, коль уж Г. Гиммлеру и его головорезам не удалось разобраться с этими упрямыми славянами.
     А то, что КОНР мог создать вполне боеспособную армию, пригодную хотя бы для поддержания порядка в неоккупированной части Союза, подтверждается обилием желающих вступить в РОА. В 43-44 гг голодная смерть нашим пленным уже не грозила, несмотря на людоедские заявления нацистских фанатиков, и особенно эсесовцев. Руководители предприятий, начиная с директоров концернов Круппа и Тиссена и кончая последним прусским бауэром отлично понимали, что без восточных рабочих им крышка. Поляков, особенно промышленных рабочих, было просто мало, французов, бельгийцев и голландцев предпочитали эксплуатировать по месту жительства, не говоря уж о скандинавах. Сам А. Власов настойчиво боролся за улучшение положения соотечест-венников, в частности он добился снятия с них опознавательных знаков, по которым их могли принять за евреев. А в условиях нацистской диктатуры сие было очень важно. Так что желание десятков тысяч россиян вступить в эпоху 43-45 гг в ряды вооружённых сил КОНР невозможно объяснить лишь желанием выжить. И почти все мемуаристы, описывающие последний год войны, будь то немцы, восточные рабочие или бывшие пленные, подтверждают, что в то время в Германии иностранцы жили немногим хуже, чем жители Рейха. Правда, тогда и самим немцам уже приходилось несладко. И тем не менее, например, в ходе марша 1-ой дивизии РОА к ней примкнуло (добровольно) не менее пяти тысяч человек, было 15 тыс, а стало 20-ть. И большая часть примкнувших была восточными рабочими, а не военнопленными, и им присоединение к власовцам, в период 15.04-29.04.45 грозило лишь новыми репрессиями, учитывая уже близкий и неизбежный крах Третьего Рейха. Тем не менее люди тянулись к тем, кого считали своими, хотя могли бы спокойно ждать прихода Красной армии. Да и чехи, призывавшие на помощь первую дивизию ВС КОНР, вполне сносно относились к власовскому движению. Мол, не совсем свои, но всё же вооружённые люди, славяне, и явно недружелюбные к немцам. И вот тут самое время вспомнить майское восстание в Праге весной 45-го года.
          В советское время сие выступление почему-то называлось народным восстанием в чешских землях. Да, в отдельных городах и городках 2-3 мая, уже после капитуляции Берлина, произошли стихийные беспорядки (можно назвать их и бунтом), во время которых местные граждане срывали немецкие вывески, захватывали германские предприятия, а кое-где и разоружали полицию и отдельных солдат вермахта. Но никакого сопротивления немцы им не оказывали, им было не до того. А вот в Моравско-Остравском промрайоне все сидели тихо, как мыши, и усердно работали во славу Рейха, вплоть до занятия оного района Красной армией. И не мудрено, в начале 45-го здесь производилось почти 80 % оружия для германской армии (кроме ВМФ), и конечно немцы до последнего поддерживали порядок в тех краях. Далее, пятого числа, началось восстание в Праге. Как утверждали официозные источники 50-80 гг, восставшие разоружили и блокировали части германской армии, захватили склады оружия, телефонную станцию, часть заводов и вокзалов. И при этом число повстанцев не превышало 30 тысяч! Понятно, что немцы в городе не особо сопротивлялись, а когда подошла бронетанковая дивизия СС (интересно какая, и сколько в ней было танков? И сколько из них новых? Нигде таких данных нет), положение стало критическим. Но вот к городу подошла дивизия Буняченко, и положение стабилизировалось. В дивизии, как мы знаем, было максимум 21 000 бойцов, не полностью вооружённых, 19 танков и САУ, 79 мино-мётов и 20 огнемётов. Прямо скажем, не густо. Пулемётов, ручных и станковых, 536 что в общем-то нормально, орудий 130, калибром 37-155 мм, что тоже не много. Из них всего 10 зенитных и 31 противотанковое, калибром 75 мм. Скорее всего, то были модернизированные французские диви-зионные пушки. Ясно, что такими силами задержать, а тем паче разгромить танковую дивизию СС невозможно. Кстати, в истории ВОВ издания 1965 года о «бронетанковой дивизии» ничего не сказано, но отмечено, что советские войска в ходе городских боёв взяли в плен 4 000 немцев. Это меньше, чем численность всего пражского (немецкого) гарнизона в начале восстания. А танковые (не моторизованные и не гренадёрские) дивизии СС имели численность от 19 до 22 тысяч солдат. Правда, большинство источников утверждают, что к городу двигались части дивизий СС «Рейх» и «Викинг», но никаких упоминаний о боях повстанцев и РОА с танковыми частями нет. Ещё при подходе к городу, по другой версии при его обороне с юга, дивизия Буняченко столкнулась с двумя пехотными батальонами и шестью «тиграми», которые, судя по всему, отступили на более удобные позиции, ожидая развития событий (о подбитых или захваченных власовцами машинах нигде не говорится). Но 6 танков даже не полк, не говоря уж о дивизии. Какие-то эсесовские части действительно подошли к Праге с южной стороны, но их задержали без особых усилий. А уже 8-го мая немцы массами сдавались в плен, солдаты РОА взяли более 5 тыс пленных, больше чем Красная армия в последующие дни. А самые упёртые, по соглашению с чехами, уходили на запад вполне мирно. В общем понятно, что силы немцев в городе и его окрестностях были невелики, и не особо желали драться с кем-либо в последние часы войны. И выступление раньше срока ничем не было оправдано, уже 2-3 мая германские власти разрешили вывешивать повсюду национальные флаги, а вскоре (через день-два) «чешские патриоты» объявили и о ликвидации протектората. И даже если какие-то гестаповские фанатики попытались бы арестовать вождей восстания, для их защиты с лихвой хватило бы местной полиции. Но пражским обывателям не терпелось пограбить немецкие магазины, и заодно начистить ряшку гитлеровским чиновникам. И началось. Но раз уж выступление началось, неужели нельзя было собрать 60-70 тысяч человек и как-то их вооружить? Тогда не пришлось бы просить РОА о помощи, повстанцы спокойно продержались бы до подхода советских танков. Что ж, давайте считать.
        В Праге и окрестностях тогда проживало около 800 тыс жителей, то бишь ежели хотя бы 10 % населения поучаствовало в восстании, всё было бы прекрасно. Обычно же в городских боях участвовало куда больше горожан, даже в гражданских войнах. Так, в Париже в июне 1848 года восстало более 40 тыс рабочих, которым помогали женщины и даже дети, и хотя правительство создало большой перевес в силах, на подавление восстания ушло три дня, десятки домов были снесены артогнём. Но Прага, увы, не Париж, где даже в августе сорок четвёртого, при диктатуре Виши, удалось собрать почти 80 тыс неплохо вооружённых бойцов. За пять дней они освободили 80 % города, хотя в столице Франции гарнизон Вермахта, надо полагать, был не слабее пражского. Да и потери убитыми – менее 4 000 у пражан и власовцев, и около тысячи немцев, включая и  гражданских лиц, не идут ни в какое сравнение с городскими боями прошлого. В общем понятно, что при желании драться живой силы было предостаточно. Но как и чем можно было вооружить такую прорву людей? Ну во-первых, повстанцы разоружили почти все части вермахта в городе и захватили оружейные склады, а также военные заводы «Шкода», «Вальтер» и «Авиа». На заводе ЧКД, а частично и на Шкоде, серийно производилась САУ (истребитель танков) «Хетцер», и в начале мая 45-го в производстве находилось несколько сотен машин. Неужели нельзя было довести до ума 30-40 самоходок, и подобрать для них экипажи? Правда, несколько машин повстанцы использовали как пулемётные танкетки, пушек почти не было, и якобы совсем не было боеприпасов. Но как известно, плохому танцору мешают и некие детали собственного организма. В начале 45-го года возникли трудности с поставками противотанковых пушек из Германии, но Шкода делала почти идентичные орудия для своих и немецких танков. При этом для орудий оной фирмы был характерен малый вес, что очень ценно в городских боях. Мы уж не говорим, что Шкода массово выпускала батальонные мортиры и мелкокалиберные противотанковые пушки. Что ещё? О стрелковом оружии, захваченном на оружейных складах, мы уже знаем, к тому же в ближнем бою полезны и охотничьи двустволки, да даже и спортивные пистолеты, как показал ещё опыт декабрьского восстания в Москве в 1905-ом году, и не токмо его. И уж совсем непонятно, почему было не изготовить пару тысяч ежей, и не перекрыть ими хотя бы основные улицы. Или ни на одном из вокзалов (и в трамвайных мастерских) не было запаса рельс? Да и пражские баррикады выглядят весьма убого – узкий завал из камней в человеческий рост, а часто и ниже, ну и сверху немного бытового хлама. А вот в Дрездене в 1848-ом, не говоря уж о Париже, баррикады доходили до второго этажа, облицованные каменными плитами мостовых. Правда, в современных условиях никто не стреляет по врагу из-за баррикад, они играют роль заграждений. Но тогда их должно быть много. Наконец, в Брно, на знаменитой «Зброевке», в годы войны было изготовлено несколько тысяч противотанковых ружей MSS-41, правда, калибром всего 7,92 мм. Понятно, что даже при очень сильном заряде «бронебойка» такого калибра против средних, да и части лёгких, танков бесполезна, но тем проще было стырить 50-100 таких ПТР в апреле-мае 45-го. А в городских боях они очень полезны при стрельбе по амбразурам и огневым точкам, по вражеским снайперам и офицерам и т.п. (в Ваффен СС в конце войны оное ружьё часто использовалось как снайперская винтовка). В общем ясно, что восстание было совершенно неподготовленным, с малым числом участников, которые действовали очень нерешительно. И большая часть солдат группы «Центр» сдалась нашим восточнее Праги 11-го мая, не считая тех, кто просочился в американскую зону. То бишь они и не думали ввязываться в городские бои, по крайней мере после 8-го числа. Но бравые повстанцы всё равно их смертельно боялись.
         Мы так подробно остановились на этом, весьма частном эпизоде войны, потому что то было единственное выступление чехов против фашизма, запоздалое и очень слабое. Были, конечно, отдельные диверсии и акции саботажа, но они были и в Германии, и в Румынии с Болгарией, а уж про Италию и Францию Виши и говорить нечего, там ещё в 42-43 гг сопротивление было куда шире чешского. И в 38, и в 39-ом чехи сдались безо всякой борьбы, хотя имели отличную военную промышленность и солидные укрепления на границе. А. Гитлер, осматривая оные укрепления после Мюнхенского сговора, признался своим сопровождающим, что их преодоление потребовало бы больших потерь и огромных усилий. Конечно, «западные демократии» в ходе Мюнхенских переговоров постыдно предали своих союзников, но вот поляки в сентябре 39-го были в куда худшем положении. Более-менее приличные укрепления у них были лишь на советской границе, современного оружия не хватало, особенно танков и истребителей, обучение и тренировка войск отставали от насущных требований. И тем не мене поляки дрались, и дрались хорошо, и тем самым заставили Запад, а потом и большинство стран мира, вступить в войну со странами Оси. А вот уж в 39-ом чехам сам бог велел воевать, немцы нарушили все соглашения, ещё недавно провозглашённые нерушимыми и вечными, и были единодушно осуждены всем «прогрессивным человечеством». Страна, правда, лишилась большей части укреплений у границ, но остались горы и крутые холмы, покрытые густыми тёмными лесами, осталась хорошо обученная 100-тысячная армия и миллион резервистов. Все они в своё время присягали на верность Родине, а вот теперь, при первых же осложнениях, послушно сдались агрессору. Власовцы хотя бы попали в плен во время сражения, многие воевали по нескольку месяцев, а то и лет. А потом они могли сослаться на все вышеупомянутые эксцессы и извращения сталинской политики, а чехи жили припеваючи при «масариковском режиме». И тем не менее, после Победы «дядя Джо» одним росчерком пера причислил чехов к союзникам и простил «клятвопреступникам» все прошлые преступления и ошибки. И сам Л. Свобода, общепризнанный и единственный лидер чешских патриотов, в 15-ом году, во время Первой мировой, не токмо сам сдался русским, но и увлёк за собой несколько бойцов. А в 18-ом он примкнул к белочехам, изменив на этот раз Советской власти, в тот момент худо-бедно олицетворявшей российскую державу. Потом был кадровым офицером чехословацкой (буржуазной) армии, в 48-ом вступил в компартию, а в 68-75 гг исполнял обязанности верховного главнокомандующего и президента страны. И ничего, все его, по крайней мере внешне, любили и уважали. Вот уж действительно ярчайший пример двойной морали, грубой и бестолковой. Только со знаком наоборот, своих лупим, чужих ласкаем. А между тем, вклад Протектората Богемии и Моравии в военные усилия стран Оси больше, чем Болгарии, Румынии и Венгрии вместе взятых, не говоря уж о Бельгии, Голландии, Таиланде или Маньчжоу-Го. И уже тогда, в годы войны, сие не было секретом. 16 декабря 43-го В.М. Молотов, наркоминдел СССР, прочёл президенту Бенешу грубую, а местами просто даже издевательскую нотацию по поводу отсутствия в Протекторате видимых признаков сопротивления. Надо полагать, стимулом к тому послужили события в Дании, где в августе того же года по всей стране прошли забастовки. А в Оденсе, третьем по значению городе страны, произошло открытое выступление – в немцев кидали камни и бутылки, иногда даже стреляли, опрокидывали автобусы с оккупантами и пытались строить баррикады на улицах. Вряд ли сие можно назвать восстанием, как утверждают некоторые датские историки, но в любом случае в Чехии не было и того. Но после войны Данию с большой неохотой приняли в ООН, и ни о каких репарациях она не могла и мечтать. А вот чехам присудили какие-то суммы за счёт Венгрии, более бедной и более разорённой войной, да и более склонной к диктатуре любого типа. Но вернёмся к событиям 16-го декабря. Бенеш не отрицал по существу молотовских идей, а только доказывал, что в Чехии мол, партизанская война, по типу Польши, невозможна, да и поляки, мол, больше приписывают, чем воюют реально. Ну партизаны привирали и привирают всегда и везде, на то они и партизаны – вояки, центральному командованию не подконтрольные. А вот почему в Чехии невозможна партизанская война не очень понятно, ведь в Словакии оказалась возможной, с августа 44-го до января 45-го, когда повстанцы соединились с Красной армией. И было их куда больше, чем в мае 45-го в Чехии. Кстати, в 45-ом в освобождении Чехословакии участвовали две румынские армии, а южнее, в Австрии, воевала армия болгарская. То есть даже бывшие союзники немцев старались как-то поспособствовать общей победе. А с чехословацкой стороны действовал всего лишь один корпус, в основном состоявший из словаков, по большей части солдат бывшей словацкой армии, и чехов, проживавших в СССР. Что ещё раз, и очень наглядно, подтверждает принадлежность Протектората Богемии и Моравии именно к фашистскому блоку, а никак не к антигитлеровской коалиции.
        Кстати, в Вермахте, с осени 41-го года, служило множество бывших советских граждан, так называемых добровольных помощников, сокращённо хиви (от немецкого Hilfswilliger). Правда, сперва они служили на вспомогательных должностях, поварами, шофёрами, обозниками, но тем самым немцы, ранее служившие там, освобождались для строевой службы. А потом бывшие наши работали и подносчиками снарядов, ремонтниками, часовыми на складах и т.д. Их число росло с каждым месяцем, и в феврале 45 года перевалило за 650 тысяч. Намного больше, чем состояло солдат и офицеров в РОА, РОНА, РННА и подобных формированиях, вместе взятых. Причем хиви воевали на стороне немцев всю войну, с момента «призыва» и до окончания боевых действий, в отличии от власовцев и им подобных. И ничего, ни в 42-44 гг, ни в 70-ые годы, когда Власова и власовцев поливали грязью во фронтовых газетах, а потом и в более солидной периодике, про «добровольных помощников» молчали в тряпочку. Конечно, хиви были менее заметны на фоне огромной германской армии (а отдельные формирования типа ВС КОНР невольно выделялись на общем фоне, и часто незаслуженно), им было легче скрыться среди немцев, раствориться в гуще военнопленных или просто сбежать на Запад. У них не было, и быть не могло ярко выраженных вождей, хотя при желании придумать оных можно было легко и быстро, ведь в годы большого террора знатных троцкистов и бухаринцев находили где угодно и в любых (нужных) количествах. А главное, хиви не имели своей программы и чётких политических лозунгов, не боролись против сталинизма, за амнистию политзаключённых, роспуск колхозов и свободу совести. Хотя заметная, а может быть и большая, их часть была настроена антисоветски, но сие было скорее пассивное неприятие, к тому же внешне почти незаметное. В итоге в Союзе к ним относились не хуже, чем к «обычным» пленным, и уж во всяком случае лучше, чем к бандеровцам, да и к самым упёртым прибалтам. Были и печальные исключения, но их не избежала, увы, ни одна категория советских граждан, оказавшихся по ту линию фронта. Тупые фанатики, готовые стрелять по своим по любому поводу, к сожалению, сохранились до конца войны, несмотря на активный отсев в 41-42 гг, хотя после 43-го их старались сдерживать – генсеку нужны были зеки на стройках а не трупы, коии ещё и хоронить надобно. Хотя все без исключения подневольные стройки были убыточными, и не потому, что работников кормили от пуза (хотя на «ударных объектах» кормили лучше, чем в большинстве колхозов), а потому, что в охране лагерей скрывались от фронта, а потом от службы в «горячих точках» десятки тысяч людей, получавших дополнительные пайки, повышенное денежное довольствие и иные льготы. И среди них (в процентах) было куда больше офицеров, чем в действующей армии, коии проживали на ещё более льготных условиях, чем рядовые и унтера. И ещё среди перемещённых лиц выделяются казаки, самая арийская часть населения СССР (А. Гитлер считал их потомками готов, лишь случайно воспринявших славянский язык). Причины их быстрой и безропотной выдачи Советам мы рассмотрим ниже, а пока остановимся на судьбе их атаманов и генералов. Процесс казаков тоже был закрытым, как и власовцев, да это и понятно, ведь все его фигуранты были ярыми антисоветчиками. Но ведь большинство из них ещё в годы Гражданской войны были биты красными, причём некоторые неоднократно, потом прославились скандальными похождениями в 30-ые годы, и вроде бы никакой опасности для Советов уже не представляли. «Генерал без армии», покинутый ближайшими коллегами, что может быть нелепее, да и безвреднее для огромной страны? Но видно «великий вождь», испытав в 42-44 гг несколько пароксизмов страха, животного страха за свою судьбу при мысли, что какие-то предатели и антисоветчики могут переманить на свою сторону большинство активных граждан страны, да при этом нагло поправ все великие достижения социализма (колхозный строй, диктатура ВКП(б), ликвидация врагов народа, борьба с вековыми суевериями и предрассудками), решил мстить всем, за всё и до конца, как бы мелочны и нелепы не были его потуги. Правда, в отчёте о «казачьем процессе» («Правда» от 17 января 1947 г, то бишь состряпать обвинение против граждан иных государств, советскому строю не присягавших, оказалось более долгим делом, чем обвинить «бывших своих») упоминались, хотя бы кратко, бывшие звания и должности опальных казаков. Но сие объяснялось тем, что о них много и часто писали и говорили в 20-30 годах, и замалчивать тут было просто нечего. Единственное исключение Гельмут фон Паннвиц, гражданин Рейха, чьи части, конечно, творили вопиющие беззакония, но на югославской территории. Так и отдали бы его И.Б. Тито, с какой стати мы должны разбираться в чужих делах? И что характерно, вплоть до широко распространения Интернета советскому обывателю про Г. фон Паннвица узнать было невозможно, никакие словари и энциклопедии его не упоминали в принципе. Ещё одна загадка связана с именем атамана Г. Семёнова, после 21 года главы антисоветской эмиграции на Дальнем Востоке. Его схватили в сентябре 45-го года, а уже 30.08.1946 повесили по приговору Военной коллегии Верховного суда. А почему не вместе с власовцами, не успели дело сшить? Как-то не верится, с более запутанными случаями справлялись куда быстрее. Но ежели не успели (или не хотели успеть), то отчего же не присобачили семёновское дело к тому же казачьему процессу, ведь и по сути, и по форме они были очень близки? Правда, вместе с Семёновым судились ещё семь человек, тоже из дальневосточных белоэмигрантов, и часть из них не имела к казакам никакого отношения. Но для советской юстиции это мелочи. Скорее всего, объединять «восточников» с «европейцами» не стали по политическим соображениям. После войны в Маньчжурии, а частично в Японии и в коренном Китае, осталась масса россиян, и не токмо эмигрантов всех мастей, но и бывших служащих КВЖД, их родственников и работников «приписанных» к дороге предприятий. Гоминьдановское правительство при всём желании не могло их вытурить за пределы страны, да и желания такового не было, и военные и гражданские специалисты были востребованы, особенно в такой малонаселённой местности, как бывшая империя Маньчжоу-Го. Следовательно, надо было как следует припугнуть обитателей Маньчжурии, но при этом соблюсти и видимость законности, дабы не отпугнуть их окончательно от «социалистического лагеря». Посему процесс широко освещался в советской прессе, и привлекли всего-то 8 человек, причём двоих приговорили всего лишь к 15 и 20 годам каторжных работ, а повесили лишь одного Семёнова (остальных по решению суда расстреляли). И у всех подсудимых были адвокаты. Но даже при столь мягком подходе иные пункты обвинения поражают своей нелепостью и отсутствием логики. Так, в белоэмигрантских организациях официально состояли лишь трое, железные дороги никто не взрывал, и не нанимал других – нам КВЖД японцы для оных дел нанимали китайцев, им и платили меньше, и скрыться им было легче. А на советскую территорию засылали рядовых фашистов, не связанных с верхушкой эмиграции, которая всегда была «на виду». По той же самой причине обвиняемые не занимались шпионажем на советской земле, а в Китае японцы и без них знали буквально всё, обо всём и обо всех. Оказание помощи «той части международной буржуазии, которая… стремится к её (Советской власти, Д.Ш.) свержению» как-то уж очень расплывчато. К тому же в 39-45 годах подавляющая часть мировой буржуазии (США, Британия, их колонии, доминионы и сателлиты) поддерживала Советский Союз, Япония до конца сохраняла дружественный нейтралитет, пока его не нарушил сам СССР, а доказать «помощь» со стороны обвиняемых Германии и Италии было практически невозможно, ежели не считать за доказательства их собственные признания. И совсем уж смешно звучит «всякого рода организационная деятельность», направленная на подготовку и осуществление «контрреволюционных преступлений». В таком разе надобно было судить всех до одного советских граждан (хотя бы совершеннолетних), ибо все они либо выпивали в дружеской компании с врагами народа, или давали последним взаймы до получки, либо помогали донести тяжести до дома, вскопать огород, взять ребёнка из садика… и т.д. и т.п. Да и в антисоветской агитации и пропаганде при желании можно было обвинить кого угодно, ведь в день седьмого ноября (по новому стилю) если кто и не праздновал, так хотя бы поздравлял соседей или коллег с праздником. А ведь это день рождения Иудушки-Троцкого. В общем, оный процесс ничем не отличался от уже описанных ранее, по крайней мере, в лучшую сторону. К тому же Семёнов и его подельники, в отличии от Краснова и Шкуро, не появлялись на советской территории с самого момента создания нового государства в 1922 году и до ареста в 45-ом. Срок давности в 20-30 годы даже для контрреволюционных преступлений определялся в десять лет, потом осуждённого могли посадить или выслать из страны, но не расстрелять. Правда, в принятых союзниками в 45-48 гг актах и законах о наказании военных преступников не говорится о сроке давности по подобным делам, но и о его неприменимости также ничего не сказано. Да и вообще закон, как известно, не имеет обратной силы. Впрочем, ещё в 37-ом А.Я. Вышинский, со слов самого Сталина заявил, что бывают моменты, когда законы должны быть отложены в сторону. Надо полагать, дабы не мешать «настоящему правосудию». «Отложили» их (законы) быстро и основательно, а вот вернуть на место как-то забыли, по крайней мере, до середины пятидесятых. Такой вот странный «момент», растянувшийся почти на два десятилетия. Неужели и тут обошлось без «злого умысла» со стороны известного нам ревнителя воинской присяги?
      И наконец, последний вопрос. Почему американцы так легко выдали Советам власовцев и всех иных противников сталинского режима? Ведь было уже ясно, что не за горами холодная война, а в ходе её такие люди стали бы ценными сотрудниками «подрывных» радиостанций и издательств, да и различных институтов и служб, специализирующихся по советологии. Но при этом наши беженцы постарались бы сохранить свою военную организацию, и при первой же возможности перешли бы к практической деятельности, неважно в каком аспекте. А американцам совершенно не нужна была боевая и деятельная антисталинская оппозиция. Они уже убедились на опыте, что мировой революцией и пролетарским интернационализмом в Союзе и не пахнет, а большинство компартий утратило сколько-то заметное влияние на широкие массы. А там, где за счёт активной борьбы в Движении сопротивления коммунисты завоевали прочные позиции в обществе, прежде всего во Франции и в Италии, сталинская политика им скорее мешала, чем помогала. Явно агрессивные замыслы Советов, едва прикрытые неуклюжей и неумелой пропагандой, служили отличным средством сплочения Западного мира, уже пресытившегося тоталитаризмом. Заодно существование советской угрозы обеспечивало стабильный сбыт американской военной техники, по большей части далеко не первосортной. В то же время реальная наступательная мощь РККА была невелика, и все это прекрасно понимали (хотя в открытой печати и пугали свои народы красной опасностью, и не без успеха). Недаром при первой же угрозе, даже гипотетической, первый генсек тут же давал от ворот поворот, будь то в вопросе о черноморских проливах, о судьбе Триеста или об Иранском Азербайджане и Курдистане. А ведь в самые тяжёлые месяцы войны в Иране стояли три советских армии, в том числе и танковая дивизия. И всё напрасно. В любой нормальной стране после такого афронта диктатора прогнали бы ссаными тряпками, в тюрьму или в ссылку. Но нам всё божья роса…
          Хотя к концу 45 года Советская армия была много сильнее, чем летом 41-го, остались все неискоренимые пороки тоталитаризма – волюнтаризм сверху и пассивность снизу, показуха и очковтирательство, политзанятия и хозяйственные работы в ущерб боевой подготовке, учения в тепличных условиях, пренебрежение к жизни и достоинству подчинённых, интриги замполитов и особистов. Военная промышленность «гнала вал» в ущерб качеству, а ремонт негодной техники задерживался из-за вечной нехватки запчастей. Конечно, многие генералы и офицеры, да и некоторые нижние чины, увидев воочию европейскую реальность, весьма критически относились к советской пропаганде, а порой и к советскому строю вообще, но те из них кто осмелились что-то где-то сказать, быстро загремели в места не столь отдалённые, а то и к праотцам. Что отнюдь не способствовало подъёму боевого духа в нашей армии. Как не способствовали его подъёму и яростные кампании по борьбе с космополитами и низкопоклонниками перед западом. Последняя отличалась поистине глобальным характером, ведь в низкопоклонстве можно было обвинить решительно любого-всякого – от простого пастуха-киргиза, пасшего английских овец, до академика, использовавшего телескоп с американской монтировкой. И антисемитизм, пусть и не явный, весьма болезненно сказывался на офицерском корпусе, ибо процент евреев среди обер- и штаб-офицеров был выше, чем в целом по населению страны. Правда, многие из них отправились, часто в полу-принудительном порядке, в Палестину, где скоро должно было возникнуть государство Израиль. Туда же отослали и тысячи унтеров и рядовых, на борьбу с английскими ставленниками, мусульманскими мракобесами и реакционерами. По сути идея была верной, но вот методы её осуществления мало чем отличались от депортации народов в ходе войны. И кстати, оная депортация, при которой пострадали сотни орденоносцев и тысячи отважных солдат, была не шибко популярной в армии и в стране. Её к тому же пытались скрыть от заграницы, как явно позорную акцию. Но естественно, все всё знали (прямо по Чехову – об этом писать нельзя, но все знают), и авторитету советской власти сия история не добавила.
          Конечно, американцам не очень нравилось, что в зону советского влияния попали несколько европейских стран. Но их интересы в этих странах, как экономические так и политические, были ничтожны, даже румынская нефть их не интересовала. Как и Англию с Францией, ну а немцы и итальянцы, лишившись румынской подпитки, станут более послушными. Далее, западным союзникам довольно легко удалось избежать советизации важнейших фланговых позиций, то есть Финляндии, Турции и Греции, стратегически куда более ценных, чем вся Восточная Европа. Особо важно было сохранить Грецию среди стран Запада, ведь там действовало сильное лево-радикальное движение, имевшее солидную армию, куда более мощную, чем все правые силы, вместе взятые. Очень странно, что «дядя Джо» пренебрёг столь важной позицией, отдав её почти без сопротивления. Ах, он всеми силами стремился советизировать Польшу и установить там свой контроль? Ну и дурак, извините за грубость. Никакими симпатиями среди поляков коммунисты не пользовались, они однозначно воспринимались «народом и обществом» как сатрапы оккупантов. Не помогло ни признание особых прав церкви, ни ликвидация большинства колхозов в середине 50-ых годов, ни легализация в 70-ые годы оппозиционных групп. И антирусские настроения в Польше, прочно укоренившиеся ещё в 17-ом веке, после 39-го года токмо усилились. А главное, зачем нам нужна была Польша? Никакой угрозы Союзу поляки не представляли уже в 30-32 гг, а в 45-ом и подавно. Восточная Германия, оккупированная Советами, была прекрасным плацдармом против Запада, усиленным с юга нашими частями в Австрии и мощной югославской армией, и на этом фоне Польша не имела никакой ценности. Достаточно было передать полякам сверх Белостокского округа и Перемышля ещё кусочек западнее Бреста и 15-20 км полосу вдоль границы к югу от р. Вишня, и активно поддержать крестьянскую партию Ст. Миколайчика, благо она на свободных выборах и так одержала бы победу. Ну а левые, социалисты и коммунисты своим давлением обеспечили бы радикальную конституцию, широкие свободы и повышенную роль профсоюзов в обществе, и более-менее дружескую политику в отношении Союза. И все были бы довольны, особенно после присоединения к Польше немецких земель. Честно говоря, можно и нужно было ограничиться Восточной Пруссией, районом Гливице и куском Померании к востоку от реки Вепша. А всё прочее столь же «исконные польские земли», как и исконно немецкие, ибо до того, как там появились древние славяне (а не поляки в современном смысле), там жили ещё более древние германцы, а до них какие-то не очень определяемые племена. Ну а западным союзникам столь бессовестное обрезание Германии было очень выгодно, оно заставило немцев ориентироваться в дальнейшем на Запад, а Польшу и СССР воспринимать как естественных и вечных врагов, кто бы там не находился у власти.
   Что же касается Греции, то её вхождение в Советский блок обеспечивало Союзу контроль над Черноморскими проливами без всяких захватов и аннексий. Эгейское море с юга ограничено чередой островов, между которыми самый широкий пролив составляет всего 40 км. Далее к северу лежит линия Самос – Икария – Тинос – Эвбея, где подобный пролив всего один. А остальные не шире восьми вёрст, и их можно намертво запереть минами и береговой артиллерией. Мало того, остров Крит южнее 36-го градуса северной широты образует ещё один барьер уже на выходе в открытое (Средиземное) море. А бесчисленные заливы и бухты, глубокие и удобные, могут дать приют любому количеству кораблей любых классов. Греки всегда были искусными мореходами, а их армия показала отличные боевые качества в Первой балканской и во Второй мировой войнах. В мирное время проливы открыты для любых кораблей (Черноморских стран), и можно было буквально за год создать мощную группировку всех видов вооружённых сил. А югославские шхеры, где и чёрт ногу сломит, служили бы дальним тылом всей армейской группы. Причём если контроль над проливами обеспечивает лишь оборону Чёрноморского региона, то базы на Крите позволяют наносить воздушные и морские удары по всем ключевым пунктам Восточного Средиземноморья – Александрии, Порт-Саиду, Тобруку и Бенгази, не говоря уж о Палестине и Кипре. И положение Турции, как союзника Запада, становится очень незавидным, ибо главные порты, Стамбул и Измир, блокированы, а Мерсин и Искендерон находятся слишком далеко от вероятного ТВД и важнейших центров страны. К тому же море у оных портов мелководно, и его можно заблокировать минными полями. И наконец, всё восточное побережье Италии, вплоть до Мессинского пролива, находится в зоне действия авиации и надводных кораблей со стороны Балканского п-ва, не говоря уж о подлодках. В Первую мировую итальянский флот при поддержке англо-французской эскадры долго не мог справиться с австро-венграми, хотя те базировались лишь на далматинские порты и пристани. А коль в борьбе будут задействованы Ионические о-ва и западный берег п-ва Пелоппонес, то итальянцам придётся совсем худо.
     И последний момент, на который нужно обратить внимание. В советское время много писалось о том, как последовательно и неуклонно тов. Сталин требовал от западных союзников открытия второго фронта и усиления поставок по ленд-лизу. Да, просил и требовал, часто и регулярно, да толку-то было чуть. Вся его аргументация сводилась к констатации тяжёлого положения РККА (как будто не сам он довёл армию и страну до такого состояния), и угрозам, что мол, очередные наши неудачи затянут войну на очень долгий срок, и, в конце концов, приведут к дополнительным жертвам и затратам со стороны самих же союзников. Причём в первые месяцы войны наш генсек готов был считать «Вторым фронтом» высадку где-нибудь на Балканах или даже в Арктике, надо полагать в Норвегии, скорее всего в северной. Но такая операция отвлекла бы в лучшем случае 2-3 немецкие дивизии, и вряд ли их взяли бы с Восточного фронта – на оккупированных Германией территориях резервов хватало с избытком. А вот англичанам для поддержки оных плацдармов потребовались бы несуразно большие силы флота и авиации. К тому же Ф.Д. Рузвельт никогда не верил в возможность германской победы на Востоке, а У. Черчилль хоть и допускал в принципе такой реприманд, просил прислать американские части лишь для усиления обороны Британских островов. Отправлять их на континент никто не собирался, даже в случае объявления войны Германией Соединённым Штатам. К весне 42-го года союзники наконец договорились считать «Вторым фронтом» только и исключительно высадку в Северной Франции, но вряд ли такой оппортунизм Сталина прибавил ему уважения среди англо-саксов. К тому времени провал герман-ских планов быстрого разгрома России стал очевиден, и западные союзники могли спокойно накапливать силы и средства, наплевав на свои словесные обязательства.
     То же самое было и с поставками стратегических материалов, союзники доставляли лишь самое необходимое, без чего Красная армия просто не могла успешно воевать. В иных случаях эти поставки были весьма обширны, так автомашин доставили почти в два раза больше, чем в те годы произвели в Союзе, причём лучшего качества. Радиостанции, телефоны и телефонный кабель также поставлялись в больших объёмах, очень важными, хотя внешне и незаметными, были поставки авиабензина, паровозов и толуола для производства тротила. Ну а танки и самолёты в Союзе фабриковались в больших количествах, чем в Германии уже с осени 42 года, а коль их не умели грамотно использовать, то и нечего к русскому металлолому добавлять ещё и западный. А что мог сделать первый генсек в подобной ситуации? Очень много, хотя бы подражая генералу де Голлю. Его требования, часто непомерные и излишне резкие по форме, тем не менее выполнялись, пусть не сразу и не полностью. А ведь в активе у генерала в первые месяцы не было решительно ничего, несколько десятков сторонников без денег, без территории и почти без оружия. Потом появилась, правда, кое-какая землица в колониях, и сторонников прибавилось, но даже в конце войны регулярная армия Французского временного пр-ва имела лишь пол-миллиона бойцов, и столько же было бывших партизан, необученных и плохо организованных. Конечно, де Голлю в чём-то было проще, все понимали, что замены ему нет, и не предвидится. Но на Западе хорошо знали и то, что многие в армии и в «органах» недовольны Сталиным, не говоря уж о простом народе. В таких условиях любая попытка договориться с «несоветскими россиянами», даже имитация такой попытки, была бы воспринята американцами весьма болезненно – все понимали, что любое не сталинское или не совсем сталинское правительство в первую очередь заключит мир с немцами, и на вполне приемлемых условиях. Во всяком случае, на более выгодных, чем в Брест-Литовске в 1918 году. А можно было просто припугнуть союзников сепаратным миром, мол блицкриг уже провалился, далее воевать нечем, да и незачем, ибо как показал опыт 39-40 гг, с немцами всегда можно договориться, пусть и не на особо выгодных условиях. А вот с «наймитами англо-американских монополий» вряд ли. Особенно такие намёки были бы уместны в августе – октябре 43-го, когда вермахт уже проиграл битву под Курском, а союзники (в очередной раз) отложили открытие Второго фронта на неопределённый срок. И мало того, отказались признать (опять же не в первый раз) присоединение Прибалтики к СССР, в этом отношении поставив себя даже ниже Германии, она хоть и со скрипом, но признала аннексию 40-го года. А как на сие реагировал великий вождь? Да как обычно, писал протесты и требования, даже отозвал каких-то дипломатов из союзных стран. А через месяц-другой вернул их обратно, как будто ничего не случилось. Вот уж воистину «низкопоклонство перед западом». Создаётся впечатление, что «дядя Джо» получал удовольствие от сочинения писем и посланий, вспоминая свои упражнения по писанию проповедей в Тифлисской семинарии. А в общем и целом наш герой вёл себя как нищий на паперти. Нищие тоже бывают настойчивы и изобретательны, иногда даже агрессивны, стращая не дающих милостыню карами господними. Но нормальные, разумные люди просто не обращают внимания на их вопли, подают лишь богобоязненные старцы да те, у кого совесть не чиста. Ну а Ф.Д. Рузвельт и У.Л. Черчилль, при всех своих недостатках, были вполне разумными людьми, и никаких грехов за собой не числили. И относились к нашим вождям порой с раздражением, порой индифферентно, но без особого уважения. И никакого страха Союз у них не вызывал.
         Да, СССР создал атомную бомбу в рекордно короткий срок, но это произошло уже после войны. Да и реальных бомб было мало, а носителей атомного оружия и того меньше. Америка вплоть до середины 50-х годов была практически недоступна для ядерной атаки, да и Европа, учитывая превосходство натовской авиации, пострадала бы не очень сильно. Конечно, западных политиков тревожило положение в Китае, точнее противостояние Мао Цзэдуна и Чан Кайши, но в ходе Второй мировой и как минимум год после неё их позиции были не сопоставимы. В то время как Гоминьдан контролировал почти всю неоккупированную территорию страны, а его войска всю войну воевали с японцами, пусть и не очень удачно, коммунисты сидели в «особом районе» и лишь изредка отваживались на короткие вылазки. В Москве хорошо знали все эти нюансы, и с 37 года почти до конца войны помогали Чан Кайши военными материалами, невзирая на осторожные протесты Мао. Так что и в этом аспекте советский диктатор был Западу совершенно не опасен. А вот А. Власов и его сторонники, плюнув на «коммунистов», скорее всего установили бы тесное сотрудничество с Гоминьданом, что совершенно не устраивало США. Власов, кстати, работал в Китае военным советником в 38-39 гг, и по его собственным словам сравнение чанкайшистского режима со сталинским было не в пользу последнего. И ещё один момент. В 42 году, в разгар битвы за Кавказ, Черчилль, беспокоясь за судьбу Бакинских нефтепромыслов, предложил Сталину подкрепить советские войска британскими дивизиями. Тот отказался, и с возмущением говорил своим генералам, что мол англичане опять зарятся на наши земли. Как будто 5-6 дивизий могли захватить Баку, не говоря уж о том, что Британии не хватало войск на решающих участках фронта, и в Европе, и в Азии. Скорее всего, генсек боялся «пагубного влияния» хорошо экипированных и накормленных англичан на голодных и злых советских людей. А это, ясное дело, не прибавило ему авторитета на западе. Ради справедливости отметим, что сие был не первый и не последний приступ паталогической подозрительности к англичанам. Вот наиболее яркий пример. Зимой и весной 45-го года Красная армия вела тяжёлые и чаще всего малоуспешные бои по овладению прибалтийскими землями Германии, от Мемеля и до Одера. А зачем?! В Восточной Померании немцы готовили контрудар на юг, дабы отсечь основные армии 1-го Белорусского фронта, но он был парирован довольно легко. А ежели бы против наступавших перебросили пару корпусов из Восточной Пруссии, то наступление вермахта выдохлось бы за пару дней (наступавшие за неделю продвинулись на 8-12 км). Ещё неплохо было бы захватить Данциг, где строилось большинство немецких подлодок. И союзники были бы довольны, и наши кораблестроители увидели бы там массу интересного, особенно лодки 21-ой и 23-ей серий (у нас тогда ничего подобного не было). А всё остальное – Мемель, Восточную Пруссию и остальную (большую) часть Померании надо было блокировать с суши и оставить в покое. Никакой угрозы нашим тылам находившиеся там войска не представляли, наоборот, немцы перевозили войска с побережья на другие участки фронта, прежде всего на Одер. Ну а те, кто не успел эвакуироваться, сдались бы тихо-мирно нашим в начале мая. Но тов. Сталин видите ли боялся, что там высадятся англичане, и то ли создадут свою оккупационную зону, куда соберут недобитых нацистов, то ли под охраной английских штыков посадят у власти польское эмигрантское правительство.
           Конечно, думать за противника, пусть и потенциального, можно и даже нужно, но думать и прогнозировать – это не значит предаваться больным фантазиям. Заодерские земли в общем и целом были обещаны Польше ещё в Тегеране в ноябре 43-го, и создавать там немецкий анклав значило перечить всем прочим «объединённым нациям», включая и США. На Крымской же конференции в начале февраля 45-го было окончательно решено создать в Польше коалиционное правительство с участием всех «демократических деятелей», после чего лондонское правительство уже не могло претендовать на единоличное представительство всех поляков. И защищать от преследования «нацистских преступников» Черчилль тоже не собирался, он мог приголубить у себя нескольких промышленников и генералов, но не собирался миловать партийных чиновников и эсесовских палачей. Да и как бы англичане попали в Пруссию? Балтийское море было так густо заминировано, что даже эскадра КБФ не могла перейти из Кронштадта в Таллинн до лета 45 года. Вдоль берега на юго-запад пробирались лишь мелкие корабли – торпедные и артиллерийские катера, морские охотники, тральщики и шхерные мониторы. Подводные же лодки двигались по финским водам, обходя с севера опасные районы. К тому же все места, удобные для высадки, прикрывались береговыми батареями, а рядом рыскали все оставшиеся в строю крупные корабли германского флота, плюс подлодки и куча всякой мелочи. Даже в конце апреля на Эльбе немцы остановили союзников, которые не решились далее двигаться на Берлин, опасаясь больших потерь. А Берлин, надо думать, намного более важная цель, чем Мемель, Кенигсберг и Данциг, вместе взятые. И в феврале-марте, да ещё и в Восточной Пруссии, вермахт сражался бы до конца, так же как и многочисленные части фольксштурма. И все это знали и понимали, окромя «великого вождя». Ну и кто же он после этого?
        Что ж, пора подводить итоги. Можно ли А. Власова и его сторонников считать истинными российскими патриотами? Наверное нет. А можно ли их считать честными и последовательными противниками сталинского режима? Скорее всего да! И это уже совсем неплохо.