Доктор Евсеевна

     Васёк простыл. Голова раскалывается, кости ломит, в поясницу будто кол воткнули... Где угораздило? Не ведает Васька. Расслабился, совсем раскис. Таблетку сглотнёт -- жар собьёт, болячка отхлынет, а через полчаса вновь волной накатит. Ах, чтоб тебя!..
     Васька сопит, выколупывает очередную "цитрамонку", сердится: "Толку от энтих колёсиков -- одна изжога от них. Тьфу! А денежки деру-у-ут!" Лезет в карман за куревом.
     -- Вась! -- выводит его из полузабытья чей-то оклик. -- Ты козлёнка мово не видел? Чёрненького.
     -- Чаво? -- переспрашивает Васёк. Перед ним, как в тумане, колышется долговязая фигура соседа Митрича. Митрич говорит -- слова точно через ватный томпон протискивает: "...чёрненького... не видел?.." Васёк беспомощно пожимает плечами, в безнадёге машет рукой...
     -- Ни каких козлёнков я не видел.
     -- Э, брат, да ты совсем того... Тень ходячая. -- бубнят из "томпона". -- Чево не лечишься?
     -- Как же не лечусь, во -- лечусь. -- Васёк показывает таблетки. Он и себя слышит как-то странно, из подземелья будто.
     -- Ты не больно-то налегай на них. -- советует Митрич. -- Лутше к Евсеевне сходи -- она табе враз вылечит.
     -- Да ну-у! -- не верит Васёк.
     -- Вот табе и да ну. Евсеевна травами-отварами пользует и печкой лечит... Да ты и сам знаешь.
     Конечно же Васёк знает, как, впрочем, и все деревенские, что сухонькая девяностолетняя бабулька Анастасия Евсеевна, чья избенка, словно перепелиное гнёздышко притулилась на бугорке у кирпичного остова бывшей водонапорной башни, лечит хворый люд "лекарствами", собранными ею самолично в лугах-полях да перелесках, и никакой мзды за своё целительство не требует. Знать-то знает, да не очень доверяет бабке -- сомневается. Пойти, что-ль? -- размышляет Васёк. -- А почему бы и не попробовать. Коль уж учёные доктора не могут окоротить простуду, так может бабка со своим церковно-приходским одолеет.
     Кое-как отскрёб недельную щетину на ввалившихся скулах, надел новые штаны, свежую рубаху, наодеколонился... Глянул в зеркало: худ, с лица жёлт, глаза "на том свете"... Вздохнул. Пошёл.
     Вот и заимка Евсеевны. На стук выкатилась хозяйка: худенькая, востроглазая, в легкомысленном белом, времён тургеневских барышень чепчике.
     -- Что привело тебя ко мне, касатик? -- спросила.
     -- Да вот, спину прострелило, -- замялся Васёк.
     -- Из какого ж орудия тебя жахнуло?
Гость пожал плечами: дескать, кто его ведает -- самому интиресно...
     -- А чего вырядился, как к девице на свиданку? Ты, милок, сперва поди переоденься в какое ни есть старьё, а я пока печь истоплю.
Евсеевна достала из кармана фартука "мобилу", отколупнула крышку, прищурилась, нажала нужную кнопку, молвила:
     -- Щас три без четверти. Приходи к шести. Да не опаздывай -- не люблю, когда опаздывают. Ступай!
     Ровно в шесть вечера в затрапезных штанах, в сером без единой пуговки пиджаке и "убитых" ботинках, сидел Васёк на шатком табурете в крохотной кухоньке Евсеевны и покорно ожидал своей участи. В избе, словно в знойный полдень на лесной поляне стояла жарынь, остро пахло травами, мёдом и ещё чем-то умиротворяюще домашним. Зной же исходил от вальяжно, на добрых пол-избы расплывшейся русской барыни-печки. Васёк опасливо покосился на её чёрный, широко разинутый зев.
     Тем часом шустрая бабулька звякала кастрюльками, шебуршила в холстинных мешочках, чего-то извлекала оттуда, куда-то ссыпала... Наконец изрекла:
     -- Вот тебе, голуба, фуфайка и ватники -- надевай.
     -- Зачем? -- удивился Васёк. -- У тебя, Евсеевна, и так не зябко.
     -- Делай, что тебе говорят! -- Притопнула та. -- Надел?.. Ай, про шапку забыла! На, вот -- деда мово... Ушки-то подвяжи.
Так, ладненько. Таперь полезай...
     -- Куды, Евсеевна?
     -- Куды-куды... В топку лезь!
     -- Боязно, однако. -- заныл пациент.
     -- Ты что, не мужик? -- осерчала докторша.
     -- Мужик, мужик я! -- поспешил уверить Васёк.
     -- Тады не кочевряжься, лезь. Мужик...
     -- А как: головой али ногами? -- вопросил несчастный.
     -- Рогами... Тьфу т-ты, бестолочь, прости, господи! У тебя что болит? Ну вот -- ног да спина... А голову, милок, в другом месте лечить следует; я же только по спинам да конечностям.
     -- А по бесконечностям могёшь, баб Насть? -- вдруг повеселел Васёк.
     -- Дурь у тебя бесконечная! -- оборвала мужичка старушка. -- Полезай уж, шутник. Так, так... А головушкой -- на шесток; я тебе тут ряднинку постелила, чтоб обличье сажей не испачкал: сыплется, как из вулкана -- почистить некому.
     ...Васёк вползал в печь все глубже и глубже.
     -- Можа мне остограмиться, Евсеевна, а? Для храбрости. У тебя нет там...
     -- Я те щас остограмлю. Кочергой.
Точно "остограмит", грустно подумал страдалец и, обречённо вздохнув, воткнулся в чёрный зев "барыни".
     -- Поясничкой на кирпичики, поясничкой; что ты на локтях взделся!
     -- Жарко, Евсеевна! -- стонал Васёк.
     -- Дык две вязанки дров спалила...
     -- Не могу! -- вскричал бедолага.
     -- Вот заполошный. Чего горланишь-то? Терпи, говорю.
На потный Васькин висок шлёпнулся жирный кусок сажи.
     -- Ай, горю! -- завопил он.
     -- Гореть -- не гнить, -- филосовски заметила докторша. -- Терпи!
     Из печи Васек вылез красен, аки рак вареный. А Евсеевна ему еще и взвару горячего полную полулитровую кружку: "Пей, пей -- пущай и нутро твое прогреется".
     Пташкой летел Васек домой, и в душе его щебетали веселые птенчики.
     А спустя неделю Васек и дымоход печки-барыни Анастасии Евсеевны почистил, и дров два воза привез, ну и по мелочам... В знак благодарности!