Глава 5

И воззрелися Небеса на осквернённого. Ибо был Он послан очистить мир, да стал запятнан сам. Ибо коснулся Он проклятого, и проклятье легло на него.

Фануэль вздрогнул.

Его крылья чернеют.
И свет, что струился сквозь перья, угасает, да не оставляет по себе ни отблеска, ни тени.

Его меч раскалывается.
И остриё, что сияло, яко утренняя звезда, осыпается в прах, и нет более света в клинке сём.

Его сила исчезает.

И низложен Он, и отринут, и нет власти Его ни в чертогах светлых, ни во мгле бездонной.

Свет покинул Его, и Тьма ещё не приняла.

И содрогнулись своды небесные. И устыдился свет, осветивший Его лик. И заговорили ангелы, гласом грозным взывая.

— Отчего скверна легла на персты Твои?

— Отчего крылья Твои почернели?

— Отчего взор Твой обращён к низверженному?

Но Фануэль не трепетал. Рука Его сомкнута была в руке падшего. Ступни Его стояли прочно, хотя и зыбкой стала земля. Взор Его был ясен, хотя свет вокруг него мерк.

— Я пал не в беззаконии. Я пал в милосердии.

И возопили ангелы:

— Милосердие — удел Всевышнего, а не раба Его!

— Ты пренебрёг Законом ради отвергнутого!

— Ты низринулся ради нечестивого!

Но не был Он один. Рука Аралима крепко держала Его. И когда грянул гром, и когда вспыхнуло зарево, и когда суд небесный приблизился, Он не отступил.

— Если согрешил я, то в любви. Если пал я, то не в гордыне. Если предал я Небеса, то не отрёкся от света.

И молчание легло на сонмы ангелов. Ибо не ведали они ответа.

Что выше: закон или милость?
Что крепче: долг или сострадание?
Что чище: страх или любовь?

И прозвучал глас, более древний, чем сами ангелы.

— Человек падёт и будет прощён. Ангел падёт и будет проклят. Но кто в падении своём сохранил свет, не достоин ни проклятья, ни Небес.

И замолкли ангелы.

И взор их был скорбен.

И мечи их были обнажены.

И суд вершился, но без радости.

— Ты не можешь более быть ангелом. Но и демон Ты не есть. Ты принадлежишь ни Свету, ни Тьме. И да будет удел Твой — бренный мир.

И исчезли ангелы в зареве.

И замкнулись небесные врата.

И пали перья белые и чёрные. Но не были они ни светлы, ни тёмны.

Фануэль вдохнул.

Он был жив.

Он был человек.

И рука Его всё ещё держала руку Аралима.

И услышал Он тихий шёпот:

— Ты вернулся ко мне.

Словно эхо, сиё слово дрожало в воздухе, растворяясь в тишине, глубже коей не ведает даже Бездна.

Небеса ныне не взирали на них. Закрыты были очи ангельские, как закрылись врата Господни. И не тянулись более к ним когтистые тени преисподней. Отвернулась от них Тьма, не признав своими.

Фануэль стоял, дрожа от холода, что не был ни небесным, ни адским, но был он холодом жизни сей земной юдоли. Он коснулся своей груди, где некогда билось сердце, преданное небесному зову, а ныне звучавшее глухо и мерно, как барабан смертного во брани.

Аралим взирал на него, безмолвствуя, как безмолвствует ночь перед рассветом.

— Ты лишён крыльев. Лишён бессмертия, — голос Его был глубок, исполнен скорби и вместе с тем неизъяснимого покоя. — Но скажи мне, Фануэль…

Он сжал его ладонь крепче.

— Жалеешь ли Ты?..

Фануэль вскинул взор.

— Если сиё есть наказание, то да будет оно благословением.

Ветры разметали последние упавшие перья, унося их в бесконечность. Светало.