Альтруистка Часть 2 Глава 3

Привычка вести деловые разговоры не при дамах взяла своё, мужчины деликатно, стараясь сделать это как можно более незаметно, отдалились от Олимпиады, отчего ей сделалось обидно. Папа, конечно, более прогрессивных взглядов; во Франции он встречал достаточное количество деловых женщин, которые хватко ведут мужские дела и ворочают огромными капиталами. Слава об этих «femmes d’affaires» гремит далеко за пределами французской столицы, а мужчины просто опасаются как-нибудь конкурировать с ними. Если бы кто-то осмелился подвергнуть сомнению и тем более критиковать добытые кровью и потом Великой Французской революции республиканские ценности, в том числе равенство между мужчиной и женщиной, его бы в лучшем случае окрестили снобом.

Папа тоже горячий поклонник европейских ценностей, - но в России, при всей её открытости миру и стремлении не отстать от передовых стран, - дела делаются совершенно не так, как в Европе. Нечего было и рассчитывать на то, что кто-то пригласит её за стол переговоров, будет оказывать ей знаки внимания, спрашивать её мнения, тем паче - интересоваться её желаниями. В России вовсю царил патриархальный дух, и особенно явственно ощущался он здесь, в каждом уголке этих величественных дворцов, в каждой складочке бархатных штор, забранных блестящими позументами, про которые отец с придыханием рассказывал, что сплетены они из нитей, в которые вкрапляется настоящее золото.

Непривычно тёплая ночь опускалась на Петербург, распахивающий в темнеющее небо золотые шары своих куполов. Принц и папа уединились на балконе, и Олимпиаде ничего не оставалось, как поджидать их в просторном кабинете в полном одиночестве. Возвращаться в столовую не хотелось, - там велись разговоры, мало интересные Олимпиаде. И она осталась одна под сводами дачного дворца на Каменном острове, наедине с тёмными стенами и массивным потолком этой комнаты, который с наступлением ночи, казалось, весь пришёл в движение и стал медленно и неумолимо приближаться к нежному трепещущему пятну, которое представляла собой Оля в своём светлом платье.

Так ли уж чужда была ей эта патриархальность? Оля с удивлением обнаружила, что, кажется, понимает, не своим решительным и острым умом, но кожей, нервами и русской кровью, которая текла в её жилах, природу этого явления. Она догадалась, по какой причине её берегли и «отстраняли», как ей казалось, от жизни. Потому что в России принято беречь детей. Не толкать их в полымя, дескать, идите, учитесь жизни без прикрас, и чем раньше, тем лучше. Сколько её сверстников, обречённых в одиночку бороться с жёсткостью и развратом, Оле довелось повстречать на улицах Парижа!

А здесь не так. Здесь не принято, во всяком случае, пока царит патриархат, лишать женщину её женственности, раздевать её, внушать, что ей не нужны дети, заставлять её трясти грудью и бешено дрыгать ногами, говоря, что в этом и есть истинная свобода и неоспоримое её счастье. Похоже, что мужчина - только тогда мужчина, когда он может позаботиться. Отними у него эту прерогативу, и вот он уже - готовенький лентяй и размазня. Это то, что она всегда находила у Филиппа и что поначалу её мимолётно позабавило, потом неимоверно удивило и, наконец, полностью обескуражило. Оля поняла, что не может обходиться без этой его заботы о ней, без этой его сдержанности, когда он буквально бил себя по рукам, чтобы не показаться грубым и слишком скорым в своём обращении с ней, без его предупредительности и желании уберечь её от какой-то опасности, которую сама Оля никак не прозревала.

Несмотря на короткое время, которые было им отмерено, Филипп научил Олимпиаду относиться к себе по-другому. К сожалению, какие-то вещи ей приходилось постигать уже после его смерти… Но ведь именно поэтому она здесь и не желает, чтобы с ней цацкались или жалели её. Она пришла сюда не из собственных амбиций, - прослышав про экспериментальный институт медицины, где изобретаются вакцины против инфекций, которые и сегодня забирают у людей их любимых… - она как будто услышала некий щелчок в голове, почувствовала, вот оно, то, чему она не просто хочет, но должна посвятить остаток своих дней.

От безысходности Оля принялась рассматривать портреты, которыми были со вкусом украшены стены кабинета. Выпуклые фотографические снимки, забранные в изящные рамки разных форм и размеров, являли сплошь незнакомых Оле людей, которые, без сомнения, были лучшими представителями царского двора и имели высокий статус в российском обществе. Однако, роскошь, звания, знаки отличия никогда не имели над Олимпиадой власти и не действовали на неё магнетически. Она смотрела на этих людей простыми глазами праздного наблюдателя, вдруг с удовольствием узнала среди лиц супругу принца Евгению Максимилиановну, а затем - не без вздоха удивления - и самого принца в молодости.

Когда в восемнадцать лет видишь перед собой пятидесятилетнего мужчину, он неизменно представляется каким-то дедушкой, и сложно представить, что этот растерявший шевелюру и носящий теперь свои реденькие волосы плотно зачёсанными к черепу человек со лбом, расчерченным морщинами, с раздавшейся челюстью и глубоко врезанными носогубными складками, тоже когда-то был молод и привлекателен. Молодой Александр понравился Олимпиаде, несмотря на то, что по канонам он красавцем, наверное, не считался. Её зацепил его волевой взгляд, открытое лицо и высокий лоб, который вставал, словно забрало для мыслей, в своём полёте уносившихся далеко-далеко, в несколько сфер одновременно. Портрет даже напомнил кого-то. Так бывает: когда что-то нравится, оно кажется знакомым, давно положенным на сердце.

Было здесь и ещё одно изображение, о котором Оля быстро догадалась. Оно было надписано «Кетти», рукой ли самого принца или кого-то ещё, но не оставалось сомнений в том, что на фото - Екатерина Петровна Ольденбургская, миловидная, совсем ещё девочка, одних с Олимпиадой лет, в симпатичном клетчатом платье с широкой юбкой по моде тех лет. Так она расправила свои ручки, развернула плечики, будто говорит, «давайте же быстрее, делайте снимок, мне нужно бежать к тому, кто меня любит и ждёт»…

Оля мало двигалась по кабинету, не понимая в себе той нерешительности, которая внезапно сковала всё её тело. Когда принц и отец вернулись, никак не в состоянии окончить интересный разговор, то нашли Олимпиаду в той же позе и на том же месте, где давеча оставили. Уже дома, в особняке своей матери, которая до сих пор не верила, что «блудный» сын с семьей наконец-то вернулись в отчий дом, Алексей Петрович с воодушевлением рассказывал, что принц «в очередной раз произвёл на него самое живое впечатление». Поставленный во главе всего медицинского ведомства, Александр Петрович Ольденбургский занимался не только снабжением госпиталей и различного рода исследованиями для преодоления болезней, - он задумал построить целый город-курорт на берегу Чёрного моря.

Он тщательно выбирал место для организации климатической станции, - вот зачем «Его Высочеству понадобился я, скромный учёный, Алексей Петрович Шишкин, который не претендует на славу, но будет счастлив, если его знания и умение анализировать послужат благому делу». А ещё отец вдруг вспомнил слово «шельма», - и иногда называл так Принца Ольденбургского, - но исключительно в приватной обстановке, хитро щуря глаза и вкладывая в это слово всё свое восторженное отношение к личности принца.

Александр Петрович теперь занимался тем, что собирал толковых людей для будущей Правительственной комиссии по изучению Черноморского побережья. Он присматривался к людям, старался сойтись с ними и настроить на плодотворную совместную работу. Из своего уголка Олимпиада пыталась вникнуть в суть происходящего, но, конечно, не могла связать воедино обрывки услышанного. То и дело звучало непонятное и неизвестное ей слово «Гагры», о смысле которого оставалось только догадываться.

- Ну-с, милая барышня, теперь рассказывайте вы, - сказал Александр Петрович, переключившись на Олю, когда тема показалась ему исчерпаной. Он был явно доволен сегодняшним вечером и пребывал в радостно-возбужденном настроении, которое старался обуздывать.

- Я хочу работать в вашем Институте Экспериментальной Медицины, - подавляя волнение, просто ответила Олимпиада.

От такой простоты у её отца случился нервный смешок, но в глубине души он преисполнился гордости за дочь, которая общалась с принцем с фамильной решимостью.

- Хм, это достаточно опасное занятие для юной девушки, лаборанты имеют дело с клетками серьёзных и заразных болезней, вы отдаёте себе в этом отчёт, Олимпиада Алексеевна?

- Ваше Высочество, я думаю, что мой пол не должен являться причиной отказа. Разве ваши лаборанты-мужчины не рискуют жизнью, взаимодействуя с этими клетками?

- Так-то оно так, но честь не позволяет нам, - мне лично, - вовлекать в это дело молодую девушку.

- Во Франции мне бы разрешили учиться… - Оля знала, что сравнение с передовыми странами должно достичь цели. При всей своей самоотверженности принц, как ей показалось, был не лишён некого честолюбия.

- Почему же вы не вернулись во Францию, где вам было бы намного проще осуществить свою мечту?

- Потому что я хочу сделать это в России. Я хочу лечить русских людей.

- Отчего же именно русских? Разве не все люди одинаково заслуживают права на спасение жизни?

Продолжить чтение http://proza.ru/2025/03/01/1142