Стальные кружева войны. Глава 9. Пленный диверсант

Глава 9. ПЛЕННЫЙ ДИВЕРСАНТ

После ужина, когда все поели, Андрей снова подошел к генералу.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться, — сказал Андрей.
— Обращайся, Герой, — ответил генерал.
— У нас есть пленный. Он радист, его зовут Павел, по-немецки — Пауль.
И он мой Друг! — добавил Андрей после паузы.

У генерала второй раз за сегодняшний день округлились глаза.
— Лейтенант, ты что, сбрендил? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Фашистский диверсант тебе друг?!
Майор НКВД опять зашептал на ухо генералу:
— А я вам говорил…
— Заткнись ты, наконец, майор! — вскричал генерал. — У тебя везде враги! Дай разобраться. Ладно, ведите сюда диверсанта. А ты, Андрей, с толком, с расстановкой рассказывай, как же ты докатился до такой жизни — летчик, комсомолец, а в друзьях у тебя немецкий диверсант. Рассказывай про свою дружбу с диверсантом. А мы потом допросим и твоего диверсанта.

— Мы с Пашкой-Паулем жили в Москве, в одном дворе, — начал свой рассказ Андрей.—
Его отец был немецкий социал-демократ, который еще в 1917 году приехал в Россию после Первой мировой войны, потом вступил в партию большевиков, сражался в Гражданскую, выучился на инженера, а затем с моим отцом они строили метро в Москве.
Как его настоящая фамилия, я не знаю, но у Пашки была фамилия Железнов — Павел Железнов. Думаю, это был партийный псевдоним, как у товарища Ленина, товарища Молотова и других.

Генерал слушал все, что рассказывал Андрей, очень внимательно, и вдруг пристально посмотрел на Андрея и спросил:
— Андрей, а как твое отчество?
Как батьку зовут? Кого-то ты мне напоминаешь.
— Отца зовут Григорием, — ответил Андрей.
— Ну что ты будешь делать?! Каждый час — сюрпризы, — воскликнул генерал. Этого просто не может быть! Ты что, сын моего друга и славного казака Гришки Громова? Нет! Ну не может этого быть! Фото бати есть? — вдруг спросил генерал.
— Да… Вот они с мамой на фото в 1939 году, — ответил Андрей.
— Ну-ка, покажи, — сказал генерал.

Андрей достал фотографию и протянул генералу.
— Он, точно он! Вот это поворот! — воскликнул генерал Крутов.— Постарел Гришка, — вздохнул генерал, — время никого не жалеет. Его в 1920, по ранению комиссовали, он женился, и я слышал, что у него сын родился… — продолжил генерал.
Так ты сын Гришки! Гришка со мной еще с Германской служил, и у Ворошилова и Буденного мы с ним погоняли беляков. Он меня дважды от смерти спас, а я… его потерял в этой суете жизни. Как он, жив-здоров?
— Да, все хорошо, работает в Метрострое инженером… А я, прошу прощения, товарищ генерал, Вы тот самый комэск Семен Крутов, о котором мне столько рассказывал отец!
— Гришка меня помнит, как комэска… — продолжил, улыбаясь, генерал. Ну да… Сначала казак Крутов, урядник Крутов, дальше красноармеец Крутов… потом комэск, комбриг, комкор и вот теперь — Генерал Армии Крутов. Да, Андрей, я тот самый Семен Крутов, — ответил генерал.

Андрей с изумлением и чувством глубокого уважения взглянул на генерала.
— Отец тебе что-то рассказывал о Гражданской войне? — спросил генерал.
— Ну, так, немного, — ответил Андрей.
— Да узнаю я Гришку — молчун и скромняга. Что он там мог рассказывать? Ты вот знаешь, откуда на спине твоего бати шрам?
— Ну да, он говорил, в бою получил.
— Да, в бою… — задумался генерал.— Зимой, в декабре 1919 года, у нас был встречный бой с белоказаками генерала Деникина на Донбассе.
Страшный был бой в районе севернее Бахмута. Две конные лавы шли друг на друга, а я тебе скажу, страшнее боя я в своей жизни не видал.
Тогда, по десять тысяч сабель с каждой стороны шли, по сути, в рукопашную. И вот во время боя мой конь был пронзен казацкой пикой и упал, как подкошенный, придавив мне ноги.
Я начал из него выбираться, вижу: рядом Гришка. Увидел меня, спешился и бежит ко мне на помощь. А вокруг идет бой не на жизнь, а на смерть.
Казаки белые и красные направо и налево машут шашками, кто на конях еще, кто уже на ногах. То тут, то там вспыхивают рукопашные схватки один на один.
Наши конармейцы остервенело рубят, режут деникинцев, ну а они нас… всюду кровь, грязь, крики, стоны. А я как бревно валяюсь, вылезти из-под коня не могу.
И вдруг вижу: на меня скачет здоровенный деникинец, размахивая шашкой. Именно на меня скачет, — продолжил генерал.
Я видел его глаза — безумные, налитые кровью, как у бешеного волка. Прискакав прямо ко мне, валявшемуся на земле, деникинец чуть сдержал лошадь, замахнулся шашкой… «Ну вот и всё», — подумал я… и в этот миг я увидел, как Гришка метнул ему прямо в грудь пластунский нож и прыгнул в мою сторону, закрыв меня своим телом.
По инерции казак, падая с коня, все-таки смог рубануть своей шашкой, но весь удар пришелся на спину закрывшего меня своим телом твоего бати.
А у меня только руку задело по касательной. С тех самых пор мы с твоим батей — кровные братья. Вытащил он меня из-под коня, перевязали мы как могли друг друга, споймали мне новую лошадь, и опять вступили в бой.

— Да, были времена… — вздохнул генерал дрогнувшим голосом, наполненным целым ворохом нахлынувших воспоминаний.— Мы в том бою под Бахмутом славную зарубу деникинцам устроили, — продолжил генерал.
Порубали мы их тысяч восемь, ну и они нас, конечно, потрепали… Но мы победили!
И теперь, и до скончания века на Донбассе будет Советская власть! — выдохнул генерал, его голос звучал уверенно, громко и раскатисто, как утренний гром.

— Вот такой… он твой батя, Андрюха! Вернемся в Москву, я обязательно найду Гришку, — сказал генерал. Вы приезжайте к нам домой или на дачу. Посидим, выпьем!
— На дачу! На дачу! — защебетала Лена, словно весенняя птичка. — Андрюшенька, — сказала она, прижимаясь к Андрею, как будто боясь, что он исчезнет, — тебе и твоим родителям у нас понравится! Вот увидишь! Папа, я умница, же? Вот нашла тебе сына твоего друга… — и шепотом добавила, прижимаясь еще теснее: — и себе тоже…

— Ладно, продолжай, Андрей. Что там про немецкого социал-демократа, товарища Железного ты говорил? Не слыхал я про такого…
— Ну, а что говорить? — продолжил Андрей, его голос стал глубже, словно отголосок далекой бури.
— В 1935 его арестовали как врага народа, и всё… Он пропал. Ни вестей, ни весточки. Мать Пашки была полькой по национальности и, взяв в охапку Пашку, срочно уехала в Польшу. С тех пор я его и не видел. Шесть лет не знал, что с ним и как он. А увидев вчера ночью… и чуть не убил.

В это время конвойный привел Пашку.
— Ну что, фриц, — начал генерал, его взгляд был холоден, как зимний ветер, — рассказывай, какое у вашей группы было задание?
— Я не фриц, товарищ генерал! Я — Павел Железнов, советский человек, … временно вывезенный за границу! — добавил Павел.
— Ого, ты загнул! Советский человек? Рассказывай, а мы послушаем и решим: советский ты или предатель, фашист. Про твоего отца Андрей мне все рассказал… Рассказывай дальше, что ты делал в Польше, слушаю, — сказал генерал.

— Мою маму в Варшаве какие-то гады убили через год, — продолжил Паша, его голос дрожал.— Она зашла в бакалейную лавку к ее знакомому Лазарю Моисеевичу. Он знал, что нам с мамой трудно, и часто давал продукты без денег, в долг. А тут вдруг на всей улице погром устроила какая-то банда фашистов-националистов. Громили и убивали евреев. Вот и маму мою они убили, подумав, что она еврейка. Убили прямо на улице, ни за что… Сволочи!
Мама за месяц перед смертью написала письмо моей тетке Грете: мол, так и так, вашего брата Густава арестовали и, наверное, убили в России, а мы бежали — я и мой сын Пауль.
Просила помощи… Тяжело нам было тогда. Мама работала на двух работах, но платили мало, и бывало, что есть нам по вечерам было нечего.
Через три дня я похоронил маму. И тут как-то вечером дверь в нашу квартиру резко открылась, и вошла высокая и статная женщина.
С порога она задала мне на немецком языке вопрос властным голосом:
— Мальчик, это тебя зовут Пауль?
— Да, я Пауль Ковальский, — ответил я ей также, на немецком.
Мы в семье говорили на трех языках, немецком, польском и русском. Она подошла и внимательно на меня посмотрела несколько секунд.
А потом вдруг тем же властным, безапелляционным голосом заявила:
— Никакой ты не Ковальский. Забудь эту плебейскую фамилию.
Ты — Граф Пауль фон Берг! Твой никчемный отец, мой младший брат Густав, был дурак дураком, что связался с революционерами и социалистами… И они же посадили его в тюрьму! Но по отношению к тебе это ничего не меняет. Ты — Граф Пауль фон Берг. И ее голос на секунду смягчился: — Боже мой, как же ты похож на своего отца и моего бестолкового брата в молодости…
Она потрепала меня по щеке.
— Не смей брать ничего из этой халупы, — в ее голосе опять зазвучал металл.— Мы сейчас же едем домой в Кенигсберг.

И тетя Грета забрала меня в Пруссию, в Кенигсберг, в родовое поместье фон Бергов. И только там я узнал, что я не Павел Железнов, а Пауль фон Берг, потомок древнего рода прусских аристократов, 700 лет все мужчины в нашем роду были офицерами или генералами прусской армии, и по семейной легенде наш пра-пра-пра-дед был рыцарем-крестоносцем Ливонского ордена и погиб на Чудском озере в сражении с русским.
Вот, только не все, — взволнованно произнес Павел.
Мой папа не захотел становиться прусским офицером и стал революционером!
Он вступил в РСДРП еще в Германии, а в 17-м году приехал делать революцию в России, — с чувством гордости за своего отца, — сказал Павел.

В 1936 году, через год после нашего отъезда из Советского Союза, я приехал в Пруссию, в Кенигсберг.
Тетушка тут же, собрав все справки и родословные в местном муниципалитете, сделала мне все документы, подтверждающие, что я — Пауль фон Берг.
Мне выдали новый немецкий паспорт. В 1938 году, в 18 лет, я закончил школу в Германии. Тетушка, через свои связи и заплатив кому надо, определила меня, как потомка древней династии фон Бергов, практически без экзаменов в главный военный кадетский корпус в Берлине. Там я проучился два года, до 1940-го.
Я закончил его в мае 1940 года и должен был быть зачислен в Вермахт для прохождения шестимесячной практики.
Тетушка с кем-то договорилась, и я ждал места адъютанта при каком-то немецком генерале, который начинал свою службу еще у моего деда Генерала Отто фон Берга, — засмеялся Паша.

Да, забыл сказать… Тетушка нашла мне невесту из приличной дворянской семьи, и на Рождество перед 1941 годом мы должны были ехать к ее семье знакомиться…
Не довелось, увы, — снова засмеялся Паша.
Я учился в Берлине и в школе, и в кадетском училище на полном пансионе. Тетушка все оплачивала, и я приезжал только на каникулы в Кенигсберг.
У меня сразу не сложились отношения с сыном тетушки, моим двоюродным братом, который уже заканчивал кадетский корпус и вскоре должен был стать офицером Вермахта.
Его отец, муж тетушки, чванливая прусская сволочь, сколько я помню, ни разу не подал мне руки и даже не разговаривал со мной.
Гюнтер, мой двоюродный братец, всегда шпынял меня, дразнил «русской свиньей» и «большевистским недоноском».
Тетушка, конечно, ругала его за это, и он смиренно слушал свою маменьку, но на следующий день все продолжалось вновь. Так что, проживание в Берлине мне даже нравилось — я не видел эти ненавистные рожи.

Осенью 1940 года случилось несчастье. От сердечного приступа тетушка Грета скончалась.
По завещанию она оставила мне и своему сыну Гюнтеру наследство, которое мы, как мужчины рода фон Бергов, должны были поделить между собой. Как я потом узнал от немецкого нотариуса, у рода фон Бергов были дома в Берлине, в Мюнхене, и поместья на море, и конюшни, и виноградники.

Вообще, я мог стать настоящим Графом фон Бергом, — усмехнулся Паша.
Но… Гюнтер, мой двоюродный брат, думал по-другому.
В 1939 году он получил офицерский чин и ушел служить в СС, а в 1941-м уже был оберштурмфюрером.
Он решил не делить со мной никакого наследства и однажды подсыпал мне в еду какую-то гадость, типа яда.Вообще, я пришел в себя через три дня, в армейском госпитале. И узнал, что меня снова зовут Пауль Ковальский, — засмеялся Паша. Эти документы были в моей грязной, засаленной робе, в которой меня и доставили в больницу. Кроме моего старого паспорта, там было предписание явиться в военкомат на призывной пункт…
Это Гюнтер, как я понял, постарался.
Как я потом узнал, эта жадная сволочь Гюнтер уничтожил все мои документы на имя Пауля фон Берга и, сунув мне в карман мои старые документы с фамилией моей мамы, вывез меня в Берлин из Пруссии и бросил у ворот госпиталя!
Этот гад отправил меня солдатом в Вермахт.

— Да уж, — сказал Ваня, — там у империалистов тоже свои детективные истории.

— Сначала я хотел найти нотариуса и все опротестовать, вернуть себе имя.
Но потом я подумал: а зачем? Я не хочу ни жить в фашистской Германии, ни общаться с эсэсовцем Гюнтером. Может быть, судьба дает мне шанс вернуться на родину, в Советский Союз.
И после госпиталя я прибыл на сборный пункт распределителя. Когда я заполнял там анкеты, была графа «знание языков», и я честно написал: немецкий, польский и русский.
Где-то через полчаса ко мне прямо на призывном пункте подошел обер-лейтенант и на чистом русском языке спросил:
— Где русский учил, парниша? — и засмеялся.
Я сначала опешил — я давно, очень давно не слышал русскую речь. Но собрался и ответил ему в той же басяцкой манере:
— В Москве, в Марьиной роще. А-чё!
Он опять засмеялся и протянул мне руку:
— Я — граф Виктор Воронцов. Будем знакомы. «Опять графы, бароны» — подумал я и вслух сказал:
— А я — Паша Ковальский.
— Пошли со мной, — сказал Воронцов.
Вот так… в феврале 1941 года я и оказался в разведывательно-диверсионном батальоне «Бранденбург-800».

Когда я попал на эти курсы диверсантов, я понял: это самый быстрый способ вернуться домой, в СССР. И при первом же задании я решил перестрелять всех фашистов, сдаться в плен и всё рассказать о себе. В общем, … всё так и получилось, — сказал Паша.
Я проучился там до мая 41-го. Нам преподавали рукопашный бой, подрывное дело, учили стрелять из всех видов оружия. Мы прыгали с парашютом, и там я освоил рацию настолько хорошо, что меня сделали радистом группы и дали еще более углубленный курс.

— А кто у вас преподавал в разведшколе? — спросил генерал.
— Ну, разные там были: и немцы, и русские. Один был озлобленный белогвардеец, есаул Чернов, читал нам основы подрывного дела, — ответил Паша.
— Да… знавал я одного есаула Чернова… давно, давно это было, — пробормотал генерал, его голос звучал, как отголосок далекого прошлого.
— Ну а дальше, вы все знаете, нашу диверсионную группу забросили сюда с заданием захватить секретные документы и вас, товарищ генерал. Но мы вместе с Андреем не дали им это сделать. Мы уничтожили полностью диверсионную группу и группу эсэсовцев, — закончил свой рассказ Павел.
— Да, Павел, результат ваших боевых действий, как говорится, налицо, вон на поляне валяются, — сказал генерал.— Вы с Андреем, молодцы, — добавил он.— Только я вот не могу взять в толк, откуда они знали, вообще про секретные документы и, что именно сегодня, мы их повезем в Москву.
— От предателя… — сказал Павел. В штабе округа на высокой должности был немецкий предатель, он всё и докладывал немцам, а вчера вечером я лично от него принял радиограмму о примерном времени прибытия вашего конвоя на контрольную точку, то есть сюда, — сказал Павел.
— Знаешь, кто это… — резко, жестко спросил генерал Павла. — Фамилию, звание…
— Нет, товарищ генерал, — ответил Павел, — увы, не знаю.

Во время рассказа Павла майор НКВД стоял за спиной генерала и внимательно слушал его рассказ.
Генерал обернулся к нему и сказал:
— Ну что, услышал, майор? — и с нескрываемой злостью добавил: В штабе был предатель, чем вы там вообще занимались, НКВДешники? Всех вас надо под трибунал и расстрелять, и тебя первого, Карасев, — сказал генерал.
— Да все, что он тут наплел, похоже на красивую легенду, товарищ генерал, все еще надо проверить, — промямлил майор НКВД.
— Проверим, всех в Москве проверим с пристрастием, — сказал генерал.

Андрей и Павел, услышав впервые фамилию майора НКВД… переглянулись, так как позывной предателя был «рыбак». «Карасев-карась-рыба-Рыбак» — связь явно прослеживалась, но обвинить целого майора НКВД в предательстве… это не шутка, тут нужны были веские доказательства.