Где-то ветер счастье носит. Рецензия Игоря Льва

Стихи Сергея Радченко «Где-то ветер счастье носит» на канале "Сергей Радченко. Память": https://rutube.ru/video/fac6686a4008aa956af284de6014a4f3/

«Где-то ветер счастье носит, разговаривает».

Знаю то, что счастье где-то ветром носится по свету… Но почему ветер этот разговаривает? А откуда я узнал об этом счастье-ветро-передвижении? Не от самого ли ветра разговоров? «Что нам ветер да на это ответит?»… «Ветер, ветер, ты могуч… Не видал ли где на свете ты царевны молодой?» – всякое вспоминается о разговорчивости ветра.

«Никого уже не спросим».

Почему никого уже не спросим? Только себя, значит. И ветра разговоры-ответы – это мои собственные ответы на мои собственные вопросы.
Почему «уже» не спросим? Потому что повзрослели, не уверуешь в ветер, не свалишь на него ответственность – «Аль откажешь мне в ответе?». И уже не ветер, а ты сам должен принимать на себя эту смелость: «Не боишься никого, кроме бога одного».

«Никого уже не спросишь».

Почему сначала идёт глагол «спросим», потом он заменяется на «спросишь»? А чтобы избавиться от «мы» и остаться одному на один со своей проблемой.
Но почему не «спрошу», а «спросишь»? Это такая классическая форма рассказа о себе во втором лице – можно было бы решить. Но мне нравится, когда разговариваешь с собой со стороны, как иной персонаж. Тот, который знает ответ, но действовать не ему, а тебе – мне. Голос совести, надсознания, бога во мне.

«Ни о чем уже не спросишь, заговариваешь».

Почему «заговариваешь»? Заговаривать – значит, ворожить, внушать внешнему своё внутреннее – чтобы исполнило, подчинилось. Чтобы не тебе исполнять, а чтобы тебе принесли готовым. Принёс тот, кого заговоришь.
Заговаривать зубы – мы такое словосочетание знаем. Внушать той стороне, запутывать её, гипнотизировать, воздействовать на психику, чтобы взять от неё, использовать, урвать, вопреки её истинному состоянию… Но это я переключился на стиль исполнения, у самого стиха этой экспансии нет.

«То ли ветер, то ли бурю,
То ли сердце, то ли…»

То ли внешнее заговариваешь, то ли внутреннее – себя самого. В чём же заговариваешь? Поведать, где счастье моё? Куда мне за ним устремиться?
Но видим, что с внешних источников своих правд герой переходит на источники внутренние – на «сердце» переходя. «То ли…» – что ещё, кроме сердца? Душу? Ум?
   
«То ли приговариваешь: 

«Что душа? -  Ты, все живая?
Что душа? - Ты все такая, ох, весёлая...»

Одна часть героя – та, что душа, другая – та, что к душе обращается. И видит, что душа его весела. Счастья нет, а ей радостно?

«Я ли, я ль тебя не мучал, я ли, я ль к беде и муке,
Я ли, я ль тебя к разлуке приговаривал?»»

Я ли тебя не мучал, я ли тебя приговаривал… Перед «приговаривал» пропущено «не» потому что по размеру-ритму не входит? Если без «не», то получается: я тебя мучал, но к беде не приговаривал. И это точное попадание в то, что мне понятно; мучать-мучал, но ведь не приговаривал, беды-муки-разлуки вовсе не желал. Наоборот: мучал своими вмешательствами именно ради блага, а не для зла.
Тут роль сознания как начальника над душой. То есть, над чувствами. Вроде сознания цель – счастье индивида. Вот и пытается сознание действовать с такой для индивида целью – для благополучия души. Но результат противоположный.

«А душа не отвечает. И лежит на сердце камень:
Ох, ей холодно… И тоска лишь сердце гложет»

Видим три независимых центра: 1) душу, 2) сердце, 3) ум-сознание. Что ж такое душа, если она не синоним сердца? «Сердце» - это состояние сознания, сознанию плохо, если на сердце камень, если сердце гложет тоска. «Как посмел ты красавицу эту, драгоценную душу свою…» – душа жаловаться не будет, но каково ей, сознанию и так будет ясно. Это похоже на проекцию вовнутрь родительства, которое для ребёнка старается, а в результате ребёнку плохо и плохо становится и родителю.
 
«И печаль лишь в горле комом:
«Ох, не молод уж…»»

Это о том, что манёвры эти сознания, манипуляции его над душой заняли золотую пору молодости, использован ресурс, предназначенный для обучения сознанию тому, как следовать за душой, а не тому, как подчинять душу своим пониманиям.

«И лишь горечь губы ранит».

Губы – это от детства у нас – датчик несчастья. Воспоминание о плаче-рыдании, когда горе-беда. И теперь сводить начинает мышцы горла, с губами в связке. И губы же – это флагман счастья, когда Она – вот она живьём-плотью, и губы, они первыми стремятся испробовать счастье на вкус. А теперь им голодать – вкуса счастья не видать.

«И лишь горечь рвет и травит, -
На изнанку, - и лишь горечь
Жжет, кровавит… выворачивает».

Здесь я композицией залюбовался: слова «наизнанку» и «выворачивает» разделены как ещё одним спазмом-волной боли – первая «рвёт и травит», вторая «жжёт, кровавит». Это как когда ребёнок сквозь рыдания пытается говорить и речь делят глубокие всхлипы.

«Ни подруги нет, ни друга: тьма кромешная».

И тут до меня доходит, почему фольклорность всего уклада: чтобы за ней спрятать ужас одиночества. Мол, это песнь такая будто народная. И та весёлость души становится понятной: мол, горе – не беда, живём не тужим.
А сознание увидело свою вину перед душой и теперь на дне, в своём аду оказалось.
 
«И лежит лишь мгла сырая.
И лежит лишь мгла сплошная
И неспешная...»

Неспешная… «Кто хочет всего и сразу, получает ничего и постепенно». Неспешная – это про движение, это про ползучесть этой мглы. Постепенное обращение всего в ничто. Сознание не справилось с обслуживанием счастья души. Оно хотело, чтобы сразу счастье.

«(26-27.12.2008)»

Ему 49. Мне тоже казался тогда свой возраст предельным. Я тоже не знал тогда, что это самый расцвет. Это накануне всех самых заветных счасть.


Больше текстов Игоря Льва - на странице "Игорь Лев 2" Прозы.ру, ссылка: http://proza.ru/avtor/igorlev2?ysclid=m7adofa7bf128279810