Истфак 1974 Смысл воспоминаний

Конечно, я эгоист, и все эти воспоминания я пишу для самого себя. Фактически, изначально моя задумка была связана с тем, что к определённому юбилею выпуска мы могли бы что-то написать вместе.

Но когда стало понятно, что коллективного творчества явно не получится, я уже был заряжен творческим собственным потенциалом и не мог остановиться.

Воспоминания стали вытаскивать друг из друга, цепляясь за одно другое, и какая-то картина прошлого, так можно сказать, сформировалась в моём современном состоянии спустя полвека.

Это формирование происходит в каком-то, конечно, другом измерении.
Я не жалею о том, в каком оно было.

Кто может сказать, что было реально?

Получается, что когда это прошло, и осталось только в памяти, то это и есть реальность.

Не те события, которые были и могли бы быть как-то зафиксированы — зафотографированы, описаны или отражены в рисунках, например, или в каких-то аудиозаписях.
Мне стало важно провести общую смысловую реконструкцию.
Почему-то мне захотелось довести это до какого-то завершённого состояния.

В моём представлении возникло желание выступить в роли историка самого себя.
Мне казалось, что это интересный эксперимент.

Начинаешь описывать то, что ты где-то уже забыл, но, двигаясь по логике исторического исследования самого себя, начинаешь вытаскивать большее количество фактов.
Мелкие детали начинают всплывать на поверхность, но они не всегда укладываются в ту концепцию, которая исходно сложилась.
 
Эти детали могут показаться слишком фрагментарными.
В то же время возникает осознание того, что есть эти мелкие детали и есть что-то более системное и общее, что мне тоже хотелось понять.


Конечно, 1 курс у нас собрался из очень разных людей.
Были студенты, только-только закончившие школы, были те, кто поступал на второй год, а также те, кто уже отслужил в армии.
 
И это на 1 курсе очень сильно чувствовалось.
Первоначально нам всем пришлось знакомиться друг с другом, когда нас отправили на сельскохозяйственные работы.

Поначалу нам это показалось лёгкой прогулкой. Летняя погода держалась какое-то время, и, в общем-то, наверное, половина сентября была достаточно неплохой.

А вот после этого начались дожди, и фактически, когда нас вывозили в начале октября, уже были замёрзшие лужи, временами прокидывало снег, и погода стала очень некомфортной.

На этих сельскохозяйственных работах сложилась определённая атмосфера взаимосвязи.
Те, кто был постарше, вроде Николая Мустонена, который вернулся после армии, и Юры Иванова, который тоже был старше нас.

Мне в тот год в июле, летом, исполнилось 17.

Ольга и Татьяна Грищенко отпраздновали 17 день рождения где-то в сентябре в колхозе, и кто-то был на год старшим,  те, кто пошёл в школу в ноябре, как бы на год опережали нас.

В общем-то, такой психологический «пасьянс» складывался очень интересно: у всех была своя активность, каждый пытался занять какую-то свою психологическую позицию в этом социуме.

Но когда мы начали учиться, всё очень резко изменилось.
Произошёл переход в совершенно другую плоскость. На семинарских занятиях нужно было выступать, серьёзно готовиться и полностью погружаться в учебный процесс.
Здесь очень сильно выделялись люди, которые были просто хорошими заучками — замечательные дисциплинированные студенты. Они читали всё, что им говорили, всё, что положено.

Я удивлялся, что в методичках для занятий было указано такое количество литературы, что это трудно было освоить за короткое время, отведённое на подготовку.
 
Меня всегда мучил вопрос: почему такой маразм?
Для чего это нужно — до максимальной полноты?

Действительно ли нужно изучить всё для того, чтобы понять суть вопроса? Было понятно, что список литературы мог быть и сокращён.

При этом странно делался акцент на марксистко-ленинские источники, как будто они могли сказать что-то весомое о истории древнего мира, когда сами этой историей практически не занимались.

По крайней мере, в нашей так называемой 10 группе сложился довольно неплохой многополярный состав,  как сейчас принято говорить.
 
Где Люда Мезит, Лена Россиянская, Женя Викторук, и не без моего участия, всегда представляли такую сложную композицию — своего рода квартет, играющий свою музыку. Вика Юрьева, Лена Павлова, Вова Ховес тоже могли сказать своё слово, но чаще молчали.

А мне было интересно то, что можно было поговорить и поспорить.

 
Я всегда пытался высказывать какие-то точки зрения, которые не были обозначены лектором, допустим, Людмилой Венедиктовной Болтинской, на лекции.

Мне всегда казалось, что я могу найти что-то новое, что-то интересное, что-то переосмыслить.

Я хотел, чтобы дискуссия шла очень активно.
Действительно, занятия в нашей группе проходили напряжённо и в то же время интересно.
В основном в группе были городские студенты и несколько медалисток.

На лекциях общения было меньше.

Сестрички Грищенки мне казались каким-то детским садом.
Когда мы праздновали день рождения в сентябре, они мне казались забавными школьными девочками.

На лекциях обе сестрички сидели, сложив ручки, как в первом классе, и с открытыми ртами слушали всех преподавателей, которые выступали перед нами.

Мне это казалось смешной картинкой, и я не обращал на них особого внимания.
Хотя, может быть, следовало бы обратить внимание, но я их точно не понимал.
Они явно были аккуратными и прилежными девочками.

Спустя годы я как бы познакомился с ними заново, когда они стали зрелыми преподавателями.

Эта разница во времени и пространстве оказалась достаточно интересной, и новая позиция заставила меня по-другому взглянуть на их личности.

Занятия проходили очень активно, но была какая-то пассивная группа из девочек, которые всё прочитали, законспектировали и всегда злились на меня за то, что я в своём выступлении как бы уже всё сказал.

Мне было это удивительно: неужели они не понимают, что я очень многое не сказал?
Они следовали какому-то условному списку тем и считали, что если вопрос прозвучал, то к нему больше возвращаться не нужно.

Практически такая позиция складывалась между теми, кто только заучивал материал и был готов отвечать по нему, и теми, кто хотел развернуть мысль более широко, переосмыслить и дать другие трактовки.

Это продолжалось фактически до окончания института.
Интересно было наблюдать, что к концу последнего курса такая дифференциация даже обострилась и начала приобретать элементы антагонизма.
Психологическое восприятие друг друга выливалось подчас в мелкие и крупные конфликты.

Память о прошлом, как эмоциональная картина.

Долго я не мог отвязаться от ярких воспоминаний о прошлом, которые воспринимались мной не как текст, а скорее как совокупность всех возможных ощущений и эмоций. Вдруг я заметил, что перестал уходить в эти воспоминания — словно погружаясь в реальность прошлого, вновь переживая сенсорные параметры тех моментов. Я как-то отвязался и отдалился, начал видеть прошлое иначе. Многие моменты стали забываться, просто исчезли, хотя кое-что ещё всплывает, если кто-то напоминает и даёт эмоциональный толчок. Но в целом я стал другим.

Я изменился. Становлюсь ли я более холодным, более расчётливым? Не знаю, хорошо это или плохо. Но факт остаётся фактом: я уже другой человек. Иной.

Плохая новость: я им больше не интересен. Хорошая новость: они тоже перестали интересовать меня. Просто факт.

Я хотел просто закончить институт, получить диплом и фактически сдавал госэкзамены без особой подготовки.
Я сдал их не очень хорошо, но мне просто хотелось завершить этот этап.